Тешиловская русалка Сказочная повесть

Давным-давно, в стародавние времена, в городе Тешилове, что когда-то стоял на высоком берегу реки Оки, в трёх верстах или около того от Лысой горы, жил молодой портной по имени Митька. Парень видный: белый, румяный, кровь с молоком; одним словом, молодец! Только одно и можно сказать о нём – им, портным, лишь бы мерку снять да задаток взять. Но каждый, кто кормится своими руками или разумением зарабатывает на хлеб, знает, что худое ремесло лучше хорошего воровства. Вот и жил портной скромно с матерью в маленьком домике, прямо над рекой.

Допоздна засиживался у окна парень над холстом или раскраивал сукно, а порой шил при лучине, редко когда при свечах – лишних денег в семье отродясь не видели. Копеечные заказы не давали умереть с голоду, но и разбогатеть не получалось. Но Митька не отчаивался, а продолжал учиться своему нелёгкому ремеслу: придумывал различные фасоны, ну прямо как за границей в неведомом Париже али чудном Амстердаме, да всё глазами цеплялся за кафтаны московских купцов, рассматривал складку за складкой, вытачку за вытачкой.

Особенно искусно выходили у портного подвенечные наряды. Пальцы так и плясали, когда шили для модных горожанок и богатых крестьянских невест. Всякий мужчина с образованием знает, что девицы желают щеголять в чем-то особенном, не как у всех, дабы перед подружками да соседями, а тем паче перед женихом павушкой пройтись. А если невеста ещё и в годах, то тем более портной старался быть галантным – ведь не всякую курицу превратишь в белую лебёдушку…

Со всей округи купеческие дочки – привереды и зазнайки – спешили сразу после сватовства заказать у Митьки свадебное платье и прозрачную фату, чтобы было у них, как у богатых столичных господ. Приезжали в Тешилов невесты из Каширы, далёкой Тарусы и даже из самого купеческого Серпухова.

Как-то душным июльским днём, кажись, в четверг, в полдень, когда жара да мухи не позволяют спокойно работать, отправился Митька купаться на реку. Хорошо на окском бережке, тут и ветерок – от воды веет прохладой. Скинул одежду на песок портной и, недолго думая, бултых в воду. Прохладное течение подхватило парня, и он махнул со всей мочи на середину реки. Там цепкие холодные руки ухватили портного за ногу и стали щекотать, а потом потащили в водную пучину – прямо на дно. Хлебнул воды Митька – дыхание спёрло и в глазах потемнело…

Допоздна искали парня: закидывали неводы, порвали снасти, но тело так и не нашли. Казалось, обычное дело: ну, утонул и утонул, погорюют родные и друзья, а после дьячок запишет в упокойное поминанье, на том земная судьба человека и закончится.

* * *

Вот и летний день сгорел на западе дотла, на окском берегу у шалаша задержался только старик-рыбак. В котелке пузырилась ушица из плотвы и ершей, пахло укропом и петрушкой – но сегодня постный ужин задержался из-за поисков утонувшего портного. Эх, и угораздило бедолагу испортить хороший денёк!

Река уже стихла, лишь редкие волны по-прежнему лизали прибрежный песок. Когда бледный лунный свет коснулся лица портного – очнулся бедняга и видит, что очутился на дне глубокого омута. Рядом оказалась стая лещей, горбатые судаки охотятся на ершей, а плотва суетится у самого дна. Так вот она какая, обыкновенная подводная жизнь! Митька головой во все стороны крутит, присматривается, всё ему любопытно. Глядит, плывёт к нему девушка со светлым лицом и распущенными волосами – красивая! Присмотрелся, а хвост-то у неё рыбий! Мама! Да это настоящая русалка, прямо как в сказке! – Здравствуй, Митька! Как тебе у нас в подводном царстве, нравится или нет? – подводной музыкой заструился ласковый голос русалки.– Дома-то попривычнее будет, чем здесь в полумраке, среди лещей и ершей, – с трудом выдавил из себя Митька и сам подивился, что вышло говорить не где-нибудь, а на самом дне речном.– Ладно, хватит плотву пугать, свыкнешься! Пора приниматься за работу, что, зря я тебя сюда заволокла? Давай свою руку, поплывёшь вместе со мной.Делать нечего, подал руку Митька и поплыл следом за подводной девой. Вскоре прибыли они в подводный дом, где жила русалка. На резных столбах колыхался красивый полог – при ближайшем рассмотрении он оказался рыбацкой сетью с водорослями. У широкого дубового стола стояли камни вместо стульев. Рядом пузатые сундуки ломились от злата и серебра. Чего в них только не было: сокровища с затонувших кораблей, потерянные и поднесённые кольца и серёжки с изумрудами, перстни с рубинами и бриллиантами, нитки жемчуга и червлёная посуда.

Заметив вспыхнувший огонёк в глазах портного, русалка рассмеялась: – Нечего пялиться на моё приданое, слушай лучше: если ты ещё не догадался, то я тешиловская русалка, а зовут меня Янка. Тебя я забрала для дела, а не шутки с тобой шутить.– Ничего себе забрала! Я что – вещь?– Никогда не перебивай невесту – у нас нервы не в порядке, а то навсегда останешься у меня в услужении, будешь раков по ночам кормить! Слушай! В следующее новолуние у меня долгожданная свадьба, и мне надобно сшить свадебное платье. Так это называется в вашем мире? Но не простое, а такое, чтобы никто ни в подводном царстве, ни на земле отродясь подобного не видал. Сможешь али забоишься?– Если скажу, что не получится, что меня поджидает?– Скорее всего, отправлю тебя моим сомам на обед – они-то тебя быстро объедят, не зря дразню их обжорами! А может, ещё что-нибудь пострашней придумаю. Только не вздумай меня обманывать, я тебя давно заприметила и всё о тебе знаю: ты хороший портной. Но и меня вокруг пальца не обведёшь!– Тогда смогу. А кто жених у тебя?– Тебе какая разница? Тоже мне любопытный нашёлся! Помню, в детстве мы дразнились – что любопытной Варваре на базаре нос оторвали!– Во-первых: есть разница, для кого стараться!– Зибровский водяной – вот мой единственный и ненаглядный суженый! Целых десять лет за мной ухаживал миленький мой, ночами не спал – глаз не закрывал: всё обо мне думал. Все последние зимы баловал меня свежей печенью налима, а весной, пожалуйста, Янка, – чёрная икра из осетра и молоденькой стерлядочки…– Это не тот самый водяной, что весной пегую лошадь в реке утопил?– Точно, его работа! А что тут поделаешь, если люди перестали водяному жертвы приносить! Пришлось самому исхитриться! Он так любит лошадок, у него их целый табун. Пасёт их водяной по ночам, в лугах между Зибровом и Туровом! Ты их увидишь, если навечно останешься в подводном мире.– А если сошью свадебный наряд, то какая меня ждёт благодарность? Или я буду задарма свои пальцы колоть, а потом к сомам?– Оплата что ни есть самая дорогая – я отпущу тебя на воздух! В твою семью, к маме. Ты сможешь жениться на хорошей девушке. А потом, когда приведёшь купаться сыновей, я буду их щекотать в воде, а они станут весело смеяться на берегу!– Я правда смогу вернуться домой?– Сможешь, но чем меньше ты находишься под водой, тем легче тебя вернуть на воздух, поэтому не тяни – займись делом, а то будет поздно!– Попутала ты меня, Янка. Ведь, во-вторых, мне надо знать: во что жених будет одет на свадьбе?– Ты никогда в жизни не слышал – наши водяные женятся только в красных рубахах?– Запамятовал я про цвет рубашек водных жителей. А сейчас собираюсь поскорей взяться за работу, Яночка! Теперь у меня все получится! Никто на всём белом свете ещё не лицезрел таких нарядов, какие будут на свадьбе зибровского водяного и тешиловской русалки!– Отродясь не называли меня Яночкой, и ты, слышишь, Митька, не смей более меня так величать!– Ох, не буду!Подводная дева извлекла из сундуков парчу, шелка и разноцветный атлас, золотые нитки и жемчуг с изумрудами. Не откладывая шитье в долгий ящик, портной взял в руки ножницы и иголку – и работа закипела…Шитьё под водой, в полумраке, тяжело. Особенно поначалу было трудно вставить нитку в иголку, но Митька не унывал, желание вернуться домой пересиливало всё. Он кроил целые сутки напролёт, лишь изредка отрывался, чтобы дать передохнуть глазам. За это время портной освоился под водой и привык к бледному лицу водяницы, её гибкому стану и чарующему голосу Русалка всё время была рядом, она то заплетала косы, то готовилась к свадьбе: доставала посуду и накрывала на стол шитые золотом скатерти. На перламутровых раковинах писала приглашения гостям, а колючие окуни доставляли почту по всей реке. Свадьба тешиловской русалки и зибровского водяного готовилась с невиданным для Оки размахом.Через два дня свадебные наряды были готовы. Портной с помощью подружек невесты – двух молоденьких русалок с зеленоватыми волосами – стал наряжать водяницу. Вначале он облачил подводную деву в расшитую жемчугом белую рубашку с прозрачными широкими рукавами, а сверху пришёлся впору ярко-красный сарафан с золотым поясом. На голову Янки Митька водрузил венок с горящими алмазами и рубинами, а волосы скрепил прекрасным гребешком с голубыми сапфирами. Лучшие кольца и браслеты украсили тонкие руки водяницы.– Какая прелесть! Молодец, Митька! Угодил так угодил! – запищали довольные молоденькие русалки. – Янка, никто из наших отродясь не видел ничего более прекрасного! Портного стоит щедро наградить!– Он знает свою награду: оттого и старался! Не тараторьте и не мешайте примерять! Лучше помогите.Сама радостная Янка крутилась около зеркала, рассматривая наряды при бледном свете луны. Митька любовался ладной суженой водяного и ожидал своей участи. Вспомнился отчий дом, сирень под окном и толстый рыжий кот у крынки с молоком…– Янка, смотри! Портной-то твой уснул! – зашептали молодые русалки.– Намаялся – так старался. Молодец! А вы потише, бестолочи, пусть чуть-чуть отдохнёт. Я скоро отпущу его на родимый берег. Просто не знаю: что его так тянет в мир людей, зачем собирается вернуться? Лучше бы остался у меня на хозяйстве – жил бы в достатке и сытости. Мало ли под водой свадеб и праздников, эх… Ну да ладно – уговор дороже денег. Я ведь тешиловская русалка, а не какая-нибудь базарная девка! Моё слово – закон! Как сказала, так и будет!– Хорошо ты придумала, Янка: вот тебе законный супруг – водяной, а рядышком – красавчик портной!Русалки захихикали, но, увидев строгий взгляд невесты, умолки.– Плывите к себе, будет надо – позову, – отослала русалок невеста.Всё замолкло в подводье, потемнело. Янка склонилась над уснувшим парнем. Осторожно убрала пряди волос со лба и глаз, и лунный свет заскользил по белому, как холст, лицу. После русалка чему-то улыбнулась и взяла его на руки, нежно положив Митькину голову себе на плечо. Так она и поплыла с портным по лунной дорожке в загадочный мир людей. С каждой минутой ей становилось всё печальнее, родная река впервые в жизни показалась дикой и неуютной. Тоска припёрла, как ком в горле, а следом за противными мурашками из глаз водяницы хлынули тёплые солёные слезы. Но под водой как плачут? А так… известно – там чужих слёз никому не видно.Подводная дорожка-разлучница промелькнула быстро – течение помогало Янке нести Митьку. Русалка перед разлукой пробудила портного:– Пришло время прощаться, Митька! Всё, я отпускаю тебя на волю, поднимайся скорее на твой воздух. Иди! Немедля!– Правда? Я свободен? – Митьке всё ещё до конца не верилось, что он может возвратиться. – Я скоро буду дома?– Да, ты совсем вольный, я больше не удерживаю тебя, ты можешь выныривать и плыть к берегу, он совсем рядом. Там рыбаки, они тебя дожидаются и сразу вытащат из воды и обогреют, как родного сына. Прощай! Нет, постой. Не знаю, свидимся ещё или нет, но в полдень всё равно больше не купайся!– Прощай, Янка! Неужели я не увижу тебя больше?– Наверно, нет. Уходи, почему медлишь?– Да слова прощальные моё сердце подобрать не может.– А что сердце сказать-то хочет? Не мучай, не томи меня, лучше уходи. Не мешкай…– Видеть тебя хочу, хотя бы изредка. Просто… – Митька умолк и отвел взгляд от русалки. – Одним глазком глянуть – и всё…– Зачем? – Русалка запнулась и неожиданно тоже отвернулась, почувствовав, что не может больше спокойно смотреть на Митьку. – Зачем тебе меня видеть? Ты живёшь на своей земле, а я в Оке, и на тонком мосту, что соединяет наши миры, мы можем больше вовек не встретиться!– Да, ты права, мы два берега, неужели никогда вместе не сойдёмся? Если нельзя, тогда прощай навек, русалка Янка! Не поминай лихом портного Митьку! А ещё от меня поклон зибровскому водяному! Да, совсем забыл пожелать вам весёлой свадьбы, а главное, счастливой жизни!– Цыц… ни слова о свадьбе. Молчи… – резко прервала Янка. – Зачем ты об этом сейчас болтаешь? Твои слова впиваются в меня хлеще рыболовных крючков… Прощай! Так будет лучше, раз и навсегда.– Прости, Янка, я хотел как лучше.– А правда ты желаешь увидеть меня ещё раз?– Готов всё за это отдать. Только назови свои условия!– Ой ли! Всё! Ну, тогда уходи… – Янка перешла на шёпот, её губы больше не улыбались, а лицо приняло растерянный, почти печальный вид.Русалка взмахнула хвостом и растворилась, как видение или призрак, оставив после себя только пузырьки воздуха в тёмной воде. Всё исчезло, с портным с глазу на глаз остались лишь ночь, холод и липкий страх навсегда раствориться в пучине. Он поднял голову и увидел над собой дрожащий блин луны. Руки сами собой стали грести…Окская сирена плыла сквозь воды, сама не ведая куда, мимо родных омутов и мелей. У неё кружилась голова, слёзы застили глаза. Неудержимая тоска подкатила к горлу и принялась душить ледяными пальцами. Что-то незнаемое, неведомое томило её, она чувствовала, что больше никогда не станет прежней беззаботной русалкой…

* * *

Митька с шумом вынырнул из воды под купол ночного неба. Глотнув пряного воздуха, закашлялся из-за рези в лёгких и тут же потерял сознание. Наверное, его опять бы навечно укрыли окские воды, если бы рядом не оказалось двух рыбаков в лодке. Они подхватили портного за руки, втащили на борт и давай со всей силы грести к берегу.

Только утром Митька пришёл в себя, но встать не смог, его трясло от холода и кашля. Тешиловцы с трудом опознали в ожившем утопленнике городского портного и послали за матерью. Женщина, уже не чаявшая когда-нибудь увидеть сына, услышав радостную весть, упала в обморок, а после слегла. Соседи и друзья на телеге отвезли портного к лучшему в городе лекарю.

Весть о чудесном спасении стремительно облетела всю округу. Лекарь не отходил от больного, стараясь вдохнуть жизнь в несчастного портного и вернуть его с того света. Благодаря такому уходу Митька через три недели уже взял в руки ножницы.

Но водить хороводы с девушками да молодыми вдовушками перестал. Даже в праздники не выходил портной из ворот, чтоб посидеть на завалинке с друзьями. Не радовали Митькиных глаз городские красавицы в белых кисейных рукавах и в сарафанах, хотя хороши были, как лазоревый и маков цвет, эх! Любо-дорого посмотреть!

Жизнь продолжалась – портной ошалел от нечаянного спасения. Но где-то там, на небесах, искусная рука переплела в скользкий узелок две нити, и вскоре затосковал парень по русалке: видно, крепко она ему полюбилась. Частенько по вечерам повадился Митька ходить на знакомый берег. Бывало, сядет на камень: всё смотрит и смотрит на воду, будто кого ждёт, а потом давай вздыхать. Так и сидит всю ночь напролёт…

Тем временем весь город судачил о чудесном возвращении портного, горожане и сельский люд, затаив дыхание, слушали байки рыбаков, в которых по ночам звучат завораживающие песни русалки, а её чудесное пение вызывает у них необъяснимую грусть и желание броситься в воду Даже церковный сторож упрямо божился, что своими глазами наблюдал, как вечерами русалка выходит на берег и смотрит на дом, где живёт Митька; потом как застонет да заохает жалобно-прежалобно и бросится в воду со всего маху А рыбак Аким клялся, что не раз и не два видел, как на утренней заре прекрасная русалка, сидя на камне, расчёсывала золотым гребнем русые волосы и, заметив его, сразу бросалась в воду.

– На шаг не подпустит! Вишь, какая бестия!

Горожане и окрестные крестьяне верили нелепым рассказам и искоса смотрели на Митьку, ожидая бед и несчастий от обиженной русалки. Работы стало меньше, ибо в Тешилове опасались делать заказы у чудесно спасшегося из водного царства. Всё происходило из-за боязни впасть в немилость у водных насельников.

В сентябре, чтобы хоть как-то прокормиться и забыть Янку, парень отправился в соседний Серпухов. Крестьянская телега вывезла молодого портного за обвалившиеся крепостные валы Тешилова, и возница держал путь на закат, вдоль Оки. Как только на ухабах заскрипела телега, Митька накрылся с головой, чтобы не видеть реки и не слышать шорохов из плавней. Вдали от дома он надеялся обрести достаток и самое главное – душевный покой.

Поселившись в большом купеческом доме рядом с собором Николая Чудотворца, Митька всю зиму обшивал хозяйскую семью и соседей. Время летело незаметно, а за работой и тоска не грызёт. Приглядывался портной и к серпуховским невестам, но, как назло, ни разу не ёкнуло Митькино сердце!

Весной, во время ледохода и последовавшего бурного половодья, портной часто ходил на берег Оки и с трепетом наблюдал, как льдины под шорох и скрежет ломают друг друга, топят и переворачивают. Мимо толпы зевак проносились вывернутые с корнем деревья, сорванные с сараев крыши и опрокинутые лодки. Прибывавшая вода смывала снег и грязь, накопленную за долгую зиму, в воздухе пахло сыростью и навозом. От картин буйства водной стихии в жилах обывателей стыла кровь.

Только когда река вошла в берега, Митька вернулся с заработков домой. Но жизнь всё никак не налаживалась, иногда казалось, всё так опостылело, что хоть бросайся в омут с головой…

Весна случилась холодной, с погодой не заладилось, и все вокруг только и болтали о грядущем неурожае и даже ожидаемом страшном голоде, который якобы русалка наслала на Тешилов из-за спасения портного. Но более ужасные дела происходили на зибровском берегу: водяной осерчал и топил скот приходящий на водопой, и так шумел и хлопал по воде, что вся рыба от леща до сопливого ерша, как по команде, удрала вниз по Оке, аж за Каширу.

Так и жизнь портного в родном доме была горше водки. Вскоре после возвращения Митькина мать где-то простыла и, несмотря на заботу и хлопоты сына и микстуры лекаря, умерла. Похоронив родную мать, портной остался на белом свете один-одинешенек и теперь каждый день ходил то на кладбище, то на берег реки.

* * *

На Троицу Митька спустился на берег красавицы-Оки, где его застигла летняя гроза. Он укрылся от ненастья под душистый куст черёмухи. Небеса в тот день расщедрились и устроили не просто ливень – прорва воды обрушилась из туч на лопухи, траву и листья. Даже когда стих ярый гром и запахло свежестью, крупные капли дождя ещё долго не пускали домой усталых рыбаков, а земля от воды набухла, и её без спроса прорезали непослушные мутные ручьи, превратившиеся в буйные потоки.

Митька в реке среди пляшущих дождевых капель и грибных пузырей, к своему удивлению, вновь увидел Янку, – она бесшумно вынырнула из воды на белый свет. Вначале из бушующей водной стихии показалась голова русалки, потом плечи… Сердце у парня, кажется, остановилось – воздуха не хватало: из кипящей от дождя речной воды вышла Янка. Её глаза были устремлены прямо на него…

По скользким камням в знакомом свадебном убранстве она подошла к Митьке и рухнула ему на руки.

– Здравствуй, милый, почему не встречаешь и не радуешься? Вот я и пришла к тебе! Аль не люба тебе тешиловская русалка? Если молвишь «не люба», то я вернусь обратно!

Чудесный голос Янки привёл парня в чувства. От волнения даже заломило в висках, а во рту пересохло. Но Митька отыскал силы ответить:

– Люба, люба! Ты моя суженая, ты моя ряженая! Я ждал тебя с того дня, как вернулся на вольный воздух!

Они обнялись и долго смотрели друг на друга и всё никак не могли отвести глаз. Время остановилось, звуки большого мира стихли, но только для двоих. В эти минуты казалось, ничто на земле не сможет их разлучить.

– После дождя ты не воротишься обратно в реку? – в надежде услышать только отрицательный ответ, спросил портной.

– Я хочу вечно быть рядом с моим суженым Митькой.

Русалка закрыла глаза ладонями, и портной заметил у неё такие милые перепоночки между пальцами. Но оттого, что он узнал одну из тайн русалок, Янка стала ему ещё ближе и дороже.

– Но ты же вышла замуж за зибровского водяного! Значит, ты сбежала от мужа?

– Нет, как только ты возвратился к людям, моё сердце поведало – один ты мне люб, и я расстроила свадьбу. Хватит об этом, не желаю я больше ворошить прошлое.

Русалка умолкла и закрыла глаза, Митька успел взглянуть через слезу на краешек серо-голубой бездны. Бессловесная тоска спряталась внутри Янки – вся её прежняя жизнь осталась на окском дне.

– Я так скучала без тебя и зимой, подо льдом, даже сочинила глупые стишки, – прогнав грустное наваждение, молвила девушка.

– Прошу, прочти.

– Ладно, но только поклянись, что не будешь хихикать и никому о них не расскажешь, а то надо мной будет смеяться вся река!

– Клянусь молчать, прямо как рыба!

Русалка улыбнулась, но потом все же смутилась и, отвернувшись к Оке, словно ища поддержки у родной реки, прошептала:

– Здорово! Какая ты молодец! Ая вышил несколько дюжин русалок на полотенцах и скатертях. Меня из-за этого в Серпухове даже прозвали водяным.

Влюблённые умолкли и обнялись, их первые, ещё не объезженные временем чувства стучали в висках и сердцах. А где-то далеко-далеко, на западе, показалась румяная луна, и за миллионы вёрст от Земли, в космическом холоде, что-то дрогнуло…

– Как стемнеет, мы отправимся ко мне домой, тьфу… к нам домой. А куда делся твой милый хвостик? – прервал молчание Митька, он не видел луны, она была за спиной, но тени стали сливаться в поздние сумерки.

– Ты не знаешь, что русалки весной и летом часто выходят на берег и гуляют по окрестным лесам и полям? У вас, людей, есть даже поверье – где пройдёт русалка – там вырастает обильный урожай. Нас можно увидеть даже на деревьях! Мы превращаем свой хвост в человечьи ноги, но ненадолго и только днём. Хотя, если сказать честно, хвост мне нравится больше, и с ним мне легче в воде, чем с ногами, но…

– Что «но»? Скажи, Янка.

– На рассвете я выходила на пустынный берег и подолгу училась ходить по земле! Сперва мне было очень больно, я часто падала на камни и от этого сбила все руки в кровь. Но что такое боль, когда в сердце поселилась любовь!

– Мы будем вечно любить друг друга и на земле, и в воде. Где бы ни пришлось нам в жизни оказаться – я буду рядом с тобой. Веришь мне?

– Верю, Митенька!

– Яночка!

Они умолкли – пришло время выйти к людям.

Выбравшись из укрытия, они пошли в город. Янка не выпускала из рук ладонь Митьки, и от волнения перед новой жизнью каждый шаг давался ей с трудом. Влюблённым повезло – они незамеченными пробрались домой.

Митька вскипятил самовар и напоил Янку чаем. Впервые в жизни речная дева пила горячий чай с пирогами и ватрушками. Особенно ей понравился сладкий творог из ватрушки, и она попросила портного научить её печь разную сдобу.

– Митя, я никогда не научусь так вкусно готовить, – предположила русалка. – А потом – я страшусь огня.

– Тогда готовить буду я! – ответил портной, и они рассмеялись.

– Скажи, Янка, правду люди болтают, мол, тешиловская русалка осерчала на род людской из-за того, что я сбежал из подводного царства? Теперь всех ждёт неурожай и даже страшный голод! Поведай: это ты сделала весну холодной и дождливой?

– Ох, люди-человеки, всегда найдут, на кого напраслину возвести, да хоть за непогоду, хоть за неудачный клёв в дождь при восточном ветре. Нет, не тревожься и успокой земляков: по всем приметам нынешнее лето будет тёплым, и хлеба уродится даже больше, чем в прошлом году Мои сестрички постараются изо всех сил угодить крестьянским посевам.

– Замечательно, тогда про меня все забудут и люди опять пойдут с заказами! Не бойся, с голода не умрём! – пообещал Митька, а потом замолк и через несколько минут с грустью произнёс: – Яночка, но нам не удастся сыграть свадьбу Гости сойдут с ума, когда увидят, как на закате у тебя появится хвост! Что я скажу, как объясню? Мне придётся тебя прятать, люди не поймут, если узнают, что моя жена – настоящая русалка! Они выгонят нас из дома и города, да ещё изобьют в кровь или того хуже – убьют. Поэтому я не смогу познакомить тебя с моей роднёй и друзьями. Тем паче пригласить к нам в гости твою родню!– Я думала об этом, и липицкий водяной предупреждал меня, что всю жизнь мне придётся прятаться от посторонних глаз. Ваш мир ещё жесток и нетерпим, а наш слишком скрытен из-за вечной ненависти к человеку.– Но у нас нет другого мира. Главное – ты и я будем вечно рядом, рука к руке, чего бы это нам ни стоило! Правда, Янка, ты думаешь, как я?– Да, милый, мы теперь всегда будем вместе! Только ради этого я покинула отчий дом и свой привычный мир. Ты же не разлюбишь меня и не бросишь через десять лет, не убежишь в Рязань с молодой полюбовницей, как это бывает у вас, людей?– Никогда!– Мить, а ты веришь в вечную любовь?– Во что?– В любовь, ну, что между парнем и девушкой, водяным и русалкой.– Не знаю, мне кажется, что любовь водится только в книгах да ещё в песнях, да, может, у князей и бояр, а в домах у простых людей она не частая гостья.– А я верю, что нас она связала своим узелком заговорённым, никому не разорвать его вовек.– Вовек…Под городом река утихла и стала совсем ручной, как младенец в люльке у доброй матери. От бурных потоков остались только пена и мусор, лишь ласковые волны по-прежнему целовали прибрежный песок.Так русалка поселилась в доме у портного на окраине города Тешилова. Митька для Янки приладил к дому осиновый сруб, где обустроил баню. В корыто из дубовых досок, скреплённых коваными обручами, он натаскал аж семьдесят семь вёдер с ключевой водой. После справил надёжный забор, так легче укрыться от посторонних глаз.Митька дал зарок, что в жизни не оставит гостей ночевать в своей избе. И когда в дверь стучались заказчики или знакомые портного, русалка пряталась в бане и надёжно припирала дверь. Никому в голову не приходили мысли о проживании по соседству необычной горожанки – самой тешиловской русалки.

* * *

Миновал год. В конце августа в городке проходила ежегодная ярмарка, на которую съезжались не только крестьяне с окрестных сел и деревень, но и купцы почитай со всей Руси. В это время весь окский берег у Тешилова был заставлен несметным количеством кораблей и лодок! По улицам в толчее было невозможно протиснуться из-за сотен подвод с мешками, горшками, курами и поросятами. Кругом шла бойкая торговля – кто-то торговал дорогими и знатными товарами, а кто продавал выращенное на полях или сделанное в мастерских. Были и бедняги, что спускали на торгу последнее с себя.

Купцы и приказчики расхваливали свой товар. Кто давал пробовать невиданный инжир и сладкий изюм, кто поил китайским чаем, а кто армянским вином. Следом за выгодными сделками спешили вприпрыжку хмельное пиво и сладкий мед – ведь купцы и крестьяне весело обмывали сделки. По улицам частенько рыскали женщины, разыскивающие загулявших мужей, братьев или сыновей.

Портной Митька на улицу почти не выходил, а всё время работал не покладая рук. Лишь раз он выбрался на ярмарку, где закупил новых иголок и крепких ниток, бисера и кружев, всякой материи и парчи. Теперь дённо и нощно доделывал срочные заказы – четыре платья для купеческих дочерей и два красных кафтана для городских стрельцов – Федота-Усача и Родиона по прозвищу Смелый.

– Мить, ты отчего такой грустный, а? – после обеда спросила Янка. – Почему печалишься? Может, мои щи не нравятся или гурьевская каша не сладка?

– Да не грустный я, – не поднимая головы от шитья, отвечал портной. – И каша отменная, я ж ещё добавки просил. Аль запамятовала?

– Да не забыла… Может, сходишь на ярмарку, развеешь там свою грусть-печаль да прогонишь из сердца злую тоску, – неожиданно предложила Янка и засмеялась. – Посмотришь на озорных скоморохов в дурацких колпаках с бубенчиками. Мне-то нельзя на веселье, поэтому хоть ты сходи. Только пообещай, что обо всём мне подробно расскажешь. Мне ведь страсть интересно, как люди веселятся и песни поют.

– Эх, жаль нельзя взять тебя на улицу, вот бы мы гульнули… Ну ладно, так и быть, схожу на торжище. Но что-то на сердце у меня тревожно, чувствую, словно внутри меня спит поганая змеюка, чуть только я шелохнусь – тотчас разбужу гадюку!

– Милый, какая гадюка! Собирайся-ка поскорей да надень-ка новую рубашку, что я своими руками вышила огненными нитками, где олени под деревом! Ведь все пальчики поколола, пока робила.

– Ладно, обновлю рубаху, эх! Была не была, чай один раз живём-то, правда, Янка? Моё дело ребячье – весёлое да хмельное!

– Так и я о том же, милый. Гулять – наука не хитрая!

– Вернусь, обо всём тебе расскажу да ещё гостинцев принесу – настоящих медовых пряников! Работу доделаю завтра, глядишь, за ночь никуда не убежит, чай не волк! А когда завершу шитьё, махну на зибровский берег, нарву тебе цельную охапку жёлтых тюльпанов!

– Летом ночи коротки, не задерживайся. А цветы я буду ждать!

Митька вышел из дома и, надёжно закрыв калитку, отправился на торг вдоль деревянных заборов, кустов сирени и жасмина. Выйдя из родного переулка, оказался среди подвод, где горшечники просили серебро за глиняные черепки, да отдавали за медяки. Толкаясь, пробился сквозь толпу дальше на площадь, где прикупил супруге пару пряников и спрятал их под рубаху, чтоб не пропали в толчее.

Ходил-бродил наш Митька, глазел на заморский товар да и повстречал друзей-приятелей.

– О, сколько лет, сколько зим? – кричал портной.

– Привет, Митька! Давненько не встречались, почитай после твоего возвращения с того света! – шутили приятели.

– Ну что, айда в кабак, горло промочим!

– Смотрите, как заговорил наш тихоня! Пошли!

Вскоре подобралась весёлая компания: выдался пир горой, только успевай подноси пенистый мёд да хмельное пиво, да не ленись закусывай малосольным огурчиком и капустой квашеной. Так час за часом летит, пока бутыль с вином стоит, никто за временем не следит.

Глубокой ночью Митька заковылял в сторону дома. Хорошо его подвязался проводить, а не бросил в канаве какой-то приезжий купец. Зато всю дорогу собутыльник спьяну тараторил на ухо портному:

– Опостылело мне торговать! Хуже пареной репы эти ярмарки и торги. Эх, чёрная тоска вцепилась в горло, не даёт дух перевести. Ну, посуди сам – кого я лицезрю цельными днями, а, Митька! Необразованных крестьян, грубых и похабных работников, что только и знают лодырничать да норовят обобрать меня до нитки. А сердце, слышишь, портной, сердце моё просит иного – горнего, вышнего – понимаешь?

Митька даже остановился и, ухватившись на забор, попытался сосредоточиться.

– Смыслю! Всё понимаю, ты ищешь другой жизни. – Митька хотел ещё что-то сказать, но, как назло, громко заикал.

– Да, лепоты хочу. Чтобы вокруг меня, как в храме, нарядно. Чтобы дома со златоверхими теремами, а не соломенными крышами! Хотя что ты видел в своём Тешилове?

– Да брось ты свою торговлю и иди в артель строителей, что дома и храмы поднимают, али к какому нибудь художнику в ученье, – опять вступил в разговор Митька, переставший наконец-то икать на всю улицу.

– Как оставишь купеческое дело, коли оно кормит меня, а?

– А что ты от меня хочешь?

Купец махнул рукой и посмотрел в сторону реки, откуда доносилась песня бурлацкой артели. С реки тянуло сыростью, пахло ухой, подгоревшей кашей.

– А вот и мой скромный чертог, извольте сюда, сударь. Конечно, не заморский дворец, но изба крепкая. Осторожно, здесь калитка на щеколде.

Оказавшись у родного дома, Митька хоть и был в стельку пьяный, но помнил данный русалке зарок – постороннего в дом не заводить, и стал раскланиваться с купцом:

– Поклон вам до самой матушки-земли, что довели до дому, пусть хранит вас Господь! Но ночевать у меня нельзя. Соседи – последние жулики: заметят богача и враз кошель обчистят и не справятся, как звать!

Купец втолкал парня в горницу, посадил на лавку и, держась за кошель, торопливо оглядываясь по сторонам, принялся выходить на улицу. В ту ночь было полнолуние, и луна слегка в окно глядела. Не заметил купец на дороге блестящую стекляшку от разбитого соседями винного штофа, что заманчиво переливалась в лунном свете. А, на беду Митьке и Янке, красавицу, что от окна не отходила и слишком поздно метнулась из избы в баню, рассмотрел купец. Ох и затрепетало сердце:

– Хороша, Митькина жена! Ни перед чем не остановлюсь, по-любому будет моя!

* * *

Очухался Митька к обеду, больная голова – что соборный колокол, гудит, не переставая, а ковша воды подать некому! Портной в холодном поту обыскал весь дом, баню и сараи, а углядев разбросанные по полу вещи, поломанную мебель и побитые черепки, догадался, что русалку похитили. Тут остатки горького хмеля как рукой сняло. Сел он на лавку, за голову схватился, но плачь не плачь, вой не вой, а надо спасать любимую Янку.

Митька стремглав побежал на торг и, найдя товарища-трактирщика, разузнал, кто его пьяного повёл до дома. Им оказался богатый купец из Нижнего Новгорода по имени Некрас. Портной рванул со всех ног на постоялый двор, по купца там не оказалось.

Рябой служка, грызя орехи, неохотно поведал Митьке:

– Нежданно съехал купец-то, утром собрал свои манатки и оставшийся товарец и бегом на корабль. Я еле-еле успел забрать окончательный расчёт за меблированные комнаты, в которых жил купчина, а если бы проморгал, хозяин бы с меня семь шкур спустил за ротозейство.

– А ночью-то он здесь был или нет?

– А ты пошто меня расспрашиваешь, пристаёшь? Я и так много лишнего разболтал! Ты что, пристав али судья? Хозяин узнает, что ты о купце ведёшь расспросы, ругаться будет да ещё, гляди, поколотит нас обоих. Вдруг ты тать и решил его обчистить или, того хуже, смертоубийство замыслил?

– Тоже мне нашёл татя! Я Митька, портной с посада. Меня в Тешилове всякая собака знает с детства. Этот треклятый Некрас обворовал меня, да просто по миру пустил. Привёл меня пьяного домой, а после обчистил почём зря! Все наследство от умерших родителей да что сам накопил по копеечке, всё, супостат, подчистую стащил. Мне теперь осталось только взять суму и по миру идти милостыню просить!

– Кажись, ты нашей Нюрке свадебный сарафан сшил? Моей родной сеструхе!

– Да я один в нашей округе девицам наряды справляю к свадьбам!

– А, тады другое дело, сразу бы сказал, что я, мол, Нюрке вашей к свадьбе шил! Ладно, скажу как есть: не спал Некрас и вернулся поздно ночью. И мало того, что был пьяный, ещё и растолкал своего приказчика Фролку. Устроил здесь такой трам-тарарам, что все жильцы проснулись. А он, значит, пинками и затрещинами погнал работников куда-то в ночь. Теперь-то понятно, задумал разбойничать! Возвратился утречком. Гремел своими ножищами, пьяный ирод, и орал мне в ухо: «Я съезжаю!» Так торопился, будто за ним кто гнался с собаками.

– А выглядел-то как? А то я его спьяну не запомнил.

– Крепкий мужик, волосы черные, как смоль… По виду просто убивец с большой дороги, а не купец! Стой! Во че я ещё вспомнил-то! Утром, когда он пришёл, у него волосья стали седыми! Ни одного волоска в саже не было. Я спросонья его и не признал, потом слышу, орёт знакомый голос, знать, думаю, точно нижегородец пьяный опять припёрся. А ещё у него шрам на шее, его работники между собой так и звали – «Меченый».

– А куда он собирался плыть-то, не говорил?

– Да нет, хотя я его расспрашивал, вижу, постоялец шибко нервный. Но он не ответил. Ты сходи на берег – рыбаки аль матросы подскажут.

– Спасибо, даже не знаю, как твоё имя?

– Да Петька я, из здешней деревни Пирогово! Нюрка-то тоже с нашей деревни!

– Спасибо, Петруша, век тебя не забуду, а если найду купца и верну своё, то отблагодарю! А Нюрке передай поклон от меня!

– Да ладно, иди ищи теперь ветра в поле! Разве богача одолеешь? А поклон не передам, её муж шибко стережёт, может и поленом огреть со всего маху!

– Петя, а Некрасая одолею! Вот посмотришь.

Побежал Митька на берег, но от Некрасовского корабля на песке и следа не осталось. Матросы с соседних барж рассказали, что рано утром ушёл Некрас вниз по течению, сказав, якобы направляется в Рязань. А перед тем как отчалил его корабль от тешиловского берега, привёз он на телеге из города какой-то странный груз в мокрых тряпках…

Пошёл портной к купцам выведать, кто намедни отправится вниз по Оке. Оказалось, только на следующий день отходит баржа с пшеницей. Митька упал купцу в ноги, и тот взял его матросом до Рязани.

Ночью Митька не сомкнул глаз, всё ему чудилась милая русалка. Над рекой вдали гремели грозы, и восточный ветер упорно гнал волну против течения. Над речным перекатом разносились звуки, похожие на дикий хохот. Яростные хлопки от ударов по воде были слышны даже в городе.

С первыми лучами солнца гружёная баржа с трудом отчалила от берега и направилась вниз по течению. Ветер устал за ночь и спал, теперь только редкий дождик моросил вдогонку Митьке. Когда корабль выбрался на глубину, поставили парус, тотчас неведомая сила подхватила тяжёлую баржу и понесла её вперёд, словно лёгкую лодочку. Команда в ужасе набилась в каюту к купцу, но тот недоуменно разводил руками. На борту один Митька ведал, что это зибровский водяной с подводными жителями помогает ему догнать похитителя Янки.

Вскоре они добрались до города Каширы, а после обеда корабль проходил мимо башен Коломны. Капитан от такой невиданной прыти потирал руки и даже отважился продолжить плавание ночью. На нос баржи отрядили нового матроса. Митька всю ночь вглядывался в темноту и слушал плеск волн. Фонарь чадил и давал мало света. В полночь портной перевалился за борт, чтобы набрать ведро воды, и рассмотрел с полдюжины русалок, толкавших руками корабль.

При свете луны и звёзд подводные жители, не переставая ни на секунду, ускоряли ход судна, сменяя друг друга через восемнадцать вёрст. Грозные водяные с жёнами и детишками поднялись к поверхности воды из глубоких омутов, чтобы помочь Митьке. Волшебные щуки спешили впереди судна с вестью к подводным жителям о пленении тешиловской русалки… Но, несмотря на необычную скорость, догнать корабль Некраса Митьке пока никак не удавалось.

* * *

Наконец-то причалили к берегу у славной Рязани, вдалеке, за по-августовски пёстрыми лугами раскинулся посад, укрывшийся земляным валом. Но не время глазеть на дома и храмы. Не заходя за деревянные стены, обмазанные рыжей глиной, Митька обежал весь причал и осмотрел торговую площадь, но нижегородский купец как в воду канул. Однако рыбаки рассказали загоревавшему портному, что какой-то торговый корабль, не заходя в город, причалил к острову Бык.

Митька нанял перевозчика и на лодке отправился к острову. По пути лодочник поведал последние новости – вся рыба в Оке у рязанских берегов куда-то ушла. Опустели сети и навечно замерли поплавки – не отыщешь даже сопливого ерша для ушицы. Оттого обезлюдела река, голодают рыбацкие семьи и вынуждены за гроши наниматься к купцам или крестьянам.

Наконец показался заросший лесом остров. В тихой бухте, забитой топляком, на якоре стояло судно. Перевозчик остался ждать, а Митька, прячась за прибрежные деревья и кусты, приблизился к кораблю. От нетерпения стучали зубы, а сердце предательски ёкало.

Портной доплыл до корабля. Вода немного остудила Митьку. Он осторожно поднялся на борт и осмотрелся по сторонам – на палубе, к счастью, никого не было, лишь слабый ветерок теребил свёрнутый парус. Только из трюма доносились какие-то голоса. Прячась за надстройки и тюки с грузом, он ползком приблизился клюку и прислушался.

– Да я тебя изничтожу! Думаешь, я не знаю, как бороться с вашим отродьем?! Да я сто книг прочёл про всякую нечисть и ведовство, даже знаю настоящие заговоры. Вот возьму сейчас веник из полыни и отхлещу тебя так, что ты кровью умоешься! Желаешь принять лютую смерть?

– Мне всё едино, умирать так умирать, что от полыни, что от железного ножа, что от горького чеснока.

Митька замер, он узнал голоса Янки и Некраса! Ура! Она рядом, и он её обязательно освободит!

– Зачем умирать, подыхать не надо, – теперь уже благодушно продолжал прежний мужской голос. – Лучше послушай, я построю красивый балаган на нижегородской ярмарке и буду за деньги пускать посетителей. Все захотят посмотреть на тебя и денежек жалеть не станут! Мы знаешь сколько заработаем с тобой? Да тебе и Митьке твоему на весь век хватит. Только ты улыбайся людям, хвост показывай, будь ласковой и приветливой.

– Ты покажешь меня только в кандалах либо бездыханную, я не стану улыбаться никому, кроме моего Мити.

– Опять ты за своё – всё Митька да Митька! Зачем он сдался тебе? Вот нашла себе муженька-то – какого-то блаженного дурачка! Да ты знаешь, что он любит вышивать крестиком и гладью? Не знаешь? Что молчишь? Да он мне сам рассказал, когда я его до дома пьяного вёл. Подумай сама – нашёл, чем хвалиться, настоящий лопух! Лучше посмотри внимательно на меня – чем тебе не красавец! Может, я в сто раз лучше портного! Ты мне сразу приглянулась!

– Митька тебе тайну свою поведал, а ты теперь треплешься хуже плохой бабы, тоже мне сыскался настоящий богатырь-заступник. Приметил той ночью чужую жену да решил снасильничать, пока спал Митька. Но когда мой хвост увидел – от страха поседел и воздух испортил. Теперь решил на мне деньжат подзаработать. Пусть Митька вышивает целыми днями, лишь бы меня любил. Он-то, когда я его на дно утащила, не испугался и держался молодцом, я, может, за это его и полюбила.

– Вздор ты несёшь, настоящий вздор, русалочья морда! И совсем не портил я воздуха! А будешь зря болтать, утоплю тебя, тьфу, сожгу! Узнаешь, какой я отчаянный!

– Отпусти меня, я о тебе никому не скажу. Все забуду! Мы с Митькой детишек заведём! На кой ляд нам тебя вспоминать?

– Ну ты, Янка, замахнулась! Так вы и правда детей решили завести с портным? Рано я тебя выкрал, знал бы, дождался бы, пока у вас детки пойдут. На них бы тоже зрители валом валили – кому не хочется поглазеть на хвостатого пацанёнка и девчонку?

– Нет у тебя ничего святого, Некрас, будто и не земная женщина тебя на свет родила.

– Не тронь мою мать, бестия! Она всю жизнь мечтала, чтобы я стал самым богатым купцом в Нижнем Новгороде, поэтому я всё делаю по её заветам. Последний раз предлагаю тебе добровольно выступать перед народом! Иначе будет хуже тебе и твоему Митьке. Послушай меня: в большом балагане открывается пёстрый занавес, а там на помосте ты играешь на гуслях и поешь какую-нибудь песенку, например – «Во саду ли в огороде». Потом кладёшь гусли и выпрыгиваешь из воды, чтобы люди своими глазами видели твой хвост. Все хлопают, свистят, а ты выбираешься из воды и подходишь к зрителям. Они тебя смогут потрогать руками, ну, конечно, за отдельную плату! Пожалуйста, судари и сударыни, рубль серебром! Обнять и на руки взять – ещё червончик извольте. А прибыль так делим – тебе треть, ну а остальное мне.

Янка не отвечала на заманчивое предложение, только выпрямила спину. В трюме послышались тяжёлые шаги.

– Не заставляй применить к тебе силу! Ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь! Но учти, моё терпение иссякло!

– У всех твоих слов противоположный смысл, Некрас!

Дальше Митька не выдержал. Он выскочил из укрытия и, оказавшись у лаза, крикнул вниз:

– Янка, я здесь! А ты отпусти её, ворюга! Ты нарушил все законы – человеческие и божеские! Освободи Янку!

Портной сбежал по ступеням вниз и в полумраке разглядел Янку со связанными руками в бочке с водой. Рядом с плёткой в руках стоял человек со шрамом на шее – Некрас. Купец вздрогнул, повернулся на каблуках навстречу портному и заорал на весь корабль:

– Ко мне, дармоеды, быстрей!

Из кубрика выскочили четверо матросов. Они скрутили безоружного Митьку. На палубе Некрас отхлестал его плёткой, приговаривая:

– Пожалел щенка на свою голову в Тешилове, не стал убивать. А ты вот что надумал, за мной пустился в погоню. Ну да ладно, что тогда не доделал, закончу сегодня. Заруби себе на носу: здесь я принимаю законы, сам сужу и сразу казню!

– Не тронь его, Некрас, я согласна служить тебе, только не прикасайся к Митьке, – взмолилась русалка. – Ты знаешь, мне без него жизни нет.

– Тебе что с ним, что без него – всё равно придётся мне служить. А этого дурня я отправлю в гости к твоей родне, прямиком на дно! А чтоб не сбежал от водяного, в этот раз вместо расшитого воротника мы ему камешек на шею привяжем пудов эдак на пять!

Некрас злобно рассмеялся, а матросы в страхе связали Митьку.

– Прощай, Янка! Я всё равно тебя спасу! – упираясь из последних сил, кричал портной.

– Прощай, Митя! Прощай, спасай свою жизнь! – сквозь слёзы шептала Янка. – Я буду вечно тебя любить, несмотря ни на что!

Никто и никогда в жизни так не бил Митьку. Болело все, особенно голова и лицо, во рту было солёно от крови. Некрас всё норовил попасть по глазам. А после портному привязали на шею камень, пахнувший несвежей рыбой, и, как обещал купец, бросили за борт в воду.

– Вот тебе мой приговор: отправляйся искать на дне себе новую невесту с хвостом, проклятый портной! Хотел помешать мне стать самым богатым человеком на всём белом свете! Так иди теперь рыб кормить!

Покраснели окские волны от крови нежданного гостя, а Митька хлебнул воду – и в глазах померк свет. Но не успел ещё парень опуститься на дно, как чьи-то руки подхватили его, затем отвязали тяжёлый груз и вскоре вынесли несчастного на берег рядом с лодкой, где дремал перевозчик.

Увидев в воде избитого портного, лодочник дрожащими руками затащил Митьку в лодку и со всей силы стал грести в сторону Рязани. Парень был без сознания, лишь изредка кого-то звал в бреду.

Лодочнику ничего не оставалось, как отвезти чуть живого беднягу в монастырь. В чужом городе у Митьки не было ни родных, ни знакомых.

Послушники принялись ухаживать за больным. Только на третий день пришёл в себя Митька. Вначале ему почудилось, что он опять в подводном царстве, и портной стал звать русалок и водяных, чем весьма озадачил смиренных монахов. Придя в себя, Митька с трудом глотнул отвара из семи трав. Значит, того, жизнь продолжается.

* * *

Прошло несколько месяцев, и дела Некраса пошли в гору. От Нижнего Новгорода до Пскова и Астрахани, от Архангельска до Киева и Тобольска купцы, коробейники взахлёб рассказывали о невиданном и неслыханном чуде – живой русалке, что ловкий купец выставил для всеобщего обозрения в Нижнем Новгороде. Цена за вход в балаган всего гривенник медью, потому народ валит туда толпой. Но не только простолюдины приходят поглазеть на чудо, но и князья и бояре приезжают целыми семьями. Иностранные послы поспешили из Москвы в Нижний, чтобы лично осмотреть русалку и составить подробные депеши в свои столицы. А следом иноземные художники в плюшевых рубахах отправились с натуры рисовать водяную девку. Голландские и английские негоцианты предлагали выкупить её за огромные деньжищи, чтобы демонстрировать в просвещённой Европе.

Лечение Митьки шло долго, раны не заживали – гноились. Ходил он с превеликим трудом – и то благодаря костылям. Лечебные травы и молитвы медленно, но делали своё дело: изгоняли хвори и лихорадки из тела портного. Он исповедался духовнику о своей жизни, даже о том, о чём раньше никому не намекал. Всю осень и зиму он провёл в монастыре и только весной, сразу после Пасхи, ему полегчало. Настал урочный день, и Митька утром после ливня смог выйти за монастырскую ограду. Ноги ещё плохо слушались, а голова, как у хмельного, шла кругом от свежего воздуха. К вечеру он добрался до берега Оки и попросился без денег, за ради Бога, на первое судно, идущее до Нижнего Новгорода. Купец погладил бороду, глядя на впалые щеки пассажира, вздохнул и разрешил подняться на борт корабля.Всё плавание матросы подкармливали Митьку – душистая ушица с ржаным хлебушком али рассыпчатая пшённая кашка с маслом: что ещё надо человеку? Митька весь путь просидел на корме, накрывшись старым парусом, его ещё знобило. Он молчал и только хмурился, глядя на весеннюю реку, что ласково трепала судно. Утиные пары забивались в крепкие места – строить гнезда и высиживать яйца, а щуки смело заходили в ручьи и речушки, чтобы в верховьях положить начало новому поколению. Берега покрывались свежей зеленью, а по ночам кое-где уже пел соловей.Митьку не радовало весеннее буйство, он думал только о Янке и понимал, что сейчас, после болезни, он не в силах освободить русалку В дырявых карманах не было ни гроша, а ждать помощи в чужом городе было неоткуда.Буднично встретил портного богатый Нижний Новгород. Белокаменные храмы тут и там рвались в небо на фоне серых домиков, а на высоком утёсе, где Ока впадала в Волгу, привольно раскинулся неприступный красавец-кремль. Кругом и днём и ночью кипела жизнь: подходили и уходили купеческие корабли, перегружался товар, в кузнях до темноты горел уголь в горнах и вразнобой стучали молоты. По дорогам сновали кареты и телеги, подводы с пшеницей, арбузами, вяленой рыбой…По прибытии Митька поселился в Рыбном переулке, где снял маленькую комнату в подвале, но зато с окошком, и стал заниматься привычным делом – обшивал ремесленников с соседней Кожевенной улицы.Недалеко, на Благовещенской площади, стоял деревянный балаган с похищенной Янкой. Теперь она так близко, но для Митьки по-прежнему недоступна. С нетерпением портной заработал десять копеек медными полушками и отправился в Некрасовский балаган, к своей берегине.На входе, в пыли, стоял неприветливый детина с рыжей щетиной – он заграбастывал монеты и пропускал ротозеев вовнутрь, посмотреть на диво дивное. Когда собиралась большая толпа из любопытствующих горожан и приезжих, он весело покрикивал:– Не толпись, всем хватит русалок! Эка невидаль – речная берегиня! Ну, есть у неё хвост, и что? Не спеши, щас сами всё увидите, лупоглазые!– Дяденька, а она не укусит? – интересовался малец в расшитой петухами рубахе.– Да нет, она тихая девка, – успокаивал молодец.– Точно?– Точно.Когда посетители начинали суетиться и толкаться, детина менял тон на угрожающий:– Не беспокойся, не опоздаешь! Внутри не бедокурь! А то можно и по шее схлопотать!Митька наконец-то проскочил вовнутрь и закашлялся от спёртого воздуха. Чумазая малышня, из жалости и сострадания желая покормить бедную русалку, натаскала ей рыбы, но плотва и краснопёрка, от которых шёл несвежий дух, валялась на полу около квадратного стеклянного короба, наполненного мутной водой. В полумраке сквозь прозрачные стенки можно было увидеть хвост Янки. Сама речная дева устало облокотилась на толстое стекло и безразлично смотрела на посетителей. Никто не мог вывести её из оцепенения – ни кривляющиеся дети, ни пьяные купцы, ни наглые молодцы с молодухами, что пялятся во все глаза, гудят да ахают и охают без конца.Бледный Митька еле-еле переставлял ноги: чем ближе он подходил с стеклянному коробу, тем труднее давался каждый шаг. Голова кружилась от того, что кровь хлынула к вискам и затылку, а сердце трусливым воробышком рвалось из груди на волю.– Яночка, Яночка, – как молитву шептал парень.Не успел опомниться – вот и она! Их взгляды встретились, померещилось или взаправду, голубая искорка пробежала по серым глазам Янки. Ресницы дрогнули, и лёгкий румянец полыхнул на бледных щёках! Она признала суженого! Митьку и Янку окутала тишина, будто накрыв деревенским пуховым одеялом, они не слышали, что творилось вокруг, слова им были не надобны, они всё сказали друг другу ласковыми взглядами. Безмолвную беседу оборвал приказчик:– Что встал-то, как истукан, посмотрел на русалку и иди на воздух! – Светловолосый детина толкнул в спину Митьку, стоявшего как вкопанный около Янки. – Наберешь гривенник, просим опять в гости! А щас не мешай честному люду глядеть на чудо чудное!Портной от толчка пришёл в себя и повернул к выходу следом за семейством сапожника, но вдруг сквозь городские звуки почудилось:– Значит, ты жив, милый… Ожидай меня…Он повернулся к Янке и, растолкав идущих за ним купеческих дочек, крикнул:– Я спасу тебя! – Во рту у Митьки пересохло, ни вздохнуть, ни слова молвить.– Иди, спаситель, тебя и так от сквозняка шатает! – Подошедший приказчик вытолкал нищего вон из балагана.Увидев Янку после долгого расставания, Митька не сдержался и всю ночь проревел, как влюблённый школяр. Утром у него так тряслись руки, что он не смог воткнуть нитку в иголку. Но слезами делу не поможешь, надо продолжать жить и думать, как спасти ненаглядную русалку. Время неизменно на стороне влюблённых.

* * *

То ли от родного окского воздуха или свежего волжского, но постепенно Митька приходил в себя – он вновь мог горбатиться целыми днями, а по воскресеньям запросто переплыть Волгу-матушку. Но печаль не оставляла, не уходила. За работой ли, за столом ли, только и думал Митька, как освободить ненаглядную Янку.

Много раз он обходил злосчастный балаган, знал, что на ночь его закрывали на пудовый замок и двое сторожей неотлучно находились в нем. Уже на рассвете приходили первые посетители и ждали открытия. Только на большие церковные праздники шатёр не открывался, но сторожа были всегда на месте.

В один из дней, после Медового Спаса, Митька сидел на берегу и шил кафтан стрельцу. На солнце и свежем воздухе работа спорилась, не то что в тёмном и сыром подвале, где жил портной. Вечерело, рыбаки на лодках начали ставить сети на ночь. Митька собирался идти в город, и на берегу никого не осталось. Тут из воды с шумом вынырнул безобразный старик с зелёной бородой, весь опутанный водорослями и тиной. Указательным пальцем с чёрной перепонкой он поманил портного к себе. Придя в себя от испуга, откинув в сторону кафтан, Митька подбежал к водяному, а это, без сомнения, был он.

– Вот ты какой, Митька! Щуплый и бледный, как плотва! Пришлось все же нам свидеться! Не желал я этого, но решился ради Янки!

– Вы и есть, наверно, знаменитый зибровский водяной?

– А ты, небось, думал, что тебе подмокловский водяник помогает али тарусский с каширским за твои красивые глазки. Эх! Век бы мне их не видеть! Да неужели трудно понять, кто всё это время спасал твою головушку, бросив родные омуты и блуждая, как пескарь, по чужим владениям?

– Я знал о помощи и понимал, от кого она исходит. Почему ты мне помогаешь, ведь Янка от тебя ушла ко мне?

– Глуп ты, портной, хотя зачем портняжке мозги? Умел бы иголку в руках держать. Скажу, если сам ещё не догадался, конечно, – из-за любви к Янке! Пусть я ей противен, но мои чувства к ней дают мне силы жить, понятно, человек? – водяной умолк, тряхнул зелёными волосами, и последние капли воды сбежали с чудища в реку. – Ладно, нечего нам тут спорить и делить девку, пока дело не сделано. Русалка-то в неволе. Слушай меня внимательно: вот перстень, который ты завтра передашь Янке, она знает, что с ним делать. Тебе следует только вручить – и всё! И не надо драться со стражей. После этого ожидай её. Уразумел?

– Да, всё сделаю как надо.

– Смотри, береги её пуще жизни своей! Когда окажетесь в нашей волости, подаришь мне трёх белых коней. Приведёшь вечером на зибровский берег и там оставишь. Сделаешь?

– Разобьюсь в лепёшку, но все исполню.

– Да, видно, не моя судьба надеть красную рубаху-то! Ладно, чему быть, того не миновать.

– Не печалься, дедушка водяной!

– Да какой я тебе дедушка! Тоже мне нашёлся внучок… На лучше, возьми ещё золотых кружочков, как вы их там называете… ах, монетами. Подкупи стражу, тогда сможешь подойти близко к русалке.

Водяной разжаллевый кулаки высыпал на песок несколько дюжин монет. Он в последний раз глянул в глаза портному, словно желая разгадать секрет любовного успеха Митьки, презрительно поморщился и исчез в окской воде. В руке у Митьки оказался перстень из прозрачного зеленоватого камня, скользкий и холодный.Монеты он собрал и в комнате спрятал под половицы. Взять с собой на площадь так и не решился: как объяснить, что у бедняка в руках целое состояние?В тот же вечер он бросился со всех ног в балаган и, отдав последний серебряный гривенник, вновь оказался под сводами шатра. На улице темнело, и внутри был такой полумрак, что прислуга мало что видела. Как обычно, воняло тухлой рыбой. Редкая цепочка посетителей тянулась от входа к русалке. Митька изловчился и отважно подошёл к Янке, их взгляды встретились, он успел вложить ей в руку заветный перстень водяного. Она удивлённо посмотрела на портного и улыбнулась.– Вот тебе от водяного… я остановился в Рыбном переулке.– Быстрее уноси от сюда ноги и жди меня, – ответила Янка.Сзади его уже подпирали очередные ротозеи, образовалась давка. Служащие опять вытащили Митьку на улицу и пинками прогнали подальше от балагана.Вернувшись, Митька от усталости и волнения завалился на кровать и уснул мёртвым сном. Впервые после похищения Янки у него был такой спокойный сон. Утром у соседей запели петухи, и следом замычала пёстрая корова. Портной открыл глаза и первый раз за долгие месяцы улыбнулся, вспомнив родной дом. Рядом с ним безмятежно, свернувшись калачиком и прикрыв голову недошитым кафтаном стрельца, спала его любимая и единственная Янка. Он вздохнул – водяной не подвёл, наконец-то Янка на воле, и они вновь вместе.В то утро большая часть Нижнего Новгорода проснулась засветло из-за криков и брани Некраса. Купец явился в свой балаган с негоциантом из Амстердама, тот очень желал приобрести русалку и перевезти её в Европу, чтобы показывать галантным королям и придворным за огромные деньги. Но тут вышел конфуз – Янки на месте не оказалось, в стеклянном кубе была только серая волжская вода. Сторожа с испугу упали в ноги благодетелю, им оставалось только развести руками. Будучи даже зверски избитыми, они не могли объяснить, куда делась русалка, ведь замки на дверях в балаган всю ночь не открывались.В ярости Некрас поджёг деревянный шатёр – сухие доски и брёвна запылали как факел, и огонь за считанные минуты добрался до стропил, уничтожив мечты купца стать самым богатым в Нижнем Новгороде. Он заставил слуг обыскать прилегающие улицы и переулки, чтобы выяснить, не видел ли кто русалку. Новости оказались неутешительными – Янка словно провалилась сквозь землю.Русалка в действительности была под землёй – в тёмном подвале у Митьки. Когда солнышко прогрело воздух, Янка проснулась.– Как хорошо я спала, совсем как у родителей в детстве!– Я тоже сегодня спал как дитя малое, – ответил Митька и радостно заулыбался.– Митя, как к тебе попал волшебный перстень Зибровского водяного?– Так он мне сам его дал – вчера, на берегу Оки. И велел отнести тебе. Ещё дал целую горсть золотых монет.– Самое дорогое для меня не пожалел водяной! Ведь нет цены перстню! Он легко превращает своего владельца в кого пожелаешь.– Как ты освободилась?– Когда ушли последние посетители и сторожа крепко уснули, я обернулась в ночного мотылька и вылетела из ненавистного балагана на волю. Теперь ищи-свищи Янку. Вот так я и оказалась здесь. Возьми перстень, попробуй, стань кем-нибудь, хоть царём-батюшкой, а хоть самим Некрасом!– Кем я хотел, тем уже стал: ты со мной рядом, а что ещё надо тешиловскому портному? Счастье не купишь волшебством, а душу можно погубить!– Прости, я пошутила.– Лучше давай собираться домой, в Тешилов! – предложил Митька, так ему в эту минуту захотелось открыть калитку и оказаться в заросшем дворе, на лавочке под рябиной.– Но вначале заглянем к одному нашему товарищу за долгом, надо с ним за всё рассчитаться!– Что ты замыслила, Янка? Надо скорее уходить из города, пока Некрас не разыскал нас!– Купец клялся, что часть денег принадлежит мне, и я хочу забрать у него свою долю!– Как ты пойдёшь по городу? Ты же не ходила почти целый год? А потом, у нас есть золото водяного! Смотри!Митька нагнулся и из-под половиц извлёк блестящие золотые кружочки с профилем неизвестного владыки или императора.– Нет, не хочу я жить на деньги бывшего жениха – это выше моих сил. Хватит того, что он помог меня спасти. А к дому Некраса мы доберёмся с помощью волшебного перстня! Я хочу поквитаться с этим кровопийцей за мои и твои слёзы и кровь!– Но как мы справимся с Некрасом, ведь у него слуги и приказчики?– Я что-нибудь придумаю, пока мы будем собираться. Ты же понимаешь, что если они захотят меня схватить, я превращусь в муху – и ищи-свищи.– Ладно, но вначале поклянись, что исчезнешь в минуту опасности!– Обещаю, милый!

* * *

По городу шли молча. Около дома купца они убедились, что Некрас после исчезновения русалки явно не в себе: ор и брань разносились по всей улице. Купец кидался цветочными горшками с геранью в прохожих и в соседей, те пытались его успокоить.

Обходя разбитые горшки с геранью, Янка и Митька зашли в дом через парадное. Никто не остановил гостей, и, идя в сторону, откуда доносился шум, они поднялись на второй этаж. Некрас оказался в светёлке – он сиделу раскрытого кованого сундука. Бранясь на неблагодарную русалку, пересчитывал свои несметные богатства. Янка прервала любимое занятие Некраса.

– Как я вовремя заглянула. Неужели ты отсчитываешь мою долю?! – спросила Янка.

От неожиданности купец уронил пригоршню монет на пол, монетки громко раскатились по комнате. Некрас побледнел и смахнул с лица поседевшие пряди волос, стало заметно, как у него на виске стала биться тонкая синяя венка. Купец повернулся и спросил:

– Янка? Ты? Ты здесь? А я, болван, сжёг балаган. А ты ко мне сама вернулась! Но я построю новый, в сто раз лучше прежнего – из цветного стекла, и всё будет как раньше!

Русалка звонко рассмеялась:

– Некрас! Ты что, за ночь оглох и оглупел? Я пришла сюда за своей долей! Я больше не буду сидеть в грязной воде ради того, чтобы ты серебром да златом набивал свою казну! Я никогда к тебе не вернусь и требую немедленного расчёта! Тем более что со мной покойник – Митька, которого ты утопил под Рязанью!

Купец растерянно забубнил:

– Митька? Митька! Так ты же умер! Мы тебя сами убили и в воду бросили, там всё было в крови! Почему ты здесь? Не молчи! Так нечестно! Да я понял: ты, как она, стал нежитью, нечистой силой! Уйди, призрак!

– Это ты нечистая сила! – вступил в разговор портной. – Мы с Янкой никого пальцем не трогали и кровушки чужой не проливали! Я хочу только одного: взглянуть в глаза чудища, что возомнило себя человеком! Сам пил-гулял со мной, сидел за одним столом, я делил с тобой хлеб. А ты вместо благодарности умыкнул мою жену, а вдобавок хотел меня убить и, как последнюю падаль, бросил в реку!

Но Некрас живо пришёл в себя:

– Не пугайте меня, я крикну слуг, и мы доделаем то, что не удалось тогда на острове! Поедим кутьи на ваших поминках! Нет! Тебя, русалка, опять отправлю в шатёр на потеху публике! Эй, Васька и Гришка! Где вы, обормоты?! Подь сюда! Убью паршивых гадов, где вы там шляетесь?!

Но никто не отозвался – слуги, зная крутой нрав купца, давно разбежались, и Некрас осёкся, осознав, что сегодня он остался совсем один. Но сдаваться он не умел и не намеревался просить прощения у русалки и портного.

– В последний раз предлагаю тебе вернуться! Если ты скажешь нет, удары полынью покажутся тебе цветочками! Я произнесу заклинание – и ты погибнешь. Ты не достанешься никому, если не будешь со мной. Запомни и подумай хорошенько!

Янка и Митька не ожидали такого подвоха и бросились к выходу. Но Некрас уже затрясся, запустил обе пятерни в свои седые волосы и забубнил неслыханные слова магического заклинания:

Как только слова стихли, Янка побледнела, перстень – подарок водяного – рассыпался в прах, и русалка рухнула на руки портного. Он уложил ее на диванчик и бросился с кулаками на Некраса.

– Стой! Я же говорил вам, что всегда будет мой верх, а не ваш. Так погибай, селёдка, если не хочешь быть моей – не будешь ничьей. А ты, недотопленный болван, лучше попрощайся со своей нечистью, она сейчас превратится в грязную воду. Ха-ха-ха…

Митька остановился и вернулся к Янке. Она тихо угасала, прошептав:

– Прости, Митя, что не послушала тебя и уговорила прийти к Некрасу. Видно, не судьба нам быть вместе, не судьба… Прости меня…

– Нет, нет… нет! – кричал Митька, словно хотел докричаться до небес.

Но Янка закрыла глаза. Митька поцеловал её в бледные губы. Вокруг всё смолкло, и лишь где-то там, над потолком и даже выше крыши Некрасовского дома, что-то нежданно прозвучало, словно лопнула на гуслях струна.

Митька в три шага очутился около персидского ковра и, выхватив из ножен саблю, бросился на купца. Портной решил избавить землю от Некраса раз и навсегда…

Увидев оружие из дамасской стали в руках портного, купец упал на колени и, закрыв руками голову, взмолился о пощаде.

– Не бери грех на душу, Митька! Её все равно не вернёшь, а мы ведь люди и всегда договоримся. Смотри, сколь-коу меня денег, и все они твои, только оставь мнежизнь… – просил Некрас. – Найдёшь себе новую невесту, из купцов или даже дворян. С такими-то деньжищами!

– Я покончу с тобой, убийца! – закричал Митька и замахнулся над купцом саблей.

Оконная рама с треском открылась. Необъяснимое тепло из невидимой бреши ворвалось в комнату. На долю секунды мебель и стены покрылись блестящим туманом, и огненный шар запорхал из угла в угол. Всё стихло, окружающие цвета стали более насыщенными. Глаза русалки вновь заблестели, её дыхание опять стало ровным…

– Митя, не надо! А-а-а! – Некрас зарыдал и с воем стал кататься по полу.

– Митенька, не пачкай руки об эту нечисть! – сзади портного раздался голос русалки. – Главное, ты разрушил его злые чары. Мы навечно вместе!

Митька обернулся – Янка жива и рядом с ним! Побледневший от страха Некрас закрыл лицо и беззвучно плакал в ладони. Янка подошла и опустила Митькину саблю:

– Твоё счастье, Некрас, что меня спасла любовь Мити! А теперь вставай, будем писать…

Некрас встал и, не поднимая головы, засеменил к столу.

– Что писать, Яночка, я на всё согласен! – Некрас трясся от радости, что остался в живых, но сумасшедшая улыбка прилипла к его лицу. – Вот и хорошая бумажка, дорогая, из далёкого Китая, а вот чернила из Персии. А что мне писать-то?

– Так, пиши, что русал… тьфу… незамужняя девица Янка из Нижнего Новгорода является твоей единственной законной дочерью и наследницей и ей, то есть мне, в качестве приданого ты даёшь золотом тысячу рублей! Да, совсем забыла: не забудь там нацарапать, что это я прикидывалась русалкой в балагане – хвост ты мне приделал и силком заставлял целыми днями сидеть в воде. А настоящих русалок ты никогда не ловил и даже одним глазком не видел!

– Тыщу русалке? А это не много, не захлебнёшься? Зачем вам с Митькой такие огромные деньжищи? А про балаган зачем писать? – Некрас умолк и левой рукой растёр запястье правой руки. – Смотри, от таких слов рука прямо отнимается, немеет!

– Мить, а Мить, ты проверь-ка, а сабелька-то острая али нет? Погодь, вражина, сейчас враз узнаешь – писать или не писать!

– Янка, сабля острая, прямо в самый раз! Бац – и купеческой головушки как и не было вовсе!

Некрас примирительно закрутил головой:

– Понял – не валенок, так и пишу: «…тысячу рубликов в приданое…»

Русалка помолчала и поведала:

– А про балаган ты нацарапаешь для того, что если вдруг задумаешь нам отомстить или преследовать будешь, то я покажу эту бумагу на любом торге – и народ с тебя потребует гривенники обратно, ведь это была обычная девка, а не русалка. А для тебя денежки возвращать – хуже, чем по морде получать!

Некрас захихикал и растёр ладони:

– Это точно так и есть. Слаб, признаюсь, люблю денежки-то!

– А ещё, милый папенька, вели заложить любимой дочке тройку рыженьких лошадок, да с бубенцами! А карету вели застелить персидским ковром! Распорядись, чтобы ещё Мите выдали синий кафтан с золотыми пуговицами да шапку соболью и перстень с самоцветным яхонтом! Мы отправляемся в Казань!

– А почему в Казань, а не в Тешилов? – спросил недоумённо Некрас.

– Там свадьбу будем справлять с Митей, а в гости я позову всю волжскую родню – от астраханских до тверских родичей! А в Тешилове мне скучно, как в глухой деревне!

Для купца наступил самый несчастный день – его горе не знало границ. Потеря денег была страшнее потери русалки. Эх, Некрас со слезами отсчитал из кованого сундука тысячу золотых рублей, отдал их Митьке с Янкой, а сам, как только расстался с золотыми, схватился за сердце и жалобно запричитал на всю горницу:

– Ой, ой, ой! Бедный я и несчастный! Ой, ой, ой! Остался на старости лет совсем нищим, ограбила меня бессовестная русалка, по миру пустила, без денег оставила…

– Заруби себе на носу: я больше тебе никакая не русалка, а твоя законорожденная дочь. Мама моя, твоя законная супруга, умерла пять лет назад, на Троицу. Запомнил, папенька? А денег у тебя, папочка, куры не клюют, тысяча для твоего состояния – что копейка для рубля, много не убавила.

Некрасу пришлось согласиться:

– Запомнил, наследница моя любимая и единственная! Только бумажку, что я тебе дал, пожалуйста, спрячь подальше от людских глаз, вот тебе ещё кошелёчек сафьяновый, убери в него – от греха подальше!

Янка упрятала бумагу в сарафан, прямо под сердце:

– Конечно, спрячу, это теперь мой лучший оберег! Прощай, Некрас, на веки вечные!

Оставив опечаленного купца горевать в разорённом доме, молодые в запряжённой тройке под весёлые бубенцы отправились поскорей из Нижнего Новгорода. Митька и Янка оставляли город без сожаления, а скорее наоборот – с радостью: ведь там, среди полей и лесов, ничто не напоминало о пережитых страданиях.

* * *

Шумный купеческий город не обращая внимание на людские страсти, продолжал жить своей жизнью, и, казалось, безучастно провожал тешиловских гостей, глядя им вслед пыльными окнами. На выезде, в конце Покровской улицы, дорогу им перегородили городские стрельцы с саблями и секирами:

– Стой! Слышишь, оглоед, стой! Да не пыли, окаянный, и так на зубах скрипит!

– Тпру, вятские! – заголосил извозчик на мохнатых лошадок.

– Ой, мамочка, нас сейчас схватят, – чуть не плача зашептала жениху Янка.

– Помалкивай и слушай, что буду говорить, – строго наказал Митька.

– Боюсь-боюсь…

– Тсс!

Кучер заёрзал на облучке. Оба повода натянулись, и повозка замерла как вкопанная. К беглецам поспешил румяный десятник, на ходу отряхивая кафтан от пыли:

– Кто такие? Куда путь держите?

– Я мещанин, портной Митька, Иванов сын, из града Тешилова, что под Серпуховом. Вот еду в Казань по своей надобности, – с напускной небрежностью ответил Митька. – Что стряслось, отчего задержка?

– Да нынешней ночью у купца нашего, как его там кличут, Фролка? А, вспомнил, кажись – Некрас! Так вот, лихие людишки, саблю им в рёбра, из запертого балагана увели диковинку: русалку. Вот наш воевода Мирон Игнатьевич и велел выставить караулы на всех дорогах: изловить воришек и вернуть речную нечисть купцу. А нам везде служба, хоть в Астрахани, хоть в Калуге – всё едино!

– Разбойники совсем обнаглели, скоро посреди белого дня начнут грабить! Скажи, до Казани доеду или лучше туда отправиться по реке, на барке? – справился Митька у стрельца.

– На Казань дорога открыта, не робей, портной.

Стрелец многозначительно умолк. После, небрежно сдвинул шапку на затылок, усмехаясь щербатым ртом, он заглянул в возок. У Митьки во рту пересохло, но он смыслил, что надо со всей силы поддерживать разговор, не выказывая тревоги и смятения:

– Так нет у меня никакой русалки-то… со мной моя невеста Янка.

Продолжая улыбаться, стрелец не сводил дерзких глаз с побледневшей спутницы – он явно что-то заподозрил:

– Больно смахивает ликом на русалку-то твоя суженая. Я два раза ходил в балаган и своими глазами видел диковину. Потому прошу не обессудить меня, но пусть представит перед моими очами ну хоть свои ноги, чтобы я убедился в отсутствии или в наличии хвоста!

– Отколь у девицы рыбий хвост-то! – войдя в роль простака, удивился Митька. – Ну да ладно, покажи ему, что просит.

Ещё больше побледневшая Янка влажной ладонью распахнула летник и приподняла подол сарафана: появились сапожки из тонкой зелёной кожи.

– Вот теперь сам вижу – хвоста нема! Извиняйте за беспокойство, проезжайте. Доброго пути вам, сударь и сударыня!

Стрелец слегка поклонился и направился прочь осматривать подошедшие крестьянские телеги.

– Прощай, служивый, – чуть-чуть переведя дыхание, попрощался Митька и крикнул кучеру: – Трогай!

Мужик оживился, выпрямился и взмахнул вожжами над рыжими хребтами лошадей:

– Эх-х, вятские, выручайте, косматые!

Снова пыль и скрип колёс. Нижний Новгород скрывался за спинами беглецов, и вскоре из вида пропала и Дмитровская башня городского кремля. К вечеру сняли заставы – город зажил обычной жизнью. На Благовещенской площади смели пепел и растащили обгорелые доски и стропила: всё, что осталось от балагана. Дожди вскорости смыли в реку и последнюю золу, вышло, словно отродясь ничего там и не было.

* * *

Митька с Янкой, доехав по Казанской дороге до ближайшей почтовой станции, остановились на ночлег на постоялом дворе. Извозчика, посоветовавшись, отпустили домой, щедро заплатив за проезд и за молчание. Наваристые щи и гречневая каша оказались достойным вознаграждением за минувший день! Ах, если бы ещё не клопы! С ними провоевали всю ночь, а лишь только забрезжил рассвет, сразу наняли бойкого казака Мишку на крытой повозке – и в путь. Как только за ними закрылись ворота, портной с русалкой велели повернуть на Муром, в сторону родимого края.

Всё теперь с каждой верстой, овражком и перелеском ближе и ближе милый дом.

– Возлюбленный, – шептала в повозке Янка, стараясь, чтобы казак ничего не услышал. – Нынешней ночью я не сомкнула глаз: всё думала о нас с тобой. А когда взошла зорька алая, раз и навсегда решила забыть прежнюю жизнь, мою водную натуру.

– Умница, милая, но, помнится, ты и раньше мне это сулила.

– Ты не понял, с помощью перстня зибровского водяного я обернулась в настоящую женщину. Теперь мне нет обратного пути.

Нещадно скрипели колеса. Митька хранил молчание. Давняя, подспудная мечта наконец-то свершилась, парень обнял русалку и крепко прижал её к себе. Пальцы сами собой расстегнули галун из серебряных нитей, и он поцеловал невесту в бледную шею.

– Не молчи, – расплакалась Янка, не услышав ответа. – Ведь я смогу стать настоящей невестой и надеть белое платье!

– Да у меня просто нет слов! Ура! Ура! – закричал во всё горло портной, перепугав казака, который и так нет-нет, да и оглядывался на странную пару – Мишка, будешь у нас свидетелем?

Кучер повернулся и рассмеялся:

– С превеликим удовольствием! Думаете, я не догадался: жених умыкнул невесту! Эх, такой ладной пары в своей жизни не встречал!

Снимая перстень с пальца, Янка прошептала:

– Я дала клятву, и всё свершилось. Теперь я человек! На, забери его, когда возвратимся домой, то вернём моему бывшему жениху.

Митька натянул на мизинец подарок водяного и смеясь добавил:

– Как жаль, что я не могу вручить тебе сердце, а только свою руку…

– А я смогу, – серьёзно промолвила невеста, у парня аж мурашки побежали по спине.

– Я тоже! – крикнул Митька, и Янка напугалась звериного блеска в его серых глазах. – На вот, возьми…

– Успокойся, Митя, я же верю тебе, как самой себе, – умиротворённо добавила девушка.

Путь беглецов лежал на закат, по Муромской дороге. Вдоль древнего тракта шагали вековые сосны-исполины, напевающие седые былины об Илье Муромце. Пыля, повозка спешила вперёд, объезжая косогоры и буераки.

Вскоре деревни стали попадаться всё реже и реже, а густых лесов и волчьих дубрав становилось вокруг всё больше и больше. Засветло крестьяне загоняли скот во двор и закрывали надёжные ворота на крепкие засовы. По ночам здесь добрые люди не бродят, а всё больше лютые прохожие с дубинами и ножами.

Следующую ночь Митька и Янка провели на сеновале во дворе крестьянского дома. С утра запаслись хлебом и квасом и двинулись дальше в мордовские леса. Да, аж мурашки по коже, видать, не зря…

Проехали с гулькин нос, как в чащобе попался им на глаза казачий разъезд, выскочивший перед ними с гиканьем и свистом. Остановились вместе напоить лошадей в лесной речушке с чёрной водой. Тихо и душно, только звенят комар да овод, да лягушки как-то неспокойно квакают.

– Вы совсем одни-то, того, по лесу-то, не передвигайтесь, дождитесь купеческого обоза, – предупредили казаки. – Здешние леса кишат лихими людьми, ещё со времён легендарного Кудеяра. Разбойники только и поджидают: кого обобрать до последней нитки.

– Слышь, Мишка, тогда шибко не гони, – попросил Митька. – Нам теперь торопиться некуда, Тешилов от нас в Литву не сбежит. Надо найти попутчиков!

– Поедем шагом: лошади отдохнут, а там, глядишь, нас кто-нибудь нагонит, – отвечал казак.

Прошёл час, другой, а дорога словно вымерла. Тут ещё заяц пересёк путь, о-хо-хо, явно не к добру. Переживает Янка, шепчет:

– Милый, что-то у меня сердце не на месте.

– Не переживай, жуткое чудовище осталось в Нижнем.

– Митька, переложи-ка поближе ту сабельку-то Некрасовскую, да дай я и деньги перепрячу.

Едут лесным лабиринтом час за часом, верста за верстой. Глядят, дорога в горку, колёса вязнут. Тут посреди леса запел петух: ку-ка-ре-ку. Встрепенулся Мишка – кругом глухомань, жилья не видно, достал на всякий случай кистень и вопит лошадям:

– Прибавьте, милые! Хоп-хоп, выручайте, родимые! Хоп-хоп!

Поднимая копытами песок, кони перешли в галоп, и повозка стрелой полетела на холм. Выхватив саблю, Митька огляделся: позади мелькнули две фигуры, а впереди замаячили четверо с дубинами и вилами.

– Янка, укройся в возке и не показывайся, береги себя!

– Митя, я боюсь…

Тут впереди кто-то хриплым мужицким голосом заорал:

– Стой! А то хуже будет!

Митька нащупал чудный перстень и повернул его…

Разбойники с хохотом и свистом, размахивая дубинами и ножами, бросились к повозке. Атаман крутил во все стороны курчавой рыжей головой, посылая подельников окружать путников. Сзади, чей-то веселый голос крикнул:

– Ой, мамочки, дождались! Второй день не ели…

От таких слов Янка завизжала на весь лес, а словно в ответ тот же быстрый голос радостно завопил:

– Да с ними девка! Эх, повеселимся сегодня, отведём душу!

Янка из поклажи достала нож и дала себе зарок: с Митькой что случится – лучше умру, чем дамся в руки насильников.

Разбойники уже почти остановили возок, хотя Мишка отчаянно отмахивался кистенём и даже зацепил пару разбойников. Но тут от кибитки отделилась серая тень, и уже через мгновение из-под куста жимолости с жутким рычанием вылетел исполинский волк и бросился на грудь атамана. Сбив с ног человека, он прокусил ему запястье правой руки и прыгнул на удальца с весёлым голосом. Бедняга отшвырнул свой тесак и заголосил на всю округу:

– Ой, мамочки!

Кто-то пытался садануть дубиной по покатой волчьей спине, но зверь отскакивал и вновь устремлялся на обидчика. Недолго продолжалась потеха: разбойники бросили оружие и, оставив в покое возок, с покусанными руками, разбежались по лесу кто куда.

Увидев необычную расправу волка над людьми, казак перекрестился и, еле-еле сдерживая от галопа лошадей, направился дальше. Янка закричала из возка:

– Мишка, стой! Не видишь, Митька пропал!

Казак остановился и, привязав поводья к дереву, стал искать портного. К нему присоединилась Янка, но на поляне его не отыскали.

– Он удрал либо его увели разбойники, – предположил казак.

– Не верю ни единому слову, – грустно ответила невеста. – Будем ждать.

Солнце клонилось к закату, а Янка всё продолжала звать Митьку, но он не откликался. Казак опасался заночевать посередине леса, но сабля в руках девушки была красноречивее любых увещеваний. Она кликала Митьку до хрипоты. Зов стал стихать, когда голос совсем высох.

Но из леса Митька всё же явился. Он шёл, прихрамывая, на чуть согнутых в коленях ногах. Янка стремглав бросилась навстречу, словно опасаясь, что он сызнова сгинет и навсегда растворится в этих бескрайних лесах. Она подхватила любимого, и, дойдя до повозки, Митька беззвучно рухнул на пол. Перепуганная Янка только сиплым голосом спросила:

– Что стряслось? Ты здоров?

– Да вроде цел, – с трудом процедил сквозь зубы портной и, отдышавшись, промолвил: – Янка, а ты знаешь, как тяжело расставаться со зверем внутри себя?

– Знаю, милый… – грустно ответила Янка.

Портной, помолчав, словно набирался сил, опустив глаза, добавил:

– Хорошо, что ты меня призывала… Иначе не знаю, смог бы я скинуть волчий облик.

Янка обняла парня:

– Успокойся, всё прошло. Только, Митя, перстенёк-то мне отдай…

Портной вложил в девичью ладонь зелёную ледышку. Щёки Янки вспыхнули малиновой зарёй, она спрятала подальше подарок водяного и ладошкой прикрыла глаза Митьки, прижав его к себе:

– Поспи, милый, тебе всё приснилось…

Портной послушно забылся, съёжился и, засыпая, заскулил. Они тихо тронулись в сторону жилья. К ночи удалось нагнать обоз коломенских купцов. Телеги миновали тёмные дубравы и заехали в большое село на берегу лесной реки. Тупой страх путешественников перед ночными опасностями отступил.

* * *

Буднично, по-домашнему наступило утро. Позавтракав молоком с хлебом, путники отправились дальше. С ними увязался до Мурома молодой приказчик с дружками. Две повозки сломя голову летели вперёд, перегоняя крестьянские телеги. Вскоре предстали перед глазами частые просеки и поля. Лес словно спотыкнулся об окский берег и теперь пятился назад, в непролазные дебри.

Вскоре вековые сосны нежданно-негаданно расступились перед путниками, и за заливными лугами блеснула красавица Ока. На левобережных холмах показался Муром. Благодать! Закончились тёмные лесные буераки. Из-за макушек деревьев выглянуло солнце – сразу стало тепло и душно. Медовый запах трав проникал во все поры, кружа голову и не давая надышаться вдоволь. Куда ни глянь, раскинулись сенные покосы, а следом пошли огороды и пасеки. Вот и перевоз через Оку… Вперёд!

У высокого берегового обрыва подымался шумный посад. Кругом горшки, ножи и скобы, бублики и калачи, ветчина и осетры, а сколько тканей-то! У Митьки от такого богатства глаза загорелись. Надо закупить товара впрок!

Было решено остановиться в городе на несколько дней и здесь сыграть свадьбу – лучшего места на Руси просто-напросто не найти. Влюблённые сняли дом с окнами на Оку. На следующий день Митька отрядил казака в родной Тешилов с письмами и деньгами к родным и друзьям. А сам закрылся от Янки в светлице и начал старательно раскраивать новое свадебное платье. Янка тоже не теряла времени даром: прикупила украшений и подарков для новой родни.

По приезде родни из Тешилова Митька с Янкой отпраздновали свадьбу – средства позволяли устроить трёхдневный праздник и не дрожать над каждой копейкой. Таких дивных нарядов, в какие разоделась счастливая красавица-невеста, отродясь муромские горожанки не лицезрели, и им оставалось всего-навсего цокать языками и шептать друг другу, что жених постарался и уважил невесту.

Дорогие гости, отплясывая под весёлую музыку, стёрли подошвы у ста сапог, сломали триста каблуков. А ещё разбили сто сорок четыре тарелки, девяносто чарок и шесть сковородок. Гулянье удалось на славу, ведь и я там был – корец с киселём пил, усы вытирал рушником, домой пришёл босиком.

* * *

Наконец-то гулянья закончились. Гости стали разъезжаться. У Митьки и Янки начиналась новая жизнь!

– Митя, я так счастлива, что всё у нас удалось! Я некогда даже думать об этом страшилась! – призналась Янка.

– Я тоже не чаял на подобный исход! Думал: хорошо, если тихо проживём всю жизнь, прячась от людей… – признался портной.

– Нынче я смогу разгуливать по городу, делать покупки, как простая женщина! Я ничем не хуже любой домохозяйки!

– Ура, ныне мы – рядовая семья!

– Да, я познакомлюсь с соседями, и у меня появятся по-други!

– О, только не это!

– Мы примемся болтать обо всём и даже немного посплетничаем! Держись, Тешилов!

– Янка, вообрази: весь мир распахнулся перед тобой!

Подошло время съезжать из Мурома в родной Тешилов. Разгоняя ленивых кур, повозка покатила дальше. Укатанный путь проходил через Рязань, где они заночевали, а утром Митька принёс настоятелю монастыря серебра на починку лечебницы для бедных. Казак Мишка устал скитаться с влюблёнными и запросился обратно в Нижний Новгород. Проводив восвояси казака, молодожёны продолжили путь.

Родной Тешилов встретил влюблённых нахлынувшими воспоминаниями, Митьке даже почудилось: всё происходило не по-настоящему, а в какой-то иной жизни. Ока, по-прежнему, несла свои серебряные воды к дальнему Хвалынскому морю. Где-то на дне, в глубоких омутах подводья, речные жители тоже праздновали возвращение в родные края тешиловской русалки.

Дом дождался возврата владельцев, и теперь все петли радостно скрипели перед хозяином и хозяйкой. Портной обкосил огород, натопил с дальней дороги баньку и вдоволь напарился с Янкой. А вечерком молодожёны спустились к Оке и, найдя тот самый куст черёмухи, просидели над рекой почитай до первых петухов, всё вспоминая и мысля о грядущем. Иногда что-то шумело в воде: хлопало и охало, крутилось и стонало, и волны громко струились на берег – русалочьи родичи надумали отметить свадьбу беглянки…

Прошло несколько дней. Митька обещанное зибровскому водяному исполнил и, как договаривались, оставил на берегу трёх белых лошадей. Перстень сокровенный тоже вернулся в окские воды – от греха подальше. На постоялом дворе портной сыскал служку Петра и отсыпал парню пригоршню золотых монет.

А Некрас после побега русалки так и не оправился, вскоре его хватил удар – он онемел, и через полгода купца не стало. Оставшееся наследство Янка отписала в пользу рязанского и серпуховского монастырей, на содержание лечебниц для простых людей и сирот…

Прошло несколько лет. Митька обновил дом: новая крыша из осины, печь по-богатому – с трубой, да искусные наличники с водяным – борода лопатой и русалкой с перстнем украшали окна. Янка нарожала троих сероглазых детишек и стала доброй матерью и хорошей хозяйкой: понапрасну не ругалась на домашних, а любила потчевать их вкусными блюдами, только вот из рыбы так и не обучилась ничего стряпать. Любила она в баньке подольше всех родных пополоскаться. В летнюю духоту, вдалеке от посторонних глаз, Янка и Митька плескались с детишками в родной Оке.

Память человечья недолговечна… Уже через несколько лет мало кто помнил, как на Благовещенской площади Нижнего Новгорода стоял деревянный шатёр с дивом дивным – живой русалкой. Ведь каждое лето на славной Макарьевской ярмарке каких только заморских и здешних диковин не увидишь: то смуглые индусы слона приведут, то на бородатую женщину за полкопейки предлагают поглазеть всем любопытным, или полосатого тигра покажут монголы.

Так и прожили всю жизнь весело, согласно, любовно, без ссор и обид портной Митька и тешиловская русалка Янка, ставшая женщиной. Несмотря на близкое богатство, трудились не покладая рук и детей подняли на ноги, но главное – ни о чем не тужили и никому не завидовали, а когда пришёл заветный час, то умерли в один день.

Верь – не верь, не любо – не слушай, а всё так и было, слово в слово рассказал, даже ни одного словечка не переврал. Все водяные и русалки от Каширы до Серпухова подтвердят, что именно так и было, а не верите, так у них спросите. Это у людей память беспечная и короткая, как и человечий век, а в окских глубинах продолжают жить родственники нашей Янки. Они до сих пор берегут в памяти эту историю и подтвердят каждое моё слово. Часто в тихие летние ночи они подплывают к каменистому тешиловскому берегу и, прячась в лунной дорожке, безмолвно смотрят на высокий берег, где когда-то стоял дом Митьки и Янки. Только ночное небо ведает, о ком или о чём они думают-мыслят в эти часы.

В такое время река стихает, только волны по-прежнему ласково гладят прибрежный песок и камни, поросшие зелёными скользкими водорослями, словно борода зибровского водяного. Таким чудесным ночам радуются рыбаки, ведь вся окская рыба выходит из глубин, и до утра рыбаки не сомкнут глаз, проверяя неводы и снасти.

А ещё парочки влюблённых давно облюбовали высокие берега у Тешилова. Там они проводят вечера, прячась от посторонних глаз. Парни и девчата без устали всматриваются в речную гладь и, конечно, мечтают рассмотреть среди бледных отблесков волны прекрасных окских русалок. Есть верная примета: если влюблённым посчастливится заметить русалку в свете луны, парень и девушка больше никогда не расстанутся, какие бы невзгоды в жизни их ни подстерегали. Это подтвердит вам любой на окских берегах.

Знамо дело – как привольно у нас на Оке! Особая услада для глаз и сердца: окрестности сельца Зиброво. Тут всё, что надобно твоей душеньке, – заливные луга, пологий бережок и ласковый песок. Всякого, кто плывёт по реке или спешит на удалой тройке по проезжей дороге, радуют взор приветливые домики в окружении садов, жёлтый пляж да сосновый бор.

Так вот, в давние времена около того сельца находился легендарный Сенькин брод. По нему путники переправлялись через Оку, если ехали в Москву или в Тулу, или даже в далёкий и опасный Крым. Мостов-то через большие реки в те времена отродясь не строили, и паломнику или гонцу оставалось ждать либо зимний лёд, или искать перевозчика на лодке. Потому пешеходы всякие – купцы, крестьяне, горожане – шагали под Зиброво, чтобы перебраться по броду на другой берег Оки. Да что там путники, целые армии переходили через реку, чтобы напасть на мирные города или, напротив, защитить родные рубежи.

Ещё в наших землях ославилось то сельцо благодаря речной нечисти. По преданиям, испокон веков она рядышком обитала. Так, в глубоких омутах Оки жил-поживал водяной со своим подводным народом: русалками да болотниками. Народ наш прозвал водяника просто да без затей – Зибровский дедушка.

Изредка по утрам рыбаки на берегу сталкивались с лохматым обрюзглым стариком в зеленых водорослях и с прилипшей чешуёй на лапах. Тот немедля кидался в воду, только приметив человека, оставляя после себя на мокром песке лишь грязную тину и ряску.

В отместку за беспокойство водяной шут частенько путал рыболовные снасти и сети, загонял рыбу в ямы и под коряги и даже раков отправлял вниз по течению, аж за При-луки. Пастухи частенько жаловались, что водовик, прячась в тумане, беспокоил коров на водопое, нередко выпивая молоко из нагулянного вымени. Но, бывало, разбушуется и обернётся вороным конём: сразу давай стращать табуны кобылиц. Но всё это, как ни крути – всего-навсего баловство!

Скажем так, случалось и похуже. Водяной подкрадётся под водой к переправе – хвать мужика или купца своей скользкой ручищей за ногу и давай в пучину тянуть или начнёт когтями щекотать… гляди, у пешехода душа в пятки и ушла. С испугу бедняга разойдётся блажить на всю округу. А водяной-то укроется под ивовые кусты и давай там хохотать да по воде стучать, да так громогласно: лошади на дыбы поднимаются – всадников скидывают в реку или телеги с товаром опрокидывают. Но, правда, редко такое случалось, в основном по весне. Видать, в это время и у водяного тоже кровь-то играет…

Но изредка бывало ещё сквернее – решит путник напиться или умыться в реке, только наклонится к воде, а тут как тут – водяной, хватает мёртвой хваткой за волосы, выныривает и справляется у перепуганного путника: про то, что дома в его отсутствие появилось. И любезно так изъясняется, мол, отдай мне, добрый человек, о чём не ведаешь… Бедняга трясётся, от эдакой боязни соглашается, а потом всю жизнь сокрушается, когда дитя своё отдавал-то водяному по уговору.

За нелюбовь водяного к роду человеческому да за эти проделки местные жители его побаивались, хотя встречались водяники ещё озорнее. Вот хоть возьмите тарусского – да тот вообще ни одной юбки мимо себя не пропустит, всё норовит искупать али обрызгать, а то, глядишь, если понравится девчонка, то и насмерть утопит! А если парни соберутся рыбку половить да ушицы сварить, так он, гад, все сети порвёт да запутает. Мало того, ещё набьёт полную мотню водорослями и тиной. Но о нём расскажу как-нибудь в другой раз, вот когда рак на горе свистнет…

Ну, хватит чепуху молоть, пора к делу переходить. Так вот, эту нехитрую историю про Зибровского водяного поведали мне деревенские старожилы. Приключилась она давным-давно, ещё во времена царя Ивана Грозного.

Весна в том году случилась ранняя, и снег сошёл с туманами ещё в марте, оттого, вероятно, разлив выдался слабый, так, чепуха – лишь луга едва-едва замочило. Потому, наверно, поскупились рыбари перед Зибровский дедушкой, не задобрили как следует старика. Хотя на нерест в ручьи щуки зашло видимо-невидимо: можно было по плавникам перебежать на другой берег. В редком доме в печах не томили уху или не пекли пироги с рыбой. Мало того, следом выдался дружный ход судака и голавля, плотвы и леща.

В мае отцвели черёмуха и сирень, и разнотравье начало набирать силу. Рыбари бросились к прудам за карасём. Пастухи под звуки рожков погнали деревенские стада на ярко-зелёные пастбища. Вскоре мужикам стало не до рыбалки – сеяли рожь и овёс, копали огороды.

В то утро всё было не так, как всегда: то ли водяной с утра на ерша наступил или спотыкнулся об сома, то ли ещё что стряслось с косматым. Взял, пакостник, да принялся во всё горло хохотать да охать – всю переправу напугал до слёз. Даже лошади заупрямились, встают на дыбы, в воду не идут, коровы мычат. Началась бестолковая толчея по обоим берегам.

В это время из Москвы, по государевой надобности, торопился к тульскому воеводе служивый человек – московский стрелец Фролка сын Петров. Потолкался он на берегу, осмотрелся по сторонам, видит, встала переправа – и… эх, была не была! Отчаянный парень, хвать ружьё, да как шмальнёт из пищали по прибрежным кустам, как раз где водяной над ними изгалялся. Следом за выстрелом заволокло реку едким пороховым дымом. Всё стихло. Тронулись обозы через реку.

Закашлялся водяник – прыгнул в воду, да поздно, прицепилась к нему икота путце горькой редьки. Уж он и заговор твердил: «Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого», и родня пугала его весь день – но всё без толку. Ничего не помогало от такой напасти.

А Фролка-то тем временем выбрался на тульский берег, почистил шомполом ружьё, обул жёлтые сапоги, расстегнул кафтан и побрёл как ни в чём не бывало по пыльной крымской дороге.

Как ни метался по подводью водяной, а зараза-икота не проходила. Уже и по ночам не спал, всё икал и икал. Когда замотался в конец, то надумал переговорить со служивым, глядишь, может, он подсобит, ведь клин клином вышибается! С тех пор водяник день и ночь пропадал на тульском берегу – всё караулил стрельца.

Так вот только через неделю на переправе вновь замелькал красный кафтан с малиновыми петлицами да тёмно-серая шапка с околышем – вроде Фролка в Москву обратный путь держит. Идёт, пылит – сам себе воевода, сам себе ратник. Дождался стрелец попутной крестьянской подводы и напросился за ради бога в телегу, чтобы казённые сапоги не мочить. Едет по реке, словно посуху, радуется. Развалился на душистом сене, то посвистывает, а то мурлычет себе под нос песенку о красной девице, о русой косе да красной ленте.

На середине реки, где омут начинается, из воды показалась зелёная рука и – хвать служивого за сапог, да так, что чуть не свалился Фролка с подводы. Мужик испужался и орёт на кобылу:

– Тпру, окаянная! – а сам давай креститься при виде водяного и всё твердит одно и то же. – Изыди, сатана, изыди скорее отсель…

Не растерялся стрелец, видать, парень не промах – выхватил правой рукой острую саблю, а левой – хвать водяного за склизкую бородёнку и так дерзко толкует речному супостату:

– Ты что, нечисть речная, – белены объелся! На служивого человека бросаешься, али не знаешь, что нас царь-государь охраняет! Только свистну, нагрянут десять полков стрельцов да дворян: кружками вычерпают всю речку! Тебя, гадину, с дна-то на раз-два достанем!

Тут, разумеется, самую малость приврал Фролка, но водяной струсил скорой погибели и, икая, взмолился:

– Не хотел служивый, ик-ик, тебе вреда али какого увечья причинять! Сам, ик-ик, чуть живой: не сплю уже какую ночь. Пособи мне, касатик, ик-ик, видишь, без конца икаю, вот так с тех самых пор, как ты пальнул в меня из пищали! Помоги, ик-ик, и тогда проси что хочешь: хоть целую шапку злата, ик-ик, отвалю или карманы набью драгоценными камнями, у вашего царя и то таких нету! Выбирай, ик-ик, что пожелаешь, стрелец! Ик-ик, ведь совсем не сплю, ик-ик, подсоби.

– Так вот в чем дело! Понятно, стало быть, за помощью ко мне?

– Помоги чем сможешь, касатик, – взмолился Зибровский дедушка.

– Знать, давненько икаешь?

– С той самой переправы, ик-ик, будь она неладна.

– Да, но я не травник, не знахарь… Это к царю тебе надо, к самому Ивану Васильевичу, только в Москве имеются заморские лекари и, как их там, аптекари.

– В какую-такую Москву мне плыть, ик-ик? Ты, наверно, в Сенькине бражки махнул… Разве водяного царь примет! Стрелец, ик-ик, пораскинь своими мозгами, – опять взмолился Зибровский водяной. – Может, ик-ик, подсобишь али нет?

– Да как не подсобить-то, что я, нехристь какой. Помогу, как у нас болтают: от чего приболел, тем и лечись. Только вот я думу думаю, что с тебя взять-то, с чудища речного…

– Кумекай, служивый, шибче, обыкался я… ик, ик. – Помогу, но только при одном условии…– Не томи, служивый… ик, ик.– Доставишь меня прямиком в Москву, прямо к Кремлю, где батюшка-царь Иван Васильевич. В ноги я ему поклонюсь, передам спешную грамоту и махну вечером к своей зазнобушке в Воробьёвскую слободу.– Быть может, чего попроще, ик-ик, на золотишке сойдёмся, а? Не позорь ты меня старого, удалец! – умоляет водяник. – Где это видано, ик-ик, водяник везёт человека, непорядок, прямо какой-то ералаш!Но стрелец упрямится, стоит на своём:– Не серчай, дедушка, но я от своего слова не отступлю. Сам решай: либо меня в Москву, либо дальше икать в Оку!Призадумался водяной, но делать нечего: не весь же век икать – ершей пугать. Сговорились и ударили по рукам.Взял солдатик свою нарочитую пищаль в крепкие рученьки да как пальнёт над ухом водяного. Пламя в небо – эхо по реке скользнуло – никто не догонит. Глядь, не ошибся служивый: от чего заболел – тем и излечился, прошла икота-то у Зибровского дедушки.Обрадовался водяник, но зубами скрипит: никуда не денешься – договор дороже денег, надо исполнять. Кликнул тогда он из омутов пять дюжин сомов, ну прямо точь-в-точь словно брёвна, но сусами, и собрализ них плот. Опосля всех приготовлений взошли на них водяной и Фролка и, как на тройке, пустились они по Оке-матушке в стольный град Москву.Эх, красота! Резвее вольного ветерка по воде скользил водяной с поклажей. На одном дыхании проскочили мимо Каширы да под звон колоколов прямо в Коломну. Миновали сей славный град и вскоре поворотили в Москву-реку и под хохот местных водяных и русалок по прямой до самого московского Кремля…– Что творит стрелец-то! – со смехом болтает окрестный люд.– Э-ге-гей! Посмотри, народ, на удаль молодецкую, полюбуйся на нечисть! – хихикая, кричит Фролка рыбакам и матросам. – Чай, не каждый день водяной служит за ямщика!– Фролка, ну потише, не срами старика-то, – умолял молодца Зибровский дедушка. – Я ведь не последний водяник в здешнем подводье.Но стрелец разошёлся без меры и даже не помышлял угомоняться, только шумит по всей реке, свистит молодецким посвистом. Несётся вперёд водяного возок под сенью старых ив…К вечеру дневная духота в Москве спала. Пыль осела, и прохладой потянуло с реки. Царь-батюшка выбрался из воды на мокрые доски купальни, дождавшись, когда стечёт вода, облачился в длинную рубаху и после этого перекрестился на кремлёвские купола. На небе ни облачка.«В Александровой слободе или в Вологде сейчас просто благодать – нет такой жары. Там кругом вековые леса, болота, оттуда тянет прохладой», – подумал государь, но уехать на север из столицы в то лето не имелось никакой возможности.– Эх, век никого мои глаза не зрели бы, – буркнул себе под нос царь, но, как в далёком детстве, испугался, что его подслушивают, и, усмехнувшись, посмотрел на вышивавшую супругу.Вечерело. Тонкий дым облаков потянулся с запада. Лёгкий ветерок приятно остужал ещё мокрое тело, вроде и спину прекратило ломить. Лепота! Иван Васильевич сызнова вытерся льняным рушником с кружевами и накинул на плечи кафтан из шёлка, завезённого купцами из далёкого Китая. Мимо них под парусом прошла новгородская барка – команда низко кланялась, радуясь, что лицезрела самого государя и государыню.Прошка-пострел подал сладкую снедь: пряники и коврижки, фрукты и орехи. Следом принесли сбитень и квас.Тихо. Благодать. То тут, то там расходятся на воде круги от мелькавшей на мелководье рыбы.Внизу по течению реки послышался какой-то шум, с каждой минутой нарастая. Гул приближался. Иван Васильевич обернулся: к берегу со всех сторон спешил народ, потешаясь и показывая на воду. Вскоре царь с царицей рассмотрели причину, что вызвала переполох на реке.Навстречу государю, против течения поднимая волну и – о ужас! – стоя на воде, как на земной тверди, приближался какой-то отчаянный стрелец! Царь присмотрелся – перед молодцем неведомое бородатое чудище, как заправский ямщик, управляло огромными сомами! Не каждый арабский скакун готов так лететь сломя голову!– Смотри, матушка, каков выискался храбрец, – молвил Иван Васильевич. – Честный люд смущает нечистой силой, этакий паршивец. Эх, что творит-то, а!– То ж впереди молодца, кажись, водяной, Иван Васильевич? – предположила государыня.– А кому ещё так покорна водная стихия!– Батюшка, а где он добыл водяного-то? – удивлялась царица и от страха прикрыла лицо парчовым платочком.А Фролка уже оказался пред очами государя.– Благодарствую, дедушка, за резвую дорогу! – бросил на прощание стрелец подводному знакомцу. – Прощевайте!Добрый молодец ловко спрыгнул с сомов на деревянные мостки, поправил как следует кафтан и шапку, подтянул портупею и перевязь. Пучеглазый Зибровский водяной отпустил поводья и, погружаясь в пучину, успел нашептать служивому:– Свидимся… Эх, обесчестил меня, ославил, поганец, аж на две реки, вот увидишь: поквитаюсь я с тобой…

Раз – и сгинул водяник в речной пучине, будто и не существовало его никогда наяву, а всё во сне привиделось. Стрелец не обратил внимания на злобные посулы, голова в те минуты была другим занята…– Великий государь, не вели казнить, вели слово молвить!– Говори, стрелец.– Я стрелец Фролка сын Петров! Отрядил меня думный дьяк Ржевский с царским посланием к тульскому воеводе…Доложил Фролка чин по чину, ещё раз поклонился до земли государю и отдал в царские руки письмо воеводы. Царь прежде ревизовал печать, опосля пробежал глазами по строчкам и отдал свиток подбежавшему в бархатном кафтане телохранителю – рынде. Ещё разок бросил Иван Васильевич взор на молодца, словно размышляя: казнить или миловать, али наградить за смекалку…– Поведай – ка, отрок, как было дело с водяной нечистью – то? – строго спросил царь, и даже царица отложила вышивку и заёрзала на мягких подушках. Рынды с топориками подошли поближе и застыли прямо за государем.Заикаясь от волнения, Фролка поведал царю и царице приключившуюся с ним по дороге историю. Государь выслушал, не промолвив ни слова, ну а после похвалил стрельца за храбрость и, главное, за находчивость. Однако по-отечески и побранил:– Пошто поганой нечестью смущал народ московский! То великий грех!– Помилуй, царь-батюшка, – просил Фролка. – Скажу как есть – совсем не подумал я об этом.– Когда ж тебе было думать, коль все мысли о девке!Царь угомонился и на прощание одарил стрельца за верную службу золотым рублём да отпустил к невесте. Тут хватилась государыня:– Погоди, погоди, стрелец! Небось, изголодался? – спросила царица. – На вот, перекуси, поди, мать все глаза выплакала, пока ты скитался.– Благодарствую, матушка-царица, у меня во рту почитай не было маковой росинки аж с самого Венёва!– Вдалеке Венёв, да Белёв далече! – пошутил Иван Васильевич.Государыня повелела прислуге собрать Фролке свежих кулебяк и расстегаев, а его невесте из царских кладовых пожаловала платок, расшитый неведомыми на Руси жар-птицами.– Жениться тебе надо, молодец, – на прощание строго молвил государь, отпуская стрельца восвояси. – Да сходи к игумену в Симонов монастырь, покайся! Запомни, знакомство с нечистой силой до добра не доведёт!Фролка до самой земли поклонился царю и царице и, пожелав доброго здоровья и долгие лета, отправился восвояси. Как мечталось, поспел до темноты в Воробьёву слободу, к своей милашке…

Миновало два года, всего-то пару раз отцвели мать-и-мачеха и черёмуха в овражке за стрелецкой слободой. А Фролка исполнил почти все царские наказы и с благословения родителей заслал сватов к Марусе. Всё прошло ладно, и осенью сыграли свадьбу, на которой гуляла почитай вся Воробьёвская слобода. На царский рубль и жалованье, да ещё считай и Машино приданное молодожёны срубили дом и обустроили усадьбу. Вроде всё поспел, голубчик, да вот только до монастыря так не добрался… Как установлено отцами нашими и дедами, через девять месяцев народился у Фролки и Маруси сын, нарекли в честь царя – Иваном. Только некогда молодым забавляться. По весне Фролка с полком отправился под Серпухов караулить орды крымского хана, а все немалые заботы по дому и хозяйству переложил на плечи Маруси. Весь день жёнушка не присядет, не приляжет – то ребёночка надо покормить, то прибраться, то взглянуть, как в лавке идёт торговля, не ворует ли приказчик…Вот так, быстрым стрижом пролетел весь день – то молоко убежало, то ворона цыплят поклевала, Маруся прямо с ног сбилась в домашних хлопотах. Только к вечеру выбралась она к Москве-реке, пришла на мостки бельё постирать-пополоскать. Прихватила с собой малыша, с нянькой не оставила и свекрови не отнесла, а на бережке старый кафтан постелила и на него посадила Ванечку, а в ручки сунула глиняную птичку-свистульку Да недолго на солнышке дитё тешилось.Нежданно-негаданно набежала волна белой лошадкой на берег, прямо к мальчишке. Глядите, люди честные, – в ней-то оказался сам зибровский водяной. Хвать ребёнка скользкими руками, и тотчас сгинули в реке. Заголосила мать и бросилась с мостков прямо в воду, да где там, разве схватишь нечистого, коль за рыбёху сам водяной.Прибежала вся в слезах Маруся домой и рассказала о случившемся на Москве-реке. Схватились за головы две стрелецкие семьи и айда на берег, да поиски ничего не принесли. Тогда с печальным известием послали отрока к Фролке – поведать, что стряслось.Только на следующий день в военный стан подле Высоцкого монастыря принесли весть стрельцу о пропаже первенца. Побелел как полотно Фролка, всё сразу припомнил – и последние слова водяного, и царское веление, вздохнул – и бегом к стрелецкому голове:– Боярин, дозвольте мне отлучку из полка, надобно сыскать моего пропавшего сына!– Слыхал, слыхал, Фролка, о твоём горе… Ступай, с кем не случается! Нужна будет подмога, то дай мне только знать.Прибёг Фролка к Высоцкому монастырю. Постучал в ворота. Отвели его послушники в тёмную келью к настоятелю. Во всём покаялся стрелец. Однако долго хранил молчание старец, перебирая чётки и молясь на тусклые образа. Наконец игумен поднял голову и начал своё повествование:– Давным-давно, ещё отроком, до поступления в монастырь, я был простым рыбаком на Оке, пока не оказался в нашей обители. Оттого ведаю об ужасных проделках водяных. Не стану смущать тебя разными историями, слаб ты ещё в вере, но видится мне, предстоит тебе пройти суровое испытание, и если ты его с честью выдержишь, то спасёшь своего сына, если нет, то он навсегда останется в подводье у водяного. Я со всей нашей братией и прихожанами помолюсь за тебя и за Ваню, но времени у тебя осталось только четыре дня, поспешай. Инок Афанасий выведет тебя на дорогу, ведущую в сельцо Зиброво, поторапливайся, да поможет тебе Бог!Старец умолк, перекрестился на образа и глянул прямо в глаза Фролке:– Самое важное: ты должен уяснить, что ты сам навлёк на сына смертельную опасность, заигрывая с подводным обитателем! Непросто избавиться от искушения, вот ты и не сумел…– Понимаю и раскаиваюсь в тяжких грехах моих.– К этому разговору мы ещё вернёмся после твоего возврата. Важно, дабы ты цел остался. Ну а если сложишь буйную голову, то на том свете сполна расплатишься за свои прегрешения.Огонь свечи затрепетал, и даже еле-еле заметная красная точка в лампадке у образов померкла на минуту. Игумен смахнул нагар с фитиля, и яркий свет озарил келью. Всего-навсего в углах, под низкими сводами, ещё осталась тьма, но на душе у стрельца стало спокойнее.– Отец-настоятель, благословите, – попросил Фролка.– Благословляю.Как ошпаренный Фролка вылетел за монастырские ворота. Молодой инок повёл стрельца огородами за село и указал на дорогу, ведущую в глухой сосновый бор:– Иди прямо на восход, в сторону не сворачивай. Но учти, дорога опасная, да ты и сам знаешь про лихих людей…– А далеко до Сенькиного брода? – спросил стрелец.– Да почитай вёрст под тридцать, не меньше. Да кто считал версты на наших дорогах? Может, за день с божьей-то помощью и доберёшься.– Думаю, сумею. Я с малолетства на ногу лёгкий, не зря меня везде посылали с царскими указами.– С таким оружием не пропадёшь, но не забудь главное – молитву.– Как без неё, ведь иду сына вызволять из беды!– Молитвой дух укрепляй!– Спаси Бог, отец Афанасий, за помощь! – простился стрелец.– Прощай, Фролка!Отправился Фролка по указанной дороге. Вскоре сосны сомкнули над ним зелёный полог. Шагает, песок под ногами скрипит. Тихо, деревья не шумят, словно не хотят мешать горю человечьему, только птицы песни щебечут печальные. Дорога легка, коль под ногами трава-мурава. Да одна напасть – вскоре стемнело, а впереди ни одного огонька. Но разве ночёвка в лесу устрашит удалого стрельца?Шагал-ступал Фролка и, когда звезды густо рассыпались по небосклону, приметил место для ночлега, поблизости от дороги на полянке среди можжевельника. Под развесистой ёлкой на мягкие иголки расстелил стрелец кафтан. В руки взял бердыш, ведь с большим топором и спится слаще, ещё сбоку положил верную подругу – саблю, а на приклад пищали голову приклонил. Не разжигая костра, всухомятку, отведал сухарей и вскорости уснул.Проснулся Фролка посреди ночи – продрог от сильного ветра, ровно зуб на зуб не попадает. Натянул он шапку до бровей, накрылся кафтаном и опять задремал. Но, видать, не судьба стрельцу в ту ночь выспаться.Грянул далёкий гром, и тяжёлые капли дождя ударили по земле. Над головой заскрипела старая ель, следом ходуном заходила земля. Вскорости дерево стало заваливаться набок. Как щупальца диковинного зверя, из почвы полезли корни…Спросонья Фролка откатился в сторону, оторопев от грохота и тряски. Придя в себя, он заглянул в образовавшуюся яму: в том месте, где только что росла ель, в кромешной тьме мерцал малиновый свет. Стрелец оцепенел с перепугу, и тут ещё донёсся непонятный стук из-под земли. Фролка зажмурился и подумал: «Будь что будет, небось, новая напасть от водяного».Буря тем временем не прекращалась, лес шумел на все голоса – скрипел и ухал, ветер выл в кронах деревьев, ломая ветки. Сквозь шум из ямы послышался скрип, а после громкий треск. Фролка открыл глаза и присмотрелся – песок осыпался куда-то в глубь земли, затягиваясь в воронку…Вскоре в земле образовалась немалая прореха, оттуда пахнуло сыростью и затхлостью. Неожиданно малиновое свечение исчезло. Но в свете звёзд стрелец рассмотрел торчащий из земли диковинный рог… Фролка в отчаянии ухватил его как саблю и со всей силы потянул на себя… Следом из земли показалась голова то ли коня, то ли быка. У Фролки перехватило дух, и думать об отступлении стало поздно. Из ноздрей неведомого чудища во все стороны посыпались искры! Посветлело, как днём, но от того стало ещё ужаснее…Отпустив рог и чуть-чуть придя в себя от увиденного, Фролка вытащил саблю и бердыш, прижал к себе… Так, на всякий случай. Но диво дивное наконец-то вышло полностью из земли. Присмотрелся стрелец, да это ж Индрик-зверь, то бишь единорог. У царя-батюшки так самая большая пушка называлась, а на ней искусно отлито подобное чудище, с рогом на лбу. И вот теперь оно стоит перед стрельцом – чёрное как ночь, бьёт копытом – аж искры летят в разные стороны, густая грива опустилась до самой земли. Вот чудо так чудо!– Вот кого узреть пришлось, – молвит Фролка. – Сам Индрик-зверь!– Не понапрасну я здесь очутился, – человеческим голосом откликается единорог. – Пойдём со мной, ратник!– Не могу я свернуть избранной дороги, сына мне надо спасти: отбить у Зибровского водяного.– Ведаю я про твою напасть, потому и стою на этом месте. Нам пора, собирайся, поскачем к водянику.Единорог опустился на колени и рогом указал на свою спину.– Стало быть, ты со мной, – звонко крикнул стрелец и ловко оказался на холке Индрика. – Теперь точно не пропадём! Ну, водяной, подожди!– Держись покрепче и под ноги лучше не глазей!Единорог прямо с места пустился в галоп, да как! В два скачка он очутился выше сосен. Копыта диковинного создания не касались верхушек деревьев, а отталкивались прямо от воздуха. На высоте ветер хлестал в лицо, по щекам стрельца лились то ли капли дождя, то ли слезы. Горизонт ровно чернел перед путниками, лишь изредка вспыхивая зарницами. Справа от них блестела Ока, а слева – вековой лес с редкими пустошами и полянами. Времени до рассвета, казалось, была целая жизнь.В небе Фролка думал только об одном – о маленьком и беззащитном создании – сыне Ваньке. Как ему плохо где-то там, в мерзком подводье, и что он – отец маленького ребёнка – сам повинен в выпавших на долю младенца мучениях. Фролка поднял голову под купол неба, над ним изливался Млечный Путь, слезы высохли на ветру, и сердце молодца вздрогнуло от явленного благолепия…Всего-то за несколько шальных минут очутился Фролка у знакомой переправы, вот так летел единорог! В два скока он спустился с небес, и стрелец расслышал, как под копытами заскрипел прибрежный песок.Они огляделись. Лес освещался бледным светом всходившей луны. В темноте жутковато журчала река. Дождь и ветер стихли.– Дедушка водяной, выходи, разговор есть! – резко, со всей мочи крикнул Фролка.Но тихо на реке. Глядят по сторонам, но не видно водяного.– Повремени, стрелец, придёт пора, он покажется! Держись лучше, а то шею сломаешь!Фролка до боли в пальцах вцепился в гриву. Индрик на сей раз не стал подниматься в небо, а молнией метнулся прямо к реке. Копытами он ударил по воде, брызгая во все стороны. Но это было всего-навсего начало: вскоре от подобной скачки на реке разыгралась грозная буря – поднялись и во все стороны побежали волны, множество водоворотов оставалось после них, а капли веером летели до облаков. Там, где проскакал единорог, появлись острова иль мели, где прыгал – омут или перекат.Узрели стрелец и единорог, как по лунной дорожке наперерез волнам плывёт сучковатый ствол. Молвит тогда Индрик:– Теперь, Фролка, твоё время пришло: рази огнём бревно!Засмеялся молодец, снял пищаль с плеча, пороху на полку насыпал, взвёл курок – ба-аа-баах! Пуля угодила куда надо, закрутилось бревно, как живое, завизжало и тотчас исчезло, будто и вовсе не было!Дальше глядят – мечется по отмели огромный сом, ищет выход на большую воду. Вновь молвит единорог:– Фролка, опять твоё время пришло: режь-коли ту рыбину!Послушался молодец, выхватил из-за спины бердыш и давай колоть: раз-два, раз-два, раз-два. Закрутился в воде, завизжал сом и вдруг разом пропал, как будто и не было!После послышался топот копыт. И вот на берегу явилась взору кобыла. Опять молвит единорог:– Вновь, Фролка, твоё время наступило, доставай саблю: бей, не жалей лошадь!– Запорю! – громко вскрикнул наездник и поднялся во весь рост.Дальше, кусая губы, молодец-стрелец вырвал из ножен остру сабельку… Индрик скакнул и настиг брыкающуюся кобылу. Фролка, отплёвываясь солёной кровью из прокусанной губы, принялся плашмя нахлёстывать врага. Закрутилась, завизжала лощадь и сгинула среди пучков прошлогоднего конского щавеля!– Молодец, Фролка! То было не бревно, не сом и не лошадь, то были личины хитрого водяного! Думаю, досталось ему на орехи.Единорог вновь метнулся к реке. Его копыта снова подняли до небес столбы брызг. Фролке даже почудилось, что капли воды улетают на небо и не возвращаются, а там оседают среди звезд. Безудержные прыжки Индрика дали о себе знать: то тут, то там стали всплывать стаи лещей, судаков и плотвы, среди грязной пены они беспомощно раскрывали рты, ловя воздух. Усатые морды сомов и налимов тысячами тыкались в чёрные берега, словно слепые котята в кошку. Стрелец догадался – речная живность гибнет под ударами единорога…Вскоре детский крик с московского берега прорвал ночную пелену. Единорог одним прыжком с тульского брега оказался возле младенца. Замерев, Фролка рухнул наземь около неясного белого пятна! Словно деревянными руками схватил малютку и давай целовать и ласкать, а единорог неожиданно приказывает:– Разжигай, Фролка, огонь!– Ты что задумал, окаянный? – переспросил счастливый отец.– Ослушаешься – убью тебя и его! – грозно ответил Индрик-зверь.– Погоди, я всё исполню.Стрелец достал огниво, подпалил фитиль. А единорог дальше повелевает:– Давай, прижигай младенца!– Ты сдурел, Индрик, как я могу жечь родную кровиночку?– То не твой сын, то сам сын поганого водяного!Закрыл глаза Фролка и ярким угольком по ручке вскользь ведёт… Завертелся, завизжал у него на коленках младенец и сгинул, будто и не существовал, а пьяному сон пригрезился!Стрелец от горя повалился в камни. В нос ударил резкий запах ряски и болота.– Ваня… Ванечка, где же ты… сынок, – запричитал Фролка.– Дожидайся меня здесь! – гаркнул Индрик и вновь обрушился на реку, поднимая волну и завесу из брызг.И тут на северо-востоке вспыхнули зарницы, а вскоре над лесом бабахнул гром. От неожиданности Фролка пригнул голову и перекрестился. Пошёл проливной дождь, и крупные капли побежали по лицу и за пазуху. Стрелец стал приходить в себя. Вдруг кто-то рядом заговорил:– Прошу, не губите!Фролка поднял голову, он признал голос водяного. Вскоре перед глазами замаячил сам Зибровский водяной. Он еле-еле держался на ногах, хромал, а на руках, среди запутанных волос водяника покоился Ванечка. Ночные мотыльки трепетно кружили вокруг лохматой головы водяника. Стрелец подбежал и выхватил посапывавшего сына из склизких рук, прижал к себе и рухнул на колени. Приложив ухо к груди малыша, отец услышал, как бьётся маленькое сердечко.– Вроде жив, – отрешённо сказал Фролка, повернувшись к единорогу, чья голова оказалась совсем рядом, и почувствовал тёплое дыхание. – И спит.– Утро вечера мудренее, проспит до обеда, – пообещал сказочный зверь.Рядом водяной застыл с поникшей головой, как прошлогодний сноп сена. Рог Индрика смотрел в сторону бледнеющей луны, а спокойные глаза мерцали красным светом.

– К людям бы отвезти малютку, – сказал Фролка.

– Поспеем.

Светало. Одеяло из плотных облаков заволокло всё небо, оставив свободным только краешек на самом горизонте. На востоке робко проклюнулись первые солнечные лучи. Порубежные облака испачкались в бледно-розовый цвет, и на земле с каждым мгновением света и радости становилось всё более и более.

Индрик ударил копытом по земле – рассыпался сноп красно-жёлтых искр, водяной встал на колени, а после ничком бухнулся в песок, прикрывая перепончатыми пальцами лохматую голову – Поднимайся и слушай: никто не властен нарушать установленный рубеж между нашим миром и миром людей без боли и мучений. Ты первым сделал шаг из своего предела и в отместку за это наказан. Но это далеко не всё. Придёт время, и ты ещё послужишь человеку, – приговорил Зибровского водяного единорог. – Ох-хо-хо, – печально простонал водяной и в ту же секунду десятки дрожащих голосов русалок, водяных девок и болотников эхом застонали в реке, в ближних старицах и прудах.– Убирайся, водяник, и не забывай – это мой край!Водяной обмяк, плечи совсем опустились, и вскоре он словно растворился в молочном тумане. Река стихла и безмолвно несла свои воды в неведомые и далёкие края. Тут в деревне запели петухи, и Фролка обрадовался – наконец-то подоспело утро.Единорог принял счастливого отца и поскакал прямо над рекой в сторону Серпухова. Перед глазами замелькали кусты, деревья, лодки с пробудившимися в столь ранний час рыбаками.Фролка прижал сына к себе, укрыв кафтаном от ветра и дождя. Ему ещё до конца не верилось, что всё закончилось благополучно. Но внутри него просыпалось чувство радости и удовлетворения.Неторопливый полет Индрика над Окой вызвал нешуточный переполох среди людей.– Глядите, пацаны, что за диковина? – кричали безусые юнцы, кинув на песок нераспутанные бредни. – Вот так чудо!Н ам точно никто не поверит, – вторили им другие.– Индрик вернулся… Касатик воротился домой, – отложив крючки и сети, шептали рыбаки. – Давным-давно его не было в родных краях, совсем позабыл свою отчину!Вскоре единорог спустился на землю, прямо на полянку между вековыми соснами. Рассвело. Стрелец осторожно, чтобы не разбудить сына, опустился на землю. Укутав ребёнка и положив среди папоротника, он подошёл к единорогу проститься.Индрик три раза ударил копытом о землю, и в ту же секунду с журчанием на поверхность хлынули серебряные потоки. Зверь напился ледяной воды и подступил к оторопевшему стрельцу.– Дальше мне пути нет, там начинается ваш мир, потому оставляю вас в тихом и укромном месте, – с грустью проговорил единорог и добавил: – Не настало ещё время мне показываться людям. Довольно того, что ты ведаешь о моём существовании. Прощай, Фролка, пусть будет здоров и везуч твой малыш. Я навсегда запомню прошедшую ночь!– Я тоже в жизни не позабуду Сенькин брод! Но скажи, чем мне отблагодарить тебя за помощь?– Будь ладным человеком, обходи нечисть за версту, и этого довольно… – промолвил на прощание Индрик.Заблестев рубиновыми глазами, он склонил голову и коснулся прохладным рогом Фролки и потом спящего Ваньки. Прямо на глазах, белея от кончика рога до хвоста, единорог неукротимо скаканул в утренний туман, волочившийся со стороны Речмы, и со стремительностью молнии затерялся среди маковок столетних сосен…Обессиленный стрелец рухнул в мокрый папоротник и, поправив кафтан у сладко посапывавшего сына, забылся. Во сне он вновь узрел дивного единорога. Они куда-то мчались сломя голову прямо по косогорам, среди зарослей иван-чая, падали и снова вставали…Фролка с сыном заночевали в ложбине на краю соснового бора. Стрелец пробудился в полдень от духоты и мух. Пахло земляникой и хвоей. Рядом, среди следов от копыт Индрика, ласково журчал родник. «Вчера не было источника, отколь он взялся? Неужто единорог добыл воду? Ну да ладно, не моё это дело», – смущённо подумал стрелец.Стараясь не разбудить малыша, он ополоснулся и, набрав в бутыль прохладной влаги, отправился в сторону посада. Вскоре дитя проснулось. Большие голубые глаза внимательно посмотрели на отца, словно что-то припоминая. «Родил я тебя на мучения, Ванька», – подумал стрелец.Фролка присел под куст бузины и, нажевав сухарей, накормил малыша и скорее дальше в путь. Вдвоём дорога веселей, тем паче, если она ведёт домой! А как же – верста за верстой остаётся за спиной, а они водички попьют и далее идут.Вокруг них раскинулся безжалостный и малопонятный мир. Но Фролка ясно осознавал – он держит в руках самое дорогое, что когда-то у него было или будет. Всё получилось: он сохранил своего сына, и вроде все напасти наконец-то отступили. Никто и ничто не могло омрачить радостных минут, можно дышать во всю грудь и спокойно смотреть в глаза людям. Да, теперь никого не страшился стрелец: ни жестоких опричников, ни крымской орды и ни ливонских солдат – ни пуль, ни сабель и ни плёток.Наконец-то показалось монастырское сельцо Заборье. Стрелец постучался в первый попавшийся дом и попросил продать для Ванюшки хлеба и какой-нибудь одёжи. Их приняли гостеприимные хозяева, отыскалось молоко и обещали поискать наряды для малыша.Фролка решил переночевать у крестьян – следовало привести себя в порядок после ночного сражения и отыскать Ваньке хоть какую-нибудь одёжу. Всё благополучно нашлось у хозяев и соседей: рубашка, штанишки, шапочка. А к вечеру натопили баню для путников. Стрелец отмыл сына от ряски и тины и сам хорошенько пропарился перед долгой дорогой в Москву.С утра выдалась попутная оказия до Серпухова. А с городского торжища с купеческим обозом Фролка с сыном выбыли в Москву. Незаметно пролетели два дня в дороге.Вот наконец-то подъезжает он домой, к жене, к родному отцу и матери.Фролка идёт, весёлые песни поёт да на дуде-жалейке играет. А Ванька улыбается и смеётся, словно ничего с ним страшного и не приключалось. Из всех домов на улице соседи высыпали посмотреть на удалого стрельца, спасшего своего мальца…Но некогда Фролке мять домашние перины – пора и честь знать. Оставив Ваньку родне, стрелец вскорости воротился в полк.Приметив в лагере Фролку, боярин расспросил стрельца. Бранить не стал, а наоборот, похвалил за смелость и смекалку и произвёл его в десятники с пущим жалованьем. Служи, молодец, да не горюй!А в воскресенье отправился Фролка в Высоцкий монастырь. Обрадовалась братия чудесному избавлению ребёночка от мучений у водяного. Сам игумен отслужил благодарственный молебен Богоматери.По осени стрелецкие полки отбыли в Москву до следующего лета. Так и шла служба год за годом, беспокойные времена переживала страна. Спустя несколько лет Фролка за храбрость при осаде Ревеля был поставлен сотником в родном полку.А под сельцом Зибровом да на Сенькином броде с тех пор воцарились тишь да благодать. Вот так раз и навсегда отвадили водяного озорничать и беспокоить проезжих.

Мудрые люди свидетельствуют – в старину такие удальцы рождались, а нам от них только сказочки остались. Так вот, в те давние времена правил на наших землях былинный князь Всеслав. Недруги обходили стороной его владения, где надолго воцарились тишь да благодать. Появлялись новые города, распахивались пустоши, строились мосты. Крестьянин трудился на земле, кузнец ковал серпы и мечи, а пастух пас стадо.

Задумал как-то князь Всеслав поразвлечься, силу и ловкость испытать – в лесах и полях поохотиться на медведей и волков. Охота у него была знатная – не только собаки да ястребы с соколами и орлами, но и волки с лисами и всякое зверье. Даже вольные птицы ему дань приносили: в чём искусны и богаты, тем ему и служили. Так, лисица – хитростью, заяц – прыткостью, орёл – крылом, а ворон – клювом.

На прощание молодая княгиня ждать обещала да в губы князя Всеслава целовала. Была она пригожа: черноброва, а кожа белее снега. Но уж очень горда и спесива – с простыми людьми не говорила, только с боярами изредка лишь словом перемолвится. После отъезда мужа княгиня затворилась во дворце и никого к себе не подпускала.

День нет князя в столице, неделю, потом другую. А к княгине-красавице в каменные палаты повадился летать Змей Змеевич. Бывало, посереет небо, дождь дождит – несётся по небу огненный змей светящимся клубком, рассыпаясь искрами, а на земле раз – и обернётся молодым молодцем, удалым удальцом и всё ходит кругами вокруг княгини, ласковым голосом щебечет, подарочки ей дарит, то засмеётся, а то слезу смахнёт кружевным платочком. Ей бы в светёлке затвориться с подругами да весточку князю отправить с быстрым гонцом, глядишь, и отстал бы ухажёр. Да нет… Дрогнуло сердечко княжеской жены, так сладко закружилась голова…

Пошли у княгини шальные деньки. Вскоре мало им стало тайных встреч. Сговорились они погубить князя Все-слава. Да только в бою честном не одолеть Змею Змеевичу удалого витязя с его Верною Охотою, как ни сражайся. Значит, остались у змея в запасе только хитрость и обман…

Так вот, когда наконец возвратился Всеслав во дворец из дремучих лесов да полей, жена прикинулась больной. Лежит, не встаёт, только пустую воду пьёт. Тогда созвал князь лекарей в палаты и давай выведывать, чем княгиню лечить. Но знахари только руками разводят, мол, княже, не ведаем такой болезни.

Вечером красавица закрыла ясные глазки и тихонько говорит мужу, как Змей Змеевич надоумил:

– Милый, я больна! Ничто не спасёт меня, кроме волчьего молока. Надо мне им умыться, чтобы скорее оздоровиться.

– Не грусти, я скоро буду, молока того добуду.

Так ответил князь и поспешил собираться в дорогу. Да тут старушка-мать, упала на колени и умоляет сына:

– Не езди никуда, сынок! Обманывает тебя супруга! Где это видано – лечиться молоком волчицы? Вызови лекаря из-за границы!

Ничего не ответил князь, только молча вышел из палат и отправился за волчьим молоком, чтобы спасти ненаглядную жену, а с ним его Верная Охота. Эх, нарушил Всеслав не только волю родной матери, но и свой же указ не травить зверя летом, когда птенцы и зверята подрастают.

Не ест и не спит князь, по лесам и полям весь день рыщет. Наконец-то попалась охотникам в самой глуши волчица, как увидела Всеслава, жалобно взмолилась:

– Княже, не губи, к милым деткам отпусти!

– Давай своего молока! – говорит князь.

Тотчас она дала ему молока и в благодарность ещё волчонка подарила. Отправился обратно Всеслав, спешит к жене, а та все дни и ноченьки только и мечтала, что муж сгинет среди болот. А он назад вернулся, да ещё и с молоком волчицы. Пришлось княгине умыться и вновь притворно супружескую любовь изображать.

Прошло немного дней, княгиня опять как будто захворала и шепчет мужу:

– Дорогой, я больна! Меня спасёт лишь молоко медведицы! Достань, прошу тебя, любимый!

– Не грусти, я скоро буду, молока ещё добуду.

Так жену заверил князь и поспешил собираться в дорогу. Да тут старушка-мать со всей родней встали на колени и умоляют Всеслава:

– Останься дома, княже. Дурит тебя супруга, вокруг пальца водит, гибели твоей желает! Где это слыхано – лечиться молоком дикой медведицы? Выпиши дюжину лекарей из-за границы!

Ничего не ответил родным князь, только вздохнул и молча вышел из горницы. Вскоре Всеслав со своей Верной Охотой отправился искать медведицу. Через несколько дней в глухой чаще лесной окружили зверя. Почуяла медведица беду, в ноги князю повалилась, слёзно взмолилась:

– Помилуй не меня, а моих деток, что прикажешь – всё исполню!

– Хорошо, давай своего молока! – говорит Всеслав.

Вскорости дала медведица князю молока да ещё медвежонка подарила. Поспешил князь во дворец, отдал супруге медвежье молоко. Сверкнула княгиня злыми глаза, но делать нечего – умылась молоком. Пришлось сделаться притворно ласковой и весёлой, но ненадолго. Спустя несколько деньков вновь занедужила красавица и просит князя:

– Любимый, я больна! Сослужи мне службу, принеси мне львиного молока – и я не стану больше хворать, буду песни весёлые распевать и тебя все дни напролёт забавлять!

– Не грусти, я скоро буду, молока ещё добуду.

Так жену заверил князь и отправился собираться в дальний путь. Но тут старушка-мать со всей родней, боярами, купцами, горожанами и крестьянами вот что удумали: прямо на площади грохнулись на колени перед князем и давай слезно умолять:

– Княже Всеслав, останься дома. Не верь супруге, смерть твою она спит и видит! Где это видано и слыхано – лечиться молоком львицы? Выпиши самых лучших лекарей из-за границы!

Ничего не ответил князь, сильно нахмурился, опустил голову и молчком обратно во дворец. Так захотелось Всеславу увидеть жену здоровой и весёлой, что покинул родной терем через задние ворота и скорей отправился разыскивать заморскую львицу. Прихватил он в дальнюю дорогу свою Верную Охоту.

Много дней они скакали на юг. Ночевали в дикой степи, вплавь переправлялись через реки. Наконец взору князя открылось безбрежное синее море. В городе наняли корабль и отправились в заморскую страну. В пути изрядно штормило, судно крутило и качало, насилу путники дождались, когда под ногами окажется земная твердь.

Вот показался маяк, а следом портовый город. Вступил князь на чужой берег – волки, медведи рассыпались по горам, по долам, а ястребы и соколы поднялись к небесам, разлетелись по лесам да по кустам. Перепугалось здешнее зверьё, кинулось кто куда.

Вскоре могучая львица смиренно припала к ногам князя Всеслава.

– Проси что хочешь, князь! Только детишек моих не тронь! – взмолилась львица.

– Хорошо, давай мне своего молока!

Налила львица Всеславу молока и ещё подарила маленького львёнка. Поскакал витязь к кораблю, и, подняв навстречу ветру паруса, устремились они к родным берегам.

Вот так князь вновь принёс княгине заморского молока, теперь от львицы. Капризная красавица поздоровела, повеселела, а князя Всеслава, по наущению Змея Змеевича, вновь просит да умоляет, слезами сверкает:

– Мой любимый! Теперь я здорова и весела, а ещё я красивей бы стала, если б ты потрудился достать мне золотой пыли: лежит она далеко на чужбине, за двенадцатью горами и долинами, за девятью дверями и замками, на самом верху башни царя Змиулана. Тогда бы я тебе родила наследника, такого же отважного и сильного, как ты, мой милый!

– Не плачь, я скоро буду, золотой пыли я добуду.

Обрадовался князь последнему испытанию – видать, такова его тяжкая доля! «Рискну в последний раз, и заживём мы счастливо дружной семьёй», – подумал князь Всеслав. Быстро в путь снарядился – обнял жену, а к матери, родным и друзьям даже не заглянул, покинул дворец через подземный ход, словно от врагов прятался. Оседлал за городом коня и давай пылить до небес, а за ним увязалась Верная Охота, да вот только один чёрный ворон припозднился: мертвечину клевал и потому остался.

Не успел стихнуть топот копыт княжеского коня, как уже гром загремел – то Змей Змеевич по небу летит, к неверной княгине спешит. Облака разгоняет и искры в стороны пускает.

Преодолел двенадцать гор и перевалов князь Всеслав и пришёл с Верною Охотою к башне самого Змиулана, царя и повелителя всех змей на земле.

Постучал дятел в дверь – глядь, а кованые замки сами размыкаются, двери железные отворяются. Удивился чуду князь Всеслав и вошёл с друзьями в башню. Дивятся они лавкам и столам из малахита и змеевика, золотой и серебряной посуде сплошь в рубинах и яхонтах, расписанным стенам и потолкам.

– Рты зря не разевай! – кричит князь. – Давай успевай!

Без труда набрали они золотой пыли на самом верху башни. Вышел наружу князь – за его спиной поднялись шум и суета, то одним махом двери закрываются и замки сами собой запираются. Глядит: Верная Охота вся осталась в заколдованной башне змеиного царя. Вот какую хитрую ловушку приготовил Змей Змеевич со своей роднёй князю Всеславу и его Охоте! Разлучили-таки витязя с верными друзьями!

Но никто не сдаётся: рвётся наружу Верная Охота – ревёт, скулит, дерётся, кто зубами, кто когтями ломают крепкие двери и замки. Выхватил князь свой острый меч и давай дверь рубить, но ей хоть бы что. Тогда стал он замок молотить, да клинок изломался. Постоял-постоял, подождал-подождал князь Всеслав и с горем в сердце отправился в обратный путь один-одинёшенек.

С трудом преодолел витязь двенадцать гор и долин. В оборванной одежде, охваченный грустью по Верной Охоте, которая нещадно давила на грудь, подходит Всеслав к родному городу. Глядит по сторонам и диву даётся: в столице чужие солдаты хозяйничают. Его верная дружина и вся родня по темницам распихана, закована в железные кандалы. Даже родная мать в светёлке закрыта, а у ворот стража с саблями наголо.

А что же во дворце творится? Неузнанным из-за лохмотьев спешит он к высокому терему… А там любимая жёнушка суетится, весела и молода: ну кровь с молоком, на стол накрывает – кушанья подаёт и вина разливает. Во дворе Змей Змеевич хозяйничает! Признал его князь по хвосту, торчащему из-под одежды. От горькой обиды подступили слёзы, тогда выхватил Всеслав свой меч, да он же сломан! Крикнул тогда ненаглядной жене:

– Милая жёнушка, неси скорее мой верный меч из опочивальни!

– На кой ляд мне такой супруг! – отвечает неверная жена. – А твой меч заговорённый давно у моего любимого Змея Змеевича служит вместо кочерги!

Вскрылся наконец-то обман и надувательство. Князя Всеслава обвели вокруг пальца коварная княгиня и Змей Змеевич. Так ему стало от этого горько, всё потерял он – мать, родных и друзей, княжество и свою Верную Охоту. Руки у Всеслава опустились, словно плети висят.

А Змей Змеевич этого только и дожидался и так любезно молвит князю:

– Здорово, князь Всеслав! Наверно, отродясь не думал, не гадал, что в собственном доме в полон угодишь, а всё хлопотами той ненаглядной красы, которую пригрел на своей груди? Да, видно, придётся тебе испить горькую чашу позора и унижений! Но я не желаю марать руки об тебя! Возьми мой подарочек – на шейку шёлковая петля! А вздумаешь упрямиться – мои змейки тебя на части разорвут и всю родню твою и дружину верную!

– Погоди, змей! Да, твоя взяла, я в полной твоей воле! Только прошу, не губи мать и родных, дружину и Верную Охоту! Позволь мне перед смертью спеть всего-то три старые песни, что пели за свадебным столом.

– Ладно, пой, есть такой обычай – пусть исполнится последнее твоё желание, – отвечает Змей Змеевич, а сам уже примеряет корону княжескую.

Запел Всеслав первую песню – даже подлая змеюка заслушалась. А верный ворон каркает на ухо своему князю:

– Пой, пой, князь Всеслав! Твоя Охота уже три двери прогрызла!

Спел другую песню – Змей Змеевич прослезился. А верный ворон опять каркает, пусть даже стража отгоняет его:

– Пой, князь, ещё пой, твоя Охота уже девятую дверь испортила!

– Хватит! – зашипел Змей Змеевич. – Полезай, князь, в петлю, да поскорей! Хороши песни, но нечего жаловаться на судьбу, нам веселье портить да горькими слезами уродовать мою победу!

– Послушай третью песнь, Змей Змеевич! На своей свадьбе её пел я с друзьями, никогда не думал, что спою её перед своей могилой.

Затянул последнюю, третью песню Всеслав, а ворон снова каркает со всей мочи, хоть и гонят его со двора:

– Пой, пой, князь! Твоя Охота последний замок ломает!

Затихли дворец и весь город, в темницах колодники примолкли, прощаются со Вселавом. Но вот завершилась песня, а Змей князю уже шёлковую петлю на шею надевает, торопится. Только и осталось Всеславу напоследок вздохнуть полной грудью и крикнуть на весь честной мир:

– Прощай, белый свет, прощайте, мать и родня, прощайте, друзья и люди добрые! Не радуйся, Змей, а лучше плачь горючими слезами – ведь во веки веков не одолеть людей змеиному отродью! Вот слышен шум крыльев и топот моих вольных братьев!

И правда, Верная Охота тут как тут, легка как на помине: соколы выхватили из рук палача верёвку, медведи разорвали кандалы у дружины, волки открыли темницы. А самозванца и обманщика Змея Змеевича лев стащил с трона, следом звери подхватили его и в клочки разорвали. На блудную жену накинулись птицы и мигом заклевали.

Так скоро и бесславно окончилось в наших землях правление Змея Змеевича. С тех пор Всеславу только и выпало в одиночестве доживать свой век, в горе горевать да слезы вытирать. Но остался верен князь одной забаве – Верной Охоте, с ней делил стол и ночлег отважный витязь.

Однажды вверивши княжество племяннику и боярам, подался Всеслав в глухие леса за боровой дичью, припозднился в окраинах аж до лютых морозов и обратно в стольный град так и не возвратился… Искали его три года, но даже останков не нашли. Погоревали дружина и простой люд о добром князе, а молодой князь справил тризну по Всеславу.

Вот и сказке конец, да рассказ ещё не весь… Ещё поведали земляки – князь Всеслав и его Охота бесследно не сгинули в лесах. Они здравствуют и до сих пор странствуют среди наших бескрайних дубрав и болот.

Порой в ясную ночь, подняв голову к звёздному небу, можно разглядеть в свете полной луны, как среди созвездий и сосновых вершин по чёрному небу с восточной стороны на запад скачет во весь опор отважный князь Всеслав со своею свитой – Верной Охотой. Под ним белый статный конь, его копыта высекают снопы искр, а из ноздрей валит пар. На плече витязя – тот самый верный ворон, на груди мерцает кольчуга, глядь, а на остром шлеме отражаясь, горит сама Полярная звезда.

В вышине, насколько хватает взгляда, обгоняя друг друга, парят соколы и орлы, лебеди и гуси, сотни преданных птиц. Не отставая от князя, во весь опор несутся львы и медведи, волки и лисы, кабаны и рыси, олени и лоси, зайцы и горностаи… И так все ночи напролёт, не уставая, без остановки небесные странники гонят невидимого зверя по земле и по небу. Под ними проносятся залитые лунным светом поля и дубравы, поймы рек и луга…Редкие счастливцы, лицезревшие ночную Охоту князя Всеслава, шёпотом передают о виданном чуде…А ещё поведали мне старики: коль настанет на матушке-Руси тяжёлая пора, ослабеет мужская сила, дрогнут перед врагом наши витязи и ополченцы, то сызнова объявится княже Всеслав, а с ним и его Верная Охота, легка как на помине! Клык к клыку, крыло к крылу, коготь к когтю – так ощетинится непреодолимой засекой легендарная Охота, ведь за ними родная земля!А ещё обрушится с небес на недругов молния за молнией! Вспыхнут леса и степи, заполыхают земля и небо! Следом разольются реки и набухнет земля. Придёт черёд – холодные ветра пригонят на сотни вражьих языков стада туч с колючим снегом, и всё скуёт первобытный мороз!За извечным князем Всеславом, за Верной Охотой поспешат по земле полк за полком, дружина за дружиной. И много прольётся крови, и не устоит враг, дрогнет и в отчаянье упрекнёт себя и спросит: «Зачем я пришёл на эти земли, глупец?»И вновь возвратится мир и воцарится покой… Да не покинут нас во веки веков княже Всеслав и его Верная Охота!

Весенний день выдался знойным. Наконец-то посадка парка подходила к завершению. В подсохшую землю высаживались последние деревца. На месте прошлогодней целины вместо всегдашней крапивы и репейника, вытянулись прямые аллеи, и предстали взору будущие цветники.

В полдень нахлынула духотища, даже от земли пахнуло теплом, повсюду витал запах перегноя. Влажно и жарко. Тени не найти, укрыться от солнца негде, оставалось одно – скидывать кафтан.

Природа живёт по своим законам. Вот среди прошлогодней травы зазеленела ветреница, радуя глаз первыми жёлтыми цветами. На буграх и пустошах отцветает мать-и-мачеха, то тут, то там уже пробивается нарядная медуница. Самая распоследняя осинка где-нибудь на косогоре и та трясёт молодыми листочками, и не сыскать во всей округе счастливее деревца, чем она.

– Барин, а барин? А напоследок эту липку будем сажать али нет? – вначале учтивым голосом, но потом довольно твёрдо спросил садовник. – Больно тонка, сгинет на сквозняке, зачахнет.

– Не злословь, помнишь в Святом Писании… и последние станут первыми. Вот так, давай сажать, Пётр. Здесь на удивление безветренно и довольно солнца для саженца. Глянь, как раз заканчивается аллея и открывается восхитительный вид на пруд, ну прямо проспект! А рядом с этой липкой поставим скамью – в покое сладком, в уединении лицезри окрестную флору, особо лилии на воде, а на случай дождя можно укрыться в гроте.

Молодой барин развёл в стороны руки, словно крылья у мельницы, и рассмеялся. Садовник отряхнул землю с лаптей и грубым и хриплым голосом добавил:

– Да, складно выдумано. Вы, Андрей Гаврилович, светлая голова – всё верно подмечаете. Покойный ваш батюшка Гавриил Никитич, значит, дом отстроили и славный сад заложили, а вы того-с – парк, хорошо-с. Теперича не усадьба, а настоящий райский сад. Чай, не стыдно зазвать в гости и саму царицу!

– Ну ты хватил, Пётр! Тоже мне – рай, вернее сказать – со временем будет утеха для сердца.

– Ну а если не перезимует липка, весной посадим новую, чай, этого добра у нас вдоволь. Я в эту весну-то у себя в саду тоже подновил яблони и ещё из Липиц привёз две знатные груши, поглядим, что из них выйдет!

– Фортуна покажет, безделка или нет.

Подвода с саженцами уехала. Садовник вытер пот со лба и опустил в приготовленную ямку молоденькую липу, а барин собственноручно присыпал корни перегноем и мраморными пальцами утрамбовал землю, хотя Пётр все норовил утоптать ногой. Вскоре деревце напоили прохладной водицей из пруда, и у него началась житьё-бытьё на новом месте.

Они испачкались, от них несло крепким мужицким духом: потом да перегноем. Всего лишь белизна сорочки выдавала в одном из двух помещика да борода: у Петра – окладистая, как лопата, у Андрея Гавриловича – модная, клинышком.

Где-то за цветущим садом, со стороны барского дома, нежно запел бронзовым язычком колокольчик. Милости просим – обеденный час. Так повелось – семейство не сядет за стол, пока не занято хозяйское место. Набросив камзол аглицкого тёмно-синего сукна, барин пустился напрямик к каменному творению Растрелли, так быстрее будет…

Только что посаженному деревцу одинаково, чьи руки даровали жизнь, ему важнее тёплое солнце, земля и вода. Липа намеревалась запеть гимн нынешней весне, юности, добрым людям, но не могут деревья так изливать свои чувства.

Время шло. Маленькая липа прижилась в конце аллеи и так крепко ухватилась корнями за почву, что ни один северный ветер не смог её оторвать от родимой земли. Она выстояла в первую зиму и во вторую, встретила весеннюю теплынь, туманы и дожди… Но ей навеки запомнился тот радостный апрельский день, когда её, словно невесту, повезли на телеге из питомника прямо по дорожке, ведущей от ворот усадьбы к пруду, и поселили в новом месте.

С тех пор каждую весну она снова переживала рождение: тёплый сок спешил от корней к вершине, а ночами белёсый туман прибирал за зимой, разметая последний снег. Словно впервые, прогретые солнечными лучами лопались липкие почки, и бледно-зелёные листочки тянулись к солнцу. С весны до поздней осени липы безмолвно ликуют, пока зеленеет листва, а молодые веточки выстреливают во все стороны. Только морозы заставляют липу, съёжившуюся от стужи под чёрной корой, окунуться в тяжкий зимний сон.

Вот так как-то незаметно миновало столетие, затем часы пробили второе. Каждую весну за грачами прилетали скворцы и дрозды, а следом соловей поджидал подругу в густой кроне черёмухи. В июне на липах вспыхивали цветы, и аллеи до самых краёв наполнялись гудением от караванов пчёл. Жизнь в усадьбе текла буднично: рождались дети и умирали старики, менялись хозяева. За летом начиналась осень, а долгая зима каждый год укрывала пруд надёжным ледяным панцирем. В аллее мелькали напудренные парики, шляпки и цилиндры, камзолы сменились сюртуками, а следом – пиджаками и куртками. В гроте по-прежнему признавались в любви, а на скамейке читали стихи и романы. Под липами музицировал юный скрипач, думая о голубоглазой соседке…Но однажды что-то стряслось в привычном мире. Где-то рядом, за лесом и речкой, в городе бушевала буря. В воздухе ощущалась страшная и беспощадная гроза, а на перекрёстках и площадях кружил разбойник-ветер, неугомонно шевеля пожухлую траву.В те тревожные годы однажды липе привиделось в мучительном сне завезённое издалека и небывалое в здешних краях злое дерево, кругом пустившее свои корни и побеги. Внутреннему оку почудилось, как расцвело чудовище с кровяными цветками и обильно расточало вокруг кому пьяный дурман, а кому сладкую отраву, сея злобу в сердцах людей…Вскоре крестьяне разграбили и сожгли барский дом. Коленкоровые с золотым тиснением книги и нотные тетради горестно дымились на клумбе до первой утренней звезды, словно языческое подношение неведомому божеству. В огне коробились и обращались в золу лица тех, кто звал к топору, и тех, кто свято веровал в непротивление злу насилием, призывал к бунту против властей. Всё обратилось в прах, смешалось с чёрной землёй и гарью да разлетелось по округе.Дети, прошагавшие по липовой аллее колонной под дробь барабана, вдребезги расколотили фарфоровых кукол, распотрошили плюшевого мишку, а потом подрались в бурьяне из-за железной дороги. Грустного Арлекина, плачущего чернильными слезами, зашвырнули в костёр, чтобы изведать, весь он сгорит в огне или всё же что-то останется.

Липа видела, как посреди белого дня в малый флигель прибыли люди в кожаных куртках: – Что за дело имеете вы ко мне? – старомодно осведомился помещик.– Именем революции, следуйте за нами! – размахивая какой-то бумажкой перед бледным лицом хозяина, горланил главный из них, мужчина в кожаной куртке, накинутой сверху на гимнастёрку.Барина схватили, больно связали руки грязной верёвкой и бросили, как куль с солью, на подводу лицом вниз.– Папа, папа, ты куда? – кричал маленький мальчик и всё хотел нагнать телегу и ещё раз поглядеть на отца. – Скажи, когда ты возвратишься домой, тебя ждать к ужину?– Убери барчука! – орал пьяный матрос с грязным бантом из красного сатина на груди, при этом размахивая револьвером, как кадилом, перед барыней. Другой вырвал из рук ребёнка рождественского ангела – подарок отца, ангел прошлой зимой украшал ёлку. Блестящая картонка смялась и полетела в грязь, под сапог.– Мама, что этот дядя делает – ведь так нельзя, – возмущённо зашептал ребёнок.– Что глазеете? Знайте: изведём всех вас под самый корень, именем революции! И мальца, чтоб навечно сгинула ваша порода! – матрос сплюнул, скверно выругался и, обдав окружающих самогонным перегаром, что есть мочи торжественно запел из «Интернационала»:

Мы жизнь построим по-иному —

И вот наш лозунг боевой:

Вся власть народу трудовому!

А дармоедов всех долой!

– Мама, я боюсь дядю!!! – истошно завопил ребёнок. Революционер схватил дитя за воротник и силой потащил в сторону уезжавшей телеги. Мать с побелевшим от страха лицом выхватила сына из рук чёрного человека с красным лицом, больше напоминавшего в эти минуты вестника из преисподней, а не человека. Женщина закрыла шершавой ладонью синюшный рот мальчика. И, заслонив собой, потащила обморочного парнишку в сторону, к беззвучно плакавшим дочерям…Схваченного провезли по всей деревне. Видя, что мужики отворачиваются, пуская дым в кулак, а бабы подолами закрывают детям глаза, люди в кожанках и гимнастёрках хмурились.– Для вас же это делается, ироды! – кричал агитатор, размахивая руками. – Освобождаем, так сказать, а посля и коммуну организуем, а вы рожи свои воротите… А кто в прошлом лете спалил усадьбу, а? Чай, не вы? Вы! Ну, глядите, придёт пора – и до вас доберёмся, кулачьё!Все вокруг затаили дыхание: люди и животные, деревья и птицы, только ось на телеге жалобно скрипела и не обращала внимания на происходящее. Тишину прервал какой-то блаженный дурачок, он то ли заплакал, то ли закатился смехом. В ответ, не видя, кто голосит, приезжие принялись палить в небо из наганов и винтовок, а после, войдя в кураж, открыли огонь по дворнягам и курам…Арестованного привезли к зданию земской школы – здесь теперь располагался революционный комитет. Провели по загаженному полу, завели в тёмный подвал, где щёлкнул замок, и на всю ночь оставили матроса караулить. С утра у дверей стояла жена, теребя в руках узелок. Принесла последнее: варёную картошку, яйцо и горсть сухарей.Весь день, матерясь и горланя, ревкомовцы постановляли, как быть с бывшим помещиком. Успокоились только к обеду. Разошлись. В доме буднично стучали двери, скрипели половицы, звенели стёкла в рамах. К вечеру пожаловал священник, но его не пустили даже на порог, вытолкав взашей.Ночью под чёрной плащаницей неба, крепко присыпанной звёздами, как солью, арестованного вывели из подвала. После спёртого воздуха в подземелье у узника закружилась голова и нежданно мурашки побежали по спине. Он понял, куда его ведут. За сараем пахло перегноем и тянуло сыростью из оврага. Даже не думалось о том, что жизнь окончена. Прошли ещё дальше, прямо в заросли крапивы, внезапно конвоиры набросились на него и свалили с ног…Сколько прошло времени, он не помнил. Как только пришёл в себя, его подняли и едва стоящему на ногах человеку дали лопату и скомандовали копать яму. Он рыл неподатливую землю и думал о семье. Руки болели и не слушались, но он как-то приладился и даже сумел помолиться.Скрываясь в тумане от посторонних глаз, двое, закурив папироски, выстрелили из револьверов. С тополей и лип в небо с шумом взмыли ночные птицы. А он упал навзничь, нелепо раскинув руки, на мгновение задев пальцами огненную крапиву. Оставшиеся у ямы докурили, выбросили окурки в траву и ещё долго и матерно брехали между собой, решая, кто же из них будет зарывать врага трудового народа…Липа услышала сухие выстрелы, за прошедший год она выучила эти звуки и хорошо понимала, что они означают. Деревья не боятся пуль или осколков, ведь они затягивают свои раны соком и смолой, оттого всё зарастает. Ей хотелось помочь: заслонить стволом, прикрыть ветвями, но что сможет дерево?Следом за бывшим помещиком, не выдержав свалившегося на неё горя, угасла и вдова. К счастью, в разорённое имение случайно заехал дальний родственник и забрал детей. Два года они скитались вместе с Добровольческой армией, пока не были эвакуированы на гудящем пароходе из Крыма в Царьград – Стамбул…А люди стали избегать липовой аллеи, словно страшились смотреть на следы своего предательства – брошенные деревья, а может, попадая в их тень, они вспоминали о чем-то другом, настоящем, слышали звуки далёкого оркестра, колокольного перезвона, детский смех, и стыд пробирался в их души. Ведь сладкий запах лип погружал случайных прохожих в первозданные глубины памяти, навевая мысли о вечном.В саду выкопали фруктовые деревья и развезли по деревням, разорили пасеку Розы и цветники потоптали, оставшиеся цветы вскоре зачахли. Жизнь в усадьбе прекратилась. Лишь иногда деревенский пастух во время дождя прятался в гроте с овцами или деревенские мальчишки забрасывали снасти в свинцовые воды барского пруда в надежде подцепить ленивого карася.Тогда липа надумала беречь силы и дожидаться вешних перемен. Она перестала цвести. Даже весной не спешила раскрывать навстречу солнцу почки, скрывая до последнего клейкие листочки. А в июльский полдень от неё веяло холодом, словно она навечно осталась в далёкой старине. Она не смогла предать память об усадьбе и жить как ни в чём не бывало.После революции в округе поселилось запустение, даже огурцы перестали родиться. Но страшная ржа разрушения, свившая гнездо в усадьбе, обернулась лютой болезнью и вскоре перекинулась на деревню: люди стали убивать друг друга, оставшиеся в страхе разъезжались кто куда, закрыли школу и больницу. Но безобразная зараза не утихла, ей была нужна свежая кровь. За ней она отправилась дальше, продолжая косить целые сёла и деревни, города и области, в дороге наталкиваясь на родимых сестриц…Вот так за несколько десятилетий парк превратился в дикий лес, подлесок вымахал и загораживал солнце, лишь к маю жар проникал в заросли и липа освобождалась от долгого сна. Но вскоре дерево вновь погружалось в грёзу воспоминаний: ему всё чудилось – дети играют на лужайке, девушки собирают липовый цвет и обсуждают бал в уездном дворянском собрании. Её мысли странствовали по округе в поисках людей из погибшей усадьбы.В последние годы в парке всё чаще и чаще скорбно звенела зубастая пила и хохотал острый топор, круша очередное дерево. Уже несколько печальных подруг покинули аллею в кузове грязного грузовика, а оставшиеся обитатели вторили друг другу:– Уж пусть скорее всё случится! Главное, чтобы вместе уйти из этого серого мира, так веселее – «на миру и смерть красна».Так говорили между собой деревья и поглядывали в сторону дороги: не едет ли за ними очередной грузовик с дровосеками.Только наша липа не соглашалась и иногда возражала:– Мы не должны ждать смерти! Нашу надежду у нас никто не отнимет! Я верю: вернётся прежняя жизнь, появятся люди, зазвучит музыка и смех, около нас опять закипят детство и зрелость, благородство и любовь. Выгонят из парка овец и коз, вновь посадят тюльпаны и розы, и, как прежде, звуки нежной флейты растревожат наши фантазии и будущее предстанет восхитительным.– Ну ты, соседушка, и размечталась, прежняя жизнь сплыла вместе с талой водой.Вот так частенько спорили деревья о грядущем, а настоящее в разорённом парке выглядело тоскливым и никуда не годным. Но липа не сдавалась и верила в своё предназначение.Как-то раз в июле мудрый ворон отдыхал на ветке и спросил:– Липа, почему ты не цветёшь, как твои соседки?– Как можно радоваться, когда аллеи пусты и всё вокруг погибло?– Да, прекрасный парк превратился в дремучий лес.– А я хочу вновь музыку и смех. Мне кажется – это возможно.Ворон ничего не сказал, закрыв глаза, он умолк. Липе почудилось, что птица спит и разговор закончен. Но чёрный ворон вскоре очнулся и прошёлся по ветке, переваливаясь с одного бока на другой.– Я могу помочь тебе, липа.– Говори, что для этого необходимо?– Плата бесценная, – ворон умолк и посмотрел в небеса. – Твоя жизнь… Но прежде чем отвечать мне, подумай сто раз, слышишь, не семь раз, а сто!Липы живут по-человеческим меркам весьма долго – триста – четыреста лет, но дерево вообразило возрождённую усадьбу и согласилось и никогда об этом не жалело.– Хорошо, ты сама разыщешь нового хозяина парка! Но тебе надобно зацвести, для нашего дела потребуется мёд.Вечером за горизонтом разбушевался ветер. Он срывал с липы листву и ломал ветки, будто хотел завладеть деревьями и забрать их с собой в неведомые края. Дождь косыми струями хлестал по земле, смывая пыльцу и нектар. Утром потрёпанные липы в ужасе осматривали потери: они остались без цветков! И только одна липа распустилась после непогоды, продремав более восьми десятилетий.С тех пор в зимнее время липа в своих грёзах уносилась в близкие и далёкие края – она искала его, единственного, кто спасёт усадьбу. Однажды её занесло за три тысячи вёрст, в далёкий город на холмах…Зимой в Париже почти не выпадает снег, и если такое случается, то он проворно тает. День-другой – и поверить трудно, что ещё вчера ватой белел снег на Елисейских полях или в Булонском лесу. В декабре-январе-феврале, как весной, зеленеет трава, а река Сена годами не видит льда.Никто в Париже не тоскует по стуже и снегу! Ну, если только какой-нибудь выходец из Скандинавии или Канады вспомнит о долгой зиме на далёкой родине да русский пожалеет, что его дети не поиграют в снежки или в царь горы. Но парижанин Пьер Ивин, учёный и почитатель русской культуры, не играл в детстве в зимние игры, потому что родился и вырос во Франции. Несмотря на тёплую погоду, он умудрился слегка простыть и, оказавшись на приёме в российском посольстве, для скорейшего выздоровления принял от посла в подарок привезённую из далёкой русской деревни неказистую баночку липового мёда, аккуратно завязанную грубой бечёвкой.Уже дома, побрившись перед сном, он вдруг вспомнил о подарке. Вскорости зашумел чайник, а на десерт к мёду он извлёк из секретера семейный альбом в потёртом переплёте, где хранились потемневшие от времени фотографии. Пьер пролистал девятнадцатый век и остановился на начале двадцатого. Фотографий было много. Особенно он отличал одну из них: на ней большая семья стоит полукругом вокруг скамейки на фоне липовой аллеи.Можно прикрыть глаза и вообразить, как когда-то давно, в начале прошлого столетия, солнце беззаботно пробивалось сквозь густые кроны цветущих лип… внизу пруд со стрекозами, а неподалёку зевает темной пастью грот да, наверно, пищит комар. Пьер долго разглядывал прадеда, сгинувшего в революцию, и вновь поймал себя на мысли, что на него похож.Выпив чая с золотистым душистым мёдом, он погрузился в сон. Машины на бульваре затихли. Во сне Пьеру пригрезилась далёкая усадьба и та самая столетняя липа, а ещё гудение пчёл около восковых цветов. А он качается на качелях, вдыхает полной грудью запах донника и никак не может надышаться.Утром Пьер поправился. Вместо кашля и озноба грудь заполнило что-то иное, свежее. Но иногда вдруг становилось отчаянно грустно и тоскливо, хоть плач о чём-то неведомом. Вот так что-то непостижимое разошлось в крови вместе с мёдом и странными сновидениями, навсегда оказавшись внутри него.Нежданное чувство к далёкой земле предков пленило его, он подшучивал над самим собой, называл это «меланхолией» или «ностальгией». Но ничего не мог поделать, всё его естество рвалось в тёмные аллеи, подальше от Парижа и милой Франции. Привычная, размеренная жизнь вдруг стала нестерпимой, и лишь одно желание овладело Пьером полностью и бесповоротно: возвратиться в Россию, и не только для того, чтобы увидеть Кремль или попрактиковаться в русском языке… Он постиг цель своей жизни – найти и спасти от полной гибели родовое имение прадедов.Вскоре месье Ивин вылетел в Москву. Оставив вещи в гостинице, с русскими знакомыми он пустился в дорогу разыскивать имение с липовой аллеей и гротом, виденное только на пожелтевших фотографиях и в снах. Они тщетно объехали с десяток усадеб, походивших по описанию на ту, со старого фото из парижского альбома. Увиденные развалины потрясли и опечалили. Разруха и уныние разместились в большинстве поместий.Машину трясло на ухабах, двигатель устало рычал. Когда на подъезде к очередному заросшему парку на повороте жалобно завизжали покрышки, Пьер неожиданно испытал прилив крови к вискам и от нетерпения стал кусать ногти, желая успокоиться и выглядеть достойно в глазах русских друзей.Серый мартовский снег как саван укрывал землю, только кое-где чернели первые проталины. Гости приблизились к усадьбе, сердце стучало, просто кричало, будто признавая ранее не виданные места. Друзья шутили, только гость из Франции молчал, глядя отсутствующим взглядом по сторонам. В голове Пьера вертелись обрывки каких-то маршей, куплеты песен, молитвы, русские и французские слова перепутались.В ажурных липовых кронах кружилась стая чернильных грачей-трубочистов. Пьер наконец-то шагал по той самой чёрной аллее, по колено проваливаясь в рыхлый мокрый снег, и комом в горле стояла нечаянная радость. Ветер мешал идти, останавливал, бросал в лицо ошмётки вековой сырости и затхлости заросшего сада, но он подходил к тому самому пруду. Дыхание сбилось, задыхаясь, он припал к последней липе и тогда ясно почувствовал всей душой – он наконец-то вернулся в родное гнездо…После того как Ивин разыскал родовое имение, он пришёл на приём к губернатору, захватив с собой баночку липового мёда. Там, в ужасном сером здании на Старой площади, Пётр поведал историю своей семьи, показал старую фотографию из домашнего альбома, ещё рассказал о погибающей липовой аллее в брошенном парке и признался о своей заветной мечте восстановить семейное гнездо. Губернатор растрогался и согласился с Ивиным и вскоре оформили все необходимые бумаги. Так возвратилась людям воздвигнутая усадьба.Весна. Апрель. В кронах лип на верхних ветвях расселись грачи. Они шумели и ремонтировали гнезда. Недавно прилетели скворцы и дрозды, на дорожках снуют быстрые трясогузки. На вершинах деревьев, ближе к солнцу, листва распустилась, встречая весеннее тепло. Но на нижних ветках, в сумраке парка, ещё покачивались сморщенные листочки.Пётр Ивин доделывал последние дела в шумном Париже и вылетал вечерним рейсом в Россию, домой. Он ни о чем не жалел и чувствовал, что стоит на верном пути. Теперь вся его жизнь связана с родиной предков, когда-то вынужденно оставивших Отечество.Минуло несколько лет, в отреставрированном барском доме открыли международную школу русского языка и культуры, и теперь в парке круглый год звучит разноязыкая детская речь. Пруд вычистили, разбили новый сад и обзавелись своей пасекой, чтобы потчевать детишек чаем со знаменитым липовым мёдом. Грот побелили, а у пруда вновь красуется белобородый Нептун с поднятым трезубцем. Но это не всё, у берега, в тени плакучей ивы, поселилась бронзовая русалочка, которую обожают посетители парка. Старые липы вновь услышали детский смех и сразу помолодели на добрых сто лет, не меньше. Пётр Ивин с женой и детьми поселился в маленьком флигеле на краю усадьбы.Только одно происшествие печалило Петра – первая липа на аллее, как-то внезапно скинув листву, засохла, хотя они старались её спасти, подождали несколько лет, и всё-таки её пришлось спилить. Ствол забрал умелец – теперь много игрушек появится на белом свете! Но, правда, рядом с пнём пробился росток молодого дерева и устремился вверх, прямо в небо.По-прежнему, как тысячу или две тысячи лет назад, трудяги-пчелы в конце июня – начале июля с гулом собирают липовый жар с золотых цветков, и даже время не властно над ними. Так будет вечно, пока в нашем мире живут деревья и любовь.