Недолго оставалось гулять на свободе и самому Ежову. Во время банкета по случаю награждения сотрудников НКВД орденами он напился. Пьяненький нарком произнес тост:

— Мы должны создать замкнутую секту со строжайшей дисциплиной и безоговорочным, если хотите фанатичным повиновением ее руководству. Мы должны привлечь в эту секту только своих: детей, родню, друзей. Они в любое время должны будут выполнить любой приказ наркома. Прикажут отца с матерью расстрелять — обязаны расстрелять!

Пашка, слушавший эти слова, понял, что Ежов разболтал свой план захвата власти. Сразу же после банкета он поехал к Сталину. «Хозяин, конечно, не подарок. Но этот маньяк вырежет всех. Оставит только работников органов, да и то — половину», — размышлял Жихарев по дороге на кунцевскую дачу вождя.

— Прыткий у нас воробышек, — усмехнулся Сталин, выслушав пашкин донос. — Надо бы ему хорошего первого зама, а то Фриновский ему во всем потакает.

— Георгий! — обернулся генсек к Маленкову. — Где у нас вакансии наркомов?

— В наркомате Речного флота, товарищ Сталин.

— Ежова назначим наркомом Речного флота, по совместительству. Фриновского назначим его первым заместителем с освобождением от должности в НКВД. А на его место поставим Лаврентия Берию — хватит ему в Грузии киснуть. Надо подготовить решение правительства!

В сентябре 1938 года в наркомате появился Берия. Ежов, увлеченный пытками привезенного с Дальнего Востока маршала Блюхера и его соратника по гражданской войне Постышева, поначалу не придал этим перемещениям большого значения. Он настолько уверовал в свою избранность и приближенность к Хозяину, что открыто заявлял: «Для органов слово закон — пустой звук!» Со смехом сказал он это и Блюхеру, когда тот во время допроса стал обвинять наркома в нарушении законности.

— Ах ты, гнида! — побледнел Блюхер. Выходит, я за советскую власть воевал, чтобы такая мразь, как ты жировала?!

С этими словами бывший командующий Дальневосточным фронтом обрушил кулак на физиономию Ежова. Мелькнули в воздухе ножонки наркома, глухо стукнулся он головой об пол. Шестеро телохранителей набросились на Блюхера, замелькали кулаки. Отброшенный ударом ноги помощник Ежова с криком побежал за подмогой. Ввалились еще шестеро охранников. Блюхера скрутили, рвали ему волосы, били ногами по животу. Пашка привел Ежова в чувства. С гаденькой улыбочкой тот подошел к Блюхеру и разрядил в живот маршала пистолет. Агонизировавшего Блюхера унесли умирать в карцер.

На следующий день руководители НКВД были на докладе у Сталина.

— Что это ты, Николай Иванович, как б…, напудрился, — как бы невзначай спросил Берия, явно рассчитывая, что это услышит Сталин.

— И, правда, товарищ Ежов, что-то я раньше у тебя педерастических наклонностей не замечал, — поддержал злую шутку генсек.

— Он, товарищ Сталин, вчера с Блюхером в любви объяснялся, — расплылся в улыбке Берия.

— Ну и до чего договорились?

— Умер Блюхер, покончил с собой, заикаясь, глядя в стол, пролепетал Ежов.

— Я не ослышался, товарищ Ежов? — вмиг стал суровым Сталин.

— Нет, не ослышались, товарищ Сталин. Покончил с собой Блюхер.

— А ты куда смотрел? — повернулся генсек к Берии.

— К сожалению. Товарищ Сталин, меня вообще не допустили к этому делу. Сказали. Что я — новый, неопытный сотрудник.

— Я подумаю. Как наказать вас — засранцев. Идите, работайте! И чтобы ни Постышев, ни Егоров, ни кто-нибудь другой до конца следствия не умерли! Постышевым займись ты, Лаврентий! И к делу бывшего начальника Генштаба Егорова тоже подключись. Ежов в последнее время стал допускать брак в работе.

На Лубянку Ежов и Берия возвращались каждый в своей машине. Жихарев поехал отдельно от них. Пашке стало ясно, насколько нарком недооценил Лаврентия. Ежов даже не подозревал, что ему готовят замену. Не потрудившись поначалу заглянуть в личное дело Берии, Николай Иванович считал того — всего лишь партийным функционером, каких много. Вернувшись из Кремля, Ежов вызвал Берию и Пашку в свой подвальный кабинет. На его столе лежало личное дело Лаврентия. У стола сидел соратник Сталина по гражданской войне бывший начальник Генерального штаба, бывший маршал Егоров. Ежов был во хмелю. Он ударил пятерней по глазам Егоров.

— Ай! — закричал подследственный, схватившись руками за глазницы, из которых потекла кровь.

— Ничего, стеклянные вставят! — икнул Ежов. — Увести! В лазарет его. А теперь с вами-гондонами разговор будет. Ты куда, Берия, садишься? Я тебя садиться не приглашал! Постоишь, князь кавказский! Невелик барин! Ты думаешь, что если когда-то работал в органах, можешь в Москве всех поучать? Я на Егорове поучил тебя, как вести допросы!

— Ты его искалечил, козел противный! — с неожиданной дерзостью ответил Берия.

— Что?! — полезли из орбит глаза у Ежова.

— То, что если так будешь себя вести, х… нюхать станешь и кровью харкать! — хлопнул дверью Лаврентий.

— Арестовать его! — заверещал нарком, швырнув в дверь пустую бутылку. — Что стоишь? Догони, арестуй его!

Пашка с радостью выбежал из кабинет и пошел к Берии.

— Нарком велел вас арестовать, Лаврентий Павлович, — сообщил он новость Берии.

— Будешь арестовывать?

— Думаю, что к Хозяину ехать надо. Нужно прекращать допускаемое Ежовым безобразие. Лавры Хозяина не дают покоя наркому. Не сбросим Ежова сейчас — будет военный переворот.

Пашка думал не столько о благополучии Берии. Сколько о себе. С неделю до этих событий Ежов пригласил его к себе на дачу. Ласково пригревало сентябрьское солнышко. Падали на землю первые желтые листья. Золотилась излучина Москва-реки, открывавшаяся с пригорка, на котором стояла дача наркома. Ежов и Пашка сидели за стоиком перед домом. Лакеи поднесли им коньяк и нехитрую закуску (Ежов не был гурманом). Выпили по стакану коньяка.

— Наш коллега Шкирятов очень любит рассматривать персональные дела моральных разложенцев, — рассказывал, закусывая лимоном Ежов. — Приведут к Шкирятову такого мужика, он начинает расспрашивать: как гуляли, как пили, чем закусывали? И когда разложенец говорит, что закусывал коньяк помидорами, вещает ему наш Малютушка, что коньячок лимончиком закусывать надо. Сдает мужик партбилет и не может понять: за что его из партии исключили? За моральное разложение, или за то что коньяк не тем закусывал? Посмеявшись, Ежов и Жихарев выпили по второй рюмке. Настроение наркома резко изменилось: он опьянел.

— Если бы не Хозяин, я бы тебя — паскуду этой бы рукой шлепнул! — с ненавистью посмотрел он Пашке в глаза. — Думаешь, я забыл тот случай в Горьком? Ну, ничего — рассчитаемся!

— Спасибо за откровенность, Николай Иванович…

— Какой я тебе Николай Иванович? Дворник Николай Иванович?! Я для тебя — нарком внутренних дел! Я для тебя — Хозяин!

— Для хозяина, Николай Иванович, мелко плаваешь — жопа видна!

— Знаю, с каким ты меня Хозяином сравниваешь. Его власть — тоже не вечна. Придет время — из-под земли тебя достану. А пока пошел вон, мразеныш!

Содержание этого разговора Пашка передал Лаврентию, а затем — Сталину.

— Вышинского в Кремль! — приказал тот.

Не прошло и получаса, как явился Генеральный прокурор.

— Совсем разложился Ежов, — объявил Хозяин. — Перестал работать. Мы его дома ищем, нам говорят: «Он — на работе». Ищем на работе, там говорят: «Он дома». Приезжаем домой — он пьяный на кровати валяется. А дело стоит. А враги лезут к нам из-за границы, вербуют здесь своих наемников. Кроме того, нам стало известно, что арестовано много невинных людей. Что будем делать с Ежовым, товарищ Вышинский?

— Думаю, товарищ Сталин, Ежова надо арестовать и разбираться с ним по всей строгости советских законов.

— Правильно думаете, товарищ Вышинский!

— Товарищ Сталин, у меня при себе бланки на арест. Разрешите заполнить?

— Заполняйте, товарищ Вышинский! Арестовывать будешь ты, Жихарев. Сейчас подъедут Молотов с Калининым. Сочиним бумаги об освобождении Ежова от должности наркома внутренних дел. На его место поставим Берию.

Когда Пашка вернулся на Лубянку, Ежова в наркомате уже не было. Жихарев сформировал несколько оперативных групп. Они поехали забирать Фриновского, других заместителей наркома, начальников управлений. За Ежовым отправился сам Жихарев. Дверь ему открыла Евгения Соломоновна.

— Что с ним, Павел? — шепотом спросила она в прихожей. — Приехал из наркомата уже под градусом — и сразу за бутылку схватился!

— Ничего! Сейчас протрезвеет! — бросил ей Пашка.

Ежов сидел в кабинете в одной майке. Подперев голову рукой, он пытался петь какую-то мелодию. Перед ним стояла початая бутылка коньяка.

— Николай Иванович, вас приглашает нарком внутренних дел, — улыбнулся ему Жихарев.

— Какой еще нарком? Я — нарком!

— Уже не ты, а Лаврентий Павлович Берия. Ты, Николай Иванович, — арестованный. В Загородной тюрьме тебя заждались.

Оперативники взяли Ежова под руки и вытряхнули из кресла. В заднем кармане галифе обнаружили вальтер, из которого Ежов застрелил Блюхера. В столе нашли никелированный браунинг. Ежов начал трезветь. В этом помог ему Пашка, выплеснув в лицо арестованного стакан воды.

— Как вы смеете?! Что за хамство?! Вы, что пьяны, Павел?! — закричала Евгения Соломоновна, вошедшая в кабинет.

— Пьян ваш муж — бывший нарком. Мы его забираем, и он должен быть трезвым. Сегодня будет обыск, а завтра съезжайте с квартиры! Уж больно шикарно вы устроились, — бросил ей Пашка.

На Ежова натянули шинель, споров с нее петлицы с маршальскими звездами, и дав по шее, повели в машину.

— Сволочи! Вы даже не дали человеку одеться! — обрела дар речи Евгения Соломоновна.

— В тюрьме ему что-нибудь подберут! — захлопнул дверь Жихарев.

Загородная тюрьма в Марфино была детищем Ежова и отличалась строгостью порядков. В нее заключали наиболее опасных для режима людей. В камерах разрешалось только лежать. Матовые стекла на окнах, убранных в двойные решетки, не позволяли определить: какое время суток на дворе. Находившимся в камерах запрещалось разговаривать друг с другом. Малейшее отклонение от требований администрации приводило в карцер — окрашенный в белый цвет бокс с ослепительным освещением, в котором можно было только стоять. Передачи для находившихся в этой тюрьме не принимались, какие-либо справки об узниках не давались.

В эту тюрьму привезли ее создателя. Берия уже ждал в наркомовском кабинете.

— Ну, что, Николай Иванович, садился — бодрился, срал-срал и упал? — приветствовал Берия Ежова вопросом, который бывший нарком любил задавать арестованным.

Ежов уже протрезвел, но все еще не мог поверить, что за его арестом стоит сам Хозяин.

— Дайте мне позвонить товарищу Сталину! — попытался командовать он.

— Дайте ему по зубам! — велел Лаврентий.

Пашка сделал шаг в сторону Ежова.

— Паша, Пашенька! Неужели ты меня ударишь? — заметался тот.

— Еще как ударю, Николай Иваныч! — осклабился Жихарев и двинул бывшего наркома в челюсть, вложив в удар всю накопившуюся ненависть к еще недавно всесильному временщику.

Ежов пролетел пару метров по воздуху и упал в подставленные руки оперов. Те высоко подбросили Николая Иванович вверх и расступились в стороны. Почти без звука упал легонький Ежов на пол. «Освежите и переоденьте его!» — приказал Лаврентий. На бывшего наркома вылили ведро воды и выволокли из кабинета. За дверью раздались крики. Через несколько минут Николая Ивановича снова ввели в кабинет. Он держался за мошонку. Под левым глазом и на правой щеке узника красовались свежие синяки. Старые красноармейские галифе доходили ему до груди. До колен болтались рукава поношенной гимнастерки. Завершали картину разбитые ботинки сорок пятого размера. Молча выплюнул Ежов выбитые зубы.

— Зубы ему выбил, так он их выплевывать начал, — доложил один из оперов. — Пришлось назад в рот вставить.

— Пусть без зубов ходит, — усмехнулся Берия. — Они ему больше не понадобятся.

— Лаврентий! Я подпишу все — только не бейте! — захныкал Ежов.

— Поумнел Николай? Давно пора! Вот протокол, где ты признаешься в подготовке покушения на жизнь товарища Сталина с целью захвата власти и установления твоей диктатуры.

— Что ты? Я — против товарища Сталина? Это — абсурд!

— Значит, не поумнел. Положите его на лавку и снимите с него ботинки! — приказал Берия.

Ежова положили на лавку лицом вниз. На его ноги сел один из следователей и крепко впился в голени.

— Специально для тебя припас, Николай, — взялся Берия за бамбуковую палку.

Со свистом легла она на пятки Ежову. «И-и-и!» — завизжал подследственный. На двадцать пятом ударе он сдался. Всхлипывая и утирая кулачком слезы, подписал Ежов протокол допроса. С тех пор он подписывал все протоколы, не читая, знал, что участь его предрешена.

Еще более сговорчивым оказался Фриновский. Потребовалось всего пару раз ударить его бруском рифленой резины по пальцам — и он стал давать показания. Без боя сдались почти все приспешники Ежова. Ежедневно истязая людей, они знали, сколь богатый арсенал пыток имеется в распоряжении НКВД. Знали, какие муки причиняют эти пытки, поэтому предпочли оговорить себя и других. Все грехи они сваливали на Ежова. Тот безропотно брал на себя все преступления. От недостатка воздуха он пожелтел, оброс жиденькой черной бороденкой и стал похож на японца. Один только раз Ежов не выдержал.

— Зачем ты людей пытал? — спросил он на очной ставке своего главного подручного Радзивиловского. — Я не давал тебе таких указаний.

— А я знал, что тебе это понравится. Поэтому не только пытал, но и собственноручно расстреливал, — последовал ответ.

Лишь с помощником Ежова по наркомату внутренних дел следователям пришлось повозиться. Это был чрезвычайно упрямый человек с очень тяжелым характером. Кроме Ежова для него не существовало авторитетов. Где бы он не служил, всюду вступал в конфликты с начальством, отказываясь подчас выполнять приказы. Став помощником наркома, он быстро получил два ромба и столько же орденов. Все начальники управлений приползли к нему на поклон. Очень многих погубил этот человек. Настало время, когда в наркомате его стали бояться больше, чем Ежова. Не здравый смысл, а тупое упрямство двигало этим человеком, когда он отказался давать показания. С этим упрямством прошел он многие пытки.

— Знаю. Что мне не жить, но фу-фу из себя сделать я не дам! Я — человек, а вы все — говно, — вися на дыбе, отвечал он на предложения дать показания, и избавиться такой ценой от мучений.

Наконец, Берия решил сам подключиться к допросам этого человека. Велено было принять участие в допросах и Жихареву.

В кабинете наркома в Загородной тюрьме охранники налаживали жаровню. Несколько стальных прутьев лежали на полу. Измученный бывший помощник наркома сидел перед Лаврентием.

— Скушай апельсинчик и будь умницей! Все равно придется говорить, — убеждал его Лаврентий Павлович.

— Все равно говорить не буду и апельсин твой вонючий есть не буду! — отказался тот.

— Не упорствуй! Читал я где-то, как убили в средние века английского короля Эдуарда. Страшная у него смерть была! Неужели ты ее хочешь?

— Читал я об этой смерти в книжонке «Средневековые пытки и казни». Применяли мы все, что там написано ко всякой сволочи. Нравилось мне смотреть, как враги народа под пытками орут и корчатся.

— Будешь упорствовать — применят к тебе…

— Буду! Лучше сдохну под пыткой, но ни на себя, ни на Николая Ивановича клеветать не стану.

— Большую ошибку делаешь. Очень больно будет! Вот и прутики уже раскалились. Берите его! — кивнул Берия подручным.

Преодолев слабое сопротивление подследственного, охранники уложили его на пол. Оголив ягодицы, ввели в задний проход коровий рог. Охранник взял щипцами раскаленный прут и ввел его в рог. Кабинет наполнился запахом горелого мяса. С ревом похожим, на звериный, помощник Ежова потерял сознание. «Приведите его в чувства!» — распорядился Лаврентий.

— Ну, что продолжим? Вот еще новый рог есть… — спросил Берия, крутя в руках новый рог, когда подследственный пришел в себя.

— Ай, нет! Я все подпишу! — застонал тот.

— А вы говорили: «Не дает показаний», — с укором посмотрел сквозь пенсне Лаврентий на свиту следователей. — Зря только человека мучили! Вот мы с Пал Палычем Жихаревым подключились, и человек сразу дал чистосердечные признания, которые учтет суд.

Суд под председательством Ульриха учел все «чистосердечные признания», приговорив Ежова и его приспешников к расстрелу. Казнили в той же Загородной тюрьме.

— Хозяин велел быстро и без излишеств, — сказал Берия, увидев в руках у чинов, пришедших на казнь, стальные прутья и дубинки из самшита.

Ввели Ежова. Ропот чиновников встретил его.

— Мне, мне разрешите, Лаврентий Павлович! — слышались просьбы.

Ежова поставили на колени и зачитали приговор.

— Что же вы, суки, раньше мне зад лизали, а теперь глотки друг другу рвете за то, чтобы меня шлепнуть? — окрысился на чинуш бывший нарком.

— Ты ему честь окажешь! — ткнул Берия пальцев в одного из начальников управлений..

Тот схватил Ежова за волосы и так закрутил их, что приговоренный закрутился вокруг собственной оси. Затем последовал выстрел в затылок. Пуля вышла через правый глаз бывшего наркома и вошла в обшитую матами стену.

— Переверните его мордой вверх! Пусть сообщники видят, что их ждет, — распорядился Берия.

Ввели Фриновского. Увидев тело Ежова, тот отшатнулся, подался назад, закричав: «Не надо!» Двое чинов, слывших раньше друзьями Фриновского, скрутили бывшего первого заместителя наркома, поставили его на колени.

— Не надо! Не надо! — выкрикивал тот.

Выстрел еще одного из чинуш прервал эти вопли.

— Радзивиловского расстреляешь ты, Жихарев! — повернулся Лаврентий к Пашке. — Я слышал, он отказался от твоих услуг, когда вел следствие по делу военных преступников. Теперь он от них не откажется! Радзивиловского поставили на колени. Он пополз от Пашки, оставляя за собой ручеек мочи.

— Да куда же ты, зараза? — догнал его Жихарев и выстрелил в затылок.

Образовалась целая очередь из желавших привести приговор в исполнение. Ими оказались все приглашенные на казнь.

— Не суетитесь! Хватит на всех. Я все рассчитал, — урезонивал бушевавших чинов Берия.

Последним ввели помощника Ежова. «У, курвы!» — окинул он тяжелым взглядом опьяневших от крови чинуш. С рычанием бросилась на него свора начальничков.

— Яйца, яйца ему рви! Коли моргала! — слышалось из образовавшейся человеческой кучи.

Наконец, чины расступились. Изорванная масса плоти лежала на полу.

— Кто по списку? — спросил Лаврентий. — Извини, брат, что в таком виде, но деваться некуда — суд народа!

До рассвета жгли в Донском тела казненных.

— Теперь заедем ко мне, выпьем по стаканчику — и спать! К двенадцати. Чтобы все фотографии были готовы — мне в час Хозяину докладывать, — распорядился Берия.

После всем участникам казни вернули прежние звания. Вернули второй ромб и Пашке.