Так мы работаем день за днем, с утра до обеда. Утром начинать работу было приятно. Солнце стояло еще невысоко и не жгло. Было прохладно и свежо, как бывает по утрам только в степи. Приветствуя новый день, звенели, заливались жаворонки в бездонном небе. От запаха степных трав и поспевающих хлебов начинала кружиться голова. Хотелось дышать как можно глубже — и все равно не надышишься.

Но днем солнце становилось жестоким, беспощадно палящим. И некуда было укрыться от его огненных стрел в раскинувшейся до самого горизонта, изнывающей от зноя степи. Молчат жаворонки. Все живое попряталось куда можно. А тебе надо копать, копать обливаясь соленым потом…

Мы рыли землю, ломая головы над загадками далекого прошлого, а степь между тем вокруг жила совсем иной, современной жизнью. В небе, оставляя медленно тающий след, проносились реактивные самолеты. По дороге мимо нас, вздымая пыль, бесконечным потоком мчались автомашины. Нередко они останавливались, и любопытные шоферы под предлогом как бы напиться или прикурить подходили посмотреть, чем это мы занимаемся.

Почти каждый день наведывались и любопытные ребятишки из поселка — узнать, что новенького. Раза два заезжал и директор совхоза, но слушал наши объяснения невнимательно, рассеянно осматривал раскоп и быстро уезжал.

Поначалу это меня немножко задевало. Вспомнилось, как нахваливал Борис Мозолевский шефствовавшего над его экспедицией управляющего марганцевым трестом, на землях которого они вели охранные раскопки. Тот им ни в чем не отказывал. А нам до сих пор даже повариху не могут найти. Впрочем, конечно, у директора совхоза, к тому же отстающего, возможностей поменьше, чем у управляющего крупным промышленным трестом. Да и хлопот с полевыми работами в эту знойную пору у Петровского, конечно, и без нас хоть отбавляй. Придется, видимо, мириться с похлебкой дяди Кости и вечными макаронами по-флотски.

После обеда, в самый зной, два часа отдыха. А затем снова трудимся до предвечерней поры, когда рука уже не может держать даже кисточку. Тогда бросаем работу, укрываем раскопанные ямы на случай внезапного дождя и еле доползаем до лагеря. Кое-как устраиваемся вокруг земляного «стола», где уже расставлены миски и кружки, горой громоздятся ломти свежего хлеба. С трудом беремся за ложки, с неимоверным усилием подносим их ко ртам… С каждым глотком усталость куда-то уходит, мы оживаем! И через несколько минут уже начинается вечный спор:

— Если ступеньки, то это уже наверняк вход в главную погребальную камеру, — солидно басит Борис Калинкин. Многие слова он произносит забавно, на родной рязанский манер: «наверняк», «красовитый», «копотно» — особенно когда начинает горячиться.

— Ты уверен? А может, просто могила, куда складывали тела принесенных в жертву рабов и коней, — не упускает случай продемонстрировать осведомленность в деталях скифского погребального ритуала Марк.

Но его тут же осаживает Тося:

— Никогда их вместе не клали. Для рабов была отдельная могила, для коней — другая яма. Правда, Всеволод Николаевич?

Забавно за ними наблюдать. Тосю я знаю уже второй год и удивляюсь, как быстро она взрослеет. Пришла прошлым летом в отряд совсем девчонкой. Школу кончала где-то в небольшом поселке. Знаний у нее было маловато, и часто прорывалась некоторая «провинциальность», бедность впечатлений. Все ее удивляло.

Помню, как всех умилило и насмешило ее простодушное восклицание, когда она впервые приехала на раскопки и, выйдя утром из палатки, увидела степной простор:

— Ой, как тут неба много!

Однако была у девушки усидчивость, хорошая хватка. Читая, она аккуратно выписывала непонятные слова, заучивала их, шевеля по-детски губами, и не стеснялась обо всем спрашивать, не обращая внимания на шутки товарищей, — лишь покраснеет да упрямо заиграют желваки на скулах.

Красотой природа ее обделила — курносенькая, скуластая, полненькая и невысокая, с грубоватыми мальчишескими повадками. Но, не убаюкивая себя завистью к более начитанным и красивым подругам, она как-то умела даже из недостатков создать некий свой стиль и не жаловалась на недостаток поклонников. Вот и в лагере за ней ухаживают наперебой оба дружка, Алик и Борис. Работать хорошо Тосю, вероятно, приучили еще с детства, и ум у нее довольно пытливый, острый, хотя пока и проявляет себя слегка замедленно. Недостаток знаний она неплохо восполняет прилежанием и аккуратностью.

Забавно, что эти похвальные качества у нее заметны лишь во время учебы или работы. В свободное же время Тося весьма безалаберна и суматошна. Странное сочетание пунктуальности и легкомыслия. Принимаясь за работу, она перерождается. Ей можно со спокойной душой поручать самые ответственные задания. Она ведет экспедиционный дневник, хранит в своей палатке все находки и упаковывает их в коробки из-под лапши и ящики, выпрошенные в сельмаге. Постепенно она становится моей надежной помощницей взамен погибавшего на глазах Марка.

А вот о неразлучных дружках Алике Горине и Борисе Калинкине у меня еще не сложилось стойкого мнения. Первая летняя практика на раскопках, а потом кропотливая обработка собранных материалов, пожалуй, решающие для того, чтобы определить: выйдет из студента археолог или выбрал он профессию по ошибке, прельстившись рассказами о сказочных находках бесценных сокровищ.

Для большинства вчерашних школьников, рвущихся сейчас в археологию, как недавно ломились в ядерную физику, к сожалению, издалека наша работа представляется сплошной романтикой: экспедиции, жизнь в палатках, находки гробниц с грудами золота. А на самом деле труд археолога требует прежде всего терпения и умения видеть ценное и важное в самых, как я уже говорил, на первый взгляд невзрачных вещах. И не унывать, раскапывая один давно разграбленный курган за другим. Для этого требуется не только терпение, но и выносливость (попробуйте-ка все лето без выходных поработать лопатой под палящим солнцем); сочетание не гаснущего ни от каких неудач оптимизма с беспощадной трезвостью в оценке собственных гипотез.

После первого раскопочного сезона у меня из группы в шесть-семь студентов обычно остается один. Остальные спешат обрести другую специальность. Но зато уж, пожалуй, в этом оставшемся можно не сомневаться, из него получится археолог.

Окажутся ли такими Алик и Борис — сказать еще трудно. Меня поражала очень уж разительная несхожесть характеров друзей. Порывистый, обидчивый, экспансивный Алик был романтиком и правдоискателем, всегда первый ввязывался в споры, а когда ехидными репликами его загоняли в угол, багровел и начинал слегка заикаться. Тогда у Бориса, переживавшего за друга больше, чем за себя, сразу непроизвольно сжимались кулаки.

Борис куда спокойней и флегматичней. Несмотря на маленький рост, он сильный и любит этим прихвастнуть: всем подсовывает пощупать «стальные бицепсы», в самые неподходящие моменты вдруг сделает стойку на голове или пройдется на руках.

Пожалуй, он прилежней Алика, но, конечно, не так талантлив и начитан. Пока, к сожалению, он лучше работает руками, чем головой.

Радовало, однако, что ребята все выполняли с особым рвением. Было видно, как увлекло их участие в расследовании романтичной и запутанной истории Матвеевского клада, затянувшейся на века.