1

«Предание о Торческе и о других соседних городках» издано господином Ревякиным в Киев. губ. вед. 1862 г. № 33 и 34.

Рассказ ведется на малорусском языке. Для удобства мы передаем его на русском. «Он (Торческ) был еще во время тех князьков, которые когда-то князевали в Киеве, в Красном и Трипольи; тому, может быть, с тысячу лет есть. В Лавре Печерской есть записи и права на этот городок, – на престоле лежат. Говорят, город был очень сильный; неприятелю (тогда все орды ходили) нельзя было его добыть: где ж тут вам? на такую вышину лезть! как начнут лезть на валы, то торчане давай на них колодами пускать с валов, – потолкут, потолкут их хорошенько, а они и отойдут снова в свои окопы. Его так хитростью и взяли: воду из Стугны отвели, да чумаком. Взяли они его чумаком. Пришли князьки на помощь торчанам, да и давай между собой колотиться, да радиться. А орда, не думая, не радючись, как кинется на них, так всех и потопила в Стугне, да на мостках. Через это и село наше называется Безрадичами, на смех значит потому, что орда отбила князьков без рады. Те радились, да радились, а эти без рады побили их. А все от Торча не отступают, облегли его, чтобы он не имел ничего есть, ничего пить; воду, выходит, отвели, – а сами взяли да сделали полтораста чумачих возов: в первые понакладывали борошна, а в остальных сами залегли, да и говорят: это мы вам провиант от помощи везем. Те, – верно дело ночью было, – и отворили им ворота, скоренько – значит, думают себе, как подстережет орда, то и провиант отобьет. «Так Торчь и взяли».

Если сравнить этот народный рассказ с летописным, то невольно приходишь в удивление перед могучестью народной памяти: так точно, верно передано событие безыскусственным преданием, так ясно удержаны главные, выдающиеся черты факта, переданного нам современником его, летописцем. Сравнением этого предания с летописным рассказом о взятии Торческа, помещенным в Ипатьевской летописи под 1093 г., занимались господин Ревякин и господин Стоянов в своей статье: «Южнорусская песня о событии XI в.». Нам кажется несколько трудным приурочивать песню о взятии Азова к событию 1093 г., но нет никакого основания предполагать в народном предании о взятии Торческа какое-либо постороннее, книжное влияние. Оно не знает никаких имен, которые необходимо явились бы из книжного источника. Когда такой рассказ делается достоянием народа, то из уст последнего он выходит в такой искаженной, спутанной форме, которая ясно дает видеть чуждую народу основу.

Если мы сравним с этим вполне простым и безыскусственным преданием рассказ Коломыйца о Юрике, связанный с преданием о происхождении Запорожья, то совершенно убеждаемся в сказанном нами ранее. Предание о битве на Стугне 1093 г. связано с местностью, с названием Безрадичи, носимым селом. Не книжный рассказ, привнесенный извне, а имя села дало возможность удержаться в народной памяти преданию о столь отдаленной эпохе. Мы скорее готовы не согласиться с мнением, что это предание вполне определяет местность Торческа. Последняя определяется не из этого предания, а путем летописных данных. Не оставь нам летописец такого подробного повествования о событии 1093 г., мы не имели бы права основаться на этом народном предании, ибо память народа способна иногда приурочивать давно минувшие факты к таким местностям, где они вовсе не происходили.

В подтверждение этого можно указать на одно малорусское предание. В нашем изложении мы встречались уже с именем половецкого хана Боняка. И вот о нем-то мы и находим народное сказание, которое записано в Новоградволынском уезде от крестьянина села Деревич. Подле этого села есть городище, с которым и связано самое предание. «Давно давно сидив, у тому городищови якийсь лицарь, звався вин шолудивый Боняка». Сохранился, таким образом, даже эпитет этого грозного врага Руси. «В 20 того же месяца, в день пяток, в час 1 дне, прииде Боняк безбожный, шолудивый, отай, хищник, Кыеву…» – так рассказывает летопись об одном смелом нападении этого хана на Киев. Народная фантазия разукрасила его образ и придала ему чудовищные черты. Он жил в этом городище и ел людей, которых ему доставляли по очереди.

В другом варианте предания половецкий хан сделан уже смелым гайдамаком, жившим в эпоху борьбы казаков с Польшей. Хан половецкий, Боняк шелудивый, никогда не жил там, куда приурочено его имя народным преданием. Но это сказание интересно еще и в том отношении, что показывает, как с течением времени наслаиваются новые и новые подробности на первоначальную основу предания и как самый образ действующего лица постепенно изменяется в народной памяти, теряя свои оригинальные черты, обобщаясь, получая чудодейственную окраску. Народ помнил о существовании страшного врага своих предков, уводившего при своих нападениях пленных, которые по большей части навсегда были потеряны для родной земли, – он их съедал. С поколениями все более и более стушевываются действительные черты прошлой жизни и события давно минувшие, исчезает память о том, что некогда велась борьба с врагами, о том, как она велась. Остается только ясно воспоминание, что существовал некогда враг, уничтожавший население, поедавший его; население не могло с ним справиться, стало быть, этот враг обладал какой-то чудодейственной силой. На такой стадии развития народное предание не останавливается. Разработка его идет у народа далее; наслоения и обобщения все далее и далее растут. Теряется самое имя врага; стушевываются последние оригинальные черты лица (все равно, будет ли это целый народ или отдельный человек) и событий; память о борьбе с врагом сливается более и более с памятью о доисторической борьбе с силами природы, которые олицетворены уже у народа в образах великанов и змеев. Под этими-то общими образами являются потом и все враги, по большей части целые племена, с которыми приходилось долго и кроваво бороться оседлому населению.

В таком виде предание переходит в былину. В ней защитниками Руси являются богатыри, под видом которых олицетворен или весь русский народ, или, может быть, под именем которого-нибудь из них является действительно существовавшая личность, своим геройством запечатлевшаяся в народной памяти и затем со временем подвергнувшаяся обыкновенному процессу обобщения. Но в былине бывает и другое явление: то враги являются в виде змеев, то образуется коллективный образ вроде Тугарина. Имя старого врага забылось. «Народ, – говорит господин Аксаков, – продолжая петь старые песни о битвах богатырских с врагами, был тревожим новыми врагами, вызывавшими его на новые битвы. Образы этих новых врагов заменяли в его воображении образы врагов древних». Господа Аксаков, Веселовский, Погодин, Буслаев и др. признают древность наших былин и видят в них эпос, в котором отразилась борьба со степью, ведшаяся в другой период русской жизни.

Издавая «Богатырское слово» в списке начала XVII в., господин Барсов говорит: «С одной стороны, она (эта былина) относится к былевому циклу – борьба Киевской Руси со степью, и в этом смысле она тесно связана с общими типами киевского богатырства и со славным богатырем Ильей Муромцем со товарищи: герои хотят острастить все орды, борются с погаными в чистом поле и рубят силу татарскую: все это характерные черты народного эпоса, относящегося, очевидно, к эпохе борьбы Киевской Руси со степью. Но с другой стороны, и что всего важнее, издаваемая былина, по основной своей мысли, принадлежит циклу народного эпоса, относящегося к наступательному периоду Киева на Византию». Оставляя последнюю сторону былины, мы будем говорить только о борьбе со степью. Господин Безсонов видит следы былин уже в русской летописи. «Мы убеждаемся, – говорит он далее, – несомненно, что народное былевое творчество продолжалось непрерывно и в эпоху княжескую, после Владимира до татар, заимствуя из текущей жизни множество материала, множество поэтических элементов и образов».

Мы не имеем возможности рассмотреть все былины и показать в них отражение борьбы со степью. Мы остановимся лишь на одном народном предании, сохранившемся от времен Владимира Святого. Этому князю пришлось вести упорную борьбу с печенегами, о которой мы имели случай говорить. Во время составления летописи XII в., то есть сто с лишним лет народ уже имел богатырское сказание, привязанное к эпизоду набега печенегов на Переяславское княжество в 993 г. В нем еще вполне сохранены исторически верные черты: известно имя народа-врага, известна местность события, остаются вполне бытовые черты; народная фантазия пока ограничилась только созданием личности богатыря. Вот самое предание, которое мы находим нужным привести все: «…И се печенезе придоша по оной стороне от Сулы; Володимер же поиде противу им, и усрете я на Трубеши наброду, кде ныне Переяславль. И ста Володимер на сей стране, а печенезе на оной, и не смеяху си на ону сторону, и они на сю сторону. И приеха князь печенеский к реце и возва Володимера, и рече ему: “пусти ты свой муж, а я свой, да ся борета; да аще твой муж ударит моим, да не воюемся за три лета, аще-ли наш муж ударит вашим, да воюем за три лета”, и разийдоша раздно. Володимер же пришед в товары, посла по товаром бирича, глаголя: “нетуть-ли такого мужа, иже бы ся ял с печенежанином братися? ” и не обретеся никдеже. И заутра приехаша печенезе, а свой муж приведоша, и наших не бысть. И нача тужити Володимер, посылая по всим воемь своим, и приде один муж стар к нему, и рече ему: “княже, есть у мене един сын дома меньший, а с четырма есмь вышел, а он дома; от детства си своего несть кто им ударил: единою бо ми сварящю, оному же мнущю кожу, и разгневася на мя, преторже черевии руками”. Князь же се слышав и рад бысть, и посла конь борзо и преведоша и ко князю, и князь поведа ему вся; сей же рече: “княже! не вемь, могу ли с него, да искусите мя: нетуть-ли вола велика и сильна?” Иналезоша вол силен в повеле раздражати вола, в возложи нань железо горяче, и пустиша вола, и побеже вол мимо нь, и похвати вола рукою за бок, и выня кожю с мясы, елико ему рука я; и рече ему Володимер: “можесь ся с ним бороти”. И назавтрее придоша печенезе и почаша звати: “несть ли мужа? се наш доспел”. Володимер же повеле той ночи облещися в оружье; и выпустиша печенезе мужь свой, и бе превелик зело, и страшен; и выступи мужь Володимерь и взрев печенежин и посмеяся, бе бо средний телом. И размеривше межи обеима полкопа, и пустиша я к собе, и ястася крепко, и удави печенежанина в руку до смерти и удари им о землю; и вьскликоша русь, а печенезе побегоша, а русь погнаша по них, севуще е, и прогнаша их. Володимер же рад быв, и заложи город на броду том и нарче и Переяславль, зане перея славу отрок. Володимир же великим мужем створи его и отца его».

Илья Муромец. Антропологическая реконструкция

Что в этом рассказе перед нами является народное предание о страшной борьбе, указывается связью его с местностью, со стремлением народа объяснить происхождение имени города на Трубеже, хотя официальный документ договора с греками показывает, что этот город существовал давно, так давно, что народной памяти не хватало уже до этой эпохи. Здесь уже мы видим соединение воспоминаний о двух фактах. В народе держалась еще память о постройке городов, предпринятой Владимиром Святым. Народ к этой же эпохе отнес и основание Переяславля, – соединив в одно два предания: о некогда делавшихся укреплениях и о борьбе с кочевниками – печенегами. В таком виде предание держалось в XII в.

Но укрепления, сделанные Владимиром Святым, состояли не из одних городов, он, как мы раньше видели, провел оборонительную линию валов. Память об этом, конечно, держалась в XII в.; помнили, что и эти валы и засеки предназначались для защиты населения от тех же врагов – печенегов. Далее исторические подробности стали исчезать. Прежде всего и скорее и легче всего должно было выйти из предания воспоминание о Переяславле. Это особенно должно было произойти после татарского нашествия, когда пало значение этого города как оплота против степи, когда он снизошел на степень второстепенных городов. Произошел факт, который немыслим в народной памяти: должно было явиться предание без местности. Но так оно остаться не могло. От времени Владимира Святого сохранились еще валы. К ним, как к величественным сооружениям, пережившим в целости века, постоянно служившим памятниками борьбы с теми же печенегами, и должно было примкнуть предание о тех же печенегах. Таким образом, неизбежно должны были слиться эти два воспоминания о кровавой борьбе – о Яне Усмошвеце и валах.

Ян Усмовец останавливает разъяренного быка. Художник Е.С. Сорокин

Но еще раньше, а, может быть, одновременно исчезло из народной памяти и имя врага, его индивидуальные черты: осталось только одно, что был какой-то враг, что был богатырь, который с ним боролся и в защиту построил эти валы. Этот враг, как и сама борьба, отодвинулся к векам доисторическим, откуда он получил стихийные черты, сверхъестественную окраску: богатырь борется уже не против народа или другого реального врага, а против мифического змея. Подробности предания изменяются, но основания его остаются. В таком виде предание держится в народе до сих пор.

В Великороссии держится рассказ о Никите Кожемяке. «Около Киева, – говорит предание, – проявился змей; брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке». Рассказывается, что в свою очередь попала к нему дочь царская, красавица, которую он не съел. Она допыталась у змея, кто сильнее его. Этот богатырь, которого одного боялся змей, был Никита Кожемяка. Сам царь отправился просить его, чтобы освободил его землю от лютого змея. В ту пору Никита кожи мял, держал он в руках двенадцать кож; как увидал он, что к нему пришел сам царь, задрожал со страху, руки у него затряслись – и разорвал он те двенадцать кож. Никита не согласился на просьбы царя и только, когда к нему отправили пять тысяч детей, решил освободить свою страну. Начался бой. Никита повалил змея. Стал змей миру просить: “разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я в другой”. “Хорошо, – сказал Никита, – надо межу проложить”. Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в нее змея, да и стал от Киева межу пропахивать. Затем Кожемяка стал делить море и утопил змея. Эта борозда и теперь видна: вышиною та борозда двух сажень. Кругом ее пашут, а борозды не трогают; а кто не знает, отчего та борозда, – называет ее валом».

Из подчеркнутых мест читатель увидит, что основные черты этого рассказа те же, что и в предании о борьбе с печенегом Яна Усмошвеца. На севере это предание, как мы видим, также соединяется с существованием борозды-вала, но на юге эти сооружения составляют главный пункт, около которого группируются предания. Несколько вариантов предания, приводимых Фундуклеем, связаны с воспоминанием о происхождении валов. Возьмем один из них. «Рассказывают, что некогда появился стоглавый змей, начал опустошать окрестности и пожирать людей. Многие покушались умертвить его; но все становились жертвою своей смелости. Наконец, для избавления себя от совершенной гибели здешние жители вошли в переговоры с змеем и обязались давать ему перворожденного младенца из каждой семьи. Через несколько лет очередь пала на царевну; спасения не было; никто не решался вступить в борьбу со змеем, хотя победителю была обещана в награду половина государства. Наконец, появился богатырь Кузьма. Услышав о жребии царевны, он решился освободить ее и с помощью подземных дружественных себе царей одолел стоглавого змея. За то в награду получил он землю и оборал ее плугом, запрягши в него вместо волов сказанного змея. Борозда, проведенная огромным плугом, есть вал, который и ныне называется змиевым». Что под именем змея в народной памяти сохраняется образ врага, видно из одной былины о Добрыне Никитиче. Вот из нее выдержки:

А вот договор Добрыни с змеем. Змей говорит:

Но кочевники часто нарушали договоры с Русью, и это обстоятельство не ускользнуло из былин. Змей снова летит в Киев и захватывает в полон племянницу князя, Забаву. Припомним, что в приведенных нами преданиях к змею попадает царская дочь. В былине со змеем борется Добрыня, представитель дружины, которая и в действительности служила защитой Руси от кочевников. Сказка о Добрыне вполне сохраняет в себе основные черты предания о Яне Усмошвеце.

У Владимира пир. Все приуныли: перед Киевом стал страшный враг Тугарин Змиевич. Владимир ищет богатырей для борьбы с Тугарином.

«Идут могучии княжии богатыри ко стольному граду Киеву, а головы клонят ко белым грудям, от страха слова не вымолвят». Киевский воевода видит, что на богатырей плохая надежда. Он говорит Владимиру: «Вымолви, осударь, слово ласковое, прикажи своим, словом кликнуть кличь на повольники». Сбираются добры молодцы, но «лишь старший хоронится за моложева». Наконец, является Добрыня, вызывается на бой и убивает Тугарина. В этой былинной сказке есть еще много интересных черт, на которых следовало бы остановиться, но мы ограничены размером дополнений к нашей работе и оставляем за собой право когда-нибудь специально заняться вопросом об историческом значении былин. Скажем только, что весьма многие подробности борьбы с кочевниками отразились в былинах: в них есть прямое упоминание о половецкой орде, память о походе Кончака 1184 г., о браках с половчанками; память о Шарукане, даже отразилось отношение к кочевникам Византии.

Добрыня Никитич освобождает из плена Забаву Путятичну. Художник А. П. Рябушкин

 

2

Господин Ланге принимает во внимание объяснение господина Сеньковского, что под словом колбяг (от турецкого слова: куль-бег, военнослужащий) разумели тоже военного наемника, но из половцев или, может быть, и из других племен турецкого происхождения, кочевавших на юге России. Господин Ланге делает предположение, что колбяги были воины и пользовались поэтому преимуществами. Одни эти лица имели право оправдывать себя от покленной виры только двумя, а не семью свидетелями. Известно, что половцы носят в летописи иногда эпитет дикие. Господин Ланге противополагает этот термин названию черные, считая, что последний употреблялся для обозначения тюрков, подвластных Руси, то есть поселенных на Поросье и др. местах. Клобук, по мнению господина Ланге, есть исковерканное куль-бег, так что черный клобук – подвластный военнослужащий. Но против этого можно возразить, что раз в Русской Правде есть уже термин колбяг, то он в таком же виде должен был существовать и в устах народа. Колбяг действительно может быть исковерканным куль-бег, но его так исковеркал уже народ.

В то время не было такого различия между языком официальным и народным, как позже. Если летопись нигде не упоминает о колбягах, то она не приводит и некоторых других терминов, встречающихся в Русской Правде. Если же мы припомним известие Туроца о ношении половцами колпаков шерстяных, то название их «калпак» с прибавлением кара – черный вполне не представляет ничего странного. Существует же и до сих пор племя каракалпаков. Русь только перевела это название на свой язык. Термин «дикие» нисколько не противопоставляется в летописи термину «черный»: на это нет фактов. Соглашаясь с мнением господина Ланге, что под именем колбягов разумелись союзнические тюркские племена вообще, что этим термином мог, пожалуй, замениться термин толковин, мы все-таки считаем названия «черный клобук» и «колбяги» за совершенно независимые, самостоятельные: первый термин дан был союзным тюркам на основании внешних признаков, а второй характеризовал их отношения к Руси.

 

3

Предполагалось приложить к нашей работе и главу о положении половцев в Венгрии, но так как она оказалась гораздо объемистее, чем полагается для дополнений, то мы желаем только сказать несколько слов по поводу известий Анонима. Эти известия его, касающиеся движения венгров с их прародины в Паннонию якобы через Киев и Галицию, общеизвестны. Приводить их мы не будем.

Уже одни анахронизмы в рассказе Анонима ясно указывают на отсутствие всякой исторической достоверности в сообщаемых им фактах. Если мы даже допустим, что города Суздаль и Владимир Волынский существовали в IX в., то и это не придаст вероятности сообщениям нашего писателя: ни суздальского, ни волынского княжеств в это время еще не существовало. Венгры двигались по южной полосе степей. Об этом говорят известия такого вполне достоверного писателя, как Константин Багрянородный. Половцы также не могли соединиться с венграми на территории России в IX в., ибо в то время они еще не выделились из той массы тюркского племени, которое кочевало в степях Центральной Азии. Мы знаем уже, что половцы явились в Европу лишь в XI столетии, а первый набег их на границы Венгрии можно отнести лишь в 1070 г.

Первое поселение половцев в венгер. королевстве, насколько нам известно, произошло в 1091 г., причем оно не было свободным. В этом году Ладислав разбил их отряд под начальством Копульха и пленных поселил в Венгрии. Не признавая никакой достоверности в рассказе Анонима о движении венгров через Русь, мы должны несколько иначе отнестись ко второй половине его известий, содержащей распределение половцев по разным местностям Паннонии. Эту часть мы приведем. Семь куманских вождей, явившиеся в Венгрию, по уверению Анонима, еще при Альмусе, сильно способствовали будто бы венгерским завоеваниям. За свои блестящие подвиги они получили земли в разных местностях. Так Арпад отдал Ретелю, между прочим, землю при впадении Вага в Дунай, где сын Ретеля, Oluptulma, построил город Comarun (Коморн). Бунгер получил землю от реки Topuleca (Тепла) до реки Souyou (Сайо), которая называется Miscoucy (Мискольц). Сын его построил укрепление Borsod и образовал Борзодский комитат. Ete был награжден землями у Тиссы, где построил укрепление Черный-град (Nigrum-Castrum). Ousad и Oursuur покорили себе земли от реки Тиссы до гор Матры. Boyta получил владения у реки Дуная.

Кроме этих вождей поземельной собственностью были награждены и простые куманские воины. Турзул получил участок при впадении реки Бодрога в Тиссу, а Губот на берегу последней. Так размещает Аноним половцев на венгерской территории. Он точно указывает на пребывание их в Борсодском комитате. Вообще границы занятых куманами земель можно очертить таким образом. Они шли берегами рек Бодрога, Тиссы, от нее к горам Матры и реке Дунаю до впадения в него реки Вага, причем половецкими поселениями заняты были берега рек Бодрога, Сайо, Грана и Вага с Нитрой. В этом районе между прочими известны такие комитаты: Бодрогский, Борсодский, Гевешский или Атрийский, Бачский, Гранский или Стригонский и Нитрский. Этот район земель, отданных половцам, был гораздо обширнее, как это можно видеть из оставшихся документов.

Эти источники подтверждают данные Анонима относительно местностей, занятых половцами. Так по конституции Ладислава-Половца 1279 г. наблюдение над ними поручается пяти духовным сановникам, в числе которых мы находим епископов Агрийского и Бачского, что ясно указывает на пребывание наших кочевников в этих комитатах. О поселениях их в Нитрском комитате свидетельствуют две грамоты Белы IV, относящиеся к 1264 г. В одной из них совершается передача монастырю Св. Евстафия земель, принадлежавших прежде половцам. Отдается ему и мельница на реке Нитре. Другая дана какому-то графу (Comes Ivanca) на землю половца Кохли, умершего бездетным. Они находились в Нитрском комитате. Что касается комитата Гранского или Стригонского, то можно указать на документы, свидетельствующие о пребывании в нем половцев. Это – послания пап к архиепископу Стригонскому. Первое из них относится к 1227 г. и поручает ему заботу распространения христианства среди куман.

То же самое мы находим в послании 1230 г. к тому же архиепископу, и 1234 г. к епископу половцев, в котором архиепископ Стригонский назван даже «in provincia Cumanorum Apostolice Sedis legatus». При Беле IV половцы начинают играть важную роль при дворе. Венгерская аристократия открывает с ними борьбу и привлекает на свою сторону папу. От этого времени сохранилось послание папы Урбана к архиепископам Стригона и Колочи, которым предписывается принять меры к защите христиан от насилия половцев, заставить их соблюдать правила христианской религии, и дозволяется даже проповедовать против них крестовый поход. Этот интересный документ относится к 1264 г. Наконец, уцелела грамота епископа половцев по поводу спора между членами капитула и гражданами Стригона, что ясно указывает на место, где было это епископство. Не менее важный документ представляет грамота капитула Агрийской церкви, которой подтверждается мена земель между несколькими половцами и венграми. Собственность первых находилась в Борсодском комитате. Итак, известия Анонима, имеющие топографическое значение, как указывающие места половецких поселений в Венгрии, подтверждаются приведенными нами документами. Дело только в том, что они не имеют значения в хронологическом отношении, т. е. факт поселения половцев в Венгрии не может быть отнесен ко времени Альмуса и Арпада, а совершился позже и притом постепенно. После поселения половцев в 1091 г. переселения куман происходили не раз. Так Стефан II, оказывавший сильное расположение к половцам, поселил часть их с князем Татаром между Тиссой и Дунаем. Есть известие о переходе половцев в Венгрию в 1228 г., после битвы на Калке. Наконец, при Беле IV, в 1241 г., явился Котян с массой половецкого народа. Вот все более крупные переселения половцев на венгерскую территорию.

Что же заставило нашего писателя отдалить эпоху половецких переселений до времен Альмуса и Арпада? Нет сомнения, что автор Historiae ducum Hungariae был нотарием венгерского короля Белы IV. Мы говорили, что половцы по переселении своем в Венгрию быстро завоевали себе видное положение при дворе. Венгерская знать борется с ними. Уже Андрей II в своей конституции 1222 г. должен был обещать, что иностранцы не будут допускаемы к занятию должностей без разрешения совета государства. При Беле IV половцы окончательно оттесняют венгерских вельмож от двора. Бароны ропщут, что их не допускают к королю, принуждают говорить через докладчика, между тем как самый последний половец входит к королю, лишь только заявляет желание его видеть; что король отдает предпочтение половцам в заседаниях и советах.

Не нужно также упускать из виду, что в 60-х годах XIII столетия король Бела IV должен был бороться с восстанием своего сына, Стефана V. Из дошедших документов видно, что бароны Венгрии были едва ли не главной пружиной в этой междоусобной войне. Всплыли те обвинения на короля, о которых говорит Рогерий. И вот нотарий короля Белы IV, ближайший преданный ему человек, решается оправдать своего господина и пишет свое сочинение «Histaria ducum Hungariae». Все, что делалось первыми королями, чтилось венграми. И вот автор для санкции положения половцев в Венгрии заставляет их прийти туда еще при Альмусе и оказывать услуги распространению венгерского владычества при Арпаде. Половецкие князья, по словам Анонима, покоряют целые области, строят укрепления. В награду за свои подвиги получают земли в различных вновь покоренных областях. Следовательно, ничего не было предосудительного в том, что Бела IV раздавал земли половцам, если Арпад, этот венгерский герой, делал то же самое. Нельзя обвинять короля за то, что он раздает должности половцам; ведь и Арпад сделал начальником над своими стрелками некоего кумана, мужа весьма умного, который назывался Сеполем; нет основания нападать на Белу IV за то, что он женил наследника престола, Стефана V, на половчанке, потому что один из первых уважаемых королей, Сульта (Zulta), выбрал для своего сына, Токсуна, жену из земли половецкой. Вот что хотел сказать нотарий короля Белы IV и для этого-то внес хронологическую путаницу в факты.

Предложим теперь объяснение тому факту, как образовалось предание о прохождении венгров через Русь – Киев и Галицию во время пути из прародины. Мы не беремся утверждать, что это предание существовало как готовое целое раньше появления хроники нотария, но, несомненно, были обстоятельства, из которых можно было вывести заключение о проходе венгров через Суздаль, которые и легли в основание рассказа Анонима.

В 1215 г. было основано братство доминиканцев или проповедников, а семью годами раньше орден миноритов или францисканцев. С большим рвением они ведут дело проповеди на востоке Европы, хотя нельзя сказать, чтобы особенно удачно. Они исключительно на себя берут миссию распространения христианства у кочевников, изучают половецкий и уйгурский языки, служат переводчиками. Благодаря своему обращению в наших степях они открыли место прародины венгерского народа и решили пробраться в эту неведомую Западной Европе страну. Во время нашествия татар они извещают западноевропейцев о нравах и военной тактике нового врага и передают их завоевательные плоды. Сведения, полученные от них, передаются далее. Если венгры знали прекрасно Галичь, если им был известен Киев, то своим знакомством с Суздалем и восточными окраинами нынешней России они обязаны братьям-проповедникам. Первое путешествие их в Великую Венгрию относится к 1237 г. В этот раз они держались южного направления: через Балканский полуостров, Черное море, Тамань, Аланию, Булгарию, но на обратном пути принуждены были избрать северный путь через землю мордвы. Но это было не последнее предприятие братьев-проповедников. В другой раз они двигались уже по северному направлению, дошли до Борусии (Bruscia, Парусье), намереваясь, как видно, пройти через Суздаль. Однако далее они не пошли, узнав, что все к востоку уже покорено татарами. Насколько можно судить, этим и закончились их предприятия в отношении Великой Венгрии. В одном из вариантов донесения братьев-проповедников есть указание, что между первым и указанным только что последним путешествием было предпринято еще одно, причем, несомненно, уже путь лежал через Суздаль, землю мордвы, к Волге. Когда миссионеры пришли в Суздаль, то тут встретили несколько венгров, спасавшихся от татар. Они их крестили. Суздальский князь запретил им проповедовать в своей области и приказал вернуться назад. Но проповедники отказались и послали часть своих в землю мордвы, чтобы пробраться в Великую Венгрию. Мордвины их перебили.

Герб владимиро-суздальских князей. XI–XIII вв.

Как бы то ни было, но путь в Великую Венгрию был найден. Мссионеры открыли его. Он шел через Суздаль. Все донесения братьев-проповедников быстро передавались из рук в руки. Венгры узнали о существовании Суздаля, о том, что через него идет путь в Великую Венгрию. Отсюда почерпнул, без всякого сомнения, свои сведения об этом отдаленном крае и Аноним; благодаря этим-то известиям братьев-проповедников ему пришла мысль, неверная в наше время, но вполне естественная для писателя XIII в., мысль о переселении венгров в Паннонию через Суздаль. Повторяем, до реляций этих смелых миссионеров нет известий о Суздале в западноевропейских источниках.

Что касается рассказа Анонима о проходе венгров через Владимир Волынский и Галичь, то в нем мы видим тенденциозную подкладку. Анониму просто нужно было оправдать притязания венгров на Галичь и Владимиро-Волынскую область. В грамотах венгерские короли, начиная с 1094 г., постоянно титулуются: «rex Galiciae et Lodomeriae». При предшественнике Белы IV, Андрее II, венгры принимают деятельное участие в борьбе за галицкий стол, которая для Игоревичей кончилась трагической развязкой – повешением. Припомним письма Андрея к Папе в 1214 и 1215 гг., в которых заключается просьба о присылке короны для Коломана и помазании его королем Галиции. Немудрено поэтому, что Анониму хотелось убедить всех, что еще при Альмусе русский князь обязался ежегодной данью. В этом нотарий короля Белы IV вполне напоминает польского историка Длугоша.