1

На исходе был первый месяц войны. В скупых сводках Совинформбюро говорилось о тяжелых боях на смоленском и киевском направлениях. Стаи вражеских самолетов появлялись по нескольку раз в день над Днестром и летели на восток. Каждый вечер, выходя из укрытии, один за другим смыкались мостовые паромы. Под покровом ночи в спешке шли через мост люди, обозы, машины. Когда сигналом фонаря дежурный прерывал их поток, в сторону фронта начинали движение колонны грузовиков, цистерны с бензином, шагал строй новобранцев или грохотали упряжки с пушками.

С рассветом мост исчезал. От пристани к пристани начинали сновать перевозные паромы, густо утыканные зелеными ветками и готовые по сигналу «Воздух» скрыться под тенью склонившихся к воде развесистых деревьев. Ночью остановки перед мостом короткие, а днем в ожидании парома — значительные. В очередях, пока прикурит один у другого или разживется щепоткой махорки на закрутку, перебросятся бойцы парой слов. Если доведется повстречать земляка, тут торопливый разговор обо всем, а главное: как там, на передовой? Так и собирали ворох новостей с Заднестровья. В них вперемежку быль с небылицей, нередко то гордая, то горькая правда очевидцев. В газетах не писали, почему переправу не охраняют наши соколы. Но понтонеры узнали, что еще в первочасье войны на ближайшем аэродроме в Бельцах под вражескими бомбами сгорели наши самолеты.

От окрученного бинтами бойца в зеленой фуражке понтонеры услышали рассказ о пограничной заставе, которой командовал старший лейтенант Ветров. Пять суток удерживала она свой участок до подхода армейских частей. Сорок пограничников отбили все атаки румынского батальона. Иногда противнику удавалось уцепиться за левый берег Прута. Тогда пограничники штыковым ударом сбрасывали его обратно в воду. В одной из контратак Ветров был ранен, но заставу не оставил.

Хотя и нелегко было понтонерам ежедневно наводить и разводить мост, комбат использовал любую возможность для обучения слабо подготовленных запасников. С утра до вечера в небольшом заливчике, накрытом кронами деревьев, шли непрерывные тренировки по сборке различных понтонных конструкций. Слышались команды: «К сборке приступи!.. Прогоны!.. Настилка!.. Запажиливай!..»

Как-то вечером, когда по мосту пошли грузы, капитан Корнев, прижимаясь к перильному канату, собрался на правый берег. Его окликнул Тарабрин:

— В одиночку ходить ночью настоятельно не рекомендую. Опасно.

Ночью пограничники, проверяя документы у столпившихся перед мостом беженцев, задержали заведующего торговой базой. На недавно полученном и еще не взятом военкоматом на учет «пикапе» тот пытался проехать через мост. Он имел документы на эвакуацию по железной дороге, но решил уехать на «пикапе». В машине кроме имущества семьи обнаружили солидный запас сахара, масла, консервов и колбасных изделий. Продукты пограничники изъяли по акту в свою хозчасть. Завбазой с семьей отправили попутной машиной, а новенький «пикап» с шофером Башарой направили в штаб батальона. Лейтенант Соловьев, проверив документы у водителя, спросил:

— Как же вы, товарищ Башара, оказались у моста вместо ближайшего военкомата?

— «Пикап» не хотел заведующему оставлять. Он же на нем тикать собрался. Другого шофера нашел бы, а я пограничникам сам сказал, чтобы документы хорошенько проверили.

Слова Башары подтвердил сопровождавший его пограничник, и Соловьев решил, что шофера и машину можно зачислить в батальон. Обрадованный Башара пошел было к «пикапу», но старшина Тюрин завернул его к сарайчику, где было сложено имущество хозвзвода.

— Пойдем со мной, надо по форме одеться. Самого комбата возить будешь. — Пока подбирали обмундирование, ворчливо и назидательно втолковывал: — Смотри, чтобы командир наш везде поспевал и цел оставался. Случись что — с тебя спросим. Он — всему голова.

В это время раздался голос Соловьева:

— Башара! Быстро на мост. Передай капитану: в штабе получен новый документ.

Приехав в штаб, Корнев ознакомился с боевым распоряжением начальника инженерных войск армии и тут же по тревоге отправил под командой Соловьева одну понтонную роту и машину со взрывчаткой на железнодорожный мост в пятнадцати километрах вниз по течению.

Глубокой ночью в штабе батальона появился корпусной инженер: уточнить плановую таблицу переправы частей и соединений стрелкового корпуса. Оставшись один на один с капитаном, он сказал:

— Подвижные части противника глубоко вклинились на нашу территорию севернее вас. Они угрожают охватить южную группировку наших войск. Получен приказ — оставить правобережье Днестра. — Узнав о выезде на железнодорожный мост понтонной роты, добавил: — Там сейчас дивизионный инженер с саперным батальоном. Они уложили по шпалам моста дощатый настил и пропускают гужевой и автомобильный транспорт, не прекращая движения поездов.

Проводив корпусного инженера, Корнев уже перед рассветом пошел обратно на левый берег. Обратил внимание, что движение по мосту стало затихать. Посторонился, чтобы дать дорогу обгонявшему автомобилю, и встал на самый край настила. Мелькнул задний борт машины, Корнев обернулся: не идет ли следом другая? Почти вплотную за своей спиной увидел бойца. Тот отпрянул и быстро спрыгнул в понтон. Капитан подумал: «Это понтонеры проверяют крепления».

Утром мост развели. На двухкилометровом участке реки начали работать десять паромов. Корнев, уставший за ночь, пришел отдохнуть в свою палатку, натянутую около штаба. Не успел снять сапоги, как услышал:

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Входите.

— Политрук Тарабрин просит вас срочно зайти к нему! — Посыльный после быстрого бега глубоко и прерывисто дышал.

Сначала Корнев хотел сказать: «Если политруку нужен командир части, то пусть он сам к нему явится». Но он представил себе Тарабрина, простого в общении, без зазнайства. В нем угадывались и народная мудрость, и хитринка русского мужичка. Корнев решил идти, «Такой особист даром звать не будет».

Посыльный проводил кратчайшей дорогой. Обосновался политрук в сторонке от других построек, в скрытой густой зеленью маленькой хатке. Когда капитан вошел, Тарабрин сидел за грубо сколоченным столом. Тут же на длинной скамье расположился Сорочан с толстой папкой бумаг в руках. Тарабрин встал:

— Извините, но я вынужден пригласить вас с комиссаром к себе. Мое появление в штабе сейчас нежелательно. Прошу ознакомиться. — Кивнул на пухлую папку, которую Сорочан раскрыл на первой закладке. — Читайте там, где закладки.

Комбат и комиссар с тревогой и удивлением стали читать лист за листом. Это были протоколы допроса бойцов. Из них свидетельствовало, что в батальоне действуют шпионы.

— Час от часу не легче! — воскликнул Сорочан, просматривая очередной лист. — Было у меня сомнение: не орудует ли у нас вражеская сволочь?

Тарабрин вынул из подшитого в дело конверта фотографию:

— Это главарь шпионской группы. В прошлом зажиточный закарпатский хуторянин. Служил капралом в польской армии, там и был завербован немецкой разведкой. Я недавно получил о нем сведения от своего начальства.

— Вот это номер! Мы же его хвалили, благодарности перед строем объявляли! — невольно вырвалось у Корнева.

Тарабрин, улыбаясь, показал еще один снимок.

— Это и помогло. Вот фотография, когда он стоял перед строем. Он не заметил, что я снимаю его. Этот снимок и признали во фронтовой лаборатории схожим с фотографией капрала. Сегодня же арестуем его вместе с подручными. А сейчас посмотрите еще эти два листа.

Листы оказались показанием о том, что группа, организованная бывшим капралом, ставила своей целью пропаганду непобедимости немецкой армии, организацию дезертирства и устранение ведущего командного и политического состава. Следующий документ Тарабрин прочитал сам. Корнев побледнел — из протокола допроса было видно, что его сегодня ночью должен был, оглушив понтонным ломиком, спустить в воду понтонер Стребчук. Сразу вспомнился мелькнувший на мосту за спиной понтонер.

— Не верится… — с сомнением произнес он.

— Спросите арестованного, — сказал Тарабрин.

В хату под конвоем одного из водолазов вошел человек. Глядя в пол, он остановился.

— Так за что же ты меня хотел прикончить? — спросил комбат.

— А щоб вийна швыдче закинчилась та до хаты скорийше. — В тоне ответа сквозили и растерянность, и страх, и раскаяние. — Сам сэбэ загубыв, послухав вражу змеюку.

Тяжелым камнем легло на сердце капитана то, что узнал в этой маленькой хатке.

— Не расстраивайтесь, — Тарабрин положил свою ладонь на крепко сжатый кулак Корнева. — У нас в батальоне много прекрасных людей. Без них я бы ничего не узнал. Да и этот понтонер Стребчук в последний момент не решился на преступление. Он сам покаялся командиру отделения сержанту Богомолову, а тот уже давно знает, что я не «политрук при клубе». Сразу же ночью и привел Стребчука ко мне. Есть еще одно дело: нужен катерок. Надо с вами на ту сторону съездить.

Корнев с Тарабриным пошли на берег, а комиссар посадил арестованного рядом с собой. Пока капитан с политруком ездили на другую сторону Днестра, он в задушевной беседе узнал все о Стребчуке.

…В одном из горных распадков, на каменистом клочке земли, приютился небольшой хуторок Стребчуков. Замученная непосильным трудом жена да два постоянно голодных хлопца — вот и вся его семья. Земельный надел мал, зато на нем камней вдосталь, а хлеба родится чуток. Совсем голодно было бы, если бы не временные работы у справных хуторян, у которых и землицы, и скота побольше раза в три. Стребчуковское же стадо состоит всего из десятка коз, одной коровенки и тощей лошади. Выручали еще небольшие заработки на лесных порубках да сбор дикорастущих орехов.

Так и жили Стребчук и его жена в вечном труде и с вечной мечтой выбиться в люди, стать «справными хозяевами». Да все не давалась в руки эта мечта. То цены на лесные орехи падали, то не было отбоя от желающих заработать на рубке леса, и артельщик начинал платить поскупее.

В лагере, на сборах запасников, Стребчук был в одной роте с тем самым земляком Таращенко, до хутора которого десять верст. И при развертывании батальона опять попал в одну роту с ним. Этот земляк, когда прошел первый испуг от начала войны, стал все чаще заговаривать о немецкой силище, о самостийной Украине, которая возродится при помощи Гитлера. Так постепенно он стал убеждать Стребчука, что можно стать справным хозяином, если угодить немцам, которые скоро покончат с Советской властью. Потом, когда у Стребчука при таких разговорах начинала светиться надежда, сказал, что имеет от тайных гитлеровских пособников поручение уговорить кого-нибудь из настоящих украинцев, по его словам, на пустяковое дело: темной ночью стукнуть комбата понтонным ломиком по голове и потихоньку опустить в днестровскую воду.

За такую, дескать, услугу обещают дать хороший земельный участок в долине, а не на камнях, четырех волов и пару добрых коней. От таких речей закружилась у бедняка голова, и он дал согласие. На другой день к нему подошли уже трое и пригрозили: «Если не выполнишь обещание, самого тайком утопим, а жену с ребятами отправят в концлагерь».

Ночью секунды отделяли Стребчука от выполнения злого умысла. Но оглянулся комбат. Мелькнуло его лицо, и Стребчук вспомнил, как сам видел прощание комбата с семьей, уезжавшей в тыл. Ясно всплыла в глазах прижавшаяся к отцу заплаканная девочка лет десяти и обнявший его за шею трехлетний сынишка. С ужасом подумал: «А как же они?!» И метнулся в корму понтона. Чуть опомнившись, заспешил к своему сержанту Богомолову, которого не только в отделении, но и во всем взводе понтонеры уважали за справедливость и отзывчивость, за готовность прийти на помощь и дать толковый совет. Вместе с ним, прячась за кустами и заборами, прибежали в эту маленькую хату, скрывавшуюся в густом саду.

…Корнев с Тарабриным причалили у берега, на котором раскинулось большое село, пошли к центру, где, высилась старинная церковь. На крыльце поповского дома увидели бойца из водолазной команды с карабином в руках. Он морской дудкой, висевшей у него на груди, вызвал своего старшину. Старшина доложил капитану:

— Водолазная команда несет службу согласно заданию политрука Тарабрина. Особых происшествий нет.

На поясе старшины брякнули большие старинные ключи. Все вместе подошли к дверям, ведущим в церковное подземелье. С мелодичным звоном открылись замки. В полумраке едва освещенного через маленькие зарешеченные окна подвала зашевелились встающие с соломенной подстилки давно не бритые люди в гимнастерках без ремней. Старшина скомандовал построиться. Достав список, начал перекличку. Это были дезертиры. Из семнадцати бежавших из батальона здесь, в подвале, находилось одиннадцать. Подвал снова закрыли.

— Как это вы сумели? — спросил у Тарабрина капитан.

Тарабрин показал на выстроившихся у крыльца водолазов:

— Они ночами в засаде сидели, все тропинки перекрыли.

Корнев подошел к строю:

— Спасибо, дорогие товарищи! — Задержал руку у козырька. — Благодарю за службу! — Повернулся к Тарабрину: — И вам, конечно, благодарен.

Корнев и Тарабрин быстро вернулись назад. Через час четыре главных подручных капрала сидели со связанными руками. Каялись и плакались, сваливали вину друг на друга. Таращенко, спасая свою шкуру, выдал, где находится тайник. Там в стеклянной банке обнаружили красноармейские книжки с печатями и полевыми номерами частей. Оставалось только вписать фамилии. Была подготовлена книжка и для Стребчука. В нее вложена справка, в которой говорилось, что красноармеец Горобец после излечения в госпитале направляется в свою часть. Лежала еще пачка курительной бумаги с загнутым уголком на тринадцатом листе от конца. Когда этот листок подержали над свечой, появились словно нарисованный коричневым карандашом трезубец и цифры. Стребчук должен был показать его на одном из хуторов Закарпатья какому-то Стасу Вортовцу.

После допроса арестованных, записав их показания, Корнев пошел в штаб. Там его ожидала группа начсостава запаса, прибывшая в батальон. Возглавлял ее майор Лофицкий, назначенный на должность начальника штаба. Комбат познакомился с прибывшими, ввел их в курс дела. Затем обратился к Лофицкому:

— Все это время обязанности начальника штаба выполнял лейтенант Соловьев. Он сейчас в отъезде. Сразу вступайте в свою должность. Писари, в особенности сержант Сивов, помогут разобраться в штабном хозяйстве.

Когда через несколько часов Корнев вернулся в штаб, то застал его нового начальника у огромного ящика с уставами и учебной литературой. При выезде из полка все это было поспешно погружено писарями в машину. Теперь рядом с ящиком стояло несколько небольших стопок. В стороне кучей лежали остальные книги. Майор встал и сказал:

— В походе и иголка весит. Самую необходимую литературу отобрал для штаба. Многое отправлю в роты. Остальное, с вашего разрешения, собираюсь сжечь. В штабной машине полезнее иметь лишний ящик гранат.

— Согласен, — ответил капитан. — Что еще?

Майор подал конторскую книгу в коленкоровом переплете. Листы были пронумерованы, книга прошнурована и скреплена сургучной печатью.

— Вот завел журнал боевых действий.

В книге день за днем были коротко и лаконично описаны все действия батальона, начиная с его развертывания в первый день войны.

— Когда же вы успели?

— В основном по имеющимся в штабе документам. Много установил по запискам писаря Сивова: он вел что-то вроде дневника.

Корнев восхищенно заметил:

— Молодец!

Перед вечером через открытое окно штабной хаты донесся рокот подошедшей машины и послышался возглас:

— Где командир батальона? В роте? Вызвать! Проводите в штаб!

Вошел подполковник Фисюн. С опаской поглядел на седого майора: уж не из штаба ли армии он, которой подчинен батальон Корнева?

— Начальник штаба седьмого отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона, — представился Лофицкий.

Фисюн обрадовался, что опасения его не подтвердились.

— Не обижаетесь, майор, что комбат ниже вас званием?

— По-моему, в армии не принято обсуждать решения старших.

— Прошу журнал распоряжений.

Получив его, сел за стол и размашистым почерком написал:

«Командиру 7-го отдельного понтонно-мостового батальона капитану Корневу.

Немедленно вышлите команду и специальные автомашины для доставки на станцию Врадиевка одного комплекта парка Н2П для резервного батальона. Парк со складов полка переправлен на левый берег Днестра. Обеспечьте погрузку его в жел. дор. эшелон и сопровождение в пути…»

Проставил дату, часы и минуты. Подписал:

«И. о. начальника инженерных войск Одесского военного округа подполковник З. Фисюн».

Вошедшему комбату показал распоряжение.

— Рекомендую ответственным за доставку парка назначить майора. Но решайте сами.

Фисюн был доволен тем, что капитан не стал возражать, ссылаясь на то, что теперь батальон его подчинен штабу армии, а не округа. Гость отлично понимал, в какое трудное положение он поставил Корнева, оставляя на продолжительное время батальон без машин для парка, но с наигранной беспечностью сказал:

— А как насчет понтонерского гостеприимства? Перекусить с дороги найдется что? Может, и здесь у вас есть мадам Петреску?

— Понтонеры всегда гостеприимны, — ответил Корнев.

Старшина Тюрин понял командира.

— Идемте на кухню, товарищ подполковник.

Фисюн вышел, а Корнев остался в штабе.

Лофицкий достал из ящика пачку склеенных и удобно, гармошкой, сложенных топографических карт, быстро нашел нужную и развернул ее на столе. Большой сверток отдельных листов топокарт был давно привезен из штаба армии. Но ни у Соловьева, ни у Корнева не было времени разобраться с ними. Новый начальник штаба показал писарям, как пользоваться сборной сеткой, и теперь все карты были удобно собраны в отдельные большие склейки.

Глядя на карту, капитан задумался. Ему было жаль расставаться с майором, успевшим за короткий срок привести в порядок запущенное штабное хозяйство. Дорога предстояла дальняя. За это время могло произойти немало изменений. Могут Лофицкого оставить командиром развертываемого в тылу батальона. Послать кого-нибудь из командиров рот было нельзя — в подразделениях только что добились удовлетворительной слаженности.

Комбат и начальник штаба вместе наметили по карте выгодный маршрут до небольшого села напротив города Сороки. Надо было проехать по левому берегу около пятидесяти километров на север. Потом еще более ста на юго-восток до станции Врадиевка.

Пришлось по тревоге поднять отдыхавшую роту понтонеров и роту машин понтонного парка. Им на выполнение задания отводилось около двух суток. Батальон оставался без спецмашин и с небольшой частью личного состава. Риск большой. Вдруг роты, отправляемые по распоряжению Фисюна, не успеют вовремя вернуться? Было над чем задуматься. Но и не вывезти резервный парк тоже нельзя.

Через тридцать минут подразделения, поднятые по тревоге, начали марш. Повел их майор Лофицкий.

— Николай Александрович, — впервые назвал майора по имени и отчеству комбат при расставании, — постарайтесь скорее отправить машины назад: через трое суток мы должны уйти отсюда.

Тем временем Фисюн, плотно закусив яичницей и поджаристыми ломтиками сала, вернулся в штаб. Корнев доложил ему о начале выполнения его распоряжения. Но подполковник заторопился и, что-то пробормотав про неотложные дела, распрощался. Капитан недоуменно пожал плечами. Подошел к окну и вдруг заметил, как из ворот штаба выезжает «пикап». Вышел во двор и увидел шофера Башару у старенького легкового газика. Хотя и догадался, что произошло, все же спросил:

— Так что же все это значит? Кто на вашей машине поехал?

Башара дрожащим от обиды голосом доложил:

— Подполковник приказал поменяться машинами с его шофером Заболотным. Сказал, что капитану не положено иметь машину лучше, чем у подполковника. Я хотел доложить вам, но он меня по стойке «смирно» поставил.

Капитан выругался про себя, а вслух сказал:

— Все правильно, Башара. Проверьте лучше, что за драндулет мы с вами получили.

Неожиданно в штабе появился политрук Тарабрин:

— Капрал исчез ночью. Видимо, учуял неладное. Вся надежда теперь на пограничников. У них связь работает по всему берегу. Словесный портрет уже передал.

Против ожидания наводка моста сокращенным расчетом прошла хорошо. С Тарабриным Соловьев прислал короткое донесение: «Мост заминирован. Его своевременный взрыв обеспечу с одним взводом, остальных верну в батальон».

С наступлением темноты непрерывным потоком пошли через мост машины и повозки. Видя, что здесь все нормально, Корнев направился в штаб. Как из-под земли вынырнул Тарабрин и сообщил:

— Пограничники поймали гада. В восемнадцати километрах от нас. Везут сюда.

Тарабрин отправился за дезертирами, находящимися в подвале церкви, а Корнев занялся подготовкой машин для отправки всех арестованных в особый отдел штаба 9-й армии.

Вскоре привезли беглеца. Сначала он держался спокойно. Увидев, как в машины сажают его подручных и тех, кого считал бежавшими домой, выругался и стал бешено отбиваться ногами. Его скрутили веревкой и, как куклу, сунули в машину.

— При попытке к бегству — стрелять без предупреждения! — объявил конвойным Тарабрин.

Хлопнули дверцы кабин, и урча машины тронулись.

А в это время лейтенант Сундстрем, в течение пяти суток выполнявший распоряжение штаба округа, закончил со своей командой вывозку парка Н2П на левый берег Днестра. Кроме того, переправил оружие и остальное имущество со складов полка. Утром на правом берегу, с нагорной части города, начали рваться мины, а немного погодя ближе к берегу раздались треск мотоциклов и беспорядочные пулеметные очереди. В город вошли румынские солдаты. Сундстрем, наблюдая в бинокль за улицами, увидел, как замаячили солдаты по дворам в своей приметной зеленовато-табачного цвета форме.

В это время к Сундстрему подбежал боец и, мешая русские слова с молдавскими, стал сбивчиво докладывать.

Лейтенант с трудом понял, что какой-то подполковник отбирает у него зенитно-пулеметную установку и требует у недавно переправившегося сюда отряда ополченцев, возглавляемого секретарем райкома, сдать оружие.

Сундстрем поспешил следом за бойцом. Около одной из хат небольшого села, к которой тянулись провода полевых телефонов, стояло несколько военных и, как сразу узнал Сундстрем, все городское начальство. Секретарь райкома доказывал подполковнику:

— Оружие отряд получил от начальника гарнизона и без его ведома вам передать не может. Да вот он и сам сюда идет.

Подполковник повернулся к подбежавшему лейтенанту, который, взглянув на его петлицы с тремя шпалами, представился:

— Начальник гарнизона лейтенант Сундстрем. — Вынул из кармана гимнастерки удостоверение. Вежливо, но твердо спросил: — С кем имею честь? Попрошу ваши документы.

Подполковник строго взглянул.

— Ишь ты: «С кем имею честь?» Тут я документы проверяю. — Однако в штабе, куда они прошли, вынул удостоверение и не так уж строго сказал: — Без документов видно, что вы в штабе своих, а не вражеских войск.

Из дальнейшего разговора Сундстрем узнал, что подполковник командует полком, предназначенным для усиления позиций укрепрайона. Оружие требует сдать не от хорошей жизни. Полк только еще разворачивается. Пополнение все время прибывает, а вооружения почти нет. В свою очередь, поняв, в каком положении со своим имуществом, находящимся на берегу, оказался лейтенант, посочувствовал:

— Трудненько вам будет без транспорта. У меня автомашин в обрез. Людьми временно могу помочь. Есть пять быстроходных тракторов «натиков». Присланы как тягачи к пушкам, а пушки и оружие получить не удалось. Близковато к границе оказались артиллерийские склады. Там теперь немцы.

Сундстрем молчал, раздумывая об ответственности за свои решения, потом предложил:

— Дайте мне письменное предписание передать все имеющееся оружие. У меня около семисот винтовок и карабинов. Есть ручные и зенитные пулеметы, патроны и гранаты. А вы передайте мне тракторы. Я хотя бы волоком уберу понтонный парк подальше от берега.

— Согласен. Забирайте вместе с трактористами.

Пока подполковник и лейтенант занимались письменным оформлением документов такого необычного для военных обмена, в штаб вошел седой майор с понтонерскими эмблемами в петлицах. По его докладу и выправке все угадали в нем бывшего офицера старой армии. Сундстрем, узнав, что майор является начальником штаба батальона и прибыл с машинами для отправки понтонного парка в тыл, облегченно вздохнул.

2

Оставшаяся на мосту рота понтонеров почти третий день работала без отдыха. За сутки взводы спали попеременно по два-три часа. От Лофицкого не было никаких вестей. Корнев жалел, что не послал с ним мотоцикл для связи. С досадой подумал: «Русский мужик задним умом крепок». Потом признался в этом своему замполиту. Сорочан достал из полевой сумки копии каких-то документов.

— Я тоже должен признаться: не посоветовавшись, написал вот это. Решил ответственность взять на себя.

Оказалось, когда Тарабрин увозил арестованных, замполит передал с ним донесение в политуправление армии и письмо в особый отдел.

Комиссар просил о снисхождении для Стребчука и брал на себя ответственность, если сочтут возможным вернуть его в свою часть.

Прочитав копии документов, Корнев спросил:

— А как Тарабрин на твое заступничество смотрит?

— Считает, что раскаяние Стребчука и полное раскрытие после его показаний вражеской группы дают основание сохранить ему жизнь и дать возможность искупить вину в бою.

— Думаешь, рад буду иметь в батальоне бойца, собиравшегося меня убить?

— А бойца, стремящегося всем нутром искупить вину? Жалею, что не дал и тебе подписать. Что было бы в его душе, когда в трибунале зачитали бы просьбу и за твоей подписью?

Корнев задумался.

— Вроде ты и прав. Но в ту ночь я едва ли подписал бы.

В это время по телефону сообщили: на берегу скопилось много транспорта. Только Корнев отдал приказание выслать дополнительную команду для усиления комендантской службы, как приехал корпусной инженер. Он с порога, едва поздоровавшись, огорошил:

— Приказано переправить корпус на сутки раньше намеченного срока. Мостовую переправу держите и днем.

Корнев достал и показал полученную ранее шифровку штаба округа, запрещавшую содержать днем наплавной мост:

— А как быть с этим? Без хорошего прикрытия с воздуха мост продержится недолго.

Корпусной инженер обнадежил:

— Сейчас у переправы занимают позиции две зенитные батареи. — Понимая, что этого маловато, объяснил: — Больше корпус пока выделить не может. В штаб укрепленного района выехал наш представитель. Может, уровцы помогут, но едва ли. Вот новые сроки подхода частей. — Положил на стол измененную плановую таблицу, в которой по часам и минутам расписано, когда какие части должны пройти через переправу. Попрощался и вышел из штаба.

Корыев с Сорочаном тоже вышли на крыльцо. Порывистый ветер клонил деревья в одну сторону, а черные тучи плыли в другую, то заполняя все небо, то местами расступаясь и оставляя прогалины. Оглядывая мост, Корнев сказал Сорочану:

— Удачно место выбрали. Река здесь уже, резерв парка остался. Главное же — заходить на бомбежку можно только с левого берега. И то не сразу мост в прицел поймаешь, половина его в тени от холма с высокими деревьями.

— А если вдоль реки зайдут?

— Едва ли. Вероятность попадания будет почти нулевой. Рискнем? Оставим мост на день?

— Что ж, рискнем. На всякий случай дай команду быть наготове к поспешной разводке моста.

На сельской улице появилась полуторка, в кузове которой плотными рядами сидели бойцы. За машиной шли тракторы с прицепленными к ним по две, а то и по три загруженными доверху длинными деревенскими телегами — дробинами. Когда машина остановилась, из кабины вышел лейтенант, в котором комбат не сразу узнал своего попутчика в поезде «Москва — Кишинев». Он пропылился в дороге, а потом попал под дождь, теперь все его лицо было в грязных потеках.

— Товарищ капитан, лейтенант Сундстрем с командой в количестве тридцати восьми человек прибыл в ваше распоряжение. — Подал пакет, склеенный из газеты, и пояснил: — Донесение от майора Лофицкого.

Корнев взял пакет, приказал:

— Приведите себя в порядок — и в штаб.

Корнев вскрыл пакет. В донесении говорилось, что колонна с парком начала марш еще вчера в четырнадцать часов. Прикинув в уме прошедшее время, капитан подсчитал, что машины завтра должны вернуться.

К штабу собрались все понтонеры и привычно встали в строй. Старшина Тюрин, узнав, что они уже сутки не ели, повел их к кухням.

Капитан и Сундстрем зашли в штаб.

— Как ухитрились так быстро погрузить парк на машины? Где часть нового парка? Почему погрузили и учебный?

Лейтенант рассказал, что парк и хранившееся на складах полка имущество были заранее вывезены на левый берег, что грузить помогли люди из стрелкового полка. Часть нового парка еще в городе забрали машины, пришедшие из батальона Борченко. Опуская подробности, доложил, что оружие, хранившееся для 4-го батальона, пришлось передать стрелковому полку, а взамен получить тракторы, показал документы.

— Вот откуда, значит, тракторы.

Сундстрем похвалился:

— Новенькие «натики». Быстроходные. Скорость — пятнадцать километров в час.

По крыше забарабанил крупный летний дождь. Корнев встал и, глядя на комиссара, сказал:

— В такую погоду не прилетят.

Несмотря на дождь, по мосту сплошным потоком шел транспорт. Борта понтонов то оседали под грузом, то высоко поднимались. Поскрипывали массивные шарнирные замки на стыках мостовых паромов. Сокращенный, всего из двух взводов, дежурный наряд, кутаясь в плащ-палатки, рассредоточился по понтонам. В руках некоторых мелькали черпаки: приходилось отливать скопившуюся дождевую воду.

Подняв напоследок крупную волну, ветер стал затихать. Тучи, выплеснув весь запас дождя, начали редеть. Солнце выглянуло из-за облака и обрадовало промокших понтонеров. Они развесили плащ-палатки по перильным стойкам, а сами подставляли лучам то один, то другой бок.

— Можно курить! — от расчета к расчету передалась команда.

Достали спрятанные от дождя кисеты. Поднялись дымки махорочных скруток, мешаясь с паром от подсыхающих гимнастерок.

Корнева и Сорочана это озадачило. Комбат, поглядывая на небо, приказал дежурившему по переправе командиру роты:

— Проверьте готовность к поспешной разводке.

Многие понтонеры стали с опаской поглядывать на небо. И не зря. Послышался сначала неясный, а затем громкий гул. Появилась большая группа вражеских самолетов. Надрывно гудя, они явно шли куда-то дальше на восток.

Комбат с комиссаром, переглянувшись, без слов решили: «С разводкой не будем торопиться». Следя за самолетами, Корнев подумал: «Хорошо, что не сюда» — и неожиданно услышал близкий рев.

На небольшой высоте из-за холмов правобережья, развертываясь вдоль реки, летела шестерка угловатых грязно-серых самолетов. Стали ясно видны большие черные кресты.

Предпринять что-либо было уже поздно. Паромы уйти к берегам не успеют, закрутятся на реке и скорее попадут под бомбы. Прижав рупор, комбат во всю силу легких скомандовал:

— Мост не разводить! Приготовить прострельные пробки!

Командир роты бросился было к комбату, но, поняв его команду, вернулся на мост. От самолетов поочередно отделялись и падали, быстро увеличиваясь, кучками — по четыре — хвостатые капли.

По правому берегу вставали султаны взрывов, окаймленные черным дымом и густой меловой пылью. Недалеко от них снопами брызг и осколков вспучивался Днестр. Командир роты, выхватив пистолет, бросился навстречу бегущим по мосту:

— Куда? Назад! По местам!

Не столько от едва заметного в руке пистолета, сколько от яростного вида командира некоторые, отрезвев, вернулись и стали прыгать в понтоны. Небольшая кучка затопталась на месте. Одного понтонера кто-то схватил за подол гимнастерки и сдернул в свой понтон.

Небо прочертили пулеметные трассы. Одуванчиками распушились белые комочки разрывов зенитных снарядов. Самолеты, круто набирая высоту и взяв курс с разворотом к левому берегу, поспешно начали сбрасывать остатки смертоносного груза. С берега было ясно видно, что бомбы не попадут в мост и лягут ниже по течению.

Но тем, кто дежурил на мосту, казалось, что бомбы падают прямо на них. Раздался чей-то исступленный крик:

— Спасайся!

Многих охватила паника. Сержанты и часть понтонеров пытались ее прекратить, но ничего не успели сделать с теми, кто бросился к берегам. Их остановили с одной стороны командир роты, а с другой казах сержант Имангалиев. Ругаясь по-казахски, сам злой как шайтан, он встал на середине моста и, размахивая понтонным ломиком, кричал:

— Назат! Рука, нога ломат будим!

Некоторые послушались и спрыгнули в понтоны на свои места, а один, перекрестившись, бросился в воду. За ним — еще несколько человек. В это время в реке стали рваться бомбы, их и поглушило, как глушит рыбу. Только трое вынырнули. Им бросали спасательные круги. Всплывших быстрое течение понесло вниз, и их выловила низовая спасательная команда — брандвахта. Она дежурила метров на двести ниже по течению.

Командиры отделений проверили подчиненных. Выяснилось, что от паники погибло семь понтонеров. Среди находившихся на мосту потерь не было. Только в одном понтоне осколок, пробив борт, распорол штанину дежурившему на корме и застрял у него в ноге, но неглубоко. Раненый сам вытащил его, ругаясь на чем свет стоит. Хотел выбросить за борт, но подоспела прибежавшая на мост санинструктор Дуся Балбукова. Забрав осколок, она сказала:

— Пригодится. Это доказательство того, что смелых бомба не берет. — Туго забинтовала ногу и повела раненого, как он ни упирался, в санчасть, приговаривая: — Пойдем, пойдем, миленький, мне ведь тоже паек надо отрабатывать.

* * *

Как-то, проверяя расположение технических подразделений, находившихся в большом лесу за селом на горе, Корнев с гордостью сказал Сорочану:

— Посмотри, какие у нас машины.

Укрытые в котлованах маскировочными сетями в тени вековых дубов и кленов, стояли два трехосных автомобиля.

— Вот эта, с автобусным кузовом, — мощная электростанция. Вторая в своем железном коробе перевозит разный электроинструмент. Есть электропилы — цепная и дисковая. В комплект входят электродолбежник, сверла и рубанок. А вон электростанции поменьше. Но все вместе хороший райцентр могут осветить.

Сорочану до этого не приходилось видеть штатную технику батальона, собранную в одном месте. Он то и дело обращался к Корневу с вопросами:

— Это что за машина? Зачем вот эта?

Корнев давал обстоятельные пояснения.

Вернулись в штаб, скудно освещенный лампочкой от аккумулятора. Электростанция была на берегу для подсветки водолазам, искавшим утонувших. Шаря в темном углу табуретку, Сорочан спросил:

— Как думаешь, все утонувшие погибли от трусости?

— Не знаю. Главное — оставили свое место в расчете.

— Когда, по-твоему, удобнее собрать политсостав, коммунистов и комсомольцев? Надо поговорить о случившемся.

— Можно сразу после ужина.

Через час комиссар рассказал политработникам всех подразделений о панике на мосту и ее уроках. Дал задания, как провести беседы о случившемся, как воспитывать у бойцов стойкость, решимость до конца выполнять свой воинский долг.

Корнев был в штабе и всего этого не слышал, но знал, что Сорочан разговор с людьми поведет как надо.

В штаб пришел зампотех, задумавший поставить тяжеленную пилораму на пневмоколеса и, если удастся, сделать прицепы к тракторам. Корнев разрешил ему подобрать нужные части и детали от разбитых машин. Срок дал жесткий — к десяти утра вернуться.

Потом прибыли роты, доставившие резервный понтонный парк на станцию. Командир понтонной роты доложил:

— Парк погрузили на платформы быстро. С эшелоном поехали майор Лофицкий и пять человек из команды лейтенанта Сундстрема.

— Как на марше? С машинами все в порядке? — спросил Корнев.

— Мои бортовые в порядке, а специальные не знаю. Обратно возвращались по другим дорогам. На маршруте, по которому шли на станцию, в нескольких местах идут бои.

Комбат быстро развернул карту:

— Покажите, по каким дорогам возвращались? Где идут бои?

Командир роты неуверенно поводил пальцем по карте:

— Колонну вел командир роты понтонного парка, по каким дорогам — точно не знаю. Он в лесу заправляет свои машины.

Чтобы определить, где идут бои, Корневу пришлось поехать в лес к стоянке техники батальона и специальных машин понтонного парка. Ротный доложил обстоятельно, хорошо ориентируясь по карте и на местности.

Обстановка была тревожная. Наши части сдерживали противника, повернувшего с севера на юг. Станция, куда поехал зампотех, оказалась недалеко от района боев.

Комбат заторопился в штаб, собираясь показать комиссару обстановку и посоветоваться с ним. Приказал командиру роты:

— Объявите от моего имени благодарность шоферам. Дайте им отдохнуть, но будьте готовы подать машины под погрузку.

Подбежал дежуривший у телефона боец:

— Товарищ капитан! Вас просят к телефону: приехал связной из штаба армии с важным приказанием.

— Передайте: выезжаю в штаб. — Уже садясь в оставленный ему Фисюном газик, сказал командиру роты: — Не забудьте объявить от моего имени благодарность всем шоферам.

В слабом свете приглушенных фар дорога только угадывалась. Легонький газик подрагивал и плавно покачивался на хорошо пружинящих рессорах.

— Неплохой козлик достался нам, — сказал капитан шоферу, прислушиваясь к ровному урчанию мотора.

Башара ответил:

— Он только с виду потрепанный, а мотор новый. Прошел недавно хороший ремонт.

Комбат похвалил водителя за инициативу. Тот поставил гнезда для карабина и автомата. В ногах пристроил коробку с ручными гранатами. Закрыл сиденья новыми чехлами.

— Старшина хозвзвода помог. Поручил портному новые чехлы сшить. А за задним сиденьем фанерный чемоданчик уложил с продуктами — НЗ. Он вас батей зовет. Сказал, чтобы я в чемоданчике флягу не трогал; там на всякий случай спирт налит.

Когда Корнев вошел в штаб, дремавший на табуретке лейтенант Слепченко вскочил и доложил:

— Товарищ капитан, срочный пакет. Приказали вручить вам и, не задерживаясь, выехать обратно. Начальник инженерных войск армии озабочен готовностью батальона к маршу.

Зазуммерил телефон. Сержант Сивов ответил на вызов.

— Товарищ капитан! Вас комиссар просит к телефону.

Корнев взял трубку. Слушая Сорочана, глуховато ответил:

— Распорядись сам и быстрее возвращайся в штаб, есть новости… Я буду писать донесение в армию. До утра не откладывать, похоронить сейчас.

Находившимся в штабе Слепченко и Сивову капитан сообщил, что водолазы нашли утонувших. Один, похоже, пытался спасти товарища. Так их вместе в оглушило.

— Сержант, позвоните в роты, чтобы выслали к низовой брандвахте по два человека с оружием для салюта, — приказал капитан. Повернулся к лейтенанту Слепченко: — Сходите на кухню, перекусите, заодно передайте командиру взвода управления: пусть выделит вам на машину еще одного разведчика с автоматом.

Комбат пристроился за столом поближе к лампочке. Внимательно прочитал полученное распоряжение. Батальону предписывалось по окончании переправы корпуса немедленно начать марш. Указывался участок на Южном Буге для наводки переправ с использованием местных материалов. Применять понтонный парк запрещалось. Отложив распоряжение, Корнев составил донесение. Отдал его Сивову напечатать на машинке.

Сам, внимательно изучая карту, стал намечать предстоящий маршрут. Севернее его, в двадцати километрах, как доложил командир роты понтонного парка, шли бои. Корнев начертил на листе схему следования подразделений на марше. Получилась колонна больше пяти километров. Выделил из нее три части: в каждой — по взводу машин понтонного парка и по одной понтонной роте. Техническая рота с ремонтными мастерскими составляла отдельную, четвертую колонну. Внимательно просмотрел сделанные схемы.

— Сержант Сивов! — позвал комбат. — Перечертите схемы для каждой колонны и нанесите маршруты на четыре карты.

Сивов просмотрел наброски капитана, все понял.

Корнева потянуло на сон, и он вышел на крыльцо. Прислушался: с моста доносился шум колес машин. Изредка слышался и скрежет переключаемых скоростей. Тихо звучали голоса и отдельные команды. Все звуки сливались вместе, вплетаясь в ночную тишину монотонным ворчанием какого-то неведомого чудища, ползущего с моста едва приметной лентой, забираясь все выше в гору по кривой улице села.

Неожиданно — даже вздрогнул — раз за разом недружным треском прозвучали три залпа. Догадался: хоронили утонувших. Шевельнулось снова смутное чувство какой-то и своей вины в их судьбе. Прямо с крыльца в завешенное плащ-палаткой открытое окно сказал:

— Сержант Сивов, позвоните на берег, пусть передадут комиссару, что я жду его у себя в палатке.

Спустился с крыльца, откинул чуть влажное полотнище входа палатки, оставив его открытым. Не раздеваясь, прилег на раскладушку. В проеме входа виднелся уголок по-южному темного неба, как кусок сине-черного бархата с ярко светящимися дырочками — звездами.

Попытался дать голове отдохнуть, ни о чем не думая. Не получилось. Все равно теснились мысли: «Надо было давно разведать все дороги на восток. А то теперь гадай: пройдут ли машины по выбранному маршруту? Недаром говорят: хорошо было на бумаге, да забыли про овраги».

Через некоторое время пришел Сорочан.

— Комсорг батальона Микулович, — сказал комиссар, — беседовал со многими понтонерами и пришел к выводу: паника охватила плохо знающих русский язык. Не поняли, что делать надо.

— Я примерно тоже так думаю. Недаром никак не могу отделаться от чувства и своей вины в случившемся.

— Это ты зря. Зачем просил зайти?

— Пойдем в штаб. Обстановка сложная. На карте кое-что покажу. Нам надо переходить на Южный Буг, а дороги могут быть перерезаны немцами.

В штабе над развернутой картой Сорочан задумался:

— На марше, может, и бой принять придется. К этому надо людей готовить. Собирать совещаний не стану. Обойду подразделения сам. а в лес съездить — дай машину.

Корнев показал комиссару маршруты и схемы колонн:

— С головной колонной поеду сам, со средней — штаб и ты. Замыкать будет зампотех Копачовец. А вот с технической ротой, которая выйдет отдельно раньше всех, направим старшего политрука Спицина и для подготовки хозяйственных дел старшину Тюрина.

— Все так, только мы с тобой местами поменяемся. Тебе положено быть в центре.

— Хорошо. Будь по-твоему.

Вошел командир взвода управления лейтенант Донец:

— Разрешите, товарищ капитан? — В руке дощечка. Один конец заострен, посредине краской проведены две наклонные черты. — Хочу такие указатели на поворотах выставить.

— Добро, введем в батальоне такие указки, — сказал капитан. — Но где взять для них дощечек?

— У сельпо была куча ящиков, разобрали их и заготовили этих стрелок сотен пять.

— Ну что ж, вот вам задача. Смотрите на карту, на ней нанесен маршрут, основной и запасный. Техническую роту подниму на марш в два часа. Вышлите вперед разведчиков и обозначьте маршрут указками.

Корневу и Сорочану понравилась инициатива лейтенанта Донца. Комбат решил при случае поставить его в пример остальным командирам.

Пришел вызванный по телефону командир технической роты. Не дав доложить о прибытии, капитан сказал:

— Вовремя пришли. Сержант Сивов! Выдайте старшему лейтенанту карту.

Затем показал маршрут и объяснил, какими указками он будет обозначен. В конце отметил, где должна сосредоточиться рота, спросил:

— Готовы к такому переходу?

— Готовы! Только как быть с лесопильной рамой? У меня пятитонной машины нет. На прицепе рама не дойдет: чугунные колеса отвалятся.

— Оставьте для буксировки катера трактор, а раму погрузите на катерный тягач.

Командир технической роты аккуратно сложил карту.

— Разрешите узнать: когда ожидать батальон на новом месте?

— Точно сам не знаю. До нашего прибытия организуйте сбор местных плавсредств: баркасов, барж, лодок. Даже деревянные винные бочки пойдут. Места здесь виноградарские — бочки должны быть. Разведайте, где какой есть лес. Нам поставлена задача: переправы навести только из подручных средств.

Опять зазуммерил телефон. Трубку взял Сорочан:

— Слушаю. Да, я… Кто? Полковник? Начальник штаба дивизии? А беженцев много? — И, обращаясь к комбату, сказал: — Там на мосту комендантскую службу отстранил начальник штаба переправляющейся дивизии. Выставил свою. Скопившиеся подводы беженцев оттеснил от моста на край села.

— Передай, скоро сам прибуду. Разберусь.

— Хорошо, ты — на мост, а я — по ротам. — И в телефон: — Капитан сам скоро будет. Пусть пока полковник хозяйничает.

3

По мосту на предельно сокращенных дистанциях шли машины и тягачи с пушками. Временами — плотным строем — роты и взводы. Командиры поторапливали:

— Не отставать!

Едва, по привычке к строю, бойцы начинали бежать в ногу, мост сразу раскачивался из стороны в сторону. Понтонеры тогда прикрикивали:

— Смешать ногу!

Чтобы не тормозить движение по мосту, Корнев переправился на легковом катере, сразу нашел хозяйничающего полковника, представился:

— Командир понтонного батальона капитан Корнев.

— Ругаться, капитан, пришел? Не советую. Твои тут все в бумажку смотрят, а я и без бумажки свою дивизию пропущу как надо.

— Это же хорошо! Надо бы, чтобы и остальные части представитель корпуса пропускал.

— Так и будет. За нами идет корпусной артполк, скоро подъедет командир корпуса, с ним инженер, и порядок будет обеспечен.

— Товарищ полковник, вы совсем оттерли обозы беженцев. Там старики и дети. Что с ними делать — не знаю.

— Война, капитан. Командир дивизии с одним полком уже рубеж обороны занимает, надо скорее остальные части к нему выдвигать.

— Если не секрет, какой рубеж? Мне надо сориентироваться в обстановке.

— Приедет генерал — у него и узнавай. Я не уполномочен тебя в курс дела вводить.

Корнев нахмурился.

— Не обижайся. Сам точно не знаю, где займем оборону. Намечали сорок километров отсюда к северо-востоку. — Взял капитана под руку, подвел к своей машине. Обращаясь к кому-то, сидящему в размалеванной в разные цвета эмке, крикнул: — Карту!

Из машины выскочил молоденький лейтенант, подал планшет с картой. Подсвечивая карманным фонариком, полковник показал намеченный для дивизии рубеж обороны:

— Левее уровцы должны занять оборону фронтом на север. Они отходят с реки выше по течению. Вот все, что сам знаю.

Разглядывая карту, Корнев нашел станцию, куда уехал зампотех. Она оказалась хотя и близко от показанного рубежа, но все-таки еще в тылу. С надеждой подумал: «Значит, должен успеть вернуться».

— Если задержите немцев здесь на сутки, все части корпуса переправлю и парк с реки успею снять.

Попрощавшись с полковником, капитан позаботился о беженцах. Пригодились резервный паром и пристани, сделанные Лобовым из бревен ниже моста по течению. Немного погодя, напротив крутого спуска к одной из пристаней, стали собираться подводы. Поднялся шум, гомон. Понтонеры с трудом наводили порядок, погрузка шла медленно. Одна повозка перевернулась, чуть не задушив в хомуте лошадь. Большая еврейская семья, суетясь и причитая, собирала рассыпавшиеся по берегу подушки, перины, разный домашний скарб. Особенно ахали и гомонили вокруг старинной швейной машинки.

На самом спуске кони, храпя и садясь на задние ноги, еле сдерживали накатывающиеся на них повозки. Но вот понтонеры, выломав из ближайших заборов колья, стали всовывать их между спиц задних колес. Теперь повозки стали надежно тормозиться, и погрузка на паром пошла быстрее. Через час сержант доложил комбату:

— Готовим шестой рейс.

— Надо бы повозки с детьми пропускать в первую очередь.

— Товарищ капитан! Да их без детей и нет. Пропускаем так, чтобы удобнее и быстрее выводить по улочкам к спуску на паром.

— Много подвод скопилось?

— Сотни три. Точно не подсчитаешь. Их полно по разным закоулкам.

Корнев прикинул: на паром помещается шесть подвод. Учел время на один рейс. В уме сделал простой подсчет.

— Плохо дело. И за двое суток не управимся. Я пришлю еще понтон с мотором. На паром грузить повозки, штук по двенадцать, а лошадей переправлять вплавь.

К мосту подошло несколько легковых машин, броневичок и радиостанция. «Командир корпуса приехал», — догадался Корнев. Одернул гимнастерку, быстрыми шагами направился к машинам.

Навстречу — корпусной инженер.

— Дивизия давно переправилась?

— Около часа назад.

Вместе подошли к зеленой машине, стоявшей в стороне от спуска к мосту. Адъютант предупредил:

— Комкор занят. Если нет срочного дела, подождите.

С левого берега поступил сигнал приостановить переправу, и через мост на большой скорости на правый берег проскочил броневичок. Издали увидели: генерал стоит около машины с радиостанцией, а рядом с ним выпрыгнувший из броневичка командир что-то докладывает по развернутой карте. Корпусной инженер остановился.

— Ты будь поблизости. Пойду узнаю, в чем дело.

Корнев видел, как корпусной инженер подошел и что-то сказал генералу, затем дал знак подойти Корневу. Капитан бросился бегом к командиру корпуса — доложил, что имеет директиву днем разводить мост.

— Про директиву знаю, — сказал генерал. — А мост не разводить, пока не пройдут все части корпуса.

— Товарищ генерал, я — командир батальона армейского подчинения и директиву штаба округа обязан выполнять.

Легкой тенью легло на усталое лицо генерала раздражение, но он спокойно сказал:

— Капитан, вы устав знаете? Кто начальник переправы?

— Командир переправляющейся части, а я — комендант по своей службе, и я должен выполнять указания начальника инженерных войск. Прикрытие с воздуха крайне недостаточное. Мост будет разбит авиацией противника. Тогда и паромов не будет.

— О прикрытии думаем. Много не обещаю, но уже неподалеку занимает позиции зенитный артдивизион. — Показал в сторону высокого седого подполковника: — Вот и командир артполка думает, как помочь нам.

— Товарищ генерал! Прошу ваше распоряжение отдать письменно.

Командир корпуса сдвинул брови, внимательно взглянул на вытянувшегося в стойке «смирно» комбата, сказал адъютанту:

— Напишите этому настырному капитану распоряжение.

Подъехали начальник штаба и инженер дивизии. Из их доклада комкору стало ясно, почему дивизия опоздала на переправу. Едва ее полки свернулись для марша, как противник начал активные действия. Пришлось выдвигать дополнительные заслоны и отходить с боем. Сейчас враг наносит основной удар на железнодорожный мост, а в направлении понтонного его нажим ослабевает.

Адъютант записал распоряжение под копирку в полевом блокноте. Дал генералу на подпись.

Корнев взял распоряжение в руки. Написано оно разборчивым почерком. Под ним подпись — коричневым карандашом: «Р. Малиновский».

Небольшая бумажка, а легла на плечи комбата большим грузом забот и ответственности. Он аккуратно сложил ее вдвое, перегнул еще раз, вложил в партбилет и с ним — в нагрудный карман под орденом.

Дивизионный инженер направился к мосту. Капитан Корнев подошел к нему:

— Товарищ майор, в случае бомбежки движение по мосту останавливать не будем. Во время налета прошу обеспечить проход на увеличенных дистанциях. Скорость до сорока километров. Для пешего строя только бегом и не в ногу.

Майор оглядел прилегающие к спуску подходы.

— Обеспечу. Сейчас проинструктирую и выставлю регулировщиков.

В это время Корнев увидел, что командиру артполка, высокому седому подполковнику, ездовой подводит тоже рослого, серого в яблоках коня под седлом.

Подполковник остановился, посмотрел на Корнева.

— Вот, капитан, как бывает. Гора с горой не сходятся… А с бывшим ефрейтором Родионом Малиновским еще в ту — германскую, мы вместе бедовали на французской земле в нашей первой особой бригаде.

Капитан понял нахлынувшие на подполковника чувства от неожиданной встречи, спросил:

— Как же собираетесь помочь теперь генералу Малиновскому? У вас есть и зенитные пушки?

— Где там! Командую, считай, музейным полком. Все из запаса. Орудия на деревянных колесах, девятьсот затертого года.

Корнев разочаровался.

Подполковник, взглянув на набирающую румянец утреннюю зарю, заторопился. Уже нога в стремени.

— Слушай, сынок. Шрапнель теперь не в моде, а у меня ее из старых запасов хватит на пару часов беглого заградительного огня. Станины зарою поглубже, а стволы подниму вверх до предела.

Приложил руку к козырьку лихо заломленной фуражки и с места — крупной рысью на мост, по которому, тоже на рысях, шел артиллерийский дивизион. Пришел Сорочан и с ним вернувшийся из поездки на станцию зампотех Копачовец.

На берегу шла напряженная работа. Три трактора подвезли стальные тросы на случай буксировки затонувших понтонов. Водолазы приводили в готовность свое имущество. Кто-то гнал рыбачьи лодки к низовой брандвахте.

Комиссар успел поговорить с каждым расчетом, дежурившим на мосту. Теперь накоротке собирал в ротах и во взводах коммунистов и комсомольцев. Получив указания, они шли в свои подразделения, и командирская воля, комиссарский наказ передавались каждому понтонеру.

Одна за другой подходили к мосту части. Прошла корпусная радиостанция, за ней — машина комкора. Генерал подозвал Корнева:

— Еще часа два — и все переправятся. Тогда мост сразу снимай. Куда следовать — приказ имеешь?

Корнев быстро достал карту, показал нанесенный на ней маршрут.

Генерал обвел на карте карандашом городок Кодыму с железнодорожной станцией километрах в пятнадцати на восток от урочища Калаур.

— Не задерживайся. Эту станцию проходи быстрее. Ну, до встречи.

Зеленая легковая машина пошла в обгон втягивающейся в село колонны грузовиков.

Прошло больше часа, как уехал командир корпуса. Уже начал переправляться побатарейно, вперемежку с пехотой, артиллерийский полк. Где-то на подходе последний стрелковый батальон. Пройдет он, и мост можно разводить.

Но не успели. На высоком правом берегу с постов наблюдения поступил сигнал «Воздух». И уже с запада донесся надрывный гул высоко летящих самолетов.

Стали считать, получилось больше тридцати.

Выставленные дивизионным инженером регулировщики укрыли на дальних подходах к мосту все машины, повозки и людей в тени построек и садов. Через мост, увеличив скорость, одна за другой проскочили машины. В каждом понтоне, в носу и на корме, виднелось только по одной каске. На берегах — никого, все укрылись в щелях и за каменными заборами садов.

Солнце уже высоко, и тень от левого берега почти не накрывала мост. Самолеты заходили на него от солнца. Один за другим срывались в пике. К гулу моторов прибавился вой сирен. Зенитные пушки тающими в небе белыми разрывами снарядов пытались достать врага еще на развороте.

Головной самолет оказался в гуще усеявших небо черных комочков — и вдруг развалился. Что-то врезалось в землю недалеко от моста. Секунда, другая, а взрыва нет. Один понтонер, не утерпев, выскочил из щели, подбежал, не обращая внимания на рокочущую карусель в небе, и радостно закричал:

— Ребята! Это мотор от самолета!

Шедший в пике второй самолет, не дойдя до черных разрывов, со звенящим ревом задрал нос кверху и, торопясь освободиться от бомб, метнул их в крутизну правого берега. Густое меловое облако от обрушенного склона, подгоняемое ветром, стало заволакивать мост легкой дымкой. Еще два самолета, шедшие к земле, беспорядочно сбросили бомбы, преждевременно выйдя из пикирования. Остальные стали перестраиваться.

По мосту — где там сорок километров в час, как на гонках! — мчались автомашины, а потом, высекая из настила щепки, замелькали орудийные упряжки. Прижимаясь к самому краю настила, вот-вот попадут под копыта, бежали, растянувшись цепочкой, пехотинцы. Навьючены скатками, вещевыми мешками, противогаз на лямке сползает вперед. На поясе подсумки с патронами, пехотная лопатка и фляга. Винтовку кто как зажал в руке или закинул на ремне за спину. Добежав до берега, задыхаясь и захлебываясь собственным потом, только теперь с опаской поглядывали на небо и собирались в отделения и взводы.

Самолеты разделились на две группы. Меньшая пошла на мост, основная сделала круг. Самолеты с ревом моторов и сирен, будто на салазках с крутой горки, стали падать в пике. Опять на их пути встала и белая, и черная рябь разрывов. Самолеты вышли из пикирования, не дойдя до опасной зоны заградительного огня. Бомб не бросили, а ушли вверх. Несколько самолетов, делавших круг в стороне, едва над мостом начались шрапнельные разрывы, разделились попарно и вдалеке клюнули вниз по левому берегу, по позициям запасного артполка.

Черных дымков в небе становилось все меньше к меньше. Основная группа самолетов опять разделилась. Шестерка пошла на мост, остальные начали бомбить позиции зенитчиков на правом берегу. Бомбы ложились все ближе к мосту. Уже есть пробоины в понтонах, дежурные заделывают в них дыры пробками и кляпами. Дивизионный инженер, стоя на спуске с правого берега, то и дело взмахом руки посылал на мост одну за другой орудийные упряжки, машины.

Неожиданно мост вздрогнул и закачался: одновременно две бомбы упали рядом с понтонами. Одна из последних автомашин, круто вильнув, смяла перильные стойки, порвала канат, уткнулась в понтон, согнув его борт. В лопнувшую обшивку хлынула вода. Мост накренился набок. И в следующую секунду почти на самой середине реки бомба врезалась в настил. Мост сначала встал горбом, а потом осел, набирая в понтоны воду. Повозка, сброшенная взрывом, зацепилась задним колесом за борт понтона. В воде, путаясь в сбруе и пытаясь выплыть, дико заржали лошади. Прозвучал голос комсорга Микуловича:

— За мной!.. Разомкнуть шарнирные замки!

На обоих берегах тоже послышались такие же команды:

— На мост!..замки!

Из щелей выскакивали понтонеры, бежали по своим заранее определенным местам. А последние бомбы со свистом ныряли в Днестр, выплескивая султаны воды, начиненные осколками.

Самолеты, бомбившие артиллеристов, собрались в плотный строй и, набирая высоту, развернулись на запад. Шестерка, наносившая удар по мосту, пристроилась к их косяку.

Понтонеры с лихорадочной поспешностью работали у стыков мостовых паромов. Торопливо отвертывали винты запора шарнирных замков. Старались разомкнуть мост на отдельные звенья. Мост качает и гнет. Многие понтоны перекосило залившей их водой, зажало замки. Пустили в ход кувалды и понтонные ломики, расчленили ленту моста на отдельные участки. Отделилось несколько паромов, понтонеры гребли к берегам. На помощь им, вздымая буруны, спешили три буксирных катера. С одного из паромов подали буксирный канат на подоспевший катер моториста Обиуха. Но до берега паром не дошел — затонул на мели. На нем по пояс в воде стояли несколько понтонеров и повозочный, удерживающий под уздцы лошадей, пугливо вздрагивающих от каждого громкого звука.

На берегах собрались кучки тех, кто, оробев, не сразу выполнил команду: «На мост!» Теперь они бестолково топтались у кромки воды, а на многих уцелевших паромах не хватало гребцов.

С развернувшегося к берегу небольшого участка моста Дуся тащила, подхватив под мышки, раненого с раздробленной ногой. Задыхаясь, не своим голосом крикнула:

— Да помогите же кто-нибудь!

На ее зов подбежали два понтонера из оказавшихся на берегу не у дел. Положили раненого на плащ-палатку — и скорее на перевязочный пункт, укрывшийся в просторном подвале. Рядом в погребке мерно стучал движок небольшой электростанции, дающей свет над примитивным операционным столом. У врача халат в красных пятнах. Уже не один раненый прошел через его руки. Он посмотрел на пехотинца:

— Напрасно несли.

За домом лежало несколько неподвижных тел. Рядом с ними положили и пехотинца. А с другой стороны у дороги грузили в машину раненых из дивизии и понтонеров. Среди них был и сержант Имангалиев. Бок и рука у него в бинтах с проступающими пятнами крови. Сержант прикрыл чуть раскосые глаза, больше выступили скулы, лицо побледнело, а он не то напевает, не то бормочет что-то по-казахски.

Когда затихли гул и рев самолетов, вой и грохот разрывов бомб, обычное тарахтение буксирных катеров, скрежет железа на разбираемых паромах и полязгивание гусениц тракторов показались тишиной.

В первые минуты капитан Корнев почувствовал себя как бы выключенным из всего происходящего. Командиры рот и взводов четко управляли подчиненными по спасению парка. Паромы, которые удалось вывести из моста, подгоняли к берегам. Около затонувших на большой глубине встал на якорь водолазный понтон, и боец в скафандре скрылся под водой. Слышался голос лейтенанта Переплетчикова: его рота приступила к разборке полузатопленных паромов. Заурчал на отмели трактор, за ним на тросе потянулась связка прогонов. Подали трос к освобожденному от настила понтону. На правом берегу, заделав пробоины и отчерпав набравшуюся воду, подвели под погрузку паром. На нем комсорг Микулович, сложив руки рупором, громко крикнул:

— Гружу-у паром! Пришлите ка-а-тер!

К Корневу начали подбегать с докладами командиры. С причалившего к берегу легкового катера выскочил лейтенант-артиллерист — и сразу к комбату:

— Товарищ капитан! Наш наблюдательный пункт остался без связи. Провод через реку перебит.

Посланец от стрелкового батальона, занимающего оборону на правом берегу, доложил:

— Комбат приказал передать, что после окончания переправы артиллерийского дивизиона будем догонять свой полк.

Корнев сказал подошедшему Сорочану:

— Вот так, комиссар. Оставят нас одних здесь, выкарабкивайся как знаешь.

— А что сделаешь?! Мы другими частями командовать не можем.

Тем временем помятые и с пробоинами полупонтоны стали грузить на машины. Многие из них были так погнуты, что не ложились в направляющие полозки специальных рам. Приходилось крепить их канатами. Со стороны железнодорожного моста, что в пятнадцати километрах, донесся гул взрыва. Значит, там противник уже вышел к реке, и лейтенант Соловьев взорвал железнодорожный мост.

* * *

Еще до того как в батальоне Корнева был разбит наплавной мост, ниже его по течению, в тридцати километрах, батальон майора Борченко переправлял паромами гражданские организации. Дело спорилось. Часть понтонного парка высвободилась, и ее начали грузить. Машины скрывались в тени садов села. Вот к берегу подвели еще один паром. Деловито засновали вокруг него понтонеры. В считанные минуты его разобрали и полупонтоны уложили на машины. Ворча моторами, отфыркиваясь едкими дымками, одна за другой поползли машины на прибрежное взгорье. А у берега уже подведен для разборки следующий паром.

Командир батальона с холма на берегу реки наблюдал, как идет погрузка части парка, как работают оставшиеся на воде три парома и два десантных понтона.

К пристани подошла стройная женщина в запыленном светло-сером костюме. В черных локонах, выбившихся из-под косынки, поблескивали седые пряди. Черные глаза с длинными ресницами, тонко очерченные брови, по-южному смуглая кожа, правильные черты лица делали ее привлекательной женщиной. Увидев одного из командиров, она вежливо обратилась к нему:

— По-моему, вы понтонер? Я не ошиблась?

Лейтенант с готовностью ответил:

— Вы не ошиблись. Чем могу служить?

Два смуглых большеглазых подростка лет десяти и двенадцати встали по бокам матери.

— Вот папку своего ищем, — сказала женщина. — Он теперь тоже понтонер. Батальонный комиссар. Сорочан фамилия. Не встречали?

— Встречал, — ответил лейтенант, отметив про себя привлекательность женщины. — Раньше. Но где он сейчас — не знаю. Я вас проведу к командиру части. Он, наверное, сможет сообщить, где батальонный комиссар.

Майор Борченко еще издали увидел направлявшегося к нему лейтенанта, женщину и двух мальчиков.

— Товарищ майор, жена и дети батальонного комиссара Сорочана, — доложил лейтенант.

Борченко тоже невольно обратил внимание, как красива женщина, как аккуратно одеты ее дети. Подумал: «Умеют же люди выбирать жен себе».

Мальчики вежливо поздоровались с майором, с надеждой глядя на него. Мать подала руку и назвала себя:

— Аурика Григорьевна Сорочан. Ищу мужа.

Борченко почувствовал, как пальцы ее руки доверчиво легли в его широкую ладонь. Осторожно ответил на рукопожатие, и вновь пришло на ум: «Умеют же люди выбирать себе жен».

— Знаю вашего мужа. Он в таком же батальоне, как мой, комиссаром. Их участок километрах в тридцати выше по течению реки.

С той стороны, куда майор показал рукой, донесся далекий, но, чувствовалось, сильный взрыв. Комбат посмотрел на часы, догадался: «Взорван железнодорожный мост. Значит, там, на участке батальона Корнева, противник уже вышел к берегу». Борченко только подумал об этом, но мать и дети инстинктивно почувствовали: что-то грозное и опасное происходит в той стороне, где находится дорогой для них человек. Стараясь скрыть нахлынувшую тревогу, Аурика Григорьевна обратилась к Борченко:

— Наша организация еще не вся переправилась. Я со своим отделом на машине. Нельзя проехать к мужу? Ведь это не так далеко.

— Не советую. Его батальон, вероятно, уже снялся с места. И вам задерживаться не советую. Напишите записку. Я постараюсь передать вашему мужу.

Мальчуганы сразу приуныли. Женщина, смахнув слезу, быстро написала в блокноте несколько строк, вырвала лист, сложила вчетверо, отдала майору.

И он опять почувствовал в своей ладони ее теплые пальцы. Невольно пришло на ум: «С такой ждать встречи, о такой тосковать стоит. Везет же людям».

Майор искренне посочувствовал ребятам Сорочана: его старший сын Виктор вот уже несколько дней был с ним на переправе, с ребячьим восторгом воспринимал все происходящее здесь. Но тут же подумал: «Как там жена обходится с двумя младшими?» Решил при первой же возможности отправить Виктора в тыл — к матери.

Дежуривший у пристаней лейтенант, чуть запыхавшись, поднялся на облюбованный комбатом пригорок.

— Товарищ майор, от стрелкового полка к нашему телефону подали линию. Просят вас к аппарату.

Быстро спустившись к берегу, Борченко спрыгнул в перекрытую щель, вырытую недалеко от пристани. Там стояли два телефона: для связи со стрелковым полком на правом берегу, по проложенному по дну кабелю, и для связи со штабом батальона.

Телефонист подал трубку:

— Командир стрелкового полка на проводе.

Майор взял трубку.

— Берег слушает… Да я… Приму меры… Когда выехал?.. Понятно… Обязательно встречу… — Повернулся к другому телефонисту: — Вызывайте штаб.

Телефонист несколько раз нажал кнопку вызова.

Тихонько запищал аппарат. Борченко, услышав в трубке голос, приказал:

— Найдите начальника штаба! Пусть придет ко мне на берег. — А стоявшему здесь командиру роты сказал: — Выдвиньте верховую брандвахту еще на километр выше по течению. На том берегу есть лысая высота. С нее далеко просматривается местность в сторону железнодорожного моста. Вот и выставьте там наблюдательный пост.

Командир роты посмотрел на высоту в бинокль.

— Понятно. Надо для поста установить сигналы.

— Заметят движение противника в нашу сторону — белая ракета. Ну а если их атакуют — красная, и быстро на своей лодке на наш берег. Там есть уровский дот, прикроют во время переправы.

Командир роты дал указания остающемуся за него командиру взвода и трусцой побежал вдоль берега в сторону брандвахты, дежурившей на двух рыбачьих лодках в полкилометре выше по течению от крайней пристани.

Вскоре Борченко увидел широко шагающего по тропинке капитана. С ним они были давние сослуживцы. В полку тот занимал должность помначштаба по мобработе. Знали друг друга хорошо, сработались и даже дружили, но панибратства между ними не было.

— Слушаю.

Борченко отвел его в сторонку: охочие до новостей телефонисты уже навострили уши.

— Командир стрелкового полка по телефону сказал: «Сватовство кончилось, скоро свадьба». Намек ясен. Предупредил: быть наготове! Посоветовал хорошенько смотреть вправо. Его начальник штаба готовит прикрытие переправы и должен заехать к нам.

Капитан достал из планшета карту, спросил:

— Где будет командный пункт полка?

— Пока не знаю. Сейчас переправляюсь на тот берег, узнаю у начальника штаба. А вы готовьтесь с первой колонной к маршу. Включите в нее все загруженные парком машины. Колонну постройте вдоль вчера облюбованной полезащитной полосы. Время выступления уточню.

— Все ясно.

— Если что будет срочное, сообщу по телефону.

Командиры разошлись: один — по тропе к штабу; другой — к уже поджидающему разведывательному катерку.

Понтонер, дежуривший у пристани правого берега, заметил комбата, крикнул:

— Товарищ лейтенант! Майор к нам на катере!

Дежурный по комендантской службе на правом берегу прикинул, куда причалит катер, и побежал встречать комбата. Едва Борченко вышел на берег, доложил:

— За время дежурства происшествий не случилось.

— Много еще транспорта на переправу?

— Если больше не подойдет, за три рейса управимся.

— Гражданских организаций больше не ожидается. Порядок переправы полка вам известен?

Не успел лейтенант ответить, как увидел, что какая-то машина, вихляя и прижимаясь к самому краю дороги, обходит стоящий транспорт, направляется к берегу.

Шофер нашел удобный съезд с дороги и развернулся у берега. В машине было с десяток бойцов с винтовками. Через задний борт выглядывал ребристый кожух ствола станкового пулемета и щиток. Из кабины вышел коренастый и полный подполковник, начальник штаба стрелкового полка. Увидел майора — и сразу к нему. С хитринкой, будто старому знакомому, сказал:

— На уху не зови — некогда. А вот где удобнее умыться, покажи, пропылился как черт. — Предупредив попытку майора представиться как положено по уставу, энергично пожал ему руку.

Подполковник уже приметил в сторонке выступающие из воды камни, направился к ним. На ходу обернулся к своей машине:

— Сержант! Ведите орлов умываться. Только пониже меня. Расстегнул ремни, сунул их майору. — Подержи, пожалуйста. Карта у тебя есть? Приготовь, пока сполоснусь. — Сняв гимнастерку и майку, зафыркал, сплевывая серые комочки дорожной пыли.

Борченко поманил от пристани одного из понтонеров и тихонько сказал:

— Найдите подполковнику полотенце почище.

— Так у меня чистое. — Достал из кармана завернутый в клеенку кусочек мыла: — Может, дать?

— Дайте.

— Товарищ подполковник! Может, с мылом сподручнее будет!

— Вот уважил! Спасибо!

— Я сейчас рушник принесу, — бросился к вещевому мешку боец.

Немного погодя, устроившись в тени большого куста, подполковник водил тупым концом карандаша по карте.

— Вот рубеж, с которого мы отходим. Все дни шла странная война. Против нас было не больше румынского пехотного полка. Они с оглядкой занимали то, что мы сами оставляли. А сегодня с утра как взбесились. На соседа вдоль железной дороги жать по-настоящему начали, да и нам норовят в тыл зайти. Появились еще и немецкие части. Получен приказ: к исходу дня занять оборону здесь, по левому берегу.

— Порядок переправы остается, как решили вчера с моим начальником штаба? — спросил Борченко.

— Тот же, но не мешало бы поскорее.

Подробно обговорив последовательность перехода на левый берег полка и остающейся последней роты прикрытия, пошли к машине. Присевшие невдалеке от нее бойцы встали. Подполковник подозвал сержанта.

— Со мной поедет только пулеметный расчет. Останетесь здесь. Будете маяками. Встретите наших и направите по пристаням. Куда кого — покажут понтонеры. — Обратился к Борченко: — С тобой, майор, не прощаюсь. Надеюсь, вечером ухой угостишь.

— Угостим. Приезжайте.

Хлопнула дверца, машина, подняв клубы пыли, с места взяла хорошую скорость.

Еще засветло к пристани подошли первые подразделения полка. Переправили несколько орудий, и они сразу заняли позиции, чтобы прикрыть, если потребуется, переправу основных сил. С наступлением темноты переправился и весь полк. Переправлялся, как на учениях, быстро и без помех. Только вдалеке изредка раздавались короткие пулеметные очереди: прикрывавшая переправу рота давала знать — мы на месте. Потом и эти выстрелы прекратились. Оставшаяся на том берегу разведка тоже молчала. Подремывали гребцы, ожидавшие ее в приготовленной рыбачьей лодке.

Уставшие понтонеры и шоферы, погрузив парк, пристроились у плетней с котелками. Кое-кто, управившись с ужином, не в силах идти за водой, вытирал котелок пучком травы. Другие, повыносливей, спускались к реке и с песочком драили котелки.

К аппетитному запаху солдатского ужина все гуще примешивался махорочный дымок. Борченко прислушивался к неясному говору ужинающих близко у хаты. Похлестывая по сапогу веткой лозы, ругал себя: «Черт меня дернул пообещать уху. Все готово к маршу, а теперь торчи здесь со своим гостеприимством. А если?..»

Комбат приказал посыльному вызвать командира первой роты.

Выскочил командир:

— Слушаю, товарищ майор.

— Оставьте одну машину с понтонерами и поваром. Стройте колонну для марша. Мы догоним вас. Выступайте в двадцать тридцать.

— Где вас ожидать?

— В пункте дозаправки.

Колонна ушла, и немного погодя из темноты, щупая дорогу двумя узенькими полосками света, вынырнула эмка. Пока с переднего сиденья выбирался высоченный командир полка, хлопнув задней дверцей, колобком выкатился подполковник:

— Заждался, майор? Ну показывай, куда шагать!

Борченко представился командиру полка, подсвечивая карманным фонарем, повел гостей в хату. Там в чистом фартуке и белой пилотке (дескать, знай наши порядки) хозяйничал повар. Он снял с кастрюли простыню и фуфайку. Алюминиевые миски, ложки, горка хлеба тоже накрыты чистым лоскутом. Стоял на столе и глиняный кувшин с виноградным вином. Из присутствующих только повар знал, как была толовой шашкой добыта рыба. Борченко в эти подробности не вникал. В свое время только сказал старшине хозвзвода: «На ужин будет начальство в гости. Нужно угостить ухой».

Неразговорчивый и неторопливый полковник молча принялся за уху. Не поймешь, нравится она ему или нет… Только кивает, когда Борченко берется за кувшин. Подполковник со смаком обсасывает рыбью голову, свободной рукой подставляет свой стакан.

Борченко с досадой говорил:

— Не так представлял я себе первый месяц войны. Сколько раз наряжался в пограничную форму, с дозорами весь Прут излазил, все удобные места для переправы изучил.

— Не один ты так думал, — ответил подполковник. — А кто по-другому думал, у того одну шпалу с петлиц сняли. Потом вернули, а вот на дивизию снова не поставили.

Полковник из-под нависших бровей с досадой глянул на своего начальника штаба, перевел взгляд на Борченко:

— Академию окончили?

— В тридцать седьмом… Командный факультет.

— Так… Должны были знать… Кажется, в том же году некий Фисюн тоже кончал. Тогда капитан… Может, в генералах ходит?..

— По академии знал его и теперь знаю. В нашем округе в инженерном отделе был, подполковник.

Командир полка горько усмехнулся:

— Подполковник, говоришь… Хотя с него и этого за глаза хватит. Значит, на доносах далеко не уехал.

Начальник штаба пояснил:

— Сразу после академии Фисюн попал в состав комиссии, проверявшей дивизию Фадея Ивановича. Надергал фактиков, обвинил командира в разложении наступательного духа, в пораженческих настроениях. На разборе по академическим конспектам нам, «неучам», доктрину Красной Армии втолковывал. На вредительство намекал.

— Повстречаете Фисюна, привет передайте от полковника Зотова Фадея Ивановича. Спросите, нужно ли было дивизию учить только наступать? И почему не учили действовать при выходе из боя и даже в окружении?

— Встречу, обязательно спрошу, — пообещал Борченко.

— Ну, комбат, спасибо за уху, — встал из-за стола полковник. — Обстановка сложная и трудная. Догоняй батальон. Желаю успеха!

Подполковник тоже встал:

— Извини, что задержали. А в этой хатке мы пока обоснуемся.

Попрощались. Борченко от роду силенкой не обижен, но невольно скривился, когда рука его оказалась в медвежьей хватке полковника…

4

От гусениц танков, идущих по железнодорожному мосту, могли сместиться рельсы. Дорожный мастер с путевыми рабочими торопливо осматривал рельсовый путь для пропуска задержавшегося последнего эшелона.

Лейтенант Соловьев старательно рассчитал и обдумал свое решение по минированию моста. Три его стальные фермы опирались на береговые и два речных устоя. Взрывчатки оказалось маловато. Пришлось подготовить к взрыву только один речной устой и подвязать заряды так, чтобы перебить две ближайшие к правому берегу фермы.

Наступила решающая минута.

Послышались частые паровозные гудки. Несколько тревожных мгновений — и из-за поворота показался поезд. В клубах дыма и пара два паровоза тащили вереницу вагонов и платформ. На платформах высились какие-то грузы, виднелись фигурки людей в военной и гражданской одежде, мелькали женские платья. В надсадные гудки вплетались перестуки пулеметов и выстрелы пушек.

По идущему рядом с железной дорогой шоссе мчались мотоциклисты, осыпая эшелон пулеметными и автоматными очередями. За ними мчались угловатые броневики, и у их орудийных башенок мелькали огненные вспышки. С поезда стреляли одиночными выстрелами и залпами.

С нашего берега ударила пушка, укрытая в уровском доте. Снаряды рвались в гуще мотоциклистов. Один броневик развернулся — и кувырком под откос.

Поезд уже прогремел по пролетам моста. Соловьев прильнул к амбразуре дота, в котором укрыта подрывная станция. Рядом майор, оставленный штабом танковой бригады проследить своевременность взрыва. Схватил Соловьева за плечо.

— Давай!

Соловьев медлил, а на том берегу, пробравшись вдоль насыпи, выскакивали солдаты в голубовато-серой форме. Еще несколько шагов — и будут на первом пролете. Два броневика выскочили на оборудованный саперами въезд и устремились к мосту.

Раскрутив ручку подрывной машинки, Соловьев нажал на контактную кнопку. И в это мгновение лежавший недалеко от края ближней фермы пестрый узел вдруг оказался поднявшейся женщиной. У ее груди мелькнул белый сверток.

Как от раскаленного угля, отдернул лейтенант палец от кнопки. Но поздно… Сверкнули огненные вспышки. Раздался оглушительный взрыв. Две ажурно-клетчатые фермы качнулись, на миг задержались — и рухнули, вздыбив водяные столбы. Между ними взметнулись осколки каменного устоя. На краю сохранившегося пролета прогнулись вниз рельсы, и рядом с ним скользнул в воду кусок колеи из досок вместе с женщиной в пестром платье.

В амбразуру ворвались поток горячего воздуха и грохот.

Соловьев, бледный, со стоном выдохнул:

— Как же так? Откуда она там взялась?

Майор повел головой, будто почудилась петля на шее.

— Вот она, война! — После нескольких секунд тягостного молчания спохватился, посмотрел на часы: — Где командир саперного батальона? Надо составить акт о времени взрыва.

Наступившее затишье прервала перестрелка, вспыхнувшая ниже по течению, где находилась низовая брандвахта. Соловьев забеспокоился:

— Пишите акт, а я пойду узнаю, в чем там дело.

Отошел недалеко — окликнули. Рядом с приземистой постройкой махал рукой боец. За хатой, в садике, собрались понтонеры с брандвахты. Один раздет до пояса, двое неумело бинтуют ему плечо. Намотали бинты и нарванные полосы откуда-то добытой простыни, а кровь проступает, ярко алея на белом. Через окно доносится плач ребенка.

Сержант Богомолов, возглавлявший спасательную команду низовой брандвахты, был непривычно для своих подчиненных расстроен. Когда к нему подошел Соловьев, он с удрученным видом показал на что-то, чуть заметное в садике за кустом:

— Вот выловили. Больше никого не было.

Соловьев увидел — лежит женщина в том, запомнившемся на всю жизнь пестром платье. Мокрые волосы раскинуты на траве, на руке обмотан ремешок лаковой сумочки.

— Ребеночка ему отдала, — кивнул сержант на раненого, — а сама, едва в лодку втащили, померла.

— Осмотрели ее?

— Осмотрели. Нигде ни царапины. Документы и деньги из сумочки вон на завалинке сушатся.

Соловьев, осторожно отделяя одну от другой мокрые бумажки, перебрал их, открыл паспорт.

— «Ветрова Татьяна Константиновна», — прочел вслух. — Взглянул в сторону хаты: — А там, значит, Василий Ветров голос подавал?

Сержант рассказал, что увидел среди плывущих обломков что-то белое. Присмотрелся: кто-то плывет, удерживая одной рукой на доске белый сверток. Потом разглядел, что плывет женщина. Понтонеры на лодке — к ней. Ребенка подхватил боец Кирьянов. Женщина, увидев своих, сразу обмякла. Немцы открыли огонь. Кирьянову в плечо угодила пуля, а у него на руках зашедшийся в плаче ребенок.

Слушая сержанта, Соловьев смотрел на мертвую женщину, а у самого вихрем мысли: «Полшага не успела до уцелевшего пролета… Все-таки ухватилась за обломок развалившейся колеи… Какой материнской силой обладала, чтобы вот так спасти родное дитя».

От соседки к соседке пошел слух: «У Андреевны в саду упокойница». Сбежались женщины. Одна из них сказала, что мать покойницы — учительница — живет в Сороцее, в домике против школы.

Сержант Богомолов быстро распорядился. Принесли доски, сколотили гроб. Услужливые женщины из соседних хат подстелили травку и положили в него Татьяну Ветрову.

Соловьев, раскрыв планшетку, взглянул на карту.

— Отвезем ребенка к бабушке, — сказал сержанту. — Это нам по пути в батальон. Там и мать похоронят.

Хозяйка хаты, сама многодетная, уже собрала узлы ехать к родственникам.

Взвод с трудом разместился в кузове машины. Ехали стоя, придерживая на ухабах накрытый крышкой гроб. В кабине сидел Кирьянов с крепко уснувшим Васильком.

Сороцея вытянулась вдоль берега. Школу и домик напротив нашли быстро, в садочке сняли гроб с машины. Мать Татьяны, уже седая, но еще крепкая женщина, увидев раскрытый гроб, сначала окаменела, а потом упала, обняла покойную, зарыдала.

Когда она пришла немного в себя, Соловьев рассказал ей все, как было.

Собрались соседи, одна из женщин взяла Василька на руки, и он громко захныкал. Услышав плач ребенка, бабушка оторвалась от тела дочери и бросилась к внуку.

Убедившись, что собравшиеся соседи помогут и Татьяну похоронить, и за Васильком присмотрят, Соловьев приказал водителю трогать.

Потемневший край неба уже отсвечивал багрово-красной полосой, когда взвод приехал в расположение батальона. Санинструктор Дуся Балбукова еще издали увидела машину, и по ее приметной окраске, а больше сердцем догадалась: «Соловьев приехал!» Смотрит: машина не к штабу, а к санчасти поворачивает. Замерла Дуся в испуге: «Вдруг случилось что с Соловьевым?!» Нет, тот стоит в кузове за кабиной во весь рост. Когда машина подъехала, из кабины осторожно, боясь потревожить плечо, выбрался Кирьянов. Дуся сбегала за врачом в соседнюю хату, а Соловьев поехал к штабу.

Выслушав его доклад, капитан сказал, что он назначается начальником штаба батальона. Затем собрал командиров подразделений и начальников служб. Стараясь сохранить обычный тон, предупредил:

— Обстановка неясная. Пограничники на нашем участке снялись и ушли в сводный батальон. Укрепрайон тоже всю оборону по берегу снимает. Вооружение в дотах частично демонтирует, а остальное готовит к взрыву. Пограничники и уровцы собираются в Кодыме, что в пятнадцати километрах от нас на восток. Там их штабы, но связь с ними прервана. Через этот город и нам предстоит отходить на Южный Буг. У нас половина парка на дне. Водолазы с трудом разбирают затонувший участок моста. Но будем доставать весь парк. Эта задача роте Переплетчикова с водолазной командой и тремя тракторами.

Лейтенант Сундстрем мысленно отметил: «Вот трактора-то и выручат. Затонувшие звенья смогут тросами без разборки повытаскивать». Комбат между тем приказал лейтенанту Логинову принять роту Соловьева и обеспечить погрузку парка на машины. Ко всем машинам и полупонтонам подвязать заряды, зажигательные трубки раздать шоферам. Лейтенанту Коптелову с третьей ротой предстояло занять оборону по опушке урочища Калаур фронтом на восток, заминировать основные дороги.

Коптелов — это тот самый командир роты, у которого во время бомбежки спаниковали и утонули семь понтонеров. Он хотел что-то переспросить у комбата для уточнения боевой задачи, по, постеснявшись показаться непонятливым, передумал.

Получив приказ, Коптелов направился в роту, шел быстро на своих необычно длинных ногах, чуть ли не саженными шагами. Несмотря на приличный рост, впечатления мужественного человека не производил. Тощеватый и немного сутулый, с сероватым, без румянца, лицом, казался даже не совсем здоровым, но никогда ни на какие болезни не жаловался, а наоборот, отличался незаурядной выносливостью. После разговора с ним всегда оставалось впечатление, что он о чем-то еще не договорил, чего-то еще как следует не уяснил.

После совещания Корнев приказал Соловьеву приступить к обязанностям начальника штаба, а начальникам служб перебраться со своим хозяйством в лес. Командиру взвода управления поставил задачу выслать разведгруппы: одну — на правый берег; другую — по дороге на Кодыму.

К середине ночи вдоль берега в уровских дотах прокатились взрывы, и наступила тишина. В хатах ни огонька, собаки и те приумолкли. Только на берегу время от времени были слышны приглушенные команды, лязг гусениц тракторов да шорох выволакиваемых из воды понтонов. В некоторых из них пробоин не было, но они оказались полны воды. Такие, едва показавшись из реки, превращаются в многотонный груз. Того и гляди, лопнут тросы. Приходилось воду отчерпывать и, изловчившись, открывать донные пробки, на что уходило много дорогого времени.

Рассвело. На том берегу раздались приглушенные расстоянием голоса. Понтонеры, молча, стараясь не брякать железом, грузили последние два полупонтона. Завел на прицеп остававшийся на воде катер моторист Обиух.

Выглянувшее солнце подрумянило и подзолотило начавший отрываться от реки густой туман. Разведчик, присевший переобуться, нагнулся и заглянул в узкий просвет между гладью реки и туманом. Схватил первого попавшегося понтонера за рукав, потянул книзу и прошептал:

— Смотри!

Тот нагнулся, но сразу вскочил и приглушенно обратился к комбату:

— Там уже румыны на берег вышли.

Корнев лег у самой кромки воды: «Что за чертовщина?!» На той стороне — зима. От пристани тянет ветерком снежную поземку. Понял: «Это пух из распоротых перин и подушек». Усилием воли попытался заглушить чувство какой-то своей вины. «Больше ведь ничего для беженцев сделать не мог». На буксире за машиной потянули катер в нагорную улицу. Туман местами разорвался и поднялся вверх. На шум машины кто-то с того берега выстрелил наугад из винтовки. Уже за селом, перегоняя в легковушке тягач с катером, Корнев с Сорочаном услышали позади разрывы двух бризантных снарядов.

— Ну, комиссар, управились вовремя.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

Приехали в лес, надежно укрывший и машины, и людей. К походным кухням, побрякивая котелками, тянулись подразделения. Повара в сторонке постелили для командиров брезент и назвали это место командирской столовой. Комбату с комиссаром и начальником штаба завтрак принесли в палатку, разбитую неподалеку. Хозяйственники позаботились о скрытности размещения; с последним туманом растаял дым походных кухонь. Только с близкого расстояния можно обнаружить, что здесь воинское подразделение. Но подойти к нему не просто. Все просеки и лесные дороги под наблюдением дозоров, за ними в готовности ядро роты Коптелова и три зенитно-пулеметных установки на машинах. Командир взвода управления лейтенант Донец все телефонные провода приказал сматывать, оставил лишь небольшую линию на опушке — к дозору. Отсюда хорошо просматривается Днестр и села на обоих его берегах.

— Разрешите войти? — заглянул в палатку лейтенант Донец. — Разведка вернулась с дороги на Кодыму.

Корнев с Сорочаном и Соловьевым нанесли данные на карту. Доклад их не очень обрадовал. Поздно ночью в городе затих бой, а с шести утра через него по дороге на юг густо пошли немецкие части. Километрах в пяти от этой дороги, среди посевов, стоит курган, там укрылись два наших разведчика с мотоциклом. Если обнаружат движение к лесу, сразу предупредят.

На шоссе, южнее города, Соловьев начертил на карте синим карандашом несколько ромбиков, рядом написал: «6.30, 24.07.41». Немного подумал и поставил жирный знак вопроса.

Комбат сказал Сорочану:

— Ну вот, комиссар, верна, значит, народная поговорка. — Уперся пальцем в синие ромбики: — Здесь вражеские танки. Вдоль Днестра на юг обогнать их, а потом повернуть на восток нам не удастся. Тут шоссе к реке близко прижимается. Будем прорываться прямо отсюда на свой маршрут.

Комиссар посмотрел на карту, подумал:

— Другого решения не вижу. Только горячку пороть не стоит. Не век так густо будет немцев по дороге на юг. Нас пока не обнаружили. Дадим людям отдохнуть и приготовиться к прорыву.

— Лейтенант Донец, — сказал Корнев, — какие дороги на Кодыму разведаны?

Лейтенант коричневым карандашом провел на карте две извилистые линии по межам и вдоль лесопосадок.

— Тут машины могут пройти. Разведчики проверяли. Позвать их?

— Не надо. Пусть завтракают, предупредите: пока никому ни слова о том, что видели.

— Слушаюсь. Разрешите на курган к наблюдателям проложить телефонную линию?

— Прокладывайте, только скрытно. У немцев по бокам охранение может быть. Результаты наблюдения докладывать каждые полчаса.

Лейтенант Донец ушел, а комбат с комиссаром еще долго сидели над картой, думали, как выйти из ловушки.

Находившийся в штабной палатке сержант Сивов напомнил:

— Товарищ капитан! Завтрак совсем остынет.

— Ну да, конечно.

Через час собрались командиры рот и начальники служб. Комбат поставил задачи всем: кому как действовать, где следовать в колонне при прорыве на восток поперек потока войск противника. После совещания командиры подразделений уточнили место каждого отделения и каждого бойца. Только время прорыва было неизвестно.

Хотя теперь в батальоне все знали, в какую попали западню, зной июльского дня и накопившаяся усталость взяли свое. Крепко спали в тени деревьев намаявшиеся понтонеры. Бодрствовали только дозоры на подходах к лесу да разведчики на кургане.

У телефона дежурил то лейтенант Донец, то сержант Сивов. Все, что сообщали с кургана, заносилось в журнал наблюдений. Корнев с Сорочаном, просматривая эти записи, заметили, что движение немецкой пехоты ослабло. Чаще стали проходить колонны грузовиков, крытых тентами. Комбат взглянул на комиссара:

— Рискнуть бы сейчас, пока проходят тылы. Полоснуть двенадцатью «максимами» зенитных установок. Это ведь четыре тачанки на каждой машине, и ручные пулеметы добавили бы огонька.

— А что у них на подходе к городу, тебе известно? — спросил Сорочан.

Корнев с досадой ответил:

— Разведчики доносят: подход с севера плохо просматривается, видна только окраина. Нам бы на тридцать минут оседлать железнодорожный переезд, а там в трех километрах лесок.

— Но лучше дождаться ночи. А пока людям, и нам в том числе, надо хоть немного поспать.

Перед вечером с кургана сообщили такое, что все надежды на ночной прорыв рухнули. В город вошла вереница легковых машин. По окраине выдвинулись танки, развернулись зенитные батареи. Было видно, что там разместился крупный штаб.

Корнев в сердцах произнес:

— Черт меня дернул ждать! Пока шли тылы, надо было смять их и выскочить из ловушки!

Сорочан успокаивал:

— Не горячись. Если штаб утром уйдет дальше, за ним едва ли будет много войск. Вот тогда и пойдут настоящие тылы.

Как ни гадали комбат с комиссаром, как ни рядили, а пришлось, усилив охранение, ждать утра.

Помпохоз капитан интендантской службы Ломинога до призыва на сборы был председателем одного из колхозов на Украине. Интендантские дела выполнял на свой манер. К сытному ужину выдал на двоих по котелку молдавского кислого вина из где-то прихваченной им бочки. Плотно закусившие понтонеры повеселели. Тревожное настроение поубавилось. Собрались кучками под развесистыми деревьями. Пошли разговоры о том, что было, предположения и надежды на будущее и, конечно, об оставшихся дома. То и дело прорывался смешок около неунывающего и языкастого сержанта. Он пережитое принялся изображать на свой лад.

— «У… у… у… ии… иид… ууу! — подражает гулу самолетов. — Тт… ттак… т… так! — тараторит пулеметной скороговоркой. — Дд… д… дай! дд… дай! дд… — будто зенитка зачастила выстрелами. — Нн… а! нн…аа! нн…а!» — подражает вою падающих бомб и их разрывам.

Постепенно в лесу разговоры и смешки стали затихать. Переволновавшиеся и натерпевшиеся во время бомбежки страху понтонеры, поспав по два-три часа днем, самую сильную тягу ко сну перебили. Но наступил вечер, и начали устраиваться на ночь под деревьями и кустами. Теперь сон их был тревожным — понимали, что батальон застрял в лесу и дорога ему на восток перерезана немцами.

Наконец наступила тишина. Только еле-еле слышны приглушенные голоса в штабной палатке. Свет из нее чуть пробивался сквозь прикрытое ветками полотнище. Там поочередно дежурили у телефона все те же — Донец и Сивов. Изредка доносилось бряканье закрываемой железной дверцы походной кухни. Это повара, чтобы не выдавать дымком расположение батальона, затемно готовили завтрак. Да еще иногда прошуршат по тропинке шаги дозора, идущего на смену наблюдателям, выставленным на опушке леса.

Утром разведчики принесли хорошую весть: немецкий штаб под охраной танков и бронетранспортеров двинулся из города на юг. За ним опять пошли боевые части. Не так густо, как в первый день. С интервалами в пятнадцать — двадцать минут пылят по дороге полукилометровые колонны врага.

Около двенадцати часов дня с запада стал нарастать гул самолетов. Они прошли над лесом, а сколько — за деревьями не разглядишь. Вскоре послышались густые разрывы. У многих мелькнула мысль: «Если бомбят, значит, наши где-то недалеко». Бойцы стали собираться поближе к машинам. Те, кто просушивали портянки на ветках, быстренько принялись обуваться. Разговоры притихли.

Не все видели, как комбат, выскочив из палатки, быстро сел в свою машину, но весь батальон мгновенно узнал, что поехал он на курган к разведчикам. Дежурившие у палатки посыльные от рот передали по своим подразделениям команду: «По машинам! Командирам явиться в штаб». Соловьев уже ждал в палатке командиров рот и начальников служб. По всему лесу из уст в уста прошла весть: «Немцы своих в городе бомбят! Разведчики с кургана об этом по телефону сообщили».

Башара до отказа нажимал на педаль газа, а Корнев все равно его торопил:

— Не жалей рессор! Больше скорость!

Подъехали к кургану. Комбат быстро поднялся на его вершину, прижал к глазам бинокль. Северная окраина города просматривалась плохо. Но ясно, что там, где-то близко, идет бой. Разведчики доложили, что видели, как немецкие танки повернули на север и попали под бомбы своих самолетов. Один заход сделали, на второй шли, а с земли ракетами сигнал дали. Тогда они перестроились, набрали высоту и тоже пошли на север. В городе немецких частей не видно. Корнев решительно взял трубку телефона:

— Соловьев! Слышишь меня? Вперед! Как наметил, все три колонны вперед! Передай Донцу: две зенитки в городе развернуть влево, а одну — вперед с тобой.

Нескончаемо долгим показались Корневу десять минут, пока из леса появились машины разведчиков и зенитных установок. Дальше все происходило, как было задумано. От разведчиков, проехавших железнодорожный переезд, выделилась небольшая группа. Она, пробежав по улицам влево с полкилометра, дала сигнал: «Немцев не видно!» Две зенитные установки, укрывшись в палисадниках, изготовились открывать огонь вдоль улиц. Машина за машиной пошли через переезд колонны понтонных рот.

Поставив легковушку в сторонке от переезда, Корнев поручил Башаре наблюдать за дорогой на юг, а сам встал как регулировщик. Когда промчалась последней ремонтная летучка, дал сигнал зенитчикам сниматься с позиций. Не веря в реальность происшедшего, огляделся по сторонам и заметил батальонную указку, приколоченную на телеграфном столбе. Подъехали к ней. Башара встал на капот, заводной рукояткой попытался сбить, не дотянулся. Только повернулась она на согнувшемся гвозде вместо востока на запад. Корнев повеселел, махнул рукой:

— Оставь как повернулась! Еще пригодится. Поехали!