Работники поужинали. Теперь у входа в палатки стояли две пустые банки из-под голубцов, и ещё две из-под говяжьей тушёнки с остатками желтоватого жира по краям и прилипшим к дну и стенкам лавровым листом. Тут же раскрытая упаковка нарезанного хлеба и почти пустая бутылка из-под водки.

– Баран, поставь чайник! – донёсся мужской голос из зелёной палатки.

В синей палатке, стоящей чуть в стороне, под берёзкой, зашуршал полог, и вскоре из неё вылез крепкий парень в тельняшке с длинными рукавами. Он огляделся и стал натягивать грязные высокие ботинки.

– Утюг, я тебе сколько раз говорил, не называй меня «Бараном», что, трудно забить себе в память? Меня зовут Борис, Борян, но никак не Баран.

В зелёной палатке послышался смешок.

– Да ладно, братан, без обид! Чёрт меня дёрнул.

– И уже не первый раз он тебя дёргает!

Борис, который совсем не Баран, наконец-то расправился с берцами и подошёл к газовой конфорке. Чайник обнаружился среди полупустых скомканных пакетов, привезённых из магазина и мусора от продуктов. Пошарив по шуршащим пакетам, он извлёк банку сгущёнки и, пробив ножом два отверстия, стал высасывать из металлического нутра желтоватую, приторно сладкую жидкость. Липкие капли изредка цеплялись за небритый подбородок и горло, прокладывая дорожки сверху вниз. Убрав ото рта пустую банку, он крякнул и крикнул:

– Домой хочу! Больше не могу!

– Терпи, послезавтра приедут Принц и Шрам, передадим им всё, пересчитаем денежки и сразу по домам.

– Что-то мне не терпится, даже спокойно полежать не могу!

– А ты ещё дёрни грамм двести, там, в чёрном пакете, непочатая бутылка шнапса. Тока мне оставь, хоть на пару буль-булей.

– Не хочу водку, может, сойдёт?

– Убирайся, а мне и так кайфово.

– Ладно, я приберусь, а ты завтра полезешь в туннель укреплять стены.

– Идёт, завари мне чайковского, тока покрепче, братан.

Поставив на стол чёрные от заварки стальные кружки, Борис пошёл убираться, а из двух закопчённых пароходных труб поднимался дымок от кипятка. Оставалось всего два дня, к приезду заказчиков всё должно быть окей.

Собрать мусор не составило большого труда, шесть пакетов он уложил около машины, чтобы после вывезти в мусорный контейнер. Но самым проблемным из следов их трёхлетней жизнедеятельности на острове оставался грунт, вытащенный из тоннеля. Парень прикинул, земли оставалось в куче не менее пятидесяти тачек и за завтрашний день её следовало перевезти и скинуть в гадкое болото, и тогда всё просто супер – подземное хранилище за три года поисков найдено, проход к ёмкостям, наполненным непонятно каким газом, открыт. Оставалось самое приятное – получить пачку упругих купюр и свалить отсюда навсегда куда подальше.

– Утюг, давай вместе махнём на Гоа!

– Не, я по бабам соскучился, полечу на месяцок в Таиланд, отведу душу, а там посмотрим, может, и к тебе ломанусь.

Алёну разбудила мама, уходя на работу. Девочка закрыла входную дверь на кованый крючок, но ложиться не стала, впереди ей предстоял тяжёлый день. Позавтракав, она сложила в рюкзак бутерброды, бутылку с водой. Оставила маме на белой скатерти записку, что идёт прогуляться в район Гнилого болота. Закрыла дверь на два оборота и ключ спрятала в укромное место. Заодно глянула, не объявился ли ёжик, но нет, ужин оказался нетронут, только мураши деловито сновали по краям блюдца.

На улице было хмуро, по всей видимости грибники умилостивили её величество погоду, ведь для обильного урожая грибов позарез не хватало самой малости – дождя. В нескольких шагах от дома началась изморось. Девочка вернулась и взяла с собою дождевик.

На сером низком небе гигантские полосы облаков равнодушно спешили, не обращая внимания на бестолковое движение каких-то муравьишек внизу. Иногда облака притормаживали у железнодорожных станций, полюбоваться, как длинные червяки-поезда спешат в разные стороны, изгибаясь на поворотах и обгоняя неторопливые полотна.

Алёна шла по дороге, всматриваясь вперёд и прислушивалась. В случае появления иных звуков она была готова броситься под спасительный покров леса. Но вокруг только заурядное августовское утро. Из-за небесной хмари в лесу было темно, как в поздние сумерки. Напоминало осень. Девочка ощущала со всех сторон запах грибов, а вместе с ними и тоскливый дух увядания, и ещё сырости, который тянулся из ложбин. Только ярко-белые цветы белозора радовали глаз, но из-за сумрака и прохлады они совсем не пахли.

Девочка шла и раскручивала маленькое колесо своей жизни назад, в недавнее прошлое. В памяти всплыли образы бабушки и дедушки, вот они привезли ей огромную куклу, и она водила её за ручку по комнате. А после, в начале зимы, саднит горло, но температура совсем не ощущается, она крутится возле бабушки и мамы и неожиданно засыпает, прямо на своём стульчике. Её несут на руках в спальню, чувствуют жар, будят её и дают горькое лекарство. А после приезжают люди в белых халатах и делают укол, но ей уже все равно, она даже не чувствует боли. Таинственные серые тени скользят перед её глазами, исчезая в углах комнаты, чтобы вновь явиться из-под пола. Ночью тревожные сны заставляют маленькое сердечко биться сильно-сильно или наоборот замирать. Утром её не повели в детский садик, и дедушка весь день читал ей сказки. Среди них была и та, «Звериное молоко», которую, она помнила наизусть и мечтала переделать, точнее дополнить, убеждая себя:

– Сказка народная? Да, народная. Я кто, народ? А кто ж ещё, плоть от плоти! Значит, могу всё! Даёшь новую сказку Малеевского леса.

Так, со сказкой в раздумьях, она и дошла до знакомого поворота к Гнилому болоту. Спрятавшись под орешником, где они в прошлый раз с Женей собирались с силами, Алёна перекусила и немного отдохнула. Подумалось, что, наверно, это её последний рискованный поход в лес, скоро всё прояснится: либо преступники будут наконец-то найдены, либо все известные версии, связанные с лесом и посёлком, отпадут. Она больше не будет совать свой нос в дела следствия, а лишь изредка станет навещать Михаила Владимировича и интересоваться новостями.

Изморось то усиливалась под тревожный шелест листвы, то затихала, и чудилось, что где-то в небе пробивается сквозь пелену забывшее про землю солнышко.

Вскоре по известной тропе, идущей вдоль лесной дороги, Алёна вышла к болоту. В березняке она надела сапоги и пошла по гати к острову. Воды, оказалось, по щиколотку, на дне, под подошвой, чувствовались какие-то скользкие бревна, идти было непривычно, ноги скользили, и того гляди грохнешься в чёрную жижу в любую минуту.

Так она брела минут двадцать, пока ноги наконец-то не ощутили твердь Курганного острова. Алёнка спряталась в кусты из ольхи и молоденьких осинок, чтобы отдышаться и, оглядевшись запомнить, где находится переход на большую землю. К счастью, на траве была заметна едва видимая колея от какой-то автомашины. Но девочка не пошла по ней, она решила обойти остров, чтобы незаметно подкрасться к таинственным лесным жителям.

За час её пути ей иногда попадались поросшие соснами и елями, берёзами и осинами вытянутые холмы – курганы, высотой в два-три метра и длиной около десяти. На многих из них она приметила не заросшие травой следы-ямы от раскопок. Добравшись до заросшего подлеском берега, Алёна стала осторожно углубляться к центру острова. Пройдя ещё шагов пятьсот, она увидела перед собой большой курган высотой с двухэтажный дом и длинный, как поселковая школа. Опасливо, близко не приближаясь, стала его обходить. С южной стороны склон кургана обрывался. А в десяти метрах стояли две палатки и тот самый уазик-буханка, от которого они с охотником Аникиным прятались в лесу. Людей она не видела.

«Так вот где живут копатели и вот что они копают», – подумала девочка и обрадовалась, что сама, своими собственными глазами увидела это таинственное место. Вернувшись к противоположному от входа склону, Алёна приблизилась к кургану. Подлесок надёжно скрывал её от враждебных глаз, и она пошла по склону, приближаясь к цели. Подняться на вершину рукотворного холма не составило большого труда.

Осторожно пробираясь, девочка обнаружила несколько ямок, заросших травой и кустарником. «Наверно, искали клад», – подумала Алёна и пошла дальше. Но идти вперед, пригнувшись, стало опасным, она ползком подкралась к краю кургана и стала смотреть и слушать.

Через полчаса внизу послышались шаги и грубые мужские голоса:

– Борян, я пошёл готовить обед.

– Я тебе помогу, вот только отремонтирую тачку.

– Приходи. Слышь, мастер, вермишелевый супец с тушёнкой будешь?

– Да, а на второе?

– Картофан с консервами.

– Сгодится.

Девочка замерла, боясь даже дышать, от страха ей захотелось тут же провалиться под землю. Она лежала, боясь пошевелиться, о возвращении обратно не могло быть и речи. Алёна решила дождаться, когда копатели куда-нибудь отлучатся. Тогда можно безопасно отползти от края кургана и поскорее покинуть таинственный остров. Прошло ещё с полчаса.

– Утюг, давай, я достану посуду, – сказал тот, кого называли Борян.

– Без базара, накрывай на стол.

– Мне кажется, в тоннеле опять утечка газа, попахивает чем-то.

– Да ладно, тебе. Я смазал вентили, чуть подкрутил. Ну, может, мальца и выпустил. Что с того?

– Сдохнем мы здесь от этого газа. Или ёмкость травит, почитай, с войны стоит?

– Если бы газ выходил, отрава бы давно ушла в атмосферу. Фашисты стали не жалели, тем более для таких тёмных делишек.

– Эти твои утечки ни разу добром не заканчивались. Помнишь, когда ты первый раз надышался?

Алёне показалось, что в повисшей на полянке тишине слышно только биение её сердца.

– Ага, помню, когда мне дед с бабкой попались.

– Ты чуть всю операцию не запорол.

– Даже не верится, что всё чудом обошлось.

– Хорошо, меня рядом не оказалось, ты бы и меня прихлопнул, как комара, верняк, Утюг, а?

– Ну да, точняк! Не знаю, что на меня тогда накатило. Я вспомнил, что ты приезжаешь из Москвы и сорвался за тобой, ну, в общем, что с меня взять – поехала крыша, злился так, аж зубами скрипел. Всё меня бесило. Ну и порешил из обреза грибников. А чё? Мужик меня тормозит и спрашивает так борзо, мол, ты кто такой и что в моём лесу делаешь, прикинь, совсем оборзел старый пень. Ну, тут меня и понесло. Хвать из-под сиденья обрез и в него дуплетом. А после слышу, кто-то вопит в кустах, глядь – бабулька, божий одуванчик. Молчком перезаряжаю, а она сама бежит в мою сторону, значит, к своему мужику. Ну, я её тоже снял дуплетом. Выхожу из машины, руки-то трясутся, а они лежат родненькие рядом, в крови. Я сразу и свалил оттуда. Нечего тут всяким шляться без спроса! Здесь наша земля! Верно?

– Точно. Хорошо, тебя не замели. А то парился бы сейчас в крытой зоне, в пожизненном заключении. Есть кому передачки-то хоть носить?

– Братва подсобила, мусора к нам на остров и не сунулись. А насчёт дачки, ты ж знаешь, нет, у меня никого. Батя всю жизнь по лагерям скитался, пока, бедолага, не околел на строгаче, в Невьянске. Маманя тянула меня в одиночку, всё маялась, переживала. Да вот схоронил её лет шесть назад. Я лучше сдохну, чем обратно в клетку, хватит с меня казённого дома, нахлебался баланды!

– Да, судьба. Я вот сколько уже тебя знаю, да всё хочу спросить, а зачем ты к нашим нацистам подался? Ты ж судимый, зачем тебе всё это? Политика, расовая теория?

– А что мне, по-твоему, осталось в жизни: только с синяками бухать в вонючей подворотне или за гаражами спайсом дымить?

– Да нет, я совсем не об этом. Ну, у нас всякие разговоры, книжки, идеи. Потом дисциплина, ну сам понимаешь?

– Пойми, Борян! Тяжело одному по жизни болтаться. Куда я могу прибиться после отсидки по малолетке? В токари? В охранники? Опять смазать лыжи и на зону? А здесь я человек, глядишь, со временем и пристроюсь на тёплое местечко, и стану тогда не какой-то Утюг, а уважаемый Юрий Павлович.

– Да, свои люди везде нужны. Особенно после такой работы, глядишь, мы с тобой в героях окажемся. Только я…

Голос умолк и стало слышно, как дятел забарабанил по старой берёзе.

– … ты никому не сольёшь?

– Да я, сам знаешь, могила.

После этих слов у девочки привычно зазвонил колокольчик.

– А я хочу отколоться. Приеду и сразу женюсь, детишек с женой нарожаем. На заработанные деньги куплю в пригороде двушку, я уже и дом присмотрел, под Люберцами. Тачка у меня есть, на первое время сойдёт. Вернёмся, отдохну и пойду работать, а? Как тебе?

– Тоскливо. Давай, братан, завязываем ковыряться в мозгах, иди лучше похлебай моего супчика.

– Давай разливай, а я пока хлеб достану.

Голоса стихли. Всё стало ясно как белый день. Девочка, справившись с дрожью, подняла голову и осторожно выглянула из своего травяного укрытия. Копатели сидели за складным столом в нескольких метрах от неё и ели из одноразовой посуды. Один из них, крупный и белобрысый, с тяжёлой челюстью и узкими глазами, одетый в камуфляжные брюки и футболку, громко прихлёбывал из тарелки. «Наверно, это Утюг», – подумала девочка, не сводя глаз с его синих от наколок рук. Второй, повыше, с правильными чертами лица и причёской «ёжик», наверно – Борис. Значит, вот тот, в наколках, просто так убил дедушку и, чтобы не осталось свидетелей, заодно застрелил и бедную бабушку. Но чем он надышался? Наркотиками? Газами? Токсикомания? Вот так дела.

Алёне хотелось здесь, прямо на земле, плакать, кричать, дёргать траву – она узнала убийцу, она видела его перед собой, но ничего не могла поделать, ибо сама находилась на краю жизни – один только необдуманный шаг или нелепая случайность, выдавшая её копателям, приведёт к смерти. Надо уходить, побыстрее скрыться, но как? Они совсем рядом, им не составит труда поймать девчонку, тем более, они знают остров как свои пять пальцев. Значит, надо дожидаться, когда они куда-нибудь уйдут, и тогда со всех ног сматываться с этого кургана и такого опасного острова. Пусть разбираются взрослые, те, кому положено, а ей, девчонке, надо просто спасать свою жизнь.

Но лежать пришлось долго. Копатели неторопливо обедали, потом пили чай и курили. Только через час они разошлись по палаткам.

Тогда Алёнка решилась и стала отползать назад, подальше от опасности. От долгого лежания на земле в одном положении руки и ноги болели, и она еле двигалась.

– Утюг, выйди посмотри, кто-то шумит рядом, – подал голос из палатки Борис.

– Да ладно, лень мне. Я ничего не слышу, хочешь, смотри сам, я и так в тоннеле проторчал полдня. Дай мне отдохнуть.

Полог палатки открылся и копатель осмотрелся по сторонам. А после достал пачку сигарет и закурил.

– Нервы стали ни к чёрту в этом грёбаном лесу. Всё что-то слышится или видится. Вчера в сумерки углядел, будто кто-то ходит по болоту, прямо по трясине. Может, леший? Или водяной? Нет, наверно, болотник, такой весь в сером и такой высокий? Как ты думаешь, кто это?

– Отстань от меня со своими сказками, детям будешь рассказывать. А пока не шуми, дай поспать хоть полчасика, – недовольно закряхтел Утюг.

– Ладно, спи, а я покурю и тоже подремлю.

Алёна лежала, боясь дышать, собственное дыханье казалось ей громким и гулким. В эти минуты девочке хотелось услышать родные звуки лесного оркестра: стрекот сороки, переливы сойки, барабанную дробь дятла, гром и скрип стволов в ураган. Но кругом тихо, и небо хмуро, только листва на осинах дрожит по привычке, да иногда сзади нежданно зафыркает ёж. Девочка улыбнулась, вспомнив своего Колючего колобка, а потом испугалась, а вдруг копатели подумают, что здесь кто-то прячется. Но её страхи утихомирил зашумевший в верхушках берёз и осин ветер, а следом хором заскрипели стволы, и поднялся птичий гомон.

Успокоившись, она поползла дальше, и когда оказалась в метрах тридцати от опасного края кургана, очутилась в ямке между сухой сосной и дубом. Впадина показалась ей местом для укрытия, где можно встать и размяться и потом, согнувшись, как можно скорее покинуть холм. Алёна спустилась в ложбину – шрам на теле холма от кладоискателей, и привстала, с опаской оглядываясь по сторонам. Она отряхивалась от травы и иголок, когда земля под её ногами предательски просела, песок по трещинам посыпался в чрево кургана и следом за ним, в облаке пыли, туда рухнула и девочка, царапая ноги и руки, даже не успев перепугаться…

Девочку спасло от копателей только то, что при падении в подземелье она не закричала и даже не вскрикнула. Либо время, предшествующее её провалу вниз, заставило её перестроиться и забыть обыкновенные привычки, либо само небо оберегало девочку в этот день.

Вскоре она пришла в себя и кое-как поднялась с разбитых колен. Когда облако пыли осело, Алена открыла глаза и увидела, что провалилась под землю. Находилась она словно в узком колодце, чьи стенки можно ощупать руками, а сверху, в полутора-двух метрах, светился маленький лаз, за которым оказалось самое дорогое в жизни – свобода. Прыгнуть так высоко обычной девочке немыслимо, цепляться не за что, можно попробовать сделать ступени в отвесной стене. Ноги после приземления саднили, а ещё ныли поцарапанные локти, коленки и пальцы. Пыль попала в горло, и пришлось потихоньку откашливаться.

А ей нестерпимо хотелось разрыдаться, вопить, звать на помощь. Как можно в нескольких метрах от убийц угодить в такую переделку? Девочка стояла и, прикусив нижнюю губу, плакала. Сколько прошло времени, она не знала, но в эти тягучие минуты, ей казалось, что миновала целая вечность. Алёна перестала плакать: то ли иссякли солёные родники, толи разум приходил в себя после панического бегства.

Девочка сняла с плеч рюкзак, достала бутылку с водой и чистые носки. Попив, промыла царапины и ссадины, после кое-как удалось остановить кровь, прижав к ранам гольфы. Придя в себя, Алёнка осмотрелась по сторонам и достала фонарик. Осветив каменный мешок, в который угодила так нелепо, стала ещё раз руками ощупывать стены пещеры. Сухая почва крошилась в руках, и Алёнка бросала её под ноги, в надежде подняться поближе к спасительной поверхности. В эти минуты она многое отдала бы, чтобы поскорее попасть наверх. Но даже нож не был подспорьем, – сухая земля оказалась твёрдой, как камень, и отковырять небольшой кусок было совсем не просто.

Девочку радовало только одно – копатели не услышали звуков от её падения, иначе они давно были бы здесь и, возможно, этот вертеп сделался бы её могилой. Но их до сих пор не было, значит, у неё оставалась надежда выбраться и остаться живой. Но если затея выбраться самой не удастся, то тогда остаётся только ждать людей, которые начнут её искать уже этим вечером. Мама увидит записку и, не дождавшись возвращения дочери, начнёт бить во все колокола. Понятно, ночью искать практически невозможно, но утром здесь точно будут полицейские и спасатели. Надо только ждать и надеяться. Однако девочка не могла сидеть сложа руки, вооружившись ножом, она отбивала комья грунта от стен, шепча про себя слова маминой молитвы.

Пальцы вновь наливались силой и она снова рубила стену. Но когда в проёме над головой девочки стемнело, нож уткнулся во что-то твёрдое. Расчистив небольшой пятачок, она ощутила холод металла. Вскоре она отыскала ребро ёмкости, о которой говорили копатели. Она оказалась у задней стенки цистерны, ради которой три года Утюг и Борис, каждое лето пропадали на острове посередине Гнилого болота.

Пришлось развернуться в другую сторону и на противоположной стене сделать ступень. С перерывами, часа через два она выдолбила небольшой выступ, на который можно было опереться ногой при подъёме вверх. Отдохнув, Алёна стала готовить следующую ступень. Дела пошли заметно быстрее: грунт оказался более податливым. Вскоре достаточно большой кусок отвалился от стены и оказался в руках девочки. Она включила фонарик – у неё в руках лежал человеческий череп! Из пустых глазниц высыпалась земля и многовековой прах.

– О Господи! Я, наверно, потревожила вечный сон древнего вятича! Простите, я не хотела…

Она аккуратно поставила останки далёкого предка в угол провала и засыпала землёй. Тишина воцарилась, как в склепе, аж в ушах зазвенело. Девочка вздрогнула, отгоняя от себя безмолвие, и сказала:

– Спи спокойно, предок. Я не стану тебя больше тревожить. Я тоже буду спать. Что нам с тобой принесёт завтрашний день? Придёт ли за мной, Верная Охота?

Ночью в пещере стало заметно прохладно. От холода спасала запасная футболка и дождевик, в который она завернулась и привалилась к стене, ноги же до конца вытянуть не смогла, да так и забылась, сидя, в прерывистом сне.

Ночь прошла тихо, если не считать уханья филина и фырканья ёжика, который крутился рядом с провалом. Алёнке снился князь из дедушкиной сказки, в блестящих доспехах и в бордовом плаще, красавица жена и диво – огненный змей, рассыпающий по ночному небу снопы ярких искр.

Утром девочка очнулась от холода – близость воды давала о себе знать, а сырость проникла даже в её пещеру на кургане. Она плотнее завернулась в дождевик и снова уснула.

Сон окончательно прошёл, когда солнце взошло над головой девочки, меж веток засинело чистое небо. Вчерашние облака бесследно сгинули, и щебетанье птиц вновь напоминало о беззаботном лете. Но здесь, в провале, всё оставалось по-прежнему, даже стало ещё хуже. Из еды остался один бутерброд, а воды в бутылке – пара глотков. Но самое ужасное – болело и ломило всё тело: руки, спину, шею и особенно ноги. Девочка несколько минут не могла встать и с трудом приподнялась над землёй. Ссадины и синяки ныли при любом неловком движении.

Позавтракав половиной бутерброда и запив глотком воды, девочка стала ждать – либо счастливого спасения, как в американском фильме с обязательным хэппи-эндом, либо последней схватки с копателями. Мозоли на ладонях ныли, и она решила экономить силы, просто сидела и ожидала развязки, иногда кое-как вставала, чтобы размять ноги. В голове оставалась только любимая сказка.

– Вот бы мне такую Верную Охоту, она бы меня враз выручила и спасла, – помечтала девочка и закрыла глаза.

* * *

«Вот и сказке конец, да рассказ ещё не весь… Ещё поведали земляки – князь Всеслав и его охота бесследно не сгинули в лесах. Они здравствуют и до сих пор странствуют среди наших бескрайних дубрав и болот.

Порой, в ясную ночь, подняв голову к звёздному небу можно разглядеть в свете полной луны, как среди созвездий и сосновых вершин, по чёрному небу, с восточной стороны на запад, скачет во весь опор отважный князь Всеслав со своею свитой – Верной Охотой. Под ним белый статный конь, его копыта высекают снопы искр, а из ноздрей валит пар. На плече витязя – тот самый верный ворон, на груди мерцает кольчуга, глядь, а на остром шлеме, отражаясь, горит сама Полярная звезда».