В 1901 году, перед роспуском учеников Уржумского городского училища на каникулы, в учительской, окрашенной голубой масляной краской, за столом заседало шесть человек. Директор училища Костров сидел с полузакрытыми глазами и, казалось, дремал. Черные брови-гусеницы у него на лбу отдыхали.

Рядом с ним Никифор Савельевич Морозов старательно записывал что-то на клочке бумаги. Перед ним высокой стопкой лежали аттестаты окончивших в этом году городское училище. Отец Константин, еле сдерживая зевоту, потирал пухлые, словно восковые руки.

По другую сторону стола рядом с председателем благотворительного общества Польнером важно восседали два уржумских купца — попечители приюта, — оба в черных сюртуках, краснощекие, бородатые и причесанные на прямой ряд.

В комнате было душно.

Над столом с жужжанием летали мухи. В раскрытые окна доносились плач грудного ребенка и звонкий крик мальчишек, которые в конце улицы играли в «лунки».

Люди за столом в учительской сидели уже около часа. Все устали. Всем давно хотелось разойтись по домам, но нужно было еще решить один вопрос. Никифор Савельич Морозов взял в руки аттестат, лежавший сверху, и заговорил умоляющим голосом:

— Не учить дальше такого способного юношу — просто преступление: у него незаурядные способности.

— И я так полагаю, — отозвался Польнер, покосясь на директора. Мальчик оба училища с хорошими отметками окончил. Первый ученик.

Директор Костров внезапно раскрыл глаза, пошевелил своими гусеницами и откинулся на спинку стула.

— Двадцать пять лет, — сказал Костров, — я служу в училище. Видел тысячи юнцов. Да-с, тысячи. А толковых видел редко. Да-с, весьма редко. В большинстве случаев это всё лоботрясы, лентяи и болваны. Да-с.

Директор ударил ладонью по столу.

— Но в данном случае, — сказал он после некоторого молчания, — я вынужден признать, что Костриков Сергей парень с характером и с головой. Я склонен думать, что из этого парня толк выйдет. Да-с, выйдет…

Костров замолк и снова закрыл глаза, как будто считая, что и так сказано слишком много. Все некоторое время молчали. Первый прервал тишину отец Константин. Он вздохнул и сказал, перебирая цепочку креста:

— Из всего вышесказанного, по моему разумению, следует, что ученик Костриков действительно достоин субсидии. Ежели господа попечители не откажут, то, с богом, пусть дальше учится.

Один из купцов заерзал на стуле.

— А сколько, примерно, это стоить будет?

— За год тридцать рублей, — поспешно ответил Польнер. — За четверть семь с полтиной.

— Так, значит, ежели три года учиться, это выйдет девяносто рубликов. Дороговато! — подсчитал второй купец.

— Да прикинуть форму, да квартирные, да баню, да пить-есть ему надо, да на дорогу, да то, да се. Многовато…

— Не выйдет.

— У нас, уважаемые, деньги на полу не валяются.

Оба купца-попечителя заговорили громко и сердито, словно подсчитывая у себя в лавке выручку.

— Уважаемые господа попечители, — вмешался в их разговор Польнер. Насчет квартиры прошу вас не беспокоиться. У меня в Казани живет одна дальняя родственница, достойнейшая женщина — Сундстрем, Людмила Густавовна. Эта особа вошла в положение сироты и за самую небольшую плату, почти из милости, согласилась приютить его где-нибудь у себя в уголку.

— За сироту, как говорится, господь сторицей воздаст и прибыль приумножит, — сказал отец Константин нараспев. — Отрок сей талант имеет, а талант, как говорится, грешно в землю зарывать.

Долго еще ломались купцы-попечители и наконец всё-таки согласились отправить за свой счет в Казань первого ученика Уржумского городского училища Сергея Кострикова.

Крепко зажав в руке аттестат об успешном окончании полного курса в Уржумском городском училище, Сергей Костриков побежал домой.

Дома он застал бабушку в слезах.

Сегодня утром к ней пришел усатый городовой с двумя понятыми и за неуплату домового налога описал и унес с собой всё, что было ценного в доме. Унес самовар с помятым боком и погнутой ножкой и большой круглый бак для воды, «медяник», который до того позеленел снаружи, что его нельзя было отчистить даже тертым кирпичом.

Лучших вещей в доме у бабушки не нашлось.

Бабушка долго всхлипывала и никак не могла толком объяснить Сергею, в чем дело. За нее стала рассказывать сестренка Лиза:

— А что у нас тут было!.. Приходил городовой и с ним дяденьки, двое. От Анны Ивановны — брат ее, да из зеленого дома Дарьи Федоровны муж. Городовой стал у бабушки денег просить, а у ней нету. Тут он взял самовар со стола, а воду из самовара вылил. А дяденьки медяник унесли, воду тоже вылили, прямо на двор под березу. Бабушка городового просит: «Ваше благородие, отдайте!», а он не отдает. «Деньги принесешь, — говорит, тогда и самовар и медяник отдадим».

Сергей положил на стол аттестат, подошел к бабушке и обнял ее за плечи.

— Не плачь, бабушка, — сказал Сергей. — Скоро я деньги зарабатывать буду. Купим тогда новый самовар, с конфоркой.

Он помолчал минуту, а потом добавил:

— Меня, бабушка, в Казань посылают учиться. На купцовский счет.

Бабушка еще громче заплакала, но теперь уже от радости.

— Слава те, господи. Вот радость, вот радость-то! Может, и в самом деле в люди выбьешься. Не станешь маяться, как маялась я да покойная Катенька…

* * *

Через две недели из Вятки приехал Саня.

— Ну, Сань, я в Казань поеду, в техническом учиться буду, там, наверное, и по-немецки учат, — похвалился Сергей.

— У техников форма плохая, — равнодушно ответил Саня. — На фуражке молоточек и тиски.

— Это еще с полгоря, — засмеялся Сергей. — Мне бы главное — в Казань попасть. Прямо не могу дождаться осени…

И вот, наконец, осень пришла.

В августе 1901 года Саня уехал обратно в Вятку, а Сергей — в Казанское ремесленное училище, которое называлось «Соединенным промышленным». Он повез с собой метрическую выпись, аттестат об окончании Уржумского городского училища и «обязательство», где говорилось:

«Означенного С. Кострикова я обязуюсь одевать по установленной форме, снабжать всеми учебными пособиями и своевременно вносить установленную плату за правоучение. Жительство он будет иметь в квартире моей родственницы, дочери чиновника, девицы Людмилы Густавовны Сундстрем.

Председатель Совета Уржумского

Даю ручательство в правильном над Сергеем Костриковым домашнем надзоре и в предоставлении ему необходимого для учебных занятий удобства.

Благотворительного Общества