Большие дела, действительно, ждали Ленинград и его руководителей. Запил первый секретарь обкома Жданов. Его перевели в Москву, сделали секретарем ЦК. Он продолжал пить и напивался до того, что даже поощрявший пьянство соратников Сталин запретил ему употреблять спиртное. Через какое-то время Жданов почил в бозе: сердце не выдержало огромных доз алкоголя, принимаемых ежедневно. Тем временем в Ленинграде пришли к власти новые люди, молодые, энергичные с новыми подходами к партийным и государственным проблемам. Дела в области и в городе быстро пошли в гору. Популярность новых руководителей стала стремительно расти. Сталину, разумеется, это не нравилось. Однако аппарат органов был перегружен работой. Разбирались с бывшими военнопленными, громили кибернетиков и морганистов. Сажали за преклонение перед иностранной техникой, арестовывали писателей и поэтов. Тем не менее, на расследование «ленинградского дела» были брошены лучшие следователи, освобожденные от ведения других дел. Большинство арестованных быстро давало нужные показания, но попадались и крепкие орешки. Таким оказался сменивший Жданова на посту первого секретаря обкома, а позже — секретаря ЦК — Кузнецов. Не смотря на все применявшиеся к нему методы физического воздействия, он отказывался давать показания. Пашке велели подключиться к расследованию. Он застал Кузнецова висящим на дыбе в кабинете следователя. Свистом рассекал воздух черный хлыст, ложившийся на живот Кузнецова. Взмокший следователь обрадовался приходу Жихарева.

— Вот, товарищ генерал-лейтенант, бич из бегемотовой кожи на нем пробую. Трофейный… Додумались же немцы! Европа! — говорил он, утирая пот.

— Говорить будешь? — обернулся Пашка к Кузнецову.

— Не о чем мне с тобой говорить, фашист! — прохрипел тот.

— Он всех фашистами обзывает и еще матерится при этом, — вставил следователь.

— Опустите его и снимите штанишки! — велел Пашка.

Кузнецова опустили на пол, содрали старые солдатские галифе и трусы. Жихарев набросил ременную петлю на мошонку подследственного и приказал снова подвесить. «У-у-у!» — захрипел тот, суча ногами. Каждое движение доставляло ему боль.

— Пристрелите меня! Убейте! — умолял Кузнецов.

— Легкой смерти хочешь! Нет, выбирай: или дашь показания, или вот и умрешь, — ответил Жихарев.

— Снимите меня! Я дам показания.

— Опустите его! У тебя протокол допроса готов? — обернулся Пашка к следователю.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— А ты говоришь: «Бегемотовая кожа, Европа». Наши, отечественные методы использовать надо! И скажи ему: будет дергаться — снова за яйца повесим, — направился Жихарев к выходу.

Внезапно Хозяин отменил решение о проведении большого процесса. Арестованных втихаря осудили и расстреляли без помпы и шума в прессе.

Неожиданно Пашку вызвал Лаврентий. Он посадил Жихарева в свою машину и приказал ехать в Лужники, на Окружную железную дорогу. Странный состав стоял в Лужниках. К паровозу был прицеплен салон-вагон Берии, за ним следовали товарный и пассажирский вагоны. «Черный ворон» и автобус с офицерами госбезопасности стояли у насыпи. Из «воронка» вытолкнули раздетого донага человека, кожа которого искрилась на солнце.

— Солью натерли? — спросил подслеповатый Лаврентий.

— Так точно! — хрустнул каблуками по снегу полковник с лицом, изрытым оспой.

— Узнаешь? Бывший председатель Госплана Вознесенский, — указал Жихареву на человека Берия.

— Видел его портреты в газетах.

— Этот изменник родины неоднократно бегал к Сталину с предложениями уменьшить выделение средств на нужды государственной безопасности. Говорил, что мы жируем, когда народ живет в голоде и холоде. Пусть теперь сам померзнет!

Человека бросили в товарный вагон, который заперли и опломбировали. Пашка с Берией прошли в салон-вагон. Влезли в пассажирский вагон офицеры. Поезд тронулся по Окружной дороге. Снова, как в двадцать третьем году Жихарев и Лаврентий потягивали коньяк, курили, правда, на сей раз английские сигареты, восхищались теперь уже красотой русской зимы. Проехав круг, поезд остановился в Лужниках.

Офицеры открыли дверь товарного вагона. Вознесенский, скрючившись, сидел в углу вагона. Он что-то замычал, протянул к мучителям руки.

— Надо же! Мороз под сорок градусов, а он живой! — удивился Лаврентий.

Сделали еще два круга, но в Вознесенском все еще теплилась жизнь. Наконец, рябой полковник доложил, что осужденный мертв. По приставленной лесенке Пашка с Лаврентием заглянули в вагон. Все там же, в углу лежало свернувшееся калачиком тело. Берия пнул его ботинком и, ойкнув, стал тереть ногой о ногу.

— Ты смотри! От соли как камень стал. Ну, ничего, сейчас эту снежную бабу в крематории растопят. Машина «Хлеб» уже ждет.

За участие в расследовании «ленинградского дела» Пашку наградили третьим орденом Красного Знамени.

Снова он сидел на веранде кунцевской дачи. Снова буйствовал бело-розовый цвет яблонь и вишен. Не смотря на дневной час, где-то посвистывал соловей. Берия сетовал, что евреи баламутят народ: все им не нравится, все хотят в Израиль. Советское правительство первым признало эту только что возникшую на карте мира страну. Части евреев разрешили выехать туда на жительство. Отпустили партийных работников, некоторых военных. Надеялись, что советские переселенцы создадут социалистическое государство на Ближнем Востоке. Однако ожидания вождя и «соратников» не оправдались. Евреи из Советского Союза быстро растворились среди выходцев из Западной и Центральной Европы, Америки. Они быстро восприняли их идеологию и отказались от идеи создания социалистического государства, зависимого от СССР.

— Словом, просрали вы Израиль, — подвел итог Сталин. — Начали «ленинградское дело» раскручивать и забыли об американцах, сионистской организации «Джойнт». А те, пока вы здесь ушами хлопали, времени не теряли, прибрали Израиль к рукам.

— Как быть с советскими евреями, Коба? Они рвутся в Израиль.

— В Израиль больше никого не пускать! Дадим им здесь автономную республику. Незадолго до начала войны мы создали на Дальнем Востоке Еврейскую автономную область с центром в Биробиджане. На сегодняшний день эта идея терпит крах. Нам удалось загнать туда лишь нескольких эмигрантов из Германии, да немного энтузиастов из наших партийных работников. Большинство же тамошнего населения — ссыльные. Завтра наш новый член Президиума ЦК Суслов пригласит председателя Еврейского антифашистского комитета Михоэса. Тот имеет огромный авторитет среди евреев. Поручим ему начать пропаганду переезда евреев в Биробиджан. Предложим пост Председателя Президиума Верховного Совета или пост Председателя Совета Министров новой республики.

— А если Михоэлс откажется?

— Тогда развернем в прессе кампанию против безродных космополитов. Этот термин еще покойный Жданов придумал. Ты же разработаешь и представишь план переселения евреев на Дальний Восток. Решим, что делать с Михоэлсом. Ты, Жихарев, будешь присутствовать на этой беседе.

На следующий день Пашка был в кабинете Суслова на Старой площади. Как и предполагал Берия, Михоэлс отказался от предложенных постов и от пропаганды идеи еврейской автономной республики на Дальнем Востоке.

— Переселить еврейский народ в эти края — обречь его на медленное, мучительное вымирание. Губительный для здоровья климат, антисанитария, отсутствие медицинских учреждений, антисемитизм окружающего населения погубят евреев. Кроме того, отрыв от центров культуры еврейских писателей и поэтов, музыкантов, других работников искусства обречет на духовную смерть. Наш комитет недавно направлял в эти края комиссию. Евреи-переселенцы влачат жалкое существование, духовно деградируют, подвергаются унижениям со стороны местных властей, грабежам и убийствам со стороны высланных в автономную область уголовников. Я не могу, не имею морального права отправлять мой народ на смерть, — отказался от участия в выполнении плана Хозяина Михоэлс.

Через час после разговора Суслов и Пашка докладывали о его итогах вождю.

— Ну что же, приступим к выполнению второй части плана. Кампанию в прессе развернем. Республику создавать не будем. Органам поручить обратить особое внимание на евреев. Я полагаю, что стране грозит сионистский заговор. Разберитесь! Михоэлса командировать в какой-нибудь город, скажем — в Минск, чтобы здесь не баламутил. Сейчас лучше, чтобы он вообще молчал. Рассмотрите и деятельность возглавляемого им комитета. Мне кажется, что это — шпионское гнездо.

Михоэлсу организовали командировку в Минск. Следом за ним выехал Пашка. С земляком Берии — министром госбезопасности Белоруссии Цахавой — он разработал план ликвидации артиста. Подобрали и исполнителя: гэбистского стукача, Героя Советского Союза, в прошлом майора. Этого человека дважды разжаловали во время войны в рядовые. Дважды военные прокуроры и следователи, ведшие его дела, оказывались евреями. Сам исполнитель был лихим воякой, великолепно водил танк и автомобиль. При этом он был ограниченным и жестоким человеком, считавший, что ему все дозволено. Во всех своих бедах исполнитель винил не себя, а евреев и люто их ненавидел. Пашка встретился с ним на даче МГБ.

— За что вас разжаловали в первый раз? Спросил он.

— Приехал с фронта в отпуск. Пьяный был, пошел в цирк. Не понравился мне там клоун. Люди воевали, кровь проливали, а он в тылу отсиживался. Вышел я на арену и тоже цирк устроил. Расстрелял этого клоуна, как дезертира, на глазах у публики. Жид-прокурор все время меня под расстрел подводил. Геройская звездочка спасла — всего лишь разжаловали. Через три месяца я снова стал офицером.

— При каких обстоятельствах были разжалованы второй раз?

— Второй раз уже в конце войны, в Восточной Пруссии. Едем мы на самоходках, навстречу колонна немцев-беженцев идет. Я свою самоходку развернул, остальным приказал: «Делай, как я!» Пошли мы эту немчуру гусеницами утюжить. Вот кино было! Кровь с говном фонтаном брызжет, чемоданы в разные стороны, из перин пух летит, киндеры ихние под гусеницами ногами сучат… Но был у меня один командир самоходки. Только что из училища, москвич, кстати, дерьмо. Он, сука, мне все развлечение испортил. Своим орудием дорогу перегородил, из люка выскочил, мне кулаком грозит, орет что-то. Другие наши тоже остановились. Оставшиеся немцы тем временем разбежались, по кюветам попрятались. Так мне обидно стало, что взял и трофейный «шмайсер» и дал по этому сопляку очередь. Четыре пули в грудь и в живот всадил. Тот мгновенно окочурился. Здесь уже меня свои скрутили. Думали, что я чокнулся. В госпитале меня врачи-жиды нормальным признали. Да и какой я псих? Я шутил, развлекался, людям хотел после тяжелых боев развлечение устроить. Опять жиды из прокуратуры меня под вышку подводили. Снова звездочка спасла. Так что, товарищ генерал-лейтенант, я этих жидов готов руками давить…

— Руками не надо. Машину дадим. Полуторку знаете?

— Так точно!

— Надо, чтобы один вот такой еврей, что вас судили, навечно замолчал. Организуете?

— С удовольствием! Только с оплатой разобраться надо. Это ведь не агентурные сведения представлять…

— Получите двадцать пять тысяч. Дадим жилье в центре Минска. Сейчас на проспекте Победы дом сдается. Получите в нем комнату двадцать метров.

— Мне бы вопрос о восстановлении воинского звания решить. Довоевать-то я довоевал, но закончил войну сержантом. Поспособствуйте, пожалуйста, чтобы мне звание майора вернули.

— Ладно, будет вам звание майора!

На следующее утро исполнитель остановил грузовик недалеко от гостиницы, где жил Михоэлс. В этой же гостинице поселился Жихарев. Исполнителю показали пашкино окно. Знаком, что Михоэлс стоит на краю тротуара была отодвинутая занавеска. Пашка позвонил в номер Михоэлса, представился как бывший фронтовик и сказал, что у него есть документы о массовых уничтожениях евреев на оккупированной территории. В щелку между занавесками он наблюдал за тротуаром у входа в гостиницу. Вышел Михоэлс. Он остановился на указанном Пашкой месте. Жихарев раздвинул шторы. Исполнитель мигнул ему фарами, показав, что понял сигнал. Взревел мотор. Отброшенный страшным ударом Михоэлс упал на асфальт, обливаясь кровью. С криками к месту происшествия бросились люди. Михоэлс не подавал признаков жизни. Только синий дымок, оставленный грузовиком, стелился за ним. Пашка побрился и принялся за принесенный в номер завтрак. Через полчаса за ним пришла машина, а еще через полчаса он сидел на даче МГБ в Куропатах и слушал доклад исполнителя. Раздался звонок. Цахава сообщил, что Михоэлс мертв и доставлен в морг.

— Можешь не пересчитывать! Деньги в банковской упаковке, — перешедший на «ты» Пашка выложил на стол пачки двадцатипятирублевых банкнот.

— Мне бы сотенными… — промямлил исполнитель.

— Сотенными тебе пока не полагается. Вот, когда через несколько дней ты снова майором станешь, тогда будешь и сотенные иметь, — выставил Жихарев на стол бутылку водки, в которую еще в Минске подмешал один из своих препаратов.

— Выпить хочешь?

— Так точно! — исполнитель лихо опустошил рюмку.

— На, закуси! Я тебе бутерброд с осетриной прихватил.

— После первой не закусываю!

— Пей еще, если хочешь.

— Можно я ее совсем прикончу? — спросил бывший майор, осушив второй стакан.

После выпитой в течение десятка минут бутылки, исполнитель принялся было рассказывать, как он воевал, но Пашка выпроводил его.

Сам он самолетом вернулся в Москву. В Загородной тюрьме Жихарев нашел Лаврентия.

— Неплохо сработано, похвалил Берия, выслушав доклад. — С исполнителем, правда, неприятность вышла. После встречи с тобой он пошел добавить в пивнушку. Задрался там с какими-то блатными… Словом, зарезали твоего исполнителя.

— Это можно было и не делать. Он бы сам умер через пару часов от острой сердечной недостаточности.

Через несколько дней тело Михоэлса привезли в Москву. На гражданской панихиде выступал Лаврентий. Он говорил об актере, как о жертве сионистов. После этого в прессе развернулась кампания против безродных космополитов и мирового сионизма. Евреев начали называть пособниками американского империализма. В воздухе закружилось слово «ЗАГОВОР».

В ноябре 1948 года Хозяин прочитал доклад МГБ о деятельности Еврейского антифашистского комитета, в котором он был назван шпионской организацией. Вождь наложил на документ резолюцию: «Комитет распустить, членов комитета арестовать».

Арестованных членов комитета и и их близких свозили в Загородную тюрьму в Марфино. Забрали в общей сложности тридцать пять человек. Как и прежде, Пашка стал связующим звеном между Хозяином и Лаврентием. Ежедневно бывая в Загородной тюрьме, он докладывал вождю о ходе следствия. Евреев привезли в тюрьму, содрали с них дорогие костюмы и, обрядив в рваное тряпье, передали следователям. Одни из следователей кричали, оскорбляли арестованных, другие уговаривали, обещали не трогать семьи и смягчить наказание в случае добровольного признания. Допросы проводились по несколько суток кряду. Следователи менялись, а подследственные без сна, воды и пищи сидели в кабинетах. Евреи, зная, что их ждет, отказались давать показания. На протяжении года к ним применялись меры психологического и физиологического воздействия, но воля подследственных не была сломлена. Тогда Хозяин велел Берии применить все возможные меры физического воздействия. Расширили круг взятых под стражу. Арестовали всех родственников членов комитета — их предполагалось использовать в качестве свидетелей. За ними последовали близкие и дальние друзья, знакомые. За ними последовали еврейские писатели, поэты, артисты. Сталин, всегда осторожно относившийся к интеллигенции, особенно ненавидел и боялся творческую интеллигенцию. Лаврентий подогревал эту ненависть. Он постоянно твердил, что евреи — не работники, вообще никуда не годятся, и в коммунизм их брать нельзя. Одновременно шел процесс изгнания евреев из вооруженных сил. Лишь немногим из них удалось удержаться ценой перевода в Сибирь, на Дальний Восток, районы Крайнего Севера. Половина представителей еврейской творческой интеллигенции была арестована, находилась под следствием в ожидании большого процесса. Правда, кое-кого из этих евреев расстреляли или отправилди в лагеря, не дождавшись этого процесса.

С применением пыток евреи стали давать показания. Появилась «первая ласточка» и среди членов Антифашистского комитета. Дала показания его секретарь. Она попала в лапы следователей еще ежовской закалки, для которых понятия законности, морали и нравственности были ничем. Любой ценой они вырывали показания у любого арестованного. Ознакомившись с протоколами допросов, Берия с Пашкой пригласили следователей, чтобы поздравить с успехом.

— Даже тебе не пришлось подключаться! — ликовал Лаврентий, обращаясь к Жихареву.

— Как вам это удалось? — спросил Пашка шкафообразных мужиков.

— Сиськи отрезали и в эту-самую поллитровку затолкали. Призналась, как миленькая, — последовал ответ.

— Эта первая из комитета. Есть еще показания кое-кого из родни друзей. Но пока маловато. Будем раскручивать дальше. Теперь на очереди Лина Штерн. Хорошо будет, если даст показания Жемчужина. Но с ней надо аккуратно — как-никак жена Молотова. Поэтому ее не пытаем. Крепкий орешек генерал Арон Кац. Удастся расколоть эту группу — дадут показания остальные, — размышлял вслух Берия.

— Поручите Штерн и Жемчужину, а после Каца — этим мужикам, — предложил Пашка.

Вскоре дала показания Лина Штерн. Мужики сначала жестоко ее избили. Потом показали орудия пыток и подробно рассказали, как будут мучить. «Неожиданно заглянувший» следователь интеллигентного вида пообещал, что Лину избавят от мучений и сохранят жизнь, если она даст показания. Довольно быстро сдалась и Жемчужина. Несколько суток допросов стоя, несколько суток карцера, несколько избиений сделали свое дело. Следом начали сдаваться остальные члены комитета и их родня. А вот с генералом Кацем и поэтом Перецем Маркишем пришлось повозиться, но и их сломили ежедневные пытки.

Вместо быстрого следствия дело растянулось на 4 года. «Крымское дело», как велел его назвать Хозяин, охватывало все большие круги еврейской интеллигенции. Уничтожались целые семьи и поколения. Наконец, Сталин решил, что еврейская интеллигенция достаточно обескровлена, а еврейский народ подавлен морально. Кроме того, в западной прессе началась кампания по защите советских евреев. К тому же репрессии затронули научные и педагогические кадры. В результате чего в подготовке новых специалистов для всех отраслей народного хозяйства возникла тупиковая ситуация. Такая ситуация стала складываться и в развитии науки. Это тоже не устраивало Хозяина. Он решил приостановить репрессии, осудить евреев без громкого процесса.

— Как быть с членами Антифашистского комитета? — спросил Берия.

— Провести закрытое судебное заседание. Мужиков расстрелять, женщин приговорить к длительным срокам лишения свободы. Исключение сделаем Жемчужиной. Ее сослать под надзор местных органов, — ответил Сталин.

— Одна женщина, секретарь комитета, сильно пострадала. Ее нельзя выпускать на глаза людям, даже зекам.

— Почему сразу не сказал? Расстреляйте и ее!

Наступила ночь 12 августа 1952 года. Осужденных членов комитета сосредоточили в одном из помещений Загородной тюрьмы.

— Пятнадцать лет тому назад, в это же время и Ягоду в расход пускали. Ты, я слышал, присутствовал при это? — задал Лаврентий вопрос Пашке.

— Пришлось, — ответил тот.

— Ну почему же пришлось? Ты участвовал в уничтожении врагов народа. Если мне не изменяет память, даже орден за это получил.

— У вас прекрасная память, Лаврентий Павлович.

— Расскажи, как его кончали?

— Вообще-то все весьма прозаично: забили стальными прутьями.

— Оригинально! В выдумке Ежову не откажешь. Принесите стальные прутья! — приказал Лаврентий охранникам.

Вскоре молодцы вернулись в кабинет с охапкой стальных прутьев разного диаметра.

Жихарев пропусти вперед Берию. За ними прогрохотали сапогами шкафообразные следователи. Евреи со скованными за спиной руками ждали своей участи. Отперли небольшую камеру. В нее затолкали бывшего генерала Каца и женщину-секретаря. Пашка поставил ее на колени и, оттянув за волосу голову назад, ударил прутом по переносице. Прут со свистом вошел женщине в лицо, и она обмякла. Пашка отпустил ставшими красными волосы, и тело упало на пол. Рядом с ним следователь разделывал прутом Каца. Тот брыкался, лежа на полу, и брызгая кровью, материл убийцу. Наконец, Кац затих.

В камеру втолкнули Маркиша. Его тоже поставили на колени, оттянули голову назад. Свистнул прут. Удар оказался неточным. Поэт охнул и дернулся. Второй удар тоже оказался неточным — прут прочертил на лбу кровавую полосу. Лишь третий удар достиг цели.

— Да ну их! — махнул рукой Берия. — Пусть наши ударники-следователи продолжают! Им ордена зарабатывать надо, а мы пойдем коньяк пить. После вчерашнего ужина у Кобы нутро горит и голова раскалывается.

За участие в расследовании «крымского дела» Пашку наградили третьим орденом Ленина, а затем нежданно-негаданно присвоили звание генерала-полковника. Выразив благодарность вождю, он спросил: не повредит ли все это его отношениям с Власиком. Официально будучи пашкиным начальником, тот по-прежнему оставался генерал-лейтенантом.

— Что тебе Власик? У него своя работа, у тебя — своя. Да и Власик последнее время не на высоте: ищет, где бы рюмку схватить, а работать стал плохо. На отдых ему надо… — ответил Сталин.

Пашка догадался, что и здесь не обошлось без Лаврентия. Прошло несколько дней и его догадки подтвердились. Не смотря на ранний час, в Кунцево приехал Берия. Его сопровождали трое охранников в синих габардиновых пальто и широкополых шляпах.

— Пойдем! — тихо сказал Лаврентий, заглянув в пашкину комнату. — Власика брать будем.

— Власика? — удивился Пашка.

— Власика. Он английским шпионом оказался.

Власик сидел в своем кабинете и опохмелялся.

— Гражданин Власик, вы арестованы по подозрению в работе на английскую разведку, — объявил Лаврентий.

— Да как же так?! Да что же это такое?! — обомлел Власик.

На него надели наручники, сорвали погоны и орденские планки, обыскали. В кармане кителя нашли проект постановления Совета Министров.

— Теперь понятно, по каким каналам шла утечка правительственной информации, — удовлетворенно хмыкнул Лаврентий.

— Простите, братцы! Бес меня попутал! В одной из комнат на полу эта бумага валялась! — упал на колени Власик.

— А ты ее подобрал, чтобы сдать в макулатуру? — глумился Берия.

Стонавшего и брыкавшегося Власика погрузили в ЗИС Лаврентия и увезли в Москву. Около часа дня проснулся Хозяин. Он вызвал к себе Власика. Вместо него в спальню вошел Берия.

— Куда Власик запропастился? Где он опохмеляется? — спросил вождь.

— Власика пришлось арестовать, Коба. Оказалось, что он крадет у тебя правительственные документы. Мы его увезли разбираться.

— Что? Документы со стола тырить? — взметнул брови Сталин.

— Так точно, товарищ Сталин! — подтвердил заявление Берии Пашка. — Я присутствовал при обыске Власика. У него нашли правительственные документы.

— Разберитесь! Только смотри, Лаврентий, чтобы без летальных исходов и телесных увечий, — предупредил Сталин. — А ты, Жихарев, принимай хозяйство. К этому все шло…

Берия поздравил Пашку с новым назначением, когда они прогуливались по саду в ожидании машины.

— Вот видишь, Павел, я умею быть благодарным. Я умею ценить людей и отмечать их заслуги. Теперь в органах ты — второй человек после меня.

— А как же Кобулов и прочие замы?

— Эти люди — временные союзники. Они со мной, пока я им нужен. Станет мне плохо — тут же продадут меня.

— Какую же роль вы отводите мне, Лаврентий Павлович?

— Я знаю твою преданность Хозяину. Я знаю, что ты всегда был мне хорошим другом. Мне нужен человек, который бы приглядывал за Хозяином, берег его. Последнее время здоровье Кобы ухудшается. Наступит день, когда встанет вопрос о новом вожде. Вся эта свора начнет грызть друг другу глотки, чтобы занять место вождя. В этой борьбе победит самый сильный, самый умный и самый ловкий. Мы должны держать в руках все нити. Устранение Власика — это лишь первый этап. Мы подчиним тебе весь секретариат.

— Но там Поскребышев…

— Поскребышев — стар, начал плохо работать. Допускает, что постановления правительства валяются на полу, и каждый может их подобрать. Его дни в секретариате Кобы сочтены. Пусть отдыхает на даче! Ты сосредоточишь в своих руках организацию труда, быта и отдыха Хозяина. Будешь держать меня в курсе важнейших дел, докладывать о его настроениях, о мнении по тому или иному вопросу. Вот тогда в нужный час мы окажемся сильнее остальных соратников.

— Что будет со мной после вашей победы?

— Мы сольем два министерства: внутренних дел и госбезопасности. Наряду с руководством партией и правительством я стану министром госбезопасности. Ты будешь выполнять те же поручения, что и сейчас, но получишь должность первого заместителя министра и звание генерала армии.

Лаврентий ничем не рисковал, делая такое предложение. Если бы Пашка донес Хозяину, Берия бы отказался бы от своих слов. Мало того, объявил Жихарева инициатором этого предложения. Пашка знал коварство «приятеля». Он понимал, что и в случае отказа, и в случае соглашения с Берией станет его заложником. Отказ означал немедленную гибель. В случае согласия можно было еще побарахтаться. При этом его руки могли стать длинными, благодаря устроенной рядом с его кабинетом лабораторией. В ней Жихарев работал над различными транквилизаторами для Хозяина. Пашка мог устранить любого члена политбюро. Поэтому он предпочел принять предложение Лаврентия. Берия был лживым человеком, но потянуть из него было можно. Нужным людям он платил щедро.

Сталин в раздражении приехал в Кремль. Не ответив на приветствие Поскребышева, вошел в кабинет. Поскребышев принес чай и, угодливо изогнувшись, поставил перед вождем.

— Что же ты, маша-растеряша, допускаешь, что секретные документы правительства попадают в руки шпионов? — хмуро спросил Хозяин.

Тот упал на колени. Обхватив ручонками ногу Сталина, Поскребышев преданно, по-собачьи заглядывал ему в глаза.

— Пошел вон! — отпихнул его ногой вождь.

Молча Поскребышев на коленях уполз из кабинета.

— Что же ты с утра пораньше в ползунки играешь? — раздался в приемной бодрый голос Берии.

В кабинет вошел свежий, гладко выбритый Берия.

— Прости, Коба, что без доклада, но с твоим помощником что-то странное творится: ползает по приемной на коленях, невменяемый какой-то…

— Прогнал я бывшего помощника, — мрачно ответил Хозяин.

— Вот и правильно! Есть более достойные люди, которые справятся с делом лучше Поскребышева.

В это время в кабинет тихонько втерся Поскребышев.

— Ты еще здесь? — нахмурился Хозяин. — Я же сказал тебе: пошел вон! Жихарев, выведи его! Позаботься, чтобы ему оформили персональную пенсию!

Поднажав плечом, Пашка вытеснил из кабинета Поскребышева.

— Что же будет, Пашенька? — захныкал тот.

— Будет то, что Хозяин решит. А пока сдайте служебное удостоверение и пропуск в Кремль!

Дрожащими руками опальный помощник сдал документы и, плача, покинул Кремль. Пашка проводил его до Никольских ворот. Когда вернулся, решение о руководстве им секретариатом Сталина уже было принято. Через час там уже сидели новые, подобранные с подачи Берии люди.

Прошло немного времени, и заговорил Власик. Он дал показания против Поскребышева. Пашке поручили арестовать предшественника. Поскребышев жил на даче, с которой его никуда не выпускали. Машины оперативной группы остановились у ворот. Пятерка чекистов во главе с Жихаревым направилась к даче. На подходе к дому залаяла собака. С рычанием она бросилась на оперативника и выдрала из пальто клок габардина. Удар ботинка опрокинул ее наземь. Собака взвизгнула и затихла. Переведя взгляд на дом, Пашка увидел Поскребышева, с ужасом смотревшего из окна. Жихарев с улыбкой помахал рукой. Поскребышев отшатнулся от окна. Оперативники рванулись к дому, в глубине которого треснул выстрел. Дверь оказалась незапертой. На полу в большой комнате в луже крови лежал бывший помощник вождя. В камине догорали какие-то документы.

С помощью Жихарева Лаврентий быстро набирал силу. «Соратники» боялись и потакали ему во всем. А он неоднократно подставлял их. Во время выпивок Берия задавал вождю какой-либо вопрос и сам же предлагал ответ на него. Когда Сталин не соглашался и называл сказанное вздором и чепухой, Лаврентий печально смотрел на кого-нибудь из «соратников» и печально изрекал: «Вот видишь, я тебе говорил, что твое предложение неправильное и товарищ Сталин его не одобрит». Ничего не знавший об этом предложении «соратник» оказывался в положении дурака и невежды. И никто не был уверен, что на следующей попойке Берия также не подставит его. Однако с Лаврентием никто не связывался, зная его коварство. Сам же Берия на застольях тоже был осторожен, опасаясь, что сболтнет лишнее, и Сталин узнает о его планах захвата власти. Однако и его «прорывало» время от времени. Правда, это случалось, когда Хозяин сам уже пребывал в сильном подпитии. Однако «соратники» не дремали и копили на Лаврентия компромат. Иногда они доносили Сталину неосторожные фразы Берии, выданные им по пьянке. Хозяин, поощрявший доносительство «соратников» друг на друга, с удовольствием копил эту информацию. Когда негативной информации накапливалось много, вождь либо уничтожал, либо отдалял «соратника».

Настал черед и Лаврентия. Хозяин отправил его в отпуск. Пока Берия нежился под черноморским солнцем, меняя каждую ночь любовниц, Сталин приказал арестовать всех мегрелов, служивших в органах госбезопасности. Пашка узнал об акции лишь накануне ее проведения. Бросился звонить Лаврентию, но получил ответ, что того нет на даче. В трубке слышался женский визг и хохот Лаврентия. Не подошел Берия к телефону ни на второй, ни на третий день. Видно, кто из подружек крепко держал его подле себя. Когда Берия, наконец, прочухался, все мегрелы не только были арестованы, но и дали против него показания. Узнав о случившемся, Лаврентий примчался в Кунцево.

— Ну, что садился-бодрился, срал-срал и упал? — с усмешкой задал Хозяин столь знакомый вопрос.

Пачка протоколов допросов легла на стол перед Берией. Там было написано, и что Лаврентий — английский шпион, и меньшевик, и провокатор царской охранки. Особое место занимали показания, где Берия изобличался в нарушении социалистической законности и применении пыток, личном участии в казнях. Лицо Лаврентия, когда он читал показания, то бледнело, то краснело, то становилось сине-зеленым.

— Все это — правда, Лаврентий, — спросил Сталин, когда Берия закончил читать.

— Все — правда, Коба. За исключением того, что я — английский шпион.

— Что мне с тобой делать? Сколько раз я тебе говорил, чтобы не было лишнего шума? Почему ты слушал и соглашался, а все делал по-своему? Ты меня очень подвел. У меня не может быть такого помощника, как ты!

— Конечно, Коба, не может быть! — в глазах Берии мелькнул огонек надежды. — Что народа скажет? Ягода был плохой — расстреляли. Ежов был плохой — расстреляли. Берия был плохой — расстреляли. А куда Сталин смотрел? Почему таких помощников подбирает? Что народу отвечать будем?

Сталин пыхнул трубкой, прошелся по кабинету.

— Товарищ Сталин, — обратился к Хозяину Пашка. — Нельзя к Берии какие-либо меры применять. Смута в народе будет…

— Смуты в народе не будет! Другой вопрос, что Берия мне пока нужен. От руководства органами мы его отстраним. Мегрелов расстреляем. Лаврентия предупредим, чтобы не допускал никакой самодеятельности. Все вопросы решать только со мной! А документы пусть полежат у меня в сейфе.