Во время процесса по делу Бухарина-Рыкова Пашке пришла идея подключиться к подготовке другого процесса — о заговоре в Красной Армии. У наркома обороны Ворошилова уже давно шла борьба с его первым заместителем — маршалом Тухачевским. Малограмотный Ворошилов отвергал идею новой структуры вооруженных сил, предложенную Тухачевским. Был нарком и противником автоматического оружия, считая его оружием полиции, нужным лишь для разгона демонстрантов. Являлся Климентий Ефремович и противником развития авиации, танковых войск, реактивной артиллерии. Поэтому у армейской молодежи Тухачевский пользовался большим авторитетом, нежели Ворошилов. Наркомом овладела боязнь потерять кресло. Дважды он перемещал Тухачевского из аппарата Народного комиссариата обороны. Дважды его возвращал обратно Сталин, разжигая конфликтную ситуацию между военачальниками и их сторонниками. При этом сам Хозяин долгие годы ненавидел Тухачевского за перебазирование Первой Конной армии на Западный в фронт во время войны с Польшей. Раскол военных на два лагеря входил в планы вождя. Двум враждующим группировкам невозможно было договориться об устранении его от власти. С целью создания прецедента по обвинению в шпионаже и организации заговора Тухачевского отправили в зарубежную поездку. После нее маршала снова удалили из наркомата, назначив командующим непрестижного Приволжского военного округа. В конце мая 1937 года его вызвали в Москву и арестовали по прибытии прямо на вокзале.

— Подключись к следствию! — приказал Пашке Ежов. — Арестованная публика — матерая. Просто так не сдастся. Правда, сейчас мы имеем право применять методы физического воздействия на подследственных Так что не стесняйся!

Жихарев пришел к Радзивиловскому — следователю, занимавшемуся делом Тухачевского.

— Ваши услуги не понадобятся, — нагловато заявил тот. — Ваш маршал, оказывается, совсем не выносит боли! Всего три часа беседы — и он во всем признался.

В углу кабинета на полу сидел совершенно седой человек с заплывшим от синяков лицом.

— Топай сюда, морда! — приказал ему следователь. — Протокол готов, подписывай!

— Почему вы так легко дали показания? — спросил Пашка Тухачевского.

— Все равно убьете! А буду упорствовать — мучить станете…

— Разговорчики! — Радзивиловский схватил маршала за волосы и несколько раз ударил лицом об стол.

Оставляя на бумаге следы крови, Тухачевский подписал протокол. — Увезти! Пусть отдыхает! — вызвал конвой Радзивиловский.

— Что вы с ним делали? Он стал совсем седым? — спросил Жихарев.

— Секрет фирмы! А впрочем, когда его сюда привезли у него седыми были только виски.

Отказались от пашкиной помощи и другие следователи, имевшие право делать с арестованными все, что хотели. Поэтому все оказавшиеся под следствием руководители армии очень быстро дали требуемые от них показания. В качестве компенсации «за моральный ущерб», как выразился Ежов, Пашку пригласили на совещание к Сталину, где докладывался ход следствия.

— Учитывая, что большинство арестованных — евреи, неплохо было бы направить следствие на их разоблачение как прислужников мирового сионизма. Заговор следует признать сионистским, а его целью — установление право-сионистской диктатуры., — предложил Ежов.

— Правильно! Всех евреев надо из вооруженных сил гнать! — поддержал его Ворошилов.

Женатые на еврейках Ежов и Ворошилов, тем не менее, были закоренелыми антисемитами. При первой же возможности они старались удалить евреев с руководящих постов.

— Нет, — возразил им Сталин. — Для сионистских заговоров еще не пришло время. Наш народ питает ненависть к фашизму. Идет война в Испании. Заметьте, — война с фашизмом. Поэтому судить их будем как фашистских агентов! Цель заговора — установление фашистской диктатуры. В этом направлении должно вестись следствие!

На переделку протоколов не потребовалось много времени. Они составлялись так, что можно было выносить обвинения и в фашистском, и в сионистском, и в белогвардейском, и в троцкистом заговорах. Затем всего несколько часов понадобилось для проведения суда. Почти все обвиняемые отказались от показаний, выбитых у них на следствии. Однако председатель суда маршал Блюхер словно оглох, сделав вид, что не слышал отказов. Всех подсудимых приговорили к расстрелу. В драном красноармейском обмундировании их вели в подвал военной коллегии Верховного суда.

— Да здравствует товарищ Сталин! — кричал бывший командарм первого ранга Якир, которого вели под руки дюжие молодцы.

— Может быть, отвезти их во Внутреннюю? — спросил Пашка Ежова.

— Нет! Во Внутренней тюрьме люди работой перегружены. Прикончат этих здесь! А ты не беспокойся — все, что причитается тебе за труды — получишь!

У Пашки сложились странные отношения с наркомом. Он то приближал Жихаерва, то отдалял его. Так во время выборов в Верховный Совет СССР Ежов сам предложил Пашке стать его доверенным лицом. Поехали в город Горький, где баллотировался нарком внутренних дел. Встреча с избирателями проходила в недавно построенном Дворце культуры работников автозавода. В соответствии с инструкцией, Жихарев вошел в здание первым. Войдя, он попытался придержать дверь, державшуюся на тугих пружинах. Рука в перчатке заскользила, дверь вырвалась и ударила по лбу наркома. «Ё… твою мать!» — заверещал полутораметровый Ежов, отброшенный на руки сопровождавших его лиц. Вышли на сцену. Зал, рассчитанный на несколько тысяч человек, встретил наркома овацией. Раскланиваясь с залом и аплодируя самому себе Ежов, цедил сквозь зубы нецензурщину в адрес сидевшего рядом Пашки. Наконец, аплодисменты утихли. Жихарев зачитал биографию наркома и предоставил ему слово. Жуткую картину всеобщего заговора нарисовал тот в своем выступлении.

— Везде и всюду враги. Они есть на каждом заводе, в каждом колхозе, в каждом учреждении. Вы думаете врагов нет здесь? — спросил он, подойдя к краю сцены. — Есть! И их много! Но недолго им гулять по нашей родной советской земле! Всех возьмем!

С этими словами Ежов взметнул вверх свой крохотный кулачок. Овация была ему ответом.

— Да здравствует товарищ Ежов! Даешь ежовые рукавицы для врагов народа! — неслось из зала.

В ту же ночь арестовали всех, кто присутствовал на встрече с наркомом. Пашка же больше месяца не показывался на глаза начальнику.

С первых дней своего руководства Ежов приступил к реорганизации аппарата НКВД.

— Все вы разложены, избалованы высокими чинами, полученными не по заслугам, — заявил он на одном из совещаний. — У нас больше, чем в армии народа, имеющего генеральские звания. С этим будем кончать! Заодно посмотрим: все ли соответствуют имеющимся у них званиям. Не обессудьте, но многим придется расстаться с большим числом ромбов и шпал в петлицах. Враги проникли в органы. Поэтому упорядочивание званий будет производиться одновременно с поголовной проверкой всех наших сотрудников! Мы возьмем всех шпионов и диверсантов, окопавшихся в нашем аппарате!

После этого совещания всем работникам органов вдвое были повышены должностные оклады. Одновременно почти все они были понижены в званиях. Маршальские звезды и по четыре ромба в петлицах сохранили лишь нарком и его ближайшее окружение. Пришлось снять один ромб и Жихареву.

— Все, кто имел по два ромба, их потеряли. Мне, правда, с трудом, удалось убедить Ежова сохранить тебе один ромб, — сказал Пашке Хозяин. — Ты знаешь, что такое органы. Они и меня могут проверить и мне могут отказать!

Несколько иначе представил дело Ежов:

— С большим трудом удалось убедить Хозяина оставить тебе один ромб. Ты знаешь его непреклонность и представляешь, чего мне это стоило!

Одновременно шла проверка работников органов. Это было уничтожение всех неугодных Ежову. Сначала арестовали служивших в аппарате латышей — тех самых бывших латышских стрелков, что перешли на сторону революции. Среди них было немало членов партии с дореволюционным стажем.

— Развели шпионское гнездо! — говорил Пашке один из высоких чинов, которому поручили ведение дела латышей. — Крепкие орешки! Многие еще при царизме тюрьму и каторгу прошли.

— Как же тебе удается такие крепкие орешки столь быстро раскалывать? — поинтересовался Жихарев.

— Так, ведь тюрьма у нас — не царская! Примитивно там работали, в белых перчатках. Не желали господа пачкаться. А мы — народ попроще! Все интеллигентские штучки отбросили. Поэтому и раскрываемость преступлений у нас стопроцентная.

— Поделился бы опытом! — попросил Пашка.

— Попались мне в букинистическом магазине две старинные книжки. Одна — «Средневековые пытки и казни», другая — «Восточные пытки». Пара приемчиков из этих — и дают показания, как миленькие!

Через две недели после этого разговора покончил с собой в камере бывший начальник контрразведки Артузов, которого допрашивали с помощью средневековых пыток. На совещании Ежов рвал и метал:

— М… ки! Это же — главный участник следствия! И ему позволили умереть!

— Артузова допрашивали с применением средневековых пыток. Не наши методы! Его запытали, — вкрадчивым голос сказал майор госбезопасности, заместитель пашкиного знакомого — любителя пыток.

— Вы считаете такие методы нецелесообразными? — впился в него взглядом Ежов.

— Я считаю любые методы целесообразными, товарищ нарком! Но при этом люди не должны гибнуть! Они должны давать показания, а не умирать!

— Ведение дела поручаю вам! — улыбнулся Ежов майору и метнул фиолетовые глазки на любителя букинистической литературы. — А вас я отстраняю от дела! Будете в резерве, пока я не придумаю, что с вами делать!

Закончилось совещание. Все закуривали в приемной наркома.

— Какая же ты сволочь! — выпалил пашкин знакомый майору.

— Ну почему же сволочь? Работать надо! А то сто процентов раскрываемость, сто процентов раскрываемость — а подследственные гибнут! Тоже мне — ударник! — пренебрежительно ответил майор.

— Чувствовал я, что ты и на мое место, и на мою жену метишь. Пары дней мне не хватило, чтобы тебя-гниду уничтожить. Ну, ничего, будет и тебе великий пост!

Вечером Пашку вызвал Ежов.

— Этот молодой человек, — указал нарком на уже знакомого Жихареву майора. — Будет вести дело нашего поклонника средневековья. Вот — ордер на арест. Взять немедленно!

У квартиры любителя старинных книг уже дежурили сотрудники наркомата.

— Все тихо. Никто из квартиры не выходил, — доложил старший из наблюдателей.

Однако никто не открыл дверь, когда группа Жихарева, стала звонить. Пришлось прибегнуть к помощи отмычки и щипцов, которыми перекусили цепочку. С оружием наготове оперативники вошли в квартиру. В спальне на кровати из карельской березы лежала совершенно голая женщина с простреленной головой. Пашка невольно залюбовался телом покойницы. Такие фигуры он видел в Музее изобразительных искусств у статуй древнегреческих богинь.

— Вот сволочь! — пробормотал майор. — Такую бабу лишить жизни! Ведь спортсменка была, умница, красавица. А этот куркуль, чтобы другим не досталась, убил.

За столом в кабинете сидел пашкин знакомый. Он застрелился из маленького «дамского» пистолета.

— Потому и выстрелов не слышали, что пистолетишко — дамский! — отметил Пашка.

— Мне он его показывал. Говорил, что подарок друзей из Испании, но я думал, что это — зажигалка, — пробормотал майор.

На столе лежала записка: «Все равно, убьете, гады! Люську застрелил, что она вам не досталась!» Рядом с пистолетом на столе лежали книги «Средневековые пытки и казни» и «Восточные пытки».

— Не актируйте эти книги! — попросил майор. — Они пригодятся мне в работе.

— Бери! — разрешил Жихарев.

— Что с этими делать? — кивнул на трупы майор.

— Его хоронить придется, а бабу отдадим в медицинский институт. Хорошее пособие для студентов получится. Не пропадать же такой красоте!

Через пару недель, как было покончено с латышами, брали майора. Увидев входивших в его кабинет Жихарева с оперативниками, тот нервно улыбнулся, в один прыжок достиг окна и сквозь стекла выбросился из него. «А-а-а!» — послышался крик тут же заглушенный шумом транспорта. В верхнем ящике стола Пашка нашел уже знакомые ему книги.

— Не хотел, чтобы эти пособия использовали на нем. Потому и с восьмого этажа предпочел выброситься, — констатировал Ежов, просмотрев переданные Пашкой книги. — Надо бы их распространить среди следователей…

— Эти книги никому счастья не приносят, — заметил Жихарев.

— А нам счастье и удача не нужны! Нам работать надо! — отрезал нарком.

Все сильнее раскручивалась пружина репрессий в органах. Вести дело арестованного начальника управления или отдела поручали его первому заместителю, которого назначали на освободившееся место. Разумеется, преемник делал все, чтобы добиться от бывшего начальника признания в преступлениях, караемых смертью. Через некоторое время арестовывали и этого руководителя, и уже его дело поручали вести его вчерашнему заму. Пять раз проходили такие изменения в органах накануне войны. Такая же система была введена в армии, промышленности, науке и культуре. Только там преемник не вел лично дело бывшего начальника, а курировал ход следствия. Одновременно с латышами репрессии обрушились на эстонцев, литовцев, поляков. Хотя наряду с ними бросались в тюрьмы представители других больших и малых народов, этих уничтожали поголовно.

— Если они не шпионы сейчас — станут шпионами в будущем! Зачем нам потенциальные враги? — ответил Хозяин на предложение Ежова установить процент арестов среди прибалтов и поляков. — Никаких процентов! Пока на их родине существуют буржуазные режимы, вся эта шантрапа должна находиться за Уралом!

Тем не менее, идея процентов Сталину понравилась. Начали устанавливаться планы по арестам: годовые, квартальные, месячные. Разрабатывались планы по арестам немецких, английских, японских и прочих шпионов, троцкистов, правых уклонистов, вредителей. Судам спускались сверху планы по вынесению смертных приговоров, двадцатилетних и прочих сроков заключения. Везло тем, кто попадал в суд в конце месяца. К этому времени план по расстрелам, как правило, был уже выполнен, и подсудимые приговаривались к заключению. Тоже самое происходило в Особых совещаниях — судебных органах с быстрой процедурой рассмотрения дел. Там дело рассматривалось без подсудимого, а подчас — и прокурора. Однако вскоре нашли лазейку для перевыполнения плана по расстрелам — начали осуждать на десять лет без права переписки. Эту категорию осужденных уничтожали или сразу же после вынесения приговоров, или же помещали в лагерь, где людей расстреливали или забивали насмерть, когда такое решение принимала администрация.

Попал было под арест и пенсионер Тихон Гаврилович.

— Три дня просидел, — рассказывал он зашедшему проведать Пашке. — На четвертый вывели меня из районного отдела, дали в зубы и говорят: «Молись, дед, богу, что мы план по арестам в этом месяце выполнили!» Ну чем не царский режим?!» Разговор под выпивку шел в коморке Тихона Гавриловича.

— Четыре комнаты в квартире, а жильцов — только я, да старушка-пенсионерка. Раньше, в восемнадцатом, когда мы въехали, жизнь здесь кипела. А теперь всех пересажали! — рассказал старик.

Тоже самое творилось и в пашкиной квартире в Большом Комсомольском переулке. Поначалу квартира, в доме, специально построенном для сотрудников НКВД, была шумной и многолюдной. Затем двое из троих пашкиных соседей пропали. Семьи их выселили. Дольше всех задержалась семья следователя Ивашова. Но в один прекрасный день (вернее — ночь) увезли и его. Жену с детьми вышвырнули в подвал на улице Герцена. Правда, подселяли пару сотрудников, переведенных в Москву из областных управлений, но и они быстро исчезли.

— Бери всю квартиру себе! Тебе по чину положено! — разрешил Пашке начальник хозяйственного управления НКВД.

Так и жил Жихарев один в четырех комнатах, обставив их мебелью из красного дерева и карельской березы, купленной в комиссионных магазинах по продаже конфискованных вещей врагов народа. Ну а в немногие свободные часы Пашка встречался с Тихоном Гавриловичем — за стариком нужен был глаз, да глаз. Слишком много он знал. Попадись где-нибудь, начни рассказывать лишнее — пришел бы конец и Жихареву и Васе Фомину. Поэтому каждый месяц Пашка старался бывать у старика. Он сожалел. Что Ежов услал из Москвы Васю, лишив тем самым Жихарева возможности контролировать слова и действия Фомина. Успокаивало лишь то, что Вася командовал политическим изолятором, лагерное начальство подвергалось репрессиям редко.

— Как ты теперь живешь, Гаврилыч? По паркам гуляешь или подрабатываешь к пенсии где-нибудь? — спросил Пашка, разливая по стаканам водку.

— Подрабатываю, Паша. Нанялся в морг, принимаю и выдаю родственникам покойничков. Мне без трупов никак нельзя! Привык я к ним за двадцать лет! Только в наш морг, во Внутренней я не пошел — уж больно там жмурики страшные, да изуродованные, — приняв полстакана водки старик сразу же захмелел.

— Что-то ты, Гаврилыч, быстро косеешь! Годы сказываются или не пил давно?

— Что ты, Паша! Наоборот каждый день принимать приходится. Спирту полно! Да и родственники покойных кто четвертинку поднесет, кто деньжат подкинет.

Это сообщение насторожило Пашку. Он понял, что Тихон Гаврилович спивается, а спившийся человек непредсказуем в своем поведении. Выйдя на кухню, Жихарев нашел пустую четвертинку из-под водки. В шкафчике Гаврилыча он обнаружил бутылку уксусной эссенции. Перелив ее содержимое в тару из-под водки, Пашка вернулся в комнату. Старик спал, раскинувшись на своей железной койке. Только начатая бутылка водки была уже пуста. Еще раз зайдя на кухню, Жихарев залез в шкафчик соседки. Там тоже была уксусная эссенция. Ее он перелил в бутылку, стоявшей в комнате. Затем Пашка тихо покинул квартиру. Две недели спустя он снова наведался к старому товарищу.

— Умер наш Тихон Гаврилович, — сообщила старуха-соседка. — Уксусной эссенцией отравился. Держал ее в таре из-под водки. Верно, перепутал… На Даниловском кладбище его в среду похоронили. Имущество родня из деревни между собой поделила, а в комнату комсомольцы-метростроевцы въехали.

Из комнаты Тихона Гавриловича лихо ударила гармошка.

— Юрка, бля, пей! — хрюкнул сиплый женский голос.

Хохот, повизгивание и гомон донесся из-за двери Гаврилыча.

— Видишь, батюшка, никакого мне покоя на старости лет не стало, — вздохнула бабка.

Добрался Ежов и до евреев в аппарате НКВД.

— Сколько евреев в СССР? Какой процент они составляют от общего числа населения? — спросил он на совещании.

— Двадцать процентов, — ответили ему.

— Вот и у нас в аппарате их должно быть двадцать, нет — десять процентов! Завтра же представьте мне список всех евреев, работающих в наркомате!

Через день евреев в наркомате заметно поубавилось.

— Куда же ребята-евреи делись? — спросил Пашка у проходившего мимо сотрудника Оперативного отдела.

— Как куда? — удивился тот. — Те, кто чином повыше — в камерах своей участи ждут. Кто чином пониже — уже в морге. В одну ночь мы их всех забрали и расстреляли без суда и следствия. Сейчас в Донской, в крематорий жечь повезем. Кстати, мой вам совет — дуйте в наш комиссионный. Дня через три там будут интересные вещи продавать, которые от них остались.

— А семьи?

— Семьи уже в лагеря едут. А жен и родителей начальников завтра в расход пустим.

— Значит и начальников ждет смерть?

— Николай Третий так решил! Но для приличия их немного посудят. Правда, в крематории все равно: с приговором или без приговора туда труп привезли.

В тот же день Пашка узнал, что начали пытать его бывшего начальника Паукера. Он сидел уже довольно давно, но до поры до времени его не допрашивали. Паукер знал слишком много, что могло повредить Хозяину. Но если Ягода был слишком умен, чтобы располагая информацией Паукера помалкивать, то Ежов этим качеством не отличался.

— Для меня было бы большой честью вести дело Паукера, — сказал Жихарев наркому.

— Ты что в начальники управления захотел? Не пришла еще твоя очередь! Это дело поручено его бывшему заместителю Гулько. Он теперь начальник — он должен вести дело! Жаль, что он тоже — еврей. Поэтому щадит Паукера: пока ему только морду бьет. Будешь у Гулько подручным. Действуй по книгам, что ты мне передал. Их копии у тебя есть.

Пашка попытался воздействовать на решение наркома через Сталина.

— Хорошо, что он не допустил тебя к этому делу. Ни сам Паукер, ни его показания не нужны! — прозвучал приговор Хозяина.

Вернувшись от вождя Пашка пошел к Гулько. Тот отрабатывал боксерские приемы на загнанном в угол Паукере. С приходом Жихарева удары стали чаще и сильнее. «Ух-ух-ух!» — задергался словно марионетка Паукер. Глухо звучали удары, капельки пота выступили на лысине Гулько. Наконец, Паукер свалился на пол.

— Приведи его в чувства, а я пойду гимнастерку сменю! — велел Гулько Пашке.

Склонившись над Паукером, Пашка поднес к его руке автоматический карандаш, в который вместо графитового грифеля была вмонтирована натертая ядом игла. Несколько раз уколов подследственного, Жихарев поднес к его носу нашатырный спирт. Паукер открыл глаза, его лицо выражало недоумение растерянность. Выглядел растерянным и переодевшийся Гулько. В это время в кабинет вошли молодые люди, знакомые Пашке по казни Ягоды. Их возглавлял наглец с золотой коронкой. Теперь в его петлицах было уже по две шпалы.

— Нарком велел подключиться нам к следствию. Допрашивать будем здесь! — объявил он с порога.

— Поедем на ближнюю дачу! — обратился к Гулько Жихарев, которому сама судьба послала молодых хамов. — Есть вопросы по организации охраны генсека.

— Что, падла, икру с осетриной жрал, думал: так и дальше будет? — услышал Пашка, выходя из кабинета.

— Товарищи! Гулько! Жихарев! — закричал Паукер.

— Тамбовский волк — тебе товарищ! — двинул фиксатый Паукера табуреткой по голове.

Через три часа Гулько и Жихарев вернулись со сталинской дачи. По кабинету Гулько метались молодые люди.

— Вставай! Вставай, сука! — тряс фиксатый уже бездыханное тело Паукера.

— Как он встанет, когда он уже мертв? Кровоизлияние в мозг, разбитая вдребезги печень, разрывы сердца. Все это видно по лицу — не надо даже вскрытия производить! — объявил Пашка.

— Да, молодые люди, — громадный брак в вашей работе. Перестарались, — размышляя вслух, произнес Гулько.

— Сдайте оружие! — приказал Жихарев фиксатому.

Молодые люди немедленно вывернули руки своему бывшему начальнику, защелкнули на них наручники. Содрали кобуру с наганом, выудили из заднего кармана браунинг. Кто-то тут же поставил фиксатому синяк под глазом. Молодой наглец, велевший Тихону Гавриловичу во время казни Ягоды мыть пол, усадил фиксатого на стул и спорол петлицы с его гимнастерки. «И фикса тебе, гад, не положена!» — прорычал он, доставая отвертку. Глянув на стол, наглец взял бюст Дзержинского и, приставив отвертку к золотой коронке, стукнул по ней.

— Товарищи! Гулько! Жихарев! — повалился в ноги фиксатый, плюясь кровью.

— Тамбовский волк — тебе товарищ! — пинками погнали из кабинета молодые люди своего бывшего начальника.

— Я буду ходатайствовать перед товарищем Ежовым о поручении вам этого дела, — улыбнулся Гулько молодому наглецу, покосившись на выбитую коронку. — А пока составьте протокол изъятия оружия и ценностей.

— И это надо убрать! — кивнул Гулько в сторону мертвого Паукера.