В начале 1942 года Пашку вызвал Берия.

— Помнишь Радека? — спросил он.

— Конечно! Он — единственный, кого не расстреляли по делу Зиновьева и Каменева.

— Сидит этот Радек в Первоуральском политическом изоляторе. Засыпал Кобу письмами — просится на фронт. Пишет и пишет! Надоел он нам… Поезжай в Первоуральск, разберись с ним! Он не должен нас больше беспокоить. Кстати, Ира твоя там же сидит. А командует этим хозяйством твой старый друг Вася Фомин. Съезди, повидай их!

Снова Пашка оказался на Урале. От Свердловска до Первоуральска ехали машиной начальника областного управления НКВД. Сияло зимнее солнце, лес слепил искрившимся снегом и белизной берез. Радостно встретил Жихарева Вася Фомин. Пашка приказал вызвать Радека.

— Какой тебе прок от этого козла? Работает плохо: ослаб. Жрет всякие отбросы с кухни. Чуть ли не каждую неделю в Москву пишет, просится на фронт. А какой из него боец? Его, прежде чем отправить воевать, от дистрофии лечить надо, — сетовал Вася по поводу доставлявшего беспокойство зека.

— Не горюй, Вася! Скоро тебе от него никакой мороки не будет, — успокоил Пашка старого друга.

Привели Радека. Мало что напоминало былого щеголя в этом изможденном человечке в изодранной телогрейке.

— Собирайте вещи, Карл Бернгардович! Ваша просьба будет выполнена, — улыбнулся Пашка вошедшему.

— Меня привели с вещами. Какое счастье, что мои просьбы услышаны! Я еще пригожусь родине. Если не комиссаром — рядовым бойцом буду воевать! — выдохнул тот, поблескивая очками.

Пашка с Радеком сели в машину. По дороге Радек трещал о пользе, которую принесет на фронте.

— Сколько здесь людей без дела пропадает! Сколько военных… Направить их в действующую армию — внести огромный вклад в дело победы!

— Остановитесь! — велел Жихарев шоферу, когда отъехали километров на десять от лагеря.

Радек вопросительно посмотрел на него. Пашка вышел из машины и выдернул из нее Радека. Рывок был сильным, и Карл Бернгардович распластался на примятом снегу лесной дороги. Подскочил вылезший из машины Вася Фомин. Поставил Радека на ноги. Пинками его погнали к оврагу.

— Сейчас твое желание исполнится. Ты умрешь за родину! — дернул Пашка Радека за бороду.

— Вы делаете глупость! Вы бессмысленно меня убиваете! Если вы решили уничтожить меня — отправьте на фронт! Там я погибну с пользой для родины! — упирался Радек.

— Дорогое для государства удовольствие — куда-то тебя везти, — усмехнулся Пашка, вынимая браунинг.

Коротконогий Радег, дрожа от напряжения опустился на снег. Силы покинули его. Вася Фомин поставил Карла Бернгардовича лицом к березе. Пашка выстрелил в затылок. Радек дернулся и повалился навзничь, окрашивая снег кровью. Пуля вышла из его правого глаза и засела в дереве. Жихарев с Васей подхватили тело и столкнули в овраг.

— Снегом припорошить бы надо… — сказал Жихарев.

— Ничего, до весны лисы растащат. А следы наши тут же снег заметет. Да здесь никто и не ходит. Местные жители за двадцать верст наше заведение обходят, — отвечал Вася.

Пашка оставил время на встречу с Ирой. Водитель, зная, что задержатся до утра, напился пьяным. Он сам когда-то служил в этом изоляторе, и нашлись дружки, которые поднесли ему. Оставив его отсыпаться, Жихарев велел привести Иру.

— Как она? — задал Пашка вопрос Васе.

— Был приказ создать ей хорошие условия, не трогать как женщину. Посылки получает, письма пишет. Только вот инцидент с ней произошел: подрались из-за нее два воспитателя. Оба новенькие, недавно к нам переведенные. Зачинщика я посадил под домашний арест. Объяснил, что трогать ее нельзя, рассказывал Вася.

— Беда, товарищ начальник! — вбежал в кабинет старший конвоя. — Говорят, новый воспитатель, который под арестом не сидит, эту заключенную куда-то увел из барака.

— Найти немедленно! — распорядился Вася.

Минут через двадцать конвойные разыскали Иру. Ее нашли мертвой в бане. Жихарев и с Васей прошли туда. Ира лежала на полу. По ее левому виску расползлось сиреневое пятно. Рядом валялась шубка и содранная с Иры одежда. Струйка крови, вытекшая из ее заднего прохода, начала уже запекаться. Из полового органа мертвой торчал черенок лопаты.

— Я ведь запретил ее трогать! — строго сказал Вася приведенному воспитателю.

— Да я ее немного в попку. Думал — ничего, а она коньки отбросила, — потупился воспитатель — зверообразный детина с маленькими голубыми глазками на квадратной роже.

— Зачем это сделал? — вытащил Пашка из Иры черенок.

— Для интереса, — пряча глаза, ответил воспитатель.

— Наручники! — приказал Жихарев.

— Да, что же это такое! Из-за какой-то заключенной меня в тюрьму или на фронт?! — завопил детина.

Закончить тираду ему не дали. Подсечкой его сбили с ног и заковали в наручники. Пашка несколько раз врезал воспитателю по физиономии черенком от лопаты. Детина выплюнул пяток выбитых зубов. По его полушубку потекла кровь. Жихарев велел снять с воспитателя брюки. Конвойные с удовольствием выполнили этот приказ. Затем Пашка перевернул одну из табуреток и велел посадить детину голым задом на ножку. Тот пытался сопротивляться, но дюжие охранники снова сбили его с ног. Кто-то сбегал за топором и заострил ножку. Ножом обрезали полы полушубка, чтобы не мешали. Острие ввели воспитателю в анальное отверстие, а затем, приподняв детину посадили его. Что-то щелкнуло, детина закричал, струя крови хлынула на пол. Лицо воспитателя покрылось потом. Он непрерывно кричал, все глубже насаживаясь на ножку. Наконец, крики перешли в стоны, сменившиеся хрипами. Лицо воспитателя пожелтело, он глубоко вздохнул и замер.

— Жмурик! — доложил пожилой охранник.

— Надо же, три часа прошло! — глянул на часы Вася Фомин.

— К похоронам готовы? — спросил Пашка.

За это время для Иры сколотили гроб и выкопали отдельную могилу. Иру одели и положили в гроб.

— Товарищ комиссар первого ранга! Дозвольте шубку оставить! Она ей теперь ни к чему, а у меня дочка такого же роста, как покойница, — попросил пожилой охранник.

Иру похоронили в отдельной могиле, засыпали холмик лапником. Воспитателя отнесли в морг, где врач выписал заключение о смерти от геморроя. Пашка с Васей, погрузив в машину пьяного водителя, отправились в Свердловск. Оттуда Жихарев позвонил Лаврентию. К своей чести, в отличие от других соратников вождя, он не укрывался в Куйбышеве, а все время был в Москве.

— Задание выполнено, товарищ нарком. Заключенный Радек скрылся в неизвестном направлении.

— Хорошо! Только что же в Первоуральске за начальство, у которого заключенные скрываются? Что будем с Фоминым делать?

— Думаю, Лаврентий Павлович, Фомина надо расстрелять.

— Действуй! — положил трубку Берия.

— Понял? — обернулся Пашка к присутствовавшему при разговоре начальнику областного управления.

— Понял, сейчас распоряжусь.

Через несколько минут они спустились в камеру, куда поместили Васю Фомина.

— Гражданин Фомин! Вы способствовали побегу особо опасного политического преступника Радека. Военным трибуналом вы приговорены к высшей мере наказания — расстрелу, — объявил Жихарев.

— Паша! — упал на колени старый друг, которому Жихарев выстрелил в лоб.

За эту операцию Пашку наградили орденом Отечественной войны второй степени.

— Мы только что учредили этот орден, но пока не торопимся им награждать, — сказал Хозяин. — Во-первых, народ еще не привык к новым орденам. Во-вторых, мы все еще отступаем, и введение новых наград может быть неправильно понято фронтовиками.

Жихарев снова осел на даче вождя. На его глазах шло вытеснение русской обслуги и охраны. К середине войны в окружении Сталина остались только трое славян: Власик, Поскребышев и Пашка. Остальное окружение стало преимущественно мегрельским. Менялось питание Хозяина и свиты. Если до конца сорок первого года все перебивались бутербродами с сыром и колбасой, то в сорок втором уже появились супы и вторые блюда. После Сталинградской битвы вновь на столе вождя начала красоваться икра и осетрина. Сталин приказал отозвать из действующей армии всех организаторов рыбного промысла, всех специалистов по приготовлению икры, копчению и засолу деликатесной рыбы. После сражения под Курском на обед начали подавать три первых и не менее трех вторых блюд. Когда же на обед приглашались командующие фронтами, устраивались настоящие пиры. Начала преобладать кавказская, в-первую очередь грузинская кухня. Неоднократно Лаврентий поднимал тосты за мегрельскую обслугу и охрану.

— Янычары революции, янычары вождя, — так называл Берия своих соплеменников, спасавшихся от фронта за забором Кунцевской дачи.

Все они получили офицерские звания, с головокружительной быстротой увеличивалось число звезд на их погонах, введенных в начале 1943 года. Тогда же для командного состава органов госбезопасности были введены армейские звания. Власик, Поскребышев и Жихарев получили звания генерал-лейтенантов.

— По какому роду войск хочешь быть генералом? — спросил Сталин начальника своего секретариата Поскребышева.

— Хочу быть генералом авиации, товарищ Сталин, — выдохнул тот.

— Почему не артиллеристом или танкистом? — допытывался вождь.

— Форма у летчиков больно красивая, — засопел Поскребышев.

— Ладно, будешь летчиком. Генералом-лейтенантом авиации будешь. Мне, как маршалу Советского Союза, положен помощник в звании генерала-лейтенанта, а род войск не оговорен. Будь по-твоему.

С присвоением воинского звания Поскребышеву вышел курьез. Он решил щегольнуть новенькой формой на одном из совещаний Сталина с командующими фронтами и руководством Генерального штаба. Маленький, лысенький Поскребышев, загребая короткими ножонками в галифе с голубыми лампасами, засуетился около стола. Гневно засверкали глаза командующих фронтами, иронические усмешки пробежали по лицам штабистов. Вождь заметил эту реакцию, и когда Поскребышев проходил мимо, поставил ему подножку. Взмахнув ручонками, тот еле удержался на ногах.

— Тоже мне, летчик! Ходить не умеешь, а летать лезешь! — презрительно бросил Сталин.

К радости военных, собирать посуду после чаепития Поскребышев явился в своей обычной одежде: темно-зеленом френче без знаков различия и галифе без лампасов.

После того, как мегрелы увидели Пашку в генеральской форме, к Хозяину прибежал Лаврентий.

— Ребята обижаются, — сказал он. — Этому хрену генерала дали, а им — ничего.

— За генеральскими званиями в очереди не стоят, — бросил Сталин.

— Это — преданные тебе люди, Коба!

— Мы не на базаре! Не торгуйся, Лаврентий! Иди, работай! — выставил его из кабинета вождь.

Несколько недель после этого Лаврентий ходил кругами вокруг Хозяина. Наконец, ему удалось уломать Верховного главнокомандующего присвоить звание генерал-лейтенанта авиации шашлычнику Васо. Следом еще несколько мегрелов получили звания генерал-майоров. Это не могло не вызвать негативной реакции командующих фронтами и других высоких военных чинов, с которыми Хозяин был вынужден считаться все больше и больше. Кроме того, вождь понимал, что окружив себя мегрелами, он рано или поздно окажется заложником Лаврентия. Теперь лица мегрелов и их акцент все больше стали раздражать вождя. Он приказал Власику и Жихареву исподволь присмотреть пополнение охраны из русских. Сам же притих и ждал своего часа. Вскоре этот час настал. Верховный собрал командующих фронтами и после двухдневного совещания пригласил их отобедать в Кунцево. Выдался теплый летний день. Обедали на веранде. Объектов заочных шуток стал генерал армии Черняховский, отпросившийся с обеда и улетевший на фронт.

— Совсем Черняховский от рук отбился, — «сокрушался» начальник Главного политического управления Мехлис. — Ни одной юбки не пропустит. Увидит регулировщицу на дороге, выскакивает из «виллиса» и в кусты ее тащит. Что будем делать с Черняховским, товарищ Сталин?

— Будем завидовать Черняховскому! — улыбнулся Сталин под одобрительный смех присутствующих.

— Товарищи! — поднялся Берия, видя благодушие вождя. — Предлагаю тост. Но не за Черняховского. За него пьют все регулировщицы вверенного ему фронта. Я предлагаю тост за наших славных янычар, за чудесных кавказских ребят, которые подарили нам этот прекрасный обед!

Лица военных помрачнели. Напряженная тишина повисла над столом. Сталин отставил бокал с вином.

— Почему ты все время навязываешь нам тосты за этих людей? — обратился он к Лаврентию.

— Это — преданные вам люди, товарищ Сталин… — замельтешил тот.

— А русские — не преданные люди? Какую войну они вынесли на своих плечах! Завтра же всех кавказцев заменить русскими! Ты понял, Лаврентий?

— Понял, товарищ Сталин… — сник Лаврентий и до конца обеда больше не высовывался.

— Сейчас мы выпьем за русский народ, за победу русского оружия! — поднял бокал Сталин под радостный гул военных.

К вечеру на дачу прибыли автобусы с новой охраной и обслугой.

— Гютферан (педераст — грузинский)! — с ненавистью шипели вслед Пашке мегрелы, собиравшие свои пожитки.

Разумеется, никто из них не попал на фронт. Всех пристроили на теплые местечки в органах госбезопасности, где не требовалось утруждать себя работой.