— Давненько мы что-то не испытывали никаких приключений, — сказал мне Волошин. — Вы не находите, Николаевич? Жизнь становится до противности пресной и скучной.

Я не хочу показаться суеверным, но, честное слово, иногда мне кажется, будто Сергей Сергеевич Волошин наделен чудесным даром накликать удивительные события... Так произошло и теперь, хотя в тот момент, когда он произносил эти слова, ничто вокруг решительно не предвещало никаких приключений.

Мы с ним стояли на полубаке, на самом носу, и любовались, как острый форштевень нашего «Богатыря» вспарывает голубовато-зеленую воду и она оживает, вскипает, вздымается белоснежной пеной.

Этим можно любоваться часами. Пожалуй, нос и корма притягивали всех именно потому, что лишь здесь и можно было заметить, что мы плывем, движемся, а не замерли неподвижно посреди сверкавшей под солнцем воды. Она окружила судно до самого горизонта, где вдали постепенно бледнела, теряла, голубизну и незаметно переходила в такой же бледный словно выгоревший под палящими лучами тропического солнца небосвод, так что границу между ними невозможно было определить даже в бинокль. От этого начинало казаться, будто справедлива забавная теория, утверждавшая, что мы на самом деле живем не на поверхности земного шара, а внутри его, внутри некой сферы, в довершение всего, видимо, необитаемой, поскольку вот уже целую неделю океан вокруг оставался совершенно пустынным. Ни один парус, ни один дымок не оживлял его сверкающий простор. Воистину океан словно доказывал справедливость обоих своих имен — был и Великим и Тихим.

Где-то за краем неба остались остров Пасхи; Маркизские острова, воспетые Мелвиллом, остров Питкерн, где основали знаменитую колонию мятежники с «Баунти», Так же останутся за горизонтом острова Общества с их прославленной жемчужиной — Таити. А мы идем мимо деловым и строго размеренным курсом и, казалось, остались единственным кораблем в безбрежном Мировом океане.

Большие грузовые суда и пассажирские лайнеры пересекают океаны по кратчайшим и самым удобным путям, так называемым «рекомендованным курсам», почти столь же неизменным и точно размеченным, как железнодорожные колеи. Там царит оживление и почти всегда видно на горизонте какое-нибудь судно, или идущее навстречу, или поспешающее за вами тем же рекомендованным курсом. А стоит свернуть немного в сторону — и вы окажетесь в голубой океанской пустыне.

Наш «Богатырь» — настоящий плавучий институт. Мы заняты наукой и потому плывем в стороне от проторенных морских путей. Пожалуй, единственным развлечением, вносящим какое-то разнообразие в нашу размеренную жизнь, служат океанографические станции, когда «Богатырь» ложится в дрейф или встает на плавучие якоря и ученые отправляют в глубины океана приборы или запускают в небо метеорологические ракеты. Такие станции бывают маленьким праздником для команды. А потом снова длинные дни размеренного плавания в пустынном океане.

Ученым, конечно, скучать не приходилось. Каждая станция приносила столько материалов, что обработка их занимала всё время до позднего вечера. К обеду и ужину в кают-компанию, похожую на ресторанный зал, ученые выходили с отрешенными лицами, настолько погруженные в свои мысли, что нашим милым подавальщицам Настеньке и Люде приходилось по нескольку раз переспрашивать:

— Вам котлеты или шашлык, Иван Андреевич?

Или:

— Куда же вы, Геннадий Петрович? Ведь вы же второе ещё не кушали.

Только вечером, когда поднималась над океаном огромная, какая-то первозданная луна и звезды усыпали небо, прохлада выманивала всех на палубу и ученые мужи снова становились обычными людьми. Смотрели в десятый раз все те же фильмы, отдавая предпочтение детективам и комедиям с Фернанделем, Тото и де Фюнесом. А часто просто бренчали на гитарах, тихонько напевая всякие романтические баллады собственного сочинения. Или заводили бесконечный треп, торжественно именовавшийся «Клубом рассказчиков».

Конечно же, и Сергею Сергеевичу Волошину было вовсе не скучно колдовать целыми днями в своей лаборатории новой техники. Да и вечера у него все заняты, поскольку именно он являлся почетным председателем и главным повествователем «Клуба рассказчиков». Однако такой уж характер у Сергея Сергеевича, что всего этого ему мало и душа его ненасытно жаждала приключений.

Мне вспомнилась забавная английская сказочка о заколдованных детишках. На вид они выглядят совсем невинными, прямо-таки настоящими ангелочками, но притягивают к себе злых духов, отчего с окружающими их людьми вечно происходят всякие неприятности. Вот так же Сергей Сергеевич, по-моему, обладает поразительной способностью вызывать и притягивать всякие приключения.

Так что его фраза о том, что «давненько мы не испытывали никаких приключений», вполне могла послужить призывным сигналом...

Засмеявшись, я повернулся к Волошину, чтобы сказать ему об этом, но не успел, с удивлением вдруг увидев, что Сергей Сергеевич, забыв обо всем, так и впился глазами в окуляры своего превосходного бинокля, которым весьма гордился.

В том, что человек, плывущий по Тихому океану, смотрит в бинокль, не было, разумеется, ничего удивительного. Удивило меня, куда именно направил бинокль Сергей Сергеевич: на ходовую рубку. На «Богатыре», правда, это сооружение довольно величественное, высотой с девятиэтажный дом, а то и побольше. Но всё-таки не Монблан, на вершину которого стоило бы наводить сильнейший морской бинокль, чтобы рассмотреть, что там происходит.

Между тем Сергей Сергеевич озадаченно хмыкнул быстро перевел взгляд туда, где океан незаметно переходил в небесный свод. Не отрывая глаз от бинокля, он недоуменно пожал плечами и опять начал рассматривать ходовую рубку.

— Странно, чего они засуетились, — пробормотал он

— Кто? — спросил я.

— Да там, на мостике. Что-то увидели на горизонте со своей верхотуры, а мне отсюда не видно.

Я взял у него бинокль и посмотрел, что происходит на мостике. Было забавно и странно увидеть в кружке окуляров вдруг стремительно приближенные знакомые лица капитана и вахтенного секонда, как зовут на морском жаргоне второго штурмана, моего хорошего приятеля Володю Кушнеренко. Лица у обоих были озадаченные и озабоченные. Капитан смотрел в бинокль куда-то правее нашего курса. У Володи тоже в руках был бинокль. Он что-то объяснял капитану, беззвучно шевеля губами в окулярах моего бинокля, как на экране немого кино.

Уже само появление капитана в ходовой рубке среди бела дня, при совершенно спокойном и пустынном море было событием необычным. Я посмотрел в бинокль, туда же, куда глядел с таким вниманием капитан, и тоже ничего не увидел, как и Волошин.

— Надо пойти узнать, что такое они там заметили, — озабоченно произнес Сергей Сергеевич, отбирая у меня бинокль. — Чует моё сердце, дело нечисто.

Он зашагал по палубе. Я поспешил за ним.

В общем-то, «посторонним» — а такими наш капитан Аркадий Платонович считал всех, кроме вахтенных, — на мостике появляться запрещалось. Проплававший по всем морям и океанам почти полвека, ой был человеком прекрасной души, деликатным, отзывчивым, Добрым, а на вид даже весьма добродушным полный, круглолицый, лысый, с ленивой походочкой вразвалку. Но ни малейших отступлений от морской дисциплины он не терпел и порядочек на «Богатыре» держал крепко — «как на крейсере», по лаконичному, но выразительному определению Володи Кушнеренко, в недавнем прошлом военного моряка.

Запрещалось, например, выбрасывать окурки за борт, играть на палубе в неположенные часы на гитарах и других инструментах, опаздывать в столовую и свистеть (это уже, видимо, дань морским суевериям: чтобы не накликать непогоду...). Запрещалось ходить по служебным помещениям без рубашек при любой жаре, а на баке появляться раздетыми до трусов. Спать полагалось только в каютах, а не выносить постели на палубы, дабы, как было сказано в капитанском приказе, судно не превратилось в плавучий табор.

Аркадий Платонович любит иногда выражаться нарочито старомодно и порой совершенно неожиданно, но всегда к месту, употребить какое-нибудь выражение чуть не из летописей. И боже упаси кого-нибудь нарушить один из его запретов, хотя голос капитан никогда не повышает.

Правда, нам с Волошиным постепенно удалось Аркадия Платоновича «приручить» и добиться для себя некоторого послабления, чтобы иногда заглядывать на мостик: Волошину — как начальнику одной из важнейших лабораторий, неоднократно выручавшему моряков хитроумными изобретениями, мне — как представителю прессы. Её наш бесстрашный капитан всё-таки в глубине души, видимо, побаивался (подозреваю, что какой-то журналист причинил ему однажды много хлопот, так что он зарекся связываться с нашим братом...).

Вошли мы в ходовую рубку тихонечко, стараясь держаться совсем незаметно. Но нас поначалу и так никто не заметил. Рулевой, окаменев в присутствии капитана, не отрывал глаз от компаса. А капитан и вахтенный штурман наблюдали за чем-то, что нам не удалось рассмотреть с палубы.

— Или они все перепились там и спят, или черт его знает что, — с непривычной неуверенностью в голосе проговорил капитан, не отрываясь от бинокля.

— Да, идут пунктиром, словно пьяные, — озабоченно подтвердил штурман. — И ведь не в дрейфе лежат, Аркадий Платонович, идут под парусом.

— Непонятно, — пробурчал капитан.

— Там вроде второе судно, Аркадий Платонович, — добавил секонд. — Видите, чуть подальше и праве градуса на три.

— Где? Это в глазах у тебя двоится. Хотя верно. Нет, но оно подальше мили на три и уходит, идет курсом сто двадцать.

Волошин тоже навел свой бинокль туда же, куда смотрел капитан.

— На вызов всё не отвечают? — спросил капитан, опуская на миг бинокль и мельком скользнув по нашим лицам озабоченным и сразу ещё больше помрачневшим взглядом.

Секонд взял телефонную трубку, спросил:

— Рация? Не удалось связаться? — Послушал и, положив трубку, доложил: — Нет, Аркадий Платонович, не отвечают. Да у них вряд ли и рация есть на борту. Я эти суденышки знаю. Вроде шхуна, только что у них с парусами творится, вы посмотрите, Аркадий Платонович, — добавил Володя. — Поставлен лишь один грот, даже грот-топсель не поднят, а передняя мачта вовсе голая. Циркачи, ей-богу.

Капитан ничего не ответил.

— Что случилось, Володя? — тихонько спросил я штурмана тронув за рукав.

— Суденышко какое-то болтается. Идет под парусом, а словно пьяное, такие вензеля выписывает, — так же тихо ответил он.

— Пятнадцать градусов право, — негромко и властно скомандовал капитан.

— Есть пятнадцать градусов право! — громко повторил рулевой, нажимая кнопки на пульте управления.

На таких больших современных судах, как «Богатырь», традиционных штурвалов давно нет и в помине. Их заменяют рулевые колонки с рычажками и кнопками.

Я слышал однажды, как рулевой, сменившись с вахты и помахивая растопыренными уставшими пальца­ми, сказал дружку:

— Ну, отыграл на пианино...

Очень точное, по-моему, сравнение.

Секонд тут же, глянув на большие часы, висевшие на переборке, сделал пометку в судовом журнале об изменении курса. Володя у нас аккуратист, сказывается военная выучка.

— Да, что-то с ними явно неладно, — сказал Волошин, не отрываясь от бинокля. — И на палубе никого нет.

— Подойдем, Аркадий Платонович? — спросил штурман.

— Придется.

Я осторожно потянул Волошина за рукав и, когда Сергей Сергеевич оторвался от бинокля и вопросительно посмотрел на меня, кивком показал ему на дверь рубки, а потом глазами на озабоченного капитана. Волошин понимающе кивнул, и мы с ним на цыпочках покинули рубку, не дожидаясь, пока нас выставят.

— Что там такое, Сергей Сергеевич? — спросил я, когда мы вышли на палубу. — Дайте глянуть.

Он дал мне бинокль, и я увидел небольшое двухмачтовое суденышко. На корме его крупными белыми буквами было выведено название «Лолита». Парус был поднят только на задней мачте. Ветер надувал его, и суденышко плыло довольно быстро, судя по белым усам вспененной воды у форштевня. И в то же время двигалось оно как-то неуверенно. Порой слишком глубоко зарывалось носом в набегавшие волны и как-то странно и тревожно дергалось из стороны в сторону.

На палубе загадочного суденышка я не обнаружил ни одного человека, хотя осмотрел её в бинокль вниа­тельно, метр за метром, от носа до кормы.

Что-то пробормотав, Волошин направился обратно к рубке.

— Замолвите и за меня словечко, Сергей Сергеевич! — крикнул я, догадавшись, куда и зачем он пошел. — Пусть и меня непременно возьмут.

И вот мы, замедлив ход насколько возможно, чтобы только не потерять управления, плывем совсем рядом со странным судном. Ближе подходить опасно, оно ведь не управляется и, не ровен час, ещё врежется в наш борт.

Хотя мы уже несколько раз давали тревожные, басовитые гудки, способные разбудить мертвых, а потом чаш общепризнанный полиглот Володя Кушнеренко взывал с мостика в мощный мегафон и по-французски, и по-английски, и по-немецки, никто не появился на палубе загадочного суденышка.

Только вроде бы донесся какой-то визг, а потом словно петушиный крик. Или это нам уже стало мерещиться? Откуда взяться петуху в океане?

Шхуна была явно покинута экипажем. Но почему же она резво продолжала бежать по волнам под надутым ветром парусом? И судя по неглубокой осадке, как уже обменялись вокруг меня мнениями опытные морячки, вряд ли она повреждена, имеет пробоину. В её трюмы не набралось воды.

Почему же команда оставила шхуну, даже не спустив парус?

Мы обменивались недоуменными вопросами, как вдруг кто-то сказал:

— Готовьте шлюпку, ребята...

Услышав это, я поспешил протолкаться туда, где действительно матросы под руководством боцмана Петровича, коренастого крепыша с роскошными усами, которыми он весьма гордился, деловито укладывали в шлюпку, освобожденную от брезентового чехла, всякое снаряжение. Шлюпку уже «вываливали», как говорит моряки: так развернули шлюпбалки, что она повисла над водой. За этим наблюдали Волошин и Володя Кушнеренко. Видимо, секонду поручили возглавить обследование загадочной шхуны.

— Что же вы мешкаете, Николаевич? — подмигнув, весьма строгим тоном сказал мне Волошин. — Тащите скорее ваш звуковой блокнот — и в шлюпку. Приказано взять вас в качестве секретаря, чтобы всё подробненько описать, ничего не упустить. И обычный блокнот захватите! — крикнул он мне уже вдогонку, потому что я сломя голову помчался в каюту за портативным магнитофоном.

Через минуту, вооружившись и магнитофоном, и парочкой обычных блокнотов, прихватив, кроме того, и фотоаппарат, я вернулся на палубу.

Шлюпка уже мягко раскачивалась на волне. Мы один за другим спустились в неё по трапу, напутствуемые самыми разнообразными пожеланиями:

— Поосторожнее, ребята, может, там пираты попрятались!

— Или пиратки — ещё опаснее.

— Петровича вперед пустите, он их своими усищами напугает.

Осторожно, чтобы она не стукнула нас, мы подошли к борту безлюдной шхуны Боцман и один из матросов зацепились за него баграми.

Фальшборт был совсем низким, через него ничего не стоило перелезть.

— Поднимаемся? — спросил у секонда боцман.

— Подожди, я ещё разок окликну их для порядка. — И штурман снова дважды крикнул: — Есть кто-нибудь на борту? — сначала по-французски, потом по-английски.

Никто не ответил ему. Только журчала вода за бортом, да ветер трепал о мачту обрывком паруса, словно пощелкивая кнутом.

И тут снова раздался вдруг резкий, истошный визг и совершенно уже отчетливый петушиный крик!

— Ну, нечего время терять. Лезем, — сказал Во­лошин.

Два матроса ловко подтянулись на руках и взобрались на палубу. Им бросили швартовые концы. Они закре­пили их, подали нам руки, и мы один за другим, озираясь по сторонам, влезли на борт шхуны.

— Только ничего не трогать и вообще зря не разгуливать! — подняв руку, приказал Волошин.

Он явно входил во вкус и уже чувствовал себя но меньшей мере Шерлоком Холмсом. Володя Кушнеренко не мешал ему командовать, лишь повторяя распоряжения Волошина, как бы утверждая их.

Некоторое время мы постояли, молча с любопытством озираясь вокруг.

Шхуна была небольшая — чуть меньше двадцати метров в длину по ватерлинии, как потом точно измерили матросы по указаниям дотошного Волошина. На корме возвышалась небольшая надстройка, больше похожая на запущенный дачный сарайчик, чем на рубку.

Палуба грязная, давно не мытая, вся в каких-то подозрительных пятнах. Некоторые из них мне показались засохшей кровью — или это уже разыгралось воображение?

— Да, давненько её не драили, — с невыразимым презрением процедил боцман.

Метрах в трех от того места, где мы стояли, у штирборта валялся на палубе топор, и щербатое, с зазубринами лезвие его тоже покрывала местами весьма подозрительная рыжая ржавчина.

А на баке стоял на палубе фонарь с закопченным стеклом, похожий на нашу российскую «летучую мышь». Рядом лежал растянутый, словно на нем только что играли, аккордеон; гитара с грязным, когда-то алым бантом, оклеенная фотографиями призывно улыбающихся полуголых красоток, и четырьмя кучками были разложены растрепанные и засаленные карты — одни аккуратной стопкой, другие небрежно, веером.

Вся обстановка на этой чертовой шхуне была такой, что невольно хотелось озираться и говорить шепотом.

Но вдруг, вспугнув таинственность и заставив нас всех вздрогнуть и оглянуться, загремел, словно с неба, усиленный мегафоном голос капитана:

— Штурман! Вы что, заснули? Долго будете стоять как лунатики? Опускайте парус и положите её в дрейф, чтобы она не моталась, как навоз в проруби! И возвращайтесь поскорей, не тяните волынку. Нам ждать некогда.

— Боцман, — спохватился секонд, — спускайте парус. Кого-нибудь поставьте на руль, чтобы шхуна не рыскала.

— Есть спустить парус! — ответил боцман и уже начал выбирать взглядом, кому бы из матросов это поручить, как Волошин остановил его:

— Подождите, товарищи. Надо сначала всё сфото­графировать, как оно есть, и подробно записать. Пригодится для следствия.

Мы стали фотографировать мачты и парус с разных точек, причем обнаружили на носу шхуны клетку, в которой томились изголодавшиеся три курицы, петух с поникшим гребнем и жалобно повизгивавшая свинья, отощавшая так, что ребра выпирали из-под кожи.

— Так вот кто визжал, — сказал боцман и покачал головой. — Накормить их надо, а ничего не захватили. И пить они хотят, прямо помирают, смотрите, клювы раскрывают.

— Ничего, пусть ещё немного потерпят, — сказал Волошин. — Закончим осмотр и займемся ими. А пока есть дела поважнее. Диктуйте, Володя, Николаевичу, что считаете важным. И, пожалуйста, поподробнее.

Я подставил секонду микрофон звукового блокнота, и он деловито начал перечислять:

— Значит, так. Шлюпка отсутствует. Поставлен один грот. Парус старый, латаный, местами изодран в клочья...

Закончив осмотр, секонд приказал опустить парус. Один из матросов пошел на шканцы и вдруг крикнул:

— Смотрите, что я нашел!

Мы все бросились к нему. И увидели валяющийся на палубе возле рубки то ли большой кинжал, то ли маленький меч с изогнутым лезвием.

— Малайский кинжал — крис, — сказал всезнающий Волошин. — Не трогайте его.

Сергей Сергеевич сфотографировал лежавший на грязной палубе кинжал, потом достал из кармана резиновые лабораторные перчатки, которые, оказывается, предусмотрительно захватил, натянул их на руки и, присев на корточки, тщательно обвел кинжал мелом, чтобы обозначить место, где именно он лежал.

— И на кинжале тоже пятна, похожие на кровь, — удовлетворенно произнес Волошин и, сначала бережно завернув крис в чистую бумагу, спрятал его в пластиковый мешочек.

Потом мы прошли на шканцы. Этот пост управления, где находятся компас и рулевой штурвал, оказался просто невысоким помостом между рубкой и столом, за которым, видимо, все обедали прямо на палубе.

Штурвал был не закреплен и свободно крутился во все стороны, словно им управлял человек-невидимка.

Мы переглянулись. Один из матросов по знаку секонда встал к штурвалу, чтобы шхуна не рыскала.

— Как они тут вахту стоят? Неудобно, — пожаловался матрос. — Стоишь словно в щелке.

Штурвал в самом деле помещался в узеньком закутке между стенкой рубки и столом. Его столешница была, словно лаком, покрыта жирными следами многочисленных трапез и попоек.

Тут же, возле стола, в большом жестяном ящике с леском, черным от копоти и сажи, стоял примус. Ящик служил, видимо, камбузом, где кок готовил пищу. Рядом открытый ящик с мясными консервами. Банок в нем оставалось ещё немало. Почему их не захватили матро­сы, покидая судно? Или слишком спешили?

Когда спустили паруса и встали за руль, шхуна перестала дергаться в разные стороны и переваливаться на волнах. Мы могли спокойно заняться дальнейшим методичным осмотром суденышка, так загадочно покинутого экипажем.

Мы осмотрели оба трюма — носовой, побольше, доверху набитый мешками с вонючей копрой, и маленький на корме. В него вел люк возле самой рубки, похожей на курятник. И крышка этого люка была почему-то не закрыта, как полагается, а сдвинута в сторону.

В кормовом люке оказалось несколько мешков с зелеными кофейными зернами и три бочонка. В них, видимо, находился спирт, о чем нетрудно было догадаться по густому аромату, исходившему от одного из бочонков, частично уже опорожненному и плохо закрытому.

Пока Сергей Сергеевич в окружении почтительно притихших матросов фотографировал валявшиеся на палубе аккордеон, гитару и карты, а затем, не сдвигая их с места, тщательно укрывал куском брезента, мы со штурманом решили осмотреть рубку.

Открыли фанерную дверь (в ней зияла большая круглая дырка, и я, разумеется, это отметил) и вошли в узкий коридорчик. По обеим сторонам его располагались крошечные каютки.

Мы заглянули в первую полуоткрытую дверь.

— Ну и вонища тут, — пробормотал секонд. — И темно, как в погребе.

Вдруг в дальнем углу каюты кто-то неприятным, скрипучим, раздраженным голосом выкрикнул что-то на незнакомом языке.

— Кто вы? Где вы? — спросил по-французски штурман, направляя в угол луч фонарика.

Там никого не было. На полу темнела кучка какого-то тряпья.

Тот же голос снова выкрикнул ту же, похоже, фразу на неведомом языке.

Володя повел лучом фонарика повыше — и мы увидели висящую под потолком каюты клетку, а в ней большого попугая с кривым клювом. Его пестрое оперение переливалось в луче фонарика всеми цветами радуги. Попугай, склонив набок голову, с интересом рассматривал нас. Свет фонарика отражался в его глазах, они мерцали словно два кровавых рубина.

— Фу, черт, напугал, — пробормотал секонд, сдвигая на затылок фуражку. — Дурак ты, попка. А ну скажи: «Попка-дурак!»

Но попугай отвечать не стал, надменно взмахнул крыльями и начал раскачиваться на жердочке.

— Зови Волошина, будем осматривать каюту, — сказал секонд. — Иллюминатор занавешен зачем-то. Темно тут, черт. Пойду спрошу у боцмана, может, ещё фонарик есть.

Увидев, что мы собираемся опять оставить его одно­го, попугай переполошился, захлопал крыльями и начал быстро выкрикивать всё ту же непонятную фразу.

— На каком языке он говорит? — спросил я.

— Черт его знает, похоже на местный, полинезийский.

Позвали Волошина, отодвинули грязную занавеску, закрывавшую иллюминатор, и начали осматривать каюту. Матросы заглядывали в дверь.

— Наверное, капитанская, — сказал секонд.

Волошин подтверждающе, молча кивнул.

Каютка была тесная, чуть попросторнее хорошего платяного шкафа. Узенькая незаправленная койка с грязным, скомканным бельем. Такое впечатление, будто с неё только что вскочили и в панике убежали.

Маленький столик весь заставлен: початая примерно на треть бутылка рома, пустой стакан, алюминиевая помятая кружка с засохшими остатками недопитого кофе, спиртовка, а рядом с ней электрическая плитка, залитая кофейной гущей и пригоревшим салом. Тут же лежали золотые часы, а возле них на жестяной тарелке какая-то странная металлическая лепешка неправильной формы.

— Похоже, олово, — озадаченно произнес Волошин, — но за каким чертом понадобилось его расплав­лять и держать на столе в капитанской каюте?

В столе нашлись растрепанная книжка с хозяйственными записями, судя по бесконечным колонкам цифр и каким-то условным пометкам, немного мелочи в моне­тах самых различных валют да помятая и совсем истер­шаяся на сгибах бумажка, какое-то удостоверение на французском языке с полуотклеившейся фотографией хмурого толстяка с опухшим лицом, растрепанными усами и злыми глазами, выпученными, как у игрушечного мопса.

— Шкиперское удостоверение владельца шхуны «Лолита», капитана Луиса Френз, — перевел секонд. — Выдано в Папеэте шестого января шестьдесят третьего года.

— Ну, хоть имя капитана выяснили, — сказал Волошин. — И знаем даже, как он выглядит. Не сказ бы, что симпатичен. Надо взять удостоверение с собой. А впрочем, положите его обратно, Володя. И шарить по столам, тем более по карманам, не станем. Не наше дело. Пусть этим занимаются детективы.

Заглянули мы в стенной шкафчик. В нем висели поношенный серый костюм, порванная нейлоновая куртка и валялось грязное белье.

Судового журнала мы нигде не нашли.

В углу каюты здоровенными болтами был привинчен к палубе небольшой железный ящик с огромным замком. Видимо, он заменял сейф. На крышке ящика виднелось несколько глубоких вмятин, словно по нему били чем-то, пытаясь взломать. Но замок был цел.

Мы многозначительно переглянулись.

— Весёлые дела, видимо, творились на этой шхуне, — покачал головой Волошин.

Возможно, судовые документы и другие бумаги хранились в этом ящике. Но вскрывать мы его, разумеется, не стали.

— Ладно, отметим некоторые особенности, — сказал Сергей Сергеевич, жестом показывая, чтобы я придвинул микрофон поближе. — На столе лежат золотые часы швейцарской марки, остановившиеся в четыре часа двенадцать минут. Тут же, на небольшом жестяном подносике, затвердевшая в виде лепешки неправильной формы, диаметром примерно в шестнадцать сантимет­ров, пластина олова. Она образовалась, видимо, от рас­плавления какого-то предмета, сделанного из этого металла. В неплотно закрытом ящике стола найдены металлической мелочи в разных монетах всего на сум­му двадцать три франка шестнадцать сантимов, шкиперское удостоверение на имя капитана Луиса Френэ и книжка с хозяйственными записями. Судового журнала не обнаружено. На полочке над койкой лежит хорошо обкуренная пенковая трубка с надкушенным кончиком чубука и прорезиненный кисет с трубочным табаком. — Понюхав табак, Сергей Сергеевич сморщился и добавил: — Невысокого сорта.

Попугай, словно подтверждая его мнение, опять выкрикнул свою загадочную фразу.

— Да, чуть не забыли: попугай в клетке, выкрикивающий одну и ту же непонятную фразу, предположительно, на полинезийском языке, — деловито продиктовал в микрофон Волошин. — Породу попугая следует уточнить с помощью биологов экспедиции. Ну, кажется, всё странности.

Ловко отломив пинцетом небольшой кусочек от металлической лепешки, Волошин добавил:

— Все предметы и деньги оставлены на тех местах и точно в таком положении, в каком обнаружены. От металлической плитки взят небольшой образец для уточнения его состава в лаборатории.

Сергей Сергеевич ещё раз внимательно посмотрел вокруг, чтобы проверить, не упустил ли чего, и вдруг, нахмурившись, с видом заправского Шерлока Холмса — не хватало только традиционной трубки в зубах, но тут уж ничего не поделаешь, ибо Волошин не курит, — начал рассматривать грязное стекло иллюминатора.

— Так, — многозначительно произнес он, прибли­жая к губам микрофон. — В стекле иллюминатора отверстие с трещинами вокруг и оплавленными краями, диаметром примерно миллиметров, — он на минуту за­молчал, вынимая из кармана штангенциркуль, с которым никогда не расставался, и тщательно измеряя отверстие, — диаметром шесть и семь десятых миллиметра. Судя по его виду, — добавил Волошин торжественно, — вполне возможно, отверстие является пулевой пробоиной.

— Надо бы поискать пулю, — добавил он, выключая микрофон и озабоченно озираясь вокруг. — Она или застряла в переборке, или валяется где-нибудь на полу.

Мы с Володей посмотрели на пол и переглянулись с одинаковой брезгливой гримасой: шарить в такой грязище? Бр-р.

— Сергей Сергеевич, ну что мы — сыщики, что ли? — взмолился штурман. — Не наше это дело — пули искать. Пусть этим детективы занимаются, вы же сами сказали. А мы должны только составить акт о том, что экипажа на шхуне не обнаружено и куда он делся — неизвестно. И поскорее, — добавил он многозначительно, — а то хозяин с меня голову снимет, да и вам не поздоровится.

Упоминание о вполне вероятном капитанском разносе подействовало даже на Волошина. Ещё раз окинув ястребиным взглядом каюту, он с явным сожалением сказал:

— Ладно, пошли дальше.

Мы осмотрели две другие такие же крошечные и грязные каютки. В одной, видимо, жил суперкарго — помощник капитана, ведавший грузами, потому что в ней были грудой навалены в углу новенькие спортивные тапочки, пузырьки с одеколоном и несколько свертков пестрой материи — остатки нераспроданного товара.

И тут койка оказалась незаправленной, и на ней валялась в спешке брошенная куртка...

Другая каютка предназначалась, наверное, для привилегированных пассажиров, но была совершенно пуста и мрачна. Даже лампы в ней не оказалось, а незастеленная койка напоминала гроб.

Потом мы заглянули в ещё более мрачный и грязный кубрик команды, в крохотное машинное отделение, где густо воняло бензиновым перегаром. Тут Волошин задерживаться совсем не стал, буквально с одного беглого взгляда определив:

— Мотор старенький, «Рено», порядком запущен, но в исправности. Вполне может работать. И динамка в порядке.

Я не стану перечислять всё, что мы увидели и подробно записали, чтобы потом составить обстоятельный акт. Отмечу лишь то, что показалось странным и подозрительным.

Во всех каютах рундуки были закрыты, из них явно ничего не доставали в спешке. Чемоданчики, сумки, так же как одежда и прочие личные вещи, оказались в сохранности. Рыться в них, мы, разумеется, не стали, предоставив это настоящим детективам.

В каютке для пассажиров, куда едва пробивался свет сквозь грязное и к тому же до половины закрашенное белилами стекло единственного иллюминатора, а лампы вообще не было, лежал на столе листок бумаги, небрежно, наспех вырванный из блокнота. На нем было написано по-английски: «Моя дорогая женушка! Скоро» — на этом начатая фраза обрывалась. Тут же валялись шариковая авторучка и не докуренная до конца трубка, набитая вонючим прогоревшим табаком.

В кубрике над столом, кроме электрической, висела такая же лампа, как стояла на палубе, но в ней керо­сина осталось немного, он не выгорел до конца. Значит, её потушили перед уходом.

На столе перед дешевеньким зеркальцем с отбитым уголком стояла алюминиевая чашечка с остатками засохшей пены, лежали безопасная бритва и тюбик с кремом. Явно кто-то брился — и опять-таки какое-то совершенно неожиданное загадочное событие заставило его выскочить из кубрика, возможно, даже с недобритой щекой.

На другом конце стола мы увидели две оловянные миски с засохшими остатками какой-то еды. Сергей Сергеевич под нашими брезгливыми взглядами взял ложечкой понемножку из каждой тарелки, положил «пробы» в баночки с притертыми крышками и многозначительно пояснил:

— Надо сохранить в холодильнике. Может, понадобятся для экспертизы.

Не допили, не доели, не добрились, — покачал он головой. — Видно, крепко спешили.

— Н-да... Как в Бермудском треугольнике.

Штурман обратил внимание на то, что компас как будто пытались в спешке выломать из нактоуза, но бросили не успев, — слишком спешили убраться с корабля.

Никаких навигационных приборов и вахтенного журнала нигде обнаружить не удалось.

— Забрали их с собой? Впрочем, вполне возможно, они тут обходятся и без них, — задумчиво заметил секонд.

— Но почему тогда оставили шкиперское удостоверение? — сказал Волошин. — Уж оно-то необходимо капитану, чтобы доказать потом свои права на «Лолиту».

Продуктов на судне оставалось вполне достаточно. Кроме изголодавшейся и изнывавшей от жажды в клет­ках на баке живности, явно предназначенной на прокорм команды, нашлось немало всяких консервов, жестянок с пивом. В также — ржавом баке, оказалось вполне доста­точно пресной воды, хотя и гнусной на вкус.

Что же заставило команду буквально бежать с корабля? Что напугало их?

— Бегом небось убегали. Даже трубки оставили. Какой же моряк забудет трубку? — покачал головой боцман.

— Ладно, давайте кончать. А то капитан нас сейчас опять помянет... — сказал секонд.

Мы опечатали двери всех кают и кубрика, носовой трюм. А крышку кормового трюма так и оставили приоткрытой, в каком виде нашли её, только прикрыли брезентом, так же как и карты, валявшиеся на палубе вместе с аккордеоном и гитарой, чтобы всё осталось в целости и неприкосновенности, если вдруг поднимется ветер или пойдет дождь.

— А как же с курами, со свиньей, Владимир Васильевич? — опросил боцман. — Ведь передохнут тут, жалко. И попугай. Возьмем с собой.

Секонд вопрошающе посмотрел на Волошина, но тот на сей раз воздержался от указаний и советов, так что Володе пришлось принимать решение самому. Он подумал, сдвинув фуражку теперь на самый лоб, потом поправил её и сказал:

— Оставим их тут, а то, если заявимся на «Богатырь» с таким зверинцем, кэп нам ту ещё продраечку устроит. Да и нельзя их трогать, пусть сидят на месте, — добавил он, снова взглянув на Волошина. — Пришлем матроса на шлюпке, накормит их и воды оставит.

Волошин одобрительно кивнул и сказал:

— Попугая-то можно взять. Редкая птица, жалко если погибнет. А где висела клетка, покажем детективу, если надо. Крючок-то на месте останется. Да и сфотографировали мы, как она висела.

Боцман посмотрел на секонда. Тот, нахмуривши подумал, сказал:

— Каюту снова придется опечатывать. Ну да ладно.

Он кивнул — и Петрович сам поспешно отправился за попугаем.

Тот радостно приветствовал освобождение из полутемной каюты всё той же непонятной фразой. Куры закудахтали. А свинья, поняв, что её оставляют голодной подняла такой истошный, отчаянный визг, что мы, зажимая уши, попрыгали в шлюпку и поскорее отчалили.

Её негодующий визг провожал нас до самого «Богатыря».

Вернувшись на «Богатырь», Волошин и секонд вкратце доложили капитану, что мы увидели на покинутой шхуне.

— Всё записано, составим, если надо, подробный отчет, — закончил Волошин.

— Надо, — кивнул капитан.

— Что же с ними могло случиться, как вы думаете, Аркадий Платонович? — спросил я.

Капитан пожал плечами и туманно ответил:

— В море всё бывает.

Мы смотрели с высоты мостика на лениво покачи­вающуюся совсем рядом на волнах «Лолиту».

— «Форсмажор» — красивое название, — вдруг задумчиво произнес капитан. — На морском нашем юридическом языке так называется действие непреодолимой силы, снимающее с пострадавших всякую ответственность. Вот какой-то форсмажор, видно, произошел и с командой этой «Лолиты».

— Н-да, ещё одна из загадок океана, — задумчиво сказал Волошин.

Но донесшийся с покинутой шхуны неистовый визг помешал нам настроиться на философско-мистический лад.

— Эк она надрывается, — болезненно поморщившись, сказал Аркадий Платонович. — Словно режут её.

И, не оборачиваясь, только изменив тон, твердо уверенный, что его услышат все, кому следует, прика­зал:

— Отправить туда матроса. Свинью и птиц накормить, напоить. Завести буксирный конец. Матросу стоять на руле, чтобы шхуна не рыскала.

— Есть отправить на шхуну вахтенного! — ответил чиф, заступивший после Володи на вахту первый помощник, и спросил у капитана: — Значит, будем её буксировать, Аркадий Платонович?

— Придется.

Первый и второй штурманы обменялись мрачными понимающими взглядами.

Пауза, видно, непозволительно затянулась, потому что капитан повернулся и выразительно посмотрел на чифа: дескать, в чём дело, почему мешкаете?

Тогда тот, покосившись на нас с Волошиным, с некоторым смущением сказал:

— Может, двоих матросов пошлем, Аркадий Платонович?

Капитан посмотрел на него, усмехнулся и разрешил:

— Ладно, пусть несут вахту по двое. Людей хватит.

— Есть! — повеселевшим голосом ответил чиф и направился к двери.

Мы с Волошиным весело переглянулись. Конечно, было нетрудно понять, почему чиф попросил разрешения послать двух матросов дежурить на шхуне: одному там стало бы вовсе не по себе, особенно ночью. В такой обстановке, какую мы обнаружили на «Лолите», любой храбрец бы перетрусил и начал пугаться каждого шороха и всплеска воды за бортом.

— И дайте радио в Папеэте, — остановил помощника капитан. — Папеэте у них порт приписки, что ли? — повернулся он к секонду.

— Да, Аркадий Платонович.

— Сочините покороче, но чтобы понятно было, обратился капитан снова к вахтенному штурману. Дескать, в таком-то месте обнаружена покинутая экипажем моторно-парусная шхуна «Лолита» вашей приписки. Просим сообщить, неизвестно ли, что с ней случилось? Хотя ладно, я сам пойду на рацию. Вот ещё морока на мою голову. По международным морским законам покинутое командой судно становится собственностью того, кто его найдет и спасет. Но что нам делать с этой шхуной? Не тащить же её на буксире через весь океан до Владивостока!

К счастью, после длительных переговоров по радио начальство дало мудрое распоряжение: связаться с властями на Таити и передать им шхуну безвозмездно предложив выслать за нею буксир.

— Сочините им радиограмму поприветливее в Папеэте, — приказал помощнику повеселевший капитан. — Пусть высылают буксир за подарком, а мы пока потащим её им навстречу. Примерный курс сообщите, а времени и месте рандеву, дескать, договоримся потом дополнительно, смотря по обстановке. Задержит он нас, конечно, основательно, эта красотка, — помолчав, мрачно добавил Аркадий Платонович и вздохнул.

— Когда хоть примерно она покинута? — спросил он у секонда. — Сколько дней назад?

— Трудно сказать, Аркадий Платонович. Ведь вахтенного журнала нет, а в личных бумагах мы не копались.

— И правильно сделали, — кивнул капитан. Не сыщики. Ладно, идите акт составлять. И не растекайтесь там мыслию по древу.

Мы втроем засели в каюте секонда и начали составлять подробный отчет обо всём, что увидели на покинутой шхуне, стараясь не упустить ничего существенного.

Провозились мы с писаниной долго. Даже опоздали к обеду, но закончить ещё не успели.

В кают-компании все, конечно, набросились с расспросами, что же увидели мы на шхуне. Волошин начал было рассказывать, потом взмолился:

— Братцы, дайте поесть! Да и не закончили мы ещё этот проклятый отчет. Голова уже пухнет. Я вам всё вечером доложу, за ужином.

Поскорее пообедав, мы опять засели за работу.

Тем временем, как рассказал нам с Волошиным секонд, удалось связаться с берегом. Из Папеэте утром обещали выслать спасательный буксир, чтобы забрать у нас «Лолиту».

— Капитана шхуны, подтвердили, звать Луисом Френэ, не то испанец он, не то француз, местный уроженец. Команда состояла из девяти человек, все полинезийцы, местные, плюс помощник-суперкарго и кок. Были на судне и пассажиры, и, говорят, много, человек сорок, — закончил Володя.

— Сорок? — недоверчиво переспросил я. — Где же они могли разместиться в этом курятнике?

— Вот и я тоже сомневаюсь, — покачал головой секонд. — Может, радист переврал? Хотя, впрочем, ведь они на палубе ночевали. Каютки-то наверняка лишь для белых пассажиров, а такие тут редкость.

— Пожалуй, ты прав, — кивнул Волошин. — Но все равно: что могло напугать такую ораву и куда они подевались? Не могли же пятьдесят два человека уплыть в одной шлюпке? Или у них была не одна?

Секонд пожал плечами:

— Нет, вероятно, одна. Может, они по пути заходили ещё куда-нибудь и часть пассажиров высадили? Ведь копру-то они где-то грузили.

— Верно, — согласился Волошин. — Ну ладно, братцы, давайте добивать акт.

Вечером, за ужином, конечно, разговоры снова велись только о загадочной шхуне. И уже ходили самые фантастические слухи: будто обнаружили мы на ней три скелета, сцепившихся в смертельной схватке; птицу неведомой породы, говорящую на каком-то языке, коренным образом отличающемся от всех известных на земле, не иначе как завезенную откуда-то с другой планеты; бочонок с золотом и слиток таинственного металла, состав которого разгадать не смог даже сам Волошин... Сергей Сергеевич поднял руку, призывая к тишине, и сказал:

— Давайте так: рассказывать я вам ничего не стану, а просто зачитаю акт, напрасно, что ли, мы над ним целый день потели? Аркадий Платонович разрешил, — повернулся Волошин к капитану, сидевшему на своём месте во главе стола.

Капитан, насупившись, промолчал. Но Сергей Сергеевич, словно не замечая этого, напористо продолжал:

— А вопросы потом. Что же касается слухов о якобы обнаруженном слитке загадочного металла, то могу сообщить, что это, как, впрочем, я и предполагал сразу, самое обычное олово, с небольшой примесью латуни. Впрочем, от этого, — помолчав, добавил он, — сия небольшая пластинка не перестает оставаться загадочной, ибо: кому и за каким чертом понадобилось расплавлять некий предмет из олова? Ну, впрочем, загадок вообще немало, разобраться в них попытаемся потом. А пока, если не возражаете, я допью вкуснейший компот — и зачитаю вам акт.

С нетерпением дождавшись, пока Сергей Сергеевич допьет компот и церемонным поклоном поблагодарит подавальщицу Настеньку за принесенную новую порцию — сразу в двух запотевших стаканах со льдом, все притихли.

Волошин неторопливо положил перед собой составленный нами акт, явно наслаждаясь общим томлением, медленно освободил листы от скрепки и торжественно начал читать.

Пока Сергей Сергеевич читал, время от времени прерываясь, чтобы освежить горло глотком ледяного компота, в каюте царила мертвейшая тишина. Все слушали, как сказку, притаив дыхание, даже подавальщицы Настенька и Люда и высунувшийся из двери шеф-кок Никодим Степанович в накрахмаленном колпаке.

Только, словно заговорщик, шептал Володя Кушнеренко, переводя слова Волошина нашему английскому гостю, известному специалисту по геологии морского дна профессору Дэвиду Карсону, приглашенному принять участие в экспедиции. Русский язык он лишь начинает изучать, поэтому всегда сидит рядом с Володей, который служит ему переводчиком.

Карсон, высокий, уже седеющий, но по-спортивному подтянутый и коротко подстриженный, голубоглазый, со шрамом на подбородке, слушал внимательно, время от времени словно подтверждающе кивая и одобрительно поглядывая на Волошина.

Несколько раз нарушил ещё тишину попугай. Клетку его повесили в углу кают-компании.

Тишина продолжалась и некоторое время после того, как Волошин кончил читать. А потом — словно взрыв: все заговорили, смеясь и перебивая друг друга:

— Что же с ними могло случиться?

— Куда все подевались?

— Волной всех смыло.

— Да, людей смыло, а картишки, гитару и аккордеон волна оставила.

— Да, видно, погода всё время, пока шхуна без команды плавала, почти штилевая была, если даже карты за борт не сдуло.

— Ну, их от ветра фальшборт прикрывал, — сказал секонд. — Да и видели бы вы эти карты. Засаленные, как блины, не за столом будь сказано.

— Прилипли, наверное, к палубе, их никакой ветер не сдует, — засмеялся кто-то.

— Но всё равно погода, конечно, стояла тихая. Ни в какие штормы шхуна не попадала. А то и с палубы всё бы смыло, и тарелки на столе бы в кубрике не устояли, и бритва с зеркальцем.

— Да, загвоздка в чем-то другом.

— Перепились все и передрались, чего удивительного.

— А оставшиеся в живых трупы за борт побросали и сами утопились, чтобы следы замести.

— Ха-ха!

— Пираты на них напали, ясное дело!

— А почему же ничего не забрали? Даже часы золотые в капитанской каюте.

— И говорящего попугая!

— Да, Лева, это ты загнул. Что за пираты, коли капитана, всю команду и пассажиров украли, а груз и деньги не тронули?

— Ну, может, они всех перебили в драке. Ведь сказано в акте: и топор на палубе валяется, и кинжал какой-то...

— И пятна на палубе вроде кровавые, — поддержал кто-то с дальнего конца стола.

— Вполне возможно, что кровавые, — величественно кивнул Волошин и таким же невозмутимым тоном добавил: — Это они курицу к обеду резали.

Все расхохотались и пошли изощряться:

— Утащили на другую планету космические при­шельцы на летающей тарелочке!

— Точно как в Бермудском треугольнике.

— Или ненароком угодили в другое пространство.

— Осьминоги на них напали и всех на дно утянули!

— Нет, морской змей!

— Русалки напали, братцы, русалочки! И утащили к себе.

— Эх мне бы сейчас русалочку годков двадцати... Не задумываясь бы, к ней за борт прыгнул.

Тут Сергей Сергеевич постучал ложечкой по стакану, требуя внимания, и сказал:

— Послушайте, друзья, хватит соревноваться в дешевом зубоскальстве. Давайте всерьез подумаем, что же могло приключиться с командой «Лолиты».

— В самом деле, загадка ведь любопытная, — поддержал его молодой биолог Геннадий Бой-Жилинский. — Может, нам повезло наткнуться на район с такими же загадочными аномалиями, как в Бермудском треугольнике. Ведь существует теория, что их несколько на планете — море Дьявола у берегов Японии и другие.

— Вы это серьезно, Гена? — спросил профессор Лунин, шеф наших метеорологов. — Неужели вы в самом деле верите во всю эту чепуху насчет Бермудского треугольника?

— Ученый не имеет права отмахиваться ни от одной загадки или непонятного явления, — пожал плечами Жилинский.

— Если они в самом деле существуют, — сказал Лунин. — А насчет этого Бермудского треугольника давно и весьма убедительно доказано: почти всё вранье. Просто не было никаких таинственных исчезновений ни многих судов, ни самолетов, выдумали газетчики.

— Не всё же выдумали, Андриян Петрович, — не сдавался Жилинский. — Некоторые загадочные случаи там всё же были и до сих пор убедительного объяснения не получили. В частности, исчезновение команд с исправных, неповрежденных судов. Например, со шхуны «Кэрролл Диринг». Она шла с поднятыми парусами. На камбузе на плите стояла ещё теплая еда — бобы с мясом. Видно, команда собиралась обедать. Но ни одной живой души на шхуне не было...

— Если не считать двух кошек, — вставил Волошин.

— Совершенно верно, две кошки, — обрадовался поддержке Жилинский.

— Но и этот случай, хотя он и кажется загадочным, как и пропажу людей с «Лолиты», наверняка можно объяснить какими-то вполне естественными причинами, без всякой чертовщины! — сердито воскликнул профессор Лунин, хлопая ладонью по столу. — Вы же серьёзный ученый, Геннадий, и прекрасно понимаете: если мы пока не выяснили причину какого-нибудь явле­ния, вовсе не означает, будто она таинственна и чудесна. Мы должны докопаться до неё, только и всего.

— Вот именно! — воскликнул Волошин, умиротворяюще простирая к спорщикам руки. — Я и предлагаю этим заняться. С исчезновением авиалайнеров или крупных судов вроде бы уже разобрались. Мне кажется, ни у кого уже не вызывает сомнений, что и в наше время, к сожалению, катастрофы с ними могут происходить по вполне естественным причинам.

Сергей Сергеевич напомнил о таинственной пропаже огромного норвежского супертанкера-рудовоза «Бер­га Истра» в декабре семьдесят пятого года. Две недели его тщетно искали суда и самолеты. И ничего не нашли — ни обломков, никаких следов, — хотя в том районе Тихого океана, где он исчез, не было ни одного шторма за это время.

Загадочное исчезновение танкера объявили «самой таинственной пропажей века» и начали состязаться в сочинении предположений одно фантастичнее другого, как и легенд о Бермудском треугольнике. И наверное, исчезновение «Берга Истра» так бы и осталось одной из волнующих тайн океана, если бы не счастливый случай. Японское рыболовное судно заметило в океане спаса­тельный плотик с двумя обессилевшими людьми. Это оказались моряки с исчезнувшего танкера. Девятнадцать дней их носило по океану, и они уже отчаялись спастись.

Моряки рассказали, что «Берга Истра» погубил внезапный взрыв страшной силы, — точная причина его, кажется, не установлена и по сей день. За три минуты танкер ушел на дно. Спаслись только они двое, чудом оказавшись возле спасательного плотика.

— Вот вам пример, как огромное, оснащенное новейшим оборудованием судно тонет так быстро, что не успевает даже подать сигнал бедствия, — сказал Волошин. — И не остается никаких следов катастрофы — ни обломков, ни масляных пятен на воде. Попробуйте-ка разобраться в такой загадке. Но, конечно, ещё загадочнее выглядит исчезновение команды с исправного судна, как на этой «Лолите». Тут уж фантазия начинает работать вовсю. Однако Андриян Петрович, разумеется, прав: как ни загадочен сей случай, и он должен иметь реальное и естественное объяснение. В одном из рассказов Конан-Дойля Шерлок Холмс говорит: «Мир и так достаточно велик и сложен, чтобы впутывать ещё всевозможную чертовщину». Отлично сказано! Вот я и предлагаю провести конкурс на самую оригинальную и в то же время правдоподобную гипотезу о том, что могло произойти на борту «Лолиты». А слова Конан-Дойля, которые я привел, пусть будут нашим девизом. Победитель получит какой-нибудь приз, подумаем.

Видя, что все заинтересовались его предложением, он добавил:

— По-моему, для загадочных исчезновений этот уголок Тихого океана подходит куда больше, чем Бермудский заезженный треугольник. Меня всегда удивляло, почему именно его облюбовали газетчики. Маловато у них фантазии. Тот район хорошо изучен и весьма оживлен, негде там инопланетным гостям устраивать этакие коварные «человеколовки» и похищать ротозеев. Хотя там гораздо больше плавают, отчего, естественно, и катастрофы там происходят чаще, все суда в тех местах находятся под надежным контролем с берега, им всегда готовы поспешить на помощь. А тут, — Сергей Сергеевич восторженно развел руками, — и система течений ещё мало изучена, верно, Андрей Самсонович? — повернулся Волошин к начальнику рейса. — И «Лолита» — первое судно, которое мы встретили за неделю плавания. Самые подходящие условия для всяких таинственных событий! Ну что же: не будем отказываться от загадки, которую преподнесла нам судьба. За$ мемся тайной «Лолиты». Но только мы народ серьез­ный и не станем обсуждать всякие выдумки насчет на­летов летающих тарелок, искривления пространства и времени или провалов в другие измерения...

— «Таинственный голос моря», который свел всю команду с ума и заставил удрать со шхуны, тоже заранее исключается, — насмешливо вставил начальник лаборатории биофизики Иван Андреевич Макаров — А то, я уверен, некоторые уже настроились угостить нас этой дешевой сказочкой.

— Почему сказочкой? — не выдержал Бой-Жилиский. — Вполне доказано, что инфразвуковые колебания воздействуют на все живые организмы, уж вы-то это прекрасно знаете, Иван Андреевич. У людей они могут вызывать ощущение усталости, тоски, тревоги, безотчетного страха. Многие серьезные исследователи считают именно инфразвуковой удар, порожденный штормом, возможной причиной того, что люди могут под влиянием безотчетной паники покинуть вполне исправное судно. Может, так и случилось с «Лолитой».

— Сказки! — решительно повторил Макаров. — Ни один биофизик в это не поверит...

— Да и не было никакого шторма за последние две недели в радиусе добрых трех тысяч миль, — поддержал его Лунин. — Откуда взяться вашему инфразвуку?

— Да дело даже не в этом, — продолжал, махнув рукой, Макаров. — Главное — опыты, на которые ссылается Геннадий Петрович, проводились в лаборатории. А как инфразвук действует в открытом море, пока ещё практически неизвестно. Однако одно установлено несомненно: интенсивность инфразвука, порожденного самым сильным штормом, на несколько порядков меньше той, что получали в лаборатории. Практически для людей она совершенно неопасна. В обычных городских условиях мы каждый день подвергаемся более длительному и сильному воздействию инфразвука, и, вполне возможно, оно действительно служит причиной некоторых болезненных явлений, медики сейчас это изучают. Но и там из-за этого никто ещё с ума не сошел, ни один такой случай не известен.

— В том-то и дело, все эти скороспелые и надуманные теории всегда высказывают неспециалисты, — пожалуй, с излишней горячностью подхватил профессор Лунин. — Не в своей области фантазируют, а по чужим ведомствам. Ни один метеоролог не станет всерьез рассуждать о каких-то мифических вихрях, которые будто бы могут в Бермудском треугольнике унести в другой мир целые танкеры или линкоры, а химик или биолог — с удовольствием. Так и с этим «голосом моря».

— Пожалуй, замечено справедливо, — засмеялся Волошин. — Поэтому вношу дополнительное предложение. Не станем делать его обязательным требованием, дабы не связывать фантазии тех, кто захочет принять участие в конкурсе. Будем оценивать и оригинальность гипотез. Но всё-таки желательно, чтобы загадка пропажи команды «Лолиты» объяснялась с позиций той науки, какую представляет на борту «Богатыря» рассказчик, выдвинувший гипотезу. Идет?

Сделав небольшую паузу, Сергей Сергеевич спросил:

— Итак, условия конкурса и метод его проведения понятны? Сначала мы будем только фантазировать, а потом подводить итоги и давать оценку каждой гипотезе. Но всё-таки они должны быть обоснованы, если даже речь идет о похищении экипажа шхуны космическими гостями. Разрешается в подтверждение выдвинутой гипотезы ссылаться на прецеденты, на похожие случаи, достоверно описанные в солидной литературе, или на соответствующие научные теории, допускающие их возможность. Ясно?

— Ясно! Ясно! — раздалось со всех сторон.

И наступила тишина.

Только капитан в наступившей паузе нарочито громко вздохнул и произнес ленивым тоном:

— Плетение словес и сотрясение воздухов...

Но Сергей Сергеевич сделал вид, что не расслышал этого.

— Копия отчета будет находиться в библиотеке, где каждый сможет сделать из неё необходимые выписки, — продолжал он. — Там же желающие могут получить книги, чтобы лучше представить себе условия плавания на подобных шхунах. Рекомендую, в частности, полистать книги одного из сподвижников Хейердала, Бенгта Даниельсона, «Счастливый остров» и «Позабытые острова». Не могу удержаться, чтобы не процитировать небольшие отрывки из них, — добавил он и, открыв приготовленную книгу, начал читать:

— «Наша «Теретаи» мало чем отличалась от большинства шхун французской Океании: престарелая скорлупа (водоизмещением около ста пятидесяти тонн), пропахшая копрой, с шумным мотором, способным развивать скорость не свыше пяти узлов...

Кок стал за руль, а матросы взялись за снасти; двое из числа пассажиров тоже помогали тянуть фалы. На шхуне не существовало строгого различия между командой и пассажирами, каждый, кто хотел, мог отстоять вахту у штурвала или помочь матросам.

Было около десяти вечера, когда шхуна подошла к Рароиа. В это время мы восседали на палубе за столом, уставленным жареной свининой, рисом и галетами, но капитан не растерялся. Взяв в одну руку фонарь, в другую тарелку, он взобрался на рубку и уверенно провел шхуну среди коралловых утесов и рифов. Вилка и нож ему ничуть не мешали, напротив: сигнал вилкой рулевому означал «чуть лево руля», ножом — «чуть право».

Переждав, пока стихнет смех, Волошин продолжал:

— А вот маленький отрывок, специально мною подобранный, чтобы разъяснилась одна из загадок: откуда взялись валявшиеся на палубе карты, и музыкальные инструменты, и стоявший рядом с ними закопченный фонарь.

— «На большинстве шхун команда коротала время за покером, — прочел он. — «Теретаи» не представляла собой исключения. Едва она покинула Папеэте, как началась игра, которой суждено было длиться, пока не переведутся деньги. Лишь одно могло излечить команду от покерной лихорадки: появление на борту более искусного игрока, способного всех начисто обыграть. Во избежание бедствия моряки условились не принимать в игру посторонних, и получился небывалый «долгоиграющий» покер. Разумеется, время от времени ма­тросы вспоминали о своих обязанностях и шли сменить своего товарища на вахте, но более сонных вахтенных я в жизни не видел. К концу плавания у руля стояли лунатики...»

— Ну, другие подробности плавания на таких шхунах в здешних краях вы сами найдете в книгах Даниельсона, — закончил Волошин. — А если у кого во­никнут вопросы по «Лолите», обращайтесь ко мне, к Андрею Николаевичу, — кивнул он в мою сторону, — или к секонду, а лучше, выбрав подходящий момент, сразу к нам троим, чтобы мы могли поправить и дополнить друг друга. Заслушивать же гипотезы предлагаю на палубе, на корме, в «Клубе рассказчиков». Все рас­сказы будут записываться на пленку, потом конспективно стенографироваться. Желающие смогут получить текст всех новелл. Всё ясно?

— Ну чего же тут может остаться неясного, — развел руками первый помощник. — Всё продумано...

— Остается неясным лишь одно, — подхватил заведующий лабораторией биофизики Иван Андреевич Макаров.

— Что именно? — повернулся к нему Волошин.

Они всегда любят поспорить и позадирать друг друга.

— Да сущие пустяки: выяснить, куда же подевался экипаж и пассажиры злополучной «Лолиты».

— Вот этим мы и займемся, дорогой мой, — сказал Волошин, садясь на своё место.

Смех сразу стих, лица у всех стали серьезными, сосредоточенными. В кают-компании наступила задумчивая тишина.

И вдруг, заставив вздрогнуть не одного меня, попугай снова издал загадочный крик...

Если бы он мог говорить по-настоящему, а не только повторять одну и ту же таинственную фразу! Что бы он рассказал нам?

— Н-да, подобных загадочных случаев знает немало история мореплавания, — негромко сказал наш главный океанограф профессор Андрей Самсонович Суворов, оглаживая черную окладистую бороду. За неё его окрестили Черномором. Завел такую роскошную бороду Андрей Самсонович явно для солидности. На самом деле ему нет ещё и сорока, а профессором он стал в тридцать два года.

— От встреч с такими вот судами в океане, — продолжал неторопливо Суворов, — по каким-либо причинам покинутыми командой, но не затонувшими и порой, как «Лолита», шедшими даже под парусами, и возникла когда-то знаменитая легенда о «Летучем Голландце», вечно осужденном блуждать по океанам со своей грешной командой на корабле-призраке. Его появление, как считали суеверные моряки, непременно предвещало несчастье...

Тут, к общему удивлению, вдруг встал профессор Карсон, что-то говоря Володе Кушнеренко, и поспешно направился к двери.

— Профессор говорит, что у него есть любопытное добавление к легендам о «Летучем Голландце», — перевел секонд. — Забавная картинка. Он её сейчас принесет.

Англичанин тут же вернулся, неся в руке какой-то журнал. Подняв над головой и поворачиваясь, чтобы все видели, он показал нам глянцевитую фотографию. На переднем плане красочной картинки был изображен самый современный прогулочный катер обтекаемой формы с красивыми обводами. А над ним, в верхнем углу, призраком мчалось под всеми парусами старинное судно весьма зловещего вида.

— Это реклама одной американской фирмы, — пояснил секонд, с улыбкой выслушав профессора Карсона, и перевел подпись под картинкой: — «Если бы «Летучий Голландец» был из алюминия, он плавал бы до сих пор».

— Ловкачи! — с восхищением пробасил кто-то под общий смех. — Даже к старинной легенде сумели примазаться.

Довольный Карсон сел на свое место.

— Но для науки «летучие голландцы» принесли большую пользу, — продолжал профессор Суворов. — Изучая по рассказам встречавшихся с ними в разное время моряков пути их странствия в океанах, океанографам удалось узнать немало любопытного и важного о ветрах и морских течениях. В прошлом веке, например, американская шхуна «Фанни Уолстен», брошенная экипажем во время шторма, не затонула и плавала полузатопленной ещё целых три года. За это время разные корабли встречали её сорок шесть раз и отмечали место встречи на карте, так что удалось достаточно точно определить пройденный ею путь, превысивший восемь тысяч миль. А шхуна «Стар» тоже примерно за такое же время ухитрилась даже совершить полное кругосветное плавание, вернувшись к тому самому острову Мидуэй, где её покинула три года назад команда, думая, что она вот-вот потонет.

Тут, конечно, и моряки и ученые начали припоминать разные загадочные случаи из богатейшего архива Нептуна.

Первый помощник рассказал историю итальянской шхуны «Азия». Она вышла в ноябре 1885 года с грузом ценного дерева из мексиканского порта Веракрус в Геную, благополучно миновала Гибралтарский пролив, просигналив «на борту всё в порядке», вошла в Средиземное море и бесследно исчезла совсем недалеко от родных берегов.

А в январе следующего года с английского парохода заметили во время шторма в Атлантике в Лионском заливе шхуну, шедшую под всеми парусами на восток. Это оказалась «Азия». На борту её не было видно ни одного человека. На рее одной из мачт болтался труп повешенного...

Но подойти к загадочному судну помешал шторм. «Азия» скрылась вдали среди вспененных волн.

И снова она объявилась в Средиземном море, слов­но неведомая сила влекла её домой. Весной «Азию» выбросило на берег Сардинии, и она застряла на скалах.

Обе мачты ее были к тому времени уже сломаны, труп висельника исчез в волнах. Но в остальном на борту всё оказалось в полном порядке. На месте в рубке лежали судовой журнал, все навигационные инструменты, целы были все личные вещи матросов и груз в трюмах. Нигде никаких следов насилия или грабежа.

И лишь одного никто не мог объяснить: куда же девался экипаж «Азии», оставив болтаться повешенным на рее одного из матросов?

— Так это остается тайной и по сей день, — закончил чиф и, помолчав, мрачно добавил: — А такая же была примерно шхуна, как и «Лолита», двухмачтовая. Побольше только, пожалуй, водоизмещением.

Все помолчали. Потом неожиданно подал голос Макаров и рассказал не менее, по-моему, удивительную историю «Минервы».

В середине прошлого века этот парусник вышел из порта Гамильтон на Бермудских островах с грузом на Дальний Восток.

И пропал без вести. Его занесли уже в знаменитые «Красные книги Ллойда» и помянули торжественным звоном колокола, снятого с одного погибшего корабля и висящего в лондонской конторе этой старинной фирмы именно для того, чтобы печальным ударом в него оповещать, что такое-то судно с данного момента считается погибшим...

И вдруг через несколько лет «Минерва» под всеми парусами вошла в родной порт Гамильтон! Можете представить, с какой радостью все кинулись в гавань встречать её.

Но парусник, не сбавляя хода, врезался в берег и начал тонуть, застряв на рифах.

Когда поднялись на его палубу, на нём не нашли ни единого человека. Корабль оказался совершенно пуст, в трюмах никакого груза.

Последняя запись в судовом журнале, найденном в каюте капитана, была сделана больше года назад, в Индийском океане. Она оказалась совершенно будничной и неинтересной, не сообщала решительно ни о каких происшествиях.

— Так что до сих пор остается тайной, что же случилось с экипажем «Минервы», — закончил Иван Андреевич. — Но в родной порт она всё-таки вернулась. Притянул её Бермудский треугольник...

Мы все смотрели на Макарова с некоторым недове­рием, зная, как любит он разыгрывать, сохраняя при том совершенно невинный, невозмутимый вид.

Но он сказал:

— Честное слово, не выдумал, братцы. Читал несколько лет назад заметку в журнале «Наука и жизнь», ей-богу.

— Хотя источник и не академический, но принято, — одобрил Волошин и тут же начал рассказывать обстоятельно и подробно, с дотошностью не просто очевидца, а, я бы сказал, непосредственного участника загадочных событий ставшую уже классической историю знаменитой «Марии Целесты», обнаруженной точно так же, как наша «Лолита», в полной сохранности, бодро идущей под всеми парусами — и тоже без единого человека на борту.

— Пытались разгадать тайну «Марии Целесты» такие мастера выдумки, как прославленный Конан Дойль. Он озадачил в свое время весь мир «Сообщением Хебекука Джефсона», сделанным якобы очевидцем кровавой драмы, разыгравшейся на борту корабля. Но эта тайна так ведь и осталась неразгаданной. Она до сих пор продолжает волновать воображение многих. Кста­ти, — добавил Сергей Сергеевич, — «Марию Целесту» тоже пытались причислить к загадкам Бермудского треугольника, хотя нашли её гораздо восточнее, у Гибралтара. Вообще, надо сказать, в этом легендарном треугольнике таких покинутых своими командами судов находили даже меньше, чем в других местах, до недавнего времени. А вот за последние пять лет покинутых суденышек между Бермудами и Багамскими островами встречали довольно много — штук тридцать.

— Ого!

— Да, но это изобилие как раз опровергает вымышленную загадочность этого района, — засмеялся Волошин. — Всё это небольшие суда, обычно прогулочные яхточки, и исчезновение людей с них объясняется, к сожалению, весьма тривиально, без всякой мистики и загадочности. Их команды, как установлено, просто стали жертвами современных пиратов, которых много развелось в тех местах. Захватив судно и всех на нем перебив, гангстеры перевозят в Соединенные Штаты под носом таможенников наркотики, условия там для этого самые подходящие и такие суденышки тоже. А потом, естественно, похищенное судно они поскорее бросают. Оно им больше не нужно, становится только уликой, опасной обузой. Иногда его топят, иногда просто бросают. Вот оно и болтается в океане. Его находят — и, конечно, падкие до сенсаций газетчики тут же поднимают шум о новой загадке Бермудского треугольника.

Дело дошло до того, рассказал Сергей Сергеевич, что береговая охрана — пограничная стража США — даже издает специальные предупреждения для владельцев яхт и прогулочных катеров, чтобы они были осторожны и осмотрительны, нанимая экипаж или просто приглашая в гости малознакомых людей. Именно таким образом, оказывается, проникают на борт облюбованного судна современные пираты, а не идут в открытую на абордаж, как в старину.

Конечно, раздались голоса:

— Может, и на «Лолиту» пираты напали?

— Зачем она им понадобилась в открытом океане?

— Просто пограбить.

— Ну да! Тогда почему деньги и все вещи целы?

— И груз тоже.

— Нет, тут грабежом не пахнет. Я думаю другое...

— Хватит, хватит, друзья! — поспешил остановить разгорающийся спор Волошин. — Потерпим до завтра. Пока не станем зря тратить время на споры.

Час в самом деле был уже поздний. Все поспешно начали вставать и, переговариваясь, покинули кают-компанию. Однако по каютам расходиться не торопились. Всех невольно тянуло на корму. Кучками и поодиночке останавливались там и, закурив кто трубку, кто сигарету, задумчиво, молча или негромко переговариваясь, зачарованно смотрели на раскачивающиеся огоньки идущей на буксире шхуны.

Условия необычного конкурса были дважды объявлены по спикеру — внутрикорабельной связи. Её динамики установлены всюду и никогда не выключаются, чтобы каждый услышал в случае необходимости сигнал тревоги или вызов к начальству, если потребуется, где бы он ни находился в любое время дня и ночи.

Днем в библиотеке возникла очередь желающих подробнее ознакомиться с нашим актом. Вполне возможно, многие захотят принять участие в конкурсе, народ на «Богатыре» весьма любознательный и с фантазией.

Сергей Сергеевич несколько раз в течение дня уединялся с начальником метеослужбы профессором Андрияном Петровичем Луниным и о чём-то с ним совещался.

Лунин под стать Волошину, тоже большой оригинал и выдумщик. Выглядит он величественно и живописно: уже немолодой, ему под шестьдесят, рослый, плечистый, обветренное и загорелое до черноты лицо под шапкой совершенно седых волос.

Несмотря на начинающуюся полноту, в движениях Андриян Петрович быстр и по-юношески порывист.

«Небесный кудесник», как его все называют даже в глаза с легкой руки Волошина, весел, остроумен, и прогнозы погоды на ближайшие сутки, какими начинает он ежедневные «оперативки», доставляют всем наслаждение и задают хороший тон для работы на целый день. Лунин много постранствовал по свету, дрейфовал и на плавучей станции в Арктике, дважды зимовал в Антарктиде.

Так что я с большим нетерпением ожидал, что же он расскажет нам вечером.

Да и у всех любопытство нарастало, особенно после того, как Волошин за обедом встал и объявил весело:

— Первый приз предлагается такой: бюст барона Мюнхгаузена, покрытый прекрасным, особенно издали, металлом, имитирующим золото, с приложением полного собрания правдивейших сочинений прославленно­го путешественника. Нет возражений?

— Нет! — дружно ответил хор веселых голосов.

Общее томление несколько разрядила очередная океанографическая станция, начатая вскоре после обеда. Хотя маршрут нам пришлось несколько изменить, буксируя «Лолиту» к месту встречи с катером, ученые решили не терять времени зря.

Пока они колдовали с приборами, послали шлюпку, чтобы сменить вахтенных на «Лолите». Вместе с ними отправился и секонд. Мы видели, как он, надев легководолазный костюм, нырял вокруг шхуны, видимо, осмат­ривая её корпус, а матросы следили, чтобы поблизости не появились акулы.

— Обнаружил что-нибудь любопытное? — спросил я у Володи, когда они вернулись.

— Так, пустяки, — туманно ответил он. — Мелочь. Пойду доложу кэпу, как он решит — записывать в акт или не надо.

Пробыл секонд у капитана довольно долго, а вернувшись, молча протянул мне одну из узеньких полосок бумаги. На них было напечатано под копирку:

«На форштевне шхуны обнаружены три зазубрины глубиной от семи до двенадцати миллиметров — одна на уровне ватерлинии и две ниже её. В самой глубокой зазубрине (12 мм), расположенной на ватерлинии, застряли обрывки капроновой, видимо рыболовной, сети болтающиеся по обеим сторонам форштевня».

— Велел подклеить в акт, — сказал Володя.

— Но чего такие пустяки в акт записывать? — удивился я. — Подумаешь, три зазубрины. Они же всё время среди атолловых рифов плавают, немудрено днище оцарапать. И рыбачьих сетей в каждом атолле наверняка немало понаставлено.

— Приказано вклеить. А приказы, как тебе известно, обсуждению не подлежат, — сказал Володя и отправился в библиотеку — подклеивать вставку в отчет.

Всё необычно быстро поужинали и поспешили на кор­му, занимать места под вертолетной палубой, где обычно устраивают киносеансы. Сегодня, по-моему, тут оказались решительно все, кроме стоявших вахту. Ни один захватывающий детектив не собирал столько зрителей. Все места были заняты — и на спардеке, и на трапах, и у поручней. Заполнили даже «галерку» — вертолетную площадку.

В тропиках, вблизи экватора, вечер наступает рано. Зимой уже в шестом часу темно, хотя как-то дико звучит слово «зима» по отношению к началу июля. Не первый раз плаваю уже в южном полушарии, а всё никак не привыкну, что времена года тут «наоборот» по сравнению с нашими, а жарища всегда, какая редко бывает у нас летом.

Закат угасает так быстро, словно некто на небесах поворачивает выключатель и сразу тушит свет. И вот уже над нами сияет небо, украшенное непривычным узором созвездий. Прославленный и воспетый поэтами Южный Крест едва заметен на самом краю небес, узнать его можно, лишь попривыкнув. Гораздо величественнее сиял Орион, в самом зените, на месте привычных нам с детства Большой Медведицы и Полярной звезды.

Всё было уже готово к заседанию «Клуба рассказчиков». На маленьком столике стояли микрофон, термос, видимо, заботливо наполненный охлажденным соком или лимонадом, стакан и бюст барона Мюнхгаузена со знакомым каждому с детства заносчиво задранным носом и гордо торчащей из-под треуголки забавной косичкой. Выглядел он весьма импозантно, сверкал в лучах специально наведенного на него небольшого прожектора, словно в самом деле золотой. Где его раздобыл Волошин и когда успел «позолотить»?! Поразительный всё-та­ки человек!

Вот, наконец, появился и он сам — торжественный, строгий, погруженный в мысли и чуточку загадочный, точно иллюзионист, собирающийся поразить нас невиданным фокусом.

Честно говоря, порой Сергей Сергеевич даже немного переигрывает, «пережимает», как говорят про актеров, но что поделаешь — не может удержаться.

Одеться он любит и умеет со вкусом, но сегодня прифрантился, даже, пожалуй, слишком: отлично сшитые, наутюженные кремовые брюки, светлая рубашка в полоску с короткими рукавами, из кармашка выглядывает уголок темно-вишневого платочка, на ногах — плетеные туфли, не иначе как из крокодиловой кожи.

Лицо у Волошина тонкое, узкое, всегда приподнятая левая бровь придает ему насмешливо-скептическое, мефистофельское выражение. Постояв некоторое время у стола, будто обдумывая что-то, Волошин повернулся к радисту Васе Дюжикову, замершему у магнитофона, установленного в стороне на другом столике, и строго спросил:

— Вы готовы?

— Так точно, Сергей Сергеевич! — вытянувшись от волнения и чувства ответственности по стойке «смирно», ответил радист.

— Ну что ж, тогда начнем, — кивнул Волошин. — Поскольку каждый из нас по опыту многочисленных собраний, отнявших, по крайней мере, четверть сознательной жизни, прекрасно знает, как трудно выманить на трибуну первого выступающего, если только он не назначен и не подготовлен заблаговременно, мы решили так и поступить. Смельчак, к счастью, нашелся, и, я думаю, независимо от качества истории, какую он нам сейчас поведает, а в том, что оно будет высоким, я ни капельки не сомневаюсь, при подведении итогов, по-моему, надо учесть и его мужество. Итак, я рад предоставить первое слово нашему дорогому и всеми уважаемому «небесному кудеснику» профессору Андрияну Петровичу Лунину.

Я угадал!

Раскланиваясь направо и налево в ответ на дружные аплодисменты, профессор Лунин прошел к столу и сел рядом с Волошиным, положив перед собой довольно пухлую пачку бумаг и каких-то карточек, неторопливо надел очки и, помедлив, начал читать:

— «Капитан Луис Френэ проснулся глубокой ночью от треска за стеной каюты. Раскалывалось небо или только его голова? Вечером крепко выпили по случаю удачной покупки большой партии копры и расставания с пассажирами. Среди них оказались лихие парни, не дураки выпить и большие мастера блефовать. Перед этим весь день играли в покер, и ему с трудом удалось остаться при своих, а он-то надеялся поживиться за счет пассажиров. Придется отыгрываться на своих матросах, хотя среди них тоже есть ловкачи, зазеваешься — разденут.

Капитан с трудом оторвал голову от грязной, свалявшейся подушки, смутно увидел, как каюту озаряет призрачная вспышка молнии, сверкнувшая за окошком.

Но ни грома, ни шума дождя не было слышно. И качка почти не увеличилась. Видимо, гроза проходила стороной, шторма не будет. Беспокоиться было не о чем, и капитан снова уткнулся в подушку.

Вторично он проснулся от смутного ощущения непонятной тревоги.

Вроде бы ему послышался выстрел?

И свет в каюте стал какой-то необычный, странный. И чем-то пахло — вроде паленым или горящей серой.

Капитан повернул тяжелую голову — и всклокоченные волосы его встали дыбом.

Дешевое распятие из олова, которое он всегда держал для удачи под рукой, на столе, исчезло. Оно превратилось в лужицу расплавленного металла. Малиновое сияние, исходившее от лужицы, причудливо мешалось с голубоватыми фосфорическими вспышками мол­ний за окном, так что освещение в каюте всё время менялось, словно в жутком цветном кошмаре...»

Признаться, я так увлекся, что с трудом заставил себя обернуться и посмотреть, как слушают Лунина. Все сидели, не сводя с рассказчика глаз, в которых мерцающими огоньками отражался свет так ловко расставленных Волошиным ламп. Такое освещение придавало рассказу Андрияна Петровича особую таинственность.

Жаль, я не могу привести его рассказ целиком, как, впрочем, и другие, — со всем богатством интонаций, мимики, жестов. Моё повествование слишком бы затянулось. Мне приходится лишь пересказывать услышанные занимательные истории по магнитофонной записи, сопровождая их некоторыми собственными впечатлениями по пометкам в блокноте, хотя, должен покаяться, я порой, увлекшись, забывал их делать.

— «Капитан сунул руку под подушку, схватил кольт, с которым не расставался даже ночью, и, не одеваясь, бросился к двери каюты, — продолжал Лунин. — Только когда он уже готовился распахнуть её, до него вдруг дошло, что посреди двери зияет большая, аккуратно вырезанная круглая дыра, и сквозь нее в каюту тоже врывается слепящее сверкание молний.

Откуда взялась дыра? Кто залезал в каюту? Кто расплавил распятие, его заветный талисман?

Его пытались ограбить во сне?!

Капитан метнулся к привинченному в углу к палубе железному ящику, заменявшему ему сейф.

Ящик оказался цел, замок не сорван. А помяли крышку у ящика давно, ещё когда он подрался с этим ворюгой Крамером.

Значит, деньги целы. Ящик не пытались взломать. Или просто не успели, он проснулся и вспугнул их.

При очередной вспышке молнии капитану показалось, будто в окошке появилось маленькое отверстие. Раньше его не было!

Капитан дождался новой вспышки молнии. Нет, ему не показалось. Отверстие было.

Он ощупал пальцами его оплавленные края. Мерзавцы! Значит, выстрел ему вовсе не почудился. Они стреляли в него через окно, хотели убить спящего. Но не попали. А потом для чего-то вырезали дурацкую дыру в дверях. Хотя понятно! Чтобы просунуть в нее руку и открыть дверь, запертую изнутри.

Но за каким чертом им понадобилось расплавлять распятие и как они это сделали?

Ладно, он проучит эту банду и отобьет у них раз и навсегда желание соваться в капитанскую каюту.

Прихватив на всякий случай, кроме револьвера, ещё острый малайский крис, висевший на стене, капитан бросился вон из каюты.

Попугай неистово закричал ему вслед, словно пытаясь предостеречь, остановить, задержать...

Луис толкнул дверь, но она оказалась запертой. Каким же образом они ухитрились тогда проникнуть в каюту? Через эту дыру? Но она слишком мала.

Дальше додумать капитан ничего не успел, потому что, выскочив на палубу, окончательно перестал что-либо соображать.

Вся палуба и океан вокруг были залиты призрачным, неземным светом. Он не вспыхивал и не затухал периодически, как блеск молнии, а сиял постоянно и так ярко, что всё вокруг было отчетливо видно, как днем. Холодным, мертвенным светом сияли, словно рождественская елка, сверху донизу мачты, реи и парус шхуны. Казалось, они пылают холодным огнем, который потрескивал, словно подожженная сухая трава.

Луис Френэ давно плавал в тропиках и знал, что это величественное сияние называется огнями святого Эльма. Моряки не боялись его и даже видели в нём доброе предзнаменование. По старой морской легенде огни эти были некогда впервые зажжены святым Эльмом ради спасения одного моряка, сброшенного сильным порывом ветра с марсовой площадки фок-мачты. Падая в море, несчастный успел обратиться к святому Эльму с мольбой о помощи. И тот выхватил его из бушующих волн и перенес обратно на палубу корабля, успевшего отплыть довольно далеко. А в ознаменование совершен­ного чуда святой заставил засиять праздничным светом весь такелаж парусника, дабы товарищи спасенного восславили господа.

Но никогда ещё в жизни Френэ не видел, чтобы огни святого Эльма полыхали с такой неистовой силой.

Тут он заметил на баке горящий фонарь и немного успокоился. Возле фонаря валялись на палубе карты, гитара, аккордеон. Эти привычные вещи успокаивали. Значит, ребята, как обычно, коротали ночку за покером и горланили песни. Куда же они попрятались? Испугались грозы? Даже лампу не погасили. И почему поставлены не все паруса, а один грот? Ну, он им покажет!

— Эй вы! Все наверх! — заорал капитан.

Никто не вылез на палубу и даже не откликнулся. Только вроде откуда-то издалека, из тьмы, окружившей ярко освещенную огнями святого Эльма шхуну и потому казавшейся особенно густой и непроглядной, донесся чей-то крик. Или это ему показалось?

Одна из молний словно ударила не сверху, с неба, а вырвалась из воды, на миг выросла чудовищным деревом с пылающей кроной.

Между тем шхуну так резко качнуло, что капитан еле устоял на ногах.

— Кто на руле? — завопил он. — Заснул, что ли?

Опять ему никто не ответил.

Зарычав от ярости, зажав в одной руке револьвер, а другой размахивая кривым малайским кинжалом, капитан бросился на шканцы.

У штурвала никого не оказалось. Он беспомощно вращался из стороны в сторону, заставляя «Лолиту» метаться по воле ветра и волн.

Луис Френэ отшвырнул кинжал, шагнул к штурвалу и протянул руку, чтобы остановить его...

И вдруг чуть не упал, споткнувшись о чье-то распростертое на палубе тело.

Капитан нагнулся и узнал рулевого Науру.

— Так и есть, упился, негодяй! — закричал капитан, хватая его за плечи и начиная трясти, словно тряпичную куклу. Голова и руки у Науру в самом деле безжизненно мотались, как у куклы. И капитан вдруг понял, что рулевой вовсе не пьян, а мертв.

Убит? Но нет крови, не видно никакой раны — ни от ножа, ни от пули. Просто мертв — и от него вроде тоже пахнет серой, как в капитанской каюте...»

Тут Волошин не выдержал и, немножко откинувшись назад, чтобы не мешать рассказчику, за его спиной потер от удовольствия руки. В самом деле, рассказ получился отличным. Все заслушались.

А профессор Лунин, подбадриваемый общим вниманием, читал всё выразительнее и увлеченнее:

— «Ничего не понимающий капитан оттолкнул труп рулевого с такой силой, что тот перевалился через невысокий фальшборт и с громким всплеском исчез в волнах.

А Луис бросился к шлюпке и увидел, что её нет на месте. Жалобно позвякивая, болтались тали, но шлюпки не было.

Значит, они бежали, бросив его одного?

Капитан заметался по палубе, выкрикивая проклятия, окликая матросов:

— Жан! Тулифау! Тан-Хотаури!

Никто не ответил ему, только из каюты донесся крик перепуганного попугая.

Сомнений не было. Он остался один на шхуне. Все удрали, бросив его.

Но почему? Что случилось, пока он спал? Пытались его убить и ограбить, а когда не удалось, удрали, спасаясь от капитанского гнева?

Гроза уходила к востоку, но огни святого Эльма пылали на мачтах всё так же ярко.

И вдруг капитану показалось, будто из тьмы за кормой снова донесся крик.

Он прислушался.

Да, кто-то кричит, зовет его. И не один голос, а несколько. И, похоже, это голоса его матросов. Вот голос Тулифау. А это, несомненно, кричит корабельный кок Жан.

Схватив мегафон, капитан Френэ завопил во всю глотку:

— Эге-й! Где вы? Что случилось?

Прислушался, приложив мегафон к уху, словно слуховую трубу.

— Плывите сюда, кэп! — донеслось из тьмы. — Прыгайте в воду, плывите скорее к нам!

— Что случилось?! — снова рявкнул Луис в мегафон и опять приставил его к уху.

— Прыгайте скорее за борт. На шхуне дьявол, Манао Тупапау. Он гонялся за нами и убил Науру!

Дьявол? Манао Тупапау?!

Луис Френэ начал озираться по сторонам. Так вот отчего воняло серой и так ярко пылали огни святого Эльма! Конечно, дело нечисто, как он сразу не понял!

И, видно, дьявол оказался силен, если от его появления даже расплавилось святое распятие!

Швырнув за борт бесполезный против нечистой силы револьвер, он прыгнул в воду, даже не подумав о том, что труп рулевого наверняка приманил акул и они уже кружат возле «Лолиты».

Вынырнув, Луис перевел дыхание и посмотрел на удаляющуюся шхуну. Конечно, было жалко терять её. И деньги, которые только вчера вечером он пересчитывал, прежде чем запереть в железный ящик, заменявший сейф. Но ведь с дьяволом не поборешься. И спасение души дороже всего.

Как все островитяне, Френэ был отличным пловцом и быстро, легко поплыл в ту сторону, откуда доносились голоса матросов. Время от времени он сам кричал, чтобы они плыли к нему навстречу.

Темнота постепенно сгущалась, пылающая неземными огнями шхуна уходила всё дальше и дальше. Переворачиваясь на спину, чтобы передохнуть, Луис Френэ провожал её зачарованным взглядом».

Профессор Лунин замолчал и начал неторопливо складывать листочки с записями. И все молчали, переживая его рассказ, а потом дружно захлопали.

— Ну-с, начало весьма завлекательное, как мы все и ждали от такого рассказчика, как Андриян Петрович, — потирая руки, весело сказал Волошин. — Мне кажется, остальным участникам конкурса придется как следует подхлестнуть свою фантазию, чтобы оказаться достойными такого старта. Ну а теперь попросим рассказчика объяснить, что произошло на борту «Лолиты». Кто убил рулевого и заставил поспешно бежать остальную команду? Короче: кто был дьяволом? Вероятно, многие уже догадались...

— Конечно, шаровая молния, — кивнул Лунин. — Она остается во многом ещё совершенно загадочной для ученых и может порой творить поразительные вещи, которые могли бы показаться невероятными, если бы их не засвидетельствовали вполне заслуживающие доверия очевидцы. Я давно интересуюсь природой шаровой молнии и собираю все сообщения о её «проделках», какие попадаются. Позвольте в подтверждение полной вероятности моего рассказа привести несколько примеров из этой картотеки по пунктам. Способна ли шаровая молния аккуратно прожечь отверстие в дверце каюты или проделать в стекле дырку, похожую на пулевую пробоину? Цитирую: «22 июня 1914 года шаровая молния проникла на веранду гостиницы в Генеклее. Шел сильный дождь, и все окна были закрыты. Шар непонятным образом проник через верхнее стекло. В стекле осталась маленькая трещина с оплавленными краями».

А расплавить мимоходом оловянное распятие? — продолжал профессор. — Вполне, Сергей Сергеевич подтвердит. Вот случай из моей картотеки: «В 1936 году английский ученый профессор Гудлет наблюдал, как огненный клубок размером с хороший апельсин упал в бочку с водой. Вода закипела...»

— Энергия этой небольшой шаровой молнии лежит где-то в пределах между четырьмя и шестнадцатью тысячами килоджоулей, — сказал Волошин, быстро сделавший подсчет на клочке бумаги. — Точнее определить трудно из-за расплывчатости приведенных данных.

— Да, примерно к такому же выводу пришел и профессор Гудлет.

— Н-да, такой «апельсинчик» свободно мог бы расплавить не только оловянное распятие, — покачал головой Волошин.

— Думаю, примеров достаточно? — спросил Лунин, поглядывая на слушателей поверх очков. — Могу привести их ещё немало, но не стоит отнимать у вас время. Желающие могут узнать подробнее о причудах шаровой молнии и современных гипотезах, пытающихся объяснить её природу, хотя бы из научно-популярной книжки Имянитова и Тихого «За гранью закона». Она есть, как мне сказали, в судовой библиотеке.

— Возражений не будет? — спросил Волошин. — С вопросами немножко подождите. Попросим сначала Андрияна Петровича изложить нам картину событий, как он её представляет, развернувшихся на шхуне до пробуждения ошалевшего от непонятной чертовщины капитана.

— Пожалуйста, — кивнул Лунин. — Началась гроза. На мачтах шхуны вспыхнули огни святого Эльма. Моряков, как я уже говорил, они не пугают. Картежники продолжали резаться в покер, остальные члены команды наблюдали за игрой, слушая песенки.

Как вдруг в каюте капитана раздался выстрел — на самом деле сквозь дырку, пробитую в стекле, влетела шаровая молния и, расплавив по дороге распятие на столе, двинулась, подхваченная током воздуха, к двери.

Потрясенные матросы увидели, как из двери капитанской каюты, беззвучно пробив аккуратное круглое отверстие, вдруг выскочил багровый огненный шар. Покачиваясь, он полетел на корму, откуда раздался дикий вскрик рулевого, оборвавшийся на полуслове...

Матросы переглядывались и бормотали молитвы на всех известных им языках.

Шхуна начала рыскать. Что случилось с рулевым? Осторожно, подбадривая друг друга, матросы двинулись на корму.

И нашли рулевого мертвым, валяющимся на палубе возле беспорядочно вращающегося штурвала.

В воздухе отчетливо пахло серой.

Ничего не понимая, матросы в ужасе попятились. Вдруг из-за угла рубки неторопливо и бесшумно выплыла целая цепочка огненных шариков и начала надвигаться на них.

Матросы заметались по тесному закутку на корме. Куда бежать? Дорогу преграждали огненные шары. Покачиваясь в воздухе, они приближались медленно и неотвратимо. И казалось, каждый из них уже выбирал себе жертву...

— Манао Тупапау! — вскрикнул один из матросов.

— Дьявол! — подхватили другие и бросились, отталкивая друг друга, спускать шлюпку.

Они попрыгали в неё, совсем забыв о капитане. Впрочем, его душу уже наверняка давно унес дьявол, разве он появился не из капитанской каюты?

— Ну а ход дальнейших событий с момента появления капитана на опустевшей палубе я уже изложил, — закончил профессор Лунин. — Кажется, я ничего не упустил и постарался объяснить все загадки и странности, отмеченные в отчете: и признаки явно поспешного бегства с исправного судна, и происхождение отверстий в окошке и двери капитанской каюты, так же как и застывшей на подносике лепешки расплавленного олова, и почему валялся на палубе крис — малайский кинжал. Если у кого-нибудь есть вопросы, прошу.

— Есть, причем несколько, — сказал Иван Андреевич Макаров, и хитрые глазки его от предвкушаемого удовольствия совсем спрятались в щелочках под нависшими густыми бровями. — История занимательная, но в ней есть кое-какие неувязочки. Во-первых, как объяснит уважаемый Андриян Петрович то, что на палубе валялся топор «со следами, — я цитирую акт, — воз­можно, крови на лезвии?» — Во-вторых...

— Стоп, Иван Андреевич. Ты нарушаешь правила, — остановил его Волошин. — Мы ведь договорились вести конкурс по методу мозговой атаки. На первой стадии никаких критических замечаний. Только вопросы о том, что показалось неясным в самой гипотезе. У тебя же, Иван Андреевич, не вопросы, а критические замечания по уязвимым, с твоей точки зрения, местам в рассказанной истории. Так?

— Ну, допустим.

— Отложи их до подведения итогов конкурса. Не замечания, а вопросы у кого-нибудь есть?

— У меня, — неуверенно произнес секонд, поднимая, как примерный школьник, руку. — Только, может, тоже не вопрос, а некоторое сомнение.

— Пожалуйста. Какое? — спросил Лунин.

— Получается, на шхуне появилось сразу несколько шаровых молний. Правдоподобно ли это?

Лунин кивнул и ответил:

— Ну, это как раз довольно обычное явление. Сейчас, одну минуточку, я найду вам свидетельство из своей картотеки. — Порывшись в карточках, разложенных на столе, Андриян Петрович сказал: — Ну вот хотя бы это. — И прочел: — «Неистовая гроза застала старшего лесничего Мейля в лесу. Он спрятался в лесной избушке и вдруг увидел, как мимо него по тропинке с громким шуршанием покатился голубоватый шар. За ним другой, третий... Шары испускали искры и беззвучно лопались. За полчаса Мейль насчитал более 25 шаров».

— Так. Вы удовлетворены разъяснением профессора Лунина, Владимир Васильевич? — спросил Волошин.

— Вполне, — ответил секонд.

— Ну а валяющийся топор, открытый люк и другие мелочи — просто признаки бесхозяйственности, царившей, судя по всему, на шхуне, — сказал Лунин, убирая очки.

«Ловко он разделался сразу с несколькими загадками», — подумал я.

— Других вопросов нет? Мне кажется, в данном случае все отлично оправдано Андрияном Петровичем, — произнес Волошин. — Тогда поблагодарим его и не станем терять времени.

Он пожал профессору Лунину руку, и тот отошел в сторонку и сел среди слушателей.

— По-моему, мы успеем заслушать до отбоя хотя бы ещё одного рассказчика, — сказал Сергей Сергеевич. — Кто жаждет?

— Я, — поднялся со своего места Геннадий Бой-Жилинский.

Он, как я уже говорил, биолог, занимается зоопсихологией и проблемами бионики. Очень талантливый, по общим отзывам, исследователь. Немножко нервный, вспыльчивый, но и отходчивый, веселый и остроумный. Геннадий сочиняет неплохие иронические песенки и сам исполняет их вечерами под гитару. От него тоже можно ждать оригинальной выдумки. Что-то он сочинил?

— Пожалуйста, Геннадий Петрович, — пригласил Волошин.

Бой-Жилинский пробирался к столику. Тощий, привыкший сутулиться, как все слишком высокие люди, он держал под мышкой большую подшивку газет и какую-то толстенную книгу, а в левой руке свернутые трубочкой бумаги. Это придавало ему довольно комичный вид, хотя держался он сосредоточенно и даже мрачновато. Волосы на голове всклокочены и растрепаны ещё больше, чем обычно. Видимо, сильно волнуется.

Но читать Геннадий начал, хоть и не поднимая головы и глуховатым, но спокойным и уверенным голосом.

И опять все сразу заинтересованно притихли.

— «У Генри Киллинга не удалась жизнь. С детства он мечтал стать капитаном. А вместо того вот уже какой год плавал коком на грязной шхуне «Лолита», сновавшей между одними и теми же надоевшими островами, вывозя с них вонючую копру.

Генри уже стукнуло тридцать два. Никаких надежд изменить неудавшуюся жизнь и выучиться на капитана или купить собственное судно уже не оставалось. Жизнь не получилась. Он всё отчетливее понимал это. Наверное, от мыслей об этом у него с каждым годом заметно ухудшался характер. Он становился всё завистливее, злее, раздражительнее. Иногда с ним происходили странные припадки: во время раздражавшего его разговора Генри вдруг бледнел, замолкал и на несколько секунд застывал, бессмысленно глядя перед собой. Или вдруг начинал совершать какие-нибудь бессмысленные движения: расстегивать и застегивать пуговицы, кружиться на одном месте. А иногда падал и на несколько минут вообще терял сознание. Потом приходил в себя и продолжал разговор, как ни в чем не бывало. У него слабела память, он становился медлительным в движениях. Готовил Генри невкусно и, ворча сквозь зубы, швырял тарелки со своей стряпней на грязный стол с таким видом, слово делал большое одолжение.

И головные боли стали донимать его последнее время всё чаще. Иногда он целыми днями молча валялся на койке в кубрике, отвернувшись к стене, или на матрасе возле камбуза. И никто не решался подойти к нему в такие «плохие дни»: пырнет, того гляди, кривым малайским кинжалом или тяпнет топором, которым он прямо на палубе, где придется, с явным наслаждением рубил головы неистово кудахтавшим курам, чтобы приготовить из них пересоленную до горечи или, наоборот, совершенно пресную похлебку...»

Я с некоторым недоумением слушал Геннадия. С чего это он сочинил уж больно мрачноватую историю? Мы привыкли, что он выступает с более веселым репертуаром.

Наверное, так подумали многие, не я один. Но даю голову на отсечение: никто и не подозревал, что это ещё цветочки...

— «С ужасной болью, от которой, казалось, вот-вот расколется голова, Генри проснулся и нынче на матрасике, брошенном прямо на палубу, в узком проходе возле рубки, — продолжал между тем Бой-Жилинский — Было рано, наверное, около пяти. Зимний рассвет только ещё занимался над притихшим океаном, и от воды тянуло бодрящей прохладой.

Кок полежал некоторое время, посасывая сигаретку и размышляя, не проваляться ли так весь день, послав и капитана, и всех на свете к черту. Потом выругался, швырнул окурок за борт, нехотя поднялся. Опять надо разжигать примус, готовить завтрак... Настроение у Генри было такое, что он разорвал бы на куски каждого, кто подвернулся бы сейчас под руку и решился ему сказать хоть словечко. Нынче был явно «плохой день».

Но никто ему не попался и никто ничего не сказал На палубе не было никого, даже вахтенного у руля. Штурвал крутился из стороны в сторону, шхуна моталась и переваливалась с волны на волну, как пьяная.

«Хороши они, сволочи, — злобно подумал Генри. — Банда ленивых жуликов. Даже на руле никто не стоит. И парус поднят только один, крышка люка не закрыта. Режутся дни и ночи напролет в карты. Будь я капитаном, у меня на судне уж был бы порядочек...»

Так, мысленно отметил я. Молодец, Гена, не забыл этих деталей и неплохо их мотивировал.

— «Крепко выругавшись, Генри направился на бак, где обычно шла бесконечная карточная игра, — глуховатым голосом продолжал, не поднимая всклокоченной головы, Бой-Жилинский. — В самом деле, тут и теперь валялись карты, а рядом с ними — аккордеон Клейна и гитара Матурати и стоял закопченный фонарь. Вот лентяи, даже не погасили его, он явно сам погас, когда кончился керосин.

Все было обычным, осточертевшим коку до тошноты. Не видно лишь никого из матросов.

Куда же они попрятались, прервав игру? Хотят разыграть его?

— Эй вы, ублюдки, вылезайте, а то станете сами готовить себе жратву! — всё более свирепея, крикнул кок.

Ему никто не ответил. Только, крепчая, посвистывал ветер в вантах, да весело журчала вода за бортом.

Сжав кулаки и бормоча проклятия, кок ринулся в капитанскую каюту, ударом ноги распахнул дверь, в которой никто вот уже второй год не удосужится заделать дыру...

В каюте никого не было. Только попугай заорал в клетке.

— Погоди, сверну я тебе шею! — погрозил ему кулаком Генри и выскочил обратно на палубу.

Он обежал всю шхуну, споткнувшись о свой крис, валявшийся почему-то на палубе, а не висевший, как обычно, на стенке возле его койки.

Они взяли без спросу его кинжал, грязные свиньи! Ну, ладно, он им покажет!

Но ничего показывать было некому. На борту, кроме него, не оказалось ни единого человека.

Кок, ошарашенно озираясь, остановился посреди пустой палубы.

Куда же все подевались? Убежали, бросив его одного? Но на чём? Ведь шлюпка на месте. Не могли же они улететь, словно птички, эти ублюдки. Или попрыгали в воду, сойдя, наконец, с ума?!

От этих загадок голова у него начинала пухнуть и совершенно разваливаться. Генри крепко сжал её руками и застонал».

Все внимательно слушали рассказ Бой-Жилинского. Заслушался даже вечный скептик Макаров, а сидевшая рядом с ним Елена Павловна, его жена, совсем по-детски приоткрыла рот.

Рядом они выглядят довольно забавно: грузный, плечистый Макаров с широким обветренным лицом и повадками добродушного медведя и Елена Павловна — худенькая, коротко остриженная, похожая на подростка в своих джинсах и пестрой клетчатой рубашке. Но при всём несходстве — и внешнем, и, пожалуй, внутреннем — они как-то удивительно подходят друг к другу.

— «Ладно, — устало подумал кок, — не станет он ломать голову над тем, куда они все подевались. Исчезли, и всё. Черти забрали их в ад, туда им и дорога. Но он, Генри, ничуть об этом не жалеет и не останется в накладе. Теперь, раз они оставили его одного, никто не помешает ему стать наконец капитаном «Лолиты».

Генри встал за штурвал и начал крутить его, громко командуя самому себе:

— Лево руля! Ещё лево! Так держать!

Ему было приятно чувствовать, как шхуна покорно слушается его и прямо танцует на волнах, хотя от такого «управления» она порой едва не перевертывалась, вставая боком к волне и ветру.

Так Генри забавлялся игрой в капитаны весь день, отрываясь от руля лишь для того, чтобы наскоро перекусить и сварить кофе. Можно было бы хлебнуть и рому из капитанских запасов, ведь теперь он, Генри, стал полновластным хозяином шхуны. Но у него даже посла нескольких рюмок начинала сразу болеть голова и мутилось сознание. Однако Генри все-таки принес из капитанской каюты бутылку рома и, давясь, сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка.

И от усталости и всех потрясений этого странного дня забылся на палубе, прямо у штурвала, пьяным, тяжелым сном.

Проснулся он глубокой ночью и не сразу понял, почему лежит не на койке, а валяется на палубе, у штурвала, крутящегося из стороны в сторону.

Он хрипло крикнул:

— Эй, ребята! Кто на вахте? Ты, Мегги?

И вдруг вспомнил, что ведь остался один на шхуне и все подевались неведомо куда.

В ужасе он вскочил, снова обшарил всю шхуну и не нашел ни единой живой души, кроме раскудахтавшихся кур, петуха, свиньи в клетках на баке и забравшегося на него с перепугу попугая в капитанской каюте.

Остановившись на корме, Генри тупо уставился на шлюпку. Куда же все подевались, если шлюпка тут, на борту?

А ветер крепчал, и лишенную управления шхуну мотало всё сильнее».

Казалось, и океан за бортом притих, слушая причудливую историю.

— «Генри встал за штурвал, но уже не чувствовал себя капитаном. Он ничего не понимал в показания компаса, картушка которого кружилась из стороны в сторону.

Генри задрал голову и с тоской посмотрел на неб усыпанное ярко сверкавшими звездами. Но их причудливый серебристый узор тоже не мог подсказать коку, возомнившему себя капитаном, в какую же сторон плыть. И грот, с треском проносившийся над голова Генри каждый раз, когда шхуна меняла курс, бросаясь из стороны в сторону, то и дело закрывал от кока звёзды. Да и сами звезды при каждом повороте шхуны начинали кружить в небе, ведя дьявольский хоровод над его головой.

И, задрав голову, глядя на пляшущие звезды, Генри завыл, как подстреленный волк. А потом кинулся лихорадочно спускать шлюпку. Он бросил в неё одеяло, спасательный круг, несколько банок консервов, анкерок с пресной водой. Потом спрыгнул в шлюпку сам и поспешно оттолкнулся от борта.

Проклятая шхуна быстро уходила во тьму, выписывая причудливые зигзаги.

Генри смотрел ей вслед, постепенно успокаиваясь. В шлюпке он чувствовал себя гораздо увереннее, чем на капитанском мостике, даже оставшись один посреди безбрежного океана...»

Геннадий замолчал и, по-прежнему не поднимая головы и ни на кого не глядя, начал с хмурым видом сверстывать бумажки в трубочку.

Все молчали — и зачарованно и озадаченно.

— Так, — протянул Волошин, глядя на рассказчика. — Любопытно... Но, позвольте, Геннадий Петрович, вы же не объяснили самого главного. Куда же подевалась команда?

— Их всех отравил кок, — зловеще объявил Геннадий и добавил ещё более мрачным тоном: — И трупы выбросил за борт. В припадке помрачения сознания. В приступе так называемого сумеречного состояния, какое бывает иногда у некоторых больных эпилепсией.

— И забыл об этом? — спросил кто-то с вертолетной площадки и недоверчиво присвистнул.

— Не верите? — Бой-Жилинский поднял над головой толстую книгу. — Я нарочно взял у судовых медиков справочник по оказанию неотложной помощи, в том числе и при острых психических заболеваниях. Вот что в нём говорится:

— «Сумеречное состояние наступает и прекращается внезапно. Внешне больные кажутся мало изменившимися, часто их деятельность остается последовательной.

При таком состоянии всеми поступками больного управляет как бы другое, иное сознание, отрешенное от действительности. При сумеречном состоянии у больного могут возникать устрашающие галлюцинации. Тогда больной, как бы защищаясь от врагов, может быть опасен для окружающих. В этом состоянии больные могут совершать тяжелые преступления: поджоги, убийства, насилия и так далее, причем на окружающих они производят впечатление сознательно действующих людей.

Сумеречные состояния длятся обычно несколько часов, реже — несколько дней и затем внезапно прекращаются, часто оканчиваясь глубоким и длительным сном. Характерной их особенностью является полная амнезия: больные абсолютно ничего не помнят из происходившего с ними...»

А кого это не убеждает, могут побеседовать с нашими медиками, — добавил Геннадий, закрывая книгу. — Видите, они не выражают никаких сомнений.

В самом деле, оба наших врача — и терапевт Егоров, и хирург Березовский — молчали. И это их молчание было красноречивее любых подтверждений.

Правда, мне показалось, что Егоров сделал какую-то пометочку на пачке сигарет, но ничего не сказал.

И все некоторое время потрясенно молчали. Потом Волошин пробормотал:

— Н-да, веселенькую историю вы нам рассказали. Вопросы будут?

Макаров, конечно, встал и, не обращая внимания на протестующие возгласы Волошина, ехидно спросил у Геннадия:

— А как же с ядом? Кок купил его заранее в аптеке — в здравом уме и трезвой памяти или тоже в момент помрачения сознания?

— Никакого яда припасать заранее и тем более покупать в аптеке ему не было нужды, — спокойно парировал Геннадий. — Кок просто приготовил на обед рыбу фугу. У японцев она считается деликатесом, но содержит яд, гораздо более сильный и смертоносный, чем синильная кислота.

— А как же тогда эту рыбу едят японцы? — спросил кто-то из дальних рядов.

— Всё дело в том, как её приготовить, — пояснил Геннадий. — В Японии это разрешают лишь немногим поварам, имеющим специальные дипломы.

— Ещё вопросы у кого-нибудь есть или все ясно? — спросил Волошин.

— У меня есть ещё несколько вопросиков, — произнес Макаров, заглядывая в блокнот.

Но Сергей Сергеевич решительно остановил его:

— Опять я чувствую, Иван Андреевич, не вопросики у тебя, а ехидные критические замечания. Ты их записал, и прекрасно. Потерпи до подведения итогов, Тогда мы их с интересом выслушаем, твои коварные «вопросики».

Макаров засопел, но молча стал запихивать блокнот в карман.

— Настоящие вопросы у кого-нибудь есть? Нет? Тогда мы можем поблагодарить Геннадия Петровича, — повернулся Волошин к Бой-Жилинскому и вдруг, прервав себя, спросил: — Позвольте, а зачем, собственно, вы притаскивали ещё газетную подшивку? Она-то вам для чего могла понадобиться?

Геннадий посмотрел на подшивку и неожиданно громко расхохотался, запрокинув взлохмаченную голову.

Только что, выслушав от него такую мрачную историю, мы смотрели на него с понятным удивлением и, пожалуй, даже некоторой тревогой.

— А с неё всё и началось, — сказал Бой-Жилинский, похлопывая по подшивке рукой. — Когда я стал придумывать, что бы такое поинтереснее рассказать, пришла мне на память забавная заметка. Читал её в прошлом году, кажется, в «Известиях». Пошел в библиотеку, полистал подшивки и действительно нашел её. А потом уже, развивая тему, сделал своего героя кока эпилептиком, страдавшим приступами помрачения сознания. Ну а поскольку могли быть вопросы, а наша строгая Ольга Петровна вырезать мне заметку не разрешила, пришлось тащить сюда всю подшивку.

— А о чём же говорится в заметке? — спросил профессор Суворов.

— Она коротенькая, могу прочитать, — усмехнулся Геннадий и, открыв подшивку на заложенной странице, начал читать:

— «Двадцативосьмилетний Иорген Кристиансен с детства мечтал быть капитаном. Но, проплавав по морям и океанам тринадцать лет, он так и остался на камбузе. И вот на днях, когда датский океанский траулер «Нордкап» укрылся от сильного шторма в шотландском порту Абердин, а команда сошла на берег, Иорген поднялся на давно манивший его капитанский мостик. Огромное судно отвалило от причала, растолкало мелкие кораблики и неровным курсом вышло в бушующее море.

Поднялась паника. «Нордкап» пытались преследовать, но неудачно. Летчики обнаружили его только через двое суток в самом центре Северного моря. Позже датская спасательная служба приняла странный сигнал: «Алло, я иду домой!» Как это ни странно, но кок и впрямь привел траулер домой — в свой родной город Эсбьерг. Тут его ждали полицейские», — закончил Геннадий под общий хохот.

— Зря, — покачал головой Волошин. — Мне кажется, в отличие от вашего злосчастного Генри, этот Йорген вполне выдержал экзамен на капитана. Как вы считаете, Аркадий Платонович?

Только тут мы заметили, что и капитан, иронически отнесшийся поначалу к затее с рассказами о том, что могло произойти на «Лолите» («плетение словес и сотрясение воздухов...»), оказывается, пришел послушать занимательные истории, сидит, правда, в сторонке, попыхивая неизменной трубочкой (их у него в каюте на специальной стойке целая коллекция).

— Вполне, — согласился Аркадий Платонович и не без ехидства добавил: — Во всяком случае, секондом бы я его взял не раздумывая, если только не сказочка вся эта история.

Тогда Геннадий всё с тем же мрачным видом поднял высоко над головой подшивку газет и повторил:

— «Известия» от 14 ноября. Желающие могут убедиться.

Забавный случай, описанный в заметке, немножко разрядил зловещее впечатление от рассказа, сочиненного Геннадием. Но всё равно слушатели уходили притихшие.

И в воздухе чувствовалось какое-то томление. Было особенно душно. Может, собиралась гроза? Тогда небо словно обрушится на океан освежающими потоками. Тугие водяные струи загремят по палубе. А кого даже они не разбудят, тех поднимет ликующий голос вахтенного радиста из всех динамиков внутрикорабельной связи, никогда не выключающихся:

— Подъем! Дождь, братки!

И мы, хватая спросонья мочалки и мыло, ринемся на палубу, чтобы не прозевать возможность принять этот единственный в своем роде, поистине какой-то вселенский, космический душ, так освежающий тело все льющейся и льющейся в щедром изобилии пресной, небесной водой.

Может, нам повезет и сегодня? Но пока было душно, томительно.

Сегодня на корме никто долго не задерживался. Бросив взгляд на огоньки, мерцавшие на мачте плывущей за нами на буксире таинственной шхуны, все расходились по каютам.

Я тоже, наверное, как и многие в этот вечер, подумал о том, каково сейчас там, на борту «Лолиты», двум морячкам, несущим вахту у руля, чтобы шхуна не рыскала.

Да и каково вообще плавать на таких шхунах? «Одинокие в ночном море» — образно называли моряков древние греки, очень точно и выразительно. А ведь на таких вот крошечных шхунах или на арабских доу, ка­кие мы встречали в Индийском океане, отважные моря­ки и поныне плавают без карт, а порой и без всяких навигационных приборов — совсем так же, как во времена Васко да Гамы, Колумба и Магеллана. Поистине одинокие в ночном океане.

И ведь рации у них нет, чтобы в случае беды позвать на помощь, у многих даже нет и мотора, только рваные аруса.

А беда в океане может нагрянуть внезапно и совсем неожиданная, загадочная — вроде той, что произошла «Лолитой».

— О чём задумались, Николаич? — спросил меня незаметно подошедший Волошин.

Я поделился с ним своими мыслями.

Сергей Сергеевич понимающе кивнул, помолчал, а потом сказал:

— А вы знаете, кстати, Николаевич, поговорку, бытующую у арабских моряков, плавающих на этих самых доу: «Не считай дней месяца, которые тебя не касаются...»? Неплохо? Последуем их фатализму и пойдемте спать.

— Идите, я ещё покурю.

— Ну-ну. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Сергей Сергеевич. Может, дождичка бог пошлет?

— Хорошо бы. Но наш «небесный кудесник» не разделяет эти надежды.

Волошин ушел. А я ещё закурил, глядя на огоньки а кормой.

Пожалуй, хорошо, что матросы, несущие сейчас вахту на «Лолите», не слышали истории, сочиненной Бой-Жилинским. Им там и так наверняка не слишком уютно.

Хотя, надо признать, зловещая история эта действительно, пожалуй, объясняет все загадки, с какими мы толкнулись на борту «Лолиты».

Но и рассказ профессора Лунина тоже весьма правдоподобен, да и оригинален, пожалуй, не меньше.

Стоп! Ты уже начал раньше времени подводить итоги конкурса, одернул я себя. А впереди, может, истории ещё занимательней. Отправляйся-ка спать...

Следующий день показался томительно-бесконечным. И опять-таки не одному мне, но и многим. Все свободные от вахты слонялись по палубам в ожидании вечера или толпились на корме, задумчиво разглядывая «Лолиту».

Днем, как не имеющее собственного хода судно, она несла на передней мачте два черных шара. Они тоже её не украшали, придавая довольно зловещий вид.

Со шхуной на привязи мы не могли плыть быстро, и это заметное замедление скорости ещё больше усиливало тягучесть времени, оставшегося до вечера, когда мы наконец опять соберемся на корме, чтобы услышать новые занимательные истории.

Вдобавок ещё ученые (может, впрочем, лишь для того, чтобы скоротать время?) опять затеяли исследования. Они возились с приборами, а нам, против обыкновения, даже следить за ними и гадать, что же они выудят на сей раз из океана, сегодня не хотелось.

Вконец истомившись и не находя себе места, я заглянул в радиорубку. На «Богатыре» она размещается в трубе — фальшивой, установленной лишь по традиции, для красоты.

Вахтенный радист Вася Дюжиков, чтобы скоротать время, заводил песню Высоцкого о гибнущей подводной лодке, любимую всеми моряками:

Мне тоже она очень нравится, и каждый раз, как слушаю этот хриплый, постепенно затухающий до шепота голос:

у меня мурашки бегут по коже.

— Новенького ничего не слышно? — спросил я, когда Вася выключил динамик, без особой, впрочем, надежды, радисты у нас, как полагается, о всех разговорах, какие ведутся по радио, не распространяются, и никаких тайн Вася бы мне открывать не стал.

Однако на сей раз он, поколебавшись и, видимо, решив, что чужая, случайно подслушанная передача тайной считаться не может, сказал, на всякий случай оглянувшись и понизив голос:

— Буксир, что к нам идет, всё время с разными островами переговаривается. Запрашивает, не заходила ли к ним «Лолита».

— А что ему отвечают?

Но этот вопрос Вася уже как бы не расслышал, видно, сочтя ответ на него нарушением инструкций, и, по­молчав, добавил, чтобы утешить меня:

— Завтра встретимся с буксиром. Они сами всё расскажут кому следует.

Да, кстати, в этот день разъяснилось, почему обычно веселый Гена Бой-Жилинский придумал такую мрачнейшую историю. Всё дело было, видимо, в том, как сообщили мне под большим секретом радисты (кто именно, я поклялся не выдавать), что Гена вот уже несколько дней почему-то не получал ответа на ежедневные радиограммы жене, кончавшиеся традиционным вопро­сом, — его радисты уже выстукивали машинально, не глядя в подсунутую Геной бумажку: «Ты меня ещё любишь?» (Потом выяснилось: жена не отвечала потому, что срочно выехала на неделю в командировку. Когда она сообщила ему об этом, добавив, что не толь­ко любит по-прежнему, но и целует бессчетное количество раз, Гена сразу повеселел и наверняка бы в этот момент сочинил совсем иную историю. Вот от каких мелочей порой зависят гипотезы и новеллы, которые мы создаем...)

Днем то и дело завязывались опоры о том, чья гипотеза интереснее и что же на самом деле произошло на «Лолите»?

— Ну, заслушались все вчера Жилинского, а он ведь главных загадок не объяснил: откуда взялась оловянная лепешка на столе в капитанской каюте...

— Да, и про следы взлома на денежном ящике и нактоузе вовсе забыл.

— Забудешь, когда такую историю сочинишь.

— Н-да, пожалуй, гипотеза Лунина больше похожа на правду.

— Ну, шаровые молнии, да ещё десятками, тоже каждый день не летают.

— Нет, а мне рассказ Геннадия больше понравился.

— Но ведь этого мало! Надо, чтобы он ещё и все загадки объяснял, и здравому смыслу не противоречил.

— А разве рассказ Лунина так уж неуязвим?

Тайна «Лолиты» становилась для всех прямо-таки каким-то наваждением.

За обедом мы поглядывали на Волошина, слов надеясь, что он тут же, не дожидаясь вечера, начнет рассказывать какую-нибудь увлекательную историю или хотя бы намекнет, кто будет рассказчиком сегодня и что нас ожидает. Но Сергей Сергеевич с завидным аппетитом уплетал окрошку, не замечая наших взглядов.

А тут ещё, словно чтобы нас нарочно поддразнить попугай дважды выкрикнул свою загадочную фразу. И не я один, а, конечно, многие опять подумали, глядя на него: если бы он умел говорить по-настоящему! Какую удивительную историю он бы нам поведал?!

Но попугай, польщенный общим вниманием, только раскачивался на жердочке, и посматривал на нас, склонив набок голову с пушистым пестрым хохолком и, время от времени повторял как заклинание ту фразу.

Наконец наступил вечер, повеяло прохладой. Все поспешили захватить места поудобнее. Вот появился Волошин, занял председательское место за столиком проверил, работает ли микрофон, включен ли магнитофон, потом вдруг сказал:

— Да, надо принести еще парочку стульев. Сбегайте кто-нибудь, ребята. И термоса я что-то не вижу. Сегодня нам прохладительных напитков понадобится побольше — и минимум два стакана.

Что он задумал?

Принесли стулья, стаканы и термос. Сергей Сергеевич встал и объявил:

— Итак, очередное конкурсное заседание позвольте считать открытым. Изъявившие желание соревноваться сегодня провели маленькое предварительное заседай чтобы согласовать порядок выступлений. Первому изложить свою версию о том, что произошло на борту «Лолиты», доверено мне.

Так, интересно!

Но, прежде чем Сергей Сергеевич начал рассказ, не читая его, кстати, по бумажке, а сочиняя прямо у нас на глазах, вдруг поднялся неугомонный Иван Андреевич Макаров и сказал:

— Одну минуточку. Прежде чем вы начнете, Сергей Сергеевич, прошу слова для внеочередного важного сообщения. Оно может оказать влияние на ту гипотезу, какую вы намереваетесь изложить.

— Ах так? — поднял брови Волошин. — Ну что же, пожалуйста. Я думаю, возражений не будет?

— Должен сообщить, что, с целью проверки возможности высказанной вчера Геннадием Петровичем Бой-Жилинским гипотезы об отравлении команды «Лолиты» рехнувшимся коком, я поручил одному из лаборантов делать анализ остатков пищи, которые, как указано в акте, были взяты с тарелок, обнаруженных на шхуне, и хранятся на всякий случай в судовом холодильнике, — неторопливо, с томительной обстоятельностью начал Макаров. И, сделав ещё длинную паузу, объявил: — Так вот, никакого яда органического происхождения, вроде содержащегося в рыбе фугу, при анализе не обнаружено...

— Опять, Иван Андреевич... — попытался прервать его Волошин. Но Макаров остановил его властным взмахом громадной ладони.

— Однако анализ показал, — упрямо продолжал и, — что в остатках пищи, несомненно, присутствует мышьяк, хотя и в небольшой дозе.

Сказав это, Макаров преспокойно сел.

Все начали возбужденно перешептываться. Ещё бы! Час от часу не легче! Если в пищу оказался подмешан мышьяк, значит, на шхуне в самом деле произошло от­деление.

Кого? Кем? И куда подевались трупы отравленных? Почему убежали с «Лолиты» оставшиеся в живых?

Я отыскал взглядом Геннадия Бой-Жилинского. Он явно был поражен сообщением Макарова не меньше других. Я думаю! Ведь, сочиняя свою историю, он ещё ничего не знал о результатах анализа — и вдруг совершенно неожиданно для себя попал в точку!

Тут я заметил, что сидевшая рядом с Макаровым о жена Елена Павловна что-то торопливо пишет в блокнотике, улыбаясь и заслоняя страничку от мужа.

Видимо, у неё есть какое-то возражение Ивану Андреевичу. Любопытно!

Шум постепенно стихал. Все усаживались поудобнее и выжидающе смотрели на Волошина.

Нелегко ему овладеть вниманием аудитории после ошарашивающего заявления Макарова, подумал я. Наверное, Иван Андреевич нарочно выбрал момент, чтобы подкузьмить друга.

Но Сергей Сергеевич начал говорить, и я понял, что всё ещё, видно, недооценивают его способностей и плохо его знают.

— Должен с большим огорчением заметить, что про капитана шхуны «Лолита» Луиса Френэ тут распускали порочащие его, но совершенно не соответствующие действительности слухи, будто он был пьяницей и драчуном, державшим в страхе всю команду. Это совершенно неверно. Капитан Френэ никакого спиртного, кроме грога, в рот не брал и был человеком набожным, даже немножко мистиком. Он никогда не садился за стол и не ложился спать, не прочитав молитвы. И молитвенник постоянно лежал у него на столе — рядом с куском расплавленного и застывшего в виде лепешки причудливой формы олова.

Когда-то это был оловянный кубок, капитан в нём любил готовить грог. И однажды, поздно вечером, поставив кубок с водой для грога на спиртовку, Френэ уснул.

Проснулся он оттого, что его обожгла капелька рас­каленного металла. Он вскочил и увидел, что кубок расплавился, металл стек на жестяную тарелку, а спиртов­ка охвачена огнем. Капитан едва успел набросить на нее одеяло и погасить пламя.

Он лишился кубка, но тот, вовремя разбудив его, спас ему не только судно, но и жизнь. Ведь ещё мину­та — и вспыхнул бы стол, пламя охватило всю каюту. А нет ничего страшнее пожара на корабле.

С тех пор лепешку олова, в которую превратился кубок, суеверный капитан считал талисманом и никогда не расставался с нею, всегда держал на столе, и всем удивлявшимся этому рассказывал, как слиток спас ему жизнь и судно и как до сих пор постоянно продолжает приносить удачу.

Разве не чудесный талисман подсказал капитану проснуться и выйти на палубу в ту ночь, когда рулевой заснул и шхуна едва не напоролась на риф? Каким-то чудом капитан в последний момент сумел вывернуть руль. Камни не пропороли днища, только оставили на нем три глубокие зазубрины...

Было интересно наблюдать за слушателями именно в такие моменты, когда рассказчик по-своему рисовал образы героев и давал новое, порой совсем иное толкование интригующим всех загадкам. По лицам ученых и моряков было видно, что Волошину это удается весьма успешно.

И, чувствуя это, он продолжал, всё больше вдохновляясь и увлекаясь сам:

— И разве не талисман спас Френэ, когда ночью списанный за пьянство матрос выстрелил с причала прямо в иллюминатор капитанской каюты? Френэ сидел за столом, машинально поглаживая слиток олова, как другие перебирают четки, — и пуля пролетела в каком-то сантиметре от его головы! Разве это не чудо? А тот случай, когда другой матрос пытался взломать сейф, считая, будто капитан обсчитал его? Разве не талисман привел Френэ в каюту как раз вовремя, чтобы задержать грабителя? И не талисман ли помешал безбожному Гансу Вернеке выломать компас из нактоуза, чтобы досадить капитану?

Надо признать, врагов у капитана Френэ, к сожалению, было немало, потому что в деловых вопросах набожность отнюдь не мешала ему при малейшей возмож­ности ловко подставить ножку конкуренту и облапошить его, крепко обнимая при этом, — продолжал неторопливо Волошин, глядя поверх наших голов во тьму за корм­ой, где покачивались огоньки на мачте «Лолиты». Он словно читал по их танцу историю того, что произошло на борту таинственной шхуны. И такая уверенность звучала в его голосе, точно он в самом деле был очевидцем невероятных событий, о которых рассказывал. — Вот и в этот тихий вечер капитан любовно пересчитал деньги, вырученные за продажу втридорога контрабандного рома доверчивым островитянам, ещё раз прикинул и порадовался, как дешево удалось выторговать большую партию превосходной копры, и ласково, умиленно погладил свой верный талисман. Потом он аккуратно стянул пухлую пачку денег резиночкой, спрятал их в железный ящик и запер его.

Перед сном, как было строго заведено у педантичного капитана, Френэ обошел судно, чтобы лично удостовериться, всё ли в порядке. Пассажиров осталось уже немного, и они давно спали на расстеленных прямо на палубе панданусовых циновках. Вахтенный стоял у руля.

Правда, на баке, как всегда, резались в карты, а один из матросов пытался подыгрывать на гитаре коку, подбиравшему модную мелодию на аккордеоне.

Капитан Френэ не одобрял азартных игр, как, впрочем, и всех остальных грехов. Но, хорошо понимая, что исправить грешников бессилен и сам всемогущий господь, он мирился с ними. К тому же среди картежников находился и старший помощник капитана, опытный моряк Джек Пурген, на него Френэ мог положиться как на самого себя...

— Я не понимаю, чем вызван смех среди части слушателей? — прервал рассказ Сергей Сергеевич, с напускной строгостью осматриваясь по сторонам. — Им кажется смешной фамилия отважного моряка? Довожу до их сведения, что она происходит от английского слова «риге» — чистейший, непорочный. Или эти весельчаки считают, будто «пурген» лишь название известного слабительного, так же как «наполеон» только пирожное?

От такого замечания веселье, разумеется, лишь усилилось.

Невозмутимо выждав, пока смех стихнет, Сергей Сергеевич продолжал:

— Итак, убедившись, что на борту всё в порядке и судно можно спокойно оставить на попечение Джека Пургена, азартность которого наверняка заставит его провести за картами всю ночь напролет, капитан отправился спать. Но перед этим он приказал поднять хотя бы один парус, грот, чтобы старенький мотор получил подмогу и удалось бы сэкономить горючее. А остальные паруса можно поберечь, спешить некуда.

У себя в каюте капитан собственноручно, не желая беспокоить кока, развел в стакане сухое молоко, не спеша, со смаком выпил его, так же неторопливо, со вкусом помолился, разделся и лег на койку.

Да, кстати, — снова прервал рассказ Волошин, словно нарочно испытывая наше терпение. — Я обязан опровергнуть и злостные слухи, которые тут прошлым вечером распускали относительно корабельного кока. Звали его вовсе не Генри, а Билли, и он вовсе не был ни злобным меланхоликом, ни тем более сумасшедшим. Наоборот, Билли отличался веселым нравом и прекрасно готовил. Его любила вся команда. И если некоторые матросы и грозили порой выбросить Билли за борт, то, конечно, в шутку: когда им становилось уж совсем невмоготу пиликанье кока на аккордеоне, купленном недавно в Папеэте. К сожалению, в открытом море, на маленькой шхуне, любителю музыки, только начинающему ещё учиться играть на аккордеоне, негде уединиться, так что Билли поневоле занимался этим на палубе, терзая с слух товарищей. Но это был, пожалуй, единственный его недостаток, и все его ему прощали.

Пожалуй, Волошин опять переигрывает, подумал я. Слишком затянул характеристики своих героев, хотя они и любопытны. Но пора бы ему уже подойти к сути объяснить нам, что же, по его мнению, произошло на Лолите».

— Итак, помолившись, капитан Френэ спокойно заснул, как невинный младенец в колыбельке, — продолжал между тем Сергей Сергеевич. — Проснулся он оттого, что его тряс за плечо верный Джек Пурген.

— Вставайте, хозяин!

Только глянув на его перекошенное лицо, капитан вскочил. Он сразу понял: произошло нечто ужасное. Мало было на свете вещей, способных напугать Джека Пургена. Но сейчас лицо старого моряка было мертвенно-серым.

— Что случилось? — вскрикнул Френэ.

— Скорее на палубу, кэп! Увидите сами.

Не одеваясь, в одних трусах, капитан выскочил вслед помощником на палубу.

Ночь была безмятежно и ласково тихой. Легкий ветерок едва надувал парус, негромко, убаюкивающе журчала вода за бортом. Над океаном висела огромная луна, проложив к горизонту серебристую дорожку. Моряки издавна ласково называют её «дорогой к счастью».

Капитан Френэ не мог понять, чем напугала Джека мирная, привычная картина ночного тропического океана отдыхающего от дневного зноя.

Но тут он увидел, что вся команда, побросав карты и забыв о песенках, столпилась у штирборта и молча, зачарованно смотрит вдаль.

А там, примерно в двух кабельтовых от «Лолиты», как машинально прикинул Френэ, параллельным курсом шла какая-то шхуна. На её палубе стояла коптящая керосиновая лампа и возле, как недавно и на «Лолите» кружком сидели матросы и резались в карты. На «Лолиту» они не обращали никакого внимания, словно и не видели её.

На шхуне приветливо мерцали ходовые огни: рубиновый на клотике фок-мачты, где были подняты все паруса, белый и гакабортный на корме. Светился мирным сиянием и один из иллюминаторов рубки.

Чем пристальнее всматривался капитан Френэ в шхуну, тем всё более знакомой казалась она ему. Бинокля у него в руках не оказалось. Но зрение у Френэ было ястребиное.

— Да это же «Марица»! — радостно воскликнул он.

Все матросы посмотрели на него с каким-то странным выражением. А Джек Пурген зловеще произнес:

— Вот именно, кэп.

И все они снова молча уставились на плывущую бок о бок с «Лолитой» шхуну.

И только тут дошел до капитана Френэ весь ужас того, что он видит. И он вдруг почувствовал, как его спина холодеет от страха.

Конечно, это была «Марица». Но откуда она взялась тут, рядом с ними? Ведь она покинула Папеэте на три дня раньше «Лолиты». И направилась совсем в другую сторону, на запад — к берегам Новой Каледонии. С тех пор минуло уже девять дней. «Марица» должна сейчас находиться, по крайней мере, где-то за тысячу миль к западу отсюда.

Почему же она плывет рядом с «Лолитой»?

И тут вторая, совершенно загадочная и непонятна странность вдруг бросилась в глаза капитану Френ. Море вокруг «Лолиты» было тихим, словно безмятежн спящим. А «Марица» переваливалась с волны на волну, вспарывая их форштевнем. Её отделяло от «Лолиты» не более двух кабельтовых. Но там, где она плыла, ветер был заметно сильнее. Он туго надувал паруса «Марицы». Волна вокруг неведомо как оказавшейся здесь шхуны была не меньше трех баллов. «Марица» словно несла с собой частицу неизвестно откуда взявшегося шторма.

Как опытный рассказчик, Волошин постепенно менял тон рассказа. Он становился более нервным, отрывистым. И всё большее напряжение овладевало слушателями, это было заметно по их лицам.

— Этого капитан Френэ никак постигнуть не мог. Да и никто из матросов ничего не понимал, хотя они и давно плавали по Великому океану и повидали немало всякого.

Объяснение могло быть одно: они видели чудо. Причем чудо пугающее, зловещее, страшное. Оно явно предвещало несчастье!

Кто-то всхлипнул. Кто-то испуганно вскрикнул... И все, не сговариваясь, рухнули на колени и начали горячо молиться сразу и Пресвятой Деве, и всем древним полинезийским богам.

Капитан Френэ молился пламеннее всех, потому что уж он-то понял, за что преследует их ужасное видение. Ведь перед самым отплытием «Марицы» в дальний рейс он ловко обманул её капитана, простака Дюрана, продав ему за настоящий фальшивый жемчуг. Френэ как раз рассчитывал, что Дюран уходит в далекий рейс и вернется не скоро. А может, даст бог, и вовсе не вернет­ся, ведь в дальних плаваниях всякое бывает...

Но он вернулся, и очень скоро! И боже, как необычно!

Если бы матросы знали о проделке своего капитана, они бы сейчас, не колеблясь, швырнули Френэ за борт. Ведь в душе они оставались по-прежнему язычниками и с удовольствием бы принесли его в очистительную жертву разгневанным небесам.

К счастью, они, кажется, ничего не знают. Хотя и поглядывают на капитана косо. Ведь прежние его грешки они не забыли и не любят своего святошу-капитана.

А от Пресвятой Девы ведь ничего не скроешь! Она-то прекрасно знает о грехе Френэ, недаром и явила ему зловещее зрелище шхуны обманутого им Дюрана, идущей наперегонки с «Лолитой» под надутыми свежим ветром парусами по всё крепчающей волне, когда на самом деле океан вокруг тих, не шелохнется!

И капитан Френэ молил Пресвятую Деву все горячее, всё неистовее, почти распластавшись ниц на грязной палубе. Он клялся в душе никогда более не грешить ни в большом, ни в малом.

И молитву его услышала Пресвятая Дева.

С невыразимым облегчением капитан Френэ вдруг увидел, как, подхваченная дувшим лишь в её паруса загадочным ветром, «Марица» понеслась вперед всё быстрее и начала заметно обгонять «Лолиту».

Вот уже она почти скрылась из глаз...

Они еще оставались на коленях. Но уже начали переглядываться и обмениваться восторженными возгласами о подробностях только что пережитого удивительного чуда.

И вдруг у всех невольно вырвался крик ужаса.

Совсем уже было скрывшаяся вдали «Марица» неожиданно резко развернулась и понеслась под всеми парусами прямо на «Лолиту».

Некогда было пытаться понять, каким образом вдруг так внезапно мог переменить направление ветер, мчавший «Марину» к «Лолите», вокруг которой море непонятным образом оставалось по-прежнему совершенно спокойным!

Это было чудо, теперь не оставалось ни малейших сомнений, — и чудо ужасное!

Разгоравшиеся и затухавшие там и тут огоньки сигарет и отблеск ламп в глазах слушателей придавали какую-то особую, волнующую атмосферу рассказываемой необычной истории.

А в темноте за кормой, словно подтверждая её, кивали и подмигивали, раскачиваясь на мачте, тревожные огоньки «Лолиты»...

— С дикими криками матросы бросились спускать шлюпку, чтобы успеть отплыть подальше от «Лолиты», пока не покарали её небеса, столкнув со стремительно приближающейся «Марицей».

— Постойте, подождите меня, я только сбегаю в каюту, возьму деньги! — закричал капитан Френэ. — Я сейчас.

— Будь ты проклят! И твои вонючие деньги тоже! — отвечали ему.

Один из матросов, малаец, даже замахнулся на Френэ крисом. Но верный Джек Пурген выбил кривой кинжал у него из рук и ещё раз спас своего капитана.

— Прыгайте в шлюпку, а то уйдем без вас! — кричали им снизу матросы.

— Его и стоит оставить на борту, а то он потопит своими грехами и шлюпку.

— Верно, отваливай!

В последнюю минуту капитан Френэ успел прыгнуть в шлюпку, прямо на головы осыпавших его проклятьями матросов.

— Греби, греби, ребята! — кричал сидевший на руле Джек, испуганно оглядываясь назад.

Они успели отплыть достаточно далеко от своей проклятой небесами шхуны. Остановились на миг, чтобы посмотреть, как «Марица» врежется в неё.

И стали очевидцами ещё одного чуда.

«Марица» врезалась в «Лолиту», но без малейшего шума и треска. И пронзила её насквозь. Прошла сквозь их шхуну, как разрезает подогретый нож кусок тающего масла...

Это было чудесное видение, ниспосланное небесами, призрачное судно! Теперь не оставалось ни у кого малейших сомнений. Они стали свидетелями чуда!

Совершенно потрясенные, они смотрели, как «Марица» под всеми парусами уносится вдаль, подмигивая им ходовыми огнями. На её палубе матросы, как ни в чём не бывало, по-прежнему играли в карты. Мирно светил­ся иллюминатор рубки.

Они провожали взглядами призрачную «Марицу», пока её огоньки окончательно не скрылись в ночи, не растаяли в лунном сиянии.

Их привела немножко в себя волна, вдруг качнувшая шлюпку. Поднимался ветер, словно принесенный сюда «Марицей».

Капитан Френэ оглянулся и всплеснул руками.

И все оглянулись и увидели: пока они ужасались непонятным, загадочным чудом, их собственную шхуну уже унесло далеко от шлюпки! Ведь они в дикой панике и спешке забыли спустить парус...

И только тут до капитана Френэ дошло, что и он в спешке оставил в каюте заветный талисман! Неудиви­тельно, что небо покарало его.

Надо во что бы то ни стало вернуть талисман и вместе с ним удачу!

А ветер всё крепчал, гоня от них прочь родную «Лолиту».

— Греби, греби, ребята! — неистово завопил капитан Френэ.

Гребцов не нужно было подгонять. Весла так и трещали у них в руках.

Но разве могла тяжелая шлюпка догнать шхуну с поднятым парусом?

И вскоре «Лолита» скрылась вдали, тоже растаяла, как видение, в лунном сиянии.

А они остались, затерянные в океане, без пищи и пресной воды, в старой рассохшейся шлюпке...

Волошин замолчал, неторопливо налил из термоса в сразу запотевший стакан ледяного лимонада и начал пить маленькими глотками.

Все помолчали, потом Макаров сказал:

— Мы материалисты и в чудеса не верим. Ждем объяснений, Сергей Сергеевич.

Волошин пожал плечами и невозмутимо ответил:

— Я думал, разгадка окажется понятной каждому, кто ещё не забыл хотя бы школьный курс физики. Разумеется, никакой мистики. Их напугал самый обыкновенный мираж, классическая фата-моргана.

Слушатели негодующе зашумели:

— Ничего себе обыкновенный!

— Разве такие миражи бывают?

— Вы, по обыкновению, чуть-чуть приукрасили, Сергей Сергеевич, это нечестно!

— Ну зачем упрекать нашего общего друга так грубо, — насмешливо сказал Макаров. — Лучше выразиться о его неблаговидном поступке словами весьма вежли­вой восточной пословицы: «Он рассказал больше, чем видел и знал».

— Да уж, дал волю своей фантазии!

А Сергей Сергеевич невозмутимо прихлебывал лимонад, выжидая, когда остряки исчерпают запасы шуточек и настанет тишина.

— Как вам должно быть известно из школьного курса физики, — наставительно начал он, — миражи возникают оттого, что слои атмосферы имеют различную плотность и поэтому по-разному преломляют световые лучи. Возникающие из-за этого миражи бывают порой совершенно поразительны и распространяются на сотни и даже тысячи километров. Это вам может подтвердить профессор Суворов или любой из его коллег-метеорологов. Я не стану утомлять вас многими примерами. Приведу лишь один, имеющий самое непосредственное отношение к рассказанной мною истории. Описал его изве­стный исследователь миражей Бедиге.

И, открыв лежавший перед ним какой-то журнал, Сергей Сергеевич начал читать:

— «В ночь на 27 марта 1898 года среди Тихого океана экипаж бременского судна «Матадор» (капитан Геркнес) был немало напуган замечательной фатой-морганой. Прямо на «Матадор» неслось судно не в опрокинутом виде, как часто бывает в подобных отражениях, а совершенно прямо, стоя на своем киле, отчего иллюзия получалась полная. В седьмую склянку ночи — иначе за полчаса до полуночи — вахтенный заметил на подветренной стороне, приблизительно в двух милях, большое парусное судно, борющееся со штормом. Это обстоятельство особенно привлекло внимание экипажа «Матадора», так как океан кругом на огромном про­странстве был совершенно спокоен и гладок как зеркало. Между тем неизвестное судно, очевидно, напрягало все силы в борьбе с разыгравшейся стихией.

Несмотря на то, что вокруг «Матадора» был полный штиль, капитан Геркнес, опасаясь, что неизвестное судно, как он потом выразился, может «принести с собою ветер», распорядился немедленно зарифить все паруса. Матросы, не будучи в силах уяснить разыгравшееся на их глазах «сверхъестественное зрелище», столпились на палубе с бледными лицами в боязливом ожидании какой-нибудь страшной развязки.

Между тем «призрачный» корабль внезапно переменил курс и очутился прямо перед бушпритом «Матадора». Все схватились друг за друга в ожидании неизбежного, по-видимому, столкновения. Некоторые матросы пытались броситься за борт. Но вот загадочное судно опять меняет курс и в кабельтове расстояния пересекает путь «Матадору».

В то время как оно на парусах и с натянутыми как струны снастями улетало в южном направлении, унося с собою волны и ветер, на «Матадоре» увидели, что яр­кий свет в капитанской каюте на корме, видневшийся все время сквозь два иллюминатора, внезапно потух, а через минуту исчезло и таинственное судно».

— Прошу обратить внимание на эту подробность с внезапно потухшим светом, — прервав чтение, сказал Сергей Сергеевич, — оно имеет важное значение. — И продолжал читать: — «Дело разъяснилось в порту Колатеа Буэна (Чили). Тождественность отраженного суд­на была установлена, когда капитан Геркнес познакомился с рапортом капитана одного датского судна, заходившего сюда за три недели до прихода «Матадора». По словам рапорта, в ночь на 27 марта, около полуночи, во время сильного шторма в капитанской каюте произошел взрыв лампы, причем старший шмурман получил сильные ожоги.

Итак, обе даты совпали, а из дальнейших справок выяснилось, что мираж несомненно был отражением именно этого датского судна. Из карты за март было установлено, что в описываемое время в той части океана, где оно находилось, действительно разразился сильный шторм. Ученых давно занимает вопрос: как далеко может вообще передаваться воздушное отражение? Когда сличили время и градусы долготы двух судов, оказалось, что расстояние между ними во время появления миража равнялось 930 милям, то есть примерно 1700 километрам...»

Закрыв журнал, Сергей Сергеевич сказал:

— Как видите, мне почти ничего не пришлось домысливать к этому поразительному, но совершенно достоверному случаю — разве только разработать характеры героев, чтобы они повели себя в такой ситуации соответственно моему замыслу. А научную основу я нашел готовенькой, листая вчера в библиотеке всё тот же журнал «Наука и жизнь», который так любит наш уважаемый Иван Андреевич, в номере первом за 1965 год, в статье известного знатока миражей профессора Бернштейна. Она очень интересна, советую познакомиться с нею каждому.

— Н-да, — протянул Макаров, почесывая затылок, — хотя источник, по выражению самого Сергея Сергеевича, и «не академический», придется, пожалуй, эту невероятную историю принять.

Однако вид у Ивана Андреевича при этом был хитрющий, а смирение явно напускным. И вдобавок он тут же, ухмыляясь, начал что-то записывать в блокнот.

— Так. Ну что же, друзья мои, вопросов, кажется, ни у кого ко мне, как я и ожидал, нет и мы можем перейти к следующей истории, — потирая руки, объявил Сергей Сергеевич. — Принять участие в конкурсе захотел наш дорогой гость профессор Дэвид Карсон. Ему мы и предоставим слово. Точнее, не совсем ему. Чтобы не затягивать времени и не заставлять вас выслушивать его захватывающую историю дважды, сначала по-анг­лийски, потом на русском, профессор заранее дал Владимиру Васильевичу Кушнеренко перевести свой рассказ. Тут, правда, возникла новая сложность. Следующим рассказчиком, которого, я думаю, мы тоже успеем выслушать сегодня, записался Владимир Васильевич. Поскольку рассказать подряд две истории ему будет за­труднительно, мы попросили прочитать перевод рассказа профессора Карсона нашего уважаемого чифа. Про­шу вас, Алексей Алексеевич!

Первый помощник у нас заправляет судовой самодеятельностью и сам выступает как неплохой чтец. Он направился к столу уверенной походкой артиста, привыкшего выходить на сцену и раскланиваться на аплодисменты зрителей.

— Прошу также пожаловать сюда, разумеется, и автора, профессора Карсона, — пригласил Волошин, — и вас, Владимир Васильевич, чтобы переводить вопросы, если они возникнут, как и ответы на них и возможные дополнения профессора.

Теперь понятно, зачем сегодня понадобилось столько стульев. Профессор Карсон заметно волновался. Он то протирал очки, то приглаживал коротко остриженные седеющие волосы.

Секонд за спиной профессора потянул Волошина за рукав и начал ему что-то нашептывать.

Сергей Сергеевич выслушал, кивнул и сказал:

— Наш уважаемый полиглот Владимир Васильевич просит предупредить, что привык больше иметь дело с техническими и главным образом морскими текстами, а не с художественной прозой. Поэтому он заранее просит прощения и у нас, и у профессора Карсона за неудачные выражения в переводе. В них повинен лишь он, переводчик, но никак не уважаемый автор рассказа. Что же, учтем и, я думаю, простим?

Сергей Сергеевич кивнул чифу, и тот начал читать громким, хорошо поставленным голосом:

— «Шхуна «Лолита» плыла по спокойному и свер­кающему, как зеркало, океану. Стоял почти полный штиль. Паруса убрали. Деловито пофыркивал глушителем старенький мотор. Рейс уже близился к концу. Все предвкушали скорое возвращение в кабаки Папеэте.

На баке, как обычно, шла игра в покер, продолжавшаяся при свете лампы всю ночь. Игроки так увлеклись, что даже не потушили её с восходом солнца, не заметили, как она погасла сама, когда выгорел весь керосин.

Вокруг игроков собрались немногие пассажиры, оставшиеся на борту шхуны, давая, как водится, советы. Капитан, наигрывая на гитаре, горланил таитянскую песню «Пуааторо Хеллабы», и все хором подпевали:

«Нет, мой мальчик, сегодня ты плохо поработал и по­тому не получишь ничего вкусного на ужин, самое большее — банку говядины. Но если нынче ночью ты сделаешь меня счастливой, возможно, получишь на завтрак что-нибудь повкуснее...»

Им подыгрывал на аккордеоне суперкарго и подтягивал рулевой, время от времени лениво поворачивая штурвал, когда шхуна начинала рыскать.

Так они плыли не спеша по пустынному океану, как вдруг произошло нечто совершенно непонятное. И притом так быстро, что никто не успел опомниться.

Внезапно сразу в нескольких местах, на баке и кор­ме, с обоих бортов через невысокий фальшборт перелезли и вскочили на палубу люди в блестящих черных костюмах, плотно облегавших тело, и в масках аквалангистов, закрывавших их лица. Каждый держал в руках короткоствольный автомат.

— Встать! — властно приказал на английском языке один из так внезапно появившихся из морских глубин незнакомцев. — Всем выстроиться лицом к морю по левому борту! Руки положить на шею! Быстро!

И чтобы подкрепить приказ и показать, что оружие у него не отсырело за время пребывания под водой, он дал длинную очередь над головами окончательно перетрусивших матросов.

Тем временем один аквалангист, оттолкнув автоматом рулевого, сам встал к штурвалу, а два других рину­лись обшаривать каюты и кубрик.

Ни капитан, ни матросы, стоя лицом к пустынному морю с поднятыми руками, ничего не могли понять. Аквалангистов они видели немало, но в таких зловещих черных костюмах и с автоматами ещё ни разу.

И откуда они могли взяться в открытом океане, вдали от берегов?»

Я украдкой бросил взгляд на лица слушателей. Все они выражали напряженный интерес. В самом деле, нам рассказывали нечто совсем непохожее на те истории, что мы слышали раньше. Молодец Карсон!

— «Автоматчики, осмотрев каюты и кубрик, вернулись и доложили:

— Внизу никого нет, сэр! — продолжал громко читать чиф. — Все здесь.

Старший с властным голосом кивнул и поднял руку.

Капитан шхуны, стоявший к нему спиной, не видел этого. Но, как и все, он вдруг услышал: где-то совсем рядом заплескалась вода, словно к «Лолите» подходило какое-то судно. Откуда оно взялось?

Капитан оглянулся.

— Не оборачиваться! — рявкнул командир, наводя на него автомат.

Капитан снова поспешно отвернулся. Но все же успел заметить, как у самого борта шхуны поднялась из воды черная рубка подводной лодки.

Так вот откуда взялись таинственные аквалангисты! Но кто они? И что им надо? Капитан терялся в догадках.

Между тем за его спиной по сходням, переброшенным с подводной лодки не борт «Лолиты», перешел плечистый человек с обветренным лицом. Хотя комбинезон защитного цвета скрывал его мундир и знаки различия, по всей его манере держаться чувствовалось, как он привык к тому, чтобы его приказы выполнялись незамедлительно и беспрекословно.

— Отлично, ребята! — сказал он, глянув на часы. — Вы уложились даже на две минуты раньше. Теперь приступайте ко второму этапу операции.

— Есть, сэр! — небрежно козырнул старший аквалангист и скомандовал: — Всему экипажу шхуны: внимание! На-лево! И, не опуская рук, быстро, бегом по од­ному, на подводную лодку — марш!

Капитан Френэ хотел возразить, но ему сунули под нос ствол автомата, и он молча вместе со своими матросами потрусил к сходням.

Когда все они перешли на подводную лодку и скры­лись в её недрах, командир в защитном комбинезоне и старший аквалангист посмотрели друг на друга и расхохотались. Смех командиров негромко подхватили и все аквалангисты.

— Вольно, ребята! — спохватившись, скомандовал старший. — Если кто ухитрился сохранить под водой незамоченной сигарету, может в награду закурить ее.

Командир достал из кармана комбинезона пачку сигарет и зажигалку, закурил сам, угостил старшего аквалангиста и жестом показал, чтобы тот передал сигареты и зажигалку остальным. Все с удовольствием закурили.

Командиры отошли в сторонку.

— Все-таки жаль бедняг, — сказал, засмеявшись, начальник в защитном костюме. — Натерпятся страху у нас в гостях...

— А потом, когда мы высадим их на необитаемом атолле? — весело подхватил второй.

Они снова посмеялись, потом старший командир сказал:

— Ничего, ведомство у нас богатое, щедрое, и я думаю, сумма, какую мы им вручим на прощание, их утешит. На эти деньги шкипер вполне сможет приобрести ещё одну такую же грязную посудину. Тем более что и эта у него наверняка уцелеет. Прогноз погоды на ближайшую неделю хороший, штормов не ожидается. А за её местонахождением каждый день станут следить наши ребята с воздуха. Потом сообщим, где её искать.

— А если на неё раньше кто-нибудь наткнется в океане? Представляю, как вытянутся у них рожи, когда они не найдут на исправной шхуне ни одного человека.

— Да особенно если среди пассажиров лайнера, который её обнаружит, окажется какой-нибудь газетчик, — засмеялся старший командир. — Какие заголовки замелькают в газетах! «В Тихом океане обнаружена покинутая экипажем шхуна!» — «Кто разгадает тайну «Лолиты»? Еще одна волнующая загадка океана! Спешите совершить кругосветный круиз на борту нашего комфортабельного лайнера! Вы встретитесь с Загадочным и Неизвестным!»

Бросив окурок за борт, он сказал:

— Ну, не станем терять времени. Постараемся для этого газетчика оставить больше непонятных и озадачивающих примет поспешного бегства команды с ис­правной шхуны. Спустить и вывалить за борт шлюпку. В каютах и кубрике никаких документов, одежды и лич­ных вещей не трогать. Пусть всё останется, как есть, так будет загадочней. Пошлите кого-нибудь в одну из кают, и пусть он там отыщет листочек бумаги и напишет на нём какую-нибудь фразу, оборвав её на полови­не. Ну, что-нибудь в таком духе: «Дорогая женушка...»

Посмотрев на грязную палубу и покачав головой, командир продолжал:

— Принесите-ка и бросьте посреди палубы топор, он должен найтись где-нибудь на камбузе. Палуба у них вся в пятнах, так что топор должен произвести впечатление...

Он командовал, а остальные, посмеиваясь, быстро выполняли его приказания. Сдвинули в сторону крышку трюма, отлили из бочки в ведро немного спирта и с гримасами сожаления выплеснули его за борт.

— Пусть кажется, будто часть спирта вылакали, перепились и, возможно, взбунтовались.

На обеденном столе, где стояли две тарелки с недо­еденной бурдой, поставили зеркало и возле него положили бритву, чтобы создать впечатление, будто кто-то так торопился покинуть судно, что даже не успел добриться.

— Ударьте-ка несколько раз топором по нактоузу, Джон, чтобы казалось, словно его пытались выломать на скорую руку! Так, отлично. А вы вырежьте здесь, в двери, круглое отверстие, так, с бейсбольный мяч. Надеюсь, кинжал у вас не затупился, а?

В каюте капитана тем же топором сделали несколько заметных вмятин на денежном ящике.

Осматривая шхуну, командир остановил задумчивый взгляд на стопке оловянных тарелок в ящике возле камбуза на корме.

В глазах командира промелькнул озорной блеск.

— Слушайте, старшина! — окликнул он. — Прикажите кому-нибудь принести с лодки паяльную лампу, да побыстрее.

— Слушаюсь, сэр!

Послав одного из аквалангистов выполнять приказание, старшина подошел к командиру и, не удержавшись, просил:

— А для чего она нужна, сэр?

— Я придумал кое-что, способное окончательно озадачить любого, кто обнаружит эту покинутую командой шхуну, — засмеялся командир. — Сейчас мы расплавим одну из тарелок, выльем металл на подносик, который я видел на столе в капитанской каюте. Держу пари на сто долларов, сам Шерлок Холмс не догадался бы, обнаружив подносик с пластиной застывшего олова, что могла бы означать такая чертовщина».

Как ловко профессор Карсон разделывается со всеми загадками. Щелкает их, как орехи! Пожалуй, ни од­ной не останется.

Эта мысль промелькнула не только у меня, у многих, судя по улыбкам, какими обменивались довольные слушатели.

— «Аквалангист, принесший паяльную лампу, зажег её, быстро расплавил оловянную тарелку и вылил металл на принесенный из каюты капитана подносик, поставленный в ящик с песком. Подождав, когда расплавленное олово затвердело в виде лепешки неправильной формы, командир сам отнес подносик в капитанскую каюту и поставил на стол рядом с лежавшими на нем золотыми часами. Полюбовавшись на этот в самом деле загадочный «натюрморт», он засмеялся, покачал головой и вышел на палубу.

— Посмотрите, что я нашел в одной из кают, сэр! доложил ему один из аквалангистов.

Командир обрадовался:

— О, малайский крис! Чудесно. Бросьте его тоже где-нибудь на палубу, как и топор. Хотя стоп! Отрубите им сначала голову одной из этих раскудахтавшихся кур и как следует побрызгайте кровью по палубе. И с лезвия криса кровь не стирайте!

— А куда девать курицу, сэр?

— Бросьте её за борт.

— А может, возьмем её с собой, сэр?

Командир засмеялся:

— Захотелось свеженькой курятины, надоели консервы? Но разве одной курицей накормишь всю команду, парень? Или ты предлагаешь зажарить её и разы­грать в лотерею?

— Ха-ха...

— Но можно взять и остальных кур, сэр. И свинью. Всё равно они тут передохнут с голоду.

— Нет, их надо оставить, — покачал головой командир. — Иначе покажется, будто их успели захватить с собой члены команды, покидая «Лолиту».

— Слушаюсь, сэр.

Окинув критическим взглядом залитую куриной кровью палубу, командир поправил валявшийся возле мачты крис.

— Ну как, старшина? — спросил он.

— Ей-богу, даже я готов поверить: тут была зверская потасовка, сэр, — засмеялся тот.

— Да, кажется, загадок мы оставляем немало. Так, теперь для довершения картины прикажите-ка поднять один парус, скажем, грот. Это будет совсем непонятно и поможет старушке уплыть подальше. Ну, всё. Будем уходить. Собирайте людей.

Командир перешел на подводную лодку. Следом за ним по команде быстро, рысцой, придерживая автоматы, покинули «Лолиту» аквалангисты в черных прорезиненных костюмах и один за другим скрылись в люке.

Сходни убрали. Командир с высоты рубки бросил последний взгляд на «Лолиту», усмехнулся, достал из кобуры автоматический пистолет и выстрелил в иллюминатор капитанской каюты. Затем он скрылся в люке.

Подводная лодка начала быстро погружаться. С легким всплеском вода сомкнулась над ней — и океан опять стал безмятежно-спокойным,

И «Лолита» продолжала неторопливо плыть под парусом, хотя на борту не осталось ни одного человека».

Все так притихли, что отчетливо стал слышен мягкий шелест убегающей воды за кормой.

Чиф сделал длинную паузу, чтобы дать нам возможность оценить оригинальность рассказа, потом взял листочек бумаги и прочитал:

— «Объяснение. Эту шутку проделали с командой сЛолиты» для отработки внезапных нападений на вражеские суда бойцы особого отряда легких водолазов, существующих сейчас в составе военно-морских сил всех имеющих флоты стран. В Соединенных Штатах их называют «ластоногими» и любят всячески расписывать их подвиги».

По лицам слушателей было видно, что остроумная выдумка профессора Карсона всем понравилась.

— Здорово! — громко пробасил кто-то на вертолетной площадке, над нашими головами.

— Значит, они их как бы выкрали с «Лолиты» в шутку, чтобы потом высадить на каком-нибудь острове? — спросил дед — старший механик.

Секонд перевел Карсону его вопрос и затем ответ профессора:

— Да. Они дадут им приличную сумму денег в виде, так сказать, компенсации за испуг и причиненные убытки и вышлют за ними на остров какое-нибудь судно. Но не сразу, а дав возможность любителям сенсаций сочинить несколько историй в духе тех, какие рассказывают о Бермудском треугольнике: будто команду шхуны похитили инопланетные гости на летающей тарелке.

— Ничего себе шуточка, — сказал дед, покачав головой, и спросил: — Владимир Васильевич, если профессор знает таитянский язык, может, он скажет нам, наконец, о чём всё твердит попугай? Может, он просто повторяет: «Попка-дурак»?

Секонд перевел просьбу профессору Карсону и ответил:

— Нет, профессор, к сожалению, не знает полинезийского языка.

— А как же песня, которую он привел в своем рассказе? — удивился дед.

Переговорив с рассмеявшимся профессором, секонд пояснил:

— Профессор просто однажды слышал эту песню на Таити, ему её перевели. Песня ему понравилась, он записал её и вставил в свой рассказ. Но перевести, что выкрикивает попугай, он, к сожалению, не может, хотя и его самого весьма интригует это.

— Будут ещё вопросы? — спросил Волошин. — Думаю, нет. Надо признать, наш уважаемый гость так тщательно продумал свою в высшей степени оригинальную версию и так ловко построил увлекательный рассказ, что даже известный критикан и скептик Иван Андреевич Макаров не найдет, к чему бы придраться. Как, Иван Андреевич, а?

Макаров с подчеркнуто обескураженным видом развел руками. В самом деле, на сей раз он, кажется, не сделал ни одной пометки в блокноте.

При виде красноречивого жеста Макарова профессор Карсон, которому Володя громким шепотом переводил слова Волошина, так и засиял от удовольствия.

— Значит, какому флоту принадлежала подводная лодка с «ластоногими» пловцами, так и осталось неизвестным? — улыбаясь, спросил Волошин у Карсона.

Профессор развел руками.

— На английском языке говорят во многих странах, — перевел Володя его ответ.

— Ясно, — засмеялся Сергей Сергеевич. — Ну что же, надо признать, рассказ, который мы только что с таким вниманием выслушали, продуман весьма тонко. Пожалуй, это единственная гипотеза, объясняющая действительно все загадки. Против неё просто невозможно выдвинуть никаких возражений, в том-то и штука. О чём бы мы ни спросили: «А как вы объясните эту загадку?» — профессор Карсон всегда может ответить, будто её нарочно подстроили «ластоногие» шутники.

Выждав с невозмутимым видом, когда смех утихнет, Волошин добавил:

— Я думаю, все мы должны быть весьма благодарны профессору Карсону за блестящую выдумку.

Все захлопали. Побагровевший от смущения Карсон встал, начал неумело раскланиваться и поспешил сесть где-то в сторонке, среди слушателей. За ним последовал и чиф.

За столиком остались Сергей Сергеевич и секонд.

Волошин посмотрел на него и сказал:

— Ну что же, Владимир Васильевич, очередь за вами. Прошу.

— Я буду краток, — сказал секонд, доставая из кармана несколько смятых листочков бумаги и нервно разглаживая их. — Я не литератор, больше привык докладные писать. Прошу учесть.

— Ладно, ладно, бросьте нас запугивать, — подбодрил его Волошин. — Послушаем вашу «докладную».

— «Парусно-моторная шхуна «Лолита» возвращалась в Папеэте из очередного рейса к островам архипелага Россиян и Мангарева, — осипшим от волнения голосом начал секонд. — Мотор у неё был старый, давно не ремонтировался, тянул плохо. Ветер свежел. Чтобы помочь мотору, поставили грот, и шхуна ходко бежала, курсом галфвинд правого галса. Правда, небрежная постановка лишь одного паруса заставляла шхуну рыскать, но это никого особенно не беспокоило. Порядка на «Лолите» всегда было мало. Только рулевому приходилось чаще, выравнивая курс, повертывать штурвал бо­сой ногой. Он, как обычно, лежал на обеденном столе, скучая и завидуя товарищам, игравшим в карты на баке.

Тут же, развлекая их, капитан Френэ пиликал на ак­кордеоне, а суперкарго бренчал на гитаре. Настроение у всех было отличное. Им удалось выгодно купить большую партию копры, подработать на доставке пассажиров. И скоро они будут дома, в Папеэте. Оставалось лишь забежать на острова Дюк-оф-Глостер, куда капи­тан обещал привезти несколько бочонков контрабандного спирта. Они тоже предвещали хорошую прибыль.

За обедом капитан расщедрился до того, что разрешил отлить спирта из одного бочонка, и все изрядно выпили. Крышку люка кормового трюма даже не удосужились закрыть. Все знали, что капитан ругаться не станет. А приоткрытая крышка люка, вполне возможно, наведет его на мысль, что неплохо бы выпить ещё.

Из своего закутка, заменявшего камбуз, выглянул заспанный кок. Выбросил за борт мусор и с ведром в руках подошел к игрокам. Некоторое время он наблюдал за игрой, давая от зависти насмешливые советы, потом лениво направился было к себе на камбуз готовить обед, как вдруг остановился и воскликнул:

— Ей, ребята, кажется бог послал нам кальмара! Попал в чьи-то сети, порвал их, да застрял и теперь плывет к нам. Надо подцепить его багром. Я приготовлю вам роскошный ужин, а то осточертела тушенка.

Никто из игроков в карты не обратил внимание на его слова. Капитан Френэ, не отрываясь от аккордеона, сказал:

— Неплохая мысль. Возьми багор и подцепи его. Тушеный кальмар — это неплохо.

— Да он плывет в стороне, не дотянуться.

— Скажи Джону, чтобы выключил мотор и подвернул к нему.

Кок подошел к рулевому и сказал:

— Видишь, там, правее, плывет кальмар, запутавшийся в сети. Выключи мотор, подверни к нему, а я подцеплю его багром. Будет знатный ужин.

Рулевой остановил мотор, лениво переложил штурвал. Кок с багром в руках направился на нос, чтобы подцепить посланную небесами неожиданную добычу.

И вдруг, швырнув багор в воду, он кинулся бежать на корму с диким криком:

— Левее! Бери скорее левее!

Игроки вскочили, побросав и карты, и гитару, и ак­кордеон.

— Что случилось? — заорал капитан, бросаясь к штирборту.

И тут же отшатнулся и тоже бросился бежать на корму, выкрикивая на бегу:

— Идиот! Какой кальмар, это же мина! Лево руля!

Но было уже поздно.

Запутавшаяся в обрывке капроновых рыбачьих сетей черная рогатая мина, принятая коком за кальмара, неуклонно приближалась к форштевню шхуны. Видимо, она где-то застряла в сети, но рыбаки сумели вовремя заметить её, обрезать кусок сети и спастись от рогатой смерти.

Теперь она угрожала «Лолите».

Капитан сам навалился на штурвал. Но было поздно.

Правда, ему все-таки удалось в последний момент отвернуть шхуну так, что мина не ударилась о форште­вень, а лишь легонько коснулась его.

Взрыва не последовало.

Но он мог произойти в любую минуту, потому что обрывок сети зацепился за форштевень шхуны, на котором частые столкновения с рифами оставили три глубокие зазубрины.

Любая волна, ударив чуть посильнее, могла бы стукнуть мину о борт «Лолиты» — и тогда шхуну разнесло бы в клочья.

Это было ясно всем. И все, не сговариваясь, кинулись спускать шлюпку, попрыгали в неё и навалились на весла».

Тут я вдруг с изумлением заметил, что капитан, как и вчера, незаметно присоединился к слушателям, и присел опять в сторонке, и даже делает какие-то пометки в записной книжке, с явным неодобрением покачивая головой. Какие неувязки подметил он в рассказе второго штурмана? Какие-то ошибки в тонкостях сложной морской службы? Интересно!

— «Они хотели отойти на всякий случай на безопасное расстояние, но недалеко, — продолжал Володя. — Ведь шхуна всё продолжает отвертывать влево. Вполне возможно, волна отцепит от форштевня сеть с застрявшей в ней миной. Взрыва не произойдет. Мина скользнет вдоль борта шхуны — и они спокойно вернутся на «Лолиту». Так ведь вполне может случиться...

Казалось, бог услышал их мольбы. Им крупно повезло. Так и вышло, как они надеялись.

Да не совсем так...

Они увидели, как обрывок сети с застрявшей миной действительно легким всплеском волны оторвало от бор­та шхуны.

Все радостно заорали.

Но тут же смолкли, увидев, что рогатую смерть теперь несет ветром и течением прямо на шлюпку!

— Греби, ребята! Греби! Навались! — закричал капитан, сидевший на руле.

В несколько гребков они отошли на безопасное расстояние. Медленно покачиваясь на волнах, мина проплыла мимо».

Вот так «докладная», подумал я, наблюдая, с каким вниманием слушают все Володю. Может, поначалу его рассказ и был несколько суховат, слегка перегружен морскими терминами. Но постепенно он захватывал слушателей нервным, напряженным драматизмом, и притом не надуманным, а вполне реальным.

— «Все облегченно вздохнули, начали переговариваться, подшучивая друг над другом.

Как вдруг суперкарго воскликнул:

— Смотрите, а шхуна?!

Они увидели, что «Лолита», о которой все забыли, спасаясь от мины, уже ушла довольно далеко. До неё было не меньше трех кабельтовых. Ветер свежел, и шла она теперь ходко полным курсом фордевинд.

Все они были опытными моряками и хорошо понимали: догнать «Лолиту» на тяжелой, с широкими обводами самодельной шлюпке немыслимо.

Им оставалось лишь молча провожать шхуну взглядами, оставшись в океане без пищи и пресной воды».

Кончив читать, секонд сложил листочки, нервно сунул их в карман и, не поднимая от смущения головы, глуховато сказал:

— Ну, всякие мелочи вроде топора и кинжала, валяющихся на грязной палубе, незакрытой крышки люка, дырок в иллюминаторе и двери каюты, остатков еды в грязных тарелках, повреждений нактоуза и следов взлома денежного ящика — это, по-моему, как уже отмечалось, просто признаки разгильдяйства и недисциплинированности, явно царивших на шхуне. Что касается доказательств моей гипотезы, то напомню: при осмотре форштевня шхуны в акваланге я обнаружил, как ука­зано в акте, три довольно глубокие зазубрины, полученные, видимо, при нередких в здешних водах столкновениях с рифами. Причем в самой глубокой зазубрине, расположенной на ватерлинии, застряли обрывки капроновой сети, болтающиеся по обеим сторонам форштевня. Ну а относительно того, что в рыбачьи сети могут запутываться мины, сошлюсь на собственный опыт. Мне довелось проводить несколько операций по обезвреживанию таких мин.

— Где? На Балтике? — вдруг нарушил наступившее молчание капитан, разжигая погасшую трубку.

— На Балтике, — ответил секонд.

— Вы когда там служили?

— В пятьдесят пятом — пятьдесят шестом, Аркадий Платонович.

Капитан удовлетворенно кивнул.

— Ну что же, поблагодарим Владимира Васильевича за интересный рассказ и закроем заседание, — сказал, вставая, Волошин. — И, похоже, оно было последним. Завтра мы, видимо, встретимся с буксиром, передадим ему «Лолиту» с её загадками, и можно будет подводить итоги конкурса. А сейчас: спокойной ночи! Час уже поздний.

— Да, давно пора играть отбой, — поддержал капитан и, покачав головой, добавил: — Задурили вы нас всех своей выдумкой, Сергей Сергеевич.

Он встал и приказал, надевая фуражку:

— Всем немедленно по каютам! Чтобы завтра не ползали, как сонные осенние мухи.

Все стали расходиться. А я всё-таки задержался, чтобы выкурить на корме последнюю сигаретку, любуясь огоньками «Лолиты», плавно раскачивающимися над темной водой.

Что же на ней все-таки произошло? После выслушанных нами историй загадка покинутой шхуны не разъяснилась, а стала ещё томительней.

Какому из пяти рассказов отдать предпочтение? И какой из них ближе к истине?

Оригинальны и занимательны они все. Даже история, рассказанная секондом, пожалуй, не уступит другим, хотя не было в ней ни сумасшедших коков, ни шаровых молний и миражей, ни «ластоногих» диверсантов, внезапно выныривающих посреди океана.

Но и в ней была неожиданная выдумка. И, кроме того, привлекала она действительным, ненадуманным драматизмом. Бывает, простая житейская история порой захватывает и увлекает сильнее красочной сказочки, придуманной опытным рассказчиком.

А вот Волошин схитрил. Раскопал такую занимательную историю, что ему действительно почти ниче­го не пришлось к ней прибавлять, только по-новому наметил характер капитана-святоши. Словчил Сергей Сергеевич!

И вдруг я понял, почему он так поступил: даже его богатое воображение никак не могло представить, что же произошло на «Лолите».

И тут, словно дух, которого я вызвал этими мысля­ми, как заклинанием, Сергей Сергеевич подошел ко мне и спросил:

— О чем опять философствуете на корме, Николаевич? Похоже, тут вас осеняют самые мудрые мысли.

— На сей раз я думал о вас, Сергей Сергеевич. О том, что вы словчили, отделались занимательной сказочкой, а сами, конечно, в неё ни на миг не поверили. И кажется, я понял почему.

— Почему?

— Потому что для вас оказались слишком непонятны и во многом противоречивы странности, обнаруженные на шхуне. Ваша логика ученого никак не может связать их воедино. И поэтому даже ваша прославленная фантазия спасовала. Конечно, рассказанная вами история занимательна. И вы ловко мотивировали и появление дырки в иллюминаторе, и следы взлома нактоуза и сейфа, и появление на палубе криса, выбитого из руки матроса-малайца в последний момент. Даже о зазубринах на днище шхуны вы не забыли, как все остальные рассказчики, кроме Володи, именно вокруг них построившего свою историю. И с кубком, расплавившимся и превратившимся в талисман суеверного святоши, тоже неплохо придумано. А вот о простых, но тоже загадочных вещах вы забыли. Почему не закрыта крышка люка? Ваш Френэ не допустил бы такого беспорядка. И зачем валялся на палубе топор, на лезвии которого вы же сами при осмотре «Лолиты» обнаружили якобы пятна крови? Не вяжется он, к сожалению, с миражем. Слишком земной топорик. И хоть морских терминов вставили вы в свою историю для убедительности с избытком: тут и кабельтов, и клотик, и гакабортный белый огонь — всё равно остается она сказочкой, вы же сами прекрасно знаете.

Волошин помолчал и вдруг ответил, тихонько засмеявшись:

— Пожалуй, вы правы, Николаевич. — И это тоже было необычным для него. — Признаюсь честно, я действительно озадачен и даже слегка растерян. Никак не могу понять, что же произошло на проклятой шхуне. И это меня бесит. Вот и отделался подвернувшейся сказочкой. Ведь если вдуматься, этот наш конкурс вовсе не был только забавой, развлечением, — добавил он. — Он заставляет задуматься о весьма серьезных вещах, я бы даже сказал — о философских проблемах: о трудностях человеческого познания. Вот загадка — и, оказывается, она допускает несколько одинаково достоверных и убедительных гипотез для своего объяснения. Какую из них выбрать? Сколько раз приходится сталкиваться с такой мучительной проблемой каждому исследователю. Ведь любое научное исследование — в сущности детектив. И ученому приходится вести настоящее расследование, чтобы докопаться до истины. Конечно, все гипотезы в данном случае кажутся одинаково достоверными потому, что мы многого не знаем. Справедливой окажется лишь одна — и скорее всего какая-то совсем новая, другая гипотеза, о ней мы даже не подозреваем. Но чтобы найти её, надо провести дополнительные, уточняющие исследования. А нередко, как и в этой истории с «Лолитой», у нас попросту нет такой возможности. И никакой эксперимент не проведешь для проверки гипотез. Как же установить истину? А настоящему ученому задача эта уже не дает покоя, ноет как незаживающая рана, как заноза в душе. Для меня это уже не забава, Николаевич.

Потом он задумчиво сказал:

— Помните, мы философствовали вчера об отважных моряках, так же, как и во времена Магеллана и древних греков, странствующих на своих утлых доу — «одинокие в ночном море»? Так вот, есть у них ещё одна поучительная пословица.

— Какая?

— «Нет чертей, кроме тех, которые выдуманы».

— Вы хотите сказать, загадка «Лолиты» гораздо проще тех занимательных историй, что мы услышали?

— Вероятно.

— И вы в самом деле не можете всерьез, а не ради оригинальности даже предположить, что же на ней произошло?

— Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем, — вздохнул он.

Насколько я его знаю, Сергей Сергеевич, хотя и любит немножко похвастать своей эрудицией, действительно много знает, умеет хорошо мыслить и ошибается редко. Но, как показали дальнейшие события, на сей раз он, к счастью, ошибся...

На следующий день, около полудня, мы увидели спешивший нам навстречу небольшой буксирный катер. На его носу красовалось горделивое название «Посейдон».

«Богатырь» остановился, «бог морей» тоже лег в дрейф. С него спустили шлюпку, и через несколько минут к нам на борт поднялись двое гостей: щеголеватый молодой негр в капитанской фуражке, в ослепительно белой нейлоновой рубашке и при галстуке, несмотря на жару, и рыжеватый высокий человек, представившийся:

— Комиссар Мегрэ.

Мы вытаращили глаза.

Он расхохотался, довольный нашим изумлением, и сказал:

— О нет, не пугайтесь, господа. Я пошутил. Я всего-навсего Гастон Рузе, инспектор морской полиции.

Секонд со смехом перевел его слова.

Был инспектор молод, в шортах и пестрой рубашке навыпуск, весел и говорлив и решительно ничем не напоминал детективов, какими их изображают в романах. Он поминутно острил и сам первый заливался хохотом, сдвинув на самый затылок пробковый тропический шлем и выставив рыжий непокорный чуб, с ходу рассказал парочку весьма фривольных анекдотов. Володя едва успевал их переводить, краснея и давясь от смеха.

Осматривать шхуну Гастон Рузе решительно отка­зался.

— О, у меня окажется достаточно времени её осмотреть и облазить с лупой всю палубу, как полагается детективам в романах, пока мы будем шлепать в Папеэте, — беззаботно отмахнулся он.

Володя с улыбкой переводил его слова:

— Я уединюсь на шхуне, и никто не станет мне мешать ни осматривать её, ни ломать голову над кошмарной загадкой. К тому же в капитанской каюте наверняка найдется хоть одна бутылка рома, верно? Надо будет проверить, не отравлен ли он. А принятый в должном количестве, этот напиток помогает разрешать самые запутанные загадки.

Капитан-негр отправился с визитом к Аркадию Платоновичу, а инспектор, Волошин и секонд прошли в курительный салон, где было прохладно от кондиционеров. Я присоединился к ним. Тут мы угостили гостя армянским коньячком, выданным строгим начпродом по специальному разрешению капитана, и кофейком и вручили ему два экземпляра акта осмотра шхуны: первый, украшенный нашими подписями и судовой печатью, и его перевод на французский язык, приготовленный Володей.

Инспектор просмотрел акт весьма бегло, явно боль­ше из вежливости, и отложил в сторону, с удовольствием смакуя коньячок. Только на одном месте он задержался, задумался и даже перечитал этот кусок снова. Но что привлекло его внимание, он не сказал, а спраши­вать было неудобно.

— Как, по-вашему, мосье Рузе, что же с ними могло произойти, с экипажем шхуны? — все-таки не выдержал я.

Секонд перевел мой вопрос и ответ инспектора:

— Пока сказать трудно. Я гадать не люблю, даже на коньяке, не то что на кофейной гуще. Но в наших краях такие загадочные истории случаются. Несколько лет назад, например, примерно так же куда-то исчезли экипаж и пассажиры со шхуны «Джоита» — двадцать пять человек. Шхуну обнаружили в открытом море вполне исправной, но экипаж почему-то покинул ее. Причем, видимо, не в спешке, как эту «Лолиту», потому что навигационные приборы, запасы пищи и пресной воды там были взяты уплывшими в шлюпках членами команды, так же как и все деньги из капитанской каюты и судо­вые документы. Так что, вполне возможно, они вовсе не погибли, а основали новую колонию на одном из бесчисленных островков. Живут там райской первобытной жизнью, плодятся и размножаются, как советует Библия. И вполне возможно, переживут ещё не только нас с вами, но и всё человечество, если оно вдруг затеет атомную войну. Отсидятся на островке и начнут историю заново, положат начало новому человечеству.

— Да вы философ, — сказал Волошин, покачав головой, — веселенькая перспектива.

Секонд перевел его слова французу, тот усмехнулся и продолжал:

— На «Джоите» еще была рация, так что они могли бы подать сигнал бедствия, однако почему-то этого не сделали. Но, к сожалению, радио нет не только на большинстве таких шхун, но и на многих островах, так что мы не могли связаться с ними и выяснить детально, где побывала «Лолита».

Инспектор помолчал, задумчиво разглядывая на свет золотистый коньяк в бокале.

— О! Не уступит нашему прославленному арманья-ку, — перевел Володя его восторженное восклицание.

— Попробуем всё-таки разобраться в том, что же с ней случилось, — продолжал инспектор без особой уверенности, а Володя переводил его слова. — Пока, к сожалению, мы выяснили немного. Капитаном на ней был Луис Френэ, как вы уже знаете. Моряк опытный, хотя и любитель выпить, иногда и подраться. Суперкарго у него служил Томас Даунинг. Вышли они из Папеэте 15 мая, имея на борту, кроме девяти членов команды и кока, ещё около сорока пассажиров.

— Ого! Где же они размещались? — поинтересовался Волошин.

— О, местные жители весьма неприхотливы, — перевел секонд беззаботный ответ француза. — Они могут спать на палубе буквально друг на друге. Были, правда, среди пассажиров и трое белых, помещавшихся, видимо, в одной из кают: миссионер отец Ригэ, плывши на острова Дюк-оф-Глостер, и какие-то два авантюриста, собиравшихся искать клад, якобы зарытый пиратами на каком-то необитаемом острове. Название его они тщательно скрывали. Личность их мы пытаемся выяснить, так же как и точный маршрут «Лолиты». К сожалению, мы пока не знаем и его. Хотя существуют строжайшие требования о том, что перед выходом в море каждый шкипер обязан вывесить расписание рейса на почтамте Папеэте, по-моему, ещё не было примера, чтобы кто-нибудь его исполнил. В крайнем случае вывешивают заведомо лживое расписание, только усложняя нашу работу.

— Почему они так делают? — удивился Волошин:

— Ну, во-первых, один удачный рейс позволяет заработать лишь на копре до двухсот пятидесяти тысяч местных франков. А если тебя опередят, сплаваешь впустую. Понятно поэтому, что каждый шкипер боится, как бы о его маршруте не пронюхали конкуренты и не опередили бы его. А кроме того, помимо вполне легальных товаров, какие они доставляют островитянам, каждая шхуна непременно везет и какую-нибудь контрабанду — вроде спирта, как «Лолита». Литр паршивенького рома стоит в Папеэте сто семьдесят пять местных франков. А перепродают его за шестьсот, а то и тысячу франков, в зависимости от дальности острова. И местные жители смиряются. Они только ворчат, что ловкие шкиперы вдобавок ещё разбавляют ром чаем... Согласитесь, всё это не соблазняет шкиперов извещать власти и своих конкурентов о предполагаемом маршруте плавания. Так что выяснить, куда направляется судно, пожалуй, не легче, чем выведать самые секретные планы Пентагона.

Ободренный нашими улыбками, француз продолжал:

— А как они плавают? Без всяких карт, секстантов и хронометров, предпочитая пользоваться лишь собственным опытом и заветами предков. Примерно так. Капитан говорит рулевому: «Видишь облачко на горизонте? Держи на него». И ложится спать до следующего утра, когда, выйдя заспанным на палубу, отдает новую команду: «Птицы летят в ту сторону? Значит, там земля. Следуй за ними!» А когда на горизонте в самом деле показывается какая-то земля, капитан начинает размышлять: «Что же это может быть? Ага, вон протока, а за ней две скалы. Не иначе как это Таханеа». Или: «На берегу не видно ни единой пальмы. А берег, кажется, южный. Значит, это Тоау». Если же капитан не может понять, куда заплыл, то просто вылезает на берег и спрашивает у жителей острова...

Глотнув еще коньяку, инспектор сказал:

— Известно, что «Лолита» вышла из Папеэте 15 мая. Она побывала на главном из островов Дюк-оф-Глостер, где высадила большую часть пассажиров и взяла немно­го копры, потом на атоллах Хикуфу и Хао. Дальше путь её теряется. Последнее место, где её видели двадцать второго июня, — это остров Моране, или Кадмус, как он обозначен на некоторых картах. Куда она направилась дальше, мы не знаем. Возможно, к архипелагу Мангарева, поскольку спирт ещё не был распродан весь. Но с таким же успехом они могли и отправиться продавать его на Маркизские острова. Как видите, мне приходится решать задачку, состоящую, собственно, из одних неизвестных, — перевел секонд его слова.

— М-да, — посочувствовал Волошин и спросил, незаметно от гостя подмигнув мне: — Скажите, капитан Френэ не был мистиком? Не отличался он особой набожностью и суеверностью?

— Мистиком? — удивился инспектор, когда Володя перевел ему вопрос. — Насколько мне известно, вряд ли. А суеверны, по-моему, все таитяне, хотя и отнюдь не набожны.

— А кок на «Лолите» случайно не был сумасшедшим? — не выдержал я. — Не страдал эпилепсией?

Володя, с трудом сдерживая смех, перевел мой вопрос инспектору.

— По-моему, нет, — ответил тот. — Но почему вас это интересует, господа?

— Скажите ему, Володя, что потом он всё поймет, — засмеялся Волошин. — Скажите, мы готовим ему сюрприз.

— О! — восхитился француз. — Ну, не стану вас задерживать, а то вашему судну и так пришлось изменить курс, таща нам навстречу эту злосчастную «Лолиту», — добавил он, с явным сожалением посмотрев на опустевшую коньячную бутылку и вставая. — Мне бы хотелось лично поблагодарить капитана и обратиться к нему с одной маленькой просьбой. Это возможно?

— Пожалуйста, — сказал Володя. — Я сейчас ему доложу.

— Прошу вас, — коротко поклонился француз. И если можно, принесите, пожалуйста, карту.

Секонд ушел, а мы снова сели в удобные кресла и закурили. Без переводчика нам оставалось лишь обмениваться приветливыми взглядами и улыбаться.

В салон вошел капитан в сопровождении секонда несущего под мышкой толстый сверток штурманских карт. Француз поспешно вскочил и, учтиво склонив голову, поблагодарил капитана за то, что он так любезно согласился отбуксировать «Лолиту» навстречу спасательному катеру. Володя переводил его слова, расстилая карты на столе.

Помолчав, инспектор произнес скорее утвердительно, чем вопросительно:

— Я не сомневаюсь: в вахтенном журнале сделаны все соответствующие записи с того момента, как вы заметили брошенное судно, с точным указанием времени?

— Разумеется, — кивнул капитан.

— Могу я сделать выписки из журнала?

— Пожалуйста.

— А кто в это время нес вахту? — перевел Володя очередной вопрос инспектора и тут же ответил ему: — Я.

Француз что-то обрадованио начал ему говорить, поглаживая по плечу.

Володя кивнул и пояснил капитану:

— Он просит потом разрешения побеседовать со мной отдельно, задать несколько вопросов о деталях встречи с «Лолитой».

— Валяйте.

— Он просит разрешения задать вам несколько вопросов, Аркадий Платонович, — сказал секонд.

— Пожалуйста, переводите.

— Вы обнаружили «Лолиту» шестого июля примерно здесь? — Инспектор ткнул карандашом в голубые просторы на карте.

— Да. Координаты записаны в судовом журнале.

— Это через две недели после того, как она покинула остров Моран, — перевел секонд слова инспектора, задумчиво изучавшего карту. — По прямой от него до места рандеву с вами, примерно, миль двести сорок — двести пятьдесят?

Капитан кивнул.

— Как вы считаете, господа, — повернулся с легким поклоном француз к капитану и секонду, — учитывая, что всё это время стояла почти штилевая погода, могла ли «Лолита» за эти две недели заходить еще куда-нибудь?

— Вряд ли, — ответил капитан, и секонд, переводя его слова, тоже покачал головой.

— Но вы предложите ему, если хочет, ещё посове­товаться со специалистами по метеорологии и океанографии, — добавил капитан. — Скажите, насколько мне известно, профессора Лунин и Суворов заинтересовались маршрутом «Лолиты» и делали кое-какие расчеты.

Секонд перевел слова Аркадия Платоновича французу. Тот обрадованно закивал и начал благодарить.

— Так что побеседуйте с ним, а потом проводите его к ученым. И скажите, что перед отплытием мы его с капитаном буксира приглашаем отобедать, — сказал, вставая и надевая фуражку, капитан. — Приведите его в кают-компанию.

— Есть, Аркадий Платонович! — вытянулся секонд.

Капитан ушел. Француз с Володей уединились в уголке салона. Я, чтобы им не мешать, вышел на палубу. Беседовали они довольно долго, затем секонд проводил гостя к ученым.

Потом я узнал, что Лунин и Суворов подтвердили мнение капитана о том, что «Лолита» вряд ли могла успеть зайти ещё куда-нибудь после острова Моран до того, как её по неведомой причине покинула команда, иначе бы мы с нею разминулись в океане.

— А тебя о чём он допрашивал? — спросил я у Во­лоди.

— Да всё об этом втором суденышке, что виднелось на горизонте, когда я впервые заметил «Лолиту». Чего оно его так заинтересовало? Далеко ли оно было от «Лолиты», в какую сторону направлялось, быстро ли ушло? Пустяки всякие. Пошли обедать, а то кэп всыплет за опоздание.

Мы отыскали на палубе француза и поспешили в кают-компанию, где всё уже давно томились в ожидании. Володя представил гостя.

Негр — капитан буксира торжественно восседал рядом с Аркадием Платоновичем, явно весьма польщенный таким уважением и честью.

Гастон Рузе раскланялся, сел рядом с секондом и только потянулся за селедкой, поданной на закуску, как вдруг попугай, словно обрадовавшись его появлению, громче обычного выкрикнул загадочную фразу.

Инспектор удивленно посмотрел на попугая, потом постепенно веселеющим взглядом на нас — и расхохотался.

— Вы поняли, что он говорит? — спросил Волоши

— Конечно!

— Наконец-то! — облегченно пробасил Макаров. — А то мы все извелись в догадках, что же без конца повторяет проклятая птица. На каком языке она говорит!

— На полинезийском, — ответил инспектор, с трудом сдерживая смех. — На таитянском диалекте.

— А что именно? — с подозрением спросил Влошин.

Инспектор не выдержал и расхохотался вновь.

— О, прошу извинить, — наконец выговорил он. Эта милая птичка, как бы сказать, видимо, большую часть жизни провела в каком-то заведении известного сорта... Назовем его, скажем, пансионом для неблагородных девиц. И, видимо, там она часто слышала и затвердила одно весьма недвусмысленное предложение. Я никак не решаюсь повторить его при дамах.

Когда Володя перевел слова француза, посуда на столах зазвенела от общего дружного хохота, как во время хорошего шторма.

После обильного обеда гость начал торжественно прощаться со всеми и опять раскланиваться и благодарить. Особо он поблагодарил мосье Волошина за столь полное описание всех странностей и загадок, обнаруженных нами на шхуне, и за меры, принятые им, как сказал мосье Кушнеренко, для сохранения всего именно в том положении, в каком оно было найдено, но глаза инспектора при этом откровенно смеялись.

И тут Сергей Сергеевич торжественно протянул ему аккуратно перевязанный пакет.

Француз просиял, вероятно, подумав, что ему презентуют на память, по крайней мере, бутылку так понравившегося коньяка. И тут же сник, услышав слови Волошина, переведенные ему секондом:

— Мы сохранили в холодильнике пробы пищи, оставшейся на тарелках на шхуне. Анализ показал в них присутствие мышьяка.

— О! Благодарю вас, мосье! — перевел секонд ответ инспектора. Но при этом Гастон смотрел на пакет с таким отвращением, что не оставалось никаких сомнений: расставшись с нами, он немедленно вышвырнет его за борт.

А Волошин уже подавал ему довольно пухлую папку, говоря секонду:

— Володя, расскажите ему коротенько о конкурсе, который мы провели, и объясните, что здесь переведенные вами специально на французский язык краткие конспекты историй, сочиненных нашими фантазерами. Может, они ему пригодятся.

Секонд стал объяснять Гастону Рузе, что в папке. У того на лице появлялось выражение возраставшего удивления и тревоги. Посмотрев на папку с явным испугом, он начал что-то тревожно спрашивать у Володи.

— Что его пугает? — спросил Волошин.

— Он говорит: «Надеюсь, никаких историй о космических пришельцах и летающих тарелках, ставших так модными в болтовне об этих треугольниках?» Он не любит научной фантастики.

— Ну, во-первых, это уже фантастика не научная, — засмеялся Волошин. — Но вы успокойте его: все гипотезы, скажите, вполне достоверны.

Гастон Рузе выслушал ответ Володи, с явным сомнением покачал головой, подчеркнуто тяжко вздохнул, но все же сунул папку под мышку.

— Скажите ему также, Володя, что мы будем весьма признательны, если он найдет время хотя бы коротенько сообщить о результатах своего расследования, — добавил Волошин, наслаждаясь растерянностью полицейского. — Там указан мой ленинградский адрес.

Наконец веселый француз со всеми распрощался и направился к трапу вслед за негром-капитаном.

Придерживаясь за поручни, Гастон, смеясь, что-то сказал на прощание. Секонд перевел, тоже засмеявшись:

— Ну что же, как обычно говорят местные жители, когда их за какое-нибудь преступление уводят из зала суда в тюрьму: «Парахи оэ». Это можно перевести так: «Я ухожу, а вы остаетесь...» Счастливого плавания и поменьше загадочных встреч в океане!

Шлюпка отчалила и направилась к спасательному катеру. Мы махали веселому сыщику.

Удастся ли ему разгадать тайну «Лолиты»?

«Богатырь» дал басистый прощальный гудок, и мы двинулись вперед, рассекая форштевнем волны. Свежий ветерок развевал у нас на мачте бело-голубой вымпел с изображением двух перекрещенных якорьков, над которыми было написано: «Академия наук СССР».

А спасательный катер, прощально взревев сиреной, поплыл в другую сторону — туда, где прятался за горизонтом сказочный остров Таити, который мы так и не увидим.

И на буксире за катером, покачиваясь на волнах, уходила от нас «Лолита», так и не открывшая тайны.

Мы провожали её взглядами, пока она не исчезла сверкающей дали — там, где океан незаметно сливается с небом.

— Ну вот и конец детективщике, — с явным сожалением в голосе произнес Волошин. — Океанографы Лунин довольны, тщательно анализируют весь путь «Лолиты». Ее скитания в океане показывают, что система течений тут оказалась гораздо интереснее и сложнее, чем считали прежде. Так что, вполне возможно, «Лолита» наградит океанографов какими-нибудь новыми любопытными открытиями. А вот свою тайну она уносит с собой, её мы так и не узнали... Обидно. Остается только фантазировать и гадать...

На следующий день за обедом Волошин торжественно объявил, что вечером после ужина там же, на палубе, под вертолетной площадкой, будут заслушаны замечания и возражения по рассказанным историям, а затем состоится присуждение премии путем тайного голосования, так что он просит всех приготовиться.

Обед прошел в непривычной тишине. Я несколько раз ловил себя на мысли, что в кают-компании чего-то не хватает.

И вдруг понял: загадочного выкрика попугая! Он как бы то и дело напоминал нам о тайне «Лолиты». А теперь уплыл вместе с нею. Жаль, попугая нам явно не хватало.

После обеда все, конечно, размышляли, какой же из выслушанных нами историй отдать предпочтение за оригинальность выдумки. Решить это было не так-то просто.

Что касается оригинальности выдумки, я, пожалуй пальму первенства всё-таки отдал бы рассказу Бой-Жилинского, несмотря на его зловещую мрачность. Но уж больно драматичными были переживания кока, отравившего в припадке помрачения сознания всех товарищей, побросавшего их тела за борт и ничего не помнящего об этом, растерянно бродящего по пустой шхуне, удивляясь, куда же все могли подеваться, если шлюпка на месте. Не улетели же они в самом деле на небо и не побросались за борт в припадке массового сумасшествия?

Да, это было придумано неплохо. Но и рассказ профессора Карсона не уступит в оригинальности. И кроме того, ведь он в самом деле единственный, в котором так ловко мотивированы и объяснены решительно все загадки.

Интересно, какой истории отдадут предпочтение другие?

А какая из них ближе к истине? Это решить было, пожалуй, потруднее. Никто из нас ведь не знал пока, как и раньше, что же на самом деле произошло на «Лолите». Неужели Волошин прав, и мы в самом деле никогда не узнаем этого? Обидно.

Вечером все торопливо поужинали и поспешили на палубу. Волошин занял место за столиком, посреди которого гордо задирал нос сверкавший, словно и впрямь из чистого золота, бюст барона Мюнхгаузена. Кому он достанется?

— Ну что же, сначала выслушаем замечания по каж­дому рассказу, — предложил Волошин. — Итак, первая история, рассказанная профессором Луниным: о шаровой молнии, принятой суеверными моряками за дьявола. У кого есть по ней замечания и возражения, прошу.

— У меня, разумеется, — поспешно поднялся Макаров, раскрывая блокнот.

— Ну, разумеется, у тебя! Кто же ещё на «Богатыре» страдает в такой степени манией критиканства, — покачал головой Волошин.

Большие друзья, сейчас они предвкушали удовольствие поддеть друг друга, а мы — весёлое представление.

— Мои замечания, — продолжал между тем невозмутимо Иван Андреевич, — общие и примерно одинаковые сразу по двум историям — и по той, что сочинил Андриян Петрович, и, к сожалению, по твоей, Сергей Сергеевич. Так что разрешите выстрелить сразу, так сказать, по двум зайцам или, вернее, уткам.

— Одинаковые возражения против столь разных историй? — переспросил, поднимая брови, Волошин. — Любопытно. Ну что же, пожалуйста. Только не забыта ли вами, уважаемый Иван Андреевич, пословица о тех, кто пытается гнаться сразу за двумя зайцами?

— Нет, не беспокойся, у меня хорошая память.

— Прежде всего я хотел бы задать один вопрос. Андриян Петрович, рассказанная вами история произошла ночью? — повернулся Макаров к профессору Лунину — и зарницы, и сияющие в темноте огни святого Эльма, вся эта чертовщина.

— Да, разумеется, ночью.

— Отлично, — кивнул Макаров и повернулся к Волошину: — И мираж, так напугавший их, что они покинули свою проклятую шхуну, тоже они увидели ночью?

— Ну, допустим.

— Ты, пожалуйста, не увиливай и не пытайся вывернуться задним числом. Огоньки на мачте и в каюте... Ночью?

— Ну ночью.

— Вот вы оба и попались, — торжествующе произнес Иван Андреевич и добавил зловеще: — Только начну я оперировать, пожалуй, с тебя, Сергей Сергеевич

— Пожалуйста, — пожал плечами Волошин. — Валяй выкладывай свои жалкие замечания. Можешь не сомневаться, я отмету их, как пушинку.

— Попробуй. Для начала я, извини за фигуральное выражение, суну тебе под нос две тарелки, согласно подписанному тобою акту обнаруженные в кубрике на столе. Объясни мне, пожалуйста, кто обедает по ночам?

Все расхохотались.

Когда смех притих, Волошин попытался что-то сказать, но Макаров перебил его новыми ехидными вопросами:

— И кто, кроме явных шизофреников, бреется по ночам? Пишет письма в каюте, где, как помечено в подписанном тобою же акте, нет даже лампы? Не говорю уже о том, что в твоей истории, как, кстати, и у Андрияна Петровича, совершенно не нашли объяснения и другие загадочные вещи, отмеченные тобою же в акте. Зачем на палубе валялся топор — я цитирую акт: «со ржавыми пятнами на лезвии, похожими на кровяные»?

— Кок рубил им головы курицам, — поспешно сказал Волошин под общий хохот.

— Допустим, — усмехнулся Макаров. — Но откуда взялся мышьяк в пище, оставшейся на тарелках? Куда подевался молитвенник, с которым не расставался твой набожный капитан? Разве вы обнаружили его в каюте? Почему об этом не упомянуто в акте?

— Капитан выскочил на палубу с молитвенником в руках, — перебил его Волошин. — Разве я забыл упомянуть об этом? И взял его, конечно, с собой в шлюпку.

— А талисман забыл? — насмешливо спросил Макаров.

— И про приоткрытую крышку люка вы забыли, Сергей Сергеевич, — вставил Володя Кушнеренко, давно выжидавший момент.

— Побит, побит, Сергей Сергеевич! — закричали со всех сторон.

— Сдавайтесь!

— Сдаюсь, Жан, с тобой невозможно бороться, — засмеялся Волошин. — Как поется в старой одесской блатной песне: «Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках».

Потом, выждав, когда общее веселье немножко утихнет, Сергей Сергеевич добавил просительным тоном:

— Однако, надеюсь, почтеннейшая аудитория всё-таки учтет оригинальность гипотезы при голосовании?

— Конечно!

— Не сомневайтесь! — послышалось со всех сторон.

— Те же самые замечания относятся и к вашему рассказу, уважаемый Андриян Петрович, — повернулся между тем Макаров к профессору Лунину. — Судовые огни на шхуне, когда мы её встретили, ведь были погашены. И целый ряд деталей: недоеденный обед, прерванное бритье, недописанное письмо в каюте без лампы свидетельствуют, что «Лолиту» покинули днем, а не ночью. Признаете промашку?

Лунин, улыбаясь, развел руками.

— Ладно, перейдем к третьей истории: о коке, мечтавшем стать капитаном и отравившем всю команду в припадке безумия, — объявил Волошин. — Против неё, надеюсь, даже у тебя нет возражений, Иван Андреевич? Ведь твои лаборанты обнаружили в остатках пищи, привезенных с «Лолиты», если не яд рыбы фугу, как предполагал рассказчик, то мышьяк. Что ты на это скажешь?

Макаров с явно показным смирением склонил голову: дескать, крыть нечем.

Но тут неожиданно поднялась сидевшая рядом с ним его жена, Елена Павловна, и сказала:

— У меня есть возражения. Во-первых, морские рыбы содержат в себе природные соединения мышьяка, а человеческий организм способен накапливать его. Это, кстати, до сих пор мешает разрешить давнюю загадку: не был ли отравлен Наполеон? В сохранившихся до наших дней локонах его волос обнаружили мышьяк. Но в таких ничтожных дозах, что невозможно решить: пытались ли отравить императора, как считают некоторые историки, или это просто природный мышьяк, содержавшийся в рыбе, занимавшей основное место в питании пленного Наполеона на острове. Я не понимаю, ты же не мог этого не знать, Ваня, — повернулась она к мужу. — Чего ты смеешься?

— Конечно, знал, — ответил Иван Андреевич.

— Так зачем же ты устроил этот спектакль, так зловеще объявив, будто твои лаборанты обнаружили мышьяк в остатках пищи, привезенных с «Лолиты»? — возмутилась Елена Павловна.

— Чтобы подлить маслица в огонь вашей фантазии. Надо же было помочь Волошину. А все были заинтригованы, сознайтесь.

— Но это нечестно! — Под общий смех Елена Павловна несколько раз стукнула кулачком по широкому плечу мужа и продолжала: — А что касается рыбы фугу, в здешних водах она вообще не водится, только у берегов Японии. Так что отравить ею команду ваш кок, Геннадий Петрович, не мог. Хотя справедливость требует отметить: серьезные отравления могут вызывать около трехсот видов тропических рыб. Вам нужно было выбрать такую, какие обитают здесь. Но я считаю, допущенные ошибки вовсе не снижают оригинальности вашей выдумки.

Елена Павловна села. Сергей Сергеевич хотел что-то сказать, но попросил слова наш терапевт Семен Васильевич Егоров.

Лысый, с брюшком, выглядящий в шортах совсем кругленьким, он целыми днями с деловым видом снует, точно катающийся шарик, по всему судну, хотя вечно жалуется, что у него совсем нет работы и он изнывает, от безделья.

— Деквалифицируюсь я скоро с вами, — мрачно объявляет он и тут же стремительно мчится с озабоченным лицом дальше.

И говорит он быстро, напористо, деловито. Без длинных предисловий Егоров начал и теперь:

— Должен отметить, что рассказ Геннадия Петровича уязвим и с точки зрения медицины. Хотя он и выписал из справочника по неотложной помощи некоторые признаки эпилепсии и довольно ловко вставил их в рассказ, даже специальный термин «плохие дни» упомянул, главный признак этой тяжелой болезни — эпилептиче­ские припадки — он предусмотрительно «забыл». Почему? Да потому, что тогда бы окружающие, конечно, знали о болезни кока и соответственно относились бы к нему как к больному человеку.

Егоров сел.

— Благодарю вас, Семен Васильевич, — сказал Волошин. — Но всё-таки мне кажется весьма справедливым замечание Елены Павловны: все поправки и возражения, какие будут сделаны, касаются лишь достоверности рассказанных историй, их, так сказать, научной обоснованности. Эти уточнения необходимы, но я совершенно согласен с Еленой Павловной: при голосовании за первенство в оригинальности выдумки они учитываться не должны. Ну, с моей гипотезой, к сожалению, Иван Андреевич уже разделался, перейдем к истории, рассказанной профессором Карсоном?

— Прошу прощения, Сергей Сергеевич, — вдруг поднялся дед — старший механик. — Но и у меня есть замечание по рассказу Геннадия Петровича.

— Да? Любопытно. Прошу вас.

— Позвольте узнать, Геннадий Петрович, — наставив на Бой-Жилинского, как пистолет, длинный палец, спросил механик, — почему на обеденном столе, как записано в акте, обнаружены две тарелки с остатками пищи? Если кок всех отравил, как вы утверждаете, и побросал трупы за борт, то с кем же он делил трапезу, перед тем как сбежать с «Лолиты»? Почему на столе оказалась не одна его тарелка, а две? С кем он обедал?

— С привидением, — подал кто-то ехидную реплику.

Другой шутник подхватил:

— С попугаем!

— Ну, Геннадий Петрович о многом забыл: и о дырке в двери, и даже об оловянной лепешке — одной из главных загадок...

— Такую жуткую историю сочинял, до мелочей ли ему было!

Все развеселились. Волошину пришлось наводить тишину. Когда ему это наконец удалось, он сказал:

— Н-да, разве за всем усмотришь. Ладно, теперь перейдем к рассказу профессора Карсона. Уж он-то, мне кажется, неуязвим. Думаю, никто не сумеет ни к чему придраться в рассказанной им истории, настолько она тонко продумана. Ну?

— Он забыл объяснить лишь происхождение зазубрин на форштевне, — сказал чиф, просматривавший записи в блокноте с видом дотошного ревизора. — Как и профессор Лунин, и Геннадий Петрович.

— Ну, это пустяки. Больше ни одного вопроса? Поздравляю, профессор. — Волошин с легким поклоном повернулся к сиявшему англичанину.

Потом он посмотрел на секонда и, потирая руки, зловещим голосом сказал:

— Ну-с, Владимир Васильевич, настало время взяться и за вас. И позвольте начать мне. Хочется расквитаться. Как говорил кто-то из древних: «Ты, Платон, друг мне, но правда дороже». Итак, позвольте у вас спросить: почему на палубе валялся топор со следами крови на лезвии?

— Вы же сами объяснили, Сергей Сергеевич, — насмешливо сказал профессор Суворов. — Повар им курам головы рубил.

— А загадочный кинжал? — сделав вид, что не слышит, продолжал наседать Сергей Сергеевич на секонда.

— Придирки! Придирки! — закричали со всех сторон.

— Он же сказал: порядка не было на шхуне.

Но тут вдруг снова подал голос дед:

— А про лепешку-то из олова вы тоже забыли, Владимир Васильевич. Откуда она взялась в капитанской каюте? И какое могла иметь отношение к мине, попавшей в сети?

Секонд с обескураженным видом молча развел руками.

— И ещё, — вдруг, вставая, решительно сказал капитан и повернулся к секонду. — Есть более существенное возражение, Владимир Васильевич, начисто опровергающее сочиненную вами сказочку. Я не случайно спросил, где и когда вы занимались обезвреживанием мин, попавших в рыбачьи сети. Дело в том, что уже с тысяча девятьсот шестидесятого года практически неизвестно ни одного случая подрыва кораблей на минах. Разумеется, кроме районов, где продолжались военные действия, — побережья Вьетнама и в других местах. Но прочие акватории давно очищены от мин. Тем более невероятно встретить блуждающую мину в здешних водах, Владимир Васильевич напрасно вас пугает. На просторах Тихого океана мины вообще никто не ставил во время второй мировой войны, только в прибрежных узостях и у входов в гавани. И конечно, Владимир Васильевич это прекрасно знает. Ведь знали? — снова повернулся он к секонду.

Тот встал и, понурившись, с видом провинившегося школьника молча кивнул.

— Тогда зачем же вы сочинили сказочку? — наседал на него капитан. — Как говорится, «ради красного словца не пожалею ни матери, ни отца», так? Нехорошо.

Против замечания Аркадия Платоновича возражать, конечно, не приходилось. Но у Володи был такой виновато-смущенный вид, что всем стало его жалко.

— Но теория вероятностей ведь не отвергает такой, хотя и редкостной, возможности, Аркадий Платонович, — пряча улыбку в бороду, пришел на выручку штурману профессор Суворов. — Ведь мог же океан це­лых триста пятьдесят восемь лет носить в засмоленном кокосовом орехе письмо Христофора Колумба, пока оно попало к людям. Почему же не допустить, что одну ми­ну, поставленную где-нибудь у берегов Вьетнама, не занесли ветры и течения в рассказ Владимира Васильевича? Мне лично он доставил большое удовольствие, как, наверное, и многим. Отличная выдумка.

— Ну что ж, — сдаваясь, пожал плечами капитан. — Я просто считал необходимым уточнить. Не знаю, как там по вашим теориям, но практически, повторяю, с шестидесятого года не известно ни одного случая подрыва судов на блуждающих минах в открытом океане. Были, правда, случаи, когда в рыбачьи сети подводные лодки попадали, — добавил он, усмехнувшись.

— Как так? Целая подводная лодка? — недоверчи­во переспросил Волошин.

— Да, — подтвердил капитан. — И не однажды. Одну лодку в шестьдесят третьем году французский траулер выловил. Другую в шестьдесят шестом немецкие рыбаки поймали. Всё в Атлантике. Там же натовских подлодок во время маневров, наверное, больше, чем рыбы, плавает.

— Ну вот видите, Аркадий Платонович, вы сами себя опровергли, — развел руками Волошин. — Если уж подводная лодка может в сети попасть, то поистине справедлива ваша любимая присказка: «В море всё бывает». Так что простим Владимиру Васильевичу его промашку. Рассказ он сочинил неплохой. И не станем терять времени, приступим к голосованию. Выберем счетную комиссию из незаинтересованных лиц, каждый напишет на бумажке, какую историю считает самой оригинальной. Записочки сложим в эту вот кастрюлю. Пока мы перекурим, комиссия подсчитает голоса и объявит имя победителя.

В комиссию вошли первый помощник, судовой хирург Березовский и я.

Сев у столика с бюстом Мюнхгаузена, так и сверкавшим в свете ламп, мы следили, как все, подходя по очереди, бросают в кастрюлю записочки.

Любопытство мое все возрастало. Кто же из рассказчиков окажется победителем? Волошин? Профессор Лу­нин? Наш американский гость?

Наконец мы начали подсчитывать голоса. И знаете, что оказалось?

Наибольшее одинаковое число голосов получил Андриян Петрович Лунин и профессор Карсон.

Волошин не растерялся и объявил, что вручение призов откладывается до завтрашнего обеда.

А на следующий день за обедом он жестом фокусника, показывающего коронный номер, сдернул покрывало, и нашим глазам предстали стоящие рядом на сто­лике два бюста с заносчиво задранными носами. Это был, несомненно, всем хорошо известный с детства знаменитый барон, но немножко разный: один круглолицый и с густыми бровями, точно профессор Лунин, а другой — со шрамом на подбородке, как у профессора Карсона.

Под общие аплодисменты и веселый смех Сергей Сергеевич весьма торжественно вручил сверкающие бюсты победителям, сиявшим, пожалуй, не меньше их, с приложением «полного собрания сочинений» прославленного барона — веселой книги Распе.

А тем временем мы плыли всё дальше, и опять нача­лась будничная научная работа посреди пустынного океана. Снова пошла размеренная, спокойная жизнь по строгому расписанию: ранняя побудка по зычному призыву из динамиков внутрикорабельной связи: «Подъем! С добрым утром, товарищи!», потом утренний душ, завтрак, оперативное совещание, работа в лабораториях, очередная станция.

Кто знает, может, скитания в океане «Лолиты», так загадочно покинутой своей командой, тоже подскажут ученым какие-то новые важные сведения о ветрах и те­чениях?

Ученые занимались исследованиями, а вечерами, чтобы отвлечься, смотрели кино или собирались в «Клубе рассказчиков». Страсти ещё долго не утихали, мы часто вспоминали «Лолиту» и продолжали спорить о её тайне. Опять выдвигались самые фантастические гипотезы насчет загадочного исчезновения её команды. Но я их приводить уже не стану. Этим можно заниматься до бесконечности, как и строить предположения о тайне «Марии Целесты», «Минервы» и других кораблей, чьим загадкам, видно, до скончания дней суждено будоражить фантазию, как и спорам о тайнах Бермудского треугольника. Так уж устроены мы, что всегда жаждем тайн. А что с пропавшими командами этих судов произошло на самом деле, океан нам, наверное, уже никогда не откроет.

Снова мы часами стояли на носу или на корме, без­думно провожая взглядами убегающие к горизонту пенистые, постепенно успокаивающиеся валы. И, признаться, не однажды я ловил себя на мысли: а всё-таки жаль, что не покачиваются вечерами плавно за кормой, над черной водой загадочные огоньки «Лолиты».

Не раз я заставал на корме и стоящего, опершись од­ной ногой на перекладину леерной стойки, капитана, то­же смотревшего вдаль. В сетчатой рубашке с короткими рукавами, в тренировочных брюках и тапочках, Аркадий Платонович в такие минуты особенно напоминал простого бухгалтера в отпуске, а не много повидавшего, плавая по всем морям, капитана. Иногда он даже не замечал, увлекшись думами, что давно погасла его трубка, и посасывал её машинально, как пустышку.

И не раз мне хотелось узнать, о чём же может думать капитан, стоя вот так на корме и глядя в воду, вспененную винтами «Богатыря»?

И вдруг однажды Аркадий Платонович словно догадался о моём желании и неожиданно произнес, бросив на меня задумчивый взгляд через плечо и снова повернувшись лицом к океану:

— Вы думаете, это Александр Грин выдумал алые паруса? Задолго до него, ещё в средние века, на кораблях делали паруса яркими, цветными — алыми или синими.

— Зачем?

— Чтобы не так скучно было плавать месяцами, а то и годами вдали от дома, — не оборачиваясь, пояснил капитан. — Под серыми-то скучнее. Так что алые паруса вовсе не сказка. И придумали их морячки, не писатель.

И снова он замолчал, глядя вдаль и посапывая давно погасшей трубкой.

Что заставило капитана вдруг вспомнить про алые паруса? Может, внезапно нахлынувшая тоска по дому, по родным и близким, которых не видел он так давно? Или усталость от долгого плавания, только кажущегося спокойным и однообразным до монотонности, а на самом деле в любой момент способного прерваться налетевшие тайфуном, штормом, столкновением с полузатопленным судном в ночной темноте или какой-нибудь иной бедой, по-прежнему, как и много веков назад, подстерегающей плавающих в океане? Или просто он испытывал гордость за моряцкую выдумку, не уступающую писательской фантазии?

Расспрашивать Аркадия Платоновича было неудобно. И мне оставалось только, как и раньше, гадать, о чём же он может думать, провожая взглядом убегающие к горизонту пенистые валы.

Прошло немало времени. Наша экспедиция давно закончилась. Мы вернулись в Ленинград. Я уже был занят иными мыслями и заботами, начинал помаленьку забывать о «Лолите» и смирился с тем, что загадка её так и останется неразгаданной.

Как вдруг зимним вечером, когда наша встреча с покинутой шхуной в пустынном тропическом океане казалась уже совсем нереальной и словно пригрезившейся мне, позвонил Сергей Сергеевич Волошин и сказал:

— Ну, Николаевич, а наш друг Гастон-то Рузе всё-таки не обманул. Прислал письмо, как и обещал.

— Ну да?!

— Да-с. И в этом письмеце ни больше ни меньше как разгадка тайны «Лолиты».

— Не может быть! — вскрикнул я

— Вы, кажется, меня оскорбляете недоверием? — возмутился Волошин. — Хватайте такси, приезжайте и убедитесь.

Вскоре я уже был у Сергея Сергеевича. Он провел меня в кабинет, где я увидел на столе весь измятый конверт с адресом на французском и русском языках и пестрыми таитянскими марками, письмо инспектора, тоже весьма измятое, но довольно объемистое, а значит, подробное, как я успел заметить с первого взгляда, и аккуратную стопочку листов с перепечатанным переводом.

— Предупреждаю, переводил письмо один мой аспирант, — сказал Сергей Сергеевич. — В области техник подает большие надежды, прямо будущий Эдисон. Но тонкостям и красотам родного языка, к сожалению, глуховат. Не удивляйтесь, что вам попадется немало выражений, несколько странных для француза.

— Ясно, — сказал я, склоняясь над переводом письма.

— Ну ладно, читайте, а я пойду сварю кофейку. Или вы предпочитаете какое-нибудь экзотическое герба-мате, чай по-аргентински? Могу сварить и его.

Я только отмахнулся от Сергея Сергеевича, и он, посмеиваясь, вышел из комнаты. А я начал читать:

«Дорогой мосье Волошин! Дорогие дамы и господа — все, с кем я имел удовольствие так приятно и романтически познакомиться посреди Тихого океана.

Не знаю, когда доберется до вас моё послание — да дойдет ли вообще, — но должен сказать, я виноват в его задержке лишь частично. Пожалуй, не меньше половины и вы сами: тем, что так безбожно задурили мне голову совершенно фантастическими версиями насчет того, куда могла подеваться команда шхуны...»

«Задурили», машинально отметил я, прелестное, чисто французское слово. Н-да, переводчик, конечно, оставляет желать много лучшего.

«...Потом появились и здесь местные фантазеры не хуже ваших, якобы спасшиеся с «Лолиты» и знающие, что произошло с её экипажем. Разумеется, никакого отношения к «Лолите», как выяснилось, они не имели. Всегда находятся люди, желающие попасть в газеты и прославиться любой ценой. Но всё равно мне пришлось проверять их выдумки, и на это, как вы понимаете, к сожалению, тоже ушло время, я всё не мог вам написать.

Кстати, чтобы немножко отомстить за то «засорение мозгов», какое вы произвели вашими сочинениями, я приведу парочку выдумок этих «очевидцев».

Один из них, например, заявил, будто среди пассажиров «Лолиты» оказалось несколько тайком пробравшихся прокаженных. Когда их разоблачили и, опасаясь заразы, хотели попросту вышвырнуть за борт, они подняли мятеж, устроили на судне настоящее сражение и перебили не только всех членов команды, но и здоровых пассажиров. А трупы побросали за борт акулам. Потом отметили свою победу, выпив спирту из бочонка. Но, протрезвев, испугались возмездия, сели в шлюпку и, покинув шхуну, поплыли к ближайшему атоллу, возле которого она как раз проходила.

Неплохо придумано, верно? Жаль только, следов этого невероятного побоища почему-то совсем не осталось на шхуне. Да и почему бы мятежникам, покидая судно, его основательно не пограбить? Как говорится «семь бед — один ответ». А они даже золотые часы не прихватили из капитанской каюты. К тому же сочинитель, заезжий француз, не учел, что местные жители относятся к прокаженным весьма спокойно и вовсе не чураются их.

Другой фантазер — из адвентистов седьмого дня — кричал на всех перекрестках Папеэте, будто он был пассажиром на «Лолите» и стал свидетелем чуда. Несмотря на все его увещевания, матросы постоянно играли в карты, пили спирт и сквернословили. Тогда он обратился с горячей молитвой к господу, и тот услышал её. Господь покарал нечестивцев, лишив их, как полагается, разума: побросав карты, гитару и аккордеон, все члены команды кинулись за борт. Последним с душераздирающим криком прыгнул в океан капитан, и его тут же сожрала громадная акула.

Адвентист же не пожелал оставаться на проклятом судне. Он сел в шлюпку и отдался на волю господа, который чудесным образом и доставил его благополучно домой, в Папеэте.

На моё первое же замечание, что у сочинителя этой истории ведь есть несомненное алиби, ибо по крат мере десяток людей видел его в те дни, когда он якобы странствовал на «Лолите», преспокойно шляющимся по улицам Папеэте, и на мою просьбу объяснить это противоречие наглец, нимало не смутившись, ответил: «В Папеэте находилась лишь моя телесная видимость, оболочка, душа же моя была на «Лолите»...»

Как видите, и у нас умеют неплохо фантазировать. Ну а теперь, когда я немножко расквитался, засорив вам головы нашими местными выдумками, изложу коротко мою собственную версию. Разумеется, она далеко уступает в красочности историям, сочиненным вашими учеными, но, как мне, во всяком случае, казалось, выглядела гораздо правдоподобнее и убедительнее, ибо я исходил из знания местных условий и понимания психологии местного населения, хотя, к сожалению, весьма, разумеется, неглубокого и относительного.

Я считал, на «Лолиту» напали пираты, не успевшие её ограбить лишь потому, что вы их вспугнули.

Возможно, вы мне не очень поверите, но пиратство, к сожалению, процветает и поныне, особенно в проливах между бесчисленными островками Малайского архипелага (возможно, вы слышали хотя бы о знаменитой мадам Вонг). Случаются иногда нападения пиратов на суда и в наших краях, хотя, к счастью, гораздо реже, чем в том же прославленном Бермудском треугольнике.

Приведу лишь один печальный пример. Несколько лет назад тут у нас бесследно исчезла английская шхуна «Белла», тоже собиравшая копру, странствуя без утвержденных расписаний от острова к острову. Мы пробовали её искать и на буксирном катере, и даже наняв гидросамолет, хотя он принадлежит частному лицу, заламывающему по шестьдесят пять тысяч франков за один час полета. Разумеется, были оповещены о её исчезновении и все суда в этом районе Тихого океана. Но никаких следов шхуны обнаружить не удалось, её исчезновение так и осталось загадкой. Решили, будто она погибла со всей командой во время тайфуна.

Только через три года японская полиция случайно арестовала двух гангстеров, подозревавшихся, кроме прочего, и в связях с пиратами. Во время допросов они, стараясь выторговать себе снижение наказания, рассказали, будто слышали от участников этой операции, что «Беллу» захватила одна из пиратских шаек. Они даже утверждали, что всех членов экипажа и пассажиров после ограбления перебили, кроме двух женщин — Анны Вертон и Луизы Макдорман, проданных в рабство на один из островков, служивших пиратам базой.

По наведенным справкам, две эти женщины действительно числились среди пассажиров «Беллы», так что рассказу гангстеров, видимо, можно верить. Но названия острова, где якобы находятся в плену у пиратов несчастные женщины, они не знали или побоялись сообщить, опасаясь мести преступных коллег.

Мы пытались разыскать этот остров, но безуспешно. Вы прекрасно знаете, что островков и атоллов у нас тут столько, что обследовать их потруднее, чем обнаружить иголку в стоге сена. Так что, вполне возможно, несчастные пленницы до сих пор изнывают где-то на одном из островков в гареме пиратского вожака.

Вероятно, жертвой пиратов стала и шхуна «Моника», тоже исчезнувшая бесследно несколько лет назад. На ней была рация, и она поддерживала связь с портом Нумеа, куда направлялась. И вдруг связь прервалась буквально на полуслове, словно на радиста кто-то внезапно напал. И с тех пор «Моника» бесследно пропала. Вполне возможно, после ограбления она была кому-то продана пиратами и теперь спокойно плавает, слегка переделанная и под иным именем где-нибудь в Средиземном море.

Так что, как видите, для выдвижения такой версии основания у меня были. А подсказало мне её возможность сделанное мимоходом замечание вашего второго штурмана мосье Кушнеренко о каком-то судне, которое он, стоя на вахте, заметил неподалеку от «Лолиты когда впервые обратил внимание на странности в движении этой шхуны.

Мосье Кушнеренко не только в совершенстве знает французский язык и весьма остроумен, так что беседы с ним доставили мне большое удовольствие, что я прошу вас, если можно, ещё раз передать ему вместе с моей благодарностью и самыми лучшими пожеланиям Кроме того, он ещё и человек весьма наблюдательный и дисциплинированный, что чрезвычайно важно для моряка (и, несомненно, в самое ближайшее время поможет ему стать превосходным капитаном, чего я от души желаю). Он не только заметил судно возле «Лолиты», но и сделал пометку в судовом журнале. А затем запомнил, что это судно, после того как «Богатырь» направил: к «Лолите», чтобы выяснить, почему она не отвечает на сигналы и движется как-то странно, это судно поспешило уйти, скрылось за горизонтом. Обо всём этом мосье Кушнеренко рассказал мне в беседе, которой я его утомил.

Но это-то его наблюдение, которому никто из вас не придал значения, и подсказало мне мою версию. Видимо, так поспешно скрывшееся судно было пиратским. Они только что напали на «Лолиту», начали её грабить, открыли трюм и, возможно, хлебнули на радости немного спирта.

Свидетелей этих событий, разумеется, к сожалению, не осталось. Но вы наверняка потребуете от меня обоснования моей версии, как и от всех ваших рассказчиков, сочинивших такие занимательные истории. Следую их примеру.

Прежде всего меня заинтересовал кинжал, валявшийся на палубе. (Кстати, это вовсе не малайский крис, а непальский кукри.) Это довольно необычное оружие для наших краёв.

Полинезийцы слишком ленивы и добродушны, чтобы заниматься пиратством. Стянуть что-нибудь, что плохо лежит, ещё куда ни шло. А пиратство дело для них слишком хлопотливое, да и опасное. Им занимаются в основном китайцы, индонезийцы, индийцы (в том числе и непальцы) — их немало у нас на островах.

Я проверил наиболее подозрительные пятна на палубе. Некоторые из них оказались действительно кровавыми — от кур и животных, которых тут резали, чтобы отправить в котел.

Однако возле штурвала я обнаружил на палубе пятно от человеческой крови — и притом довольно большое и свежее, — пролитой совсем недавно.

Ещё доказательства грабежа: пытались взломать денежный ящик, но не успели.

Кроме пулевой пробоины в окне капитанской каюты, я обнаружил два свежих следа попадания пуль в верхней части задней мачты, в так называемой грот-стеньге, стреляли тоже из пистолета двадцать второго калибра.

Капитан Френэ, даже будучи таким пропойцей, каким его изобразил в своем рассказе профессор Лунин, вряд ли бы допустил, чтобы осталась открытой крышка трюма, где находились бочки со спиртом. Ведь это был товар, и притом весьма ценный. Его наверняка оберегали. Сдвинуть крышку трюма и оставить её незакрытой могли только посторонние и в спешке.

Что произошло дальше, как мне представляется?

Только пираты начали обшаривать шхуну, как вдруг появились вы. Что им оставалось делать? Забрав всех членов команды и пассажиров «Лолиты» к себе на борт, чтобы они не подали вам какого-нибудь знака, пираты решили на время отойти немножко в сторонку и переждать, пока вы проплывете мимо. (Возможно, они даже оставили на борту одного из своих матросов. Потом, когда дело неожиданно повернулось совсем не так, как ожидалось, он незаметно прыгнул в воду и поплыл к своей шхуне, и его подобрали.)

Расчет пиратов был логичным. Если бы даже с большого пассажирского лайнера, за какой они приняли ваше судно, и заметили «Лолиту», заинтересовались, почему шхуна движется так странно и не отвечает на сигналы, и даже подошли бы к ней и обнаружили, что на борту нет ни единого человека, брать бы её на буксир и менять курс, чтобы доставить грязную посудину в ближайший порт, конечно бы не стали. В лучшем случае порадовались бы неожиданному приключению, раструбили на весь мир об очередной «загадке океана», чтобы привлечь побольше туристов на роскошные лайнеры своей компании, и сообщили бы в Папеэте координаты шхуны. И преспокойно поплыли дальше.

А тогда пираты, выжидавшие на горизонте, спокой­но бы вернулись и докончили ограбление шхуны.

Они не учли одного: что ваш замечательный «Богатырь» был советским экспедиционном судном. И что вы пойдете даже на то, чтобы изменить курс и план научных работ и любезно отбуксировать «Лолиту» навстречу нашему спасательному катеру.

Это спутало карты пиратов. И проклиная вас на всех наречиях (в чем я совершенно уверен, зная немножко этот народец), они были вынуждены убраться восвояси, что не преминул отметить в судовом журнале наблюдательный и пунктуальный на моё счастье вахтенный штурман мосье Кушнеренко.

Команду же «Лолиты» пираты, вероятнее всего, прикончили, как и экипаж «Беллы», чтобы не осталось свидетелей. Так что искать капитана Френэ и его людей считал безнадежным занятием. Свидетелей преступления наверняка не осталось.

Сознаюсь честно: я сам видел в своей версии нема уязвимых мест. Почему, например, пираты не украли часы с капитанского стола? Их так легко было мимоходом сунуть в карман. Почему вообще они, забрав членов команды «Лолиты» к себе на борт, чтобы те не подали вам сигнала о помощи, не оставили взамен на шхуне своих людей? Те бы любезно ответили вам, что у них всё в порядке, только небольшая поломка мотора, и в помощи они не нуждаются. И вы бы проплыли мимо даже не подозревая, что столкнулись с пиратами.

Но по собственному опыту я знаю, что почти в каждой версии всегда остаются какие-нибудь пробелы, так и не нашедшие объяснения «белые пятна», тем более при расследовании столь необычной истории, как загадочно исчезновение экипажа «Лолиты». На них следователю приходится закрывать глаза.

Не мог же я, согласитесь, всерьёз доложить начальству одну из версий, сочиненных вашими учеными: будто моряков прогнала с «Лолиты» шаровая молния, принятая ими за дьявола, или что всех отравил и побросал за борт рехнувшийся кок в приступе помрачения сознани и последовавшей полной амнезии, или их в шутку похитили «ластоногие» пловцы? Вы представляете, как бы на меня посмотрело и что бы сказало мое строгое начальство?!

Так что версия насчет пиратов, при всей уязвимости, всё-таки оставалась, по-моему, самой реальной. Я мог доложить её начальству, и оно бы меня наверняка похвалило за оперативность. Дело об исчезновении экипажа «Лолиты» было бы закончено и положено в архив, к удовольствию обитающих в нем мышей.

Но я ошибся! Представьте мое изумление, когда мне вдруг неожиданно сообщили, будто в одном из кабаков Паго-Паго на Самоа видели Иотефа — матроса с «Лолиты»!

Признаться, я сначала не поверил. Но через несколько дней уже от другого человека, вполне заслуживающего доверия, услышал о том же. Тогда я вылетел в Паго-Паго. И представьте: в первый же вечер в заведении мадам Куок, называемом «Голубой мотылек», я действительно встретил этого Иотефа! Он был не только жив и невредим, но и сильно пьян. Это исключало всякие сомнения, будто передо мной призрак, ибо, насколько мне известно, никто ещё не встречал пьяных привидений.

Спьяну он пытался рассказать мне ещё одну сказочку о том, будто на «Лолиту» напали пираты и всех до единого перебили, а спасся лишь он одни благодаря своему исключительному мужеству. Но, проведя ночь в каталажке и протрезвев, утром он рассказал мне, что же случилось на самом деле».

Сергей Сергеевич поставил на стол подносик с разлитым уже по чашкам кофе. Не отрывая глаз от рукописи, я взял чашку и продолжал читать, прихлебывая маленькими глоточками крепчайший кофе, какой умеет готовить только Волошин.

«Вы знаете, в чем заключалась наша общая ошибка? В том, что все мы, включая, к сожалению, и меня, в своих версиях о том, что произошло с командой «Лолиты», исходили из казавшегося бесспорным предположения, будто они стали жертвами какого-то преступления или стихийного бедствия.

На самом же деле они вовсе не жертвы! Они попытались прибрать к рукам чужое добро и были наказаны: божественным провидением или судьбой — это уж волен решать каждый в зависимости от своих убеждений.

Итак, вот что рассказал мне Иотефа. «Лолита» уже действительно заканчивала рейс и, выйдя двадцать второго июня с острова Моране, собиралась зайти лишь на островок Рапа, чтобы сбыть контрабандный спирт, купить, если удастся, ещё копры и возвращаться в Папеэте, куда они торопились к празднику 14 июля — дню взятия Бастилии, самому любимому и веселому на наших островах.

К тому времени на шхуне оставался лишь один пассажир, севший на острове Тематанги. Он был белый, американец. Фамилия его, к сожалению, осталась Иотефе неизвестна, знает лишь, что его звали Томом.

Американец, судя по словам Иотефа, был весьма темной личностью, прожженным авантюристом и пройдохой. В покер он всех обыгрывал, так что после нескольких партий его отстранили от игры (тут, как видите один из ваших рассказчиков, кажется, опять-таки профессор Лунин, оказался прав, угадав характер пассажира-авантюриста).

Он не расставался с пистолетом (кажется, испанским «старом» двадцать второго калибра) и хвастал меткой стрельбой. И, действительно, как рассказывав Иотефа, несколько раз, выхватив пистолет, просто та от скуки, с одного выстрела поражал чаек, появлявшихся вблизи шхуны (прошу запомнить эту деталь, он окажется весьма важной для дальнейшего и, кстати по-моему, явно не придумана задним числом и подтверждает, что Иотефа не сочинил свою историю)...

А если чаек не оказывалось, проходимец стрелял просто в верхушку мачты: вот откуда на грот-стеньге взялись свежие пулевые следы, озадачившие меня и наведшие на ошибочную мысль, будто «Лолита» подверглась обстрелу и нападению пиратов.

К сожалению, в наш разрекламированный «рай» стремятся не только туристы, приносящие хотя бы немалый доход, но и такие «черти» — всякие темные личности, а то и настоящие гангстеры, доставляющие немало хлопот мне и моим коллегам. Сейчас мы пытаемся выяснить, что это был за человек, хотя шансов, как вы понимаете, у нас маловато: обратно пропорционально количеству людей в Штатах, носящих имя Том...

Итак, старенький мотор деловито стучал. «Лолита» спокойно плыла по океану, и на борту её царила примерно та идиллическая обстановка, какую так верно описал в своем рассказе, кажется, профессор Карсон.

Трое матросов, в том числе и наш Иотефа, всю ночь играли на баке в карты с капитаном Френэ и так увлеклись, что не заметили, как наступило утро и в лампе выгорел весь керосин. Их развлекали песенками и игрой на гитаре и аккордеоне молодой матрос Пени и Вишва, кок-непалец (ему-то и принадлежал кукри, тоже введший меня в заблуждение. Замечу, кстати, что кок не отличался аккуратностью, бросал свой кинжал и топор где попало, но вовсе не был сумасшедшим, отличался веселым нравом и неплохо готовил, по словам Иотефа).

Остальные матросы кто наблюдал за игрой, кто досыпал, валяясь на циновках. Все только что позавтракали. Рулевой Темоу томился у штурвала, завидуя игрокам. Суперкарго брился в кубрике. Отлученный от игры авантюрист сидел в каюте и начал от скуки писать письмо жене (недоконченная фраза, видимо, написана им).

Всё шло тихо и мирно. Как вдруг рулевой закричал, что видит справа по борту тонущую шхуну. Все вскочили и бросились к штирборту. Действительно, на горизонте виднелось судно, почти лежавшее на левом борту.

(Кстати, ваши ученые оказались совершенно правы. Судя по словам Иотефа, полузатопленную шхуну они встретили примерно в той точке, откуда, по расчетам ваших ученых, «Лолита» начала странствие без команды, — пользуюсь случаем ещё раз поблагодарить уважаемых профессоров за квалифицированную консультацию.)

Капитан Френэ приказал повернуть к шхуне. Она называлась «Санта Фе». На палубе её никого не было.

Френэ приказал выключить мотор, спустить шлюпку. В неё попрыгали все, включая и пассажира-авантюриста. На «Лолите» остался лишь рулевой Темоу.

Подплыв к полузатопленной шхуне, рассказал мне Иотефа, они все осторожно взобрались на её накренив­шуюся палубу. Шхуна, видимо, попала в жестокий шторм, получила пробоину. Команда, вероятно, посчитала, что она вот-вот затонет, и поспешила покинуть её.

Но шхуна не затонула. В её носовом, частично затопленном трюме оказались строительные материалы и доски. Они и придали судну дополнительную плавучесть. В кормовой же трюм вода вообще не попала. В нем была насыпана пшеница, а под ней обнаружили несколько мешков с котиковыми шкурами — видимо, купленными у браконьеров и вывозившимися контрабандой.

Обрадовавшись неожиданной добыче, все ринулись сначала обшаривать каюты и полузатопленный кубрик, спеша забрать все, что не успели захватить матросы, покидая тонущее, как им казалось, судно.

В это время оставшийся на «Лолите» рулевой Темоу, дурачась, как уверяет Иотефа, закричал, что требует себе тройную долю всего, что они найдут, и при том самые ценные вещи, иначе он сейчас поднимет паруса или заведет мотор и уйдет в Папеэте один, оставив их на тонущей шхуне.

Капитан Френэ прикрикнул на него и велел завести мотор и подойти поближе к тонущей шхуне, чтобы они смогли выгрузить из её трюмов и перевезти к себе на шлюпке, что успеют. Но Темоу продолжал дурачиться, рассказывает Иотефа. Он со смехом поднял грот, делая вид, будто в самом деле хочет уплыть, оставив товарищей на полузатопленной шхуне.

Все заорали, чтобы он перестал валять дурака, спустил парус и не задерживал переправу неожиданно доставшегося груза, потому что «Санта Фе» в любой момент может потерять остойчивость и перевернуться.

Как уверяет Иотефа, все они были абсолютно уверены, зная его веселый нрав, что Темоу только дурачится. Темоу вовсе не собирался бросить их, считает Иоте­фа. Он бы сделал поворот и подошел к «Санта Фе», как требовал капитан.

Не знал этого лишь белый авантюрист. Он принял угрозу Темоу всерьез.

И нервы у него не выдержали.

Никто и опомниться не успел, как он выхватил пистолет и, потеряв всякое соображение, дважды выстрелил в Темоу!

Стрелок же он, как уже говорилось, был меткий и не промахнулся. (Вот откуда взялись на палубе возле штурвала привлекшие мое внимание пятна недавно пролитой человеческой крови. Но я дал им совсем иное ис­толкование!)

Бедный Темоу схватился за простреленную грудь, отшатнулся — и свалился за борт...

А неуправляемая «Лолита» начала уходить под парусом всё дальше от полузатопленной шхуны, с палубы которой матросы провожали её ошеломленными взглядами. Они ещё не могли осознать толком, что произошло, но уже понимали, что догнать на тяжелой шлюпке убегающую «Лолиту» им не удастся...

Видите, я тоже невольно стал выражаться стилем ваших рассказчиков, так они затуманили мне голову. Постараюсь продолжать с протокольной деловитостью, более подходящей для полицейского инспектора.

О дальнейших событиях Иотефа рассказывал довольно сбивчиво, явно стараясь кое о чем умолчать или солгать. Похоже, рассвирепев, они тут же едва не выбросили за борт авантюриста, так глупо застрелившего шутника Темоу, но, видимо, побоялись его пистолета.

Потом, рассказывает Иотефа, капитан Френэ начал осматривать шхуну, чтобы выяснить, как долго она ещё продержится на плаву и можно ли на ней добраться до какого-нибудь острова или атолла. Он решил, что надежнее покинуть шхуну и плыть к ближайшему островку в шлюпке.

Они взяли с тонущей шхуны только мешки с мехами, с трудом выкопав их из пшеницы, уселись в шлюпку и поплыли на северо-запад, надеясь за несколько дней добраться до одного из островков.

О том, что произошло далее, Иотефа начал уже окончательно темнить. Он уверял, будто через несколько дней белый авантюрист сошел с ума от солнечного удара и, схватив неожиданно топор, начал замахиваться на гребцов. А когда топор попытались у него отнять, он якобы взял да прорубил большую дыру в днище шлюпки. В пробоину хлынула вода, шлюпка стала тонуть. Все они очутились в воде и, держась за обломки, поплыли. Сначала плыли все вместе, но затем ветер и течения начали их постепенно относить друг от друга.

История с сумасшествием белого авантюриста вызывает большие сомнения. Но матрос упорствует в показаниях, и придется, видимо, принять его версию, поскольку других свидетелей того, что же на самом деле произошло в шлюпке, нет, во всяком случае, пока.

Я подозреваю, они просто захотели избавиться от этого пассажира, справедливо считая, что именно по его вине очутились на шлюпке в открытом море, после того как он подстрелил рулевого. Видимо, завязалась ссора, потом драка. Вполне возможно, пистолет у него отняли, и он действительно схватил топор. Но, видя, что его всё равно застрелят или просто вышвырнут за борт и ему не миновать гибели в акульей пасти, проходимец решил напоследок прихватить с собой и остальных — и в самом деле прорубил дыру в днище шлюпки.

Он только не учел, что все полинезийцы — отличные пловцы и, очевидно, знают какой-то секрет, поэтому акулы их не трогают. Наверняка американец погиб первым. А остальных, видимо, как рассказывает Иотефа, постепенно унесло в разные стороны. Во всяком случае, как он уверяет, проплыв три дня, держась за доску от шлюпки и прикрыв от солнца голову набедренной повязкой-пареу, Иотефа увидел на горизонте кроны пальм и направился в ту сторону.

Это оказался небольшой атолл с десятком кокосовых пальм. На нём, ловя рыбу, черепах, крабов, снимая кокосовые орехи, которые обеспечили бы его не только пищей, но и питьем, добывая огонь трением веток (этот метод «огненного плуга» известен всем полинезийцам), Иотефа мог бы прожить до глубокой старости, не испытывая ни голода, ни жажды — только скуку. Но на его счастье примерно через неделю (счет времени местные жители ведут весьма приблизительно) он заметил на горизонте шхуну. Тогда Иотефа влез на самую высокую пальму и стал размахивать своим красным пареу, словно флагом. Его сигнал, по счастью, заметили, подошли к атоллу и спасли его.

Спасшая его шхуна называлась, как он сказал, «Мауру». Мы допросили её капитана, и тот подтвердил, что они действительно подобрали Иотефа на безымянном атолле.

Что касается остальных членов экипажа, их судьба пока неизвестна. Вполне возможно, кто-нибудь тоже околачивается по многочисленным кабакам на Самоа, Фиджи или даже на Гавайях или плавает уже на дру­гих судах, забыв о приключении, пережитом на «Лолите». Или же некоторые из них, как я вам говорил, вполне возможно, сидят на одном из бесчисленных островков. Кончится тем, что они захватят подошедшую к острову какую-нибудь яхту с богатыми американскими туристами, мужчин перебьют, женщин заберут в плен, сами станут пиратами и положат основание новой колонии...

Пробовали их искать в том районе, где произошла злосчастная для них встреча «Лолиты» с полузатопленной шхуной, даже зафрахтовав за бешеную сумму гидросамолет. Но поиски не дали никаких результатов.

Мы навели справки и выяснили, что чилийская шхуна «Санта Фе» действительно потерпела крушение во время сильного шторма примерно за три месяца до этого у одного из островов Хуан-Фернандес. Она налетела на риф, получила пробоину, стала тонуть, и команда поспешила её покинуть. Часть матросов погибла, остальным во главе с капитаном удалось выбраться на берег.

Шхуну же, быстро погружавшуюся на их глазах, унесло в открытый океан. Они считали её погибшей, но, как видите, ошиблись. Совпали и сведения о грузе, находившемся на «Санта Фе», так что Иотефа, несомненно, не сочинил свою историю — разве лишь некоторые детали.

Мы посоветовались со специалистами, и они объяс­нили, что «Санта Фе» вполне могла перевернуться и затонуть окончательно вскоре после того, как матросы с «Лолиты», обшаривая ее, открыли трюмы. Особенно опасно, по словам специалистов, тревожить в подобных случаях именно сыпучие грузы вроде зерна. А матросы с «Лолиты» переворошили его, выкапывая из пшеницы мешки с мехами. Так что капитан Френэ показал себя опытным моряком, предпочтя покинуть опасную шхуну, пока она не перевернулась.

А она, видимо, действительно вскоре после этого за­тонула, поэтому нам и не удалось обнаружить никаких следов её в том районе, где предположительно произошла её встреча, с «Лолитой».

Так что, по-моему, рассказу Иотефа можно в основном верить. Однако всё равно в истории «Лолиты» остается немало темного, и, боюсь, уже навсегда.

В заключение постараюсь ответить на вопросы, какие, видимо, у вас наверняка возникнут, судя по тому, что некоторые вещи показались вам загадочными, как отмечено в акте и занимательных рассказах.

Люк трюма, где хранился спирт, как утверждает Иотефа, капитан приказал приоткрыть сам, опасаясь, как бы в нём не накопились винные пары из вскрытого бочонка. В жару это могло грозить взрывом. (Обидно, но вынужден признаться, что не учел этой тонкости, не будучи знатоком особенностей перевозки различных грузов.)

В тарелки с недоеденным завтраком кок никакого яда, конечно, не подсыпал и просто не удосужился их убрать, спеша на палубу к игрокам в карты. Брился, как я, кажется, уже упоминал, суперкарго и действительно вроде выскочил на палубу недобритым, услыхав о появлении полузатопленной шхуны.

Нактоуз был поврежден, по уверениям Иотефа, ещё прежде, несколько лет назад, когда у них на судне служил матрос, страдавший запоями и пытавшийся взломать компас, чтобы опохмелиться налитым в него спиртом.

Дырка в стекле капитанской каюты действительно результат пулевой пробоины, но также старой, ещё давних лет, как и вмятины на денежном ящике. (Кстати, в нём оказалось около двухсот тысяч местных франков. Продав ещё копру, Френэ неплохо бы заработал на этом рейсе, не повстречай на свою беду злосчастную шхуну и не попытавшись её ограбить.)

А отверстие в двери сделали специально по приказу капитана, чтобы в каюте было не так душно.

Как видите, все загадки объясняются совершенно буднично и прозаически.

Да, остается ещё самое загадочное: лепешка застывшего олова на жестяном подносике в капитанской каюте. Боюсь, она так и останется необъясненной. Увы, ничего не попишешь: так всегда бывает в жизни в отличие от детективных романов, где под конец непременно разъясняются все загадки.

Вот, пожалуй, и всё. Мне остается лишь ещё раз поблагодарить всех вас за помощь, какую вы оказали нам в разгадке тайны злосчастной «Лолиты», и от души пожелать вам всего наилучшего.

Искренне ваш Гастон Рузе.

P.S. Да, чтобы закончить всё-таки эту запутанную историю не точкой, а многоточием и дать новую пищу для выдумки вашим фантазерам, сообщаю под занавес последнюю новость. Три дня тому назад «Лолита», проданная с торгов и приобретенная неким капитаном Гарнье, снова пропала, отправившись в очередной рейс! Мы искали её с гидросамолета, но пока безрезультатно.

Как вам это нравится? Видно, ей уж написано на роду стать таинственной жертвой океана...»

Я отложил последний листок и посмотрел на сидевшего в кресле Волошина.

— Как вам это нравится? — повторил он слова Гастона Рузе. — Совершенно поразительная история и неожиданной концовкой. Помните, я вам как-то говорил, что гипотезы, в сочинении которых мы состязались, вовсе не были пустой забавой, просто игрой ума, а заставляют задуматься о трудностях человеческого познания? Видите, как я был прав. Пожалуй, приз за достоверность и близость к истине, какой я хотел ещё дополнительно предложить, присуждать некому. Никто даже близко не подошел к подлинной истории, случившейся с «Лолитой». Как тут не вспомнить мудрые слова старого сказочника Ганса Христиана Андерсена: «Нет сказок лучше тех, какие придумывает сама жизнь...»