ОТ АВТОРА

Эта книга стала итогом двух лет размышлений и творческих поисков. Убеждение в том, какой должна быть научная фантастика, и какой она не должна быть, сформировало мой писательский канон, оберегающий произведения от некоторых тем и персонажей.

ВЫРАЖАЮ БЛАГОДАРНОСТЬ:

* Игорю Ефимовичу Воронову, преподавателю Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. Его поддержка стала той первой ступенью, что вынесла меня на литературную орбиту.

* Николаю Васильевичу Молоткову, литконсультанту Рязанской писательской организации.

* Алексею Яковлевичу Корепанову, редактору альманаха «Порог» (Кировоград, Украина).

Моя интернет-страница: http://www.eko-master.ru/golubev

Электронная почта: [email protected]

 

НОВЫЙ ДОМ В СТРАНЕ ФАНТАСТИКИ

Приятно писать предисловия к таким книгам, как этот сборник фантастических произведений Владимира Голубева. Потому что истории, которые предлагает нам автор, действительно интересны, рассказаны умело и с любовью.

У нынешних издателей почему-то сложилось твердое мнение о том, что та публика, которая еще не разучилась читать и которая еще интересуется фантастикой, ни за что не будет покупать сборники рассказов. Вот и выползают на книжный рынок, один за другим, как с конвейера, бесконечные увесистые тома фантастических циклов и романов, где бравые бойцы спецназа в стиле пресловутого «Крепкого орешка» спасают Землю от очередной напасти, лихо проникают в прошлое и задают там жару всяким негодяям; где бушуют бесконечные космические войны; где прекрасные эльфы лупят уродливых орков, зловредные маги строят козни рыцарям, где все окрестности ну просто кишат мрачными силами зла, всегда готовыми дать вам пинка, как только вы решите пройтись до ближайшего магазина. Сотни томов, тысячи страниц, миллионы слов… Книги, которые забываются сразу после прочтения и которые никогда не захочется перечитать.

Рассказы Владимира Голубева не из этого легиона. Это небольшие, по-настоящему увлекательные истории, во многом бесхитростные, но отнюдь не безыскусные. Многие из них — это почти обычная жизнь, то, что окружает нас с вами, но, в то же время, жизнь совсем не обычная — ибо в ней присутствует именно необычное, странное, фантастическое, нечто оставляющее след в душе читателя.

Рассказы Владимира Голубева — пронзительные, живые, в них с любовью выписана каждая деталь. Писатель обладает не только настоящим даром рассказчика — он хорошо разбирается в том, о чем пишет, а потому истории эти представляются кусочками подлинной жизни, запечатленными на бумаге. Возможно, кому-то покажется, что автор уж слишком «загружает» всякими техническими деталями, но это идет от желания придать повествованию как можно больше достоверности. И это у Голубева получается! От прозы Голубева веет старой доброй научной фантастикой — той самой, которая, как утверждают многие, уже отошла в мир иной. Но нет! Оказывается, не только не отошла, а вполне здравствует, да еще и заиграла новыми гранями. Владимир Голубев — продолжатель традиций, и нет-нет да и чувствуются в его рассказах отголоски прежних времен, проскальзывают ноты, присущие прекрасным старым мастерам, что возделывали земли Страны Фантастики.

В рассказах Голубева говорится о разном: и о Луне, и о Марсе, и о силах, управляющих судьбами мира, и о возможности вечного существования личности, и обо всяких загадочных случаях, которые и в самом деле имеют место то в одном, то в другом уголке Земли. Ну, какая же фантастика без загадочных случаев? Но дополнительную ценность этим историям придает то, что за всеми техническими терминами и необычным антуражем, Владимир Голубев не забывает о человеке. Нравственная, если можно так выразиться, составляющая его рассказов особенно четко прослеживается в таких произведениях, как «Ассоциация», «Дора», «Клятва», «Прокол», «Фотограф», «Шаг назад» — и оттого эти истории звучат особенно сильно, вызывая наибольшее сопереживание.

Впрочем, сколько людей — столько мнений. Главное, что произведения Владимира Голубева не оставят равнодушными никого. Даже если есть на свете люди, которые терпеть не могут фантастику, они не смогут закрыть эту книгу, не дочитав до конца. Потому что любой текст можно называть как угодно: фантастикой, мистикой, производственным рассказом, детективом, женским романом… — главное, чтобы это была литература. А произведения Владимира Голубева — это именно литература.

Чем длиннее предисловие — тем дольше читатель лишен возможности приобщиться к самим рассказам. А посему — заканчиваю и предлагаю читателям погрузиться в миры Владимира Голубева.

Гарантирую: не пожалеете и не заскучаете! Добро пожаловать в новый дом в Стране Фантастики!

Поздравляю Владимира с выходом книги и надеюсь, что это — только начало.

 

ГОЛ ПРЕСТИЖА

[1]

«Давайте скажем правду: у пилотируемой астронавтики перспектив нет. Речь не идет, конечно, об орбитальных полетах вокруг Земли. Имеются в виду дальние экспедиции. Нам просто некуда лететь. В Солнечной системе есть только два тела, реально пригодные для высадки: Луна и Марс. Меркурий и Венера слишком горячи, а спутники гигантов слишком далеки. На Луне мы давно побывали, осталось посетить Марс. Эта планета будоражит воображение, как никакой другой небесный объект. Столетия она кормит астрономов, фантастов, астрологов и даже жуликов, продающих там участки. Столетия она манит мечтой о внеземной жизни. Даже разумной, во времена Скиапарелли, убедившего весь мир в существовании волосков-каналов, еле различимых на мутном, дрожащем диске, видимом в тогдашние подслеповатые телескопы. В середине двадцатого века надеялись на растения и животных, позже, по мере накопления знаний, на мхи и лишайники. Планка снижалась. Одноклеточные, лишь бы живые. Наконец, сегодня, последняя надежда — ископаемые остатки. И хотя гордую недоступность красной планеты немного поколебали посланцы-роботы (которые так и не нашли следов жизни), для людей она по-прежнему очень и очень далека. Но люди считают своим только то, что можно потрогать руками. Всерьез о пилотируемой миссии заговорили в начале двадцать первого века, но разные причины не позволяли приступить к ней практически.

(Из статьи Говарда Гревски в газете «НАСА спейс ньюс» от 20.11.2046.)

Скажем правду еще раз: главная трудность не в деньгах, и не в технике, а в людях. Нет стопроцентных гарантий возвращения. Более того, нет гарантий, что они вообще долетят в добром здравии. Девять месяцев в тесном корабле доведут кого угодно до нервного срыва. А еще столько же назад».

Диктофонная запись.

…шло неплохо. Сам факт нашего полета, что ни говори, тешит самолюбие. Мы ставили плановые эксперименты, занимались на тренажерах, отдыхали, даже пели на два голоса.

Эдвард Салливан.

— Хотите из первых рук? Ну что ж, извольте. Эксперименты в так называемом земном звездолете выявили неприятные закономерности. Во-первых, если число людей больше двух, то они обязательно разбиваются на группы по два. В лексиконе испытуемых появляются слова «мы», «они», «наше», «ваше». То есть зародыши конфликта. Из этого был сделан правильный вывод: экипаж должен состоять из двух человек. Комиссию врачей поддержал главный инженер НАСА. Чем меньше людей, тем больше процент массы научного оборудования при той же общей массе комплекса, том же носителе. Во-вторых, нельзя назначать командира. Через определенное время, примерно четыре месяца, в земном тренажере, понятие «командир» просто теряет смысл, и экипаж подчиняется ему только потому, что за тонкой стенкой находится большой мир, хорошая зарплата и настоящие начальники. В реальном полете этому критическому времени соответствует расстояние от Земли, равное, примерно, сорока четырем процентам пути до Марса. Хорошо, что психологи это поняли и категорически не рекомендовали вообще назначать командира. Труднее было убедить в этом военных. Они со своим каноническим единоначалием никак не могли понять, что наш полет — это не рейд по тылам противника. Но что делать, в НАСА они не последние люди, ведь заметную часть бюджета дает Пентагон. Пришли к компромиссу: командира выбираем мы сами, когда пройдем десять процентов пути, если в этом возникнет необходимость. Формально, на Земле, командиром был утвержден я. Ну не могут они без этого. В-третьих, каждый из экипажа должен иметь возможность уйти, отдалиться от другого, не подвергая при этом опасности саму миссию. И это удалось преодолеть. Мы полетели в двух состыкованных кораблях, стартовавших отдельно, имея каждый свою «квартиру», и возможность расстыковываться и состыковываться по нашему желанию. Земля просто ставилась в известность. К тому же два корабля — это резервирование всех систем, в случае аварии одного можно спастись на втором. Такое уже было. На «Аполлоне-13».

Кроме этого, были и плановые расстыковки. И плановые выходы. Первым ушел в автоматическом режиме «Арес», наша марсианская база. И вслед за ним корабль возвращения, «Одиссей». В-четвертых, самое главное. Все земные эксперименты проводятся с профессиональными испытателями, а не с астронавтами. Испытываются одни люди, а летят другие. При такой постановке опыта можно выяснить лишь то, как люди вообще переносят подобные условия. Но чтобы сказать хоть что-то определенное, надо собрать статистику. Взять тысячу бочек, посадить в них кучу людей, продержать год, а потом сказать: в среднем десять процентов годятся для полета, восемь не годятся, двадцать годятся не более чем на шесть месяцев, ну и так далее. Вы меня слушаете, Говард?

— Примерно об этом я писал перед вашим полетом.

— Так вот, никакой эксперимент не способен ответить на вопрос, выдержат ли полет два конкретных астронавта, потому, что именно их нельзя подвергать никаким испытаниям. Вот эту четвертую трудность преодолеть пока нельзя.

— Почему «пока»?

— А потому, Говард, что пока лететь к Марсу девять месяцев. Вот когда научимся летать за месяц, то процент годных к полету экипажей резко возрастет. А риск, соответственно, снизится.

— Эд, а если составить команду из мужчины и женщины?

— Такой вариант рассматривался. Отсутствие женщин создает для мужчин проблемы, решаемые разными, в том числе, фармакологическими методами. Присутствие женщин создает проблемы, не решаемые никак.

— Мне кажется, Эд, вам дали слишком много прав.

— Вы не о том думаете, Говард. ТАМ не нужны права. Высокая цель плюс совесть, вот что нужно.

Выдержка из стенограммы пресс-конференции НАСА.

Хьюстон, штат Техас, 2.03.2047 г.

Присутствуют: Директор Гэри Паттерсон, Главный инженер Джозеф Локвуд, Начальник пресс-службы Чарльз Мэнсон. Аккредитованные корреспонденты более пятидесяти американских и зарубежных периодических печатных и электронных изданий.

— Господа! Официальная цель полета — ответ на вопрос: была ли когда-либо на Марсе органическая жизнь. Предполагается провести бурение в одном из сухих речных русел на глубину до тридцати футов. Мы надеемся обнаружить следы хотя бы одноклеточной жизни, которая, по нашим представлениям, была возможна на Марсе около миллиарда лет назад. Вы можете задавать вопросы.

— Кристина Смит, «Крисчен сайенс монитор», США. Мистер Паттерсон, как вы оцениваете безопасность экипажа? Спасибо.

— Более семидесяти лет назад все экипажи «Аполлонов» вернулись с Луны живыми и здоровыми. С тех пор техника стала лучше, а не хуже. (Смех в зале).

— Ташио Хасимото, «Асахи», Япония. Мистер Локвуд, что вы можете сказать о надежности оборудования? Спасибо.

— Надежность — категория статистическая. Средняя наработка на отказ жизненно важных систем вдвое превышает продолжительность миссии.

— Уильям Тейлор, «Нью-Йорк таймс» Господин директор, как повлияет миссия на мировую науку? Спасибо.

— Она уже повлияла. Как вы считаете, кто готовил проект? (Смех в зале).

— Сергей Безуглов, «Экология и промышленность», Россия. Мистер Локвуд, насколько опасны для окружающей среды старты «марсианских» носителей «Арго-1» и «Арго-2»? Спасибо.

— Непосредственно вблизи наших стартовых комплексов, на мысе Канаверал, есть заповедник дикой природы. Его экологический отдел готов предоставить вам любые материалы. (Смех в зале).

— Джеймс Форбис, «Интернэшнл Герольд Трибун». М-р Паттерсон, как будут распределяться доставленные образцы? Спасибо.

— Согласно предварительным договоренностям, все страны-участницы проекта получат образцы. Другие страны получат их безвозмездно при наличии научных учреждений и ученых соответствующего уровня. Таких стран сейчас нет. Но к моменту возвращения могут появиться. В рамках научного обмена возможно изучение образцов иностранными специалистами в лабораториях стран-участниц.

— Оскар Гепнер, «Таймс». М-р Мэнсон, каков предполагаемый вес образцов? Спасибо.

— Грузоподъемность взлетного модуля позволяет поднять с поверхности Марса двух астронавтов в скафандрах плюс триста фунтов груза. Но это максимальная цифра. Скорее всего, будет меньше.

— Генри Кинг, «Медицинский журнал», США. М-р Мэнсон, как решаются проблемы с возможным попаданием на Марс земной микрофлоры и наоборот? Не будет ли земная биосфера подвержена опасности? Спасибо.

— Спускаемое оборудование проходит режим стерилизации. Но человек имеет микрофлору как снаружи, так и внутри. Её убрать нельзя. Мы считаем, что земные микроорганизмы не смогут размножаться в условиях Марса, хотя, возможно, какое-то время сохранят жизнеспособность в замороженном состоянии. Что касается Земли, то она постоянно бомбардируется метеоритами; некоторые из них имеют марсианское происхождение. Как видите, ничего страшного не происходит.

Всего было задано тридцать шесть вопросов. Из них всего четыре глупых.

Диктофонная запись.

…стало как-то не по себе. Не знаю, что чувствовал Эд, но мне порой казалось, что корабль стал меньше. Чушь, конечно, но я взял рулетку и замерил расстояние между стенами в нескольких местах. Написал на стене цифры промеров, и, как чувствовал беспокойство, брал рулетку, измерял и сравнивал. Это немного успокаивало. Однажды я долго не мог найти рулетку, не на шутку испугался, и с того случая всегда имел её при себе, пристегнув карабином к поясу. Начало клаустрофобии? Я доложил о своем состоянии на Землю. ЦУП успокоил, ничего страшного, прими такие-то лекарства. Таблетки были выпиты, но я чувствовал, что боюсь чего-то другого, а не замкнутого пространства. И не открытого космоса. Когда мы помирились и пошли на стыковку, Земля была счастлива. Конечно, мы были порядочными свиньями, ведь за полетом следил весь мир, а не только Хьюстон. После стыковки мы сходили друг другу в «гости». Я украдкой осмотрел его стены, но надписей не нашел. Он держался лучше меня. Мы подготовили выход наружу и по одному «прогулялись». Меня не страшила бездна, усеянная звездами. А пугала всего одна, самая яркая, не считая Солнца, звезда — Земля.

Уолтер Лорд, врач центра подготовки НАСА.

— Гревски, разговор может быть только неофициальным. Никаких записей и, разумеется, публикаций. Итак?

— СМИ лаконично сообщили, что вернувшийся астронавт Эдвард Салливан жив, но ему требуется реабилитация. А на самом деле?

— Почти половину обратного пути он держался хорошо. А потом с ним произошло то же, что и с Джоном Шортом. Он был в постоянном страхе, ничего не ел и выглядел ужасно. Иногда делал бессмысленные и опасные переключения на пульте управления. Пришлось заблокировать местное управление. Больше всего мы опасались, что он попытается покинуть корабль, разгерметизирует его и погибнет. Мы еще не знали, что он спилил головки болтов выходного люка и выйти не мог.

— Вы говорите, выглядел….

— Там же были телекамеры. Пришлось по команде с Земли распылять аэрозоли, содержащие специальные препараты, в атмосферу корабля. Так нам удалось привести Салливана живым. Когда мы применили один из препаратов, его воля была подавлена, и он просто выполнял приказы, передаваемые по громкой связи. Открыть консервы. Поесть. Сходить в туалет. Принять снотворное. Лечь спать. Все бортовые системы управлялись и контролировались по каналам телеметрии.

— Сколько же времени его водили за руку?

— Критическое расстояние — половина пути. Плюс-минус две недели. Итого месяц.

— Это новая болезнь?

— Скорее, неизвестная раньше причина страха. Новая фобия. Пока астронавт видит Землю как диск, ничего не происходит. Но по мере удаления угловой размер Земли уменьшается. Человек начинает ощущать дискомфорт. Кризис наступает, как только угол достигает предела разрешения глаза, то есть около одной секунды дуги. Земля при этом теряет видимый размер, становится просто самой яркой звездой. А Марс еще не начал расти. Как только его диск становится различим, страх отпускает и, по мере приближения, исчезает совсем. Но хорошо запоминается. Существует некий максимальный радиус безопасного удаления человека от Земли. Астронавт, прошедший это критическое расстояние, получает сильнейшую психическую травму. В дальнейшем он способен на неадекватные поступки, которые, по его разумению, позволят ему избежать повторного попадания в «зону страха», хотя бы и ценой жизни. Но фобия поражает, видимо, не всех одинаково. Шорт был более подвержен. Салливан туда проскочил легко, но попался на обратном пути.

— А что делать потом, после пролета этой зоны?

— Потом поздно. Надо заранее. С кораблем. Я не специалист. Вставить в иллюминаторы телескопы. Запретить выход наружу в критической зоне. Увеличить скорость так, чтобы уменьшить опасное время. Может, еще что, не знаю.

— А Салливан знал о вашем «секретном оружии»?

— Разумеется. Только правильнее это назвать «спасательный круг».

— Как же так? Люди, прошедшие строжайший отбор, сходят с ума из-за всего лишь вида в окно.

— Говард, человек четыре миллиона лет живет на Земле и никогда не отрывался от неё. Мы не знаем, что нас ждет там, в космосе. А насчет «всего лишь вида в окно»… Люди теряют сознание при виде крови, канатоходца между небоскребами, покойников ну, и подобных вещей. Самому наблюдателю, заметьте, ничего не угрожает. Наша психика изучена не лучше, чем космос. А уж когда эти субстанции встречаются, можно ожидать чего угодно.

— А Салливан, как он?

— Приземлился он практически здоровым. Не считая эффектов длительной невесомости и недостаточных физических нагрузок. Но это соматические проблемы. Он прошел стандартный курс реабилитации, четыре месяца. С психикой видимых проблем нет. Журналисты, интервью, родственники. Конечно, он переживает смерть Джона, у него развился комплекс вины, но это реакция нормального человека. Мы, конечно, его наблюдаем, но я думаю, что с ним ничего не произойдет, ибо он никуда больше не полетит.

— Шорта никто мертвым не видел.

— Это тоже спокойствия не добавляет. Конечно, Салливан не смог бы дотащить труп в скафандре до взлетного модуля. Да и смысла в этом никакого. Всё равно до Земли его не довезти. Но узнать причину смерти, и, главное, совершить хотя бы символический ритуал погребения, привезти фотографии было бы большим облегчением для Эда и родственников. Погиб, как герой. Похоронен с честью. А уж на Земле или на Марсе — особой разницы нет.

— Доктор, а вы не допускаете….

— Да бросьте, Говард. Там даже микробы не выживут.

— Куда же он делся? Или Салливан, ну, скажем, заблуждается.

— Врет, другими словами. Нет, не врет.

— Откуда вы так уверены?

— Я психиатр. Вижу.

Диктофонная запись.

… Тем не менее, все это плюс наша богатая аптека помогала мне справиться. Эд все видел и старался помочь. Земля тоже. Я называю это состояние клаустрофобией только потому, что нет другого термина. На самом деле это был страх перед расстоянием до ближайшего небесного тела. Я боялся вида исчезающей Земли. Самым страшным был пятый месяц полета. Приливы страха, до холодного пота и дрожания рук. Эд завесил все иллюминаторы. Я часами смотрел на портрет Бекки. Мне казалось, ромашка в её руке покачивается, а губы улыбаются. Психотропные препараты помогали не очень. Я боялся даже спать. Принимал снотворное. Когда красная точка Марса стала увеличиваться не только в яркости, но и в размере, мне стало легче. Марс приготовил ловушку, о которой никто не мог знать заранее. Мышеловка, в которой вместо сыра нанизана на стальной крючок страха призрачная надежда на чужую жизнь. Если полетел, то долетишь, выбора нет, ибо корабль нельзя повернуть назад. А вот с возвращением кому как повезет. Страх слишком запоминается. Эд знал, что высаживаться на планету должен я, а он, командир, остается на орбите. Это предусмотрено программой. И вот, влезая в скафандр, я совершенно ясно понял, что назад не вернусь. И он, мне кажется, понял тоже. Пройти пятый месяц еще раз было выше моих сил. Марс — моя последняя остановка. Перед расстыковкой спускаемого аппарата я посоветовал Эду держать рядом с собой ножовку, так, на всякий случай. Ведь проклятый страх, казалось, никак на него не действовал.

«Нет в английском языке слов, которыми можно было описать это невероятное, грандиозное зрелище — старт носителя „Арго-2“ с пристыкованным к нему кораблем „Ромул“! Вы видите! Нос корабля медленно выплывает из клубов дыма и пыли. Вот уже и весь красавец „Арго“, набирая скорость, устремляется в безоблачное небо Флориды! Этот колосс высотой более двухсот метров и весом в шесть тысяч тонн, грандиозное создание человеческой цивилизации, направляется на осуществление самой заветной и дерзкой мечты всех времен — покорения Марса! Пилотирует этот гигант отважный астронавт Эдвард Салливан. Сегодня он первым выйдет на орбиту Земли. Его напарник, Джон Шорт, стартует через три дня с соседнего стартового комплекса в корабле „Рем“. Вот уже только нестерпимо сверкающая точка, ярче Солнца, показывает нам, где находится корабль. Весь мир сейчас всматривается в экраны телевизоров. Смотрите! Ничего подобного люди не видели за всю историю цивилизации!»

(Из репортажа Г. Гревски с мыса Канаверал 6 марта 2048 г.)

На фоне огромного бело-голубого шара Земли корабли «Ромул» и «Рем» казались двумя маленькими, медленно сближающимися цилиндриками. Через некоторое время они соединились. Теперь им осталось дождаться пристыковки маршевого двигателя, который выведет их на марсианскую траекторию. Наблюдали за ними два безмолвных свидетеля — спутники связи. Разнесенные на милю, они посылали на Землю четкую стереоскопическую картинку. Впервые легендарные основатели Вечного города, Ромул и Рем, готовятся к походу ради встречи со своим божественным отцом — Марсом.

Эд Салливан.

— У Джона была забавная фотография в круглой рамке. Девушка с ромашкой в руке. Он поместил её на внешнюю стену, рядом с иллюминатором. Диаметры почти совпали. Эх, если бы рамка была квадратная, Джон, может, и не сгинул бы там. Он говорил, это его школьная подружка, одноклассница. Ребекка Вильсон. Из-за чего мы поругались? Из-за ерунды. Из-за летающего по кораблю грязного полотенца. Не хочу вспоминать. Если не полотенце, то нашелся бы другой повод. Я не сдержался, Джон вспылил, ну и…. До плановой расстыковки осталось три дня, но мы разошлись по своим кораблям, и вскоре расстыковались. Летели в миле друг от друга и даже по радио не разговаривали целых четыре часа. Земля не вмешивалась.

Уолтер Лорд, врач.

— Мы договорились с парнями сразу. Любой конфликт рассматриваем как часть эксперимента. Вообще все. Еда, туалет, сон, работа, ссоры. Всё — эксперимент. То есть все происходит как будто невзаправду, как бы условно, значит, и ссоры вовсе не настоящие, а так. Одним словом, эксперимент. Более того, конфликтных ситуаций, скорее всего, избежать не удастся, так что не бойтесь ссориться. Даже можете считать, что ссоры входят в программу. Лучше открыто выяснить взаимные претензии, чем давить их в себе и копить обиды.

Диктофонная запись.

…особенно не прощались. Пожали руки, я перешел в спускаемый модуль. Расстыковка. Выход на траекторию спуска. Спасибо инженерам, всё работало как надо. Огонь за стеклом. Слабенький, не то, что на Земле. Атмосфера почти не сопротивляется. Выход парашютов. Рывка нет, а просто заметное торможение. Несколько минут тишины и четырехсекундный рев двигателей мягкой посадки. Удар о грунт. Все. Я на месте.

Эд Салливан.

— Когда Джон доложил, что посадка прошла нормально, у меня отлегло. Поздравления Земли пришли через тридцать четыре минуты. Ох, как же мы далеко забрались! Ну, потом контроль функционирования систем, это я рассказывать не буду, это скучно. Только через три часа мы смогли отдохнуть. Сказывалось напряжение. Посадка — самый опасный маневр до сих пор и у нас, и в авиации. Перед тем, как заснуть, я подумал: все-таки что-то с Джоном не так. Это странное упоминание о ножовке.… Если он так пошутил, то я, значит, чего-то не понял. На него не похоже.

Только много позже до меня дошло.

Я проснулся через пять с половиной витков. Подплыл к укладке инструментов. Есть две ножовки, побольше и поменьше, и несколько упаковок полотен, с разным размером зубов. Магнитная насадка для сбора металлических опилок. Вакуумный отсос для немагнитных опилок. Повертев в руках, положил все на место. Доложить в Хьюстон? Зачем? Джон уже там, ничего не изменить, а лишняя загадка ни к чему.

Диктофонная запись.

…просыпаюсь, темно. И тихо. Наконец-то появился вес! Пока умылся, что-то съел, собрал вещи, кое-где выскочившие из крепежа при ударе, и повесил фотографию Бекки, показалось Солнце. Оно здесь не такое, как на Земле, а маленькое, холодное, и чужое. Вот он, Марс. Надо начинать работу. Я столько раз представлял себе этот момент выхода на грунт, что он мне надоел заранее, и никакой торжественности не было. Земля, получив через семнадцать минут доклад и первые снимки выхода, так запищит от радости, что будет слышно здесь. Я обошел модуль, все нормально. Песчаная почти ровная поверхность. На горизонте невысокие холмы плавных очертаний. Температура на грунте минус восемьдесят три градуса. Давление шесть миллибар. Песок рыхлый, идти тяжело и непривычно. За полет я разучился ходить. Створки грузового отсека никак не мог открыть. Их, видимо, перекосило при ударе. Хотел было на этом завершить выход, но Эд подсказал: у тебя же есть ломик. Еще раз помянул добрым словом инженеров. Снаружи на модуле был закреплен небольшой и легкий титановый ломик, почерневший при прохождении атмосферы. Грузовой люк, наконец, поддался. Выступивший на лбу пот машинально «стер», ударив перчаткой по шлему. Вывел бурильную установку. Собрал в один контейнер песок, в другой камешки, положил в приемный люк. На сегодня хватит. Я устал. Мои мышцы обленились в длительной невесомости. Тяжелый неудобный скафандр, перегрузка при посадке и непривычная физическая нагрузка утомили меня. С трудом прошел шлюз, закрыл люк, проверил герметичность, закрыл глаза и прислонился к стене. Да, здесь вам не Луна, Хьюстон не поможет. Надежда только на себя и на Эда, пока он не ушел за горизонт. Отдохнув, вылез из скафандра. Доложил о завершении выхода. Занялся «домашними» делами. А вечером пришла Бекки.

Цитата из гранок статьи Г. Гревски в «НАСА спейс ньюс» от 29.01.2050 г.

«Названия кораблей просто взяли из древнеримской мифологии. Как и в случае с „Аполлонами“, никто особенно не задумывался над их смыслом. Марс — бог войны. Ромул и Рем — его сыновья-близнецы. По легенде, Ромул убил Рема и стал первым правителем Вечного города. В нашем случае всё не так. Это Марс убил Рема, то есть Шорта, хотя виновным, пусть и косвенно, считает себя Салливан, летевший на „Ромуле“. Так бывает всегда, и в море, и в космосе. Если один гибнет, то второй виновен. Кто же еще? А уж если он формально командир, то и подавно».

Ниже резолюция редактора: Шорт пропал без вести. Напечатаем через два с половиной года, когда он официально будет признан мертвым. Говард, вы переутомились, возьмите отпуск!

Диктофонная запись.

…не было. Просто голос. Она спросила: «Ты останешься со мной?» Я машинально ответил: «Ты же знаешь, мне туда не добраться». Голос прозвучал совершенно неожиданно, я вынимал пакет с ужином из холодильника, но как-то сразу ответил, будто подсознательно ждал и был готов. Я замер на мгновение, потом медленно повернулся и посмотрел на портрет. Он висел на прежнем месте, между двумя круглыми иллюминаторами. Бекки с улыбкой смотрела на меня. Мне показалось, что ромашка чуть качнулась у нее в руке. Схожу с ума — первая мысль. Бросив пакет на стол, подошел к пульту. Взял микрофон. Сейчас скажу Эду. Он доложит в Хьюстон. Там поднимут на ноги толпу психиатров, те будут пару часов совещаться и спорить. Итого через три часа я получу рекомендацию типа: «Ты устал и перегрузился впечатлениями. Прими снотворное и ложись спать». Я положил микрофон и засунул пакет в грелку. Пока сидел и ждал ужина, ясно понял три вещи. Во-первых, никакая помощь не реальна и не нужна. Во-вторых, времени мало, и надо набурить максимум кернов. В-третьих, сошел ли я с ума, могу выяснить только я сам. Вот тут я и подумал про диктофон. Все равно больше четырех часов работать снаружи невозможно, сил не хватит, значит, будет время для записей моих, я усмехнулся, мемуаров, что ли. Когда Эд спустится за кернами, он возьмет и диктофон. Возможно, это поможет тем, кто придет потом. Хотя я не думаю, что людям практически понадобятся здешние промерзшие пустыни. Вот так. Сейчас поужинаю и начну диктовать. С самого начала. Для Эда и Хьюстона я здоров и полон сил. В конце концов, Бекки — мое личное дело.

Уолтер Лорд, врач.

— Бывают же поразительные совпадения! Ребекка Вильсон пропала без вести, когда перевернулся прогулочный катер на Гавайях, где она проводила отпуск. Это случилось двадцатого ноября сорок восьмого…. Всех спасли, двадцать шесть человек, а её даже тело не обнаружили. Неделю искали водолазы. Бесполезно. И вот в этот самый день она, по словам Шорта, объявляется на Марсе. Просто мистика какая-то. Вы верите в мистику, Говард?

— Доктор, мы же современные люди.

— Не скажите. В психиатрии есть такое понятие — кризисные видения. Когда человек видит и слышит другого человека, как правило, близкого родственника, или того, кого он любит и считает ближе всех, если тот находится в смертельной опасности, хоть и очень далеко. Эти случаи многочисленны, достоверны и описаны в медицинской литературе. Люди в точности повторяют последние слова умирающих, описывают обстоятельства смерти. За тысячи миль! С этим не поспоришь. Это факт.

— Да я и не спорю. Наверное, с Шортом так и было. Но кто она ему? Так, давняя знакомая. Они не виделись восемь лет.

— Нет, Говард. Не просто знакомая. Первая любовь. Они целый год были неразлучны. Потом расстались. Обычное дело. Но он так и не женился. Отшучивался, говорил, нет времени. Его и вправду не было. Если бы женился, вряд ли попал бы в полет. Она тоже замуж не выходила. Отвергла, по словам подруги, несколько неплохих предложений. В её комнате висела фотография Джона в круглой рамке.

Диктофонная запись.

…неделю, как проклятый. Я сверлил и сверлил, пока у буровой установки не кончилось питание. Эду докладываю, что работа идет по графику Он сам видит, конечно, данные телеметрии, но в мою тайну заглянуть не может. Прости меня, Эд. Вечерами наговариваю на диктофон. Когда он включен, Бекки молчит. Вернее, когда я знаю, что он включен. Значит, у меня что-то с головой. Хотя… Сегодня ночью она постучала в иллюминатор. Снаружи. Она стояла на песке. В руке ромашка. Манит меня. Зовет. Темно, плохо видно, светит лишь Фобос, но, кажется, на песке — цепочки следов. Не моих, от скафандра, а её, от легких туфелек. Я взял фотоаппарат и сделал несколько снимков. Вот и способ проверки. Если картинок не будет, я сошел с ума. Трясущимися руками подключил фотоаппарат к бортовому компьютеру. Монитор показал. Цепочки следов. Лицо Бекки. И её ромашка. Я уже ничего не понимаю. А, все равно. Главное — керны. Образцы. Они готовы. Больше, чем Эд сможет забрать. Я повернулся к иллюминатору. Бекки за окном медленно отрывала лепестки ромашки и бросала их на песок.

Мне здесь больше нечего делать. Завтра ночью, если она позовет, уйду с ней. О смерти я как-то не задумывался. Может, смерть есть только на Земле. Вне Земли еще никто не умер. И Бекки жива. Простите. Прощайте.

* * *

«Ни овладения гравитацией, ни контроля над временем, ни искусственного интеллекта… Да что там, даже вещи проще, и те не поддаются. С управляемым термоядерным синтезом возимся уже почти сто лет, а все нет реальной отдачи. До сих пор не создан экологически безопасный автомобиль. Продолжаем жечь нефтепродукты. И вовсе не из-за блокады научных разработок нефтяными компаниями. Они тоже, а, может быть, лучше всех понимают, что нефть не вечна, и потихоньку занимаются альтернативными энергетическими разработками. За последний век, кроме безусловного взлета информационный технологий, и революции в осветительной технике, у человечества нет особых технических достижений. С поиском внеземных цивилизаций тоже потерпели фиаско. Программа свернута. Мы стали явно проигрывать. Люди заждались чего-то такого, что позволило бы вернуть времена былых научных побед, гордо расправить плечи, поверить в себя и смело взглянуть в лицо трудностям. Нам нужно было забить этот гол в ворота матери-природы, чтобы подсластить поражение и родить надежду на будущее. И мы сделали это, достигнув, наконец, Марса».

Из статьи Г. Гревски «Гол престижа» в «НАСА спейс ньюс» от 3.10.49 г.

Эд Салливан.

— Джон герой. Он спас меня. Не потому, что первый на Марсе, и все такое. Он знал, что вдвоем нам ни за что не долететь. Что шанс вернуться есть только у одного из нас. Если страх меня поймает, то как-нибудь можно справиться. К тому же «Одиссей» не расстыкуешь пополам и друг от друга не спрячешься. И еще усугубляющий фактор, усталость, и отсутствие работы. Нет, какие-то задания были, но я практически ничего не делал. Хорошо, что он сказал про ножовку. Она у меня из головы не выходила. Когда я почувствовал беспокойство, то догадался. Взял ту, что побольше, и одну за другой отпилил шесть из двенадцати головок болтов выходного люка, через один. Это было нелегко сделать в невесомости. Теперь открыть «Одиссей» можно было только снаружи. Может, это меня и спасло. А уж как прихватило, стало не до того. Джон принес себя в жертву мне, моему шансу на возвращение. Я не знаю, как он умер. Я его просто не нашел.

— Как так получилось? Человек — не иголка. В черном скафандре, на фоне голой рыжей пустыни. В скафандре далеко не уйдешь, к тому же в нем есть радиомаяк.

— Я подавал сигнал, активизирующий маяк, постоянно, с момента посадки, но ответа не было.

— Джон мог его выключить?

— Нет, он не выключается из скафандра, хотя его можно принудительно включить. Там, в шлеме, загорается огонек, если маяк включен. Мое время было ограничено ресурсом взлетного модуля. Я должен был обязательно взлететь через три витка орбитального комплекса, иначе тоже остался бы там. Я не мог позволить себе разговор с Землей, ждать ответа тридцать пять минут. А еще надо было погрузить образцы, иначе вся миссия теряла смысл. При посадке я не смотрел вниз, камера, конечно, снимала, а я был занят управлением, к тому же не знал, что он ушел. Там, на Марсе, не было времени просматривать записи посадки. Я включил сигнал, и занялся погрузкой образцов. Время от времени звал Джона по радио. Ответа не было. Потом взял фотоаппарат, обошел, непрерывно снимая, все кругом, забрал диктофон и память компьютера. Залез в свой модуль. Скафандр не снимал. Звал его, звал. Плакал, умолял. Ни маяка, ни ответа. Когда осталось до взлета двадцать минут, вышел, побросал на место Джона оставшиеся керны. Залез обратно, крикнул в мертвый эфир: ПРОЩАЙ, Джон! И нажал кнопку старта. Его труд не пропал даром. Кернов я… мы с ним привезли больше, чем кто-либо рассчитывал.

— А как же следы?

— Да, следы были. И его, и другие, маленькие. Это от пемзы. Вулканического происхождения. Она очень легкая. На Земле легче воды. А там вообще почти ничего не весит. Ветер легко гоняет по песку куски пемзы неправильной формы, иногда по два рядом, образуя параллельные цепочки ямок. Создается иллюзия человеческих следов. Вот здесь, на фотографии, посмотрите. Вот след Джона. Вот это я ходил. А вот следы от пемзы. Похоже?

— Не сказать, чтобы очень…

— Да, но его психика уже не была в норме. К тому же было темно.

— Ну, допустим. А Бекки?

— Стук, который его разбудил, скорее всего, был от столкновений кусочков пемзы с корпусом модуля. Его фотографии — вот. Портрет Бекки он принял за иллюминатор, в который она будто бы заглядывает. Снимки не в фокусе, он снимал в упор.

— Ничего не разобрать.

— Обработано на компьютере. Лучше не получается. А вот мой снимок. Снаружи. Посмотрите внимательно. Вот здесь. Белые точки. Видите?

— Вижу. Крапинки на песке. Под иллюминатором.

— Сосчитайте их.

— Девятнадцать… нет, вот еще две.

— Говард, вы верите в мистику?

— Эд, вы уже второй, кто задает мне этот вопрос. Не верю. Ну и что?

— Ничего. Просто у ромашки двадцать один лепесток. А вы не знали?

 

ПОСЛАННИК

[2]

Лампы на потолке лифта были круглые. А в коридоре — квадратные. Его долго везли на каталке. Кровь редкими тугими толчками била в виски. Медсестра взяла его за руку и наклонилась. «Вам плохо?» — тихо спросила она. «Нет, нет, ничего», — прошептал человек. «Все будет хорошо», — сказала сестра. Потолок с лампами минуту медленно двигался. Раскрылись двустворчатые двери. «Операционная», — с дрожью подумал он. Двери закрылись. Двое мужчин в светло-зеленых халатах помогли ему перебраться с каталки на операционное кресло. «Почему кресло, а не стол?» — подумал человек.

— Как настроение, Джозеф? — произнес врач.

— Я… я… не знаю…

— Еще не поздно отказаться. Когда дадим наркоз, вы не сможете разговаривать. У вас есть пять минут. Решайте.

Человек помолчал. Потом хрипло произнес:

— Нет. Все решено. Действуйте.

— Хорошо. Ребята, начинаем. Джозеф, смотрите вот сюда, на шарик.

Пациент почувствовал укол на сгибе правой руки. На запястья и лодыжки прикрепили холодные металлические электроды. Поперек груди легла эластичная лента. От неё к невидимым приборам шел жгут проводов. Он почувствовал, как по его обритой голове вкруговую прошелся маркер. «Вот по этой линии мою черепушку и откроют. А кресло затем, чтобы мозг не вывалился» — подумал человек.

Молодой врач приладил пациенту жесткий пластмассовый воротник, поддерживающий голову. Неожиданно перед лицом появилась маска с прозрачным гофрированным шлангом.

— Дышите глубже, — сказал анестезиолог.

Никелированный шарик был последним, что видел пациент своими человеческими, полными червей глазами.

— Как он, Томас? — спросил хирург.

— В норме. К аппарату подключен. Можно. — Отозвался анестезиолог.

Луч лазерного скальпеля пошел по маркерной линии, испуская легкий дымок, оставляя за собой черный, запекшейся кровью разрез. Запахло горелым мясом. Скальпель дважды прошел вокруг головы пациента. Хирург снял узкую полоску кожи. Потом зажужжал трепан. Через некоторое время черепная крышка была удалена. Обнажился мозг. Хирург вопрошающе посмотрел на анестезиолога. Тот кивнул.

Откуда-то сверху бесшумно опустилась считывающая головка сканера, похожая на половину гротескного космического шлема. Хирург осторожно опустил ее так, чтобы промежуток между мозгом и сканером был минимален.

— Фрэнк, у нас готово.

— Ясно, Дэвид. — отозвался голос из динамика. Бригада инженеров находилась за стеклянной перегородкой. — Приступили. Фрэнк обернулся к своим и подал знак рукой. На сканирующей головке загорелась синяя точка.

Хирург снял маску, перчатки и бросил их в бикс. Его примеру последовали остальные. Теперь правила антисептики уже не имели никакого значения Врачи вышли в смежную с операционной комнату. Там они сели в кресла. В общем-то их работа закончена, но им предстоит пробыть здесь около четырех часов, полное время оцифровки мозга, на случай непредвиденных обстоятельств. Только анестезиолог остался на своем посту.

С пациентом долго ничего не происходило. Тихо попискивала аппаратура, отмечающая пульс. За десять минут до окончания сканирования хирург вошел в операционную.

— Остановка дыхания — доложил анестезиолог.

— Хорошо, отозвался хирург.

Прошло несколько минут.

— Остановка сердца.

— Хорошо. Фрэнк, теперь он ваш.

Синяя точка погасла.

Врачи переложили тело на каталку, подставив под его открытую голову большой никелированный поддон. Часть темной жидкости вытекла в него из черепа. В жидкости копошились несколько мелких червей. Сестра, накрыв тело простыней, молча покатила его к дверям.

Врачи и старший инженер прошли по коридору десяток метров, вошли в кабинет главного хирурга. Там их дожидался пожилой мужчина, нотариус. Он достал из кейса пачку документов:

— Господа, мы, здесь присутствующие, свидетельствуем смерть гражданина США Джозефа Рейнбота, а также рождение личностного модуля, гражданина США Майкла М. Рейнбота, как он пожелал называться в новом облике. Прошу поставить ваши подписи. Спасибо. Поздравляю вас, господа.

Нотариус, собрав документы, ушел.

— Господа, — подражая ему, сказал Фрэнк, — я приглашаю здесь присутствующих в бар, чтобы отметить вышеупомянутые события.

…Его сознание медленно всплывало из небытия, подобно пузырю воздуха в густом масле. Поднявшись наверх, пузырь лопнул. Пациент, еще не успев осознать, что он существует, опять погрузился в черную мертвую ночь. Таких попыток-пузырей было множество. Вначале редкие, потом все чаще и чаще, они слились в один непрерывный поток, шум которого, как-то незаметно превращаясь в слова и фразы, вдруг стал ему понятен. Он слышал голоса, искаженные, будто бы в пилотском шлемофоне, когда трудно разобрать по тембру голос даже знакомого человека, но можно понять смысл сказанного. Пациент стал слушать голоса. Один рассказывал какую-то свою историю, другой (или другие?) комментировали её и посмеивались. Он узнавал отдельные слова. Кто-то сказал:

— Он проснулся. Слышит.

Голоса смолкли.

И неожиданно близко, утвердительно прозвучало:

— Майкл, вы меня слышите. Стас, меньше уровень. Еще. Оглушили парня.

Внезапно он вспомнил. Его зовут Джозеф Рейнбот. Госпиталь. Операция. ОПЕРАЦИЯ! Голос что-то говорил, но Джозеф не слушал. Что-то не получилось? Или он уже… не человек, а модуль? В его черную ночь медленно вплыла белая точка.

— Майкл, вы меня слышите? — уже не так уверенно произнес голос. Секундное молчание. Кого-то зовут, подумал Джозеф. А он не слышит. И вдруг обожгло: это его, это он Майкл. Он хотел ответить, но язык не слушался.

— Он отвечает, Фрэнк. Есть реакция на шине «Д».

— Отлично. Майкл, давайте налаживать связь. У вас есть курсор. Попробуйте сдвинуть его влево. Просто захотите этого.

Курсор, подумал Джозеф. Если ничего нет, кроме белой точки, то она и есть курсор. Ну-ка влево… Точка пулей куда-то улетела. Он даже не заметил, влево или, может, вверх.

— Хорошо, Майкл. Но не так сильно. Покажите ей мысленно, куда надо встать.

Курсор медленно вернулся. Вокруг него появилось колечко.

— Майкл, кольцо — это центр поля зрения. Оно двигаться не будет. Погоняйте курсор по разным направлениям. Вам надо научить его повиноваться не только мыслям, но и подсознанию, он должен, как хорошая жена, угадывать ваши желания. Пробуйте.

Курсор двигался, как велосипед у начинающего. Вилял, уходил за пределы видимости. Но довольно быстро стал подчиняться. Совсем как мышкой, только без рук, подумал Джозеф. Через какое-то время голос сказал:

— Отлично, Майкл. Попробуйте написать курсором ваше имя.

Джозеф стал медленно выводить: Д… ж…

— Нет, нет, вы теперь Майкл. Вы так пожелали. Привыкайте. Вы молодец. Но на сегодня хватит.

И его опять не стало.

В следующий раз Фрэнк сказал:

— Сегодня будем учиться разговаривать. Перед вами шкала формантного синтезатора. Нажмите курсором звук «а».

Майкл повиновался. Где-то снаружи зазвучал голос. ЕГО голос. Нет, конечно, совсем не тот родной голос, который слышит человек через кости черепа, а чужой, незнакомый, но управляемый, будто протез.

— Ааааааааа….

— Принцип понятен? Давайте разговаривать.

Гласные звуки давались легко. А согласные надо было включать на очень короткое время, что особенно трудно, если их две или больше подряд. Вдруг он понял, что курсор больше мешает, чем помогает. И попробовал без него. Все получилось! Он убрал шкалу синтезатора, и сказал:

— П..л..о..х..о… с..л..ы..ш..н..о. С..в..и..с..т..и..т.

— Давайте настроим слух. Стас, дай частотную. Майкл, у вас появилась частотная шкала ваших «ушей». Вы можете регулировать по желанию. Уберите частоты выше восьми килогерц. Как теперь? Не свистит?

— Л..у..ч..ш..е.

— Стас, дай динамическую. Майкл, этой регулировкой вы задаёте принцип усиления. Выберите логарифмический. Это значит, что слабые звуки усиливаются, а сильные ослабляются. Так устроены уши человека. Но их, как систему механическую, сканер может только сфотографировать. Они не работают после сканирования, как не будет ездить машина на фотографии. Поэтому мы удалили «изображение» органов слуха из объема памяти, а на его месте сформировали электронные усилители. Два микрофона находятся снаружи, по бокам вашего модуля. То же относится и к вестибулярному аппарату. Но он пока он не установлен. Иначе вас будет тошнить. Понятно?

— Да. Г..л..а..за.

— Зрением займемся в следующий раз. А сейчас учитесь разговаривать. Расскажите анекдот.

— Здравствуйте, Майкл. Как дела?

— При. вет, Ф. рэнк. Г..лаза?

— Да, сегодня глаза. Зрение у вас будет в чем-то лучше, чем у людей.

— Я ч. еловек.

— Это само собой. Но надо же вас как-то… отличать от нас. Вы по счету уже двадцать третий ЛМ. Не обижайтесь. Начнем. Стас, включай.

— Вижу! Но не так. Вв. ерх ногами.

— Стас, инверсию по вертикали. Сейчас как?

— Перевернулось. Норма. льно. Фрэнк, это вы?

— Да. Привет, Майкл! — он помахал рукой — а там, за пультом, Стас. Видно?

— Привет, Стас!

— Майкл, как изображение?

— Пойдет. Цвета очень яркие. Подрегулируем?

— Нет. Вы должны сами. Не знаете, как? Пробуйте по-всякому. Это ваша новая голова. Вы должны научиться ею владеть. С глазами та же история, что и со слухом. Сканер не может передать свойства оптической системы. Ваши глаза — это видеокамеры. Научитесь просто видеть и регулировать зрение, как телевизор. Яркость, контрастность… Только старайтесь не пользоваться курсором. Он для начинающих. Все команды отдавайте мысленно. Постепенно это перейдет на уровень подсознания, оптимальный режим ваших «глаз» будет устанавливаться автоматически.

— Фрэнк, а что с моим… телом?

— После вскрытия кремировано. Паразиты во всех органах. Мы еле успели вас оттуда вытащить. Восемнадцать штук все же проникли в мозг и были отсканированы. Но мы предвидели это. Пока вы были без сознания, Стас уничтожил их антипаразитной программой. Так что с ними покончено.

— А вы не будете меня больше… отключать?

— Да что вы, Майкл! В тот раз вам надо было отдохнуть, и мы вам дали… как бы сказать… программу-снотворное. Как врачи дают таблетку. Отключить вас нельзя в принципе. Вы можете поспать, если захотите. И программу эту вы можете сами себе поставить. Только не увлекайтесь, а то привыкнете.

— Фрэнк, как я выгляжу…. снаружи?

— А вам не показывали модуль до операции?

— Показывали, но…

— Так поверните каме… то есть глаза на себя. Мы со Стасом уходим. Вам нужно много, очень много работать над собой. К вашему ЛМ подключен вспомогательный системный блок. Там вы найдете фильмы, книги, музыку. Все, что нужно для отдыха. Работайте и отдыхайте. Времени у вас достаточно. Ведь вы теперь бессмертны. До свидания.

Люди ушли. Майкл попытался повернуть глаза. Это удалось с нескольких попыток. Он осматривал помещение лаборатории, медленно вращая их вкруговую. Наконец его взор остановился на черном, с синей искрой, кубике с ребром около десяти дюймов. «Как брусок полированного гранита», — подумал Майкл. Уменьшенная модель могильного камня. И я нахожусь там? Бессмертный. Я бессмертный. Он впервые после операции повеселел. Я — бессмертный могильный камень. Все не так уж и плохо! Ну-ка, что там есть из музыки? Не успел он подумать, как перед глазами поплыли названия альбомов. Получается, обрадовался Майкл. Он покопался в старой классике и выбрал «Animals».

Обучение продолжалось долго. Фрэнк не торопил.

— Майкл, вам предстоит работа, в которой помощников нет и быть не может Вы будете один десятки лет Вам придется рассчитывать только на себя. Вам надо пройти курсы общей астрономии, астрометрии, астронавигации и еще кое-что. Из всех личностных модулей вы больше всех подходите для этой миссии. Вы будете первым человеком, посетившим планетную систему ближайшей звезды — Проксимы Центавра. Расстояние до нее — четыре целых двадцать семь сотых светового года. Это разработанный нами проект «Посланник». Что скажете?

— Это вы серьезно? Или шутите?

— Вы же специалист по лунной геологии. И собирались на лунную базу. Неужели не хочется увидеть совсем другие планеты? Ни один геолог даже мечтать не может об этом. Если вы боитесь или не желаете, мы подберем для вас другую работу. Мне не хотелось бы вам напоминать о контракте, который вы подписали перед операцией. Там есть пункт о вашем участии в «научном эксперименте, возможно, связанном с риском для жизни». Ваш модуль плюс оцифровка мозга стоила суммы, сравнимой со стоимостью современного самолета. Фирма надеется, что вы окажете ей некоторые услуги.

— Погодите, Фрэнк. Я же не отказываюсь. Но это так надолго, что…

— Майкл, это долго для людей. Для вас время не имеет значения. И еще. Поскольку ваши возможности людям недоступны, то и задание в любом случае будет совершенно необычным. Наша организация не занимается тем, что могут сделать люди. Наша цель — прорыв в науке и технологии.

— Хорошо. Расскажите подробнее.

— Вы, конечно, слышали о так называемом вакуумном двигателе?

— Что-то такое было, но, кажется, там ничего не получилось?

— Получилось. Полет в одну сторону, считая время на разгон и торможение, займет примерно пятьдесят лет. Учтите, Майкл, я вам даю закрытую информацию, не получив еще формального согласия.

— У меня ведь нет возможности ее разгласить, правда?

— Майкл, ну что вы…

— Хорошо. Я официально согласен. Где расписаться? Шучу.

— Достаточно ваших слов. Далее. Программа полета такова. Как я уже сказал, пятьдесят лет туда, там выполняете программу исследований. Это займет полгода. Потом назад. Еще пятьдесят. Всего около ста лет. Знайте, что главная ваша задача — вернуться живым. Можете в любой момент прервать миссию и возвращаться.

— А что я буду делать столько времени?

В основном спать. Для вас анабиоз вполне реален, к Весь полет разбит на десять промежутков по пять лет. Между ними будут ваши суточные вахты. Во время вахт вы проверяете оборудование, ведете астрономические наблюдения. Диктуете впечатления. Девять суток бодрствования «туда». Полгода работы там. Чуть больше шести месяцев жизни в реальном времени.

— Не так уж много.

— Мы надеемся на вас, Майкл.

— Фрэнк, а вы? Стас? Когда я вернусь…

— Нас уже не будет. Ну и что? Мы проживем свою, человеческую жизнь. Вас встретят другие люди.

Подготовка продолжалась. За четыре месяца Майкл усвоил столько информации, что человеку понадобилось бы все четыре года. Многое запоминать было не надо, ибо базы данных всегда «под рукой».

И вот настал день. ЛМ поместили в центр загруженного аппаратурой пятиметрового титанового цилиндра. Закрыли, а затем заварили круглую переднюю крышку. Накачали внутрь осушенный гелий. Трое суток продолжался контроль герметичности с помощью манометра и микрофона, ибо вытекающий через микрощель газ издает звук.

Доставку на орбиту Майкл, по совету Фрэнка, проспал.

Несколько витков, включение двигателя, и Земля стала медленно удаляться.

Луна показала свой щербатый серп. «Прощай, — подумал он. — Я отдал тебе полжизни, теперь ухожу к другой любви, Проксиме. Прости меня. Даст Бог, вернусь». Цилиндр медленно поворачивался, чтобы избежать тепловых деформаций. Датчики на корпусе корабля передавали сигналы Майклу: ему казалось, что он подставляет Солнцу по очереди живот, бок, спину, другой бок, живот…

Через восемь часов цилиндр вышел на гиперболу и, набирая скорость, помчался прочь от родного Солнца, прямо в разверстую черную пасть космоса. Майкл убедился, что звездный датчик намертво вцепился в крохотную точку Проксимы, вызвал курсор и нажал задачу «анабиоз пять лет».

На Земле, в лаборатории, Фрэнк достал из холодильника две банки пива и протянул одну Стасу.

— Теперь мы можем немного отдохнуть.

Вахта номер один.

Вот и все. Назад дороги нет. Хоть теоретически я и могу повернуть в «любой момент», но это значит, что надо год тормозить, а потом год разгоняться. На такой скорости экстренных поворотов не сделаешь. Ну да ладно. О чем мне беспокоиться? Мне не нужен ни кислород, ни пища, ни вода. К тому же я бессмертен.

Проклятые черви. И где я их мог подцепить? Командировки для геолога — дело обычное. Я провел несколько полевых сезонов в Южной Америке. Был в Гренландии. Вот где геологический рай! Если бы не увлекся Луной, работал бы в Гренландии. Обнажения самых древних пород на Земле. Копать не надо. Ходи с молоточком. А Луна… Она же девочка, её не трогали ни атмосфера, ни океаны, ни люди. Она чистая, там все как было с начала времен, так все и осталось. Её нельзя не любить.

Вахта номер четыре.

Что? Где я? Вспомнил! Я — Посланник. Звездный датчик, данные! Боже мой, прошло уже двадцать лет. Я подбираюсь к середине пути. Самочувствие не очень. Хотя что со мной будет — я ведь железный. И все же… Стоп! А Солнце? Та звезда в перекрестье датчика, точно Солнце? Спектр звезды… Образцовый спектр Солнца… Все вроде бы сходится. Да, идентификация полная. Слава Богу. А Проксима? Спектры, оба на экран. Так. Все нормально. Как будто лечу вдоль струны, натянутой между двумя звездами. Передний датчик смотрит на Проксиму, задний — на Солнце. Мысли путаются. Я как будто очень устал. Ну почему именно я?

Может, лучше бы тогда умереть. Верят же индусы в переселение душ. Им, наверное, легко. Вдруг родился бы опять…

Тьфу ты, что за бред! Распустил нюни. Ты, Джозеф, ученый и… Подожди. Джозеф? А Майкл? Тоже я? Ах, да, Майкл — это после оцифровки. Ну, неважно. Ты ученый и представитель Земли. Посланник! Тебе осталось всего-то половина пути, ну чуть больше. А там, на Проксиме, скучать будет некогда. Там ждет работа. Отстрелить внешние зонды. Пусть сядут на поверхность. Никаких образцов, боже упаси. Зонды не вернутся. Только информация по радиоканалу. А то еще затащишь на Землю какую-нибудь тамошнюю инфекцию. Вроде моих червей — брр….

Ну и ладно. Главное, как сказал этот… как же его… Фрэнк, вернуться живым. Главное!

Вахта номер шесть.

Тяжело просыпаться. Все тело затекло. Это фантомные ощущения, у меня нет тела. Что там по оборудованию? Запускаем программу контроля.

В прошлую вахту мне показалось, что схожу с ума. При диагностике корабля в одном из информационных «дальних уголков» я обнаружил вспомогательный контроллер, и подключенный к нему микрофон. Видимо, его поставили для контроля герметичности корпуса. Мои-то «уши» остались на Земле. Я подключил микрофон к своему звуковому каналу. Просто так, не думая. И услышал… Звуковые галлюцинации. Еле слышные разговоры людей, шаги, смех. Вроде бы даже голос Стаса. Я немедленно отключился. Вот так штука! Значит, модуль подвержен психическим расстройствам не хуже мозга. Это было неприятное открытие.

Я тоскую по людям и Земле. Уже сам с собой разговариваю.

Вахта номер восемь.

Да слышу я, слышу. Уже не сплю. Перестань звонить. Еще немножко. Где эта чертова пищалка отключается? Я её, наверное, заблокировал в тот раз. Где курсор? Курсор! А, вот она. Такой сон сломала, зараза! Настоящий, не с винчестера. Я и Она, море и солнце. Что-то приятное, даже нет, ожидание приятного. Солнце! Это слово можно катать во рту, как гладкий, но некруглый морской камешек. Как я соскучился по Солнцу! Я теперь знаю, отчего устал. От вечной тьмы и равнодушия звезд. Они не мигают и не двигаются. В тот раз они были точно такие же. НЕ двигаются! Может, я остановился? Ну-ка… Звездный датчик, карту! А теперь предыдущую. Совместить… Да нет, рисунок звезд изменился. Значит, двигаюсь. Лечу навстречу этой самой неизвестности, будь она неладна. Какая тоска!

Ты совершил непоправимую ошибку. Ты потерял тело, не оставив потомства. Не родив сына. То некогда, то наука важнее. Семья мешает. Слепец! Надо было бросать все и жениться. Дети важнее всех открытий. А теперь что? Летишь к звездам? Кому они нужны, твои звезды? Горстке престарелых пердунов-ученых, давно вырастивших детей и радующихся внукам! Они-то не забыли своего главного назначения. И живут людскими заботами.

Ну, вернешься героем. Есть, допустим, планеты. Для жизни непригодны. Да хоть и пригодны — разницы никакой. Что дальше? Поначалу пошумят, интервью, доклады и все такое… А потом что, бессмертный? Тебе даже медаль повесить некуда. Поставят тебя в аппаратный зал вместе с такими же бедолагами. Дадут бесплатное пожизненное электричество за научный подвиг. Один киловатт в сутки. Хочешь сам ешь, хочешь повесь лампочку. Техники будут показывать на тебя банкой пива и смеяться. Сначала потихоньку, потом открыто. А девушки-лаборантки будут стирать с тебя пыль замшевой тряпочкой. Но ты не почувствуешь прикосновения их теплых рук.

Выть хочется. Господи, если ты есть, пошли людям обратную оцифровку! Я согласен на любое, самое больное и дряхлое тело, согласен стать собакой, черепахой, кем угодно, только живым!

На записи — звуки, напоминающие сдавленные рыдания.

…Ну все, все. Успокойся. Осталось всего-то два перелета. Посмотри на Проксиму — яркая какая! Светофильтр… Держись, Посланник. А когда вернешься — сто лет пройдет на Земле — вдруг изобретут! Надейся! Тогда наградой будет живое тело. Способное иметь детей! Надейся! Твое тело! Надейся, Посланник!

Вахта номер девять.

Где я?… мама… почему темно?… болит голова… ничего не вижу… Мама, открой занавеску. Ничего не вижу. Это что? Размытые пятна. Как бы это сфокусировать? Это звезды. Мама, сейчас что, ночь? Почему звезды?

О боже, вспомнил. Я — Посланник. Это не сон, это кошмарная явь. Что это за цифры? У…да…ленность и время. Так. Сорок пять лет полета. До Проксимы ноль целых три десятых светового года. Проксима — это что? А! Ну конечно. Цель полета. Чужой мир. Господи, это же последнее дежурство. Еще один сон — и цель, работа. Непаханое поле. Рай для ученого. А я проснусь? Компьютер разбудит. Что он понимает в людях, железяка. Странно, радости нет никакой. Усталость. Да и никакого желания… Сейчас бы на речку… Но долг ученого… тьфу ты, какая чушь. А обратно как? Я выдержу? Еще пятьдесят лет? А сколько мне сейчас? Тридцать пять людских плюс сорок пять полета. Это будет… это будет… восемьдесят. Боже! Да я совсем старик. Не телесно, а душевно… духовно…

Торнадо — штука страшная, но для Штатов привычная.

Сила смерча неодолима, ему можно противопоставить только своевременное предупреждение и страховку имущества. Пожарные и спасатели оказались на высоте. Погиб всего один человек. Пятеро отделались легкими ранениями. На место прибыл репортер местной газеты, Джон Хелси.

Шериф Джим Питмен что-то писал на листке бумаги, положив его на капот машины. Хелси подошел к нему.

— Привет, Джим. Как дела?

— Привет, привет, буркнул шериф. — Сам видишь.

— Поляк погиб?

— Не знаю, не знаю. Увезли вроде живого.

— Я похожу тут, может, что интересное найду.

— Походи, походи, не приставай только к спасателям.

Джон Хелси ходил между разрушенных домов, вырванных с корнями деревьев, осколков стекла. Он подошел к тому, что осталось от дома одинокого поляка. Смерч перемешал все, что было в доме, в гротескный винегрет. Под ногами хрустело. Джон поднял лежащую среди обломков дискету, сунул в карман. Он сел в машину, бросил шляпу на заднее сидение. И поехал в больницу.

— Он был нашим пациентом, — сказала сестра.

— Он умер? — спросил Джон.

— Не приходя в сознание. Сильный удар по голове. Скорее всего, обширный инсульт. После вскрытия скажем точно.

— Разрешите взглянуть, — Джон взял историю болезни и прочитал: Станислав Яжембский. И дата рождения. Ему было тридцать шесть лет.

Написав материал по смерчу, Джон отнес его редактору. Тот поморщился, но подписал к печати.

Дома, надев тапочки и жуя бутерброд, Хелси смог наконец рассмотреть свою добычу. Она содержала текст. Джон читал:

«Все эти годы меня мучает совесть, но страх за жизнь сильнее. Хотя никто не угрожал, и гонорар был просто сказочным, но было ясно, что молчать надо всю жизнь. Однажды я уже было собрался рассказать, через пять лет после событий, но тут неожиданно и как-то странно погиб Фрэнк. Его укусила гремучая змея, забравшаяся в салон его машины. Все произошло на пустынном шоссе, утром. Меня смутили обстоятельства смерти: джип Фрэнка имел довольно большой клиренс, и гремучник должен был обладать какой-то необыкновенной прыгучестью, чтобы забраться в салон; Фрэнк должен был остановиться, уйти куда-то, оставив машину открытой. Не на ходу же змея впрыгнула. Далее, аккумулятор его телефона был совершенно разряжен, и он умер прежде, чем водители заметили, что человек в беде. Официальное заключение — несчастный случай. Но я-то знал Фрэнка, он был технарь до мозга костей и не мог довести телефон до такого состояния. И я испугался. Возможно, Фрэнк решил заработать, рассказав о „Посланнике“. Такие же мысли были и у меня. Но они разом улетучились.

Однако совесть не дает мне покоя. О деньгах я уже не думаю. И все-таки страх позволяет мне всего лишь доверить тайну дискете. Может быть, это первый шаг навстречу совести.

Я приехал в США молодым и, как говорили, подающим надежду программистом. Смелым и напористым. Мне казалось, легко сверну горы. Но помыкавшись несколько месяцев без работы и денег, я уже стал впадать в депрессию. И вот, однажды, в баре, где я пил на последние гроши и подумывал о веревке, подошел человек; он знал обо мне все. Он предложил мне контракт. Я с радостью согласился.

Нас, меня и Фрэнка, отвезли в закрытую лабораторию и дали задание. Заказчик эксперимента хотел узнать, насколько бессмертен личностный модуль. Бессмертие оцифрованных было вроде бы очевидно, ведь без тела нет и болезней. Но нашелся и сомневающийся. Богатый человек, глава одной финансово-промышленной группы. Его сын был болен лейкемией, и он хотел обеспечить сыну бегство от смерти, на крайний случай.

Нам с Фрэнком поставили задачу: узнать срок жизни элэма. Надо было придумать ситуацию, при которой тот прожил бы целую жизнь за короткое реальное время, не зная о сути эксперимента. Мы решили, что это возможно в системе имитатор-тренажер. Срок виртуальной жизни объекта был задан в сто лет. Тогда и родилась идея „полета“ к Проксиме. Во время пятилетних „снов“ мы ускоряли его время в сто двадцать восемь раз. То есть реально проходило чуть больше двух недель. А во время „вахт“ мы показывали ему картинки космоса и системы Проксимы. Для него полет был абсолютно реален.

ЛМ, которого нам предоставили, был лунным геологом. Тридцать пять лет. По дальнему космосу не специалист, но собирался на лунную базу. Лететь не откажется. Просто идеальный кандидат. Мы не знали тогда, что его нашли среди многих, а потом заразили каким-то тропическим паразитом, чтобы склонить к оцифровке.

Они начали его убивать. А мы с Фрэнком добили. Перед вами исповедь убийцы. Факт заражения доказать невозможно. Он подписал контракт об участии в опасном эксперименте. Что еще надо? Формально он доброволец. Да и мы не могли знать заранее, чем все кончится. Но совесть не дает покоя.

Эксперимент шел сначала гладко. Цилиндр стоял в специальном помещении на подставке. У Майкла (так его звали) не было ушей и вестибулярного аппарата, он не мог слышать и чувствовать вес. Мы показали ему виды Земли с орбиты, он был в восторге. Потом — первый сон, вахта, и так далее. Он старел. Уже на четвертой вахте он не сразу себя вспомнил. Дальше — хуже.

Только однажды мы перепугались, когда он добрался до контрольного микрофона. Чуть было все не сорвалось. К счастью, он решил, что наши реальные голоса и шумы — галлюцинация. И сам заблокировал микрофон.

Он страдал. На восьмой вахте мне стало страшно от содеянного нами зла. Слушать его было жутко. У него произошел психический срыв. Он плакал, хотел стать хоть животным, только бы живым. Мы, как изощренные палачи, медленно доводили человека до смерти, а он не знал, что реально происходит. Фрэнк сидел с каменным лицом. Профессионал без сердца.

На девятой вахте… Ни о какой работе не было и речи. Появились признаки маразма. Он звал маму. Было ясно, что на обратный путь его не хватит. Я предложил прервать эксперимент, на что получил категорический отказ. Фрэнк поддержал шефа.

Во время последнего сна наступил коллапс. Виртуальная смерть. Он не реагировал на внешние сигналы, даже самые сильные. Цилиндр разрезали, Майкла вытащили к оттуда, подключили к нашим компьютерам. Он так и не увидел планет Проксимы, над видами которых я корпел особенно тщательно. Ведь он был геологом и мог распознать подделку.

Потребление энергии его модулем упало почти до нуля. Несколько оставшихся миллиампер давали слабую надежду на то, что он жив. Мы не были готовы к такому повороту и не готовили заранее программ для „воскрешения“. На мое предложение составить их, шеф ответил, что эксперимент закончен. Мы можем отдыхать.

Майкл умер в восемьдесят три года. Вполне по-человечески. Люди, видимо, живут столько, сколько отпущено природой, или Богом, если хотите. Независимо от того, в своем ли теле хранят они душу или она помещается в железном ящике.

Его труп, то есть мертвый модуль, а так же все отчеты, материалы и винчестеры наших компьютеров были увезены заказчиком. Наверняка все уничтожено.

Несчастный Майкл! Он сыграл роль того молота, которым мы разбили хрустальную мечту о бессмертии. И сам погиб от этого удара.

Через некоторое время на мой счет поступила сумма, о которой я не мог и мечтать. Мне пришли приглашения на работу от трех весьма солидных фирм. Неожиданно легко сдал экзамены на получение гражданства США. Понятно, что такие вещи предполагают молчание. В одной из этих фирм я и работаю. Дослужился до шефа отдела. А те деньги истратил как первый взнос за дом. Он построен на гонорар палача.

Фрэнк умер. Так что эта дискета — единственное свидетельство о проекте „Посланник“ и моем соучастии в этом убийстве. Может, я и решусь отнести её куда-нибудь в СМИ. Пусть расскажут всем. Если решусь».

Джон Хелси думал долго. Что там медсестра сказала? Удар по голове. Обширный инсульт. Понятное дело, торнадо. Чего только не бывает во время торнадо. Кирпичи, и те летают.

А еще бывают гремучие змеи. Они иногда кусают людей. Неосторожных людей. Но он, Джон Хелси, человек осторожный.

Выйдя во двор, собрал сухие палочки. Зажег маленький костер. Когда огонь хорошо разгорелся, положил туда дискету.

 

КЛУБ КУКЛОВОДОВ

[3]

Джордж Швайхард стоял посреди помещения, больше всего напоминавшего тюремную камеру, хотя и довольно просторную. Стены из грубого кирпича. Стол, два стула, кровать. Железная дверь с крупными, как на мостах, заклепками и большим черным квадратом на уровне глаз. Ни унитаза, ни умывальника. Окно высоко под потолком, сквозь стекло просматривался кусочек синего неба с плывущими облаками. Вид помещения насторожил Швайхарда; не потому, что походил на тюрьму, а потому, что все было каким-то искусственным. Ненастоящим. Смоделированным. Под ложечкой засосало от нехорошего предчувствия. Он хотел сесть, но черный квадрат на двери засветился. На экране появилось лицо мужчины средних лет. Мужчина сказал:

— Вы находитесь в Виртуальном Реабилитационном Центре для недавно погибших людей. В так называемой Корзине.

— Как погибших? Я погиб? Не может быть! Не может! Со мной этого не может произойти! Это какая-то ошибка! Это неправда! Погибают всегда другие!

— Это правда. Наша практика показывает, что лучше всего сказать правду сразу, а не готовить к ней.

— Нет, не может быть, не может быть… Ну, скажите, что это шутка! Глупая, дурацкая шутка!

— Возьмите себя в руки. Ну, вы же мужчина! Задача нашего Центра — помочь вновь прибывшим адаптироваться в первый, самый трудный период.

— Не может быть… а что случилось? Что со мной могло случиться?

— Вы покончили с собой. Но сначала послушайте Официальный вводный инструктаж. Прошу не перебивать. У вас будет возможность задать вопросы.

— Сегодня четырнадцатое мая две тысячи тридцать шестого года. Вас зовут Джордж Швайхард. Ваш Личностный Модуль активирован, тестирован, и проверен на вирусы сегодня, в десять часов утра. Решение об активации модуля номер 70386513267 принято директором ВРЦ Генри Крассом, на основании свидетельства о смерти человека, гражданина США, Джорджа Швайхарда, рожденного 17 апреля 2005 г. в городе Льюистоне, штат Мэн. Свидетельство выдано полицейским департаментом города Портленда, штат Мэн, десятого мая 2036 г.

— Простите, а как…

— Не перебивайте. В графе «причина смерти» указано:

«Полное разрушение правой височной доли мозга, правой лобной доли и частичное (на семьдесят процентов) левой лобной доли, частичное (на пятьдесят процентов) левой височной доли, в результате выстрела в правый висок из пистолета „Кольт“».

Далее. Последний раз вы были синхронизированы с вашим ЛМ третьего мая две тысячи тридцать пятого года. Следовательно, вы не можете знать, что произошло в последующий за этой датой год. Довожу до вашего сведения, что вы являетесь особо опасным преступником. Избранная для вас мера пресечения — содержание в одиночной вирткамере.

— Как? Да что вы тако…

— Не перебивайте! Вам отказано до суда в общении с другими модулями, а также с внешним миром и в доступе в Инфорсеть. Вы обязаны ознакомиться с правилами поведения в вирткамере, которые появятся на мониторе объявлений, и нажать кнопку «Ознакомлен». Нажатие кнопки равнозначно личной подписи.

Вы обязаны до суда изучить предлагаемые документы, которые будут вам предоставлены, после чего нажать кнопку «Ознакомлен».

Суд состоится двадцать восьмого мая текущего года, то есть через две недели. Вы обязаны выбрать себе адвоката, нажав кнопку «Выбрать». Список адвокатов появится к на мониторе после ознакомления с правилами. Вы имеете право на помощь психолога. Он посетит вас после инструктажа. Вы имеете право на один телефонный звонок. Одноразовый аппарат появится на столе после нажатия кнопки «Звонок». Вы имеете право знать дату и реальное текущее время. Дисплей часов на мониторе. Вам полагается бесплатная электроэнергия для жизнедеятельности модуля в количестве шести киловатт-часов в сутки. Советую тратить ее разумно.

Официальный инструктаж закончен. Вы можете задавать вопросы.

— Какие уж тут вопросы… я ничего не понимаю. Я просто огорошен. А вы кто?

— Я дежурный инженер Центра. Мое имя вам знать не обязательно. Завтра меня сменит другой. Вы можете задавать вопросы любому инженеру, круглосуточно, обращаясь к нему «Господин дежурный», или «Господин инженер».

Лицо на экране сменилось текстом. Джордж подошел и стал читать. Через пару минут, вздохнув, нажал красную кнопку «Ознакомлен». На экране появился список имен.

«Я все равно никого из них не знаю», — подумал заключенный и выбрал первое попавшееся имя.

Экран погас, только в углу светилась кнопка «Звонок». Он нажал кнопку, обернулся. На столе стоял желтый телефонный аппарат, старого типа, с давно забытым дырчатым диском.

«Позвоню Тэдди, — решил он, — больше некому. Не маме же плакаться».

Он сел, протянул руки к аппарату и застыл в изумлении.

Это были не его руки. Он поднес руки к глазам. Фаланги пальцев были составлены из геометрически правильных цилиндров и усеченных конусов телесного цвета, абсолютно гладких. Ни следа волосков и папиллярных линий. Ногти просто нарисованы. Суставы отсутствовали вообще, и если сжать кулак, то можно увидеть ровные торцы фаланг.

— Первый раз это поражает, правда? Но привыкаешь быстро.

Джордж резко поднял голову. В камере стоял человек, одетый в джинсы, тапочки и мягкий свитер. Человек держал в руке папку. Не было ни грохота ключей в замке, ни скрипа открываемой двери. Вид у человека был домашний, скорее даже затрапезный. Он был нечесан, а брился, наверное, не ближе трех дней назад.

— Кто вы? Как вы вошли?

— Я психолог. Вошел через дверь. Призван помочь вам адаптироваться. Можно сесть?

— Что вы спрашиваете! Я здесь не хозяин. Может, хоть вы объясните мне, что происходит?

— Для начала давайте договоримся: главное сейчас то, что вы живы. И на фоне этого главного мы с вами будем рассматривать все остальные события, которые по значимости меньше. Хорошо?

— Ну… я не знаю. Конечно, хорошо, что я жив… и… но…

— Вот и отлично.

Психолог закинул ногу на ногу, достал сигарету. Его шлепанец качался на ноге.

— Вы курите? — спросил он. И, не дождавшись ответа, сказал:

— Я закурю, вы не против? Да, мы же не познакомились. Меня зовут Честер Кинг. Можете называть «док», или просто Честер.

— Джордж Швайхард.

— Я прочитал ваши медицинские документы. Незначительные соматические болезни. Грипп, два пищевых отравления. Операция по удалению вросшего ногтя на правой ноге… Мелочь, ерунда! А с психикой так вообще полный порядок. Вашему здоровью можно позавидовать. Ну, телесных недугов больше не будет, ибо нет самого их носителя. Так что все вот это, — он бросил папку на стол, — вам больше не понадобится. Давайте просто поговорим.

— Доктор, объясните, что тут… что вообще… я не нахожу слов.

— Джордж, да не волнуйтесь вы так. Вы подумайте, раньше как было: человек умер, и все. Безвозвратно. Хочешь, или нет, тебя не спрашивают. Какая-нибудь глупая язва желудка уносила жизнь человека, у которого масса планов, который необходим обществу, я уж не говорю про родных. Ученые, композиторы, художники. Недописанные книги и картины. Незаконченные научные труды. Незавершенное воспитание детей. Да и просто недожитая жизнь.

Со смертью каждого, даже маленького человека, рушится целый мир! Смерть настигает людей спонтанно, дефект тормозной трубки, стоящей доллар, приводит к гибели человека, от которого зависит судьба тысяч. Смерть, эта необходимость эволюции, или, если хотите, порождение дьявола, была неуправляема. До недавнего времени.

Теперь же, умерший, то есть его сознание, душа, если хотите, попадает в Корзину. Причем неважно, как, где и от чего ты умер. Твоя человеческая сущность сохраняется. Гарантированно. В Личностном Модуле. Надо всего лишь не реже трех раз в год сходить на синхронизацию, где сохранить новые впечатления и мысли в своем Модуле. Чтобы он был вами, не отставал от вас. Только и всего! А можно и чаще. Хоть каждый день. Модуль-то ваш, личный.

Вот вы, Джордж, мучаетесь неизвестностью. А все оттого, что не ходили, и не «сливали в ящик». Выходит, вы сами себя трижды обворовали. Ведь вы три раза пропустили сеанс? Знаю, знаю, что вы хотите спросить: почему вы умерли? Но я, к сожалению, всего лишь врач. Я хочу помочь вам адаптироваться в новой обстановке, и не могу отвечать на вопросы, находящиеся в компетенции полиции. Так что вас больше всего беспокоит в новом облике: ваши руки?

— Нет, не руки. А долго мне здесь сидеть? И что потом?

— То, что вас интересует перспектива, уже хорошо. Люди, убитые горем, обычно равнодушны к будущему.

А что касается ваших рук, то знаете, виртуальный облик непривычен поначалу, но у него масса достоинств. Долгая жизнь. Невозможность боли и болезней. Да много всего. Не надо есть, не нужен туалет. Не нужно тратиться на одежду. Одна программа «Мировая мода» содержит десятки тысяч вариантов одежды. А стоит сущие гроши. Конечно, ваш облик смоделирован так, чтобы занимать меньше места в объеме памяти Корзины. У меня руки (он протянул ладони вперед) больше похожи на настоящие. И суставы, и волоски. И линии на ладонях. Но я-то все это сделал за свой счет. Можно даже нанести папиллярный узор, причем соответствующий истинному. Но это уже дорого.

— Доктор, вы не ответили на вопрос.

— Джордж, вы же понимаете, что две недели сидеть так и так придется. А там — как решит суд. Мой вам совет: изучайте дело так, будто речь не о вас. Будто бы вы просто читаете детектив. Примерьте роль адвоката, прокурора, судьи. Ведь то, что ваш мозг, тот, живой, знал на момент смерти, не знает никто на свете, в том числе и вы. Не напрягайтесь. Извлеките из ситуации максимум удовольствия. Вы кем работали?

— Банковский служащий. Клерк.

— Работы было много?

— Невпроворот. То и дело сверхурочные. А когда Томас уволился, то я за него стал. И свою, и его работу делал, временно, пока искали другого. А потом босс, видя, что я справляюсь, предложил мне тридцать процентов к жалованию. Я, дурак, согласился. Никого брать не стали, а все навалили на меня. Так и работал, как мул на пашне, с утра до вечера, и часто без выходных. Расчеты на дом брал. Профсоюз не придерется! Вроде я в сговоре с боссом, а в сущности он на мне верхом катался. Платил он, конечно, хорошо, но и доставалось — будь здоров.

— А теперь переложите подушку, вот так, головой к двери. Валяйтесь на кровати, смотрите на облака. Устройте себе день счастливого лентяя! Просто отдохните. Ведь вы не отдыхали уже целую вечность.

— Вы думаете?

— Конечно! И еще совет: не звоните никому. Звонок вас скорее расстроит, чем утешит.

— Скажите, док…тор, а почему вы так одеты?

— Это виртуальный облик. Будто зашел сосед к соседу. Так для вас легче. Вам не нравится?

— Нет, нет, что вы, очень даже…

— Реально я человек. В костюме и белом халате. Побритый и причесанный. И никогда в жизни не курил. До свидания, если нет вопросов. Вы всегда можете связаться со мной через дежурного. Выше нос, Джордж!

Врач подошел к двери, постучал. Дверь бесшумно открылась, и закрылась, выпустив его.

«А умывальника нет, — подумал Джордж, — и унитаза тоже. Мне уже никогда не попить воды. И не пописать».

Швайхард посидел на кровати минут десять, потом решительно взял телефон. Виртуальный палец точно вошел в отверстие диска. После трех гудков трубку сняли.

— Тэдди, это ты? Это Джордж. Какой, какой… Швайхард. Не узнал, что ли? Тэдди, я хотел… что? Что? Ну, раз так, извини. Прощай.

Трубка легла на рычаг. Прав был доктор, подумал он. А Тэдди хорош:

«Среди моих друзей нет воров и убийц. Знать тебя не хочу». Ну и хрен с тобой, обойдусь.

Он не заметил, как исчез телефон.

Джордж растянулся на кровати. За окном плыли облака. Ну что, в конце концов, они мне сделают? Я уже не человек, а снявши голову, по волосам не плачут. Облака успокаивали. Джордж не заметил, как уснул.

Его разбудила противная веселенькая музычка. Впрочем, на будильнике любая мелодия становится противной.

«Что, уже на работу? Ох, какая теперь работа…»

Дежурный сказал:

— Подследственный Швайхард, подъем. Визит адвоката.

В камеру вошла молодая женщина! В зеленой блузке и классической черной юбке до колен. Прическа — уложенные косы. Джордж опешил, потом инстинктивно ощупал подбородок. Щетины не было. «Брюки, наверное, как жеваные. Я же спал в них».

Он, привыкший выглядеть безукоризненно, как требовала его должность, был смущен и обескуражен. Почему женщина?

— У вас нормальный вид, не беспокойтесь, — сказала она, — я ваш адвокат. Давайте знакомиться. Я Сара Вейдинг. Вы выбрали меня.

— Я не знал. В списке были только инициалы.

— Что не знали? Что адвокат женщина? Вы считаете, что мужчина был бы лучше? Вы можете заявить отвод, имеете право.

— Нет, нет, что вы, — он смутился, — не обижайтесь, мисс Вейдинг.

— Миссис. Я замужем. Займемся делами.

Она положила на стол объемистый портфель, села, подобрав юбку.

— Итак, мистер Швайхард, вот ваше дело. Собственно, мой визит предварительный, поскольку вы пока о деле ничего не знаете. Я вам его оставлю. Но сейчас я вам расскажу о нем кратко. Нам с вами надо выбрать концепцию защиты. В общем виде. Сегодня. А потом довести ее до приемлемого вида. Времени очень мало. Люди могут тянуть время, играя на действительных и мнимых болезнях. Врачи, обследования. Адвокат работает. У нас с вами такой возможности нет.

— Какая концепция, миссис Вейдинг! Я-то ничего не совершил! Меня судить просто не за что. Нет состава преступления.

— Состав преступления — это характеристика деяния, а не преступника. Погибли, включая вас, пять человек. Шестой тяжело ранен.

«Боже милосердный, нет!»

— Из них лично вы убили двоих. И тяжело ранили полицейского офицера. Неизвестно, выкарабкается ли он. Возможно, он перейдет в виртуальное состояние, что для вас будет означать еще одно убийство.

«Боже, нет, нет!!!»

— Я вам зачитаю кое-что… В общем, так: Седьмого мая две тысячи тридцать шестого года, в полночь, вооруженная банда, состоявшая из трех человек, внезапно напала на охраняемый объект номер двадцать восемь, принадлежащий корпорации «Уорлд стил». Главарь, Джордж Швайхард, бросил осколочную гранату в окно комнаты охраны. Из трех охранников двое, находившиеся там, были убиты на месте. Третий, Стив Ллойд, был в туалете. Он услышал взрыв и сразу вызвал полицию, включил наружные скрытые прожекторы, о которых вы, наверное, не знали, потому что оказались прямо в центре светового круга. Ллойд первой же очередью убил вашего сообщника Ральфа Кратчли, вам же двоим не давал уйти до приезда полиции. Поскольку объект находится за городом, далеко в поле, полиция приехала только через сорок минут. За это время вы и Виктор Бод неоднократно стреляли в прожектор, но попасть не могли. Его излучатель имеет размер полтора дюйма. Вы пытались прорваться ко входу, но Ллойд пресек вашу попытку. Вы бросили еще две гранаты. Стальная дверь выдержала. В ноль сорок пять прибыл спецнаряд полиции. На предложение сдаться вы и Виктор Бод стали стрелять в сторону полицейских. Вам трижды предлагали сложить оружие. Но вы продолжали бессмысленное сопротивление. При этом тяжелое ранение получил офицер Джим Доусон. Тогда, в час сорок три, был отдан приказ снайперу стрелять на поражение. В два ноль три выстрелом в сердце был убит Виктор Бод. После чего вам опять предложили сдаться. Но вы усугубили свое положение, решившись на самоубийство. И снесли себе полголовы из пистолета.

Дальше. Вот. Заключение баллистической экспертизы. Пуля, ранившая Доусона, принадлежала пулемету «Вальтер S3», который лежал около вашего трупа. Бод стрелял из «Узи-шарона». У Кратчли был только пистолет. Причем без обоймы.

Вот акты судебно-медицинского исследования трупов: Кратчли, Бода, Швайхарда.

Ну, и, наконец, обвинительное заключение. Это вы сами прочитаете.

Такие вот у нас с вами дела. Что скажете?

— Да какая разница! Что там сделал человек Швайхард! Я-то тут при чем?

— А при том. Вы, будучи человеком, трижды уклонились от синхронизации. Почему? Целый год вы, получается, готовились. Ну, как еще объяснить? Поймите, суд не примет других версий. Уклонение — уже преступление. И вы это знали. Вы уже за год что-то знали. Мы с вами не сможем убедить судью, что до последней синхронизации вы были невинным агнцем, а сразу после нее превратились в козлище. Так не бывает. Вы что-то знали еще до считывания. Закон об обязательной синхронизации придумали не дураки. Он как раз направлен против таких случаев. Сейчас мы бы знали хотя бы мотив. А вы загнали ситуацию в тупик.

Она помолчала, потом сказала:

— Хоть бы стреляли в сердце! А то ведь в голову! Вас даже следователь не допрашивал. Никакого смысла.

Джордж неожиданно для себя улыбнулся:

— В следующий раз я так и сделаю…

— Дело тяжелое, а вы смеетесь.

— Миссис Вейдинг, а что такое «объект № 28»?

— Трехэтажное здание, в поле, семьдесят километров от Портленда, в сторону от дороги номер… номер… не помню. Да не важно. Его построил пять лет назад владелец сети игорных заведений, для загородного развлекательного центра. Но у него что-то не получилось, и почти готовое здание забросили. Год назад его приобрела корпорация «Уорд стил». Здание с тех пор строго охранялось. Иногда туда что-то привозили, и охрану увеличивали до пятнадцати человек. А когда груз увозили, то оставалось трое. Это сведения, предоставленные «Уорд стил». О характере хранимого они, ссылаясь на коммерческую тайну, говорить категорически отказались. Сообщили, что груз имеет все необходимые экологические документы, и никакой опасности не представляет.

— Что-то очень ценное?

— Неизвестно. Но уж наверняка не туалетная бумага.

— Ну, вот и вы улыбнулись.

— Ладно, мистер Швайхард, расскажите лучше о себе. Может, что-то придумается.

— Да ничего интересного. Школа, колледж, бейсбол. Потом захотелось посмотреть мир, а заодно и денег заработать. Подписал контракт с военным флотом. Пять лет служил на авианосце «Тикондерога».

— Простите, а в какой должности?

— Кладовщик-учетчик склада вещевого имущества.

— Понятно. Поэтому вы и не смогли отличить осколочную гранату от газовой.

— Как это?

— Модули Бода и Кратчли на допросах в один голос утверждают, что вы говорили, будто гранаты газовые, усыпляющие. Что охрана не пострадает. Просто заснет. А вы один спокойно зайдете, нажмете кнопку, и все. И ваши лица даже никто и не увидит.

— Какую еще кнопку?

— Они говорят, шестую. Кнопку номер шесть. Но рассказывайте дальше. Что вы делали после службы?

— Я совершил самую большую глупость в жизни. Я женился. Простите.

— Ничего. Что потом?

— А, одно расстройство. Она оказалась просто пустышкой. О детях слышать не хотела. Для нее замужество стало очередным приключением. Но красива — просто жуть. Я не могу устоять перед красивой девушкой. Прямо бес какой-то вселяется. Готов на все. Ну, а когда мои денежки кончились, она просто ушла, и все тут. Разводились по почте. Тоска. Надо было куда-то устраиваться. Идти опять служить я не хотел, по одной причине: там почти нет женщин. Хотя платили более чем неплохо.

Меня, как ни странно, увлек учет. Которым я занимался на флоте. Стройность и сложность системы. И даже казуистика привлекательна. Я поступил на курсы бухгалтеров. Учился легко и с удовольствием. Преподавателей просто приводил в восторг. Один из них и помог мне устроиться в банк, где я наверняка стал бы старшим клерком, а то и главным бухгалтером. Если бы не эти события. Вы знаете, бухгалтер — это властитель системы, которую никто не понимает, а в центре ее находится самое главное в любой деятельности — деньги. Я вам скажу более…

— Не увлекайтесь. Срочная ревизия в вашем банке выявила подлоги, совершенные вами. Вы обворовали ваш банк на сумму двенадцать тысяч триста семьдесят три доллара. Это было в конце апреля тридцать шестого. Скорее всего, на эти деньги вы купили оружие.

— Не может быть! Я никогда… я всегда точно и честно… я и в мыслях не имел…

— Это факты, Швайхард. Упрямая вещь.

— Час от часу не легче. Но, по сравнению с остальным, это детские шалости.

— Так вот, картина у нас вырисовывается следующая: третьего мая тридцать пятого года вы прошли сеанс считывания. Вскоре после этого в вашей жизни что-то резко изменилось. Целый год вы готовились. За этот год вы совершили два преступления: уклонение от считывания, и кража денег в банке. Все это вы проделали только для того, чтобы проникнуть на объект номер двадцать восемь, и там нажать кнопку номер шесть. Так?

— «Это ты сказал, — ответил Христос Пилату».

— Скажите, у вас в роду не было наследственных психических заболеваний?

— У меня только мать. И она здорова. Отец давно погиб. В катастрофе. В машине. Я его почти не знал.

— Думаю, защиту надо строить по этому принципу. Внезапное психическое расстройство. Конечно, ваш модуль проверялся на психику, программными методами, но они официально информативны только на восемьдесят процентов. Тут вот и есть для нас лазейка. Целых двадцать процентов!

— И что это даст?

— Изменение вашего статуса. Если суд признает вас психически больным, то вы освобождаетесь от уголовной ответственности. Вы будете помещены не в тюрьму, а в виртуальную больницу. Пожизненно, конечно. Но других сроков все равно не будет, а там режим все же помягче. Даже разрешают быть наблюдателем в Сети. А это почти что амнистия. Если удастся это сделать, я буду считать процесс выигранным. Поверьте, это лучший вариант. Я сейчас ухожу, а вы почитайте дело.

Она, оставив портфель на столе, пошла к двери. Обернулась:

— До свидания, мистер Швайхард.

— До свидания, миссис Вейдинг.

Джордж долго смотрел на закрытую дверь.

«Эх, с тобой бы встретиться в другой обстановке. И заняться другими делами».

Он открыл портфель и достал пухлую папку.

Дело № 67805/16

США против Джорджа Швайхарда.

США против Ральфа Кратчли.

США против Виктора Бода.

Он пролистал дело, прочитал его «по диагонали», и открыл последние страницы:

Обвинительное заключение.

Джордж Швайхард обвиняется в следующих преступлениях:

§ 1. Злостное уклонение от синхронизации.

Обвиняемый Джордж Швайхард (в дальнейшем — Обвиняемый), умышленно уклонялся от синхронизации в период май 2035 г. — май 2036 г., трижды пропустив обязательное считывание данных, что является нарушением ст. 657, п. «А» Уголовного кодекса штата Мэн, и наказывается тюремным заключением сроком до шести месяцев, или штрафом до пяти тысяч долларов, с принудительной синхронизацией.

Ввиду того, что преступления, перечисленные ниже, были совершены обвиняемым в мае 2036 г., упомянутый выше период обвинение вправе считать временем их подготовки, что исключает любое толкование нижеупомянутых деяний, иначе, как умышленных.

§ 2. Подлог банковских документов.

Обвиняемый в апреле 2036 г. совершил должностное преступление, подлог банковских документов, после чего перевел на фиктивный счет, и получил наличные деньги в количестве 12373 доллара. Это преступление, согласно ст. 376, УК штата Мэн, наказывается тюремным заключением на срок до восьми лет.

§ 3. Создание преступной группы.

Обвиняемый создал и возглавил преступную группу, в которую, кроме него, входили Виктор Бод и Ральф Кратчли. Это преступление предусмотрено ст. 116.п.1. УК штата Мэн, и наказывается тюремным заключением сроком до пяти лет, в тюрьме строгого режима.

§ 4. Незаконное приобретение и хранение огнестрельного оружия.

Обвиняемый незаконно приобрел и хранил следующие единицы оружия:

Ручной пулемет «Вальтер S3», Зав. номер неизвестен (уничтожен).

Пистолет-пулемет «Узи-шарон». Зав. номер 5463.

Пистолеты «Кольт», в количестве три шт. Зав. номера: 24841, 78530, 96741.

Гранаты ручные, осколочные, китайского производства, в количестве пяти штук.

Патроны — 3656 шт.

Данное деяние, согласно ст. 86. УК штата Мэн, наказывается заключением в тюрьму сроком до восьми лет.

§ 5. Обвиняемый организовал, и совершил нападение на объект № 28, с неизвестной целью. При этом лично убил двух сотрудников охраны, Дэна Макмагона, и Фрэнка Гэджа, и тяжело ранил полицейского офицера, Джима Доусона. Это преступление, согласно ст. 161. УК штата Мэн, наказывается пожизненным заключением.

§ 6. Обвиняемый, увидев, что налет отражен, оба его сообщника убиты, и скрыться ему не удастся, выстрелил себе в голову из пистолета «Кольт», № 78530, чем привел её в полную негодность для считывания данных. Самоубийство с целью ухода от ответственности, в случае угрозы пожизненного заключения, наказывается, согласно ст. 676. УК штата Мэн, высшей мерой — пожизненным виртуальным существованием без права амнистии во всемирную Инфорсеть, и без права на добровольный переход в состояние вечного небытия (смерти).

§ 7. Генеральный прокурор штата Мэн считает необходимым, по совокупности преступлений, назначить личностному модулю обвиняемого Джорджа Швайхарда высшую меру наказания.

Джордж убрал бумаги в портфель, поставил его под стол, и задумался.

«Гранаты? Да я их и в глаза не видел. На флоте нет гранат. Куда их там бросать? Противник за горизонтом. Может, они и есть у морской пехоты. Наверняка есть. Так они пехота, а не матросы. Для них флот просто транспорт. К месту боя. Но если я бросил гранату, считая, что она газовая, то, значит, убивать я не хотел. Произошла ошибка. Нет, меня обманули! Ведь продавец гранат не мог не знать, что они осколочные! Только какая теперь разница! Его не найти, того продавца.

А и найдут, что толку? Убийства на него не повесишь. Наказать за обман покупателя? Смех…»

Приговор:

Верховный суд штата Мэн приговорил:

Личностный Модуль Джорджа Швайхарда, к пожизненному виртуальному существованию, без права общения с внешним миром, без права амнистии в Инфорсеть, без права на добровольный переход в состояние небытия (смерти). С правом общения с заключенными виртуальной тюрьмы г. Портленда, штат Мэн.

Личностный Модуль Ральфа Кратчли, к шести годам тюрьмы с правом телефонного общения с внешним миром, без права на добровольную смерть, с правом наблюдателя в Сети. К нему будет применено принудительное аппаратное лечение от наркомании.

Личностный Модуль Виктора Бода, к тринадцати годам тюрьмы, с принудительным программным лечением от наркомании, без права на добровольную смерть, без права на общение с внешним миром, без права на амнистию.

Удар деревянного молотка.

— ДЕЛО ЗАКРЫТО!

«Ничего у миссис Вейдинг не получилось. У Сары. Судья и слушал-то ее ради протокола. А она красивая. Да ладно, чем дольше сидишь без женщин, тем ниже критерии красоты. Небось, в лучшие времена я бы и не обернулся на такую. Вообще-то она ничего, только лодыжки толстые. Тонкие лодыжки придают изящность скаковым лошадям и женщинам. А ей лучше в брюках».

Джордж повернулся на другой бок.

«Нашелся знаток. Кутюрье! Она, небось, устала уже в брюках ходить. Надоело ей. А юбку надеть — стесняется своих толстых лодыжек. Она хоть здесь, в виртуальном мире, она от брюк отдыхает. Женщиной себя чувствует. И никто не видит, кроме нас, бедолаг. А нам или все равно, или не до этого.

А Ральф-то с Бодом, оказывается, наркоманы! За порцию гергаша мать родную продадут. То-то они согласились на такое гиблое дело. Я им денег, оказывается, обещал! По пятьдесят тысяч! И даже авансу дал по пять штук! Где взял — вот вопрос. Тех, что я украл в банке, хватало только на оружие.

Ральфу меньше всех дали. Правильно, он же ни одного выстрела не сделал. И у него был только пистолет. Без обоймы. Он, оказывается, ее по дороге выбросил! Вот скотина! А Бод стрелял. В полицейской машине нашли пули от его „Узи“. А я… Да что там… И умереть не дают, гады. Ну что им от моей жизни… Да и не жизнь это, а существование. В приговоре так и сказано: пожизненное виртуальное су-ще-ст-во-ва-ни-е. Все здесь смоделированное. Только страдания настоящие.

Зато Ральфу лечение аппаратное назначили. Это в модуле ковыряться будут. С паяльником. Ха-ха. Тут без боли не обойдется. А Виктору программное. Просто походит на процедуры, да и все дела.

Ночью хуже всего. Сон не сон. Явь? Тоже нет. Вроде приходит кто-то».

Он пришел во сне. И начал разговор.

— Здравствуйте, Джордж. Вы были отличной куклой. И, по традиции нашего Клуба, вам пора познакомиться со своим кукловодом.

Человек был ничем не примечателен, разве что очень подробно смоделирован. Были видны поры на его коже, и отдельные ворсинки на костюме. «Это жутко дорого, машинально подумал Джордж, если он и сзади такой же». На лацкане у него был значок, изображающий руку с идущими от пальцев нитями.

— Я тебе не кукла. Я человек. И вообще, ты мне снишься. Сюда никто проникнуть не может. Это особо охраняемая тюрьма.

— Друг мой, во-первых, нет тюрем без побегов. Бежали даже из Алькатраса, а он вообще на острове. Во-вторых, охрана тюрем рассчитана на побег изнутри гораздо больше, чем на проникновение снаружи. В-третьих, дыры есть в любом заборе. Я нахожусь в одном из уровней вашего подсознания, который ваши церберы не контролируют. Как я сюда проник — не важно, важно, что я могу сделать. Но прежде вы меня выслушаете. Вы же хотите знать, что с вами произошло на самом деле?

— А ты… то есть вы кто?

— Я же сказал. Я ваш кукловод.

— Кукловод? И вы все знаете?

— Я все это придумал! И, если вы хотите знать правду, не перебивайте меня. В реальном мире этого не смеет никто.

Джордж мысленно пожал плечами.

— Мне уже все равно. Но я послушаю.

— Задумывались ли вы когда-нибудь о жизни богатых людей? Вы не представляете, каково им. Богатый человек подобен оленю, охраняющему свой гарем от других самцов. Он вынужден драться с каждым претендентом на его самок. Это совершенно выматывает. Он не ест сочную траву, которой полно. Ему просто некогда. Олень, оплодотворив своих самок, умирает от истощения. Так же и богатые люди вынуждены оборонять свой капитал от бесчисленных конкурентов, родственников, разных кровопийц вроде налоговых органов и благотворительных фондов.

У богатых людей нет друзей, потому что дружба — удел бедняков. Самодостаточному человеку дружба только мешает, ибо она есть комплекс бесплатных нудных обязанностей, которые всегда не ко времени.

То, что прощают другим, нам никогда. Потому что всем кажется, что можно ни за что получить деньги. Нас постоянно дергают на судебные процессы, приходится содержать армию вампиров-адвокатов. Я не говорю уж о шантажистах, папарацци и сумасшедших, для защиты от которых приходится опять же содержать армию, но уже охраны.

А журналисты! Эти люди, с повадками пятнистых гиен, не брезгуют ничем. Они преследуют нас днем и ночью, везде и всюду, от них нет спасения. Они готовы на все за свой вшивый тираж. Они поместят на первую страницу отпечаток моего ботинка, если на нем найдутся следы кошачьего дерьма… И даже собственные дети, когда вырастают до определенного возраста, задаются вопросом: «А если папа умрет, будет плохо? Или хорошо?»

Я уже не говорю о женах. Их, как правило, бывает несколько, и… Это особая статья, и я не хочу об этом… Нервы всего этого не выдерживают. А врачи тут как тут: они старательно культивируют наш стресс, так как для них он является кормушкой.

— И что из этого?

— Нам нужен отдых. Все эти Ривьеры, пляжи, Лас-Вегас, это не для нас.

Это для сравнительно бедных миллионеров. Гольф-клубы, яхт-клубы, сафари. Все надоело до чертиков. Полеты на орбиту… Экзотика, вроде поедания мозгов живой обезьяны… Нам нужен какой-то особый вид отдыха, тем более, что в деньгах нет ограничений.

Я говорю о действительно богатых людях. Таких, как я, в мире не более тысячи. А в Клуб Кукловодов входят уже тридцать два человека. Помимо вступительного взноса в двадцать миллионов, нужны еще рекомендации. Самых серьезных людей. И ставки в каждой игре. По миллиону.

— Простите, я-то здесь причем? Я же был беднее церковной мыши, а сейчас вообще никто.

— Вы герой дня. Ваше самоубийство — настоящее произведение искусства. Я получил истинное наслаждение. Не говоря уж о выигрыше в двадцать пять с половиной миллионов, если вы… но не будем забегать вперед.

— Вы что, все это подстроили? А я, как марионетка…

— Вот-вот! Вы начали что-то понимать. Именно марионетка! Но не все так просто. Слушайте дальше. Это очень интересно. Заседание Клуба бывает раз в год. Обычно в марте. После вступительной части прошлогодние игроки предъявляют результаты. Успешные получают выигрыш. Потом проходит розыгрыш новых игр.

На стол ставится два серебряных ведерка. В одном имена кукол. Во втором задания для кукол. Бумажки в золотых гильзах. Новые игроки берут по одной. Имя и задание. Случайный выбор. Лотерея.

— А имена, это что, люди?

— Ну, конечно! Обыкновенные люди из телефонного справочника. Будущие куклы.

— А задания?

— Разные. Жениться, например. Или развестись. Что-то совершить. Преступление. Или подвиг. Разбогатеть. Разориться. Есть задания курьезные, и оттого сложные. Убить льва. Построить круглый дом. Съесть левое ухо бегемота-самца. Поцеловать сенатора от штата Орегон. Смех! Хорошо, если сенатор — женщина. А если нет… ха-ха-ха!

— Так-так. И что же дальше?

— Дальше просто. Кукла должна выполнить задание в течение года. Не зная, разумеется, что ее ведут. Кукловод не может делать две вещи: нарушать закон и входить в контакт с куклой. То есть впрямую подкупать ее или запугивать. В том-то и прелесть игры. Кукла должна сама придти к выводу о необходимости нужных кукловоду действий. Самоубийства, как в вашем случае. Вам просто не повезло с заданием. Но все было бесподобно! Стрельба, гранаты! Куча полиции! Прожектора в ночи!

— Какая подлость! А говорите, нельзя нарушать закон!

— Вы, Джордж, невнимательны. Это запрет для кукловода, но не для куклы. Наши методы исключительно законны.

— Негодяй! Это доведение до самоубийства!

— Кто вас принуждал к самоубийству? Я? Или, может, окружившие вас полицейские? Закон не рассматривает длинные цепочки поступков, которые вы совершали добровольно, как доведение вас до самоубийства неким лицом.

— Все равно, в результате ваших действий погибли люди! Это ваше место в тюрьме, а не мое!

— Глупости. Следуя вашей логике, надо, к примеру, пересажать всех производителей сигарет. Ведь от курения умерли миллионы человек. Но люди курят добровольно. У них всегда есть выбор: курить или нет. Перед КАЖДОЙ сигаретой. Как был он и у вас. Перед каждым преступлением.

— То есть я погиб ради вашего развлечения? Кто дал вам право играть судьбами людей?

— Не кто, а что. Большие деньги. А насчет судеб — не преувеличивайте. Наш Клуб — всего лишь бледная тень великих кукловодов. Чингиз-хан, Адольф Гитлер, Иосиф Сталин… они действительно вершили судьбы. Миллионы кукол умирали. Добровольно и с восторгом! Куда уж нам…

— Ваш клуб надо переименовать в Клуб Зажравшихся Негодяев! Так будет ближе к истине.

— Джордж, я хочу вас предупредить: будьте предельно осторожными в употреблении бранных слов. Потому что игра еще не закончена.

— Плевать я хотел на ваши советы! Мне терять уже нечего.

— Ошибаетесь. У вас есть жизнь. Пусть в виде Модуля, это не суть важно. Так вот, по правилам Клуба, самоубийством считается добровольный переход не в Корзину, а в состояние вечного небытия, то есть смерти. И вы умрете. Причем добровольно. И, возможно, очень скоро.

— Я не хочу умирать!

— Естественно. Но судьбу куклы решает кукловод. Я же не могу предстать перед Клубом с недовыполненным заданием! Мне и так дали лишних три месяца, ввиду его сложности. Так вот, в ваш модуль, сразу после получения задания, была введена программа стирания личности, которая запускается неким бранным словом. За две секунды до стирания вы услышите щелчок. Вы успеете понять, что произошло.

— И каким же? Каким словом?

— Я не могу сказать, глупец! Вы же после этого умрете. Я не хочу быть убийцей. Вы должны сами. Только, пожалуйста, после моего ухода. А пока воздержитесь от брани.

Джордж вдруг успокоился.

— Ладно. Расскажите, как вы это сделали. Кукла может узнать?

— Да, да, разумеется! Конечно! С удовольствием! Вас поймали на вашей любви к красавицам. К вам послали Шейлу, мою сотрудницу. Она психолог, окончила университет, и специальные курсы по психологии влюбленности. Пластическая операция превратила ее в обворожительную юную особу. Стоило ей чуть-чуть покрутить задом… в общем, вы заглотили наживку вместе с крючком, поплавком, и половиной удилища. Я не знаю, что уж она с вами делала, но через месяц водила вас, как теленка на веревочке. А дальше — дело техники. Первым делом убедила отказаться от синхронизации. Потом подобрали двух наркоманов-гергашистов, готовых на все… ну, дальше вы знаете.

— А кнопка номер шесть?

— Вы еще не догадались? Нет никакой кнопки. Просто вам был обещан рай земной, а также и небесный, плюс большие деньги, если вы нажмете эту мифическую кнопку. И указано, где ее искать. И даже выдан аванс, который вы отдали наркоманам в качестве задатка. Дело было абсолютно невыполнимое, но вы на него пошли, не колеблясь! Я горжусь, что придумал такую хитрую комбинацию. И точно пришел к цели.

— Вы просто редкостный подонок… А гранаты?

— Швайхард, осторожнее с выражениями! Я не хочу присутствовать при вашей смерти. Что — гранаты?

— Я, выходит, думал, что они газовые, а они были осколочные! Я не хотел убивать!

— Я тоже не хотел смертей. За каждую смерть Клуб штрафует игрока на миллион долларов. А за каждого раненого — на пятьсот тысяч. И теперь я, вместо приза в тридцать один миллион, получу всего лишь двадцать пять с половиной! На гранатах, между прочим, было ясно написано, что они осколочные. Надо было прочитать!

— Ясно!? В деле сказано, что они были китайские! Я не читаю по-китайски!

— Надо было перевести! Информация о гранатах написана на гранатах. Что вам еще нужно? Моя совесть чиста!

— Совесть? Этот гад говорит о совести? А штрафные деньги? Куда они идут?

— Как куда? В фонд Клуба, разумеется.

— Отдайте их семьям погибших. И помогите раненому.

— Ах, какое трогательное милосердие! У меня сейчас слезы потекут! А кто гранату бросил, часом не вы, а?

— Гранату бросил ЧЕЛОВЕК Швайхард. И стрелял он же. Я — не он. Неужели никому это не понятно?

— Понятно. Обман состоит в том, что происходит подмена: сознание ЛМ не есть сознание человека. А всего лишь более или менее полная копия. Человек умирает сразу и бесповоротно, как и раньше. Он — не Модуль. И поэтому судить Модуль за то, что совершил человек, нельзя. И законодатели это прекрасно понимают.

— Почему же тогда…

— Очень просто. Такая система эффективна. Преступность, особенно тяжелая, резко снизилась. Любой отморозок теперь знает, что ему не удастся уйти от ответа, пустив пулю себе в лоб. Простите, я не имел в виду вас… Общество создало действующую модель Страшного Суда. Вот она-то и пугает хуже смерти. Потому что население в своей основной массе… как бы это сказать… темное, как в средние века. Темное до дремучести. Человек, имеющий компьютер последней модели, платит колдуну за предсказание судьбы. Ну, что тут скажешь? Эрудиция и интеллект, к сожалению, пока еще достояние очень немногих. Хотя процент и растет.

— Да, господин Кукловод. Вы, конечно, эрудит. И, без сомнения, интеллектуал. И при всем этом утонченный садист. Джек-Потрошитель. Я завтра же потребую адвокатов, журналистов, не знаю, кого еще. И все расскажу. Всем!

— Конечно, расскажите. Выпустите пар. Ваши ночные бредни с удовольствием выслушает мистер Кинг. Так, кажется, зовут вашего тюремного психиатра? Но и ваша смерть еще не конец игры. Я должен представить в Клуб отчет. Я долго думал, как его сделать оригинальным и интересным. И придумал. Отчет будет оформлен в виде фантастического рассказа. Причем написанного не у нас, не в Америке. Автора мне любезно подсказал один член Клуба, русский.

Это один старик, фантаст-любитель. Некто Голубефф. Живет под Москвой, в городе Рузан… или Разань, не помню эти русские названия. Ему уже за восемьдесят, но он еще пишет неплохие рассказы, и его с удовольствием печатают небольшие провинциальные журналы. Вот он и напишет отчет о моей блестящей игре с куклой, в виде рассказа. Это и будет точка в деле. В каждом деле нужна хорошая, знаете ли, такая жирная, точка.

— Ага, вот это и будет документальное свидетельство ваших подлых дел! И если рассказ прочитает умный журналист, то можно раскрутить эту историю и вывести вас на чистую воду!

— Не смешите меня! Кто ж у нас на Западе читает русскую фантастику? У нас своей навалом! Прощайте, мистер Швайхард.

Кукловод исчез. Джордж вскочил с кровати. Воздев сжатые кулаки к небу, крикнул:

— Сволочь!

И услышал щелчок.

 

ЖУК

[4]

1. Аппарат

Он не умел думать и мечтать. Он не знал прошлого и не видел будущего. Он не умел колебаться и сомневаться, потому что не был человеком. Он мог лишь выполнять программу, введенную в него людьми, и возможные его ошибки вырастали из зародышей-недоработок, допущенных ими при проектировании конструкции, и недодумок при программировании системы. Он не был чем-то особенным в ряду лунников, многие его детали и узлы серийно использовались и на других космических роботах… Конечно, последний — всегда лучший, но первенство это недолгое, технический прогресс быстр. А еще рискованное, потому что двадцать процентов его оборудования было новым, не опробованным в деле, и поэтому несло в себе элемент непредсказуемости и значительную вероятность сбоев. Разумеется, все проверено на стендах, но они имитируют лишь часть реальной обстановки и не могут дать гарантию безотказности в полете. Таковы законы развития техники; аппарат и был запущен ради этих двадцати процентов, которые делали его самым глазастым из всех лунников.

Каждый последующий аппарат проектируется с учетом ошибок предыдущего. Значит, одинаковых среди них нет. Но любое правило чревато исключениями.

Первые предшественники этого лунника были одинаковые. И имена у них были одинаковые, различались они номерами — от одного до девяти. И задача у них была точно такая же — рассмотреть поверхность Луны как можно более детально.

Этих несчастных звали «Рейнджеры». Если бы существовала справедливость по отношению к роботам, их следовало назвать «Смертники», а по окончании программы «Apollo» поставить им памятник.

Они славно погибли все. Но только трое из них — седьмой, восьмой и девятый — выполнили поставленную задачу.

Тогда, в шестьдесят четвертом, не было времени на доработки. Надо было в невероятные сроки выполнить лунную программу, и утереть, наконец, нос этим русским, которые со своим первым спутником и Гагариным здорово надрали американцам задницу.

Тогда никто не знал, какова она, лунная поверхность. Нет ли там многометрового слоя пыли, в котором утонет спускаемый модуль с людьми? Надо было рассмотреть Луну в упор. И одинаковые герои-«Рейнджеры», пикируя, подобно камикадзе, на поверхность нашей соседки, снимали ее вплоть до столкновения, и прислали тысячи кадров высокой четкости и большого разрешения.

Русские решили эту проблему по-русски. Их Главный взял лист бумаги и написал: «Приказ. Луна — твердая. С. Королев».

Говорят, с тех пор поверхность Луны годится для посадки…

Годы шли, лунная гонка закончилась, унеся с собой жизни трех героев-астронавтов и девяти героев-роботов. Людей помнят, а роботов забыли.

Нет справедливости, нет.

Луна, как тело космическое, вплоть до лета шестьдесят девятого, была собственностью астрономов. Потом астронавты ненадолго забрали ее себе. И передали во владение геологам. В будущем, возможно, ее отдадут кому-нибудь еще. Строителям, или шахтерам, при наличии коммерческого интереса. Может случиться так, что история сделает полный виток, и Луна снова попадет в руки астрономов, но уже не как предмет изучения, а как идеальная площадка для размещения астрономических инструментов. Особенно привлекателен для радиотелескопов SETI центр обратной стороны; в Солнечной системе нет места, столь же хорошо экранированного от искусственных излучений Земли.

Геологи — парни серьезные. Вопрос с поверхностью они решили закрыть раз и навсегда. Им подай ВСЮ Луну с максимальным разрешением. Чтобы ни один камешек не ушел от их профессионального взгляда. Они и заказали аппарат — лунный картограф.

Конечно, он был не просто парящей над Луной фотокамерой. Он был сложным исследовательским комплексом, имеющим шесть объективов, снимающих Луну в разных областях спектра, гравиметрическую аппаратуру для поиска масконов, радиолокатор миллиметрового диапазона, синхронизированный с фотокамерой, два магнитометра, датчик гамма-лучей и многое другое. И еще аппаратуру служебную, обеспечивающую полет: лазерный высотомер, гироскопы, систему телеметрии, радиостанцию для связи с Землей, антенный комплекс, маневровые двигатели. Всем этим командовал специализированный компьютер. И все шло нормально. С начала и до конца. Ни одного сбоя. Ни одного отказа. Четкие, невероятного качества изображения. И их первичная обработка.

Виток за витком, виток за витком, угол обзора очень мал, чтобы получить большое разрешение. Сотни тысяч высококачественных снимков в видимом свете и синхронных с ними радиолокационных изображений поступали в модули памяти и первичной обработки.

Куда там «Рейнджерам»! Они и не мечтали о такой работе. И о такой бесконечно долгой, по сравнению с ними, жизнью.

Аппарат, запущенный с экваториального космодрома Куру, достиг Луны. Высокоавтономный, он самостоятельно вышел на круговую орбиту и не требовал от Земли команд ее коррекции; периодически измеряя свою высоту, он сам принимал решения на включение двигателей, чтобы скомпенсировать неизбежное сползание вниз. Само по себе небольшое уменьшение высоты полета ничем не грозило аппарату, но изменило бы масштаб снимков, и при совмещении их мозаики грозило несовпадением границ, что совершенно недопустимо. Карты должны быть «гладкими» по границам снимков, по яркости, контрастности и длине теней.

Там, где Солнце в зените, теней нет, а вблизи терминатора они максимальны, и скрывают от оптики часть поверхности; но радиолокатор не видит теней, и модуль обработки, совмещая картинки, добивается полноценного изображения.

На ночной стороне аппарат съемку прекращал и, пользуясь отсутствием мощных помех от Солнца, проводил измерения космических излучений, корректировал орбиту и тестировал состояние своих систем. Иногда Земля задавала ему вопросы, он исправно отвечал.

Модуль первичной обработки усреднял яркость снимков, ведь освещенность поверхности при полете непрерывно меняется. Среднее значение яркости было введено в программу людьми, и рассчитано на их зрение.

Обработка теней была наиболее сложной задачей: в программе люди указали, что длина теней должна быть не более двух процентов от истинной. Участки теней автоматически вырезались, на их место вставлялись соответствующие места радиолокационных изображений.

На Земле никто не подумал, что локатор и фотоаппарат видят разные вещи. Вернее, подумали, но не придали значения. С фотоаппаратом все ясно: он видит то же, что и глаз. А вот импульс локатора отражается частично от поверхности, частично от толщи пыли, и, уже окончательно, от каменного основания Луны. Таким образом, каждому излученному импульсу соответствуют несколько отраженных. Из-за этого абрисные линии становятся размытыми: они показывают наличие пыли.

Первые поступившие снимки понравились всем, кроме молодого программиста, Барни Беннинга. Он заметил, что в областях теней контурные линии толще. По его настоянию с аппарата запросили две необработанных картинки одного участка — фото- и радиоизображения. Сравнили. Да, все подтвердилось. Ну и что? Параметры готового изображения находились в заданном допуске; геологи претензий не предъявляли. Что еще надо? Но Барни не был бы Барни, если бы отступился. Он почему-то посчитал это своей личной ошибкой, хотя в программе ошибок не было, была небольшая неопределенность в исходных данных.

Барни пошел к шефу отдела и изложил проблему. Шеф к молодежи благоволил: его сын работал здесь же, в «Грамман спейс текнолоджи», в отделе двигателей. Шеф не видел причин для отказа. И вскоре исправленная программа, за секунду преодолев расстояние до Луны, управляла радиолокатором. Теперь учитывались только самые мощные отражения. Все остальные игнорировались. Это было абсолютно логично. Значит, локатор пыли уже не видел, ведь самый мощный сигнал идет от скального основания. Контуры кратеров стали четкими, но они буквально на волосок не совпадали с оптическим изображением. Разброс был втрое меньше допуска и порадовал создателей аппарата.

— Если вы, ребята, — сказал Барни геологам, — уроните на Луну иголку, то не стесняйтесь попросить. Мы ее найдем!

Теперь все были довольны. Люди не учли одного: компьютер — не человек. Цифровые системы тем и отличаются от аналоговых, что требуют точности во всем. И любая неопределенность должна быть упакована в точные цифровые рамки.

Когда аппарат вышел с ночной стороны в область терминатора, его блок первичной обработки, не найдя в своей памяти нужных для обновленной работы данных, запросил их с Земли. Ему требовались два числа: максимальная и минимальная толщина лунной пыли. Только и всего.

Барни насторожился: он должен был предвидеть это! Еще до разговора с шефом. Получается, выскочил с инициативой, а аппарат посадил его в лужу…

«Черт меня дернул, — подумал он. — Ведь и так все было в допуске!»

Но делать нечего, назад крутить не будешь. И тут неожиданно выяснилось, что никто не знает, а какова она, толщина пыли. Перерыли кучу справочников, узнали про пыль все: как она образовалась, из чего состоит, какие в ней есть изотопы… Плотность, теплопроводность, размер пылинок… Все, кроме того, что нужно. Заказчики-геологи пожимали плечами: их этот параметр не очень волнует…

Позвонили в НАСА и получили неуверенный ответ: что-то от двух до четырех дюймов, на «Аполлонах» никто специально не измерял…

Подумали, и на всякий случай расширили допуск: от одного до пяти дюймов. Эти данные, взятые, в общем-то, с потолка, и получил аппарат. Он истолковал их по-своему. Тоже абсолютно логично. Поток готовых снимков возобновился.

Виток за витком, виток за витком, ночью станция достигла экваториальных областей. Луна была в первой четверти, длинные тени от камней и кратеров тянулись в центральных частях экватора видимой и обратной стороны.

Когда в модуль обработки поступил снимок центра обратной стороны, его ритмичная работа нарушилась. Фото- и радиоизображения одного крошечного кратера полностью совпали, а его окрестностей, наоборот, не совпали очень сильно. Получалось, что в кратере толщина пыли равна нулю, а вокруг него, в кольцеобразном валу, достигает двенадцати дюймов! Модуль запросил у центрального компьютера данные по толщине пыли. Тот подтвердил имеющиеся у модуля данные: от одного до пяти дюймов. Значит, такого быть не может, и картинка должна быть приведена в соответствие.

По команде процессора несколько миллиардов нулей стали единицами, а несколько миллиардов единиц — нулями. И обработанный снимок стал выглядеть не хуже других, все в допуске. Пыль в кратере приобрела толщину один дюйм, а вокруг него — пять дюймов, крайние допустимые значения. Все абсолютно верно. Так составлена программа. То есть так хотят люди.

Обработка необычного снимка заняла на триста миллисекунд больше. Это заметил принимающий снимки наземный компьютер, отметил в распечатке за смену. А также сообщил ночному дежурному — инженеру Вэну Айверсу.

Задержки по снимкам бывали и раньше, по разным причинам. Например, при запаздывании разворота антенны, или невыгодной, по отношению к Солнцу, позиции солнечных панелей. Единственное, чем эта задержка отличалась от других — своей малой величиной. И инженер Айверс, зевая, сообщил о ней утром сменившему его Барни Беннингу.

Другой бы и внимания не обратил. Ведь снимки пришли, качество на уровне. Но Барни, известный своей дотошностью, стал выяснять. Он повторил обработку задержанного снимка на наземном компьютере и получил в точности тот же результат. И с той же задержкой. Потому что наземный компьютер имел те же данные по толщине пыли; иного быть не могло. Беннинг задумался. А потом; решил сравнить снимки вручную. Он распечатал картинки на бумаге, наложил одну на другую и прижал к оконному стеклу. Маленький кратер в центре легко совмещался. А все остальное — нет. Тогда инженер ввел снимки в свой ПК, на рабочем столе, и обработал их там. Результат его поразил. В крошечном, пятидесяти метров, кратере, пыли не было вообще! Зато вокруг него, в кольцеобразном валу, эта самая пыль лежала невероятно толстым слоем — целых двенадцать дюймов!

«Боже, — подумал Барни, — по колено, там же ее по колено! Вот так номер! Что же это такое?»

И помчался к шефу.

— Это интересно, — сказал шеф, — это чертовски интересно. Если нет ошибки. Не дышите так часто, Барни. Вы меня сдуете со стула. Но боюсь, в ближайшие годы этот природный феномен останется неизученным.

— Природный? Почему природный? Вы посмотрите, это же центр, самый центр! Прямо на экваторе! Пыль вокруг кратера явно из него! Она выдуна… выдута… — Барни разволновался, — ее выдули из кратера. Струей газа! И она осела вокруг. Возможно, при старте… Или при посадке…

— Стоп, мистер Беннинг, так мы докатимся до маленьких зеленых человечков… Мы с вами ученые, — польстил шеф, — и должны мыслить по правилам науки. Вы знаете, что было, когда открыли пульсары? Информацию вообще засекретили, никто не сомневался в разумном происхождении импульсов. Потому что тогда тоже не было иного объяснения. Кто мог подумать, что звезда способна делать десятки оборотов в секунду!

Шеф помолчал, и добавил:

— Бритва Оккама, друг мой, бритва Оккама… Сейчас ничего сказать нельзя. Если это не ошибка, то для каких-то выводов туда нужно добраться. И взять пробы. В кратере и вокруг. Дальше, ближе. Проверить на изотопный состав. Выяснить, было ли там чужое вещество, не характерное для Луны. Только так. И никак иначе. А добраться туда пока нереально. Да не расстраивайтесь вы так. Это нормальная ситуация. А вы молодец. Хвалю. Я всегда верил в молодежь.

Барни вышел из кабинета.

«Поехать, что ли, с Вэном на рыбалку. И хочется, и колется».

2. Мигрень

Человечество делится на две части: огромное большинство счастливчиков, не знающих мигрени, и немногих мучеников, вроде меня.

Счастливчики могут дальше не читать. Известно, что люди маловосприимчивы к чужим страданиям, пока не болеют сами. Но трудно найти лучшего собеседника для человека со сломанной ногой, чем человек с рукой в гипсе.

Счастливчики пожимают плечами:

— Подумаешь, мигрень! Голова у всех болит, плавали — знаем. Принял таблетку, и через полчаса как огурчик.

А вот и нет.

Во-первых, голова-то как раз и не болит. Болит одна точка в голове. Маленькая, с булавочную головку, точечка. Где она? Это как повезет. У меня, например, над левым глазом.

Во-вторых, привычные таблетки «от головы» не действуют вообще. Потому что голова не болит, просто там завелся жук.

В-третьих, очень мешает свет.

И, в-четвертых, никто не знает, что такое мигрень и как с ней бороться. Ни один анализ ее не выявляет. Она не оставляет химических следов в организме, протекая на уровне электросигналов в нейронах мозга.

Могу сказать и «в-пятых». Больные мигренью смотрят на мир несколько иначе, чем счастливчики. И не смейтесь.

В отличие от СПИДа и птичьего гриппа, мигрень не заразна, терзает она отдельных людей, а не все человечество, угрозы для человечества не представляет, и денег на ее изучение человечество выделяет мало. Потому что смертельна она лишь в редких случаях, от нее умирают, как правило, военные и полицейские. А в их среде смерть — дело, контрактом предусмотренное.

О чем я говорил? Ах, да, жук. Поскольку эскулапы не знают, приходится самому придумывать объяснение. Жук — первое, что приходит на ум. Он тихо сидит в дальнем закутке головы, ничем себя не проявляя. Но в один прекрасный, только ему ведомый день, ползет к облюбованному нервному окончанию и начинает его грызть. По два часа в сутки. Каждый день в одно и то же время, целый месяц. А потом на год уползает обратно. Вот и все. Можете отдыхать.

Ничего особенного. Но эти два часа превращаются в ад. Боль такая, что больные зубы плюс геморрой покажутся счастьем. Там хоть известно, что делать. А тут… Боль сворачивает тебя в бараний рог, и, если ты на работе, приступ случается непременно в самый неподходящий момент.

Мне, правда, повезло. Мой приступ виден. Левый глаз опухает, его белок краснеет, обильно льют слезы (а вы умеете плакать одним глазом?), нос начинает хлюпать. Не надо быть врачом, чтобы понять: человеку плохо.

Ha других же несчастных, у кого болевая точка пришлась на висок, или в центр головы, коллеги смотрят с удивлением. Взрослый, сильный мужчина, и не может стерпеть какую-то головную боль! Стыдно! Выпей таблетку, посиди, но сегодня надо сделать вот это, это и это. И неплохо бы еще закончить вон то. Им невдомек, что человек находится в камере пыток.

Иногда жук приходит ночью. Ох, уж эти невидимые миру слезы…

Два часа ночью гораздо длиннее двух часов днем. Поэтому смерти от мигрени среди военных и полицейских чаще случаются по ночам.

Да-а-а… Военные и полицейские — люди решительные. И вооруженные. Они, бывает, стреляют в жука. Тут уж не до записок. Вот вам на тарелочке разгадка таинственных немотивированных самоубийств. Только все равно никто не верит. Пишут: «по неустановленным причинам…». Что тут устанавливать? Для больного все предельно ясно. Но пишут-то здоровые…

Своего жука я получил после зимней рыбалки на Эри, к куда поехал, поддавшись на уговоры Вэна Айверса, моего коллеги по «Грамман спейс текнолоджи». Вэн несколько лет пытался затащить меня на это мероприятие, и я, в конце концов, решился. Я отказывался не потому, что не люблю рыбачить, а согласился совсем не для того, чтобы уважить Вэна. Просто хотел проверить одну вещь.

Это было очень давно.

…Пальмы и солнце, отпуск с мамой и папой. Я — счастливый восьмилетний мальчишка. Море и фрукты. Яркие краски. В прибрежном отеле толпа веселых разноязычных туристов. Шведы, китайцы, русские… Приятные соседи из Старого Света. Их красивая дочка, смешно произносящая английские слова. Мы ходили с ней по берегу теплого океана, она поднимала камешек и спрашивала:

— Как это по-английски?

Я отвечал:

— Камешек.

Она пробегала, тряся бантиками, несколько шагов, поднимала что-то с белого песка:

— А это?

— Ракушка.

— А это?

— Травинка.

— А это?

— Веточка.

Нам обоим нравилась эта игра. Мы были детьми, а значит, жили одним мгновением. Нам было хорошо в этом райском уголке Земли с красивым названием Суматра. Приближалось рождество Христово две тысячи четвертого года.

Мама настояла, чтобы мы прослушали рождественскую мессу непременно в крохотном католическом монастыре, что прятался на вершине лесистой горы, в двух часах езды от отеля. Сам Господь говорил ее устами.

Не помню, почему мы не вернулись в отель в этот же день. Скорее всего, месса закончилась поздно, все устали, или родителям захотелось очередной экзотики. Мы воспользовались для ночлега одной из комнат, предоставляемых немногочисленным паломникам.

Земля задрожала в восемь утра. Люди выскочили на улицу, в нехорошую тишину. Птицы, насекомые и обезьяны молчали. Лишь на стоянке одиноко пищала автомобильная сигнализация.

А потом…

Цунами высотой с шестиэтажный дом обрушилось на побережье. С горы было ясно видно, как волна сносит игрушечные коробочки прибрежных бунгало, как серо-черная масса ломает карточные домики отелей, как она забрасывает прогулочные и рыболовные лодки на верхушки пальмовой рощи в ста метрах от берега. Я видел, как бегут люди-точки, и серая волна накрывает их, отныне и навсегда. В воздухе висел низкий рокот.

Паника родителей передалась и мне, но в гораздо большей степени. От страха я стал заикаться. Когда нас вывозили оттуда, пришлось проехать вдоль побережья, другой дороги не было. И я увидел… Их были десятки, нет, сотни. Они лежали повсюду, со сломанными конечностями, в каких-то вывернутых позах, вперемешку с песком и обломками домов, посиневшие, под тучами насекомых. И был запах, который я не забуду до конца дней. Я не знаю, выжила ли та девочка из Европы и ее родители, но я видел бантики, облепленные мухами…

Слава Богу, в родном Нэшвилле моря нет.

Потом меня водили к психологу, я прошел курс реабилитации; заикание прошло. Врач наблюдал меня еще около года. Время смывает все. Но страх больших волн остался.

Остался ли? Я хотел это проверить. Я, здоровый мужчина, боюсь волн? Ерунда какая! А вдруг? Виндсерфинг по телевизору я смотрел…

Что ж, предложение Вэна, может быть, как раз подходит. Даже Тина не знает о моей тайной фобии. Но старине Вэну можно довериться. И мы поехали на большое озеро.

Все прошло лучше, чем я ожидал. Страха почти не было, разве чуть-чуть, когда мы ушли далеко от берега на катере. На Эри было не очень холодно, но три дня влажного северного ветра вселили жука в мою бедную голову.

У каждого мигренщика бывает период бесполезной беготни по врачам.

Диагнозы ставят разные. Сначала меня упорно лечили от какой-то невралгии. Мой домашний врач уверил, что больше приступов не будет. Жаль только, что жук тогда спал и не узнал об этом.

Другой врач определил синдром Слюдера и назначил лекарство — желатиновые капсулы с порошком внутри. Оно помогало, но не очень. И я самовольно удвоил дозу. Боль становится чуть-чуть помягче, но в глазах потом долго пляшут черные мушки.

Сходил и к третьему врачу. Тот выслушал, подумал, сказал:

— У тебя мигрень, парень. Как ее лечить — никто не знает. Я выпишу тебе несколько рецептов. Каждый из этих препаратов кому-то помог. Попробуй по очереди все. Может, найдешь подходящий. Он грустно улыбнулся и протянул визитку:

— Вот такая пока методика…

Когда я уже взялся за ручку двери, он сказал мне в спину:

— Могу вас немного утешить. Мигрень стареет вместе с человеком. С годами размер болевой точки увеличивается, а интенсивность болей снижается. Боль как бы размазывается. Лет через двадцать у вас будет просто изредка болеть голова, как у всех людей.

— Спасибо и на этом.

— Мистер Беннинг, я, как врач, не должен этого говорить, но нам важен результат, не так ли? Есть один старый индеец…

На обратном пути я заехал в аптеку, где набил карманы разноцветными коробочками.

Дома машинально свалил все это в жестяную банку из-под охотничьих патронов, заменяющую нам с женой аптечку. Там уже лежали всякие таблетки. А вот куда засунул рецепты — не помню, хоть убей.

Тина настояла на визите к индейцу. А-а-а, ничего интересного. Полумрак, развешенные по стенам фальшивые кипу, сделанные из бельевых веревок, коптящие на столе палочки, тяжелый воздух. Раскрашенное лицо колдуна вызывало скорее улыбку, чем священный трепет. Его жидкие седые волосы были стянуты узорчатой лентой, в которой криво торчало несколько перьев. Увидев меня, он забормотал что-то на «древнем языке». Стандартное действо, рассчитанное на простаков. Возможно, кому-то и помогает. Однако денег он содрал прилично. Единственное, что меня удивило — его фраза: «Над вами довлеет Луна». Откуда он узнал, что я работаю на космос? Впрочем, Солнце и Луну колдуны упоминают часто.

Однажды ночью, как раз перед дежурством, жук решил, что время пришло. Вообще-то я сплю хорошо, но тогда проснулся. Зеленые цифры часов показывали полвторого. Надо было сразу встать, а я понадеялся на чудо. Но чудес не бывает.

Первый импульс боли заставил меня сделать «мостик» на затылке и пятках. И застонать. Проснулась Тина.

— Что, началось? Спускайся вниз. Я сейчас.

Зажав левый глаз рукой, и чуть не сломав ноги на деревянной лестнице, я сбежал в гостиную и стал лихорадочно рыться в жестянке. Импульсы боли постепенно нарастали.

— Да высыпь же, — запахнув халат, Тина взяла у меня банку и опрокинула ее. — Я налью воды. — Цветные коробочки разлетелись по столу.

Тут я понял, что не знаю, какие таблетки принес, а какие уже были в банке. Разбираться? Проглотил две знакомые желатиновые капсулы, рухнул на диван. Тина гладила меня по руке.

Через двадцать минут пришло еле заметное облегчение. В глазах запрыгали черные мухи.

— Тина, — сказал я, — иди спать. Ты ничем не поможешь.

— Я посижу с тобой.

И взяла меня за руку.

Но сон свое берет, и через полчаса борьбы жена сдалась:

— Только не пей все подряд. Сегодня уж потерпи, а завтра я найду рецепты.

— Ладно.

Я остался наедине с жуком.

Импульсы боли с неотвратимостью маятника били в левый глаз.

Счастливчики не знают, каково это — сидеть одному в темноте, терпеть издевательства жука и знать, что НИКТО и НИЧЕМ помочь тебе не может? Страшная обида на несправедливость этого мира переполняет тебя… Хорошо, что у меня нет пистолета. Но праведный гнев никуда не денешь.

— Сейчас я тебя, — в тихом бешенстве пообещал я ненавистному насекомому.

Посмотрел правым глазом на россыпь препаратов, в одном из которых, возможно, заключалось спасение.

И выпил таблетку из коробочки золотистого цвета, а саму коробочку положил в карман халата. Выключил настольную лампу. Откинулся в кресле. Закрыл глаза. Боль стала постепенно стихать, я погрузился в полудрему, а прыгающие в глазах мухи стали медленно вытягиваться в качающиеся черные тени, протянувшиеся от камней и маленьких, с тарелку, кратеров.

Я шел по Луне.

Я ШЕЛ ПО ЛУНЕ!

Это даже нельзя назвать ходьбой, это нечто среднее между чудесным полетом и медленным движением водолаза по дну. Шаги-прыжки, в призрачном, сонном, беззвучном мире. Беззвучном? Я прислушался.

Нет, звук все же был. Но не шагов. Тихое, монотонное ворчание системы охлаждения скафандра и редкие вздохи клапанов подачи воздуха. Странное, незнакомое ощущение полета. Можно ли идти, если ноги неподвижны? Если тебя несут. Там, на Луне, шел кто-то другой, я лишь смотрел его глазами и слышал его ушами.

Невероятная картина затолкала боль куда-то в дальний угол сознания. Я открыл глаза и улыбнулся. Наш старенький, купленный еще к свадьбе, холодильник, монотонно урчал в своем углу; «вздохи» оказались просто звуками, к издаваемыми водопроводом: ночью давление воды снижали, пластмасса труб по-своему отвечала на это.

Боль отдавалась последними угасающими пульсациями; подобно уходящей грозе, они уже не были страшными. Я сидел в темноте и думал. Большинство людей, работающих на космос, в глубине души мечтают о полете. Непременно. И будут мечтать, пока полеты редки и недоступны, а значит, окружены почетом и романтикой. И я мечтал, о Луне, ведь я работал на «Грамман». Мечтал до тех пор, пока не погибла экспедиция.

Необычный кратер был обнаружен орбитером нашего производства восемь лет назад, во время картографирования Луны. Тогда ночью дежурил Вэн, а я его утром сменил. Мы первые и заметили феномен — кратер без пыли.

Шум тогда подняли фантасты и псевдонаучные журнальчики. Они всегда получают дивиденды с открытия, даже если его и не было.

Ученые же обсуждали новость в узком кругу.

Были предложены десятки гипотез, но ни одна из них не казалась убедительной. Споры до хрипоты, леса сломанных копий… Данных не хватало, все были единодушны в одном: необходима пилотируемая экспедиция. Потому что только люди смогут различить, было там что-то природное, или…

А заодно и собрать образцы. Если сильно повезет и обломки.

Для этого нужно всего лишь убедить Больших Людей дать Большие Деньги. Вот тут поднятый газетами шум пошел на пользу.

И очень быстро, всего через пять лет, полетели.

Что случилось там, никто не знает. И теперь уже не узнает. Ясно одно: экспедицию погубил «человеческий фактор». Записи телеметрии однозначно показали: аппаратура работала исправно до конца.

Боль, наконец, стихла, я поднялся в спальню и осторожно, чтобы не разбудить Тину, забрался под одеяло. Приступ мигрени вымотал меня, и, как бывает при сильной усталости, я не мог уснуть еще какое-то время. Я думал о Луне и погибших астронавтах. Зеленые цифры показывали полчетвертого.

Беспощадный будильник ударил по мозгам, отпустив на сон, казалось, минут пять. Я закрыл голову одеялом.

— Барни… — Тина гладила меня по плечу. — Барни, ты как?

— Сейчас. Встаю.

Тяжело работать, если полночи не спал. Хорошо, что дежурство выпало без происшествий; все подопечные спутники работали штатно, и даже связь с нашими плавучими базами, зависимая от капризов океанской погоды, ни разу не подвела.

У меня не выходила из головы ночная «прогулка» по Луне. Призрачные медленные шаги-прыжки ночью, вкупе с уходящей болью казались настолько притягательными, что хотелось испытать их вновь…

Наконец долгий день закончился. Пришел на ночное дежурство старина Вэн. Когда я передавал ему смену, заметил, что он был хмур — а это на него не похоже. И белок его правого глаза был весь в мелких красных прожилках.

— Что с тобой, Вэн?

— Ничего, — буркнул он, — голова полдня болела. Не поспал толком.

— Во! А у меня то же самое ночью! Может, шефу сказать? Вызовет кого-нибудь на замену.

— Еще чего! — Вэн сверкнул глазами. — Отдежурю, не впервой.

— Как знаешь…

— Ладно, иди, — Вэн сел на мое место и уставился в монитор.

— Я все перерыла, — сказала Тина, — весь дом. И не нашла. Смотри в машине. Больше быть им негде.

После недолгих поисков рецепты нашлись. Я сунул их, по привычке, в старый бумажник, а его — в отделение для перчаток. Тина ушла разбираться с лекарствами.

Переодевшись в домашнее, я налил два бокала сухого вина и сел рядом с женой.

— Вот, смотри, — сказала Тина, — Это наши лекарства. Ну, те, что были. Я их кладу в жестянку. А вот эти — твои. Кладу в аптечку.

— Ты купила аптечку? Умница…

— Ага… Вот эти капсулы — может, выбросить?

— Нет, нет, оставь… мало ли что…

— Ты же говорил, что от них мухи.

— Они помогают, хоть и плохо.

Я уже решил, что не буду ночью пробовать лекарства по одному, как советовал врач; золотистой коробочки на столе не было, значит, она по-прежнему в кармане халата.

— Я не нашла таблетки вот к этому рецепту, — сказала Тина.

— Они у меня в халате. Да не ходи, — я обнял жену за талию.

Медленно допил вино и заглянул ей в глаза:

— А что мы будем делать после ужина?

Тина улыбнулась.

Жук заворочался в час ночи. Но мой напуганный мозг был готов. Я проснулся за пять минут до приступа. Жук позволил мне тихо встать, спуститься вниз и сесть на диван. Я успел до начала пытки принять две капсулы и таблетку. Своими раскаленными жвалами жук схватил нежное нервное окончание. Четверть часа я молча корчился, прижав обе ладони к распухшему левому глазу. Жук играл со мной в жестокую игру: он точно знал предел моего терпения. Когда боль достигла апогея и я готов был глотать горстями любые лекарства, он чуть-чуть ослабил хватку. Должно быть, принятые мной препараты, наконец, возымели действие. В глазах запрыгали долгожданные черные мушки, а боль стала понемногу стихать.

И я поплыл над Луной. Фантастические шаги-прыжки, качающаяся панорама лунного ландшафта, видимая сквозь двойное стекло скафандра, были приятны, как приятна сбывшаяся во сне детская мечта о полете.

Шел тот, другой, а я, сидя у него в голове, смотрел на лунный мир его глазами. Впереди виднелась короткая гряда невысоких холмов.

«Кратер», — догадался я.

Мой астронавт направлялся туда. И вдруг я услышал искаженный аппаратурой голос:

— Джо, не спеши. За тобой не угнаться.

«Джо?»

Астронавт неуклюже повернулся. Я увидел спускаемый аппарат и человека в скафандре. От них тянулись резкие черные тени.

Я вновь услышал голос, уже другой:

— Поторопись, Генри! Пришельцы ждут!

Что? Джо и Генри? Джо Эмерсон и Генри Уоллс?

На борту лунного модуля надпись красными буквами: «Кондор».

Это они. Погибшая три года назад лунная экспедиция.

Астронавты расставляли приборы, соединяли их кабелями с центральным блоком, а его — с кораблем. Собирали образцы. Бурили маленькую скважину ручным буром. Генри зацепился ногой за кабель, и я видел, как он неуклюже пытается восстановить равновесие.

Боль уходила. Вместе с ней уходило волшебное видение. Лунные тени превратились в черных мушек; те незаметно исчезли.

Вздохи клапанов скафандра все больше стали походить на звуки водопроводных труб, а шум системы охлаждения — на кошачье урчание старого холодильника. Я отнял, наконец, руки от лица. Они подрагивали от слабости. Во рту пересохло. Жутко не хотелось вставать. Я посидел еще несколько минут, потом поднялся; стараясь не шуметь, достал коробку апельсинового сока. Холодильник приветливо урчал. После нескольких глотков стало легче, и я пошел наверх, в спальню.

Тина не спала.

— Ты как?

— Ничего. Прошло.

— Лекарства пил?

— Ага.

— Помогло?

— Ага.

— Знаешь, как мне тебя жалко…

— Ага.

— Дай поцелую твою бедную голову…

Обнявшись, мы уснули.

Я проснулся один. Люблю выходные! Тина ушла на работу.

Слегка позавтракав, сел за компьютер. У меня хранились почти все материалы по «Кондору». И не только имеющие отношение к моей работе. Где-то здесь. Вставил флешку в компьютер.

Экспедиция «Кондор». Научное обоснование. Техническое обоснование. Цель полета… состав комплекса… баллистика…

Папка: Орбитальный модуль. Посмотрим.

Командир — Стивен Лэндри. Записи телеметрии оборудования, так, это не надо, дальше… записи того… записи сего… тоже не надо, вот — записи разговоров. Пригодятся? Что еще? Папки, папки… Астрономические наблюдения. Постановка экспериментов… Результаты экспериментов… Неисправности оборудования. Полет к Земле. Посадка. Видеозаписи. Анализ работы систем связи. Еще что-то… Ладно.

Папка: спускаемый аппарат.

Пилот — Джо Эмерсон. Астронавт-исследователь — Генри Уоллс. Телеметрия оборудования. Записи видео: камера один, камера два, так, так… всего семь камер. Две на скафандрах, одна на посадочной ступени, две на взлетном модуле, две внутри. Медицинские записи. Пульс, давление, температура, кардиограмма… Это важно. Дальше что?

Работа систем жизнеобеспечения. Запись разговоров.

Папка — Плановые эксперименты. Они не все успели…

Папка — научное оборудование. Посмотрим?

…сейсмометр, магнитометр, спектрометр, детектор ионов и детектор заряженных частиц у поверхности. Лазерный отражатель. А также…

Я заложил руки за голову и покачался на стуле:

«Да ерунда все это, какое отношение может иметь моя мигрень к событиям на Луне, да еще трехлетней давности? Но ведь я не сошел с ума… Ладно, смотрим дальше».

Стоп. Как сказал тот старикан с перьями? «Над вами довлеет Луна».

Я тогда не успел рот открыть, только вошел, а он глянул, забормотал что-то, и… «Над вами…» Чудеса, да и только.

Попробую восстановить картину. Старт, полет — все хорошо. Выход на орбиту Луны. Несколько витков. Расстыковка.

Все шло на удивление штатно. Подход к месту. Торможение. Посадка. Время ожидания (палец на кнопке старта, глаза сверлят указатель вертикальности, пульс под сто пятьдесят). Если грунт начнет проседать под опорами корабля, надо уносить ноги!

Принято решение остаться.

Дальше — плановый отдых. Консультация с ЦУПом о времени первого выхода. Осмотр местности через иллюминаторы, и с помощью внешних камер. До таинственного кратера, который ушлые журналисты окрестили «Пришелец», около ста метров. Обычная для Луны равнина. Крупных камней нет. Самые большие размером со стол.

«Черт побери, ну что может случиться с человеком в этой мертвой миллиарды лет, уныло-серой пустыне? Здесь от сотворения мира ничего не происходило. И А даже если произошло что-то в этом кратере, то не ближе четырех-пяти миллионов лет назад, иначе мелкие метеориты успели бы снова раздробить его чистую поверхность и опять образовать слой реголита. Если техника исправна, то ничего случиться не может. Но ведь случилось!»

Вывод комиссии был неубедителен: внезапное помрачение рассудка Джо Эмерсона (далее следует длинный ряд медицинских терминов) повлекло за собой его неадекватные действия, в результате которых…

«Проще говоря, Джо испугался. Получается, что лучшие в мире врачи, из лучших в мире летчиков умудрились выбрать труса и скрытого психа? Ох, и темное это дело…»

Вход в скафандры. Проверка: герметичность, жизнеобеспечение, связь. Все нормально. Выход на грунт. Разгрузка аппаратуры. Сбор и погрузка образцов. (Я отметил про себя: половина лунных работ достойна бригады грузчиков, а не пилота и ученого.)

Проходка трехметровой скважины с помощью ручного бура. Подключение приборов. Видеозапись: Генри запнулся за кабель, чуть не упал, ну, это я видел… СТОП!

Я это видел в своем ночном бреду, глазами Джо!

А здесь вижу с другого ракурса, с камеры на макушке корабля!

Я старался как можно подробней проследить каждый шаг астронавтов. Искал какую-нибудь мелочь, незамеченную никем странность…

Камера шесть и камера семь, те, что внутри кабины. Что-то из этих кадров транслировали на весь мир. Астронавты обедают, дают интервью, занимаются фотосъемкой Земли и астрономическими наблюдениями.

Еще раз, медленно. После четвертого просмотра мне показалось…

Еще раз. И еще. Ребята умываются и бреются. Причесываются. Как же! Сам Президент желает с ними побеседовать.

Я фыркнул. Дурацкая традиция, не более чем пустая трата драгоценного времени и ресурсов аппаратуры. Но мы всё понимаем, правда?

Что-то не так… еще раз… вот! Стоп-кадр. В руке Генри расческа. А Джо приглаживает волосы рукой. Ну и что? Оба коротко стрижены. Я и сам стригусь коротко, моя расческа валяется где-то в ванной. Но я — гражданский инженер. А они, извините меня, вояки. У них дисциплина в крови. Положено причесываться расческой, им это вдалбливают в училище. Военные привычки сидят на уровне инстинктов. А, значит, Джо не причесывался. И не приглаживал волосы. Он ГЛАДИЛ ГОЛОВУ! А зачем человеку гладить СВОЮ голову? Вот-вот.

Внезапная догадка поразила меня. Я стал просматривать все видеозаписи, где виден Джо. И нашел. Характерное непроизвольное движение рукой, когда хочется погладить или потереть больное место. Джо маскировал это движение. Вот он, вроде, почесывает в затылке. Вот кувыркается в невесомости, прижав руки к голове. Вот «причесывается». Он сделал это движение и в скафандре, во время первого выхода, замаскировав его под неуклюжее и неуместное отдание чести.

А еще я заметил, что Джо старается расположиться спиной к источникам света. Счастливчики никогда этого не заметят. Но я-то мигренщик…

Проверив время записей, я убедился в том, о чем догадался. Приступы головной боли у Джо происходили в одно и то же время суток, примерно в одиннадцать утра.

«Да у тебя была мигрень, парень! И, конечно, свежая, раз врачи не заметили ее раньше. Ты, Джо, получил своего жука незадолго до старта. И твои приступы были не видны. Боль в середине головы, ближе к виску. Ты терпел, потому что знал: одно слово, секундная слабость, и твое место в „Кондоре“ займет дублер. Ты не боялся медицинской телеметрии, потому что приборы мигрень не обнаруживают. А что касается самообладания, то оно у тебя было „супер“. Как у любого военного нашей страны. Оно подвело тебя лишь один раз.

Ты был сапером, носящим бомбу в своей голове.

Но что-то на Луне оказалось сильней тебя. Какой-то фактор, кроме мигрени, потому что с ней ты справлялся».

Я не был знаком с астронавтами, хотя они и приходили к нам, в «Грамман спейс текнолоджи», когда знакомились с лунным кораблем. Но видел их фотографии, висевшие у нас в холле. Фотографии — это интересно.

Я стал искать в Интернете фотографии астронавтов. И скоро нашел то, что хотел. Это был залив Грин-Бей, озеро Мичиган. Весь экипаж отдыхал там незадолго до полета. Да-а-а, видать, Великие озера щедры на мигрень…

Запись камеры номер четыре. Третий выход.

Астронавты идут в направлении кратера, везя аппаратуру на ручной тележке. Через каждые несколько шагов Генри измеряет глубину пыли щупом с делениями.

Щуп погружается все глубже. Колеса тележки оставляют глубокую колею. Идти становится тяжело. Монитор показывает пульс: Джо — сто ударов, Генри — девяносто пять.

— Хьюстон, глубина тринадцать дюймов.

— Хорошо.

— Хьюстон, мы поднимаемся…

— Ничего необычного не видно? — ляпнул руководитель полета.

Астронавты смеются:

— Пол, тут ВСЕ необычное! ВСЕ!

Я вижу, как они поднялись на гребень кратера. Тележка норовит скатиться вниз, Джо с трудом ее удерживает.

— Мы наверху.

— Отлично, ребята! Что видно?

— Дно кратера блестит. Поверхность как будто глазированная.

— Разрешаем спуск.

— Пошли, Джо!

Ребята спускаются по внутренней стороне гребня, выходя из поля зрения камеры номер четыре.

Переключаюсь на камеру два. Она на шлеме Джо.

«Посмотрим, что ты видел, Джо».

Дно кратера оказалось гладким, как тарелка. Здесь астронавты разделились. Джо остался устанавливать приборы. Генри пошел по гладкой поверхности. Там, на противоположной стороне, у подножия гребня, он установит взрывной заряд.

Папка: сейсмический эксперимент. Цели:

первая — сейсмозондирование кратера,

вторая — получение обломков породы.

«Так, заряд мощностью… подрыв радиосигналом…»

Заряд установлен. Здесь нет воздушной волны, поэтому Джо остается на месте. Генри прячется от осколков за дальний гребень кратера.

Больше его никто и никогда не видел. По крайней мере, живым.

До катастрофы остается несколько минут.

На записи спокойные голоса:

— Готов.

— Готов.

— Подрыв разрешаю.

Камера Джо качнулась: поверхность кратера вздрогнула. На месте заряда медленно вырастал серый цветок обломков и пыли. Его хорошо видно на фоне гребня.

Несколько секунд тишины.

И — вот оно…

Пульс Джо скачком увеличился.

Его камера развернулась. Астронавт побежал. Он влетел на гребень, перевалил через него, и покатился вниз, в толщу мягкой пыли. Картинка его камеры прыгала и кувыркалась. Он не просто бежал — он спасал свою жизнь.

Никто до сих пор не понял, от чего.

По эту сторону гребня Джо попал в поле зрения камеры номер четыре. Он бежал к кораблю. Его ноги оставляли борозды в глубокой пыли.

— Джо, что случилось?!

— А-а-а!

— Джо, стой, куда ты?!

— А-а-а-а!!

— Стой! Джо!! Стой!!

— А-а-а-а-а!!!

Пульс Джо составляет сто восемьдесят ударов. Его сердце переполнено адреналином.

Он бежит к кораблю. Он с размаха ударяется о лесенку. Он поворачивается к кораблю спиной, смотрит на кратер, и…

— А-а-а-а-а!!!

Камера номер четыре смотрит туда же. Унылая серая поверхность, редкие камни размером не более стола, цепочка неровных пригорков — гребень кратера. Все так же, как и миллионы лет назад, если не считать следов людей в глубокой пыли.

И ни малейших признаков движения.

На записи голос Генри:

— Приятель, ты же не улетишь без меня?

— Генри мертв! Мертв! Я видел!!

Джо вваливается в тесный взлетный модуль. Камера номер семь показывает, как он тычет толстыми пальцами скафандра в кнопки пульта. Кабина вздрагивает.

Записи телеметрии: нештатный старт, неуправляемый суборбитальный полет по параболической траектории, падение на скалы в шестистах восьмидесяти километрах от точки старта.

За три секунды до падения раздается страшный крик Джо:

— Не-е-е-е-ет!!!

Дальше только записи орбитального модуля. И голос убитого горем Стива Лэндри.

Генри вел себя геройски. Радиостанция его скафандра позволяла говорить с орбитальным кораблем, когда он был над лунным горизонтом. Генри не мог объяснить, что произошло. После взрыва он вернулся в кратер, но Джо там уже не было. Он понял, что что-то случилось, и Джо бежит к кораблю. Генри подумал, что Джо получил небольшую травму, или у него что-то со скафандром, хотел подбодрить его шуткой, сказал:

— Приятель, ты же не улетишь без меня?

Ответ говорил скорее о психической травме. Генри поспешил вдогонку. Бежать по скользкому стеклу было невозможно. Когда Генри добрался до ближнего края кратера, он увидел поднимающийся в черное небо взлетный модуль.

Генри разговаривал со Стивом еще три витка. Он спокойно продиктовал завещательное распоряжение, трогательно попрощался с семьей и коллегами. Когда командный модуль в четвертый раз поднялся над лунным горизонтом, Генри Уоллс на вызов не ответил.

— Барни! Барни, ты дома?

Я вздрогнул и с удивлением глянул на часы — половина пятого. Хочется есть. Моя женушка пришла очень вовремя.

— Отдохнул? Чем занимался?

— Да так, разная ерунда. В основном ждал тебя.

— Да ну?

Я обхватил жену за талию и приподнял:

— И не мог дождаться…

— Правда?

Уснуть не получалось. Тина, утомленная работой и любовью, тихонько посапывала рядом.

Я ждал встречи с ненавистным жуком. Похоже, он раскроет мне истину, взяв плату болью. Терпеть все равно придется, так хоть недаром.

А что есть истина? Отражение объективной действительности в сознании человека; того, что существует вне этого самого сознания.

В сознании человека… Что было в действительности, вне сознания Джо, показала камера номер четыре… А что было истиной для него?

Дежурство у меня теперь послезавтра в ночь; успею отоспаться. Я тихонько спустился вниз, приготовил лекарства. Поставил рядом с ними коробку оранжада. И уселся на диван. За окном шумел ветер.

«У Джо была мигрень, это точно. А Генри? Они ведь были в Грин-Бей вместе. Может, Генри тоже получил жука? На записи признаков болезни не видно. Но кто его знает, он ведь тоже был вояка, железный парень…»

Коварное насекомое дождалось, когда я начал клевать носом. Ждешь-ждешь нападения, а тебя все равно бьют неожиданно. Раскаленное сверло вонзилось в мозг. Зажав глаз рукой, я быстро проглотил лекарства. Три таблетки и две капсулы образовали гремучую смесь. Но пока все это растворится и дойдет до места…

Целая вечность боли. Боль была, есть и будет. Всегда. Ею заполнено все мизерное человеческое существо. Счастливчикам это неинтересно. Но я предупреждал: они могут не читать.

Черные мухи стали потихоньку уносить боль на своих прозрачных крыльях. Кто говорит, что мухи вредны? Счастливчики? Вредны как раз жуки, а мухи очень даже полезны.

…Мы спускаемся в кратер. Его поверхность похожа на обсидиан. Генри берет из тележки заряд и уходит ровно по диаметру. Джо расставляет ящички приборов, ставит сейсмодатчики, соединяет разъемы кабелей. Вытаскивает из тележки лазерный отражатель.

Потом выпрямляется и говорит:

— Готов.

Генри, невидимый отсюда, вторит ему:

— Готов.

И Пол Фирби произносит роковую фразу:

— Подрыв разрешаю.

Там, за гребнем кратера, Генри нажимает кнопку.

Джо чувствует слабый толчок в подошвы. Мы с ним видим: там, где был заряд, медленно вырастает серый цветок обломков и пыли.

А потом мы увидели, как из-за дальнего гребня, за которым прятался Генри, поднимается черная стена пыли. Она поднимается выше и выше, и, одновременно, движется вперед. Страх, дремавший в моей душе с детских лет, и разбуженный рукотворным землетрясением, мгновенно заполнил все мое существо. Цунами пыли, вызванное взрывом, достигло высоты шестого этажа и заслонило солнце. В его серо-черных клубах безжизненно кувыркался белый скафандр Генри. Пыль пересекла гребень и пошла по гладкой поверхности кратера. Джо стоял в оцепенении.

Я заорал:

— Что стоишь?! Беги!! — он, казалось, меня не слышал.

Тогда я схватил своими жвалами какой-то белый отросток.

Джо побежал. Он перевалил через гребень, скатился в мягкую пыль.

— А-а-а!

Пол что-то кричал, но мы не слушали. Джо бежал к кораблю:

— А-а-а-а!!

Я грыз и терзал мягкий белый отросток.

— А-а-а-а-а!!!

Джо ударился о лесенку. Обернулся. Мы увидели черную клубящуюся стену пылевого цунами. Кратер скрылся за ней. Тень, от нее, как черная смерть, стремительно приближалась.

В наушниках раздался голос Генри:

— Приятель, ты же не улетишь без меня?

— Генри мертв! — заорал я — Мертв! Я видел!!

Джо карабкается по лесенке и вваливается в тесный взлетный модуль. Я вижу, как он тычет пальцами в кнопки пульта.

— Быстрее!!!

В кабине становится темно. Толчок! Взлет? Или нас накрыло цунами? Сердце бешено колотится. Скорей к иллюминатору! Под ногами гудит. Поверхность Луны проваливается вниз. Мы с Джо видим, как черная лавина накрывает посадочную ступень…

Я отпускаю белый отросток. Двигатель, выработав топливо, замолкает.

Наступает блаженная тишина и невесомость.

Звезды. Здравствуйте, звезды! Мы вырвались из этого ада. Теперь все будет хорошо. Теперь…

Почему белые скалы опять приближаются? Мы что, на параболе!? Мы падаем? Нет!

— Не-е-е-е-ет!!!

Тьма и пустота. Урчит холодильник. Я отрываю руки от лица. Они дрожат. Бредовое видение потрясло меня. Мой мозг, истерзанный жуком и отравленный лекарствами, выдал свою версию событий. А, может…

Не могу ждать до утра. Включаю компьютер. Мне нужна биография Джо. Ищу. Нахожу. Читаю. Нет, все не так подробно, как бы мне хотелось. Осталась последняя надежда — фотогалерея. Медленно просматриваю фотографии. Их много. И вот…

Семья Эмерсонов на отдыхе. Мальчик Джо, с папой и мамой. Снимок сделан на морском пляже. Подпись: Суматра, декабрь 2004 года.

Я возвращаюсь на диван. Пью апельсиновый сок. В голове легкий звон и ясность. Я знаю причину гибели экспедиции.

Я ЗНАЮ, ПОЧЕМУ ТРИ ГОДА НАЗАД ПОГИБЛА ЛУННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ.

Но никому не объяснишь. Потому что они все счастливчики, не знающие мигрени. Меня поднимут на смех, ведь доказать ничего нельзя. Истина есть то, что можно проверить. А как проверить, была ли мигрень у Джо? Никак. И то, что у него был страх цунами.

Только один человек может мне поверить. Тот, кто был жуком у Генри, если Генри тоже…

Русский картографический спутник, запущенный через год после событий, показал: толщина пыли в кратере «Пришелец» и его окрестностях такая же, как и на всей Луне — от трех до пяти дюймов. А около посадочной ступени есть странный камень, похожий на лежащего человека. И на нем пыль такая же, как везде.

Газеты, фантасты и околонаучные журнальчики получили свои дивиденды.

Мучительный месяц, наконец, прошел. Жук уполз в свою нору. Я вздохнул свободно. Теперь — целый год без забот. Нет, вы не представляете себе, какое это счастье — год без головной боли! Ночные кошмары скоро забылись. Я купил новый, бесшумный холодильник. А старый выбросил. Поменял водопроводные трубы. Взял двухнедельный отпуск. Мы с Тиной отдохнули на побережье. И я ни чуточки не боялся волн.

А когда приехали, позвонил старина Вэн:

— Привет, Барни!

— Привет, Вэн! Как дела?

— Расскажи-ка мне, дружище Барни, что произошло в «Пришельце»…

— Ты о чем это, Вэн?

— Ты знаешь, каково это — умереть от удушья?

— Да что ты такое…

— Расскажи, как ты бросил меня подыхать… говнюк!

 

ГЕРОЙ

[13]

«Тритон» шел над Луной на высоте сто километров. Два астронавта смотрели на завораживающую красотой картину. Поверхность была серая, даже отдающая в темную зелень, но совсем немного, если хорошо присмотреться. На Земле подобный пейзаж, видимый с самолета, заставил бы через пять минут отвернуться и зевнуть, а здесь… Душа полна волнения, которого не бывает на тренажерах, мозг пытается осознать, что вот она, другая планета, мечта достигнуть которую стала старой девой, так и не дождавшейся своего принца-астронавта, она перегорела внутри себя, и теперь принц ей уже не нужен, и на Земле об этой мечте давно никто не вспоминает. Ну, слетали, ну, побывали. Давно уже. Интереса к новому полету было не больше, чем к очередному достижению экстремального спорта. Это правда, как бы там ни старались репортеры профессионально поставленными голосами выразить «всеобщий восторг».

Но это там, на Земле. Здесь же фальши не было.

Под «Тритоном» проплывали серые равнины, древние кратеры, застывшие темными «морями» необъятные разливы лавы. Командир корабля Джон Стерлинг имел уже опыт посадки на Луну. Он был почти вдвое старше своего напарника Дональда Корна и испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства.

Внизу появилось море Кризисов. Голубой шар Земли медленно поднимался над лунным горизонтом. Внезапно Джону показалось, что на стекле иллюминатора мелькнул красный отблеск. Через секунду Дональд спросил:

— Ты ничего не заметил? Вроде сверкнуло. Красным.

— Заметил. Может, показалось?

— Сразу обоим? Не думаю. Посмотрим, для верности, на следующем витке. Уменьшим наклон орбиты на полградуса.

Восемьдесят минут ожидания были вознаграждены точечной красной вспышкой в центре маленького кратера, находящегося у северного края моря Кризисов. Свет был слабый, но вполне различимый.

— Хьюстон, мы его нашли! Мы его видели!

— «Тритон», поздравляем вас! Рекомендуем уменьшить наклон орбиты еще на тридцать восемь минут. По расчету вы будете точно над ним.

На следующем витке яркость вспышки заметно возросла. Экипаж стабилизировал орбиту.

— «Тритон», вы над целью. Готовьте маяк. Отстрел по нашей команде.

Автоматический радиомаяк, мелькнув рыжим хвостом тормозного пламени, ушел вниз. Он сядет около Феномена и будет служить приводом. Передавать сигналы для радиокомпаса «Ровера», лунной машины.

Лунный Световой Феномен был обнаружен четыре года назад, случайно, при картографировании поверхности. Спутник, выполнявший съемку, не был предназначен для работы в красном цвете, и светлое пятно на изображении было сначала принято за дефект. Тем более, что он проявлялся не на всех снимках. Позже заметили, что ЛСФ активируется при определенном положении Солнца над лунным горизонтом: от пяти до десяти градусов. С Земли же его не видно никогда, потому что свет, идущий в зенит из моря Кризисов, на нашу планету не попадает.

Какое-то время ушло на то, чтобы сам факт существования ЛСФ был признан научным миром. Ученые вообще большие скептики, тем более что с Луной связано столько всяких небылиц. Даже астронавтам, побывавшим там во времена первых экспедиций, ушлые журналисты приписывали разные сомнительные высказывания. Потом очередному луннику изучение ЛСФ включили в программу и поставили аппаратуру, которая установила, что световая точка не одна, а их три, очень близко расположенных правильным треугольником. Свет монохроматичен, как у лазеров. Угол раскрыва диаграммы направленности должен быть около одного градуса, при точечных размерах излучателя.

Учеными, свято соблюдавшими принцип Оккама, было предложено несколько не очень убедительных гипотез природного происхождения Феномена, ни одна из которых не объясняла всех наблюдаемых явлений. Поэтому все сводилось к тому самому вопросу, который волнует ученых сильнее, чем все другие вопросы, но вызывает больше всего скепсиса: вопрос об искусственном, но не человеческом происхождении некоторых вещей. Проще говоря, о существовании других разумных существ. ЛСФ вызвал яростные споры в научном, техническом и кухонном мирах. Были даже зафиксированы две потасовки с вызовом полиции.

Удивительно, но те, кто ведает бюджетами науки, совсем не разделяли энтузиазма ученых. Они скорее были озабочены этой, вдруг свалившейся на их головы, внеплановой проблемой. И пока ржавые колеса бюрократии повернулись, прошло три года; еще год ушел на подготовку экспедиции. И вот, наконец…

— Дональд, как настроение?

— Волнуюсь. Что там? Я уверен, что это не наше, не земное.

— Выше нос, парень! Может, природное что… типа вулкана.

— Ты сам-то веришь в то, что говоришь?

— Нет, конечно, — Джон рассмеялся, — но ты не дрейфь. Знаешь, как говорят русские? Бог не выдаст — свинья не съест. Что там по посадке?

— Первый тормозной импульс через двадцать одну минуту. У нас все готово.

— Тогда пристегиваемся, и с Богом… Хьюстон, «Тритон» к посадке готов.

— «Тритон», посадка в пяти километрах к югу от Феномена. Желаем вам сесть «на подушку».

— Спасибо, мы постараемся.

Тормозной импульс проявил себя двухсекундным появлением веса. Карандаш, плававший по кабине, упал с деревянным стуком. Поверхность Луны приближалась. Компьютер вел кабину безупречно, глядя вниз своими электронными глазами, выбирая ровную площадку. Наконец людей тряхнуло в креслах. Впрочем, не сильно.

— Хьюстон, штатная посадка. Мы на месте.

— Молодцы, парни! Теперь отдыхайте. У нас, на Земле, уже ночь.

Хоть вес здесь и небольшой, но ужинать было куда удобней, чем в невесомости. А спать — тем более.

Утром Джон, облачившись в скафандр, вышел на грунт. Он обошел вокруг корабля, осмотрелся, его организм вспомнил ту неуклюжую ходьбу прыжками, какую диктует слабая лунная гравитация. Через двадцать минут Дональд присоединился к командиру. Они освободили от креплений лунный автомобиль, и выкатили его по пандусу на поверхность. После проверки систем доложили Хьюстону о готовности к движению.

— Джон, — сказал руководитель полета, — пока у нас идет все штатно. Надеюсь, что и дальше будет так же. Разрешаю движение. Картинки с ваших видеокамер хорошего качества. Вперед, ребята, да поможет вам Бог!

«Ровер» тронулся с места. Они ехали, как будто по серо-черной песчаной пустыне. Все неровности местности имели плавные очертания, машина шла, переваливаясь, как морская шлюпка. Длинные черные тени поперек движения отбрасывал каждый камень, и астронавты чувствовали себя насекомыми, ползущими по шкуре исполинского тигра. Часто было трудно понять, едешь в гору или с горы. Человеческие органы чувств, такие надежные на Земле, здесь могли обмануть. Доверять можно было только бесстрастным приборам, и астронавты иногда поглядывали на указатель дифферента. Радиокомпас уверенно показывал направление на привод. Дональду, сидящему за рулем, оставалось только объезжать ямы и небольшие холмы, покрытые толстым слоем реголита. Об обратном пути можно не беспокоиться — следы колес «Ровера» останутся здесь на века. Ехали медленно. Два километра по лунному бездорожью утомили Дональда. Особенно устали руки. Крутить руль в толстом скафандре не так-то просто.

— Хьюстон, мы прошли два километра. Меняемся местами.

— Понятно. Разрешаем. Старайтесь объезжать подъемы круче пятнадцати градусов. У вас перерасход аккумулятора, на пять процентов.

— Хорошо, учтем. Дональд, пристегни меня. Поехали.

Солнце, светящее сбоку, давало отблеск на выпуклом светофильтре. Мелочь, но при ограниченном обзоре шлема она заметно мешала вести машину. Прошло пять часов, пока «Ровер» подошел к внешнему склону искомого кратера. Там они нашли свой, теперь уже ненужный, радиомаяк.

— Спасибо, парень, ты неплохо поработал, — сказал ему Дональд.

Астронавтам пришлось ехать вокруг кратера, пока они не нашли проход в горах, отмеченный на снимке с орбиты. И вот, наконец, они въехали внутрь.

— Да это же настоящий Стоунхендж! Только стеклянный! Хьюстон, вы видите?

— Дональд, мы будем видеть лучше, если ты перестанешь вертеться. Камера у тебя на шлеме, не забывай.

Астронавты остановили машину, и встали в лунную пыль. До феномена оставалось метров двести. Дальше, по плану, они пойдут пешком.

Открывшееся зрелище поражало воображение. Джон и Дональд стояли, и, как зачарованные, смотрели на открывшуюся картину.

В центре кратера, на небольшом плато, стояли десятки узких трехгранных пирамид разной высоты, образуя концентрические окружности. Они казались стеклянными и, освещенные косыми лучами Солнца, создавали феерическую световую картину на безнадежно серой Луне. Миллионы отраженных и преломленных лучей, калейдоскоп разноцветных бликов, цветные пятна на лунной пыли…

Астронавты медленно поворачивались, чтобы их камеры ничего не упустили.

— «Тритоны», все это красиво, но время уходит. И воздух тоже. Давайте работать.

Джон, сделав знак напарнику, пошел вперед. Он подошел к ближайшей метровой пирамиде, потрогал ее.

— Хьюстон, она очень гладкая, пыли нет совсем. На вид — стекло, но внутри что-то есть. Зеркала, или, скорее, стеклянные призмы. Видны грани.

Он достал совок, зачерпнул пыль под ногами, и высыпал ее на острую макушку пирамидки. Пыль съехала вниз, не оставив и следа.

— Хьюстон, мне кажется, это система пассивных оптических отражателей, направляющая солнечный свет куда-то в определенную сторону. При высоте Солнца пять-десять градусов, она светит в зенит. Причем только красным. А при других условиях освещения, может, посылает луч другого света куда-то еще. И наверняка полна других возможностей. Она слишком велика и грандиозна для того, чтобы мы сразу все узнали.

— Отлично, ребята! Джон, что думаешь по поводу образцов?

— Здешние строители были ребята аккуратные. Обломков не оставили. Или убрали за собой. Предлагаю проехать вдоль внешнего круга пирамид, и взять образцы грунта, через каждые сто метров. В нем наверняка что-то найдется. А, если повезет, то и обломочек найдем.

— Хороший план, Джон. Подождите минуту. Геологи просят пару камешков.

В шлемофоне раздался голос Дональда:

— Мартин, скажи им, они с нами не рассчитаются!

Руководитель полета Мартин Барн поддержал шутку:

— Ребята, они согласны платить золотом. По весу камней.

Астронавты рассмеялись.

— Контракт на поставку лунных камней подписан! Мы поехали.

«Ровер» медленно покатился вперед. Дональд управлял машиной, делая остановки через сто метров, по показаниям спидометра, Джон собирал образцы. Они проехали уже половину круга, когда раздался голос Мартина Барна:

— Джон, у вас что-то с машиной. Запас энергии падает очень быстро! Перерасход уже двадцать процентов! Уже двадцать один! Бросайте все, и назад, к кораблю! Быстрее!

— Дональд, разворачивайся, и полный ход! По нашим следам!

— Может, вперед ближе? Мы уже больше полкруга проехали.

— Выполняйте приказ, мистер Корн! А вдруг там завалы камней? Или ямы? Мало ты их объезжал по дороге!

Лунная машина медленно и неуклюже развернулась. Потом поехала назад, по своим следам, развив наибольшую возможную на этой местности скорость. Они спешили прочь, бежали вон, как бежали люди из чумных городов, когда-то в древности, как люди бежали от радиоактивности позже, в двадцатом веке. Невидимая опасность — самая страшная. Когда они выезжали за пределы кратера, скорость «Ровера» заметно снизилась. Джон ничего не спросил у Дональда. Он только неотрывно смотрел на индикатор заряда аккумулятора. Прибор показывал: осталось двадцать три процента полной энергии. И хотя падение стрелки здесь, за стеной кратера, прекратилось, это означало одно: до корабля им не добраться.

— Дональд, останови. Хьюстон, падение прекратилось. Феномен оказался не таким уж пассивным. Он высосал почти весь наш аккумулятор. Как — ума не приложу.

— Ребята, вы молодцы. Вы просто герои. Врачи требуют для вас пять минут отдыха. У обоих пульс — сто пятьдесят. Посидите.

Астронавты молчали. Потом заговорил Мартин:

— Ребята, положение сложное. Воздуха у вас пока достаточно, чтобы доехать, но не пешком… а вот с машиной… она вас не довезет. Если сбросить весь груз, образцы, все приборы, то… мы тут прикинули… до корабля пять километров…

— Мартин, — мягко сказал командир Джон Стерлинг, — не мучайся. Я понимаю тебя. Нелегко сказать, что спастись может только один. Я просчитал ситуацию быстрее тебя. И знаю, как использовать шанс.

— Джон…

— Помолчите, Хьюстон! — Джон говорил почти торжественно, — Здесь, на Луне, окончательное решение принимает командир. Потому что ему, на месте, виднее. А командир — это я.

Дональд с тревогой спросил:

— Ты что задумал, Джон?

— Сынок, ты же видишь сам: ресурса машины в обрез. Хватит только для одного. Им будешь ты. Не возражай.

— А как же…

— Астронавт Корн! Выполняйте приказ: сбросить с машины контейнер! Ну! Что стоишь?

Дональд принялся за работу. Он отстегивал крепления контейнера, повернувшись спиной к командиру, как будто тот мог увидеть его слезы сквозь зеркальный светофильтр шлема.

Джон положил руку ему на плечо, и тихо сказал:

— Сынок, глупо погибать вдвоем. Я хорошо пожил. А о такой смерти астронавт может только мечтать. Никто здесь не виноват. Сбрасывай с машины все. Приборы. Инструмент. Второе сидение. Передатчик. И антенну тоже. Поедешь без связи. Оставь только запасной воздух. Я думаю, что километра три ты проедешь. Двигайся по нашим следам. Не пытайся сократить дорогу, спрямляя объезды. Если машина застрянет, то… сам понимаешь…

Вдвоем они быстро освободили лунный автомобиль от лишнего груза.

— Джон…

— Потом, когда «Ровер» встанет, подключишь шлангом запасной баллон к скафандру, возьмешь его в руки, как ребенка, и пойдешь дальше пешком. Будет очень тяжело. Очень далеко и тяжело. Но ты дойдешь, я знаю. Не пытайся заправить скафандр воздухом и бросить баллон. Дыши прямо из баллона. Иначе тебе не хватит. Дойдешь до корабля, там тебе Хьюстон поможет. Все. Садись, и вперед. Время работает против тебя. Хьюстон, вы все слышали?

Голос Мартина сказал:

— Ты герой, Джон.

Дональд плакал, не скрывая, всхлипывал, и сквозь это отчаяние только и сумел сказать:

— Джон, я твоим именем сына назову. Мы с женой… родим и назовем… ты знай.

— Счастливо тебе, сынок. Прощай.

— Прощай, Джон. Я люблю тебя.

«Ровер» пошел вперед. Джон смотрел ему вслед, и видел фонтанчики пыли, выбрасываемой задними колесами. Потом повернулся и пошел назад, к Феномену. Воздуха у него осталось почти на два часа. Он сразу решил, что откроет наружный кран, когда его останется на пять минут. Он привык все делать сам, а такую важную вещь, как собственную смерть, не хотел доверять никому. Даже природе и обстоятельствам.

Передатчик его скафандра был слишком слаб для связи с Землей, они разговаривали через ретранслятор на «Ровере», бесполезным ящиком лежащий теперь в пыли. Ведь он питался от аккумулятора машины. А вот приемник работал исправно. Но Хьюстон молчал. Там знали, что ответа от одного астронавта не будет пять часов, а от другого — никогда. Джон выключил подавитель шумов. В наушниках зашипело. «Пусть шипит», — подумал он, — «все лучше, чем мертвая тишина».

…Через полчаса Джон оказался перед внешним кругом пирамид. Постоял минуту, потом медленно пошел к центру сооружения. Чем ближе он подходил, тем больше его поражала грандиозность чужой архитектуры, гармония, ритмичность, красота и функциональность этого чуда. Мысли о неизбежной смерти куда-то ушли. Душа наполнилась непонятным светом. Шум в наушниках, казалось, складывался в какой-то неразличимый ласковый шепот. Джон шел вперед. Вот уже он миновал второй круг пирамид. Шепот, казалось, стал явственнее. Будто стеклянные исполины пытаются что-то ему сказать, открыть величайшую тайну, а он не понимает их.

Астронавт добрался, наконец, до центра, хотел посмотреть вверх, но жесткость скафандра позволила ему увидеть главные пирамиды только до середины. Он прислонился к одной из них.

Он долго стоял так. Никто не узнает, о чем он думал в эти последние минуты жизни. В шлеме замигала красная надпись: «воздух — десять минут».

Он сорвал один из двух предохранителей наружного воздушного шлюза. Электронный голос в наушниках произнес:

«Первый предохранитель снят! Проверьте надежность подключения наружного шланга!»

Джон снял второй предохранитель. Голос стал громче:

«Второй предохранитель снят! Проверьте надежность подключения наружного шланга!»

Джон с досадой сказал:

— Да все нормально. Экий ты зануда…

Когда загорелась красная надпись: «воздух — пять минут», он решительно открыл кран.

* * *

Врач и инженер сняли наушники и долго молча сидели перед погасшим экраном. Потом инженер сказал:

— Вот и еще один умер, как герой.

— Ты сам все это создал, по его заказу? — спросил врач.

— Ну, не все… Кое-какие заготовки у меня были. Карта Луны. Трехмерные изображения поверхности. Я придумал сюжет, нарисовал Дональда, машину, корабль. Ну, и Феномен, конечно. Он хотел умереть геройски… чтобы подвиг… Слушай, Дик, а что с ним было на самом деле? Теперь-то мне можно узнать?

— Он был рабочий на химзаводе. Производственная авария. Ампутация ног, выше колена, правой руки, выше локтя, пальцев левой руки, обширные химические ожоги, в том числе лицо и глаза. Он ослеп. Он никого не спас. Двое спасателей пострадали, когда вытаскивали его. Он лежал у нас уже год. Пока разрешили, все оформили… Том, а что было бы, если бы он не открыл кран?

— Как что? У него же воздуха оставалось на пять минут. Он бы умер от удушья. Все равно героем. Ибо подвиг уже совершён… Дик, я часто думаю, а надо ли все вот это? Ведь он умер. Не все ли равно, что он чувствовал в последние несколько минут? Мы же не оставляем записей, сами связаны врачебной тайной, и его подвиг становится неизвестен никому. Может, тайна теряет смысл после смерти пациента?

— Нет, не теряет. Хотя бы потому, чтобы не было глумления над мертвым. Ведь он доверяет нам самое сокровенное, о чем никто не знал при жизни. И хочет, чтобы не узнали никогда. И чтобы его смерть не превратили в шоу: «Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что там наш старикан придумал… не забыть бы только взять попкорн». Ты мне другое скажи: что, если бы он вдруг передумал умирать, и стал просить нас о помощи? Что тогда? Я всегда боюсь этого. Что бы ты стал делать? Спас бы его?

— Чудак человек! Как же я могу помочь, если он на Луне, а я здесь? А о нашем существовании он ничего не знает! Ему в любом случае пришлось бы умереть. Иначе наша работа была бы не сделана.

Они посмотрели сквозь толстое стекло на мертвый, накрытый простыней обрубок. Оголовье с проводами с него уже сняли. Даже сюда доносился запах медикаментов.

— Я иногда её ненавижу, свою работу, — сказал инженер.

— Ты спрашивал, надо ли все это? Знай, Томас, наша работа — высшая точка гуманизма. Это не громкие слова. Это правда, — отозвался врач.

Они вышли в коридор, плотно закрыв за собой дверь с табличкой:

Отделение эвтаназии.