Ученый совет закончился, но горячие дискуссии продолжались во всех уголках судна с утра до вечера.

Их «подогревали» угри, плывущие где-то в глубинах моря и время от времени сообщавшие о своем присутствии условными сигналами. Всего несколько цифр — условный код, но каждого сигнала все ждут с нетерпением, и к часу дня на главной палубе, возле большой карты, куда наносятся только что полученные и расшифрованные свежие данные, неизменно собирается густая толпа.

Над «Богатырем» пролетает стайка каких-то птиц. Летят высоко, едва различимы в небе. И я завожу с Макаровым разговор о том, что таинственная способность угрей находить себе правильную дорогу, пожалуй, куда удивительнее, чем загадки ориентации птиц…

— Что птички! — пренебрежительно машет своей широкой лапищей Макаров. — Птичкам находить дорогу легко. С ними уже разобрались. Они видят звезды и солнце. А под водой — вечная тьма. Температура на большой глубине тоже всегда почти одинакова. Никаких ориентиров, даже где верх и где низ трудно установить, потому что вода придает телам практическую невесомость.

— Поэтому вы и считаете самой вероятной магнитную гипотезу? Но почему же тогда сбились и пропали балтийские угри?

Глаза у него совсем прячутся в свои глубокие норки-щелочки, лохматые брови сдвигаются, и Макаров уклончиво отвечает:

— Посмотрим…

В противоположность Волошину он не любит спорить.

А споры вокруг разгораются все горячее…

Я уже не закрываю свой блокнот, исписывая страницу за страницей:

«Казимир Павлович считает, что таинственное исчезновение тех угрей, что были привезены с берегов Балтики, вовсе не связано с магнитной бурей. Он придерживается, так сказать, «классической» гипотезы.

— Химический состав воды, ее температура и соленость — вот главные ориентиры для угрей. Никакого органа, способного воспринимать изменения земного магнитного поля, у них нет. Да и ненадежный это ориентир, как мы только что убедились: достаточно даже небольшой магнитной бури, чтобы компасы стали бесполезными. А перемены солености, температуры, химического состава воды гораздо более упорядочены. И обоняние у речных угрей развито в совершенстве. Мы ставили специальные опыты. Оказалось, угри могут различать самые ничтожные примеси посторонних веществ в воде. Ну, скажем для наглядности: если развести в Ладожском озере всего-навсего один грамм спирта, угорь это почувствует. Представляете, какое тонкое обоняние?

— Но почему же потерялись, сбились с дороги балтийские угри, а местные нет?

— Потому что для балтийских угрей переход в Средиземное море, вода которого отличается очень высокой соленостью и температурой, оказался слишком резким. Это их и сбило…»

Доводы Бека кажутся мне убедительными. Может быть, угри и в самом деле ориентируются по запаху — ведь уже доказано, что именно так находят дорогу дальневосточные лососи к устьям рек, где когда-то они родились.

К тому же угрям помогает течение. Сигналы подтверждают, что они все время держатся примерно на одной глубине, в его струях, несущих угрей к Гибралтару.

Но есть и другие гипотезы. Подойдя к одной из групп спорщиков, я услышал горячие рассуждения о гравитации. Тут доказывали, что угри ориентируются по изменениям земной силы тяжести, уловить которые бессильны наши приборы, и это звучало тоже весьма убедительно.

Макаров в споры не вступал, но Елена Павловна продолжала отстаивать магнитную гипотезу.

Сергей Сергеевич тоже придерживался, насколько я понял, этой гипотезы, хотя и в несколько измененном варианте. В этом, пожалуй, тоже проявилась его «техническая склонность». Он считает, будто угрей ведут не просто магнитные воздействия, а электрические токи, пронизывающие всю толщу морской воды. А рыбы, как уже давно доказано советскими учеными, весьма восприимчивы к этим токам.

Но Казимир Павлович относится к этой гипотезе еще более скептически, чем к магнитной:

— Карты земного магнитного поля существуют давно и достаточно надежны. А об электрических токах в океанах мы почти ничего еще не знаем. Их направления изучены куда меньше, чем, скажем, обычные течения.

Слушаю я эти споры и прихожу все в большее недоумение. Вроде получается, что исчезновение балтийских угрей во время шторма и магнитной бури опровергает все гипотезы — или подтверждает?

— Кто прав? Вот вам и еще одна гипотеза: сегодня Сергей Сергеевич с весьма таинственным видом намекнул мне, что, возможно, угрей ведет к Саргассову морю совершенно особое «навигационное чутье»…

— Верьте мне: мы накануне открытия совершенно нового вида энергии, способной передаваться мгновенно на любое расстояние.

Разыгрывает он меня или нет? А что думает Логинов? Я спросил об этом Андрея Васильевича. Он пожал плечами:

— Моя гипотеза заключается в том, что я не строю никаких гипотез. Мне гораздо интереснее изучать чужие. Наблюдать, так сказать, за игрой ума.

Похоже, что начальник нашей экспедиции в самом деле не кривил душой. Я уже начинал привыкать, что Андрей Васильевич ведет себя несколько странновато для руководителя всеми научными исследованиями, а тем более для директора института.

Так мы плыли неторопливо по лазурным волнам теплого моря под синим высоким небом, часто останавливаясь, чтобы выполнить очередную научную станцию.

Елена Павловна и Макаров провели несколько опытов в лаборатории, помещая угрей в магнитные поля различной силы. Эти исследования дали неожиданные результаты. Угри хорошо воспринимали искусственное поле, пока оно немного отличалось по напряженности от природного, земного. А сильные магнитные воздействия, превышавшие в сорок и даже в пятьдесят раз те, какие обычны для земного поля, наоборот, почему-то не оказывали на угрей никакого влияния.

Выходит, магнитная буря вовсе не могла сбить с пути балтийских угрей? Они ее, наверное, вовсе не почувствовали.

Но почему же тогда потерялись?

Похоже, магнитная гипотеза рушилась.

Несколько раз запускали ракеты со специальной площадки. Они медленно, словно нехотя, с грохотом поднимались над стартовой площадкой и, постепенно набирая скорость и преодолевая земное притяжение, исчезали в небе, чтобы разведать и сообщить ученым по радио, что в это время происходит в атмосфере.

И все эти данные, добытые с небес и из морских глубин, наносились на широкие поля карты, где сходились в один пучок алые линии загадочных маршрутов угрей, стремящихся к далеким своим нерестилищам…

Становилось жарко. С юга, из Африки, целыми днями дул горячий ветер, засыпая порой палубу колючими песчинками. Странно было думать, что их принесло, может быть, прямо из Сахары.

Кроме уже надоевших запрещений не курить на всех палубах и не бросать окурков за борт, репродукторы грозно возвещали новые заповеди: не ходить по служебным помещениям без рубашек, не появляться на баке раздетым до трусов, не выносить на палубы постельное белье и спать только в каютах…

Судно постепенно стало родным домом, а плавание — привычным и даже немного скучноватым бытом. Я уже прекрасно разбирался в бесчисленных трапах и коридорах и даже перестал больно спотыкаться по рассеянности о комингсы — непомерно высокие стальные пороги люков.

Но ученые продолжали удивлять меня необычностью своих занятий.

Зайдя как-то в лабораторию к биологам, я нашел Елену Павловну и Казимира Павловича за изучением самой обыкновенной мухи. Они по очереди рассматривали в микроскоп мушиные лапки, казавшиеся при большом увеличении мохнатыми стволами каких-то причудливых пальм, и обменивались загадочными отрывистыми репликами:

— Сняли напряжение?

— Да. Но надо замерить кислотность.

Рядом с микроскопом в стеклянной банке на столе сердито жужжало еще с десяток мух, жаждущих внести свой вклад в науку.

— Если бы удалось непрерывно замерять изменение потенциала, — вздохнул Бек.

— Может быть, Волошину удастся придумать, как это сделать? — проговорила Елена Павловна.

Бедный Волошин! Теперь его заставят думать, как бы поставить мухе градусник. Это, пожалуй, не легче, чем подковать блоху…

Но когда ученые мне объяснили, какая мушиная тайна их интересует, вся ирония моя быстро испарилась. Оказывается, природа наделила самую обыкновенную муху чудесной способностью моментально, в доли секунды, производить химический анализ всех веществ, которых только коснутся ее мохнатые лапки.

— И что самое поразительное, — оживившись, разъяснял мне Казимир Павлович, — муха воспринимает тончайшими волосками на своих лапках не химические воздействия, а электрические…

— Иначе говоря, нервные клетки мух возбуждаются по-разному, в зависимости от электрических свойств молекулы вещества, — вставила Елена Павловна.

— Вот именно, — еще больше воодушевился Казимир Павлович и начал расхаживать вдоль стола. — Вместо медленных химических реакций муха делает мгновенный электроанализ. Представляете, как было бы заманчиво создать подобный анализатор?

«Представляю, как загорится этой задачей Волошин», — подумалось мне.

Ученые снова занялись изучением мухи под микроскопом, а я ушел, постаравшись закрыть дверь без скрипа, чтобы им не помешать…

А потом я застал Бека у него в каюте за другим занятием, которое показалось мне еще более странным.

Он внимательно изучал фотокопии какой-то рукописи. Весь стол был завален большими глянцевитыми отпечатками, Тут же громоздились пухлые книги в старинных переплетах. Среди них мне бросился в глаза раскрытый латино-русский словарь.

Рукопись была, видимо, на латыни. Крупные листы, сплошь исписанные мелким, но красивым и легким, будто летящим куда-то почерком. И тут же странные рисунки и на полях и прямо среди текста: вроде плывущие через реку лошади, какая-то перепончатая лапа, словно лягушачья, а под нею — человек, стоящий по горло в воде, лицо его закрывает нечто вроде маски.

— Что это? — удивился я.

— Это? Фотокопии рукописей Леонардо да Винчи.

— Кого?

— Леонардо да Винчи, гениального ученого и художника, разве вы забыли?

— Да нет, конечно, я прекрасно знаю, кто такой был Леонардо да Винчи. Но зачем вам его рукописи?

— Пытаюсь их расшифровать в свободное время…

Мое изумление возрастало и, видимо, весьма красноречиво выражалось на лице, потому что Казимир Павлович предложил мне сесть на край койки, освободив местечко от наваленных и тут бумаг и отпечатков.

— Леонардо был всесторонне развитым гением. Помните, как их называл Энгельс: «титаны эпохи Возрождения…» Чем он только не увлекался: и авиацией, и альпинизмом, научной организацией труда и океанографией, всякими предметами бытового обихода и загадками мироздания, не говоря уже о том, каким гениальным был художником! Много исследований посвятил Леонардо да Винчи и морю, в частности, водолазному делу…

Казимир Павлович порылся в куче отпечатков и подал мне один из них.

— Видите, легководолазная маска, почти современная.

— А форма стекол даже удобнее, шире получается обзор!

— Пожалуй. Заметки Леонардо, касающиеся водолазного дела, были разбросаны по самым различным рукописям. Их впервые пробовал собрать и расшифровать наш замечательный ученый профессор Рубен Абгарович Орбели, которого с полным правом можно назвать основателем, подводной археологии. Когда он опубликовал свои новые переводы, то в Италии даже подумали, будто Орбели удалось обнаружить в одном из советских архивов какую-то неизвестную рукопись Леонардо да Винчи.

— Казимир Павлович, почему вы несколько раз употребили слово «расшифровать»? — спросил я. — Разве рукописи Леонардо зашифрованы?

— В том-то и трудность, — вздохнул Бек. — Присмотритесь внимательнее к любой записи…

— Но я не знаю латыни.

— Если бы и знали, все равно ничего не поняли. Во-первых, Леонардо был левшой и поэтому привык писать не так, как всеми принято, а наоборот — справа налево. Кроме того, оригинальные мысли, видимо, столь быстро сменялись у него в голове, что рука не успевала их записывать. Поэтому он применял сокращенную скоропись. Вдобавок Леонардо порой то разбивал слова на слоги, то, наоборот, соединял вместе несколько слов. Часто вместо «г» он писал «д», «у» заменял буквой «и», а некоторые буквы ставил вообще вверх ногами.

— Н-да… Словно нарочно хотел задать вам работки! Но зачем он это делал?

Казимир Павлович пожал плечами:

— Может быть, машинально, а скорее сознательно. Чтобы записи его не всякий мог прочесть. Поэтому они и до сих пор остаются, к сожалению, в большинстве нерасшифрованными.

— Но зачем ему все-таки была нужна такая секретность?

— Причин много. Вспомните время, в которое он жил. Опасался обвинений в колдовстве, в чернокнижии. Но главное, пожалуй, даже не в этом.

Казимир Павлович, поискав, достал небольшой квадратик плотной бумаги.

— Во многих записях Леонардо утверждает, будто открыл и проверил способ находиться под водой на любой глубине, «сколько возможно оставаться без еды», как он пишет. Значит, несколько часов, а то и дней, верно? Для дыхания он применял какую-то газовую смесь, называя ее «алито». Это можно примерно перевести как «дух» или «дыхание». Состав ее он скрыл, но это не обычный воздух, Леонардо всегда их разделяет. И не Чистый кислород. — Казимир Павлович задумчиво пожал плечами, вертя в пальцах квадратик плотной бумаги, потом остановил свой взгляд на нем и добавил: — Леонардо дал ответ на вопрос, который вы задавали: почему он засекретил свое изобретение. Хотите знать?

— Конечно!

— «Как и почему я не описываю своего способа пребывать под водой — сколько я могу оставаться без еды, и этого не опубликовываю и не распространяю? — размеренно прочитал Бек. — По причине злой природы людей, которые совершали бы смертоубийства на дне морей путем разрушения кораблей со дна и потопления их вместе с находящимися на них людьми…»

Казимир Павлович посмотрел на меня и спросил:

— Вам ясно?

— Да. Но вы все-таки надеетесь расшифровать это загадочное «алито»?

— Может быть. Во всяком случае, работы великого Леонардо могут помочь нам в поисках наилучших газовых смесей для ныряния на большие глубины. Я верю в это! Сергей Сергеевич, хоть и подшучивает над моим увлечением, рассказывал как-то, что американские, кажется, инженеры попробовали недавно построить планер по схематическим чертежам Леонардо да Винчи. И представьте себе: планер великолепно летает!

— Не устарел?

— Нет.

Я долго просидел в этот раз в каюте Бека и покинул ее, размышляя о том, какими все-таки удивительными путями развивается наука в наше время. Мало того, что самые интересные открытия совершаются именно на стыках, на границах разных наук и над ними вместе работают инженеры и биологи, химики и физики. Но и прежние открытия, оказывается, могут вдруг оживать, питая науку новыми оригинальными идеями.

Однако угри, чудесные анализаторы мушиных лапок, подводные козы и зашифрованные рукописи — как переварить и привести в систему все это?…

Жизнь шла своим чередом, а «Богатырь» плыл все дальше и дальше. Мы миновали горбатые скалы Гибралтара и вышли на простор Атлантики.

Угри нас вывели точно! Но что они будут делать теперь? Как найдут себе дорогу к нерестилищам в открытом океане?

К Гибралтарскому проливу угрей, похоже, просто вынесло глубинное течение. Они держались все время в его струях, и никакие ориентиры им были не нужны.

А балтийские угри? Не потому ли они потерялись, что для них это течение оказалось совершенно необычным? Если бы они добирались к местам нерестилищ обычным путем — через проливы Зунда и Каттегат, то в открытом море их встретили бы мощные струи Гольфстрима. И они бы плыли против течения все дальше на юг, где вода теплее…

Ученые прервали их привычный путь я перенесли по воздуху совсем в другое море — в теплое Средиземное. Угри нашли в его глубинах течение и автоматически направились против него, совсем в другую сторону от Гибралтара. Может быть, только поэтому они и потерялись?

Но если вся разгадка лишь в этом, то возникают новые трудности. Почему же так по-разному ведут себя угри, родившиеся некогда в одном и том же Саргассовом море и лишь по воле волн и течения унесенные затем одни к устьям прибалтийских рек, другие — в Черное и Средиземное моря? Как они запомнили, что первым, чтобы добраться до нерестилищ, надо плыть против течения, а вторым — по течению? Очень сложные получаются инстинкты, прямо какие-то зачатки разумного выбора пути…

Теперь угри на распутье. Перед ними открытый океан. Как они станут искать дорогу дальше?

В коридоре возле локаторной, за дверью которой Логинов и Волошин вслушивались в сигналы из морской глубины, собралась большая толпа.

Прошло, наверное, не меньше часа, когда из локаторной вышел Логинов, быстрым взглядом исподлобья окинул наши напряженные лица, усмехнулся и, не ожидая вопросов, коротко сказал:

— Идут строго на запад.

— А течение?

— Течение заворачивает на юг, я смотрел по карте, — ответил кто-то из толпы.

Стоявшая рядом со мной Елена Павловна повернулась к мужу. Лицо у нее сияло. Они с Макаровым начали тут же поспешно выбираться из толпы…

Неужели все-таки угрей ведет земной магнетизм?

Прошло еще несколько часов. На карте появились первые пометки. Сомнений уже не оставалось: угри выходили из течения, слоено зная, что оно может унести их далеко на юг, вдоль берегов Африки. А Саргассово море было прямо на западе, и угри уверенно направлялись туда!

Но Казимир Павлович видел в этом подтверждение своей гипотезы:

— Мы лишь убедились, что течения не играют решающей роли в ориентации угрей. Если течение попутное, они им пользуются. А теперь просто идут туда, где соленость воды и температура выше, — к Саргассову морю. А то, что оно на западе, — им все равно, это их не интересует. Магнитные силовые линии тут ни при чем. Главное — химический состав воды.

Загадки, сплошные загадки, И нам не остается ничего иного, как набраться терпения и следовать за угрями. Кто знает: может, случайное наблюдение, пустяковый на первый взгляд факт дадут, наконец, ключ к разгадке удивительной тайны?