В спецслужбах трех государств

Голушко Николай Михайлович

Часть шестая

Итоги горе-перестройки

 

 

Глава первая

Выполнение установок вождей — это долг чекистов или преступление?

Со времени убийства в декабре 1934 года Сергея Мироновича Кирова, руководителя ленинградских коммунистов, было положено начало самому мрачному периоду в истории советского государства: кровавым и массовым репрессиям и безраздельной верховной сталинской власти.

Особенно тяжким наследием — участием в незаконных арестах, нарушением элементарных прав человека, кровавыми репрессиями — последующие годы отразились на деятельности органов госбезопасности. Морально-психологические последствия причастности своих сотрудников к злоупотреблениям властью и массовым репрессиям органы государственной безопасности продолжают испытывать до сегодняшних времен. Как могло случиться такое несчастье в жизни народа, строившего светлое социалистическое будущее!

В историческом плане для меня представляется важным рассмотреть основные этапы деятельности органов государственной безопасности, проследить издаваемые руководящие установки партии и правительства, которым в различные годы следовали предшественники КГБ. Без серьезного исследования причин отрицательных явлений этого периода жизни, особенно истоков и мотивов событий 1937 года, участь органов безопасности остается не до конца понятной и объяснимой. Может быть, поэтому рисуется мрачный и жестокий облик сотрудников, которые становились в окаянные годы крайними за реализацию воли вождей и виновными в исполнении служебного долга.

Советская действительность была устроена так, что до отмены в ходе горбачевской перестройки конституционного положения «о руководящей и направляющей роли» Коммунистической партии в жизни советского общества поколения сотрудников органов госбезопасности в повседневной работе выполняли политические решения правящей Компартии, Политбюро ЦК КПСС. На своем служебном опыте убеждаюсь, что КГБ никогда не играл самостоятельной политической роли, а следовал установкам партии и был острым орудием в руках КПСС. Даже при Горбачеве органы госбезопасности были инструментом партийной власти, без постановлений партийных съездов и пленумов ЦК не определяли и не вырабатывали направления своей деятельности, а продолжали выполнять задачи в соответствии с линией Президента и Генерального секретаря ЦК КПСС.

В 1920-е годы чрезвычайные и исключительные по методам работы действия ВЧК диктовались упорным сопротивлением свергнутых эксплуататорских классов. После революции, в годы Гражданской войны, применялся красный террор против врагов советской власти. Автор теории «военного социализма» Лев Троцкий давал обоснование необходимости проведения при диктатуре пролетариата террора как средства достижения результатов революции в «кратчайший срок, хотя и самыми суровыми методами, под страхом беспощадных расправ».

В 1921 году Ленин, отмечая на IX Всероссийском съезде Советов заслуги ВЧК перед революцией, ставил задачи сужения сферы и круга деятельности и полномочий этого учреждения, которое каждый раз отвечает на удары заговорщиков, и одновременно «усиления начал революционной законности».

Внутренняя обстановка в период мирного строительства существенно изменилась. Но сохранившийся страх, отсутствие общественного контроля повлекли за собой произвол, грубейшие нарушения законности и тяжкие преступления на почве злоупотребления властью одной, приравниваемой к божеству, личностью. Решениями Политбюро ЦК ВКП(б), принимаемыми суровыми законами и личными указаниями Сталина, был дан старт массовым «оперативным ударам» по считавшимся опасными для тоталитарного режима категориям населения. По некоторым данным, НКВД учитывало до 20 таких категорий, подпадавшие под них граждане становились потенциальными жертвами существующего строя. От всех правоохранительных органов требовалось главное — слепое и механическое исполнение карательных функций. Как мы увидим, аресты и расстрелы не миновали и самих сотрудников органов безопасности, они находились между молотом и наковальней, в трагическом положении между необходимостью исполнения служебного долга и ответственностью за тяжкие преступления. Как тут не вспомнить «соблюдение законности» при царском режиме, который большевики проклинали как сатраповский. Есть свидетельства историков, что при создании «черного кабинета» глава жандармского корпуса граф Бенкендорф просил у царя Николая I установки, как ему действовать. Царь показал Бенкендорфу чистый носовой платок с вышитыми на нем словами: «Утирай слезы слабых и обездоленных». А Сталин превратил действующую государственную власть в единоличную диктатуру. Органы госбезопасности оказались в его руках личным орудием со всеми вытекающими тяжелыми последствиями.

В 1934 году ОГПУ как самостоятельный орган был ликвидирован и создан Народный комиссариат внутренних дел СССР. При наркомате образовано Главное управление государственной безопасности, которым руководил лично нарком внутренних дел Генрих Ягода (Енох Ягуда).

Члены Политбюро ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин, Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович к тому времени высказывали явное недовольство результатами работы органов госбезопасности, заявляя, что нарком внутренних дел «на четыре года задержался с разоблачением врагов народа», оказался не на высоте поставленной задачи — разоблачить враждебный «широкий троцкистско-зиновьевский блок» в стране.

На самом же деле Ягода требовал от подчиненных усилить агентурно-оперативную работу и, как формулировалось в одном из служебных приказов, «внести больше культуры, организованности и целеустремленности в борьбе с врагами народа». И даже иронизировал: у «горе-чекистов» вся «культура в работе» сводится к тому, что они работают, как в колхозе, — от и до определенного часа, это приводит к потере остроты в ликвидации врагов народа. Но Политбюро ЦК этого казалось недостаточным. Согласно заявлению Сталина, в стране продолжает действовать множество «врагов народа», а Ягода этого не видит, он потерял «чекистскую хватку». Чекистская часть — государственная безопасность в рядах НКВД, по словам вождя, «не имеет настоящего руководства», болеет серьезной болезнью, и наступило время заняться ее лечением.

До ареста Ягода еще имел возможность выступить на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, где признал свою ответственность за то, что не сумел выполнить решения партии, личные указания товарища Сталина по уничтожению контрреволюционной деятельности «фашистских банд», а в борьбе «с троцкистами в органах получился полный провал». «Сталин предупреждал, что рост мощи советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов. И в этом лежала для чекистов целая программа в борьбе с контрреволюцией», — подчеркивал Ягода. Он признавал свои ошибки и в том, что «без надежной агентуры органы потеряли связь с врагом и плутали среди врагов, как слепые кроты».

Когда знакомишься с документами, то можно видеть, что партийный Пленум начал превращаться в заурядное оперативное совещание, особенно, когда Берия выкрикивал реплики: «Без агентуры ОГПУ — это ничтожество… камвольный трест». Ягода обвинил своих заместителей в предательстве, «замкнутости в собственном соку», в том, что старые чекистские кадры разваливали работу, но всячески выгораживались от наказания. На Пленуме ЦК выступил Балицкий, обвинивший наркома Ягоду в том, что у него не было политического лица, а это главное: «Партийное руководство, политическое руководство, связь с ЦК в таком аппарате, как наш, это основа из всех основ».

Ягоды не стало. У расстрелянного наркома был несовершеннолетний сын Гарик. Затерявшийся в кровавой смуте тех лет, прежде чем бесследно исчезнуть, как и жертвы его отца, он отправил своей бабушке несколько писем, которые начинал одинаково: «Бабушка, я еще не умер…» Жуткий рефрен того безжалостного времени!

Сталин назначил руководителем НКВД партийного функционера высшего звена Николая Ежова, занимавшего должности секретаря ЦК и председателя Комиссии партийного контроля. В новом качестве наркома он продолжал занимать указанные партийные должности; ЦК партии разрешал ему «девять десятых своего времени отдавать НКВД».

Секретарь ЦК Дмитрий Шепилов «грозного и всемогущего» Ежова характеризовал «как маленького, щуплого человека», к наружности которого больше всего подходило бы русское слово «плюгавый». Нарком Ежов окончил один класс реального училища и курсы марксизма-ленинизма при ЦК партии, был малограмотным человеком, но с природной сметкой и умением быть преданным Сталину. До 1927 года Ежов работал в Алма-Ате заведующим орготделом Казахского обкома партии. Писатель Юрий Домбровский, бывший гулаговец, отмечал, что по высказываниям партийных работников, кто сталкивался с Ежовым, — это отзывчивый, мягкий, гуманный, тактичный человек. Невероятно, но именно он породил ежовщину — кампанию Большого террора 1937–1938 годов, лишившую жизни тысячи известных руководителей партии, государства, союзных республик, рядовых коммунистов из рабочих и крестьян.

При НКВД было образовано Особое совещание, которое наделялось исключительными полномочиями одновременного агентурного выявления «врагов народа», проведения следствия, внесудебного разбирательства в отношении «контрреволюционных элементов» и вынесения приговоров, вплоть до лишения свободы на срок до пяти лет и направления в ссылку в отдаленные суровые климатические районы страны. Имеются данные, что только за один 1937 год за контрреволюционные преступления было арестовано 936 750 человек. По обвинению в шпионаже в пользу иностранных разведок в этом же году арестовано около 100 000 человек. Теперь при разоблачении такого количества «шпионов-врагов народа» Сталин и Политбюро ЦК могли быть довольны работой НКВД. Анастас Микоян вспоминал, что при Сталине существовал запрет членам Политбюро ЦК вмешиваться в работу НКВД и звонить туда без его разрешения. Наркомат внутренних дел был превращен в особый инструмент сталинской политики: ведомство наделялось не только широкими правами по выявлению и разоблачению «врагов народа», но и осуществляло санкционированные партией явно незаконные методы в борьбе с «контрреволюционными элементами».

Своих политических противников Сталин называл оголтелой бандой предателей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих «по заданиям разведывательных органов иностранных государств». На собрании руководящего состава НКВД Ежов вторил Сталину и разоблачал прежних руководителей: нарком Ягода работал на германскую разведку, все начальники управлений и отделов ОГПУ — шпионы. Нужна чистка кадров, чистка и еще раз чистка. «Мы не должны считаться с репутацией старейших и наиболее закаленных чекистов, которые ослабили оборону революции… в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые смазывают борьбу с врагами народа». Такие задачи ставил перед чекистами нарком (он же секретарь ЦК) Ежов, ориентируя на расправу с «закаленными» чекистами школы Дзержинского.

Член Политбюро ЦК Каганович теперь с радостью сообщал Сталину, что у наркома Ежова дела идут хорошо. Он крепко и энергично взялся за выкорчевывание контрреволюционных бандитов, допросы «ведет замечательно и политически грамотно». Микоян также высоко оценил деятельность Ежова: он «сумел быстро улучшить положение в НКВД, создал замечательный костяк чекистов, советских разведчиков, изгнав чуждых людей, проникших в НКВД и тормозивших его работу».

Подчинив НКВД своей единоличной власти, Сталин расставлял в наркомате угодные ему руководящие кадры, с их помощью проводил систематические чистки и истреблял сотрудников органов безопасности большевистской закалки. Вместо опытных сотрудников приходили преданные вождю слепые исполнители, не имевшие ни профессиональных качеств, ни жизненного опыта, зато четко усваивавшие, как надо действовать, чтобы продвигаться по служебной лестнице. В печальной хронике уничтожения чекистских кадров в период культа личности стала прослеживаться определенная закономерность. Сентябрь 1936 — декабрь 1937 года: с приходом Ежова в наркомат НКВД начались репрессии против собственных сотрудников. Июнь — декабрь 1937 года: репрессии в органах НКВД распространились на территории союзных и автономных республик, краев и областей. В частности, на Украине подверглись широкому уничтожению сотрудники украинских органов государственной безопасности — соратники наркома Балицкого. Январь — апрель 1938 года: проводились аресты и расстрелы сотрудников НКВД, обвиненных в перегибах при осуществлении террора на местах; на Украине ликвидировали значительную группу сотрудников во главе с наркомом Леплевским. Апрель — декабрь 1938 года: с приходом в руководство НКВД Лаврентия Берии усилились репрессии в отношении ставленников Ежова; особенно это коснулось ликвидации чекистов московского, северокавказского и других регионов. 19531954 годы: после ареста Берии и его сподвижников проводилась крупная чистка органов госбезопасности. 1956–1967 годы: последствия развенчания культа личности Сталина, начавшиеся при Хрущеве сокращения и реорганизации системы органов государственной безопасности, образование КГБ СССР.

Проводимая политика красного террора и подавления классовых противников в годы Гражданской войны была беспощадной как со стороны красных, так и белых, что можно в определенной мере списать на особые условия революционного времени. Но политика Большого террора 1937–1938 годов осуществлялась в период провозглашения победы социализма, принятия сталинской Конституции, в которой провозглашались действительные, невиданные ранее права и свободы. К несчастью, времена мирного созидательного труда отличались резким повышением числа арестов советских граждан по политическим мотивам. Современникам трудно даже представить, что постановлениями высших партийных инстанций сотрудникам органов безопасности было санкционировано выбивать у арестованных лиц признательные показания любыми методами, вплоть до применения физического и психологического воздействия, инквизиционных пыток, ареста безвинных жен, детей и других родственников репрессированных лиц.

Свою диктатуру Сталин утверждал путем уничтожения неугодных ему сограждан — «врагов народа». Пропагандистски это делалось ради и во имя победы социализма. Однако советская власть такими мерами не укреплялась, а подготавливалась почва для внутриполитических кризисов, недовольства народа, нагнетания социальной напряженности на долгие годы вперед. В конечном итоге советское общество столкнулось с исторической действительностью, когда выполнение действующих в стране карательных функций провозглашалось служебным делом и долгом органов госбезопасности, прокуратуры и милиции, а исполнение оборачивалось физическим уничтожением сотрудников, обвиняемых в применении преступных законов и установок сверху.

Буквально через несколько дней после назначения на должность Ежова Политбюро ЦК рассмотрело его совместную с генеральным прокурором СССР Вышинским просьбу санкционировать осуждение 585 человек по специальному списку. Принятое постановление гласило: «Согласиться с предложением т. Ежова и Вышинского о мерах судебной расправы с активными участниками троцкистско-зиновьевской контрреволюционной террористической организации по первому списку в количестве 585 человек» (на подлиннике имеются помета «согласен» и подписи Кагановича, Молотова, Постышева, Андреева, Ворошилова). Так был создан прецедент и началось регулярное утверждение в Политбюро ЦК ВКП(б) подобных расстрельных списков. Как свидетельствуют архивные документы, согласие Сталина имеется на 361, Молотова — на 773 расстрельных списках советских граждан. По этим спискам более сорока тысяч человек без суда и следствия приговаривались к смертной казни.

Генеральный секретарь Коминтерна болгарин Георгий Димитров в своем дневнике записал слова Сталина, который обещал, что «мы не только уничтожим врагов народа, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена». Молотов признается, что «никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовали очень круто. Мы обязаны 1937 году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны».

Страну захлестнула волна необоснованных репрессий, которые прикрывались сталинским учением об ужесточении классовой борьбы по мере строительства и победы социализма. Начали активно действовать судебные «тройки» в составе партийных, чекистских и прокурорских руководителей, которые рассматривали дела без соблюдения процессуальных правовых норм, в упрощенном порядке. Лимиты на аресты граждан устанавливались сверху; руководители местных партийных органов и НКВД определяли, кого включить в список «врагов народа», кому было суждено подвергнуться карательным санкциям. Генеральный прокурор СССР Вышинский ориентировал прокуроров всей страны: «Ознакомьтесь в НКВД с оперативным приказом Ежова… Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются».

За два года было репрессировано руководство Коммунистической партии, армии, органов госбезопасности, практически все делегаты состоявшихся ранее съездов партии. Было погублено около двух миллионов коммунистов ленинского призыва. Из 24 членов ЦК партии, видных большевиков, которые участвовали в Октябрьской революции, 12 были репрессированы. Из 769 высших военачальников (командармов) было расстреляно 512 человек. Подверглись репрессиям многие члены Коминтерна, руководители братских пролетарских партий. В 1993 году, во время моей служебной поездки в Монголию, коллеги обращались ко мне с просьбой помочь найти документы и выяснить судьбу погибших в годы сталинских репрессий руководителей коммунистического движения этой страны.

Из ЦК в низовые партийные и советские органы страны исходило множество руководящих установок. Приведу конкретный пример: секретарь ЦК ВКП(б) Сталин и председатель Совета народных комиссаров СССР Молотов в 1937 году направили совместную телеграмму в ЦК Компартий союзных республик, крайкомов, обкомов, председателям Совнаркомов и прокурорам о том, что НКВД СССР выявило подрывную работу врагов народа в особо злостной форме — совершении вредительства и диверсий в развитии животноводства.

«В целях ограждения колхозов и совхозов от вредительской деятельности врагов народа СНК СССР и ЦК ВКП(б) решили разгромить и уничтожить кадры вредителей в области животноводства. СНК СССР и ЦК ВКП(б) обязывают организовать незамедлительно показательные суды над вредителями по животноводству, имея в виду изобличенных ветеринаров, зоотехников, работников местных земельных и совхозных органов». В этих целях в каждой республике, крае и области предлагалось организовать от трех до шести показательных судебных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещением в печати. Изобличенных во вредительстве приговаривать к расстрелу. Теперь становится совершенно понятным, по чьей вине погиб родной брат народного писателя Белоруссии Янки Брыля Владимир, работавший зоотехником в передовом хозяйстве Киевской области, в котором было все нормально с животноводством. Мне теперь ясно, почему полгода в Акмолинской тюрьме находился мой дядя Иван, председатель колхоза в нашем селе, разрешивший зарезать сломавшего ногу теленка и раздать мясо на полевые станы работающим колхозникам.

2 июля 1937 года Политбюро ЦК направило местным органам телеграмму с требованием взять на учет всех возвратившихся из мест заключения кулаков: из их числа «наиболее враждебных» предлагалось расстрелять, а «менее активных, но все же враждебных» — выслать в концентрационные лагеря. Через два дня после этой телеграммы Политбюро ЦК приняло решение о женах осужденных «изменников Родины», в соответствии с которым они подлежали заключению в лагеря сроком на пять — восемь лет. Определялась дальнейшая судьба детей из таких семей. Если им еще не исполнилось 15 лет, они помещались в детские дома и закрытые интернаты, а достигших 15-летнего возраста отправляли в тюрьмы и лагеря.

Волей истории моя малая Родина — суровые казахстанские степи — оказалась местом ссылки и каторги. В соседних местностях находились Карлаг (Карагандинский лагерь) и АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины). Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев в 2007 году открыл монумент «Арка печали» — символ памяти современников о загубленных жертвах репрессий. «Ни в одной стране мира не поступали так бесчеловечно с семьями врагов режима. Женщин и детей ссылали в голую степь, обрекая на голод, болезни, мучения, гибель потому, что они родственники репрессированных», — отметил Назарбаев.

Вскоре последовали другие постановления партийных инстанций о проведении чисток по национальному признаку, по которым ликвидировались потенциально опасные для советского режима целые этнические группы в стране. Самой масштабной оказалась «польская операция», начало которой положил приказ НКВД от 9 августа 1937 года о массовом аресте граждан польской национальности.

Для упрощения деятельности различных судебных и внесудебных органов в сентябре 1937 года Политбюро ЦК по инициативе Вышинского ввело новый порядок рассмотрения дел, который предусматривал вручение арестованным лицам обвинительного заключения за сутки до рассмотрения дела. Приговоры о расстрелах не подлежали обжалованию и немедленно приводились в исполнение.

В историческом рассмотрении сущности политики огульных обвинений и репрессий важным является многое: приводимые установки и задания ЦК партии, ужасающая статистика невинно пострадавших жертв. Но наиболее значимым представляется понимание причин и механизма случившихся трагедий в жизни страны. По моему мнению, только на НКВД и прокуратуру вину за осуществление массовых репрессий списать нельзя.

Можно и далее последовательно проследить руководящие установки правоохранительным органам СССР, которые исходили во времена Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева. КГБ, прокуратура, МВД СССР ничего не делали без ведома и согласия партийных инстанций, но обеспечивали политическую линию партии в правоприменительной практике указанных силовых ведомств. Массовые злодеяния, которые совершались в годы сталинских репрессий, сопровождались широким пропагандистским обеспечением в средствах массовой информации; насаждалось мнение, что советское общество всенародно одобряло и поддерживало разоблачение и суровые наказания врагов народа.

Александр Бабушкин, кадровый разведчик, руководитель аналитического управления в советской разведке, в последующем — начальник секретариата КГБ СССР при Чебрикове, мой постоянный и доброжелательный критик, преподнес мне необычный подарок: ксерокопии газет «Правда» и местной казахстанской «Ленинское знамя», вышедших 21 июня 1937 года. В этот день (моего появления на свет) указанные газеты сообщали о том, что величественные победы социализма приводят в бешенство врагов народа; трудящиеся нашей страны зорко следят за действиями классового врага и будут беспощадно стирать его с лица земли; подлые троцкисты, зиновьевцы, правые отщепенцы, черные предатели и изменники, наймиты германского фашизма — Тухачевский, Якир и их кровавая банда — пытались восстановить в нашей стране власть помещиков и капиталистов и затопить кровью рабочих и крестьян нашу счастливую, радостную страну. В газете «Правда» я прочитал телеграмму знаменитого шахтера Алексея Стаханова, находившегося в Сочи на отдыхе: «Карающий меч пролетарской диктатуры обезглавил шпионов и предателей Родины. Тухачевский и его сообщники получили по заслугам. Фашистским собакам — собачья смерть. Горняки Донбасса с большим одобрением встретили приговор Верховного суда…»

Немногим читателям известно, что в 1937 году Политбюро ЦК приняло и такое решение: аресты сотрудников министерств и ведомств должны санкционироваться их руководителями. Внешне это выглядело так, что репрессии против «врагов народа» осуществлялись как бы с согласия руководителей гражданских ведомств, людей из самого народа.

В 1938 году Ежов обратился в Политбюро ЦК с просьбой освободить его от работы в НКВД по причине, что «не справился с работой такого огромного и ответственного наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы». Он признавался в том, что зарубежная разведка поставлена «из рук вон плохо» и ее придется создавать заново; что внутри страны «заговорщики из НКВД пытались замять дела на некоторых врагов народа». Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры, отмечал Ежов. За первые три месяца в должности наркома только из центрального аппарата он уволил 1360 чекистов, из которых 884 были расстреляны по сфабрикованным обвинениям в их связях с контрреволюционерами, троцкистами и националистами. Были обезглавлены практически все разведывательные резидентуры за рубежом, которые создаются огромным трудом и годами. «Я почистил 14 тысяч сотрудников органов НКВД и жалею, что мало. Я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпионами и заговорщиками», — так откровенно об уничтожении работников органов безопасности заявлял глава НКВД. Следует отметить, что около 80 % высшего состава НКВД были уничтожены или погибли в период ежовщины.

В письме в Политбюро ЦК Ежов упоминает Успенского: «Вина моя в том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как предатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предусмотрительности и тем самым дал возможность Успенскому скрыться». Так он отзывался о человеке, которого рекомендовал наркомом Украинской ССР, сам представлял в Киеве коллективу республиканского НКВД.

Интересен и такой факт. Уголовное дело по привлечению к уголовной ответственности Ежова за измену Родине, вредительство, шпионаж, приготовление к совершению террористических актов расследовал Василий Сергиенко. Он начинал работу в НКВД на Украине рядовым фельдъегерем и за девять лет прошел путь до начальника следственной части Главного управления госбезопасности НКВД СССР. До прихода в органы он заведовал магазином при спиртоводочном заводе. После окончания следственного дела Ежова В. Сергиенко направили в Киев. По словам Хрущева, это был «оборотистый» человек, ставший перед войной в 1941 году наркомом внутренних дел Украины. Сергиенко докладывал в Москву, что Хрущев не хочет оборонять город и намерен сдать немцам Киев.

В раздаче «руководящих и направляющих» установок органам госбезопасности не отставали от центра, а, может, еще и больше усердствовали местные партийные руководители в союзных республиках, краях и областях.

В 1932 году «любимец партии» Киров на юбилейном собрании Ленинградского ГПУ в своем выступлении произнес кощунственное напутствие сотрудникам: «Надо прямо сказать, что ЧК — ГПУ — это орган, призванный карать, а если попросту изобразить это дело, не только карать, а карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения благодаря деятельности нашего ГПУ».

В Москве с начала 1935 года, во времена партийного руководства Хрущева, отмечалась «невиданная убыль» коммунистов московской партийной организации из-за массовых судебных и внесудебных расправ над членами партии. Хрущевское правление на Украине (с января 1938 года) в республиканской партийной организации с первых месяцев его приезда отмечено волной усилившихся репрессий. При нем стали выкашивать авторитетных руководителей Украины, партийных и государственных работников различных рангов. Именно на 1938 год приходится рост числа арестов видных военачальников на Украине… В ту пору Хрущев жаловался: «Дорогой Иосиф Виссарионович, Украина ежемесячно посылает списки на 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более двух-трех тысяч. Прошу принять срочные меры. Любящий Вас Н. Хрущев». В Киеве я читал архивный доклад НКВД Украины в Москву о том, что настоящая борьба с «врагами народа» в республике началась лишь со времени приезда в республику в качестве секретаря ЦК Хрущева.

В марте 1938 года Хрущев вместе с командующим Киевским военным округом Семеном Тимошенко докладывает в Кремль об очередном разоблачении «врагов народа» в войсках округа: «вычищено» около трех тысяч, обновлены все командиры корпусов и дивизий, в результате «мощь военного округа возросла». Следом он рапортует об успехах в разоблачении «врагов народа» на селе: «за июнь-июль 1938 года перед уборкой урожая в сельскохозяйственных районах республики было арестовано свыше трех с половиной тысяч скрытых врагов народа, сочувствующих троцкистам и проводивших в колхозах антисоветскую пропаганду».

На ХIХ съезде Компартии Украины в июне 1938 года он заявлял о том, что состав Политбюро ЦК КПУ «оказался вражеским. Я думаю, что сейчас мы врагов доконаем на Украине». И это были не просто слова; в этом году были арестованы около 110 тысяч человек.

До хрущевских времен на Украине первый секретарь ЦК Компартии Станислав Косиор обвинил своего коллегу Павла Постышева в отступлении от генеральной линии партии при организации борьбы с врагами народа, заключавшемся якобы в укрывательстве враждебных элементов под предлогом «сохранения местных кадров». Из высказываний Косиора получалось, что местные кадры не следует беречь. Постышева лишили должности в ЦК КПУ и перевели в Куйбышевский (Самарский) обком партии. На новом месте он проявил большевистское рвение, объявил враждебным партийное руководство в области и 34 районах. Вскоре его арестуют, а Косиора переведут заместителем председателя правительства в Москву, где в начале 1939 года расстреляют как врага народа. В эти годы погибнут руководители партии и правительства Украины: Затонский, Хатаевич, Попов, Сухомин и многие другие. Председатель Совета министров Любченко вместе с женой покончат с собой, чтобы избежать ареста. Хрущев на очередном XVIII съезде ВКП(б) призывал с ненавистью относиться к таким лицам, как Любченко, Затонский, Хвиля, и «другой нечисти». «Это не люди, а отбросы человечества, проклятые трудящимися. С помощью таких врагов украинского народа фашисты пытаются закабалить цветущую советскую Украину», — заявлял он.

Советское руководство стало понимать, что разгул массовых репрессий не укреплял власть большевиков, как задумывалось, а грозил существенным ослаблением существующего строя. На этом съезде партии менялись ориентиры в деятельности органов государственной безопасности. Основные усилия должны были направляться «не во внутрь страны», а на борьбу с иностранными спецслужбами и их агентурой. Видимо, к руководству страны уже приходило ясное понимание, что в Европе разгорался пожар новой мировой войны, приближавшейся к нашим границам.

После того как убрали Ежова, быстро набирал силу Лаврентий Берия. Присланный в Киев его протеже, лейтенант госбезопасности Кобулов, «наводит порядок» и разоблачает «антисоветский заговор в НКВД УССР во главе с наркомом Успенским». Но и в дальнейшем репрессии на Украине имели место, в частности, в отношении военнопленных и интернированных польских граждан, некоторых слоев населения областей Западной Украины, вошедших перед войной в состав СССР.

О Берии написано множество исследований, в которых он предстает, с одной стороны, деспотом, жестким и покорным исполнителем репрессивной политики Сталина, а с другой — талантливым организатором атомного проекта, который пытался предстать демократическим реформатором. Некоторые историки исходят из того, что Берия виноват в проводимых репрессиях (он был заместителем Ежова), но не более чем остальные высшие партийные руководители — от Молотова, Маленкова до Хрущева.

25 ноября 1938 года Берия был назначен наркомом и начал опять-таки с чистки личного состава внутренних дел. В 1939 году из органов НКВД были уволены более семи тысяч сотрудников, каждый пятый действующий оперативный работник. С приходом в органы НКВД Берии была осуществлена операция по отмыванию политического руководства страны в причастности к террору 1937 года. Начались фабрикация кампании по «заговору в органах НКВД», физическая ликвидация многих сотрудников всех рангов, включая Ежова, по обвинению в измене Родине, шпионаже и, как бы между прочим, в проведении незаконных репрессий в целях дискредитации советской власти. Государственная власть стала списывать на «вражеское» руководство НКВД прежние грехи в проведении репрессивной политики. Берия предал суду многих сотрудников, обновил чекистский аппарат за счет приема на оперативную работу сотрудников из партийно-комсомольского актива. Изменился национальный состав руководящих работников: исчезли поляки, латыши, немцы, резко сократилось число оперативных сотрудников еврейской национальности и выходцев из непролетарских семей.

В ноябре 1938 года ЦК партии была осуждена политика массовых репрессий. Основная вина за них в партийных документах возлагалась на сотрудников НКВД и прокуратуры СССР как на главных исполнителей карательных акций.

10 января 1939 года Сталиным была подписана телеграмма о том, что применение физического воздействия при допросах политических заключенных допущено в практику НКВД в 1937 году с разрешения ЦК. Вместе с тем ЦК ВКП(б) считает, что физическое воздействие должно обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразо-ружившихся врагов народа, как «совершенно правильный и целесообразный метод». Какими являлись разрешенные ЦК меры физического воздействия, можно только догадываться со слов генерального прокурора СССР Руденко. Он как-то сказал, что не хочет расшифровывать допускаемые формы пыток, чтобы не унижать достоинство тех лиц, к которым они применялись. Если исходить из этого, то можно понять, почему композитор Д. Шостакович потерял сознание, когда прочел предсмертное письмо Мейерхольда с описанием применяемых к нему мер воздействия.

После смерти Сталина Берия пытался изменить великодержавную национальную политику в отношении союзных республик. В июне 1953 года он подготовил для ЦК записку, в которой поднял «украинский вопрос», критиковал украинские партийные органы за слишком «жесткую позицию» по отношению к бандеровцам, банды которых в Западной Украине своими расправами над мирным населением сеяли ужас. В документе приводились данные, когда в западных областях Украины различным формам репрессий и наказаниям с 1944 по 1952 годы были подвергнуты около 500 тысяч человек, в том числе выслано за пределы УССР и определено на спецпоселение в отдаленные районы более 200 тысяч. Берия упоминал о чрезмерной русификации населения западных областей Украины, грубом отношении к местной национальной культуре. После смерти Сталина, по мнению историков, этим жестом он пытался обелить себя, снять ответственность за совершенные преступления прошлых лет. Но необходимо отдать должное, когда по предложению Берии 27 марта 1953 года указом Верховного совета было амнистировано 1 миллион 182 тысячи человек — половина находившихся тогда в местах заключения. Берию обвинили в дестабилизации обстановки в стране массовой амнистией, освобождением рецидивистов.

Заступился Ворошилов, который назвал амнистию полезной, поскольку выпущены были те, кто сидел за малозначительные преступления.

Знаменитый ученый Владимир Вернадский находился во время Великой Отечественной войны в казахстанских степях в соседнем с моим районе. Он так подводил итоги сталинских репрессий: «…в тюрьмах, ссылках казнены лучшие люди партии, делавшие революцию, и лучшие люди страны. Это сказалось очень ярко уже в первых столкновениях в Финляндской войне, сейчас с началом войны с Германией сказывается катастрофически».

На XX съезде Коммунистической партии СССР Хрущев обвинил в организации и проведении массовых репрессий Сталина, Берию и органы государственной безопасности. Умалчивалось то обстоятельство, что основная вина лежит на руководящих партийных инстанциях, их высших функционерах, откуда исходили руководящие и направляющие установки в области карательной политики.

При Хрущеве наступил период так называемой оттепели. Изменившаяся обстановка в стране стала примечательна ослаблением репрессивных методов государственного правления, требованиями соблюдения законодательства, развитием «коммунистической демократии и народовластия». Вместе с тем взамен тоталитаризма постепенно зарождался автократизм нового партийного вождя, стали подавляться любые попытки советских людей предъявлять экономические требования и иные претензии к властям, пресекались выступления рабочих, а также бывших депортированных народов.

За десятилетнее пребывание Хрущева у власти по статье Уголовного кодекса «антисоветская агитация и пропаганда» было арестовано в десять раз больше советских граждан, чем за последующие двадцать лет руководства Андроповым сначала в качестве главы КГБ, затем Союза (при Хрущеве — 4676 арестованных, при Андропове — 415).

Я разделяю принятое при Хрущеве необычное решение в отношении руководителей Министерства обороны, КГБ, МВД, которые не должны были входить в состав Политбюро ЦК. В их руках в пределах служебной компетенции сосредоточивалась огромная власть, а повышение их политического веса могло приводить к злоупотреблениям и ослаблению контроля за ведомствами. Но в то же время с хрущевских времен действовало другое важное решение: руководящие кадры партии оставались вне контроля со стороны органов госбезопасности, тем более других силовых ведомств. «Еще раз строго предупредить руководителей местных органов и центральных управлений МГБ СССР о том, чтобы агентура не направлялась на разработку лиц, работающих в партийных органах или занимающих соответственное положение в местных органах советской власти. Если от агентуры или из других источников в органы МВД на указанных лиц будут поступать материалы, инициативно докладывать их первым секретарям ЦК Компартий союзных республик, крайкомов, обкомов ВКП(б) и поступать с такими материалами по их указанию», — писал С. Игнатьев Маленкову.

Во времена Брежнева направленность деятельности органов госбезопасности сводилась к снижению внутренней репрессивной политики и определялась в большей степени личностью Андропова. Первый заместитель председателя КГБ СССР Бобков свидетельствует, что в ответ на попытки применять суровые меры по отношению к некоторым диссидентствующим элементам Андропов убеждал Брежнева не идти на крутые меры: «Репрессии организовать легко, но они лягут пятном на ваше имя». Масштаб уголовных процессов политического характера стал невелик. Об их отсутствии в годы горбачевской перестройки можно говорить с полным основанием, хотя единичных правовых нарушений со стороны КГБ полностью избежать не удавалось. При Чебрикове и Крючкове нарушители законности строго наказывались.

Касаясь организованного террора 1937–1938 годов против собственного народа, я полагаю, что мое поколение сотрудников органов безопасности не несет ответственности за преступления тех лет. Но в личном плане считаю, что преступления любого периода в истории страны (капитализма или социализма) против собственного народа не должны забываться, особенно сотрудниками спецслужб, наделенных полномочиями применять властные меры. Прошлое всегда должно напоминать, что руководители силовых ведомств должны строго соблюдать законы, ведь, допуская правонарушения или исполняя преступные приказы, они сами становятся жертвами, проклинаются потомками. Проблемы палачей и жертв стоят рядом: рассматривая через годы трагические события нашей истории, можем ли мы оправдывать одних и строго судить других — они все жертвы. И сегодня в связи с культом Сталина в истории продолжаются споры о причинах происходившего Большого террора. Некоторые придерживаются мнения о том, что в 1937–1938 годах коммунистическое руководство СССР решило уничтожить всех политических противников режима, препятствующих строительству социализма и форсированной модернизации страны перед угрозой войны. Специально подчеркнем, не только реальных, но и потенциальных противников по фабрикуемым политическим мотивам.

В этот период коммунистическая власть оказалась в сложной ситуации и нельзя не учитывать конкретные исторические условия. Надвигалась Вторая мировая война, давали знать последствия трагедий коллективизации и голода 1932–1933 годов, стремительных темпов индустриализации за счет эксплуатации рабочих и крестьян, недовольство проводившейся карательной политикой порождало потенциальную вероятность возникновения «пятой колонны» (свеж был опыт Гражданской войны в Испании), вызывало усиление подозрительности и агрессивности со стороны Кремля. Другие оправдывают репрессии тем, что наличие огромного числа заключенных было выгодно коммунистическому режиму для реализации экономических программ индустриализации, привлечения дешевой рабочей силы на сталинские стройки социализма.

Существует точка зрения, что при принятии Конституции СССР в 1936 году Сталин столкнулся с собственной оппозицией со стороны партийной бюрократической элиты — большинства в ЦК и среди региональных партийных секретарей, которые не согласились с некоторыми его предложениями, в частности о внесении демократических изменений в закон о выборах. Уже в те годы предлагалось, чтобы в бюллетень для голосования вносилось несколько кандидатов. К этому положению наше общество пришло только при Горбачеве.

Как бы то ни было, на мой взгляд, с оппозицией нельзя бороться полпотовскими методами — этого Сталину никогда не забудут. Политический террор не может оправдываться никакими, даже высокими и благородными целями. При всех его заслугах перед партией и народом вина Сталина за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна. Если наши современники и наследники захотят жить в демократическом государстве, то они должны извлечь уроки из прошлого. Оздоровление общества может наступить только тогда, когда люди знают всю правду, пусть горькую, о своем минувшем ради здорового и прекрасного будущего.

Пока не будет определена и разграничена четкая ответственность любых структур — политических, партийных, правоохранительных — будущие поколения под влиянием информационной обработки будут смотреть на сотрудников НКВД как на крайних виновников периода сталинского террора. Существует мнение, что с ранних советских времен органы госбезопасности «люто ненавидели КПСС» и всегда на партию «точили зубы» (эту точку зрения озвучил политолог Сергей Кургинян). Я считаю такое мнение надуманным.

Но даже эти тяжелые и трагические страницы сталинских репрессий не могут перечеркнуть героические страницы деятельности органов госбезопасности. Вклад сотрудников в защиту государства, подвиги и самоотверженность чекистов в Великой Отечественной войне, мужественное преодоление тяжких испытаний в послевоенные годы, выполнение служебного долга в современный период, когда органы госбезопасности стали активным фактором борьбы с международным терроризмом и бандитизмом внутри страны, — все это неоценимый и нравственный материал для воспитания патриотов России.

Когда умер Сталин, мое поколение было еще слишком юным, чтобы понять драматизм сталинской эпохи. Но вместе с тем это было время выдающихся достижений советского народа: полной ликвидации неграмотности населения, особенно в среднеазиатских республиках (до 75 % населения было неграмотным), создания мощной экономики, великих достижений в освоении космоса, мировых открытий в науке, укрощения ядерной энергии и, конечно же, незабываемого спасения человечества от фашистской чумы. Многие экономические и военные победы связываются с именем Сталина. От этого феномена историю в сторону не увести, как бы кому-то ни хотелось. Такой личностью действительно можно было бы восхищаться, если бы не тяжелый груз наследия сталинского режима.

Когда приближалось 100-летие со дня рождения Сталина, меня направили в командировку в Грузию с задачей контроля совместно с местным КГБ за возможными эксцессами, которые стихийно могли возникнуть в республике в связи с этой датой. В центре опасались нежелательных выступлений как сталинистов, так и критиков вождя, ибо не забылись события в Тбилиси 1956 года, когда после разоблачения культа личности выступления в поддержку Сталина были подавлены военной силой.

По совету председателя КГБ Грузии генерал-полковника Алексея Николаевича Инаури день рождения Сталина я провел в его родном городе Гори. Там можно было нагляднее увидеть, как будет отмечаться юбилей его земляками. На центральной улице практически возле каждого жилого дома жителями были накрыты столы с грузинскими винами и национальными блюдами. День рождения великого земляка стал настоящим праздником для населения города, наблюдалось общее ликование и торжественность, люди угощали друг друга и всех, даже незнакомых прохожих. Большую часть рабочего дня я провел в музее Сталина, который создавался к его 70-летию при участии всех братских советских республик. От экскурсовода я узнавал о жизни Сталина много интересного и поучительного, такого не вычитаешь в энциклопедиях. Я увидел свидетельства его бедного детства и юности, впервые услышал стихи Сталина, ознакомился с содержанием писем к дочери Светлане («дорогая моя хозяюшка» — так обращался он к 12-летней дочери), узнал неизвестные для меня факты, например его требование уничтожить хвалебную книгу о нем как «вещь исключительно вредную». Патриотическое стихотворение 17-летнего Иосифа, как мне говорили, вошло в букварь грузинского языка; его перевод на русский язык поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели признавался специалистами лучшим; оказалось, что когда юноша Джугашвили пел в церковном хоре, послушать его спускались с гор даже старики.

Когда в КГБ республики мы обобщили информацию, стало ясно, что грузинским народом 100-летие со дня рождения Сталина было отмечено без каких-либо антиобщественных проявлений. В сельских районах, в пяти населенных пунктах, были восстановлены памятники, ранее снятые по решению местных властей и припрятанные до поры до времени в укромных местах. Самовольно восстановленные памятники Сталину было решено не трогать.

В те дни я вспоминал свои школьные годы, когда учил наизусть на казахском языке стихотворение о двух соколах, сидевших «на дубу зеленом, да на том просторном» (первый сокол — Ленин, второй — Сталин). Наш казахский народный акын Джамбул пел: «Сталин — глубже океана, выше Гималаев, ярче солнца».

В Гори я посетил еще и городской музей, где была создана уникальная, возможно, единственная в своем роде на всю советскую страну экспозиция. В музее были собраны фотографии нескольких тысяч мужчин и юношей, которые ушли из города на борьбу с немецким фашизмом. Трое из каждых четырех не вернулись с полей войны, погибли в боях за нашу общую победу — статистика, характерная почти для всех населенных пунктов страны. В центре фотографий — А. Инаури, личность во многом легендарная.

Необходимое отступление

Генерал-полковник Инаури с 1954 по 1987 год руководил КГБ Грузинской ССР. В отставку он вышел в пожилом возрасте, авторитет у него был непререкаемый.

Я неоднократно бывал в служебных командировках в Тбилиси по разным поводам: розыск изготовителей взрывного устройства, подложенного у памятника в честь годовщины подписания Георгиевского трактата; события в Абхазии, когда началось массовое движение абхазского народа за выход из Грузии. Я присутствовал на совещании, когда Инаури потребовал от начальников отделов «бросить все силы и найти негодяя, заложившего бомбу под памятник русско-грузинской дружбы». Начальник 1-го отдела (разведка) Руслан Кварцхава спросил: ««Надо ли разведчикам подключаться к розыску, ведь у них свои дела», Инаури в сердцах ответил: «Если в Грузии не будет советской власти, зачем тогда твоя разведка нужна?» Через некоторое время умный, образованный и талантливый Кварцхава был переведен из разведки начальником 5-го отдела, занимавшегося внутренними проблемами республики,

Инаури был всегда высокого мнения о своих оперативных работниках, относился к ним по-отечески, ««Когда оперативной работой начнут командовать люди с генеральскими звездами, — любил он повторять, — толку не будет»,

Я работал в секретариате КГБ, когда Чебриков доверил мне выполнение деликатного поручения, Горбачеву поступило письмо за подписью нескольких видных советских военачальников, Маршалов Советского Союза, Они просили ЦК рассмотреть вопрос о присвоении Инаури звания Героя Советского Союза за боевые заслуги в годы Великой Отечественной войны, Чебриков поручил мне ознакомиться с личным делом Инаури и подготовить необходимые документы для представления к присвоению высокого звания, Но сделать предстояло так, чтобы до времени это не стало никому известно, даже самому Инаури, Я доложил Чебрикову, что в личном деле нет материалов о боевых подвигах Инаури в годы войны, и попросил разрешения встретиться с ним, Чебриков ответил, что не хотелось бы ставить его в известность преждевременно, будет ли подписан такой указ в мирное время — еще вопрос, Председатель, как всегда, был осторожен, Он согласился, что Инаури наверняка осведомлен о коллективном письме и разрешил мне командировку в Тбилиси,

При встрече с Алексеем Николаевичем я откровенно рассказал о цели моего приезда, У него сохранилось несколько публикаций фронтовых газет, в которых упоминалась фамилия: ««Воюйте, как конники Инаури», Эти и другие газетные материалы о его боевых подвигах я использовал в представлении на звание Героя Советского Союза, С первых дней войны его кавалерийский полк из-под Полтавы бросили в бой на территорию Львовской области, Полк был разбит, кавалеристы не устояли перед танками, ««Я к границе прискакал на лихом коне, а назад полз по Украине на животе», — рассказывал мне Инаури, который закончил войну командиром корпуса,

Я думаю, что более прославленного в годы войны чекиста среди руководства КГБ союзных республик не было. Велики его заслуги и перед родной Грузией. За мужество и отвагу в Великой Отечественной войне Президиум Верховного совета СССР 7 мая 1985 года генерал-полковнику А. Н. Инаури присвоил звание Героя Советского Союза.

 

Глава вторая

Госбезопасность в дни ГКЧП

При всех последовавших профессиональных ошибочных решениях справедливо признать, что Владимир Крючков был государственником, который задолго до создания ГКЧП бил в тревожный набат о грядущей тяжелой судьбе Советского Союза. В июне 1991 года он выступил на закрытом заседании Верховного совета СССР, где перед депутатами изложил серьезные предостережения о проходящих разрушительных процессах в стране. Оценки обстановки были конкретными и тревожными в отличие от успокаивающих и расплывчатых заявлений главных прорабов перестройки. Председатель КГБ СССР информировал народных депутатов СССР о том, что «наше Отечество находится на грани катастрофы… Общество охвачено острым кризисом, угрожающим жизненно важным интересам народа, неотъемлемым правам всех граждан СССР, самим основам советского государства». Крючков характеризовал проводившиеся в СССР реформы «как заговор ЦРУ против нашей страны: если не будут предприняты чрезвычайные меры, наша страна прекратит свое существование». Запад использует наши внутренние трудности для достижения своих стратегических целей. Он добавлял, что «в мире нет ни одного государства, в котором демократия и гласность действовали бы в отрыве от правопорядка. В нашей стране здесь обозначился серьезный разрыв. И с каждым днем он обходится все дороже».

Стремясь привлечь внимание депутатов, Крючков заверял, что органы госбезопасности располагают самой достоверной информацией о реальной кризисной обстановке в стране. Многого стоили его упреки руководству и депутатам страны о том, что кто из них не верит в объективность излагаемых им данных, тот уподобляется советским лидерам, не доверявшим советской разведке о начале войны с Германией. Если председатель КГБ рискнул на такие исторические параллели, думается, что на душе у него наболело.

Сотрудники КГБ раньше, чем в других властных структурах, видели угрозы национальной безопасности и осознавали опасность распада страны. Разве не отличались жесткой объективностью слова председателя КГБ о том, что в западных странах считают, «что развал Советского Союза предрешен»? «Имелись разведывательные данные о разработке планов даже оккупации Советского Союза в определенных условиях под предлогом установления международного контроля над его ядерным потенциалом».

Вместо того чтобы прислушаться к словам Крючкова, КГБ продолжали подвергать откровенным и грубым нападкам, подрывающим доверие общества к органам государственной безопасности. Между прочим, в США обратили внимание на выступление Крючкова как на отразившее «глубокие различия между образом мышления руководства КГБ и руководителей других правительственных учреждений».

Не впервые органы госбезопасности на самом высоком уровне предупреждали об угрожающем обострении общественно-политической обстановки в стране. Годом раньше в речи на XXVIII съезде КПСС Крючков отмечал рост сепаратизма, межнациональных столкновений в союзных республиках. В мирное время в стране появились сотни тысяч беженцев, изгнанных советских граждан из родных мест. «…Все это не только человеческая боль, но и фронт каждодневной работы чекистов», — утверждал Крючков, особо выделяя то, что борьба с негативными явлениями в стране должна осуществляться незамедлительно руководством государства. «Если волне насилия немедленно не положить конец, то последствия будут непредсказуемыми…»

В откровенном публичном выступлении Крючкова в союзном парламенте некоторое недоумение вызвало следующее обстоятельство. Он процитировал разведывательную информацию, направленную Андроповым еще в 1977 году в

Политбюро ЦК КПСС. В ней указывалось, что американская разведка поставила перед собой задачу вести в нашей стране поиск должностных лиц, занимающих высокое положение, чтобы приобретать из их числа агентуру влияния и продвигать в руководящие звенья идеологии, политики и экономики Советского Союза. Изложение записки Андропова четырнадцатилетней давности без упоминания конкретных фактов разоблачения агентуры влияния, без современной аргументации лишь намекало на существование предателей в стране. Профессиональное понятие «агентуры влияния» в оперативной практике фигурировало нечасто, упоминалось больше при проведении активных зарубежных операций, когда в иностранных государствах в верхах появлялся, образно говоря, «наш человек в Гаване». Насколько мне известно, при Андропове и в последующие годы не было случаев разоблачения преступной деятельности агентов влияния, особенно из эшелонов руководства страны. Может быть, отсутствие подобных фактов являлось результатом того, что руководящая партийная, вся правящая бюрократия оказалась вне контроля со стороны КГБ, других правоохранительных органов. Имевшие место разоблачения коррупции, хищений и взяточничества в этих кругах, естественно, не в счет.

Крючков намекнул о деятельности агентов влияния, но не назвал ни фамилий, ни должностей. Возможно, он исходил из того, что эти его заявления вызовут сенсацию и от КГБ депутаты потребуют раскрыть карты, назвать реальных врагов страны. Но он ошибался, такой реакции или простого любопытства со стороны сидящего в зале депутатского корпуса не последовало. Некоторые мои знакомые депутаты обращались с просьбой по большому секрету назвать фамилии тех, кого мог иметь в виду председатель КГБ как агентов влияния спецслужб противника в нашей стране.

Крючков, уже будучи пенсионером, пытался объявить агентом влияния бывшего посла в Канаде, секретаря ЦК Яковлева. Это казалось несколько странным, так как еще по работе в секретариате КГБ мне было известно об их особой дружбе. Яковлеву направлялось Крючковым (тогда начальником разведки) много разведывательной информации, не отвечающей его статусу в ЦК. «Крючков напористо полез ко мне в друзья. Он много в негативном плане рассказывал мне об идеологическом отделе контрразведки. Он стал буквально подлизываться ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изображал из себя реформатора», — отмечал Яковлев. «Уже после мятежа не нашел ничего более умного, как обвинить в связях с западными спецслужбами». Но это были бездоказательные обвинения, не нашедшие подтверждения в судебном разбирательстве. Не подтвердили утверждений Крючкова ни Чебриков, ни Шебаршин. В общем на стол прокурору и судье нельзя было положить убедительные доказательства.

Журналисты спрашивали у Крючкова, пытался ли он в бытность председателем КГБ бороться с агентами влияния. «А как с ними бороться, если по некоторым позициям они выше тебя стоят», — отвечал он.

Ссылки на записку Андропова об агентуре влияния уводили в сторону обсуждение настораживающих проблем в жизни советского общества, содержащихся в выступлении Крючкова. Он сам вынужден был признать, что депутаты после его речи высказывали «всего лишь роптание», а не громкий голос тревоги и готовности принять необходимые меры. А ведь все это происходило всего за два месяца до августа, рокового месяца в жизни страны.

КГБ в центре и союзных республиках предоставлял руководству страны многостороннюю, объективную, упреждающую информацию, не сглаживая острых моментов в обстановке. Однако многим настораживающим негативным проблемам и процессам в обществе не придавалось должного значения, отсутствовала адекватная реакция на них со стороны руководящих властных структур. Крючков отмечал, что в последний период советской власти Комитет работал в очень сложных условиях: такое отношение к важной информации он встречал наверху даже тогда, когда речь шла о судьбоносных вопросах, мимо которых проходить нельзя при малейших косвенных сигналах об угрозах безопасности страны. Заместитель председателя КГБ СССР Виталий Пономарев отмечал, что в последнее время все заместители видели «угнетенное состояние» Крючкова после бесед с Горбачевым. Коробило то, что он порой игнорировал информацию КГБ, просто откладывал в сторону: «Потом почитаю».

Аналогичное отношение к информации в верхах отмечали даже руководители органов КГБ на местах. Так, начальник Второго управления (контрразведка) КГБ Украины Г. Федяев отмечал, что при Горбачеве сотрудники Комитета регулярно информировали руководство страны о планах, замыслах и масштабах подрывной деятельности спецслужб, направленных на развал СССР, но реакция была вялой, а то и вовсе никакой.

Сотрудники органов госбезопасности в силу специфики порученной им в государстве деятельности находились на переднем крае общественной жизни, изучали и знали ту сферу, которая скрыта от большинства людей, отслеживали противоправную нелегальную деятельность, механизм ее действия, поэтому могли анализировать, прогнозировать и предчувствовать наступление нежелательных последствий. Перед ними ставились задачи глубокого анализа ситуации и по возможности наиболее точного прогноза. Пусть наши сведения были не всегда стопроцентным попаданием в цель, но все же они заставляли задумываться над происходящими негативными процессами.

Органы КГБ по мере своих сил пытались предотвращать центробежные тенденции, прежде всего, в союзных республиках в столь знакомой для меня борьбе с национализмом и сепаратизмом. Провалы в работе случались чаще всего не из-за отсутствия необходимой оперативной информации, а по причине несвоевременного и ненадлежащего реагирования со стороны заинтересованных государственных структур, да и самих спецслужб. Бакатин, прямой и противоречивый в суждениях, делал заявление, что «госбезопасность была гнилой, неспособной предвидеть и предотвратить распад страны». Пусть останется на его совести такое заключение. А где же было, скажем, мощное МВД, занимавшееся схожими проблемами социального недовольства населения, приведшими к разрушению страны? Информационный потенциал МВД, Совета безопасности (а Вадим Викторович был и министром, и в составе Совбеза) был не слабее, чем в КГБ. Милиция фиксировала каждое антиобщественное проявление, видела общую картину в стране и регионах, считала, сколько собралось митингующих и сколько требовалось омоновцев. Может быть, я выскажу крамольную мысль, но стремление КГБ к улучшению демократической системы было выше, чем его реальные возможности уменьшить опасности и риски, которые приводили страну к краху.

Незадолго до ГКЧП был принят закон о режиме военного и чрезвычайного положения в стране. Этот закон являлся серьезной правовой мерой, способной при умелом применении предоставленных Президенту СССР исключительных полномочий не допустить развала страны, защитить права граждан.

Думаю, что уместно процитировать Крючкова из сказанного на закрытом заседании Верховного совета 17 июня 1991 года: «…во всех слоях общества нарастают требования навести порядок именно сегодня, пока дело не дошло до худшего. Обстоятельства таковы, что без действий чрезвычайного характера уже просто невозможно обойтись. Не видеть этого равносильно самообману, бездействовать — значит взять на себя тяжелую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия…» В одном из документов КГБ СССР незадолго до ГКЧП информировал Горбачева об опасном развитии обстановки в стране: «Учитывая глубину кризиса и вероятность резкого осложнения обстановки, нельзя исключать возможность образования в соответствующий период временных структур в рамках осуществления чрезвычайных мер, предоставленных Президенту Верховным советом СССР». Указанный аналитический прогноз попал в руки Яковлева, главного советника Президента, и вместо выработки продуманных мероприятий по стабилизации и спасению страны дал повод обвинять КГБ «в обмане многих людей», а Крючкова — в подготовке «ямы» для Горбачева и других реформаторов.

Американские журналисты пытались получить у прораба перестройки Яковлева ответ на вопрос: прорабатывалась ли программа перестройки страны во всех ее деталях? Ответ А. Яковлева: «Вы знаете, и да, и нет… Нас упрекают, что, мол, нет концепции и надо было сначала теорию разработать. Подобные мнения считаю глупостью». Действовали по принципу, провозглашаемому Горбачевым: главное — взяться за дело, а сама жизнь подскажет, что и в каком направлении в реформах менять… При таких подходах планируемые задачи и цели создания ГКЧП выглядели как неизбежность, устраняющая главное зло — распад СССР.

Председатель КГБ СССР Крючков предупреждал о грядущих опасностях для страны не в одиночку. В апреле 1990 года собрание сотрудников центрального аппарата Комитета в обращении к Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву, народным депутатам СССР выражало «недоумение по поводу того, что руководящие органы страны, располагая упреждающей информацией о назревающих негативных явлениях, явно запаздывают с принятием жизненно важных политических решений, проявляют медлительность и нерешительность, не используют силу действующих ныне законов». Все свидетельствовало о том, что разработанной политики перестройки не было, тем более не существовало стратегических планов выхода страны из кризиса.

Многие решения в области ускорения экономического прогресса и демократизации идеологической области желаемых результатов не достигали. Принимаемые шаги являлись экспериментами, не продуманными до конца и с неспрогнозированными последствиями. Так случилось в отношении появления в стране многопартийности: сегодня мы утверждали об опасности политической оппозиции, призывали не допускать ее появления, пресекать едва наметившиеся партийные дискуссии, а на следующий день объявляем, что многопартийность является благом для развития страны.

Когда я, анализируя документы, стал оценивать роль органов госбезопасности, их место и участие в подготовке введения в стране чрезвычайного положения, то все больше склонялся к выводу, что эту проблему правильнее было бы обозначить так: председатель КГБ СССР Крючков и образование ГКЧП.

Абсолютное большинство руководящих и оперативных работников центрального аппарата Комитета, кроме приближенных к нему заместителей, Крючков не посвятил в предпринятую им попытку вовлечения сил и средств КГБ в действия ГКЧП. В союзных республиках органы государственной безопасности вообще оставались в полном неведении: председатели КГБ республик до получения 19 августа шифротелеграммы из Москвы не были поставлены в известность о надвигающихся

августовских событиях. Крючков полностью взял инициативу на себя. Это в последующем отмечали многие члены ГКЧП. С руководящим составом республиканских органов государственной безопасности не проводилось никаких совещаний или практических проработок вопросов о предстоящих мероприятиях оперативно-боевого характера в случае введения в стране чрезвычайного положения, КГБ республик не были поставлены надлежащие задачи на такой чрезвычайный период, что предусматривалось соответствующими приказами и требовало разработки конкретных планов в случаях осложнения внутренней обстановки или объявления военного положения в стране. В моем сейфе остались нетронутыми секретные пакеты, содержащие документы, в которых заблаговременно расписывались неотложные действия органов государственной безопасности в такой особый период.

Я не могу понять и объяснить действия Крючкова, который в такой ответственный период не поставил в известность членов Коллегии КГБ СССР о задачах органов госбезопасности в связи с серьезным изменением политической ситуации в стране. В состав Коллегии входили высокие профессионалы с богатым политическим, жизненным и оперативным опытом, которые могли высказать свое принципиальное мнение по поводу вовлечения сотрудников КГБ в политические разборки и, главное, намечаемого отстранения Президента страны от исполнения своих конституционных обязанностей. Без предварительного обсуждения коллективным органом (Коллегией) в последние годы в системе КГБ не принималось ни одно принципиальное решение, тем более когда резко менялась общественно-политическая или оперативная обстановка. В регламенте работы Коллегии КГБ СССР действовало также положение о том, что если имелось расхождение или несогласие нескольких членов Коллегии с вынесенным на обсуждение вопросом, то решение не принималось. Так, член коллегии Сторожев делился со мной о его негативном отношении к поведению Крючкова в дни ГКЧП. Более того, за неделю до ГКЧП (14 августа 1991 года) проводилось заседание Коллегии КГБ СССР. В повестке дня стоял чисто служебный вопрос. Я выступал на этом заседании, это была тематика ведомственного характера — организация работы по делам оперативных разработок.

Я вспоминаю, что в Москву одним рейсом самолета мы летели по своим служебным делам вместе с Марчуком, уже вице-премьером правительства. Хотя мы располагались в разных салонах, впоследствии раздавались голоса радикал-националистов о том, что мы ездили в столицу «за инструкциями» накануне ГКЧП.

Может показаться еще более странным, что в это время Крючков активно разрабатывал чрезвычайные меры, готовил заявления в связи с созданием ГКЧП, но об этом не было даже намека на прошедшей Коллегии. Крючков опирался на узкий круг самых приближенных заместителей, впоследствии оправдывая себя тем, что выводил из-под удара органы КГБ, не хотел втягивать в возможную ответственность за преступные последствия других руководителей. Примитивной выглядит подобная аргументация: в одиночку сделать революцию, самому выглядеть спасителем страны. Может, он знал, как Семичастный смог участвовать в смещении Хрущева, не втягивая органы госбезопасности, а только поменяв личную охрану.

Крючков просто побоялся вынести на Коллегию вопрос об участии органов КГБ в ГКЧП, полагая, что он не будет поддержан. Он часто подчеркивал, что Коллегия КГБ СССР для него была опорой, возможностью узнать мнение широкого круга ответственных лиц Комитета, полезной формой и способом принятия окончательных решений. Он проигнорировал Коллегию в принятии чрезвычайных мер, участии КГБ в ГКЧП, что в конечном итоге привело к распаду страны.

Начальник Ленинградского УКГБ Анатолий Алексеевич Курков подчеркивал свою неосведомленность: «Как член Коллегии КГБ СССР, хотя и не имевший абсолютно никакого отношения к замыслам и участию ее бывшего председателя и, возможно, других членов Коллегии в антигосударственном преступлении, я испытываю чувство моральной ответственности за происшедшее».

В нарушение существующих в стране правовых канонов создание ГКЧП не обсуждалось даже с высшим законодательным органом страны; для народных депутатов СССР сообщение в средствах массовой информации о ГКЧП свалилось на голову, как августовский снег. Более того, ГКЧП создавался без участия республиканских властей, в обход местных партийных органов. Первый секретарь ЦК КПУ Гуренко был в таком же неведении, как и я.

«Мы допустили серьезную ошибку, не раскрыв с самого начала народу глаза на то, какая опасность надвигается на всю страну», — скажет после освобождения из тюрьмы Крючков. Люди тогда многого не знали и не понимали, они были целенаправленно сбиты демагогией о независимости, равенстве, рыночной экономике.

Но еще до провозглашения ГКЧП произошло весьма необычное событие. 20 июня 1991 года государственный секретарь США Бейкер передал советскому министру иностранных дел секретную информацию о подготовке смещения Горбачева и назвал исполнителей. Указывались будущие члены ГКЧП: Павлов, Крючков, Язов. Посол США в Москве Мэтлок получил указание президента США Д. Буша-старшего немедленно встретиться с Горбачевым и передать, что в Москве готовится попытка государственного переворота. Горбачев не поверил, воспринял происходящее как политическую игру со стороны американцев, чтобы вызвать раскол и конфликт среди высшего руководства нашей страны (или сделал вид, что не поверил). Каким путем намерения о готовящемся перевороте попали в распоряжение американской дипломатии, и почему США с таким усердием высоких должностных лиц решили спасать главу СССР, противостоящей ей мировой державы?

Для оправдания своих планов члены ГКЧП в качестве одного из аргументов выдвигали то, что Горбачев знал о предпринимаемых шагах по введению чрезвычайного положения как возможного варианта выхода Союза из кризисного положения. «Поправится, вернется к своей должности, когда участники ГКЧП сделают всю черновую работу», — объявлял стране вице-президент Янаев на пресс-конференции по центральному ТВ.

Председатель правительства Павлов вообще отрицал не-конституционность действий ГКЧП: «Все действия до малейших деталей соответствовали законам СССР». Он также опровергал утверждения о незаконности временного исполнения Янаевым обязанностей Президента СССР ссылкой на то, что эта должность введена немногим более года, поэтому не было прецедента. Горбачев же, уезжая в Форос, в присутствии провожавших его должностных лиц государства сказал на аэродроме, что на хозяйстве остается Янаев. Но Горбачев не делегировал свою власть, а Янаев сам подписал указ о взятии им полноты власти в государстве.

Президент СССР назвал неожиданное для него образование ГКЧП «политической авантюрой», которая погубит страну. Дальнейший естественный ход событий показал, что если бы Горбачев был в сговоре с группировкой ГКЧП, то не было бы никакой необходимости его изолировать, объявлять тяжело больным и т. д.

Гэкачеписты полагали, что создание и программные документы ГКЧП будут одобрены Верховным советом СССР, но, по заявлению Крючкова, подвел А. Лукьянов. Он тянул время назначения даты проведения внеочередной сессии, мотивируя трудностями созыва на заседание находившихся в отпусках народных депутатов. Но Верховный совет СССР, в отношении которого питали надежду члены ГКЧП, в самом начале своей работы сразу же поставил происшедшее в стране на свое место: создание ГКЧП депутатским корпусом было квалифицировано как совершение государственного переворота. Уже тогда возникал закономерный вопрос, стоило ли членам ГКЧП собираться на конспиративном объекте и проявлять поспешность с провозглашением чрезвычайных мер «по спасению страны» в отсутствие Президента Горбачева, главы парламента Лукьянова и совершать таким образом грубейшие нарушения действующего законодательства?

В истории такие исключительные случаи были. В свое время для спасения социалистического строя президент ПНР Войцех Ярузельский без предварительной санкции сейма объявил введение в стране военного положения. Впоследствии Польский сейм согласился в январе 1982 года с решением своего главы государства. Это не помешало организовать судебное преследование Ярузельского в наши дни за формальное нарушение юридических норм. За свою трехдневную деятельность ГКЧП сумел достигнуть только одного — сорвать намеченное подписание несколькими республиками нового Союзного договора, что стало катализатором последовавшего распада СССР.

Я остаюсь убежденным сторонником того, что заключение в те дни даже урезанного Союзного договора давало возможность продолжать переговоры с остальными союзными республиками, сохранить государство, выйти на более высокий уровень соглашений об экономической интеграции, расширении суверенитета союзных республик и установления подлинного федерализма. В 1922 году переговорные процессы об объединении народов в единый Союз ССР, проходившие в более драматические времена Гражданской войны, интервенции и разрухи, носили не менее сложный характер, но и в тех исключительных условиях согласие республик об образовании СССР состоялось. Союзный договор 1922 года был подписан сначала шестью республиками: Россией, Украиной, Белоруссией и входившими в состав Закавказской Федерации Азербайджаном, Арменией и Грузией, а затем к нему присоединились остальные союзные республики, составившие вместе Союз ССР.

В Союзном договоре 1922 года и в Конституциях союзных республик предусматривалось сохранение за каждой республикой, вошедшей в Союз, права свободного выхода из состава Союза ССР. Практический порядок выхода из СССР был дополнительно урегулирован Законом СССР от 3 апреля 1990 года. В нем предусматривалось, что все вопросы о выходе из СССР республики должны решать путем всенародного референдума. Если проголосовало не менее двух третей взрослого населения, то дальше вопрос должен рассматриваться Верховным советом СССР и Съездом народных депутатов СССР, а потом — в самих республиках. После этого устанавливался период (не более пяти лет) для прояснения всех проблем экономического, финансового, территориального характера, которые могут возникнуть в связи с выходом республики, а также для разрешения претензий, которые могли предъявить граждане.

Как стало известно, по указанию Крючкова разработка основных документов о чрезвычайном положении, ставших директивами ГКЧП, была заранее проведена сотрудниками центрального аппарата — заместителем начальника разведки В. Жижиным и помощником начальника контрразведки А. Егоровым (от Министерства обороны участвовал П. Грачев). Я хорошо знаю обоих: в оперативно-служебной деятельности они были специалистами, но далеки от проблем внутренней жизни страны, положения и настроений, бытовавших в союзных республиках после принятия ими Актов о государственном суверенитете. Между тем в своих выводах они отмечали, что обстановка в стране сложная, введение чрезвычайного положения возможно лишь при наличии законных оснований.

4 августа 1991 года Президент СССР прибыл на отдых в Крым, а 17 августа (суббота) на закрытом объекте КГБ СССР прошла встреча высших должностных лиц, замысливших ГКЧП: Павлова, Язова, Крючкова, Болдина и других. Возникает сразу же законный вопрос: почему все первоначальные шаги в отношении деятельности ГКЧП вырабатывались не в высоких кабинетах председателя Совета министров Павлова или у ответственных работников ЦК КПСС Бакланова или Шенина? Справедливо недоумевал приглашенный на эту встречу Варенников: почему в положении хозяина оказался Крючков? Он докладывал о тревожной социально-политической обстановке в стране, сетовал, что не могут присутствовать на этой встрече Лукьянов и Янаев. Первый — в отпуске на Валдае, а второй — на хозяйстве в Кремле, на своем рабочем месте. (Следует отметить, что Лукьянов категорически отказался от вхождения в состав ГКЧП.) Проанализировав сказанное руководителями высшего эшелона государственной власти, Варенников понял, что имеет дело с самыми близкими к Горбачеву лицами: «Разве что не было Яковлева и Шеварднадзе», — с иронией отмечал он.

Крючков решил привлечь к ГКЧП других министров; он вводил в курс министра иностранных дел СССР Бессмертных и предложил ему подписать документы ГКЧП. Последний отказался, заявив, что в случае его присоединения к участникам ГКЧП с министром иностранных дел страны не будут разговаривать иностранные дипломаты.

По указанию Крючкова в Центральном научно-исследовательском институте КГБ были изготовлены гербовые печати ГКЧП. Он же высказал предложение слетать к Президенту, уговорить его временно передать свои полномочия ГКЧП и продолжать отдых. Мнение Крючкова поддержали: Бакланов, Шенин, Болдин и Варенников вылетели с этой миссией в Крым, чтобы убедить Горбачева в необходимости введения чрезвычайного положения в стране. Затем генерал Варенников должен был посетить Киев с целью осуществления взаимодействия с партийными и исполнительными органами республики и поддержания стабильности на Украине. Направление Варенникова в республику, где его хорошо знали как командующего Прикарпатским военным округом, было всеми поддержано.

Так случилось, что во время путча и усиления борьбы за политическую власть в Москве контроль за обстановкой в Украинской ССР перешел в руки военных и специального посланника Варенникова. Со стороны моего московского руководства интереса к КГБ республики проявлено не было, хотя по менее значительным поводам в Киев часто командировались сотрудники центрального аппарата КГБ СССР. Комитет госбезопасности Украинской ССР оставался в полном неведении, предоставленный самому себе, а по существу был брошен КГБ СССР, который переставал быть опорой в поддержке своих союзно-республиканских органов.

Не в лучшем положении оказалось недавно образованное КГБ Российской Федерации. Его председатель Виктор Иваненко о происходящих событиях в стране узнал из передачи по телевизору. То, что намечалось через дорогу в центральном аппарате КГБ, для российских сотрудников органов госбезопасности также было полной неожиданностью. Иваненко позвонил Крючкову, который заявил:

— Надо наводить порядок в стране.

— А вы понимаете, что народ вас не поддержит, выйдет на улицы?

— За кого? За Горбачева выйдет? — с издевкой сказал Крючков.

— Это авантюра.

— История нас рассудит.

19 августа, когда я ранним утром предпринял безуспешную попытку переговорить с Крючковым, он проводил в своем кабинете совещание руководящего состава. Впоследствии коллеги рассказывали мне, что оно носило какой-то странный характер: было коротким, без обсуждения и задаваемых вопросов. Крючков объявил о создании ГКЧП, потребовал перевести органы и войска КГБ в повышенную боевую готовность, попросил начальников главков оставаться на рабочих местах и отслеживать развитие складывающейся обстановки в стране. Генералитет был в молчаливом унынии и неведении о своих дальнейших конкретных действиях.

Для многих оказалось совершенно необычным то, что на оперативном совещании Крючков неожиданно заговорил об уборке урожая. Он поставил задачи сформировать бригады чекистов и отправить до двух тысяч человек на помощь селу. Руководители оперативных подразделений оценивали это заявление как неадекватное, трудно поддающееся логическому объяснению в этой обстановке, ибо понятно, что не уборкой картофеля и моркови обязаны заниматься спецслужбы в случае осложнения ситуации в стране, тем более предстоящего введения чрезвычайного положения. Опытные чекисты недоумевали по поводу подобной формы «вывода страны из тупика» и не строили иллюзий в отношении положительного исхода такой миссии.

Повествуя о действиях председателя КГБ СССР в дни путча, необходимо также сказать относительно отключения правительственной связи. Государственная секретная связь издавна находилась в ведении органов государственной безопасности, организовывало и несло ответственность за ее работу самостоятельное Управление правительственной связи КГБ СССР. Строго засекреченная автоматическая связь, особенно так называемый спецкоммутатор, — это живая нить управления, которую можно сравнить, к примеру, с обладанием ядерным чемоданчиком. Пользование всеми видами закрытой связи — исключительная прерогатива Президента страны, который в любых условиях должен и обязан иметь возможность в считанные минуты переговорить с нужным абонентом в любой точке мира по космическим видам шифрованной связи или по засекреченному аппарату в автомобиле, где бы он ни находился.

Из протокола допроса первого заместителя председателя КГБ СССР Г. Агеева в качестве подозреваемого: «Мне давались указания от председателя КГБ СССР следующего содержания: подготовить и направить группу связистов правительственной связи в Крым… В итоге, как стало известно, эта группа осуществляла выключение связи в резиденции Президента СССР». Специалисты Управления правительственной связи из Москвы прибыли в Крым вечером 18 августа и отключили все виды телефонной связи в государственной резиденции, где находился на отдыхе Президент страны.

Позднее стало известно, что правительственная связь была отключена в ряде санаториев Крыма, где отдыхали члены ЦК КПСС, народные депутаты СССР, что исключало ведение ими разговоров с Горбачевым. «Все телефоны — мертвые и даже на кухне отключен», — свидетельствовал Горбачев. Когда ранним утром 19 августа по центральному телевидению прошли сообщения о создании ГКЧП, Кравчук стал пытаться переговорить с Горбачевым и настойчиво добивался предоставления ему такой возможности. Операторы правительственной связи отказали в соединении под предлогом болезни Президента страны. «Просили, чтобы никто не беспокоил». Кравчук сообщил мне об этом в полном недоумении. Тогда я сам предпринял попытку выйти по ВЧ-связи на государственную дачу в Форосе, на аппарат начальника его личной охраны генерала Медведева, с которым мне приходилось неоднократно общаться. Я в то время еще не знал, что Медведев накануне был отправлен в Москву и заменен на заместителя начальника 9-го управления Генералова, более послушного и угодливого Плеханову.

Меня не соединили с резиденцией Президента СССР. Начальник Ялтинского узла правительственной связи КГБ СССР дал откровенный совет: «Туда даже вам лучше не соваться».

Необходимо отметить, что правительственная связь между Москвой и государственными дачами в Крыму, предназначенными для отдыха членов Политбюро и первых руководителей страны, обеспечивалась Ялтинским узлом связи прямого и непосредственного подчинения центру. Это подразделение было создано под предлогом обеспечения гарантии контролируемых только Москвой каналов связи с отдыхавшими в Крыму руководителями страны, чтобы исключить прослушку содержания их переговоров по проходящим каналам связи по территории Украины.

На высоком уровне мне ранее намекнули, что при Федорчуке с правительственной связью «украинцы прокололись»; какое-то важное известие республиканские власти узнали в одно и то же время с отдыхавшим в Крыму Брежневым. По иной причине не могло появиться в Крыму грандиозное сооружение ВЧ-связи на Москву, минуя украинские каналы. В управлении же КГБ в Симферополе функционировало многоэтажное мощное здание правительственной связи, находящееся в подчинении Киева.

Крючков на допросе 17 декабря 1991 года показал: «…мною вместе с другими членами ГКЧП были допущены правовые нарушения. В частности, был создан не предусмотренный Конституцией СССР ГКЧП. Президент СССР был лишен связи. В рамках всего этого я как председатель КГБ СССР совершил ряд действий, которые превысили мои полномочия…» В личном письме к Горбачеву во время содержания под стражей председатель КГБ СССР оправдывался и чуть ли не каялся: «Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние…»

Но спустя время, после освобождения по амнистии, Крючков изложит в мемуарах, что после ультимативной и жесткой беседы с делегацией из Москвы, когда от Горбачева требовали отставки, Президент страны «на вечер заказал приключенческий фильм. На просмотре фильма был со всей семьей, затем — ужин с винами по его заказу. В общем, все как обычно… К отключению телефонной связи он отнесся довольно спокойно», — лицемерил Крючков.

Конечно, обстановка в стране в связи с ГКЧП, тем более в семье Президента и его ближайшем окружении не могла быть такой идиллической, как преподносится Крючковым. Горбачев делился своими подозрениями с Раисой Максимовной, что на него пытаются «напасть» и, возможно, отстранить от власти. В то же время члены ГКЧП опасались, что Горбачев попытается выйти на своего «друга» Буша, заручиться американской поддержкой. Исходя из таких соображений, Крючков дал указание отключить связь у Горбачева, чтобы ограничить возможности связываться с миром и предупредить развитие ситуации в нежелательном плане.

Были отключены линии военной связи, обслуживающие Президента. Президент страны трое суток был лишен возможности пользоваться комплексом, предназначенным для управления стратегическими ядерными силами. А это уже вещь посерьезнее, чем молчащие телефоны на кухне.

На территории Украины услугами правительственной связи КГБ пользовались только высшие должностные лица республики и областей, секретари ЦК и обкомов партии, которым по строгой должностной разнарядке предназначался аппарат секретной ВЧ-связи. 19 августа, в конце дня, мне доложили, что по указанию из Москвы республиканское Управление правительственной связи получило команду перевести автоматическое соединение абонентов на ручное обслуживание через телефонистов-операторов. Предусматривалась журнальная регистрация, кто из абонентов с кем общался, но содержание состоявшихся переговоров технически не контролировалось. Как только мне стало известно об этом, все предшествующие решения были отменены, и в течение периода действия ГКЧП республиканская правительственная связь функционировала в автоматическом режиме бесперебойно. Скажу самокритично, что перевод с автоматики на ручное управление являлся определенным проколом в работе республиканского подразделения правительственной связи, мы сразу же назначили разбирательство. Было установлено, что куратор подразделения Г. Ковтун продублировал поступившую из Москвы команду о переводе правительственной связи на ручное управление. Этот случай стал предметом критики КГБ республики со стороны парламентской комиссии Верховного совета, возглавляемой депутатом Гайсинским. В ее выводах отмечалось, что было дано указание «блокировать связь между Моссоветом, Ленсоветом и облсоветами Львова, Тернополя и Ивано-Франковска».

Нормальную работу правительственной связи отмечал первый заместитель председателя Львовского облсовета И. Гель, который не был сторонником КГБ. По его утверждению, он решил проверить, «заблокированы ли телефоны правительственной связи. Оказалось, что нет. Позвонил в Москву, в канцелярию Б. Ельцина. Возле телефона оказался Г. Бурбулис, Государственный секретарь России. Спросил у него, какая ситуация в Москве и что делать нам? Он ответил: «Господин Гель, если ГКЧП победит в Москве, он победит и во Львове. Поэтому не провоцируйте ситуацию. Сейчас надо делать все, чтобы была победа в Москве». При помощи правительственной связи КГБ Гель выходил на Собчака и задал этот же вопрос: как действовать во Львове? Ответ был таким: «У меня на Смольный идут танки. Я обратился к народу, чтобы он встал на защиту Смольного. А если у вас в городе нет никаких движений, то, чтобы их не спровоцировать, лучше народ не поднимать, иначе армия и обком попытаются захватить все стратегические объекты. Возвратить их обратно будет очень сложно». Кстати, Гель, по его признанию, был поражен тем, что ГКЧП не отдал приказ отключить по стране правительственную связь: неужели они настолько непутевые, что не додумались перекрыть связь, которая играет очень важную роль в таких ситуациях?

Споры о полной изоляции Президента в Форосе продолжались несколько лет. Были заявления, что у Горбачева прогулочный катер, автобус и автомашины в гараже оборудованы правительственной связью. И что же? Речь идет о преднамеренной изоляции Президента СССР, лишении предназначенных для высшей власти рычагов управления. Насколько это серьезно, можно убедиться по другой аналогичной ситуации, в которой оказалась наша страна. Через два года по примеру гэкачепистов демократические вожди в октябре 1993 года потребовали отключить все каналы правительственной и иной телефонной связи в осажденном Верховном совете России, Белом доме. Федеральное агентство правительственной связи и информации сработало и на этот раз.

Далее затрону тему медицинского заключения, сделанного гэкачепистами. ГКЧП, лишая Горбачева власти, посмел сообщить советскому народу о невозможности Президентом «выполнять обязанности из-за ухудшения состояния здоровья». У престарелых и не богатырского здоровья Брежнева, Черненко, Андропова верховную власть не забирали с помощью диагноза, ссылаясь на заболевания. К большому сожалению, Крючков оказался причастен не только к нарушению правовых, но и этических норм, когда распространял заведомую клевету о недееспособности Президента СССР.

Убедительным аргументом незаконности ГКЧП с самого начала для меня явились сообщения о серьезном заболевании Горбачева, в связи с чем он лишался свободы действий: у него урезалась полнота конституционных президентских полномочий. Я не в полной, но в достаточной мере владел информацией о происходящем на государственной даче, здоровье отдыхающих там. Лично видел Президента бодрым. По его указанию из Москвы был вызван самолет для вылета Горбачева в Москву на подписание Союзного договора. КГБ республики осуществил на 19 августа комплекс оперативных мероприятий по обеспечению безопасности следования Президента в столицу. Таким образом, ничего не предвещало серьезных осложнений его здоровья.

Бакатин в своей книге «Избавление от КГБ» рассказывает о том, как на высшем государственном уровне распространялись измышления о нездоровье Горбачева. Вице-президент Янаев сообщил ему: «…с Президентом, как он выразился, «полный трибунал». Когда я переспросил, что это такое, он сказал, что Президент в полной прострации, не отдает отчета в своих действиях, страшно болен…» Однако на скандально известной пресс-конференции, говоря о состоянии здоровья Горбачева, утверждал, что тот скоро сможет вернуться к руководству страной. Когда вице-президент был правдив, трудно сказать. Крючков также убеждал Бакатина в подобной лжи очень вежливо, вкрадчиво, как будто бы знает абсолютную истину: «…сейчас нельзя поговорить с Горбачевым, он очень болен, но скоро все будет хорошо».

Таким способом решили отстранить Горбачева от подписания Союзного договора: не может же недееспособный и тяжело больной человек вершить судьбоносные дела страны.

В действующем законодательстве существовала четко прописанная процедура подтверждения сведений о заболевании Президента страны, вплоть до рассмотрения вопроса в Конституционном комитете (суде) и Верховном совете СССР. Ельцин позвонил Янаеву и потребовал медицинского заключения о здоровье Горбачева или его личного заявления о болезни. Янаев ответил, что заключение будет.

Президент СССР согласно Конституции является неприкосновенной личностью, не подлежащей ни изоляции от общества, ни домашнему аресту. Допустимой ли была изоляция Горбачева членами ГКЧП, тем более больного? Отстранить Президента от полномочий в связи с его болезнью можно было только решением Съезда народных депутатов СССР большинством в 2/3 голосов от общего числа депутатов.

Многие общественные организации страны потребовали направить международных экспертов для обследования состояния здоровья Горбачева. Ветераны Афганистана, «познавшие на себе цену крови и непродуманных решений политиков», во главе с Русланом Аушевым требовали полной информации о Горбачеве и его выступления в средствах массовой информации. В ответ на это Крючков дал команду составить официальное медицинское заключение, что сильно попахивало с его стороны бездушием и подлогом.

В процессе следствия начальник лечебно-оздоровительного центра при Совете министров СССР дал показания, что 19 августа ему позвонил начальник 9-го управления КГБ СССР Плеханов и потребовал подготовить справку о состоянии здоровья Горбачева. В медицинском документе он предлагал усилить диагноз заболевания, объяснив тем, что в стране неспокойная обстановка и Президенту СССР грозит серьезная опасность, возможно, даже «тюремное заключение», поэтому Горбачеву «надо помочь».

Версию о серьезном заболевании Президента СССР Крючков продолжал озвучивать в переговорах с руководителями союзных республик. Нурсултан Назарбаев вспоминает: «Первый официальный звонок из Москвы прозвучал от Крючкова. Высокомерным, снисходительным тоном он проинформировал о переходе центральной государственной власти в руки ГКЧП, причем дал понять, что какое-либо обсуждение правомерности действия этого комитета совершенно неуместно. О Горбачеве заявил, что Президент СССР находится в Крыму в крайне тяжелом физическом состоянии, абсолютно не способен руководить государством и согласен с принятыми решениями о чрезвычайных мерах».

«Внутриполитическая обстановка в стране сложная, — продолжал разъяснять Крючков положение дел в стране командующему Воздушно-десантными войсками Павлу Грачеву, — это может привести к недовольству отдельных слоев населения, даже к гражданской войне». Обстановку следует исправлять политическим путем — сменой руководства страны. Тем более что Михаил Сергеевич болен, тяжело болен и, возможно, через несколько дней подаст в отставку».

А каковы были действия спецназа в те дни? Командир спецназа КГБ СССР «Альфа» Герой Советского Союза Виктор Федорович Карпухин делился со мной и моим помощником полковником Александром Меркушиным (в дни ГКЧП — референтом первого заместителя председателя КГБ СССР Г. Агеева), что ему поступали команды готовить операцию по штурму Белого дома и возможному задержанию Ельцина на даче в Архангельском. 19 августа около четырех часов утра Карпухин был вызван к Крючкову, от которого получил устный приказ силами подразделения арестовать Ельцина. Одновременно председатель КГБ сообщил, что Президент СССР болен и не может управлять дальше страной. В начале шестого часа утра сотрудники спецназа оцепили место жительства Ельцина и российского руководства в Архангельском, выставили наблюдателей.

Вечером состоялось закрытое совещание в Министерстве обороны, на котором прозвучал приказ: спецназу КГБ, МО и МВД осуществить штурм здания советского правительства, интернировать Ельцина и российское руководство и определить их в специально оборудованные места под Москвой.

После проведения вместе с генералом Александром Лебедем рекогносцировки Карпухин 20 августа доложил руководству КГБ, что считает проведение штурма Белого дома невозможным из-за опасения кровопролития.

Командир спецназа КГБ СССР «Вымпел» Бесков твердо заявил, что взятие штурмом Белого дома является бессмысленной авантюрой, которая повлечет многочисленные жертвы. Как только появятся пострадавшие и убитые люди, то сразу же посыпятся обвинения в адрес членов ГКЧП как вершителей военного государственного переворота. Заместитель председателя КГБ СССР Леонид Шебаршин (в его подчинении находился «Вымпел») в связи с этим дозвонился до Крючкова и настоятельно потребовал отменить его команду на силовой захват Белого дома. Он так передает состоявшийся разговор: «Крючков нервно смеется: «Это ерунда! Кто это придумал?» Не успокоил. Я уже как-то слышал такой смех. Ничего доброго он не предвещает. Крючков возбужден и врет». Позже Крючков напишет, что никакой команды на проведение штурма Белого дома не отдавалось.

Такое же решение — не участвовать в захвате Белого дома — принял для себя Павел Грачев, в будущем — министр обороны Российской Федерации, с которым мне довелось близко общаться и сотрудничать по направлениям деятельности Министерства безопасности. Грачев и первый заместитель министра внутренних дел Борис Громов договорились между собой, что на штурм Белого дома не поведут войска.

20 августа Грачеву позвонил маршал Шапошников:

— Что думаешь делать со штурмом?

— У меня такое впечатление, что они на мне решили отыграться. Хотят, сволочи, чтобы я давал команды. Команды не дам, подам в отставку, — ответил Грачев.

— Не примут, в период ЧП — это сложное дело.

— Ну, застрелюсь к чертовой матери.

Члены ГКЧП полагали, что армия и бойцы спецназа МО, КГБ, МВД выполнят любой приказ командования.

В 1991 году после событий в Вильнюсе Грачев в газете «Красная Звезда» высказал свое несогласие с применением войск против мирного населения. В ответ получил недовольство, мол, генерал «задирает хвост». Но к чести Грачева, уже министра обороны, можно сказать, что он придерживался такого же мнения, когда требовал письменного указания Верховного главнокомандующего Ельцина на использование вооруженных сил и танков во время политических разборок в октябре 1993 года вокруг Белого дома.

Карпухин свидетельствует, что и председатель КГБ России Иваненко наставлял их не ввязываться во избежание пролития большой крови. Он же рассказывал, на какие унижения пришлось идти, чтобы не допустить кровопролития. Да и само элитное подразделение «Альфа» (кстати, как и «Вымпел») по указанию Ельцина передавалось из рук в руки, то из КГБ в МВД, то возвращалось обратно в структуру органов безопасности. В печати отмечалось, что в последующие бурные дни октября 1993 года «Альфа» была самым профессиональным и благородным из спецподразделений, которые действовали в этих событиях. Она выполнила бы любую задачу, но сохранила доброе имя тем, что на этажах, в коридорах и кабинетах Белого дома не применила свой богатый опыт боевых действий.

Госкомиссия Степашина установила, что 20 августа были даны указания к началу подготовки захвата здания Верховного совета РСФСР группами спецназначения КГБ СССР, Советской армии и МВД СССР. В силу многочисленности защитников Белого дома и прогнозировавшегося значительного количества человеческих жертв исполнители штурма здания — подразделения спецназначения КГБ — отказались от атаки.

Вернемся к событиям накануне ГКЧП. 29 июля 1991 года Горбачев перед отбытием на отдых в Крым одержал важную для себя и страны в ее последующем развитии победу: получил согласие авторитетных глав крупнейших республик — России и Казахстана — подписать новый Союзный договор. За решениями руководителей этих союзных республик, вне сомнения, последовали бы и остальные.

Горбачев, Ельцин и Назарбаев встретились на загородной даче Президента СССР, где с глазу на глаз обсуждали первоочередные проблемы, которые предстояло решить после подписания Союзного договора. Вести дела в обновленной стране договаривались по-новому; надлежало выработать дополнительные шаги по совершенствованию управления государственным механизмом, определиться в кандидатурах на ключевые министерские посты. Заговорили о расстановке главных сил: Президентом СССР остается Горбачев, Президентом России — Ельцин, а единственным претендентом на должность председателя Кабинета министров заслуженно рассматривался Назарбаев. Он соглашался на назначение главой исполнительной власти обновленного Союза при условии, если будут предоставлены реальные полномочия для управления народным хозяйством страны и он не окажется мальчиком для битья. Обсуждались возможные кандидатуры на посты ключевых министров, потому что у многих из них наступил пенсионный возраст, а «от некоторых: Язова, Крючкова, Пуго — надо было избавиться».

В общем перспектива дальнейшего укрепления страны становилась более ясной. Накануне союзными республиками была подписана антикризисная экономическая программа, с которой соглашались и были готовы ее выполнять даже отколовшиеся прибалтийские республики. Завершалась подготовка к подписанию Союзного договора; на конец 1991 года намечалось провести внеочередной съезд Коммунистической партии.

Эта встреча трех государственных лидеров, может быть, и осталась бы рядовой и незаметной для истории, если бы не незримое присутствие посторонних сил… Содержание конфиденциальной беседы по указанию Крючкова негласно фиксировалось службой охраны, верным Плехановым.

К слову, прослушивать Щербицкого, Ивашко, Кравчука или кого другого из руководства республики, как это случилось в России, меня из центра никогда не просили. Это было бы явным преступлением, непозволительным действием. Да и для этого следовало задействовать немалое число рядовых исполнителей. Сотрудники КГБ Украины, конечно же, проводили немало оперативно-технических, зачастую острых и рискованных операций, но выполняли их по ведущимся оперативным делам и только в отношении лиц, подозреваемых в явно преступных и наказуемых законом антиобщественных проявлениях. В случае нарушения действующих инструкций по организации слухового контроля, при внедрении без достаточных оснований специальной техники снисхождений никому, особенно руководителям органов госбезопасности, не делалось.

Так, когда я приступил к работе в Киеве, уволили со службы начальника Днепропетровского областного управления КГБ генерала Ю. Яковенко только за то, что ознакомил первого секретаря обкома с записью технического контроля телефонных переговоров одного из объектов разработки органов госбезопасности. Чиновник из обкома, помощник этого партийного руководителя, подсидел нашего сотрудника, вскрыл конверт с материалами под грифом «секретно», в результате произошла расшифровка оперативного мероприятия. По этому поводу был издан приказ КГБ СССР: Чебриков не простил легкую промашку своему земляку, и грозный приказ был разослан в органы безопасности по всей стране.

В ходе работы парламентской комиссии Степашина вскрылись факты, свидетельствовавшие о том, что Крючков в угоду Горбачеву осуществлял техническое прослушивание «ряда высших должностных лиц СССР и РСФСР», пользующихся депутатским иммунитетом и неприкосновенностью. Я глубоко убежден, что Чебриков никогда бы не пошел на подобные нарушения, ведь им наказывались руководители местных органов КГБ за менее опасные прегрешения.

Я разделяю выводы комиссии Степашина о том, что полное отсутствие контроля и вседозволенность привели к тому, что по указанию Крючкова в центральном аппарате страны в нарушение законодательства и собственных инструкций проводились оперативно-технические мероприятия в отношении ряда видных государственных и общественных деятелей еще задолго до августовских событий. Так, с 1989 года велось наружное наблюдение и прослушивание телефонных переговоров народных депутатов СССР Б. Ельцина, Т. Гдляна, А. Иванова, велся практически оперативный контроль за лидерами межрегиональной депутатской группы. В моем профессиональном понимании не укладывалось, как можно было наверху допускать подобные беззакония в отношении народных депутатов СССР и даже председателя Верховного совета России. Подозреваю, что Крючкову в его возрасте и в личном плане это было не нужно; естественно, все осуществлялось в интересах сохранения власти Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева в его противостоянии с политическими оппонентами.

Ветеран КГБ генерал-лейтенант Н. Брусницын рассказывал мне об одном разговоре с председателем КГБ Семичастным, который потребовал узнать, кто и зачем звонит находившемуся на отдыхе в Грузии Хрущеву. Брусницын, тогда заместитель начальника Управления правительственной связи КГБ СССР, ответил: «Этого не только я, но и вы не имеете права знать».

Вопрос о телефонном контроле, праве КГБ СССР на прослушивание каналов связи в советское время был одним из самых сложных и ответственных. Решения о прослушивании принимались на уровне руководителей органов, не ниже областных. Когда это касалось народных депутатов, то Крючков как руководитель КГБ не мог позволить себе отдавать команду, не получив прямого указания или согласия от руководителя страны. «Полученная таким путем информация направлялась мною лично Горбачеву непосредственно или через руководителя аппарата Президента», — отмечал он.

Избрание ряда политических противников Горбачева народными депутатами СССР озадачило Крючкова. Он доложил Горбачеву, что технические службы КГБ больше не могут контролировать разговоры этих лиц, ставших народными избранниками. Между ними состоялся разговор, который засвидетельствовал руководитель аппарата генсека Болдин:

— Михаил Сергеевич, люди у меня отказываются это делать, и я не имею права настаивать. Это нарушение закона, — говорил Крючков.

— Ты что, Володя, говоришь? Политическая борьба нарастает, а вы все хотите отсидеться в сторонке. Думайте, как сделать.

Разумеется, главным объектом интереса в то время был Ельцин. После избрания его в Верховный совет СССР, а позже Президентом России, спецслужбы не могли делать то, что нарушало все дозволенные методы. В этой связи Крючков вновь поставил вопрос перед Горбачевым и получил жесткий ответ: — Мне что, нужно учить КГБ, как следует работать? Можно вспомнить и международные случаи. По приказанию президента США Никсона ФБР прослушивало некоторых сотрудников Белого дома и журналистов. Когда это выяснилось, то Никсон утверждал, что права этих граждан были нарушены в «интересах национальной безопасности». В действительности же прослушивание имело внутриполитическую подоплеку, отражало межпартийную предвыборную борьбу. Президент США поставил себя выше закона и в результате получил импичмент. Американские законодатели в последующем сбалансировали интересы национальной безопасности с защитой прав граждан и создали специальный судебный орган, дающий разрешение спецслужбам на проведение слухового технического контроля в отношении своих и иностранных граждан. У нас же в стране на протяжении десятков лет действовали в этой сфере ведомственные инструкции, а не закон.

Под предлогом того, что «накануне подписания Союзного договора в стране готовится провокация», Крючков давал указание на прослушивание переговоров по правительственной связи Президента Ельцина, вице-президента Руцкого, председателя правительства Силаева, председателя Верховного совета Хасбулатова, члена Президентского совета Бакатина. Слуховой контроль, опять-таки по указанию Крючкова, некоторое время осуществлялся за Янаевым и Лукьяновым. Такие оперативные решения председателя КГБ СССР вообще выходили за пределы разумного.

Указанные антиконституционные действия со стороны Крючкова были отражены в докладе Государственной комиссии Степашина на имя Президента СССР. Но, на мой взгляд, в этом серьезном документе отсутствовал и напрашивался принципиальный вывод: Михаил Сергеевич, вы санкционировали указанные действия, на документах слухового контроля имеются ваши личные пометки, в связи с чем вы вполне заслуживаете импичмента, законного отстранения от должности. Тогда и КГБ СССР был бы не таким виноватым…

Здесь мне вспоминается посещение штаб-квартиры главной спецслужбы Южной Кореи, где в зале располагались портреты президентов страны. Четверо из них после президентского срока отбывали тюремное наказание за нарушение законов своей страны.

Когда Лубянку покидал Бакатин, он передал мне ключи от персонального сейфа председателя. Так я оказался держателем сложного шифра сейфа, содержащихся в нем важных служебных документов, о которых упоминать не стану. Кроме того, в сейфе находились сотни листов записей прослушивания Президента РФ, ближайших его соратников по службе. Это были сводки перехвата телефонных разговоров некоторых высших должностных лиц страны, в том числе ряда народных депутатов СССР и России. Большая часть материалов технического контроля проходила через руки Горбачева.

Бакатин вспоминал, что к нему из аппарата Президента СССР на Лубянку принесли две толстенные папки подслушанных записей разговоров известных политических деятелей. «Начал читать и на второй странице бросил. Стыдно за государство, за КГБ. Было ощущение, будто заглядываешь в замочную скважину за ничего не подозревающими порядочными людьми», — отреагировал Бакатин.

Не буду скрывать, что прочитал в безвременье большее число страниц, чем Бакатин. Я увидел в них свидетельства политической и банной (разговоры контролировались даже в сауне) грязи в верхах. Но больше волновала практика нарушения действующего законодательства, ведомственных инструкций, правовых и государственных принципов в службе. Все это резко изменило мое отношение к личностям Горбачева и Крючкова.

Стенограммы перехваченных разговоров видели следователи, которые вели следствие в отношении Крючкова. Они не стали вводить их в орбиту расследования, иначе следствию пришлось бы давать правовую оценку, выяснять, кто санкционировал кричащие нарушения, кому это было выгодно.

Чтобы немного разрядить мрачный тон повествования, приведу казусный случай из жизни. Жена моего коллеги, который часто упоминается в тексте, заподозрила его в амурных делах на стороне и, пользуясь связями, установила на своей квартире прослушку. Когда она предъявила мужу доказательства, он строго заявил, что она нарушила его демократические права, и пригрозил подать в суд, вплоть до развода. Выдержка и находчивость чекиста взяли верх над ревностью жены: она сделалась милой и доброй. Конфликт был исчерпан. А если серьезно, то несанкционированное прослушивание чужих разговоров, даже своих родственников, — не только аморальное дело, так еще и подсудное. Кстати, и в наши дни за такие действия следовало бы строго наказывать вторгающиеся в частную жизнь разного рода охранные частные структуры, а также распространяющих распечатки сенсационных разговоров непорядочных журналистов.

Народные депутаты СССР расценили создание ГКЧП как попытку насильственного изменения государственного строя в стране, дали согласие на привлечение ряда высших должностных лиц к уголовной ответственности. 29 августа на заседании Верховного совета СССР развернулись горячие дебаты по поиску виновников в создании ГКЧП со взаимными обвинениями различных противоборствующих депутатских фракций в отношении роли руководящих лиц из аппарата КПСС и КГБ в «насильственном изменении конституционного строя» в стране в дни ГКЧП.

Осуждая причастность к государственному перевороту входивших в ГКЧП высших партийных функционеров, некоторые народные депутаты СССР пытались оградить от необоснованных обвинений миллионы рядовых членов КПСС, против которых на местах развернулась охота на ведьм, допускались неправомерные действия, слежка и преследования. «Демократически» настроенные депутаты смело высказывались о том, что произвол в отношении рядовых членов партии «сейчас гораздо менее опасен, чем сохранение структуры КПСС на местах по всей территории СССР». Такие суждения выглядели как прелюдия к запрещению деятельности КПСС.

Особо предвзятым и яростным нападкам подвергался народный депутат СССР Юрий Голик. Это объясняется тем, что буквально незадолго до создания ГКЧП он был назначен Горбачевым руководителем создаваемого при Президенте СССР Комитета по координации деятельности правоохранительных органов страны. Указанный комитет не был сформирован по причине медленной реализации принимаемых решений самим Президентом СССР и его исполнительным аппаратом. Голика как руководителя координационного комитета воинствующие депутаты обвинили в бездеятельности, ненадлежащей и ненастойчивой защите интересов Горбачева. Отбивая атаки, Голик ссылался на то, что не мог же он предложить Крючкову, Пуго и другим силовикам «прокоординировать» их деятельность в те дни, когда он лично протестовал против ГКЧП. В выступлении на сессии он подчеркивал, что в связи с отсутствием в стране генерального прокурора СССР он просил его заместителя «всеми силами удержать прокурорских работников от какого бы то ни было политического одобрения ГКЧП». Голик заметил на сессии, что председателю Комитета госбезопасности Украины Голушко сказал только одно: «…убедительная просьба: замыкайся, если можешь, на меня. Все распоряжения, исходящие от Крючкова, — побоку». И далее продолжил: «Он — народный депутат СССР, можете спросить у него, было это или не было.

Это практически все, что я смог сделать по линии КГБ». В эти дни я с ним действительно поддерживал телефонную связь, обменивался мнениями о происходящем, а также советовался, как быть и что предпринимать.

Кстати, Голик среди народных депутатов СССР был одним из самых образованных юристов. Мне он был близок как выпускник юридического факультета Томского университета. Избрали его народным депутатом, когда он являлся деканом юридического факультета Кемеровского университета. Принципиальная позиция коллеги из Москвы явилась для меня серьезной моральной поддержкой в правоте своих действий в дни ГКЧП.

О роли Верховного совета в оценке обстановки в стране высказался впоследствии мятежный вице-президент Г. Янаев: «Хотя история не знает сослагательного наклонения, но если бы я сейчас оказался в августе 1991 года, то действовал бы по-другому. Во-первых, я должен был потребовать незамедлительного созыва Съезда народных депутатов или Верховного совета для информирования о том, что происходит в стране». Так приходило запоздалое понимание роли парламента в те бурные дни.

 

Глава третья

Гкчп и просчеты руководства КГБ

Члены ГКЧП имели легитимные властные полномочия, причем огромные, намереваясь устранить разрушительную политику Горбачева. Но что же случилось с лицами, взявшими на себя огромную долю ответственности за судьбы страны?

Зная в какой-то мере практически всех членов ГКЧП (а они были известными в стране государственными деятелями), у меня не возникает сомнений в их благородных побуждениях по спасению страны от грозящей гибели. Но создание чрезвычайного органа управления без высшей законодательной власти, тем более с привлечением всех силовых министров, введением в столицу военизированных подразделений, не повлекло за собой ни поддержки со стороны депутатского корпуса, ни общенародных демонстраций под красными знаменами.

Рассматривая ошибки ГКЧП, многие отмечают неорганизованность, непопулярность и нерешительность всей команды, которая пыталась навести порядок в государстве. ГКЧП появился как коллективный орган. Кто же из его членов являлся главным?

Главная функция ГКЧП, — отмечал О. Бакланов, — заключалась в том, чтобы созвать Верховный совет и принципиально рассмотреть сложившуюся в стране ситуацию из-за раскольнических действий российского руководства. Если бы А. Лукьянов собрал депутатов сразу же, а не откладывал до 26 августа, то задача ГКЧП не допустить развала СССР была бы решена. Лукьянов оценивал создание ГКЧП как неподготовленную и плохо организованную отчаянную попытку сохранить Советский Союз единым государством. И ничего больше за созданием ГКЧП не стояло.

Г. Янаев в первые же дни с огорчением констатировал, что ГКЧП никто не поддерживает.

— Не все так плохо, — возразил ему Крючков.

— Мне докладывают так, как есть в действительности, — заметил вице-президент, с удивлением посмотрев на Крючкова.

— Вот и неправильно делают. Надо докладывать то, что надо, а не то, что есть.

Премьер-министр В. Павлов, оценивая свою деятельность в принятии чрезвычайных мер, отмечал, что с первых дней ГКЧП, по сути, самораспустился.

Министр обороны Язов говорил: «Конечно, если бы люди имели тот опыт, который получили за прошедшее десятилетие: безработица, национальные конфликты, разделение на кучку богатых и море бедных, — они бы поддержали нас. Но тогда никому не могло присниться в страшном сне…»

Неуправляемость и несогласованность действий проявились уже в первые часы деятельности ГКЧП, когда начались сбои: лидеры России Ельцин, Хасбулатов заявили о нем как о «незаконном и не имеющим конституционной силы». «Если бы не команда Ельцина, поднявшая демократическую волну, все бы прошло относительно спокойно. Ну, пошумели бы на Западе и успокоились. Что было бы хуже для страны? Теперь уже трудно сказать однозначно. Развал Союза одинаково больно ударил по всем народам. И в результате мы имеем наглую, беспардонную гегемонию США». Это оценка народного депутата СССР М. Полторанина, тогда заместителя председателя правительства России.

Мне хорошо были известны содержание переговоров и распоряжения генерала армии Варенникова во время пребывания в Киеве, хотя формально он не входил в состав членов ГКЧП. Каких-либо противоречащих интересам Украины действий он не предпринимал. Что Варенников предлагал сделать, с тем руководство республики согласилось. В эти дни он был единственным контролером от ГКЧП из Москвы; союзные КГБ и МВД своих представителей в республику не посылали. Как умный стратег, он посмотрел на развивающуюся ситуацию на Украине и на следующие сутки улетел в Москву.

Во время пребывания в Киеве Варенников направил в адрес членов ГКЧП пять шифротелеграмм, в которых объективно информировал о положении на Украине: никаких эксцессов в республике не произошло, обстановка осталась спокойной. Ему не нравилось бездействие в Москве, и в одной из шифровок он написал: «Оценивая первые сутки, пришел к выводу, что большинство исполнительных структур действует крайне нерешительно и неорганизованно. Совершенно необъяснимо бездействие в отношении деструктивных сил, хотя накануне все было оговорено. На местах мы ничего не можем, например объяснить гражданским руководителям и военнослужащим причины аморфного состояния в Москве. Идеалистические рассуждения о «демократии» и о «законности действий» могут привести к краху с вытекающими тяжелыми последствиями лично для каждого члена ГКЧП и лиц, активно их поддерживающих».

Варенников пытался связаться с Крючковым и Язовым, но не смог их найти. Он дозвонился из Киева до КГБ и в беседе с заместителем председателя В. Пономаревым «довольно возбужденным голосом» просил помочь переговорить с указанными руководителями. «При этом возмущался, что нет конкретных действий и что промедление смерти подобно».

Крючков заварил кашу, оказался в числе инициаторов образования ГКЧП, начиная от подготовки документов до сбора его членов на конспиративном объекте органов госбезопасности, но фактически не довел дело до конца.

На прямые вопросы журналистов Варенникову: «Какую позицию занимал в те дни председатель КГБ СССР Крючков?» — он отвечал: «В том-то и беда, что Крючков, по сути, от всего самоустранился. И не он один. Еще когда 11 августа мы обсуждали вопрос о том, кто же полетит в Крым к Горбачеву, меня удивила позиция большинства наших высших руководителей. Речь шла о судьбе государства, о судьбе народа. А они предпочли переложить ответственность на в общем-то второстепенных лиц. Ну почему бы не полететь в Форос тому же Крючкову? Или Язову, Павлову, Лукьянову? В их руках были сосредоточены реальные рычаги власти. Им и карты в руки. А они показали свою полную несостоятельность». Среди членов ГКЧП начинались взаимные обиды и обвинения друг друга. Крючков обвинил Язова в преждевременном выводе войск из Москвы. Вместе с тем неоправданность ввода в Москву бронетехники поняли уже на второй день, когда министр обороны вышел из игры, заявив, что в «этих авантюрах участвовать не будет».

Министр обороны Язов, анализируя причины неудачи, отмечал: «Еще одна ошибка: многие вопросы должна решать не армия, другая организация. КГБ не взял на себя ни одной функции, ни одной не выполнил».

Крючкова многие характеризовали как деятельного человека, располагающего отличной подготовкой и практикой, а также обладающего блестящим аналитическим умом. Но как руководитель органа госбезопасности, владеющий огромным объемом разносторонней информации о положении в стране, он не сумел спрогнозировать развитие событий. В мирных и благоприятных условиях развития страны он проработал большую часть в аппарате Андропова и в «лесу», где располагалась штаб-квартира советской разведки. Наблюдая за высказываниями главных гэкачепистов, может быть, следует согласиться с Президентом Горбачевым, который жаловался, что положиться на Крючкова и Язова нельзя. «Ничего не могут толком сделать… И провалят любое дело».

Когда Крючкова назначили председателем КГБ СССР, по рекомендации Щербицкого я пригласил его посетить республику, считая, что такое высокое должностное лицо обязано знать не только проблемы страны, но и внутренние заботы союзных республик. Однако Крючков не проявил особой заинтересованности в посещении Украины, отреагировал кратким ответом, что у него много других важных дел, «надо разобраться с Афганистаном, а потом будет видно». Оставаясь чисто кабинетным руководителем, он не принял повторного приглашения, теперь от самого Щербицкого. Насколько я помню, за все время руководства КГБ Крючков не побывал ни в одной союзной республике.

Как считал Варенников, в условиях грядущего развала государства для его защиты, конечно же, нужен был железный Феликс Дзержинский или Владимир Семичастный. На одной из частных встреч Семичастный делился со мной и моими коллегами М. Нейматовым и А. Меркушиным, как решительно с его стороны происходило свержение с занимаемого поста Хрущева. Осуждая ГКЧП, он отмечал, что в те августовские дни вице-президент, премьер, председатель КГБ, министр обороны продемонстрировали полную организационную беспомощность. Семичастный расценивал ГКЧП как узкую группировку, которую легко можно было обвинить в заговоре, путче и отправить за решетку. Сотрудники КГБ СССР подтверждали нерешительность Крючкова в августовские дни, который находился в растерянности и «плыл по течению событий». Он показал низкий профессионализм, оказался неспособным просчитать последствия.

Мне кажется, что в своей книге «КГБ, ФСБ, взгляд изнутри» Иосиф Леган (бывший сотрудник УКГБ по Закарпатской области) подробно изложил происходящее в центральном аппарате КГБ в дни ГКЧП. Будучи ответственным работником Инспекторского управления КГБ СССР, Леган отмечает, что сотрудники воспринимали Крючкова как жесткого руководителя. Но вместе с тем «как только пришлось возглавить ГКЧП, Крючкова парализовало, и он потерял волевые качества, а как показали события августа 1991 года — никогда их не имел. За действия, если бы они были, членов ГКЧП уважали бы, хвалили. Но Крючкова нужно осуждать за бездействие, которое можно квалифицировать, скорее всего, как возможное преступление».

23 августа на последнем в истории советского периода заседании Коллегии КГБ СССР многие члены и участники выступили с осуждением провалившего заговора со стороны ГКЧП, признали утратившими силу указания, подписанные Крючковым о поддержке органами безопасности чрезвычайного положения. Первый заместитель председателя КГБ СССР Грушко высказал мнение о том, что введение чрезвычайного положения в стране оказалось, с одной стороны, запоздалым и нерешительным шагом, а с другой — излишне спонтанной, непродуманной акцией, чуть ли не жестом отчаяния. «Я сочувствовал гэкачепистам, хорошо понимал, что ими движет, но был уверен, что ГКЧП не выживет», — так расценивал ситуацию тех дней заместитель председателя КГБ СССР Шебаршин.

Я хочу подчеркнуть, что на это заседание Коллегии КГБ СССР меня и начальника Ленинградского УКГБ Куркова как ее членов в Москву не пригласили. Начальники управлений не могли понять, что происходит и как поступать в этой ситуации сотрудникам КГБ. Все сидели и ждали. А время работало против ГКЧП. Наверное, это самая откровенная оценка бездействия руководства КГБ СССР, бездарно втянувшего органы безопасности страны в политическую авантюру. Отсутствие должной решительности в своих действиях члены ГКЧП объясняли тем, что для подготовки, обоснования и разъяснения своих задач и целей у них было слишком мало времени, поэтому они вполне резонно полагали, что более жесткие меры могут дать обратный эффект. Повторюсь, Крючков заявлял, что ГКЧП допустил серьезную ошибку, не раскрыв с самого начала народу глаза на то, какая опасность надвигается на нашу страну. Люди тогда многого не знали, они были сбиты с толку демократической демагогией. Запоздалое понимание постигших последствий — это какая-то наивность самого Крючкова, не разъяснившего даже своему мощному коллективу, тогда способному выполнить самые сложные (но законные) задачи, поставленные ГКЧП. Он признается, что главным была необходимость избежать силового противостояния, кровопролития и жертв, и как только реальная опасность возникла, Комитет по чрезвычайному положению немедленно прекратил работу.

Продолжает существовать версия, что Крючков понимал безнадежность применения силовых методов, не давал команд действовать, тем самым пытался смягчить последовавшие удары по сотрудникам госбезопасности. Во время августовских событий он якобы намеренно опирался на наиболее приближенный круг, остальные подчиненные ничего не знали о его планах. Мне не известны действительные намерения Крючкова, но думаю, что это оправдательная версия больше для следствия. Он прекрасно представлял себе, в каком тяжелом положении оказались, как были раздавлены органы госбезопасности в социалистических странах Восточной Европы. После ГКЧП в отношении многих сотрудников КГБ наступил настоящий произвол, над ними пытались расправиться как над «противниками демократии»; многие из нас тяжело переживали наступившее критическое состояние общества, отразившееся для многих на сугубо личном положении.

Оценку своим действиям Крючков дал в письме на имя Бакатина: «Обращаюсь к Вам… и через Вас… к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление… Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб Отчизне. Комитет безопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию».

Тем обиднее осознавать, что после поражения ГКЧП многое в дальнейшей жизни страны пошло прахом, а в качестве чуть ли не главных виновных в «государственном перевороте» пытались назвать сотрудников КГБ.

С ликвидацией союзного КГБ ломались судьбы многих сотрудников госбезопасности, преданно служивших стране и закону. Многие из них оказались вне своих родных мест, притесняемые новыми «демократическими» властями. Народный депутат СССР, председатель КГБ Туркмении Петр Архипов, родственные корни которого в Литве, не мог вернуться на Родину. Заслуженный чекист, много лет проработавший в резидентурах в капиталистических странах, территориальных органах Литовской ССР и Чечено-Ингушской АССР, не имел возможности выехать из Ашхабада, личный багаж вынужден отправить окружным путем через Каспийское море в Азербайджан, оттуда в Москву.

Обстановка вокруг сотрудников КГБ в связи с последствиями уничтожения КГБ была тяжелой. На жительство в Украину мною было принято несколько семей сотрудников советского КГБ Литвы. У себя дома они оказались лишними, подвергались люстрации и нападкам. В Прибалтике не щадили ветеранов, которые участвовали в борьбе с фашизмом и послевоенным бандитским вооруженным подпольем — «лесными братьями».

Молодого и талантливого Павла Маснева, сотрудника КГБ Литвы, я взял в Киеве к себе референтом. Он стал гражданином независимой Украины, после ГКЧП вынужден был уволиться из органов, окончил экономическую академию и как специалист со знанием литовского языка стал советником посольства Украины в современной Литве.

Так ломались и так формировались личности.

Тревожные и разрушительные события коснулись сотрудников КГБ Украины после ГКЧП, но особенно волнующа судьба десяти оперативных работников, оказавшихся в горячих точках. По разнарядке из Москвы они направлялись в распоряжение органов госбезопасности Азербайджана и Армении для участия в локализации вооруженного конфликта в Нагорном Карабахе. В числе уезжающих чекистов Украины все оказались добровольцами; перед их отъездом я встретился с ними в Киеве, сказал слова напутствия и вручил каждому памятный подарок — наручные часы. Запомнил сотрудника Днепропетровского управления КГБ Лебедева, ставшего начальником горотдела КГБ в Сумгаите после трагических событий. Он пользовался заслуженным авторитетом среди жителей города, избирался депутатом Верховного совета Азербайджанской ССР. Поддерживаю дружеские отношения с Владиславом Гасумяном, бывшим оперативным сотрудником из Ивано-Франковска. Он исключительно с положительной стороны зарекомендовал себя на Кавказе, затем на работе в Министерстве безопасности России. В последующем он стал одним из первых руководителей ведомства Госрезерва России.

К сожалению, я не смог отследить судьбу остальных достойных украинских чекистов, направленных в горячие точки страны незадолго до ГКЧП.

Последствия развала страны затронули не только действующих сотрудников КГБ, но и нашу будущую смену — молодых курсантов учебных заведений органов госбезопасности. В их числе был Павел Астахов, ставший известным адвокатом, телеведущим программ на правовую тематику на центральном ТВ. Он окончил учебу в Высшей школе КГБ СССР и вспоминает о себе и молодых офицерах: «Нас называли горбачевским набором, мы были уже совсем другие: обсуждали выступление Ельцина на XIX партийной конференции, когда он выходил из партии, ругали партию, правительство, соцстрой, чего всего несколькими годами раньше в этих стенах было бы просто невозможно представить. На выпуск молодых сотрудников пришлись ГКЧП и развал СССР, поэтому половина курса осталась без Родины, и после распада страны в Молдавии, Прибалтике, закавказских республиках и так далее выпускников Высшей школы КГБ уже никто не ждал. Когда я увольнялся из системы, честно сказал, что на зарплату, которую мне предлагают, со своей семьей я прожить не смогу, и уволился из органов переводом в народное хозяйство».

Подобная судьба постигла выпускников военных и пограничных училищ, оказавшихся в трудном положении после ГКЧП.

На закате советской власти социалистическое общество подошло к глубокому политическому и экономическому кризису: коммунистическая идеология и вера в светлое будущее были разрушены, а только силовыми методами страну удержать было невозможно. В экономической сфере нарастали недовольство и недоверие к коммунистической риторике на фоне пустых прилавков. Начальник экономического управления, член Коллегии КГБ СССР Н. Савенков во все возможные адреса направлял тревожные записки о том, что жители Москвы уже несколько месяцев не могут отоварить талоны на продукты самой первой необходимости. На Украине с продуктами получше: правительство вводило ограничительный порядок вывоза товаров за границы республики. Для населения изобрели купоны, так что сосед-белорус не мог без них ничего приобрести на украинской территории. КГБ Украины «зверствовало» на государственной границе, не допуская незаконного вывоза товаров за рубеж. Ивашко (небывалый случай!) на Пленуме союзного ЦК КПСС упомянул положительную работу КГБ республики, предотвратившего вывоз за границу продуктов питания и других товаров на несколько миллиардов рублей.

Благодаря политике горбачевской перестройки к политической власти пришли новые люди, но многие из них оказались разрушителями страны. На протяжении многих лет некоторые из них безнаказанно и целеустремленно, злоупотребляя вседозволенностью и гласностью, призывали к изменению политической системы в стране, саботировали принимаемые решения по преодолению национальных, экономических, идеологических противоречий, провоцировали недовольство народа.

У новых правителей проявлялись негативные качества: лицемерие, приспособленчество, корысть, удовлетворение личных интересов, отсутствие ответственности перед страной и народом. Когда распался великий Союз, они с радостью разъяснили простому люду, что социализм противоречит самой природе человеческого общества, а вот рыночный капитализм — вершина желаемого общественного развития.

Ну и что достигнуто при рыночных отношениях? Бандитский олигархический капитализм при бывших коммунистических лидерах Ельцине и Кравчуке или бюрократический, коррупционный государственно-монопольный капитализм при советских разведчике Путине и пограничнике Ющенко?

История в веках не забудет, что Советскому Союзу самим развитием мировой цивилизации было предопределено осуществить социальный эксперимент — реализовать идеи построения социалистического общества. Он выдержал многие испытания и бедствия в семидесятилетнем отрезке истории: пережил Гражданскую войну и иностранную интервенцию, одержал героическую победу над фашистским игом в Великой Отечественной войне, выстоял в экономической блокаде, гонке вооружений во имя мира, в новой «холодной войне». Не выдержал одного: предательства идеалов построения социализма со стороны правящей компартийной элиты.

С развалом Союза нарушился баланс прежнего мирового и внутреннего равновесия: порождено множество войн и конфликтов, погружены в нищету народы бывших союзных республик.

Ну, а что же система государственной безопасности? Комитет подвергался такой же дезорганизации, разрушению, как и советское общество. К такому же кризисному состоянию он подошел в связи с длительным отсутствием законов, регулирующих правовую основу его деятельности, вместо цитировавшихся установок съездов и пленумов ЦК партии и ведомственных инструкций, которые перестали отвечать велению времени. Строгая подчиненность, жесткая зависимость и взаимосвязь со структурами правящей КПСС сыграли свою роковую роль в жизнедеятельности и уничтожении КГБ. В центре при Горбачеве и Крючкове проявилась опасность постановки и выполнения органами безопасности задач, которые выходили за рамки законности и компетенции, использования КГБ как орудия внутрипартийной борьбы, особенно в организации притеснения неугодных им оппозиционных лиц в своих же партийных рядах.

Политиканство и непосредственное участие высшего руководства КГБ СССР в попытке дворцового переворота отрицательно сказались на авторитете органов государственной безопасности, нарушили уверенность личного состава в правоте дела, которому добросовестно служили многие из нас. Отсутствие действенных механизмов контроля со стороны законодательной власти, не говоря о каком-либо гражданском контроле, принижение Крючковым роли Коллегии в августе 1991 года повлекли последствия, послужившие вынесению вполне ожидаемого решения, записанного комиссией С. Степашина, — уничтожить КГБ.

И еще важный момент: руководство КГБ, в том числе и я в союзной республике, много говорили о необходимости внедрения демократических перестроечных требований в повседневную практику КГБ, но, к сожалению, оказались неспособными к быстрым трансформациям в условиях резкого обострения и изменения политической и оперативной обстановки. Необходимо было спешить, не отставать от жизни, но она для

КГБ складывалась в последние годы так, что в Верховном совете СССР закон об органах госбезопасности мурыжился два года, прежде чем был принят. Может быть, сознательно, как и непринятое положение о КГБ при Чебрикове?

Больно осознавать, что к негативным последствиям, пусть в косвенной мере, я оказался причастен.

 

Глава четвертая

Сколько комиссий участвовало в уничтожении КГБ СССР

23 августа, после возвращения из Крыма, Горбачев благословил, по существу, карательный разгул в преследовании лиц, причастных и непричастных к «государственному перевороту» 19–21 августа 1991 года.

Как приговор прозвучали слова экс-президента Украины Кучмы о том, что «первый и последний Президент СССР Горбачев вернулся из своего форосского плена, чтобы, по сути, председательствовать при упразднении империи». Только со временем осознаются последствия тех трагических дней в истории нашей страны. В Москве арестованы высшие должностные лица государства: Лукьянов, Янаев, Язов, руководитель аппарата Президента СССР Болдин, первый заместитель председателя Совета обороны СССР Бакланов, секретарь ЦК КПСС Шенин. Трагически ушел из жизни перед арестом (застрелился вместе с супругой) министр внутренних дел СССР Пуго. Были подвергнуты тюремному заключению председатель КГБ СССР Крючков, первый заместитель председателя Грушко, начальник 9-го управления Плеханов (все члены Коллегии КГБ СССР). Надо признать, что на тот период времени это были самые близкие к Президенту СССР должностные лица, наделенные высокими государственными полномочиями, которых, словно декабристов, разбудила разрушительная горбачевская политика провозглашенной перестройки, заводившая страну в политический и экономический тупик.

Прокуратурой Российской Федерации велось расследование деятельности заместителей председателя КГБ СССР Г. Агеева, В. Калиниченко, В. Лебедева, В. Прилукова, некоторых начальников ведущих подразделений центрального аппарата. При назначении временно исполняющим обязанности председателя КГБ СССР Шебаршина Горбачев потребовал от него и всех других заместителей председателя КГБ СССР представить ему лично «в запечатанных конвертах» письменные отчеты о своих действиях с 19 по 21 августа».

В выступлении на сессии Верховного совета СССР Горбачев допускал слишком резкие заявления: «КГБ — это государство в государстве, оплот тоталитаризма. Он должен быть разрушен». Как и во многих других невыгодных для него случаях, он всю вину переносил на КГБ. Ведь можно подумать, что все предшествующие годы, месяцы и дни органы государственной безопасности напрямую и полностью подчинялись не Президенту страны, а кому-либо другому. КГБ СССР работал под непосредственным руководством Горбачева, выполнял волю Генерального секретаря ЦК КПСС, иного не могло быть по существующему положению, более того, Крючков являлся до определенного времени главной опорой Президента в его противостоянии и расправах над политическими оппонентами. Ни одна серьезная операция КГБ не проводилась без санкции и докладов Генеральному секретарю, и не угодливые ли ему Крючков с Язовым сумели превратить армию и органы госбезопасности, по заявлению Горбачева, в «оплот тоталитаризма»? Органы КГБ не делали погоду в государственной политике, они были инструментом ее выполнения. Возвращаясь к событиям в Вильнюсе, я поражался словам Горбачева о том, что он узнал о них только на следующий день. Случилось так, что я находился в кабинете Крючкова, когда тот докладывал Горбачеву о намечавшихся мероприятиях в Литве. Горбачев предал подконтрольные и подчиненные лично ему органы госбезопасности точно так же, как и руководство Вооруженных сил страны.

28 августа Горбачев с мотивировкой «в связи с антиконституционным переворотом» образует Государственную комиссию для расследования деятельности КГБ СССР в период ГКЧП. Подобных комиссий не создавалось для расследования деятельности правительства или других министерств. Руководителем назначается глава Комитета Верховного совета России по вопросам обороны и безопасности Сергей Степашин. Для восходящего и быстро набирающего политический вес молодого амбициозного депутата — это исключительно высокое доверие. В состав Госкомиссии включались известные и авторитетные в стране народные депутаты СССР Ю. Рыжков, К. Лубенченко, а также несколько российских депутатов. Обратите внимание на важное обстоятельство: в состав созданной Государственной комиссии не входил ни один представитель или народный депутат от остальных союзных республик. Мнение союзных республик по проблемам государственной безопасности страны кое-кому в центре уже казалось несущественным или, возможно, ненужным. Из таких, казалось бы, мелочей в союзных республиках складывалось убеждение о пренебрежении Москвы к их интересам, нарушении суверенных прав республик.

Ответственная комиссия парламентского расследования была призвана вынести вердикт о КГБ СССР, внести рекомендации о дальнейшей судьбе специальных служб. Еще на Украине я познакомился с материалами ее работы, предложениями по образованию новой системы обеспечения государственной безопасности страны, затрагивающей также интересы союзных республик. Выводы комиссии представляют несомненный интерес в изучении вопроса о ликвидации КГБ СССР и судьбе его сотрудников (теперь хотя бы для истории). С отдельными положениями Государственной комиссии я как народный депутат СССР и практический работник КГБ не мог полностью согласиться.

25 октября 1991 года Государственная комиссия представила свои соображения Горбачеву. В результате заключения комиссии ни одно союзное министерство, руководители которого в какой-либо степени оказались причастными к ГКЧП, не испытало таких суровых оценок и репрессивных мер — от самого высшего звена до областных органов, — как это было осуществлено в отношении сотрудников КГБ СССР. Главный вывод Государственной комиссии: незамедлительно упразднить КГБ СССР и осуществить коренную реорганизацию его структур. Комиссия Степашина определила круг конкретных руководителей КГБ СССР и их участие в мероприятиях ГКЧП. Отмечалось, что с 5 по 17 августа Крючков неоднократно встречался с членами будущего ГКЧП. КГБ СССР отводилась существенная роль в решении следующих задач:

— отстранение от власти Президента СССР путем его изоляции;

— блокирование вероятных попыток Президента РСФСР оказать сопротивление ГКЧП;

— установление постоянного контроля за местонахождением руководителей органов власти РСФСР и Москвы, известных своими демократическими взглядами народных депутатов СССР, РСФСР и Моссовета, крупных общественных деятелей с целью их последующего задержания;

— осуществление при необходимости совместно с частями Советской армии и подразделениями МВД захвата здания Верховного совета РСФСР с последующим интернированием оставшихся там после штурма лиц, включая руководство России.

Осуществляя общее руководство мероприятиями по проведению переворота, Крючков активно использовал приближенных к себе людей из числа руководства КГБ СССР, которые по его указанию задействовали отдельные подразделения центрального аппарата и войск КГБ СССР на конкретных участках и направлениях.

В представленном комиссией Горбачеву документе Комитет госбезопасности СССР изображался как союзно-республиканский комитет, основанный на «принципе сверхцентрализации» и превращенный «в структуру, фактически обеспечивающую контроль всех сторон жизни общества», в своих руках сосредоточивший «огромную политическую и военную силу». В отношении выводов комиссии о «сверхцентрализации» можно подчеркнуть, что на самом деле, в соответствии с актами о государственном суверенитете, определенная самостоятельность для органов КГБ республик становилась характерной, закреплялась их подчиненность республиканским Верховным советам. Естественно, в таких условиях это не могло соответствовать принципу «сверхцентрализации», в котором, кстати, ничего плохого нет для силового, а не аморфного ведомства.

Утверждение о проведении КГБ «контроля всех сторон жизни общества» в реальной действительности являлось повторением давно распространяемого мифа. Судите сами, в пятнадцати союзных республиках численность сотрудников КГБ составляла около 90 тысяч военнослужащих вместе со вспомогательными гражданскими лицами. Какой-либо «огромной военной силой» для «влияния на высшие органы власти» КГБ союзных республик вообще не обладали.

На примере Украинской ССР эта «сила» не может восприниматься всерьез, как и необоснованные выводы комиссии о фактическом контроле всех сторон общественной жизни органами госбезопасности в огромной республике с 52-миллионным населением. Между прочим, численность всего личного состава КГБ Украины в 25 областях и центральном аппарате составляла менее 20 тысяч, включая хозяйственный и медицинский персонал. Никакой «военной» силы КГБ республики не имел. Спецотряд «Альфа» для борьбы с терроризмом и освобождения захваченных заложников был создан только в 1990 году и насчитывал до 25 офицеров. Вот и вся в тот момент вооруженная сила на огромную союзную республику.

Еще за два года до комиссии Степашина в интервью газете «Правда Украины» я отмечал: «КГБ должен быть под контролем высшего органа власти, а советский народ вправе требовать отчет о деятельности органов безопасности. Досужие мифы о «КГБ над партией и народом», всемогуществе и бесконтрольности органов давно пора списать в архив. Они просто устарели. Изменились политическая ситуация, правовая основа, характер нашей работы». Давая интервью журналу «Новое время» в 1989 году, я утверждал: «Необходимы и новые законодательные акты, регламентирующие деятельность… в том числе и нашего ведомства. Происходящее в КГБ зависит от политических перемен в обществе, деятельность Комитета определяется международной, внутренней, оборонной политикой, курсом на укрепление демократии, гласности, законности в стране… Мы за верховенство закона в любой сфере общественной и государственной жизни страны».

Военной силой, входившей в систему КГБ СССР, являлись пограничные войска, но они не предназначались для использования во внутренних процессах или в политических интригах. Их общая численность (около 250 тысяч) не могла идти ни в какое сравнение со значительной штатной численностью внутренних войск и милиции, тем более с составом вооруженных сил Министерства обороны.

Горбачев и Крючков вынашивали намерения создать президентскую гвардию для наведения порядка в стране «в случае угрозы существующему строю». Выведенную из Венгрии боеспособную мотострелковую дивизию подчинили КГБ СССР и разместили в Харьковской области. Я узнал об этом, когда мне стали звонить из Москвы с просьбой посодействовать в предоставлении квартир офицерскому составу.

Мне известно, что вопрос о формировании президентской гвардии обсуждался на высоком уровне. Ельцин высказывал мнение, что подобная военизированная структура не должна касаться армии или КГБ, а быть самостоятельной и формироваться из добровольного контингента.

Дислоцированная в Харьковской области дивизия в дни ГКЧП оказалась совершенно заброшенной, ни один ее солдат, ни одна единица боевой техники не покинули ворот гарнизона. После августовских событий мотострелковая дивизия осталась без денежного содержания, на ее личный состав обрушилась вся мощь демократических нападок только из-за одной вывески, что они входят в систему КГБ СССР. Командир дивизии после августовских событий был у меня, переживал о ставшем плачевным состоянии воинской части. Я помог ему встретиться с Кравчуком, который оказал поддержку командованию в решении проблем жизнедеятельности дивизии.

Комиссией Степашина ни одним словом специфика положения органов безопасности в союзных республиках не учитывалась. Вместе с тем нельзя не согласиться с бесспорными выводами комиссии о том, что в советский период длительное время органы государственной безопасности работали под непосредственным руководством ЦК КПСС. Несмотря на конституционное изменение роли Коммунистической партии, это руководство в определенной мере сохранилось, как отмечается в заключении, «благодаря расстановке на ключевых руководящих должностях КГБ бывших ответственных работников партийных органов». КГБ СССР направлял секретные материалы в адрес ЦК КПСС, секретариат которого систематически давал отдельные поручения, направлял целевые запросы, в том числе на оппозиционных политических деятелей. Все это в совокупности расценивалось как незаконное руководство аппаратом ЦК КПСС одним из ключевых государственных органов страны.

Да, история Советского Союза и руководящей Коммунистической партии действительна такова. Другой партии в стране не существовало. Советское общество со времени ВЧК привыкло к тому, что деятельность органов госбезопасности осуществлялась «под мудрым руководством и контролем ЦК КПСС». Со сталинских времен органы государственной безопасности не переставали работать под непосредственным руководством одного лица в государстве — Генерального секретаря ЦК КПСС. Влияние ведомственных отделов ЦК КПСС, аппаратов ЦК республик было незначительным, касалось больше назначения и расстановки кадров.

Специфика КГБ Украинской ССР была такова, что до отмены шестой статьи Конституции все вопросы обеспечения безопасности республики мною согласовывались только с первыми секретарями ЦК КП Украины Щербицким, Ивашко. По приезде в Киев я заметил, что существовал строго установленный порядок, когда другие секретари ЦК Компартии без разрешения не могли вмешиваться в обсуждение самых простых служебных вопросов КГБ. Соответственно, мои заместители докладывали мне о своих походах в ЦК, телефонных звонках или поручениях со стороны аппарата ЦК КПУ.

О всемогущей роли КПСС в руководстве органами КГБ наглядно свидетельствует Ельцин. В бытность первым секретарем Свердловского обкома партии в его кабинете «шла спокойная беседа» с участием заместителя председателя КГБ СССР В. Пирожкова и начальника областного управления Ю. Корнилова. Последний в разговоре обмолвился, что органы государственной безопасности области «работают дружно с обкомом партии». Ельцин вспоминает: «И вдруг Пирожков рявкнул: «Генерал Корнилов, встать!» Тот вскочил, руки по швам. Я тоже в недоумении. Пирожков, чеканя каждую фразу, произнес: «Зарубите себе на носу, генерал, во всей своей деятельности вы должны не дружно работать с партийными организациями, а вы обязаны работать под их руководством, и только». Так наставлял одного из опытных и грамотных областных руководителей заместитель председателя КГБ СССР, пришедший в органы с партийной должности секретаря крайкома. Но формально он был абсолютно прав. Не думаю, что Пирожков знал слова председателя ОГПУ Менжинского, который повторял, что «у ЧК один хозяин — партия».

В повседневной деятельности я (да и коллеги моего поколения) следовал принципам, изложенным Андроповым. Он не позволял такого положения, при котором органы госбезопасности могли бы обвиняться в том, что якобы «стоят над всеми». Андропов формулировал четкие установки своим подчиненным: «Сейчас как никогда важно, чтобы наша деятельность хорошо вписывалась в конституционные основы. Иначе она будет неизбежно приходить в противоречие с объективными процессами развития общества, расширения и углубления демократии… Надо раз и навсегда отказаться от мысли, что, коль мы чекисты, значит нам можно то, чего нельзя другим. Думать так — значит совершать серьезную ошибку, наносить непоправимый вред престижу органов госбезопасности в глазах народа…»

Здесь мне хотелось бы подчеркнуть еще одну важную особенность положения КГБ союзной республики в сравнении с центральным аппаратом КГБ СССР.

Горбачев совмещал в стране власть Генерального секретаря ЦК КПСС с президентскими полномочиями. Ему докладывалась наиболее важная разведывательная и контрразведывательная информация, проводимые серьезные операции органов государственной безопасности внутри страны и за границей. Крючкову с такой субординацией было намного легче: свои действия он согласовывал в одном лице — с Президентом СССР и генсеком, получал от него санкции на проведение важнейших мероприятий, адресовал доклады по международным и внутренним проблемам. У председателя КГБ союзной республики после отмены шестой статьи Конституции СССР стала отсутствовать обязанность согласовывать с ЦК вопросы обеспечения государственной безопасности. Все переключалось на Верховный совет республики.

Я по собственной инициативе иногда продолжал направлять в адрес ЦК КПУ отдельные информационно-аналитические материалы, касающиеся осложнения политической и социальной обстановки на Украине. Я и сейчас не думаю, что допускал ошибку или нарушение установленных правил. Не знаю, как складывалась работа КГБ других союзных республик при переходе руководства партии к высшим законодательным органам, но на Украине процессы подчиненности органов госбезопасности от Политбюро ЦК КПУ к Верховному совету давались нелегко. Взаимоотношения КГБ и тогдашней украинской власти — явление очень сложное. Формально я не был обязан давать информацию в ЦК КПУ, но фактически коммунисты составляли большинство в Верховном совете. Кого же информировать, не зарождающиеся же оппозиционные партии Л. Лукьяненко или В. Черновила?

В Верховном совете не было создано элементарных служб, которые осуществляли бы постоянное взаимодействие с КГБ. Комитеты Верховного совета по вопросам обороны и безопасности только формировались, Совет безопасности страны не существовал, председатель Верховного совета Кравчук не обладал опытом решения разносторонних задач обеспечения государственной безопасности республики. Объективно он был загружен другими, не менее сложными делами государственного строительства объявившей суверенность республики. Первый секретарь ЦК КП Украины (и последний) Гуренко являлся народным депутатом СССР, в украинском парламенте возглавлял депутатскую фракцию коммунистического большинства. Согласно закону народные депутаты СССР имели полное право на получение любой информации, в том числе на свои обращения и депутатские запросы по вопросам государственной безопасности.

В заключении комиссии С. Степашина отмечалось, что особенно опасным для государства являлось то, что Комитет госбезопасности СССР функционировал в условиях фактического отсутствия правовой базы, сколько-нибудь ограничивающей его деятельность. Принятый Верховным советом СССР в мае 1991 года закон об органах госбезопасности при сохранении прежних ведомственных положений и инструкций «оставлял широкое поле вседозволенности для прежнего руководства Комитета госбезопасности».

С приходом в КГБ Бакатина с его легкой руки начала фигурировать цифра, что в КГБ действовало свыше пяти тысяч ведомственных нормативных актов. Создавалось впечатление, что чекисты работали чуть ли не в обстановке правового безбрежья. Дело обстояло далеко не таким образом. Во время работы в секретариате КГБ СССР я имел отношение к курированию правовых вопросов. Без редактирования, согласования и соответствующего визирования в юридическом отделе и в 3-м отделе секретариата в Комитете и лично мною не выпускался в свет ни один приказ или инструкция. Перед их рассылкой в органы КГБ страны моя виза была определяющей и последней. Я хорошо владел правовой базой, знал кодификацию нормативно-правовых актов в области обеспечения государственной безопасности.

Основных ведущих приказов и инструкций оперативного назначения, в частности регулирующих работу с агентурой, применение секретных оперативно-технических средств, было не более двух-трех десятков. От оперативных работников КГБ требовалось знать и строго соблюдать их положения; велась постоянная чекистская учеба и осуществлялся контроль за знаниями оперативниками основополагающих нормативных документов. Такой порядок обеспечивался во всей стране; начинающие оперативные сотрудники не допускались к агентурно-оперативной работе без проверки знаний основных правовых актов. Руководитель украинской контрразвездки в годы моей службы Г. Федяев отмечал замкнутость оперативного состава системы госбезопасности, жившего по своим «суровым правилам». Каждый шаг оперативного работника до малейших деталей регламентировался приказами Комитета Союза. Никакой самодеятельности со стороны республиканских КГБ не допускалось. Но правда, что были действительно тысячи других правовых документов — это различные постановления правительства, министерств и ведомств, касающиеся областей ведения хозяйственной деятельности, строительства, охраны труда и т. д.

В целом же положения комиссии С. Степашина, касающиеся необходимости совершенствования правового положения органов госбезопасности, были своевременными, злободневными. В частности, Государственной комиссией рекомендовалось (что было наиболее актуально) закрепить принципы строгого подчинения спецслужб соответствующим органам высшей государственной власти, исключения возможности их использования в интересах любых политических партий, организаций или национальных вождей.

В целях формирования межреспубликанских органов безопасности союзным республикам предлагалось определить объем делегируемых ими центру полномочий, предусмотреть согласование вопросов образования межреспубликанских структур и численность их личного состава с союзными республиками, установить порядок финансирования и использования материально-теоретической базы, решить проблемы социальной защиты сотрудников органов безопасности и т. д. При этом властные структуры республик, как полагала Комиссия, должны сформировать такие органы безопасности, которые могли бы стать инструментом против любых антиконституционных действий, исключали бы возможность создания аппарата, обладающего монополией на информирование высших органов власти, а также на средства коммуникации и секретной связи. Особо актуальной представлялась разработка концепций безопасности республик и Союза, определяющих жизненно важные цели и приоритеты, политико-правовой механизм их реализации.

Комиссия отмечала, что политическая и экономическая нестабильность, сопровождающая процесс формирования Союза суверенных государств, вызывает потребность в защите индивидуальных и коллективных интересов этих государств. Поэтому высказывалась целесообразность создания межреспубликанских органов для координации и взаимодействия республиканских служб безопасности. Многие правильные рекомендации Госкомиссии не удалось реализовать, причиной чему — неподписание Союзного договора и последовавший распад Союза.

Выполненную по заказу Горбачева реформацию советских органов государственной безопасности, расчленение КГБ по политическим и идеологическим соображениям Степашин в последующем, когда я с ним прикоснулся к созданию российских спецслужб, справедливо именовал «государственной кастрацией».

Мне представляется, что после ГКЧП наиболее оптимальный и взвешенный вариант реформы органов госбезопасности был осуществлен законодательными властями Украины: Верховным советом определены четкие законные основания деятельности новой спецслужбы, утверждены главные направления, функции и задачи, КГБ Украинской ССР не был разделен на составные части, наконец, было заменено руководство во главе с председателем.

В КГБ СССР с приходом Бакатина параллельно с государственной стала работать ведомственная комиссия, определявшая правомерность действий руководящего состава в дни ГКЧП. «Я не намерен изучать картину участия руководства КГБ СССР в государственном перевороте, но совершенно ясно, что вся мощь этой организации готовилась для того, чтобы обрушиться на неокрепшие силы демократии. Правда, несмотря на участие в заговоре многих высших руководителей КГБ, их не поддержало большинство сотрудников самого Комитета», — таков был вывод нового председателя Бакатина. В целом с ним следует согласиться, вина за участие КГБ в путче лежит на некоторых бездарных руководителях в центре. Авантюра Крючкова принесла столько вреда, что престиж органов государственной безопасности упал до самой низкой отметки.

27 августа, в один из первых дней пребывания на Лубянке, Бакатин выступил с обращением к действующим сотрудникам КГБ: «Именно сейчас поддаться панике, унынию, желанию свести счеты — худшее из того, что могло быть. Никто не имеет права огульно винить всех сотрудников в случившемся, разворачивать охоту на ведьм. Ответственность — на руководстве Комитета. И совершенно недопустимо делить ее с личным составом и, как это было принято, искать стрелочника… Прошу набраться сил, мужества, способности к самообновлению, чтобы достойно выйти из тех испытаний, которые выпали на долю народов Союза». Правда же, прекрасные слова и пафосный революционный стиль обращения, которому можно позавидовать.

Бакатин утвердил выводы ведомственной комиссии, расследовавшей участие «должностных лиц КГБ СССР в событиях от 19–21 августа». Я хочу сразу же заметить (не в оправдание или обвинение Бакатина), что в составе комиссии были только кадровые сотрудники КГБ, без депутатов или демократов, и они выдвигали предложения об увольнении или наказании своих коллег. «Бакатин спас КГБ от окончательного разгрома. Кампания против госбезопасности была безобразно раздута, демократы неистовствовали. Спас и многих сотрудников Лубянки, где после ГКЧП работала специальная кадровая комиссия, собиравшаяся славно пострелять во время охоты на ведьм», — заключает Юрий Скуратов, короткое время работавший в КГБ перед переходом в Генеральную прокуратуру.

По результатам ведомственного служебного расследования из органов госбезопасности было уволено 30 руководящих работников центрального аппарата, все заместители председателя КГБ СССР, многие руководители ведущих оперативных и оперативно-технических подразделений. «Должен признаться, — отмечал Бакатин, — принимая решение по результатам расследования, я проявил известный либерализм. Комиссия предлагала уволить большее количество людей, чем я реально уволил». Мотивами увольнения указывались проявленные «политическая незрелость и недальновидность» в выполнении распоряжений вышестоящих начальников, «способствовавших деятельности путчистов».

В материалах ведомственного расследования прокомментированы прошедшие события и участие должностных лиц в ГКЧП. После объявления 19 августа об образовании ГКЧП и введении чрезвычайного положения руководством Комитета предпринимались меры, направленные на обеспечение участия органов и войск КГБ в выполнении решений ГКЧП. С использованием сил КГБ был организован контроль за деятельностью средств массовой информации, проводилось изучение реакции населения и зарубежных кругов на события в СССР. Осуществляя общее руководство проводимыми мероприятиями, Крючков в этих целях использовал приближенных к себе лиц из числа руководства Комитета.

Крючков дал указание о взятии под контроль некоторых «неблагонадежных» граждан, в том числе нескольких народных депутатов СССР (Гдляна, Иванова, Уражцева), которых явно незаконно интернировали и вывезли на территорию подмосковного военного объекта. Для меня это вообще непонятные, не поддающиеся объяснению действия. Первый заместитель председателя КГБ Ф. Грушко отдавал распоряжения по использованию возможностей Комитета для реализации замыслов по задержанию Президента РСФСР. Другой первый заместитель председателя Г. Агеев руководил мероприятиями по отключению средств связи на объекте «Заря» в Форосе. Он отдал распоряжение по направлению в Латвию, Литву и Эстонию групп оперативных сотрудников для обеспечения режима чрезвычайного положения. 15 августа Г. Агеев осуществил инструктаж по организации слухового контроля переговоров по совершенно секретной городской телефонной связи в отношении ряда руководителей СССР и РСФСР.

После провала ГКЧП по указанию председателя КГБ России В. Иваненко началась волна разбирательств деятельности руководящего состава территориальных органов КГБ в автономных республиках, краях и областях. Масштабы проводимых различными комиссиями расследований о причастности должностных лиц территориальных органов КГБ к «антиконституционному перевороту 19–21 августа» охватывали Россию от Калининграда до Владивостока.

Вот несколько примеров проверок деятельности территориальных управлений. В Кемеровское управление 19 августа поступила подписанная Крючковым шифротелеграмма о создании ГКЧП для спасения СССР. Из центрального аппарата требовали «выполнять только распоряжения председателя КГБ СССР Крючкова». В то же время КГБ РСФСР указывал на необходимость выполнения указаний только Президента России Ельцина. «Признаться, мне, руководителю территориального органа в одном из самых политизированных регионов страны, назначенному на должность всего два месяца назад, было непросто принимать решения», — вспоминал о проверке его деятельности в те дни начальник УКГБ Кемеровской области генерал-майор А. Кузнецов. Генерал-лейтенант К. Григорьев о размахе всяческих проверок во Владивостоке вспоминает, что «этим занималась краевая прокуратура, депутатская комиссия, бригада КГБ СССР и под занавес — два представителя из союзной комиссии С. Степашина, наделенной Горбачевым специальными полномочиями».

Два десятка начальников краевых, областных территориальных управлений российского КГБ подверглись незаконным обвинениям и были уволены. Начальник УКГБ по Калининградской области застрелился. Степень их ответственности была различной: от абсолютно никакой до упреков в недоведении до личного состава телеграммы руководства КГБ России. Предлогом для увольнения в большинстве случаев послужило то, что руководители в областях объявили личному составу поступившие за подписью Крючкова шифротелеграммы о поддержке ГКЧП, но не довели до сведения содержание шифротелеграммы российских КГБ и МВД, которое принципиально расходилось с позицией союзного комитета. Такие случаи комиссиями рассматривались как свидетельство поддержки ГКЧП. Каких-либо незаконных действий со стороны уволенных лиц из числа начальников местных органов допущено не было, но они совершили промашку: не заклеймили позором гэкачепистов или не сделали заявлений в поддержку Ельцина. «Борису Николаевичу приветственную телеграмму с осуждением ГКЧП прислало даже Общество слепых из Свердловска, а вы, чекисты, не могли додуматься до этого?» — высказывал упреки бывший начальник свердловской милиции А. Фролов, назначенный заместителем министра безопасности по кадрам.

По Украине я не могу привести каких-либо примеров подобного отношения к руководящим сотрудникам КГБ, как это было в России. Коллектив КГБ Украинской ССР имеет право гордиться тем, что у разного рода проверяющих комиссий не было оснований обвинять республиканские органы безопасности в нарушении в дни ГКЧП действующего законодательства.

 

Глава пятая

Бакатин рушит КГБ и создает свою спецслужбу

В истории КГБ советского периода останутся действительно драматические страницы, когда после поражения ГКЧП началось сознательное и планомерное разрушение сложившейся в течение многих десятилетий системы государственной безопасности страны. Реформирование коснулось, прежде всего, пересмотра структуры и основных принципов деятельности советской разведки и контрразведки, а также важных оперативно-технических служб, достигших выдающихся достижений в электронной разведке.

В завершение формального существования КГБ вписал себя Вадим Викторович Бакатин — видный партийный реформатор, назначенный Горбачевым из своего ближайшего окружения председателем КГБ СССР для окончательного развала, демонстративного уничтожения, или, как он выражался, «избавления» от КГБ. Бакатин признавался, что предложение возглавить КГБ СССР, где его «ожидали одни неприятности и беды», было самым крутым и непредсказуемым поворотом в его жизни. После руководства двумя областными комитетами Коммунистической партии в городах Кирове и Кемерово он неожиданно (был далек от специфики работы в правоохранительной сфере) назначается министром внутренних дел СССР. По его словам, также неожиданно, но закономерно через короткое время был уволен с этой работы «по настоянию национал-патриотов, Политбюро и КГБ». Как вспоминал Бакатин, пребывание в должности председателя КГБ, «толком не начавшись, закончилось вместе с концом Союза». Трудно сказать, было столь ли неожиданным его увольнение с должности министра внутренних дел. Для Горбачева частые перестановки руководителей МВД являлись, скорее, закономерными: за шесть лет пребывания у власти он сумел сменить пятерых — Федорчука, Власова, Бакатина, Пуго, Баранникова. При Ельцине эти кратковременные закономерности превращались в общий закон: чем эффективнее начинали работать разведывательные и контрразведывательные спецслужбы, чем ближе подбирались к преступным правительственным верхам или акулам бизнеса, тем быстрее провозглашались «спасительные» реформы и замена руководящего состава.

В конце ноября 1991 года, передав председательскую булаву Е. Марчуку, я выехал в Москву, чтобы определиться в своей дальнейшей жизни. Еще существовал СССР. После провозглашения независимости Украины я, как и весь украинский коллектив спецслужбы, продолжал оставаться в кадровом подчинении союзного КГБ. Такая неопределенность касалась многих сотрудников, которые хотели покинуть Украину или, наоборот, вернуться сюда в новое государство. Впрочем, таких желающих из числа украинцев было немного. Вариантов остаться на жительство в Киеве у меня не предвиделось. Вождей незалежной Украины, с которыми мне приходилось вместе работать, охватила националистическая эйфория. Опьяненные легкой победой достижения государственной независимости, они демонстративно игнорировали Союз, что, естественно, отражалось на положении прежних выдвиженцев из Москвы. Многие мои знакомые, к примеру генеральный конструктор тяжелых баллистических ракет, дважды Герой Социалистического Труда Уткин, генеральный директор Криворожского металлургического комбината Носов, сотни других покидали республику. «Украина же россиян к себе почти не принимала. Даже немногие сотрудники КГБ, которых посылали на работу в эту республику, чаще всего возвращались обратно», — отмечал Бобков, прекрасно владевший обстановкой в союзных республиках.

По ряду личных причин я принял решение уйти в отставку. Время было настолько сложным и противоречивым, что хотелось сменить обстановку, потому что я в последние два-три года постоянно находился в стрессовой ситуации. К тому же в Москве продолжались поиски пособников гэкачепистов, а в Киеве — «врагов демократии и зарождающейся украинской самостийности». Я не знал, какие официальные отзывы или досужие домыслы могли сопровождать меня вдогонку из Киева в тогдашней обстановке, когда по уголовным делам продолжались прокурорские расследования, «как вел себя и чем занимался 19–21 августа». Я был готов за свои принимаемые действия в августовские дни отвечать с чистой совестью, но все-таки какие-то внутренние, скорее интуитивные, опасения сохранялись. Вдруг кто-нибудь из моих щирых украинских друзей поступит, как в известном анекдоте, когда большей радости в жизни не бывает, если у соседа «корова сдохла или хата сгорела». Словно в воду глядел. Действительно, даже среди депутатского корпуса в мой адрес начинали раздаваться голоса, что я вывез в Россию из незалежной Украины важные государственные секреты. Видимо, это национальная особенность, когда в отношениях проявляется скандальность, подозрительность, зависть, придуманная разоблачительность. Очень часто в политической жизни, наверное в патологической наследственности, бытует, что когда уходит (или его уходят) руководитель, то за ним следом появляются сплетни, слухи, мелочные разборки, вытекающие из непорядочности мелких людей.

В КГБ СССР к руководству пришли новые люди, которых я раньше не знал. Из членов прежней Коллегии Комитета или заместителей Крючкова на службе в органах безопасности никого не осталось. Признаюсь, что в те дни мое психологическое состояние приближалось к подавленному и депрессивному. Я возвращался в Москву и не узнавал столицу — так кардинально изменилась столичная жизнь. Спасало постоянное общение и дружеская поддержка двух моих коллег — Александра Бабушкина и Геннадия Мартынова (помощника Чебрикова по пограничным вопросам). А в остальном у меня ни московской прописки, ни работы, ни квартиры или дачи не было.

Тогда я впервые почувствовал себя в известной степени в одиночестве, ощутил, что за время моего почти пятилетнего пребывания на Украине много воды утекло. Даже внешне изменились ранее существовавшие в КГБ порядки: в здании, где располагались режимные этажи с кабинетами руководства и куда без специального пропуска не могли пройти оперативные сотрудники, бродили иностранные журналисты, какие-то бородатые и непричесанные личности без галстуков и в джинсах. Сотрудники КГБ даже в глубинке не разрешали себе подобных вольностей во внешнем облике.

В Москве я встретился с Бакатиным. С ним предстояло решить вопросы моего увольнения или продолжения дальнейшей службы в органах госбезопасности. Он демонстрировал себя как политик государственного ранга, стремился быть на виду, делал многочисленные и зачастую противоречивые заявления средствам массовой информации, что не свойственно руководителям спецслужб. Бакатин проводил встречи с иностранными послами, зарубежными делегациями, принимал в своем кабинете скандальных диссидентов, ранее выдворенных за антисоветскую деятельность из страны, а также уволенных за дискредитацию органов госбезопасности сотрудников. Стены председательского кабинета украсил собственными картинами. Я не знаток живописи, но мне нравились его пейзажи. Он неплохо рисовал, и в этом деле, мне кажется, его ожидали несомненные успехи, но не на поприще руководителя госбезопасности.

Бакатин посоветовал мне с учетом опыта и возраста не спешить с увольнением, продолжить службу, а за время отпуска, в котором я не был последние два года, обещал подобрать мне должность.

Я остался на несколько дней в Москве. У моего сына ожидался семейный праздник по поводу дня рождения годовалого внука Паши. Совсем недавно, в дни объявления ГКЧП, они были у меня в гостях в Киеве, но видеться практически не пришлось. Когда я пишу эти строки, у меня снова настоящий праздник: Павел, поступивший в МГУ на факультет высшей математики и кибернетики, закончил отличником первый курс. На подобные факультеты, как известно, без знаний, по знакомству или протекции в студенты не зачисляют. Своими склонностями он пошел в отца, который заканчивал факультет теоретической и экспериментальной физики Московского инженерно-физического института. Стал студентом и его младший брат Илья: поступил в МИФИ на факультет автоматики и электроники.

Я вернулся в Киев, и буквально в день моего приезда позвонил Бакатин с предложением возглавить секретариат КГБ СССР, начальник которого просил перевести его с этой специфической управленческой должности на оперативную работу.

Должность руководителя секретариата КГБ СССР (Управление делами) не является чисто канцелярской, бумажной работой, как иногда это себе представляют. Секретариат — своего рода штабное подразделение КГБ, где сходятся все потоки управленческой, организационной и информационной работы, ведется нормативно-правовая деятельность, подготовка решений Коллегии, осуществляется контроль за исполнением поручений руководства, рассмотрение писем и заявлений, и это не полный перечень задач. Аппараты помощников, консультантов, референтов, подчиненных председателю КГБ СССР и его заместителям, входили в состав секретариата. Во времена Андропова многие годы это подразделение возглавлял Крючков. Сын знаменитого ленинградского руководителя Алексея Кузнецова, расстрелянного в октябре 1950 года, воспитанный в семье А. Микояна, помощник секретаря ЦК А. Яковлева, отказался от такого предложения. Я же согласился, подчеркнув, что после предоставленного отпуска буду готов выполнять знакомые мне обязанности. «В Москве необходимо приступить к работе через три дня», — в этом был весь Бакатин, категоричный, уверенный и решительный в принимаемых решениях и своих приказах.

К хорошо известной мне работе я приступил 28 ноября 1991 года. Мои друзья недоумевали, почему я согласился на существенное понижение в должностной служебной иерархии. В секретариате меня встретили как своего, родного, и у я испытывал такое чувство, что вернулся в знакомый дружный коллектив, который вроде бы и не покидал.

Советскому Союзу оставалось существовать около месяца. Комиссия по уничтожению КГБ СССР завершала свою работу. Следует еще раз заметить, что ни одна государственная структура в стране после ГКЧП не подвергалась такому разгрому. Бакатин пришел в КГБ даже с такой идеей: будущие российские спецслужбы не обязательно должны строиться по военизированному принципу, он сам отказался от повышения в воинском звании. Бакатин утверждал, что милитаризация спецслужб неизбежно ведет к жесткой иерархии, погоне за звездами, насаждению духа казармы. Во многих странах мира спецслужбы строятся на гражданской служебной основе. А когда в руководстве спецслужбы и даже во главе департаментов стоят генералы армии — это уже явный перебор.

Перед Бакатиным были поставлены сложные задачи реформирования органов госбезопасности. Выбор возможных вариантов для этого был широк: от полной ликвидации КГБ, увольнения всех кадров, как это было сделано в некоторых европейских странах, где прошла процедура люстрации, до коренного дробления системы. Бакатин пошел по пути, как он признавался, «варианта реформ, а не разрушения». Он хотел сделать так, «чтобы КГБ не представлял угрозы для общества, не допуская при этом развала системы государственной безопасности».

На базе Комитета, который, по выражению Бакатина, по сравнению с МВД выглядел «карликом», создавались несколько разрозненных, слабо координируемых, часто конкурирующих между собой самостоятельных служб: Межреспубликанская служба безопасности (В. Бакатин), Центральная служба разведки (Е. Примаков), Комитет правительственной связи (А. Старовойтов), Комитет по охране государственной границы (Я. Калиниченко). Финансирование этих ведомств осуществлялось за счет союзного бюджета. Реформаторы мотивировали необходимость подобных преобразований интересами недопущения такого положения, при котором органы госбезопасности могли бы становиться в будущем инструментом антиконституционных действий или организатором государственных заговоров.

Руководители создаваемых структур в ведомственных спорах делили интеллектуальный и оперативно-технический потенциал прежнего КГБ СССР, здания и кабинеты, вспомогательные службы научного, материально-технического, медицинского обеспечения. Каждый из них стремился шумно тянуть одеяло на себя. Между прочим, тогда мало кого волновали разбитые судьбы или перспективы дальнейшей службы оперативных сотрудников, которые были втянуты в жестокий круговорот в связи с действиями ГКЧП, последовавшими проверками новыми демократическими властителями их политической (вернее личной) благонадежности по отношению к новым властям.

Все перестроечные, реформистские идеи крутились в Москве, возможности Бакатина как руководителя КГБ СССР в рамках еще живого Союза оказывать хотя бы какое-нибудь позитивное влияние на создавшуюся обстановку и положение вокруг сотрудников органов госбезопасности в союзных республиках были ограниченными или вообще отсутствовали. «Неужели кто-то мог надеяться, что Кравчук потерпит у себя в Киеве подчиненный центру КГБ Украины?» — рассуждал Бакатин.

Образование новых разрозненных спецслужб происходило в обстановке утраты нашей страной статуса великой державы, усиливающегося экономического паралича и криминализации общества, увеличения межнациональных столкновений на территории союзных республик. Слабые спецслужбы грозили обернуться катастрофой для демократической России: назревала необходимость существенного усиления борьбы с нарастающим внутренним и международным терроризмом, местническим сепаратизмом, попытками раздробления страны на удельные автономные владения.

Окунувшись с первых же дней в проекты разрабатываемых правовых документов, в знакомую работу по регуляции потоков политической и оперативной информации, я с некоторым опасением наблюдал за происходящим в стенах КГБ и за его пределами. Все больше убеждался в правильности принятых решений при образовании СНБУ, когда формирование украинской спецслужбы проходило, хотя и нелегко, но без междоусобных ведомственных споров и катаклизмов.

В последовавшем после ГКЧП развале КГБ в адрес Бакатина было брошено достаточно серьезных обвинений. Некоторые из них заслуженные, но в те времена не все было так однозначно. Редкие сотрудники спецслужб представляли себе, а тем более владели подлинной картиной того, как в действительности развивались взаимоотношения КГБ СССР с реформируемыми в самостоятельные подразделения АФБ, ФАПСИ, Пограничными войсками. Многим руководителям отпочковавшихся структур согревало душу стремление к самостоятельности, повышению статуса в государственной иерархии своего ведомства, пусть и кустарного.

Три технических управления КГБ СССР: правительственная связь, службы шифрования и радиоэлектронной разведки — образовали Комитет правительственной связи (позднее ФАПСИ). Его шеф А. Старовойтов быстро приспособил создаваемое ведомство и своих приближенных к рыночным условиям, создавал коммерческие структуры, сдавал в аренду банкирам и другим богачам каналы засекреченной правительственной связи. Дошло до такого состояния, что он присвоил звание полковника известному авантюристу, скандальному адвокату Д. Якубовскому. Неспроста в этой системе вскоре последовали аресты ряда ответственных сотрудников за финансовые злоупотребления. Бакатин отмечал, что ему «не очень понравилось» стремление руководства ФАПСИ раздуть структуру и выбить побольше генеральских должностей. Там, где в КГБ было три управления, стало шестнадцать, а количество генералов «неимоверно возросло».

Бакатину приходилось нелегко, он волновался, его настроение часто менялось, он переходил от одного психологического состояния к другому, был излишне категоричен и скоропалителен в принимаемых решениях и собственных суждениях.

От разваливающихся, реформируемых и перестраивающихся структур разведки и контрразведки он требовал высокой профессиональной отдачи. Сам же справедливо подчеркивал, что создать новую спецслужбу «одним приказом наивно и невозможно», ссылаясь на собственный опыт образования МВД России, когда для этого ему в свое время понадобился почти год. Особое недовольство Бакатин высказывал деятельностью разведывательных служб, делал публичные заявления о том, что из Первого главного управления продолжает поступать «информационный мусор, который зачастую имел не большую ценность, чем вырезки из газет». По его непререкаемым оценкам, разведке «не хватало четкого выбора политических приоритетов, нравственных ориентиров, понимания того, для кого и во имя чего она работает». Он считал, что «для спасения разведки» ее надлежит выделить из состава ведущих подразделений КГБ и преобразовать в независимую спецслужбу. Руководство разведки во главе с Л. Шебаршиным вторило этому, придерживалось подобных позиций и в ответ имело смелость заявлять, что самостоятельность разведывательной службы позволит избавиться «от неприятного кагэбэшного хвоста» и поможет в дальнейшем «спасти саму разведку от некомпетентных, залихватских и недоброжелательных действий Бакатина».

С мая 1991 года самостоятельный российский КГБ, несмотря на усилия его председателя В. Иваненко, оставался практически не сформированным и не укомплектованным личным составом. Теперь он начал преобразовываться в Агентство федеральной безопасности (АФБ) России. Как и в период Крючкова, это снова повлекло множество разногласий с центральным аппаратом КГБ СССР в распределении решаемых оперативных задач, полномочий в руководстве территориальными органами, требованиях передачи в ведение республиканской спецслужбы всех московских контрразведывательных подразделений и, наконец, в столкновении личных взглядов и амбиций руководящего состава обоих ведомств. Бакатин и Иваненко были вынуждены выступить с совместным заявлением и заверить общественное мнение в том, что между образуемыми структурами госбезопасности «нет неурядиц и непримиримых противоречий». «Конечно, формирование АФБ и реформирование МСБ — процесс сложный, не исключающий возможности возникновения известных разногласий по частным вопросам… Полагаем, что информация о соперничестве МСБ и АФБ России имеет целью посеять семена раздора между этими двумя организациями и наносит вред общему делу обеспечения безопасности России и других суверенных государств», — успокаивали общество Бакатин и Иваненко.

Под руководством Бакатина велась интенсивная работа по формированию Межреспубликанской службы безопасности СССР, которая в организационном и координирующем плане должна была заменить союзный КГБ СССР. Предпринималась последняя попытка на развалинах державы сохранить централизованную систему государственной безопасности. Разрабатывались единые подходы к организации работы органов безопасности, в том числе союзных республик, как тогда провозглашалось, с целью «наиболее эффективного использования создаваемой службы в интересах СССР и всех суверенных республик».

МСБ — детище творчества Бакатина, в которое он вложил имевшийся опыт прежних преобразований в системе МВД.

Межреспубликанская служба безопасности планировала взять на себя осуществление главных задач: контрразведывательной работы по предотвращению и пресечению деятельности спецслужб иностранных государств и зарубежных организаций, наносящих ущерб безопасности Союза и республик, контрразведки в вооруженных силах страны, борьбы с международной организованной преступностью, терроризмом, контрабандой, наркобизнесом. МСБ намечала сохранить за собой научно-исследовательские институты и производственные мощности по разработке, изготовлению специальных технических средств, а также учебные заведения для подготовки молодых сотрудников и повышения квалификации кадров спецслужб всех суверенных республик.

МСБ становилась подчиненной непосредственно Президенту СССР, а контроль за ее деятельностью возлагался на Государственный совет СССР. Штатный состав сотрудников предполагался в количестве около 45 000 человек.

Главное в компетенции МСБ — это выработка общих принципов деятельности органов безопасности республик и координация их действий в целях наиболее эффективного использования имеющихся оперативных возможностей в интересах безопасности Союза и союзных республик. Бакатин стоял на точке зрения необходимости объединения усилий всех союзных республик в борьбе со спецслужбами иностранных государств и подчеркивал, что в новых реальностях «ослабления активности спецслужб других государств на территории Советского Союза не было замечено. Более того, она даже возросла и все чаще проявлялась в деликатных предложениях нашим соотечественникам об оказании им помощи при каких-либо финансовых затруднениях». Выражаясь проще, речь шла о покупке нужных спецслужбам бывших советских граждан, корыстных мотивах их сотрудничества с западными разведорганами. Уже тогда у некоторых министров и чиновников появились валютные счета в зарубежных банках, а их жены и родственники устраивались на работу в иностранных фирмах.

Вместе с тем в комментариях Бакатина при обосновании создания МСБ содержалось много наносного и дилетантского, примерно такого, как упоминалось о его личной низкой оценке деятельности советской разведки. О контрразведке страны он также позволял себе делать заключение, что эта работа «ранее заключалась чуть ли не в поголовном контроле за всеми иностранцами и знакомыми с ними советскими гражданами». Конечно, это полный абсурд, что может подтвердить рядовой оперативный работник-контрразведчик. Бакатин считал необходимым направить оперативные возможности и профессионализм сотрудников контрразведки на борьбу с организованной преступностью, в том числе международного характера: контрабанда, валютные операции, терроризм, наркотики. Этими направлениями советские спецслужбы занимались, образно говоря, сто лет; контрразведка КГБ никогда не проходила мимо разоблачения международной преступности, но одновременно не утрачивала своей основной задачи по пресечению разведывательно-подрывной, шпионской деятельности против СССР иностранных разведок и иных враждебных центров противника.

В новом органе МСБ Бакатин хотел реализовать свое видение: «…от идеологии вседозволенности и тайного насилия прийти к осознанию необходимости строгого соблюдения законности и прав человека… Видеть смысл деятельности спецслужб не в поисках внутренних и внешних врагов, а в стабилизации общественных отношений». На заседании Государственного совета СССР при представлении МСБ Бакатин пошел дальше, называя в числе задач помощь становлению рыночных отношений, борьбу с искусственным монополизмом. «Без этого идея «свободных» цен погибнет в зародыше, и свободу будет диктовать рыночная перекупочная мафия. Мы не должны быть в стороне и от борьбы с инфляцией, имея в виду, что успех здесь определяется, прежде всего, политической поддержкой, согласием общества, а уж потом профессионализмом экономистов…»

Если судить по выступлениям Бакатина, в которых он говорит о задачах, то получается не спецслужба, а облако в штанах. Когда направления деятельности спецслужбы определяются вплоть до борьбы с инфляцией, то становится понятным, почему руководители союзных республик на Государственном совете ответили, что обойдутся без МСБ. Но бюрократическая машина продолжала работать. 28 ноября 1991 года Президент СССР Горбачев утвердил Временное положение о Межреспубликанской службе безопасности СССР во главе с Бакатиным, который оправдывался, что «не пытался разрушить КГБ, как мне приписывают, а лишь хотел изменить главное монопольное направление его деятельности — найти врага и уничтожить». Он хотел, чтобы это был «государственный орган, который служил бы людям, защищал, а не карал их».

Бакатина критикуют за то, что, находясь в кабинете на Лубянке, он отмечал в органах государственной безопасности СССР только негативные стороны деятельности. В силу своих разрушительных предубеждений он не сумел подняться до осознания истинного назначения органов госбезопасности. О деятельности КГБ союзных республик он не имел объективной информации и общего представления. Бакатин обвинял КГБ в том, что для достижения своих целей он не останавливался перед проведением мероприятий «даже явно провокационного характера». Это заведомая и злая ложь, как и его заявления, что КГБ был «охранителем единомыслия» и идейных основ, стоял у истоков «создания интернациональных фронтов» в союзных республиках. Очевидно, что нападок и обобщений здесь больше, чем было интерфронтов.

Конечно же, многое определялось в кабинетах зданий ЦК на Старой площади. Но вместо усилий по укреплению системы государственной безопасности Бакатин, в надежде найти крамолу на КГБ, давал указание провести дополнительное расследование возможной причастности прежнего руководства КГБ СССР к покушению в мае 1981 года на Папу римского, выяснение обстоятельств смерти в 1946 году шведского гражданина Валленберга, затребовал из Белоруссии материалы пребывания в СССР гражданина США Освальда, обвиненного в убийстве президента США Кеннеди.

Представляется, что, получив напутствие Горбачева разрушить КГБ СССР, Бакатин ринулся с ходу в карьер, начав давать нелицеприятные оценки органам безопасности, сотрудникам разведки и контрразведки. Он высмеивал чекистов в пресечении «экономического саботажа», их хождение по магазинам «в поисках припрятанных консервных банок», мол, милиция этим лучше занималась. Но подобная задача вменялась органам КГБ высшей законодательной властью, а не желанием самих органов госбезопасности. Выходит, что милиция все-таки не дорабатывала и не справлялась со своими обязанностями.

Заявления Бакатина отличали его, к примеру, от Примакова, с которым они вышли из гнезда Горбачева — Совета безопасности и вместе пришли в новую для них сферу особой профессиональной деятельности. Евгений Максимович Примаков в качестве директора Службы внешней разведки (СВР) начинал не с разгромной критики существовавшей в стране системы разведки и контрразведки, не выискивал и не выбивал чекизм, не унижал сотрудников советской разведки обвинением в том, что до его прихода их служба государству была бездарной. Примаков сделал многое, чтобы снизить незаслуженно создаваемое отрицательное мнение в отношении советской разведки, чтобы в нее не летели камни. Вместе со своими заместителями, кадровыми советскими разведчиками, он стал заниматься приданием нового имиджа внешней разведке независимой России, поиском надлежащего ей места в условиях распада советской сверхдержавы, противостоянием наступающей глобальной агрессивной политике США. Они оба еще недавно летали в одном лайнере в крымский аэропорт «Бельбек», чтобы освободить Горбачева от «форосского заточения» и гарантировать ему личную безопасность. И Бакатин, и Примаков открыто признали антиконституционным актом введение чрезвычайного положения и приход к власти в стране ГКЧП, требовали убрать с улиц столицы бронетехнику и военные подразделения, чтобы не допустить кровопролития.

Бакатин интересен тем, что терпел поражения и снова поднимался. После освобождения с поста руководителя МВД некоторое время был вне государственных дел, но закончил активную общественно-политическую карьеру тем, что баллотировался кандидатом в Президенты России. Его убеждали в том, что если не будет критиковать и ругать Горбачева в ходе выборов, то не сможет быть избранным Президентом, но он не пошел на этот шаг.

Как и многие из нас, поумневшие задним числом, Бакатин признается в том, что его мучает совесть за то, что участвовал в сотворении кумира из Горбачева, когда был рядом с ним и надеялся, что тому виднее, куда вести страну и какие решения принимать. Он не принадлежит к тем лицам, кто пытается всю вину за просчеты в развитии общества отнести только на Горбачева, но считает, что под его предводительством страна оказалась в положении «стада овец, брошенного при грозе пастухом-поводырем». Но, как ни крути, он оказался пособником Горбачева в действиях по развалу страны. «Моя роль в команде Горбачева сыграна. Она была странной и интересной», — подводил итог своей деятельности Бакатин.

С ним я проработал недолгое время, встречался нескольку раз в день с конца ноября до окончания декабря 1991 года. Мы, ровесники по возрасту, ранее не были знакомы, но вышли из одной «заводской проходной» — пролетарского сибирского Кузбасса, который выводил нас, молодых специалистов, после окончания вузов на самостоятельную трудовую дорогу. Он прошел после института путь строителя от рядового мастера до главного инженера крупного комбината «Кемеровохимстрой». В 1973 году начал успешную партийную карьеру — от секретаря Кемеровского горкома партии до инспектора ЦК КПСС. Впервые я увидел Бакатина (наши пути ранее не пересекались) в Москве на похоронах Владислава Ивановича Алешина, одного из достойнейших чекистов страны. Уже в те годы ответственный работник ЦК КПСС Бакатин позволял делать недопустимые для своего ранга высказывания в адрес организации «под названием КГБ», она у него «никогда большим уважением не пользовалась».

С молодым, энергичным первым секретарем Кемеровского обкома партии Бакатиным я встретился на XIX Всесоюзной партийной конференции. После доклада Горбачева он открывал прения первым и произвел своей речью сильное впечатление. Это было необычным. Многие спрашивали, почему первым выступил лидер трудовой глубинки, а не Москвы или из руководства республик. Он приветствовал идеи перестройки, которые во многом изменили жизнь страны, ставил фундаментальные вопросы справедливого распределения бюджетных средств, укрепления реальной власти местных советов, возвращения им «первозданной сути» в местном самоуправлении. Говорил о необходимости усиления авторитета Компартии, чтобы «воплотить в жизнь главный лозунг перестройки — «больше социализма» и не потакать попыткам поставить партию под контроль каких бы то ни было самодеятельных групп». Провозглашая социалистический выбор, Бакатин впоследствии замечал, что резолюции XIX Всесоюзной партийной конференции, если использовать большевистскую фразеологию, были уже «ревизионистскими».

Находясь в обойме руководящей номенклатуры ЦК партии, Бакатин назначается министром внутренних дел СССР. Солидная и крутая карьера для строителя, но Горбачеву в этой правоохранительной системе нужен был свой человек, преданный ему политик из близкого партийного окружения, а не профессионал, борец с уголовной преступностью. Будучи министром, Бакатин отстаивал приоритет союзных республик в руководстве органами внутренних дел на своей территории. В этой связи передал многие союзные полномочия и значительные права местным органам МВД. Вследствие этого решения, например, азербайджанская милиция не выполнила задач во время армянских погромов, бездействовала. Министерство внутренних дел разваливалось по национальным (были факты и на Украине), идеологическим признакам, но Москва до поры до времени на это не реагировала. Целостность системы МВД разрушали Верховные советы союзных республик, реально препятствующие использованию личного состава МВД за пределами национальных республик.

Чебриков делился со мной тем, что Бакатин не прислушался к его советам при напутствии министром внутренних дел страны: не спешить делать выводы, не форсировать реорганизацию системы МВД; она огромная, громоздкая, необходимо время, чтобы ее поднять.

Я наблюдал скандальное выступление Бакатина на Съезде народных депутатов СССР. Страна смотрела по телевизору, словно шоу, как детально министр внутренних дел рассказывал народным депутатам детективную историю о покушении на Ельцина (на него якобы напали «и в завязанном мешке сбросили» с высоты более десяти метров с моста в Москву-реку). Слухи оказались не соответствующими действительности, не

заслуживали внимания депутатов и вынесения на обсуждение Съездом народных депутатов СССР. Горбачев не упустил возможности организовать политический шантаж в отношении своего врага Ельцина, представляя сплетни как событие первой величины. В ответ Ельцин сделал резкое заявление: министр Бакатин не имел ни профессионального, ни морального права, смешивая ложь с правдой, распространять слухи, порочащие в глазах общественности личное достоинство народного депутата СССР.

Предстоящему увольнению с поста министра внутренних дел, вспоминает Бакатин, предшествовало характерное для того времени политическое событие, отражающее начавшуюся борьбу консервативных и либеральных кругов в высших эшелонах советской власти. В конце 1990 года при обсуждении складывающейся в стране обстановки на одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС выступили Крючков, Бакатин и генеральный прокурор СССР Сухарев. Отмечалась нарастающая в стране волна межнациональных конфликтов, забастовочного движения, политической митинговой демократии. На вопрос «что делать?» председатель КГБ СССР Крючков внес предложение ввести в стране президентское правление. «КГБ был не в состоянии что-либо предпринять», — отмечал министр внутренних дел Бакатин. Гласность и плюрализм сделали спецслужбы бессильными в борьбе с теми, кто выступал против КПСС и советской власти. Методы открытых репрессий уже не годились. Бакатин выступил категорически против применения в стране чрезвычайных мер. На него сразу же посыпались обвинения: переметнулся к демократам, деполитизирует милицию, потакает сепаратистам, демонтирует централизованную структуру МВД страны в угоду союзным республикам. Бакатин в ответ: «Мне страшно за партию с такими членами Политбюро». Коммунистическая партия взяла курс на демократизацию — это чья политика? Не Бакатин ли ее придумал?

Бакатин защищался, как умел. В 1990 году при обсуждении вопроса о разрешении демонстрации демократических сил в Москве на заседании Президентского совета возникла дискуссия. Лукьянов высказал общее мнение — демонстрации не запрещать. Горбачеву это не понравилось. Бакатин заявил, что мирные демонстрации запрещать не можем: нет юридического права. «Тут Крючков резко, что не вязалось с его мягким обликом, потребовал наконец показать силу». Бакатин согласился: «Вот и покажите. Кто хочет запрещать, пусть свой запрет сам и реализует. Милиция этим заниматься не будет». Генеральный прокурор СССР Сухарев придерживался подобной позиции, на Политбюро заявил, что всю ответственность за сложившееся общее безвластие в стране нельзя переносить только на правоохранительные органы. Оба, Бакатин и Сухарев, вскоре были освобождены от занимаемых постов, но внутренняя обстановка после их ухода лучше не стала.

24 декабря 1991 года Бакатин покинул председательский кабинет. «Мне не нравилось работать на Лубянке», — скажет он. Но черная миссия могильщика, порученная Горбачевым и демократическим окружением по разрушению мощной системы обеспечения безопасности страны, увязывается все же с его личностью — последнего председателя в истории КГБ СССР. Бакатин вручил мне ключи и цифровые коды от председательского сейфа. Каких-либо актов о передаче документов, в том числе секретных пакетов на особый военный период, которые традиционно хранились в сейфе первого лица, не составлялось.

Я хочу сказать отдельно о некоторых делах Бакатина, которые мало кому известны. В последние дни до ухода из органов он решил несколько важных вопросов. В частности, Бакатин договорился с Ельциным о выделении двухсот миллионов рублей для выплаты зарплаты сотрудникам Межреспубликанской службы СССР. Союзного правительства уже не существовало, финансирование МСБ полностью зависело от российского республиканского бюджета. Когда не стало Союза, МСБ оказалась ничейной, и невыплата зарплаты сотрудникам оборачивалась значительным оттоком кадров, буквально крахом для сотрудников в условиях развивающейся инфляции и дороговизны.

Исключительно острой стояла проблема политического и материального выживания сотрудников КГБ, работавших в республиках Прибалтики. После развала СССР пришедшие к власти националистические правительства ликвидировали органы госбезопасности, отказывали в трудоустройстве и выплате пенсий сотрудникам КГБ, организовывали гонения на ветеранов, бывших участников Великой Отечественной войны, борьбы с бандитским антисоветским подпольем («лесными братьями»). Особенно радикальной выглядела позиция литовских властей (6 сентября 1991 года независимость Литвы была признана Государственным советом СССР), где вводился прямой запрет принимать на работу сотрудников госбезопасности. КГБ Литовской ССР объявлялся «преступной организацией», кадровым советским сотрудникам запрещалось работать в течение десяти лет в госучреждениях, правоохранительных органах, банках, адвокатами и нотариусами. От них требовали зарегистрироваться в Департаменте госбезопасности Литвы (его возглавлял судимый за антисоветскую деятельность Гаяускас), раскрыть тайны по прежней работе, прежде всего о связях с бывшими агентами. По вопросам трудного материального положения литовских сотрудников в Москву чаще всего приезжал Багдонас, бывший начальник Каунасского горотдела КГБ. Я с ним был хорошо знаком, мы встречались, обсуждали возможные меры, как облегчить дальнейшую судьбу сотрудников в те тревожные дни. Была подготовлена специальная записка с предложением о выплате пенсий сотрудникам КГБ Литвы, Латвии и Эстонии из российского бюджета. Когда материалы были доложены Бакатину, он обратился по этому поводу непосредственно к Ельцину. С одобрения Президента России сотрудники КГБ Литовской, Латвийской и Эстонской ССР были взяты на постоянное пенсионное обеспечение. Мне представляется, что такое разрешение проблемы с пенсиями для сотрудников КГБ в республиках Прибалтики — благородный государственный поступок со стороны Ельцина и Бакатина в отношении патриотов, устанавливавших и защищавших власть трудового народа в Прибалтике.

При министре Баранникове мы попытались распространить такое же положение на пенсионное обеспечение ветеранов КГБ союзных республик Закавказья, но ему, тогда очень близкому к Президенту, не удалось получить согласие Ельцина.

Один из созданных мифов в отношении Бакатина — чуть ли не совершенное им преступление, связанное с передачей американским властям схемы оборудования техническими средствами прослушивания комплекса зданий посольства

США в Москве. Еще в 1969 году при строительстве американского здания политическим руководством страны КГБ было санкционировано внедрение соответствующих систем для негласного перехвата информации, представляющей политический и оперативный интерес. Такие операции являются распространенным и рядовым явлением в практике спецслужб многих государств. В этот же период американское ЦРУ напичкивало жучками строящееся здание советского посольства в Вашингтоне. Соответствующие службы КГБ обнаруживали и изымали внедренную аппаратуру технического контроля в административных и жилых помещениях посольства СССР. В наших руках имелись вещественные доказательства технического проникновения американцами в строящееся здание посольства СССР.

Еще при Чебрикове американцы начали активный поиск внедренных технических средств, обследовав строящееся здание посольства с использованием специальных томографических приборов. Ничего реального, в том числе спецтехники, они не нашли, только обнаружили подозрительные пустоты в стенах. В связи с поисковыми работами техническое оборудование посольства США было прекращено, внедренная спец-аппаратура и соединительные кабели изъяты. Но дальнейшее строительство дипломатических зданий в Москве и Вашингтоне по изложенным причинам было заморожено на годы. На правительственном уровне американцы решили снести новое здание в Москве и одновременно запретили принятие в эксплуатацию построенного здания посольства СССР. В интересах развития отношений и укрепления доверия между СССР и США на высшем государственном уровне в нашей стране было принято встречное решение: сообщить американским властям об отсутствии причин для безопасной эксплуатации построенного ими здания, а в подтверждение передать схему мест расположения технических средств без раскрытия их параметров и технических характеристик. Это была политическая инициатива советской стороны: на проведение указанной операции председателю КГБ Бакатину и министру иностранных дел Панкину было дано согласие Президента СССР Горбачева и Президента РСФСР Ельцина. Американцы были поставлены в известность о готовности советской стороны предоставить документацию, подтверждающую возможность безопасной эксплуатации здания посольства.

Специальная комиссия сотрудников КГБ СССР сделала заключение о возможности без нанесения скрытого ущерба передать американцам схему, указывающую, где могли располагаться подслушивающие устройства (заключение было завизировано руководителями (генералами) трех ведущих управлений КГБ СССР). После завершения переговоров ажиотаж вокруг этого возник в связи с нарушением американцами конфиденциальных договоренностей, а впоследствии, когда об операции стало известно из зарубежных радиопередач, — по причине отсутствия внятного объяснения действий руководства КГБ общественности, взволнованной выступлениями некоторых политиков. Я хочу подчеркнуть, что при осуществлении этой операции соблюдались высшие государственные интересы страны, а не лично Бакатина или других должностных лиц, обвинять которых не было даже формальных оснований, поскольку в стране отсутствовал перечень сведений, составляющих государственную тайну. Чебриков также не усматривал какой-либо вины Бакатина в передаче американцам схемы технических закладок.

Находясь в тюрьме, Крючков комментировал сообщение прессы о передаче Бакатиным схемы внедрения техники в построенном здании посольства США в Москве как ущерб от его действий: многоплановый, политический, экономический, оперативный, даже морально-психологический. Поражает необъективность Крючкова, ведь он-то был в курсе всех обстоятельств. Знал, что внедренные в здание посольства десяток лет назад тогдашние новинки фундаментальных научно-технических достижений уже устарели. Генеральная прокуратура занималась изучением скандальных обстоятельств и не нашла состава преступления.

Еще в мою бытность на Украине, в СНБУ поступали некоторые указания Бакатина. В частности, одно из них, запрещающее уничтожать какие-либо документы, в том числе архивные; другое — приказ от 9 октября 1991 года, регламентирующий использование оперативно-технических средств. Бакатин своим приказом отменил прежние инструкции, которыми запрещалось проведение оперативно-технических мероприятий в отношении политической номенклатуры, руководящих должностных лиц в государственных или партийных органах. Одновременно строго указывалось на недопустимость нарушения существующего статуса неприкосновенности народных депутатов и судей.

27 ноября 1991 года Государственный совет вернулся к рассмотрению Закона «О реорганизации органов госбезопасности». Суть предлагаемой реформы состояла в том, что централизованные органы безопасности страны в условиях независимости союзных республик существовать не могут. Комиссия под руководством Степашина внесла предложение «незамедлительно упразднить КГБ СССР и осуществить коренную реорганизацию его структур». Результатом этих преобразований являлось признание полной самостоятельности республиканских органов государственной безопасности.

Законодательного закрепления образования единых МСБ, Службы внешней разведки не произошло, так как не получило согласия руководителей суверенных республик, которые возразили даже против образования хотя бы элементарного координирующего союзного органа государственной безопасности. Причиной случившего явился срыв подписания Союзного договора, распад СССР.

Я знаю, что Бакатин был государственником. Он с полным правом заявлял, что большего вреда триаде КГБ — КПСС — СССР, чем нанесли путчисты, не мог бы вообразить в своих мечтаниях даже самый отъявленный антисоветчик. «Путч расчистил дорогу самому оголтелому антикоммунизму — большевизму наоборот».

Бакатин жаловался, что сотрудники органов государственной безопасности его не поняли и не приняли только по одной причине, что он пришел к ним из системы МВД. В отставке он подчеркивал, что до конца не знал, каким мощным органом является КГБ, и делал свой вывод о том, что это закрытое, совершенно секретное братство, объединяющее своеобразную элиту. Когда Ельцин спросил Бакатина, чем бы он хотел заняться в дальнейшем, он не скрывал, что не видит для себя места «в запутанных и полных разногласий российских структурах», считает неприличным «перескакивать из команды в команду». Оказалось, что ему ближе работа в структурах создающегося СНГ. «Ельцин согласился, мы по-доброму расстались». Позже Ельцин демонстративно проигнорировал желание Бакатина вернуться на государственную службу. «Бакатин? А кто это такой?» — как-то зло пошутил он перед журналистами.

Так исчезала возможность служения Отечеству многих достойных, испытанных личностей. На подаренной мне книге «Дорога в прошедшем времени» Вадим Бакатин написал о периоде нашей кратковременной совместной работы: «Верно стране служили, а главное — не врали и не воровали».

 

Глава шестая

От ГКЧП до беловежских соглашений

После подавления ГКЧП и принятия парламентами решений о прекращении деятельности Коммунистической партии в России и Украине началась полоса разработки других важных законодательных актов, изменивших нашу страну СССР.

5 сентября 1991 года собрался Съезд народных депутатов СССР. Народные депутаты осудили действия гэкачепистов и подчеркнули, что в результате «государственного переворота 19–21 августа 1991 года» был поставлен под угрозу процесс подписания нового Союзного договора и формирования союзных соглашений между суверенными республиками. Отмечалось, что подавлением «августовского заговора» нанесен серьезный удар по всему негативному в стране, по реакции, которая сдерживала процесс обновления и дальнейших демократических преобразований. Оценки прошедших августовских событий были самыми суровыми.

Съездом было принято специальное постановление: документ содержал принципиальные оценки современного периода и перечень государственных мер по дальнейшему обустройству нашего общества. Все мы надеялись, что теперь жизнь народа пойдет по демократическому пути, но жестоко ошиблись.

В целях недопущения дальнейшего распада страны депутаты решили установить переходный период для формирования новой системы государственных отношений, основанной «на интересах народов и волеизъявлении республик». В качестве конкретных шагов в этом направлении предусматривалось ускорить подписание договора о Союзе независимых государств (СНГ), в котором каждая из бывших союзных республик может самостоятельно определить форму своего участия в Союзе: жить в условиях федерации, конфедерации или даже ассоциативного членства. Депутатский корпус согласился поддержать стремление союзных республик по признанию их субъектами международного права и рассмотрению вопроса о возможном их вступлении в членство в ООН. Одновременно народные депутаты попытались узаконить порядок обретения полной независимости и цивилизованного развода с республиками, решившими отказаться от вхождения в новый Союз. Определялась процедура проведения переговоров республик и СССР по целому комплексу вопросов, связанных с возможным отделением, а также немедленным их присоединением к Договору о нераспространении ядерного оружия и другим важнейшим международным соглашениям, включая те, которые гарантируют нерушимость существующих границ, права и свободы личности.

Эти положения были исключительно важны при угрозе развала страны во избежание возможных территориальных притязаний и пограничных споров между республиками, эксцессов при разделе собственности, в целях недопущения кровавого югославского варианта. Некоторые союзные республики, в частности Украинская ССР, к этому времени в одностороннем порядке объявили о своей независимости и решении о выходе из СССР. В отдельных республиках наблюдался паралич местной власти, разжигались межнациональные, межэтнические конфликты, вплоть до вооруженных столкновений (Армения, Азербайджан, Таджикистан).

Предусматривались и другие серьезные меры, в частности необходимость проведения народных референдумов при рассмотрении вопросов о желании выхода республик из состава СССР. В выступлениях многих народных депутатов содержалась тревога за обеспеченность законных интересов граждан в своих республиках.

Народные депутаты СССР поддержали создание новых органов государственной власти и управления Союзом ССР в переходный период. В СССР, по существу, установилось совершенно новое государственное устройство. Вместо Совета министров СССР суверенные республики образовали Межреспубликанский экономический комитет для координации управления народным хозяйством, проведения согласованных экономических реформ и социальной политики. При активном участии Горбачева началась дискредитация существующего Верховного совета СССР, правительства страны, ликвидация и сокращение многих союзных министерств, развернулись огульная критика и гонения некоторых союзных министров.

Представители высшего союзного руководства, казалось, чувствовали себя виноватыми и ответственными за последствия ГКЧП: должность вице-президента страны упразднялась, продолжались уступки расширяющимся амбициям союзных республик. Особенно отличались российские руководители, которые видели себя победителями в успешном захвате многих властных союзных полномочий, достижении верховенства и приоритета республиканского законодательства над союзным, отстаивании других непомерных запросов. Союзным республикам предоставлялось исключительное право приостанавливать действие союзных законов на их территории, если они не соответствовали местным Конституциям и правовым нормам. Проголосовав за подобное реформирование государственной власти, народные избранники тем самым способствовали окончательному расчленению и ослаблению всей системы жизнедеятельности СССР. Более того, народные депутаты СССР вынесли смертельный приговор самим себе — советскому парламентаризму, который объективно можно было рассматривать как реальное достижение демократических преобразований в стране. Высший орган законодательной власти — Съезд народных депутатов СССР — принудили к самороспуску при явном нажиме Горбачева и псевдодемократических депутатских группировок. В переходный период признавалось нецелесообразным проведение очередных Съездов народных депутатов СССР. Изгнания с политической арены Съезда требовали очумелые толпы митингующих у кремлевских стен, которых мобилизовали демократические российские депутаты и московские городские власти. От выхода из Кремля и на всем пути до гостиницы мы, народные депутаты СССР, подвергались всяческим оскорблениям.

Как институт высшей государственной власти Съезд просуществовал недолго, его постигла такая же печальная участь, как и само социалистическое государство СССР, которое представлял последний состав народных депутатов СССР. Многих народных избранников преследовала общая беда: оторванность от народа и его повседневных забот в территориальных округах. Проявлялось заметное стремление некоторых депутатов прибегнуть к популизму, демагогии, когда наблюдались очереди у микрофонов и выступления превращались в телевизионное шоу. Население страны жаждало видеть дебаты, столкновения мнений, ждали выступления ставших популярными депутатов, ведь такое необычное явление впервые появилось в истории союзного парламента и в целом в жизни СССР.

Создаваемые депутатские комиссии, в частности для расследования региональных чрезвычайных происшествий, в своих заключениях выносили одностороннюю трактовку, а не всю правду. Так было в отношении к вооруженному конфликту в Нагорном Карабахе, когда депутаты от Армянской ССР говорили прямо противоположное мнению азербайджанских депутатов; подобная ситуация наблюдалась в вопросе изгнания турок-месхетинцев в Узбекистане и Киргизии, где кровавые межнациональные распри первоначально пытались преподносить как обычные уголовные разборки «продавцов клубники».

После возвращения из Фороса Горбачев превратился в политического заложника: российское руководство во главе с Ельциным последовательно захватывало власть, коммунисты перестали верить Горбачеву, а демократические силы от него отвернулись. Оправдываясь, он рядился в личину великомученика, делал заявления, что, мол, не разобрался в собственном ближайшем окружении, был застигнут врасплох их вероломством. Президент СССР Горбачев не осмелился признать незаконными правовые акты российских властей, подчинивших в дни ГКЧП своей юрисдикции вооруженные силы, внутренние войска, госбезопасность, ряд ведущих союзных государственных ведомств.

В зале заседаний Верховного совета РСФСР Горбачев пережил унижение, когда Ельцин демонстративно при полной растерянности Генерального секретаря КПСС, находившегося на трибуне российского парламента, подписывал указ о приостановлении деятельности КПСС. В результате начались захваты зданий Центрального комитета, райкомов партии, стали громить революционные памятники. Наиболее откровенен был Ельцин в желании устранить Горбачева, по милости которого, говорил он, страна стоит в раскорячку: одной ногой в административной системе, другой — в демократии. «А нам нужно обеими ногами в демократии».

Раньше мне думалось, что в верхних эшелонах руководства страны идет борьба за демократию, лучшую жизнь народа, а позднее понял, что на самом деле это было столкновение ради захвата власти и последующего грабежа общенародной собственности.

15 ноября 1991 года Министерство экономики и финансов России забирает все подразделения Министерства финансов СССР в свое подчинение, прекратив финансирование союзных ведомств. Окончательно основные рычаги управления страной были подорваны решениями российских властей о передаче им в полное финансово-хозяйственное ведение Государственного банка СССР, его ресурсов и технической базы.

25 ноября Государственный совет (главы суверенных союзных республик) собрался в резиденции Горбачева в Ново-Огареве, чтобы окончательно определиться с подписанием Союзного договора. В обсуждаемом тексте договора сохранялось союзное государство, хотя по своему устройству оно было уже не федеративное, а ближе к конфедерации. Но в самом начале встречи Ельцин сообщил присутствующим об отказе России подписать Союзный договор. Белорус Шушкевич поддержал российского Президента под предлогом того, что не «успел показать» депутатам в своем республиканском парламенте окончательное содержание договора. Украина стояла на твердых позициях провозглашенной государственной независимости, поэтому Кравчук «тщательно скрывал свои мысли». Помощник Президента СССР Г. Шахназаров вспоминает, что Кравчук редко вступал в дискуссии по тексту договора, но за собственные поправки держался цепко, хотя делал это без нажима, не в такой резкой и безапелляционной форме, как Ельцин. Когда обсуждение касалось общих политических вопросов, Кравчук как идеолог чувствовал себя рыбой в воде. Требующие специальных познаний юридические тонкости ему приходилось растолковывать, у него «особой сметки при этом не проявлялось». При обсуждении проекта нового Союзного договора Кравчук и его единомышленники выдвигали все больше дополнительных оговорок. Он считал возможным существование центральной державы «с переводом стрелок и прав на союзные республики», не исключал возможность объединить элементы федерации и конфедерации. Нужен такой Союз, который помогал бы обеспечивать независимость, стабильность, экономическое благосостояние, ядерную и экологическую безопасность Украине.

Решение украинского парламента отложить на два месяца рассмотрение проекта договора вызвало сенсацию на Западе, который стал считать, что от Украины зависит окончательная судьба Союза. Это давало козыри в руки Кравчука. Он старался прикрывать свои противоречивые высказывания по поводу дальнейшего существования Союза несговорчивостью украинских депутатов.

Ельцин сообщил Горбачеву о планируемой им поездке в Минск для встречи с Шушкевичем, куда намеревался пригласить и Кравчука, чтобы «сделать все возможное» для убеждения украинцев присоединиться к подписанию Союзного договора. В Беловежье белорусская сторона готова была рассматривать вариант нового Союза, но украинская делегация (Кравчук, Фокин) приехала, выражаясь словами видного российского политика и юриста Сергея Шахрая, для того, чтобы «сделать всем ручкой». Кравчук признавался, что Ельцин привез с собой текст Союзного договора и предлагал украинской стороне внести в него любые изменения и дополнения, даже пересмотреть целые параграфы ради того, чтобы Украина подписала согласованный с другими республиками договор. Ельцин готов был подписать Союзный договор после получения согласия Украины, от которой зависело дальнейшее существование братского союзного государства — Советского Союза.

Однако Кравчук отказался подписать федеративный Союзный договор. Его заявления сводились к тому, что в случае выхода из имперского Союза «для Украины никакой катастрофы не будет» потому, что она потенциально богатое государство, а свое поведение на встрече Кравчук оправдывал «волей украинского народа» и мандатом, по которому 92 % жителей республики проголосовали за независимую республику.

Подписание Беловежских соглашений трех республик окончательно завершило крушение СССР. Мощное государство распадалось на независимые страны в границах союзных республик, ставших вотчиной прежних коммунистических вождей, превратившихся в одночасье в национальных патриотов, сверхдемократов, местных ханов и баев.

После совершения этого судьбоносного акта Ельцин позвонил в Вашингтон и сообщил своему американскому коллеге о свершившемся. Джордж Буш-старший был доволен. Еще бы! Так легко и быстро желаемое было достигнуто, что даже Генри Киссинджер, составлявший когда-то план разрушения СССР, был удивлен и обескуражен: «Я-то думал, что это действо еще долго будет длиться».

Была реализована заветная мечта глав республик, участвовавших в встрече на белорусской земле: захват власти в России, Украине, Белоруссии в свои руки, устранение действующего Президента СССР Горбачева. Работа пошла бойко. Как выразился Кравчук: «Оказывается, можно все решать оперативно, если на дороге нет бревна, которое называется центром».

Участники беловежского собрания, по моему мнению, представляли собой своеобразный ГКЧП-2 с единственной разницей, что августовский ГКЧП пытался чрезвычайными методами, с нарушением конституционных норм спасти от гибели Советский Союз, а собравшиеся в беловежских лесах братья-славяне такими же методами уничтожили Советский Союз.

Президент страны Горбачев имел полное право принять законные меры, вплоть до репрессивных, в отношении всех лиц, участвовавших в подписании Беловежских соглашений, которые формально ликвидировали существующий конституционный государственный строй. Но Горбачев не сделал ни одного шага, чтобы сохранить страну или хотя бы слегка припугнуть беловежскую троицу. Видимо, они ему оказались дороже всех тех соратников, которые находились под арестом в тюрьме «Матросская тишина».

Участники Беловежской встречи сами опасались, что в отношении предпринятых ими действий по ликвидации СССР могут наступить последствия, более тяжелые, чем после Фороса. «Кто решится силой пресечь нашу попытку хоть как-нибудь решить нашу проблему? КГБ? После отстранения Крючкова этой силы можно было не бояться», — свидетельствовал участник встречи С. Шахрай. Он оказался прав. Как вспоминает помощник председателя Бакатина Скуратов, аналитики КГБ представили доклад о том, что Беловежские соглашения противоречат Конституции СССР и трех союзных республик — России, Украины, Белоруссии, и потому предлагали срочно созвать съезд народных депутатов. «И то, что Горбачев не захотел бороться за Союз, — преступление, ведь на нем лежала конституционная обязанность защищать государство, в том числе силовыми методами», — заключает будущий генеральный прокурор России Скуратов.

После телефонного разговора с Бушем-страшим Ельцин отказался общаться с Горбачевым, тогда Шушкевич позвонил Президенту СССР и проинформировал, что руководители трех республик пришли к соглашению «распустить Союз и создать сообщество трех независимых государств». Горбачев предложил всем троим собраться у него на следующий день. Однако встречи не последовало из-за боязни Президентов трех республик, что они нарушили Конституцию и совершили государственный переворот. «Сохранялось в секретности, каким курсом летим. С аэродрома поехал на дачу. Туда для охраны был вызван спецназ; никогда ни до, ни после этих событий его там не было. Службу безопасности Украины еще возглавлял в то время Голушко, он контролировал ситуацию». И опять неправда со стороны Кравчука: в конце ноября я находился на работе в Москве.

Между тем оппоненты Горбачева обратились к Верховным советам своих республик, которые в срочном порядке ратифицировали Беловежские соглашения. Как мы видим, это соответствовало общей тенденции, а не только воле трех человек — Ельцина, Кравчука, Шушкевича.

9 декабря было распространено заявление Президента СССР Горбачева по поводу заключения руководителями Беларуси, РСФСР и Украины Соглашения о создании Содружества независимых государств (СНГ).

«Для меня как Президента страны главным критерием оценки этого документа является то, насколько он отвечает интересам безопасности граждан, задачам преодоления нынешнего кризиса, сохранения государственности и продолжения демократических преобразований. Это соглашение имеет позитивные моменты. Участие в нем приняло украинское руководство, которое в последнее время не проявляло активности в договорном процессе.

В документе подчеркивается необходимость создания единого экономического пространства, функционирующего на согласованных принципах, при единой валюте и финансово-банковской системе. Выражается готовность к сотрудничеству в области науки, образования, культуры и других сферах. Предлагается определенная формула взаимодействия в военно-стратегической области.

Однако это документ такого значения, он настолько затрагивает интересы народов нашей страны, всего мирового сообщества, что требует всесторонней политической и правовой оценки.

В любом случае для меня очевидно следующее. Соглашение прямо объявляет о прекращении существования Союза ССР. Безусловно, каждая республика имеет право выхода из Союза, но судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов.

Неправомерно и опасно было также заявление о прекращении действия общесоюзных правовых норм, что может лишь усилить хаос и анархию в обществе.

Вызывает недоумение скоропалительность появления документа. Он не был обсужден ни населением, ни Верховными советами республик, от имени которых подписан. Тем более это произошло в тот момент, когда в парламентах республик обсуждался проект Договора о Союзе суверенных государств, разработанный Государственным советом СССР.

В создавшейся ситуации необходимо, чтобы все Верховные советы республик и Верховный совет СССР обсудили как проект договора о Союзе суверенных государств, так и соглашение, заключенное в Минске. Поскольку в соглашении предлагается иная формула государственности, что является компетенцией Съезда народных депутатов СССР, необходимо созвать такой Съезд. М. Горбачев».

Горбачев в той критической ситуации в своем заявлении вспомнил о существовании Съезда народных депутатов, однако не предпринял никаких шагов к его созыву, где можно было бы защитить Союз, дезавуировать подписанные в Беловежье соглашения о его ликвидации.

На мой взгляд народного депутата, если бы созвали Съезд, то события на этом высшем форуме страны могли развиваться по нескольким сценариям:

а) могли быть выработаны меры по сохранению Союза в любой форме, скорее конфедерации;

б) могло быть узаконено создание нового союзного объединения в форме СНГ (Союза независимых государств). Только высший орган страны, каким являлся Съезд народных депутатов СССР, мог признать договор 1922 года о создании СССР утратившим силу. Зная настроения многих депутатов, можно прогнозировать и такой вариант: Съезд завершил бы свою работу изгнанием Горбачева и освобождением из тюрьмы Лукьянова. Впрочем, никаких действий, кроме теоретизированного заявления, Президент СССР не сделал. А его оппоненты, Ельцин и Кравчук, немедленно обратились к Верховным советам республик, которые 10 декабря ратифицировали Беловежские соглашения о создании СНГ.

Горбачев отмечал тенденцию: «…не приходится удивляться, что демократы вступают в политический альянс с сепаратистами, националистическими группировками. У них общая цель: ослабить, а если удастся — и развалить Союз». Он возмущался, что коммунисты в республиках проголосовали «с ходу, без обсуждения» за Беловежские соглашения. Именно предательская верхушка Коммунистической партии, депутаты-коммунисты, стала главной разрушительной силой в юридическом завершении ликвидации мощной державы. Большой вклад внесли республиканские коммунисты своим единодушным голосованием. Тут уже наступает коллективная вина и ответственность за развал страны, исходящая, прежде всего, от депутатского корпуса, а не от одной воли проклинаемых народом Ельцина или Кравчука.

Беловежские соглашения нанесли сокрушительный удар по экономике и отбросили в своем развитии далеко назад каждую союзную республику. Они принесли невосполнимые потери, неисчислимые страдания десяткам миллионов советских людей.

В столкновениях на межнациональной основе в России, Азербайджане, Таджикистане, Молдавии и других регионах погибло около миллиона человек. Более 10 миллионов бывших граждан СССР остались без Родины, без прав и стали беженцами. Даже сталинская депортация народов в годы войны меркнет перед вынужденным бегством населения из горячих точек, от безработицы и нищеты. Самые тяжкие последствия понес русский народ: несколько миллионов человек оказались за пределами границ России, на правах нетитульной нации, гражданами второго сорта.

Кравчук позднее сокрушался, если бы он предвидел, что на Украине вместо демократии будет процветать вседозволенность, что народные депутаты будут презирать друг друга, а президенты будут думать только о том, в какой дворец переехать, то «я бы не подписал Беловежские соглашения, я бы отрезал себе скорее руку». Самокритично, конечно. Но почему бы не лечь рядом на рельсы, как обещал россиянам другой подписант (Ельцин)?

Напомню, что после заключения Беловежских соглашений за пределами России оказалось 8 военных округов из 16. Отмобилизованные, насыщенные современной боевой техникой, они приватизировались бывшими союзными республиками. Россия во многом утратила выходы к морям, возникли серьезнейшие противоречия по Черноморскому флоту, который оказался поделенным с Украиной. Блок НАТО уже подобрался чуть ли не к стенам Смоленского Кремля.

После ГКЧП страна разрушилась. Половина населения (150 миллионов граждан) покинули СССР, так и не понимая своего пути: убежать от своей истории и социалистического прошлого и вступить в рынок, обнищание и господство частной собственности.

Подписание Беловежских соглашений совершено в интересах Соединенных Штатов Америки, которые все делали, чтобы разрушить СССР. Не случайно сразу же после подписания договоренностей Ельцин позвонил не кому-нибудь, а именно президенту США, и доложил, что Советского Союза больше нет. Президент Буш в своем заявлении от 25 декабря 1991 года подчеркнул, что США приветствуют исторический выбор в пользу свободы, эти события «явно отвечают нашим интересам». Поэтому США и предпринимают все усилия, чтобы объединение независимых республик не возродилось ни в каких формах.

 

Глава седьмая

Размышления о перестройке и Горбачеве

Прошли годы со времени проводимой в СССР горбачевской перестройки. Они были связаны с обновлением и демократизацией многих сторон общественно-политической жизни страны. К сожалению, нужные реформы проводились на повышенных скоростях и многочисленных направлениях, бросаясь в крайности от одной проблемы к другой, не доводились до логического конца (очень напоминает нынешние дни).

Когда был взят курс на демократизацию и перестройку, я и мои ближайшие коллеги не сомневались в правильности политики, выработанной ЦК во главе с Горбачевым. Мы считали, что утверждение демократических начал, укрепление законности, избежание неоправданных силовых вариантов действий правоохранительных органов внутри страны, утверждение гласности и тесной связи с народом — это продолжение линии Андропова, которому сотрудники моего поколения безумно верили и прошли при нем школу идейной законопослушной и профессиональной закалки. «Чекисты поручили мне назвать кандидатуру товарища Горбачева на пост Генерального секретаря ЦК КПСС», — Чебриков имел веские основания опираться на мнение личного состава КГБ перед членами Политбюро ЦК при выдвижении Горбачева на эту ответственную должность.

Я имел возможность наблюдать Горбачева при посещении им Украины, на Съездах народных депутатов, XIX Всесоюзной партийной конференции, последнем XXVIII съезде КПСС. В проведении линии на демократизацию советского общества, провозглашение прав и свобод граждан, в борьбе за международное экономическое сотрудничество и разоружение, уменьшение гонки вооружений и термоядерного противостояния Горбачев представлялся мне образцом современного руководителя. Достигнутое при нем снижение международной напряженности, устранение многих причин, породивших «холодную войну», приводило к мирному порядку жизни советского народа. Советскую армию, КГБ стали меньше бросать в международные вооруженные конфликты по всему земному шару — от Афганистана до Анголы. Когда начался вывод войск из Афганистана, на Съезде народных депутатов СССР известные «демократическими» деяниями депутаты недоумевали, что не совсем понятно, какие коренные интересы нашего государства там защищали и за что погибали советские солдаты. Осуждая политику КПСС, они заявляли, что «мы их туда не посылали». Но линию на вывод войск из Афганистана настойчиво провел Горбачев. В этом его великая заслуга.

Первое, что стало настораживать, — это внешняя политика во главе с министром иностранных дел Шеварднадзе. Вызывало недоумение число односторонних уступок с нашей стороны при ликвидации некоторых видов вооружения, ускоренные темпы вывода советских войск из Европы на неподготовленные в стране места базирования.

Внутренняя обстановка в стране становилась не менее сложной. Межнациональные и межконфессиональные конфликты в ряде союзных республик, миллиардные иностранные заимствования, перебои с товарами первой необходимости, разночтения при обсуждении нового Союзного договора, односторонние шаги по объявлению союзными республиками государственной независимости вызывали необходимость принятия радикальных мер для вывода страны из политического и экономического кризиса.

В стране быстро назревало недовольство политикой Горбачева. Над ним не раз нависала угроза снятия с поста. Он являлся Президентом, но не избранным всенародно, да и в народные депутаты СССР прошел по партийному списку. В 1990 году на Пленуме ЦК была предпринята попытка освободить от должности Генерального секретаря ЦК КПСС. Но это не удалось осуществить, так как часть членов ЦК испугалась раскола в партии в связи с тем, что около 70 членов Центрального комитета пригрозили уйти со своих постов вместе с Горбачевым.

На первомайской демонстрации в 1990 году представителям демократических сил было разрешено пройти по Красной площади самостоятельной колонной. Они открыто продемонстрировали свое недовольство и неуважение к Президенту СССР, несли лозунги «Горбачева — в отставку!», «Долой коммунистическую партократию!». Так наглядно и с циничной откровенностью было показано тем, кто стоял на трибуне Мавзолея, что в нашем государстве имеются противники власти Советов, Коммунистической партии и самого Горбачева. Не молчали и рядовые члены партии. В мае 1991 года коммунисты металлургических предприятий Днепропетровска (заводов имени Ленина и Петровского) обратились с открытым письмом к Горбачеву, в котором требовали «набраться мужества и уйти в отставку».

В последние годы советской власти система государственного устройства в нашей стране по воле верхушки Коммунистической партии пережила серьезные политические изменения. Существенный фактор в осуществляемой реформе политической власти страны — это «свободные выборы», которые приветствовались. Однако избирательные кампании в органы законодательной власти на альтернативной основе выявили тревожные обстоятельства, с которыми косвенным образом вскоре столкнулись органы КГБ. Находившиеся в поле зрения органов госбезопасности разного рода антисоветчики и националисты действовали в условиях конспиративного подполья, до определенного времени не допускали открытых и опасных для существующего конституционного строя проявлений. Но когда многие из них победили на прошедших в 1989–1990 годах выборах, то продолжили свою прежнюю деятельность, получив депутатский иммунитет и неприкосновенность. Естественно, ведущиеся дела и оперативный контроль за такой категорией лиц был прекращен.

В стране обозначились явные противоречия, которые можно было обеспечивать и удерживать законом и разумной силой, между развивающимся политическим демократизмом и защитой безопасности государства, между свободой предпринимательства и сверхцентрализацией в экономическом развитии, между зарождающимся народовластием Советов и продолжающейся монопольной деятельностью КПСС.

Я иногда теряюсь в собственных раздумьях о Горбачеве, пользе его посещений Украины, поэтому себе в союзники беру высказывания, сделанные в моем присутствии современниками.

Заместитель председателя Киевского городского исполкома Галина Менжерес так вспоминает о приезде Горбачева в Киев. В ходе официальной беседы было видно, что Щербицкий не воспринимал «бесконечных самовлюбленных разговоров Горбачева». «Живете, киевляне, словно на курорте. Я думаю, что вам необходимо урезать фонды на мясо и молоко», — заявил Горбачев. «Ну, Михаил Сергеевич! Я смотрю, что Вы Украине скоро и воздух по фондам будете отпускать», — гневно бросил Щербицкий.

Секретарь Крымского обкома партии Мордвина присутствовала при встрече Горбачева в Крыму. Щербицкий рассказывает об обстановке в республике, ходе уборки урожая. Обращаясь к Горбачеву, он замечает, что республике слишком завышены годовые планы сдачи зерна государству. Не успел Горбачев ответить, как раздался голос Раисы Максимовны: «Владимир Васильевич, прошу прекратить задавать Михаилу Сергеевичу деловые вопросы. Он только начинает отпуск». Мордвина вспоминает, что все, кто сидел за столом, замерли. «Владимир Васильевич побледнел, не сказав в ответ ни одного слова. А из носа у него потекли струйки крови — лопнули сосуды. Щербицкий поднялся и вышел из зала. Я поняла: начинается новая эпоха и личный новый стиль партийного руководства».

В мае 1991 года при подготовке заседания Коллегии КГБ СССР о состоянии работы с кадрами организовывалось анкетирование среди оперативного состава как в центре, так и в республиканских органах. На вопрос анкеты: «В чем вы видите основные причины кризисных явлений и трудностей, переживаемых нашей страной на современном этапе?» — 90 % сотрудников ответили, что они обусловлены ошибками и просчетами политического руководства. Многие добавляли, что бездействие властей при современном ухудшении положения в стране может привести к самым нежелательным и трагическим последствиям. Если вера в верховную власть страны среди сотрудников КГБ была поколеблена в такой высокой степени, а они призваны были ее защищать, то надо признать, что авторитет, в частности, республиканских и областных руководителей находился на еще более низком уровне.

В республике в условиях гласности отмечались и широко обсуждались многие события и явления. Расскажу о некоторых из них.

Приезды Горбачева в республику обеспечивались несколькими тяжелыми лайнерами, с доставкой автомобилей из московского гаража, многочисленной охраной, в окружении журналистов. Республиканскому КГБ не доверялась охрана государственных дач в Крыму, где всеми вопросами заправляла московская «девятка». Но ответственность за обеспечение личной безопасности охраняемых государственных деятелей при нахождении на Украине лежала на республиканском КГБ.

Был и такой случай. Молодой начальник одного из отделов 9-го управления КГБ СССР Алексей Кандауров выступил против порядка, когда зарубежными закупками за иностранную валюту для придворной цековской знати занимаются сотрудники органов госбезопасности. Разразился скандал. Виновника без лишнего шума постарались убрать из «деликатного» управления, повысив в должности. Умница, честный, принципиальный, интеллигентный, с литературным даром, он в мою бытность министром безопасности возглавил нашу пресс-службу. Кандауров из числа тех элитных сотрудников КГБ, которые действительно много сделали для расширения гласности, раскрытия истинного назначения органов государственной безопасности новой России. В октябрьские дни стрельбы по Белому дому он был в числе руководителей, выступающих против втягивания наших сотрудников в кровавые политические разборки. Не согласившись с требованиями Президента Ельцина «пойти на амбразуры», генерал Кандауров подал мне рапорт об отставке. Вскоре стал депутатом Государственной думы России.

В период моего пребывания на Украине военные строители в авральном порядке возводили ставшую печально известной государственную дачу в Форосе. Заказчиком «Зари» выступал КГБ СССР, поэтому в ходе строительства мне нередко поступали звонки из Москвы с просьбой оказать помощь через республиканские министерства о поставках дефицитных строительных материалов, мрамора и т. д. На принятие в эксплуатацию президентского комплекса в Форосе прилетели Язов и Чебриков. Последний щедро поощрил меня месячным окладом за вклад в строительство шикарного объекта, которого я ни разу не видел. Генерал Александр Орлов, руководитель московской крымской «девятки», приглашал осмотреть новый замок для Президента СССР, но я отказался. Не хотелось рассматривать эту роскошь. Вскоре на этой даче произошел неприятный инцидент. Как мне докладывали, во время игры с детьми дочь Горбачева дернула в спальне тяжелую портьеру, карниз упал и зацепил по голове внучку Президента. Оказалось, что один из шурупов, которым крепился злополучный карниз, был короче других. После этого случая были уволены несколько высокопоставленных сотрудников 9-го управления КГБ: генерал Березин, Герой Социалистического Труда, строитель космодрома Байконур, генерал Орлов, его заместитель Петр Лайшев. По их просьбе я принял решение взять в штаты КГБ республики этих опытных профессионалов: Орлова — заместителем начальника областного управления в Донецк, а Лайшева — заместителем начальника хозяйственного управления в Киев. В последний момент мне позвонил Плеханов с претензией: «Что ты делаешь? Берешь к себе уволенных нами Орлова и Лайшева! Тем более на повышение. Если об этом узнает Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной, понимаешь, что тебе будет? Лучше не рискуй». Орлов уехал в Москву, а Лайшева я попросил достроить новое здание УКГБ в Кировограде, с чем он блестяще справился. Когда страсти улеглись, его вернули в Киев. Позже стал дипломатическим работником посольства Украины в Белоруссии. Он вспоминает, что ему позвонил начальник личной охраны Горбачева В. Медведев и рассказал: «Когда Раисе Максимовне доложили, что Лайшев на Кировоградщине, где урановые рудники, она прямо расплылась в довольной улыбке».

Уже два десятилетия не утихают споры чаще всего о том, в чем причина, а не кто виноват в распаде Советского Союза. Вариантов ответа на эти вопросы достаточно: главным считается, что такова объективная историческая неизбежность распада любой великой империи, что Советский Союз уже был смертельно болен; это роковое стечение обстоятельств, чья-то злоумышленная воля, скорее всего Горбачева и собравшейся троицы в Беловежской пуще.

Исторические события августа 1991 года с тех прошедших лет квалифицируются в обществе так же по-разному. Разброс личностных оценок — симпатий и антипатий — крайне широкий. Образование ГКЧП, по мнению одной стороны советского общества, являлось государственным переворотом, по оценкам другой части — это военный путч, третьи называют его благородной попыткой группы высокопоставленных патриотов спасти от развала СССР; а четвертая группа считает августовские события скоротечной революцией, положившей начало распаду империи и образованию 15 суверенных государств. По мнению известного философа Александра Зиновьева, перестройка — это «растянувшаяся по времени гибель России как целостного социального организма и гибель русского народа». Экс-президент Украины Кучма не философствует, а весьма категоричен в том, что «СССР доконал именно Акт о провозглашении независимости Украины от 24 августа 1991 года». Уже на следующий день, 25 августа, по горячим следам объявила о своей государственной независимости Белоруссия, 27 августа — Молдавия, 30 августа — Азербайджан, 31 августа — Узбекистан и Киргизия.

Я расцениваю августовские события, образование ГКЧП как вулканический взрыв, разрушивший за три дня Союз и разбросавший осколки в форме независимых республик. Не было ни всенародного согласия на раздел Союза, ни революционных выступлений в его защиту. Многие пытаются отнести вину в развале СССР на ошибки горбачевской перестройки, но в этом только часть правды. Перестройка была необходима как выход из тупика. Обострился политический кризис, охвативший многонациональную страну. Мы серьезно отстали от западных государств в эффективности, производительности и оплате труда, применении новых технологий. Снизились темпы роста промышленного производства, не было прогресса в сельском хозяйстве. Социальная сфера во все времена слабо учитывалась, народ призывали жить с затянутыми поясами. Можно добавить еще целую совокупность внешних причин, способствующих распаду: «холодная война», крестовый поход США против «империи зла» — СССР, свержение социалистического строя в европейских странах, угроза мировой войны, гонка вооружений, усиление НАТО, роспуск в одностороннем порядке военно-политической организации стран Варшавского договора, вывод советских войск из Восточной Европы. Все это существенно ослабило международные и внутренние позиции СССР.

Ликвидация СССР явилась свидетельством невиданного перерождения и предательства правящей элиты, которая в процессе провозглашенной демократической перестройки осуществила постепенное реформирование советского государственного строя с целью реставрации капиталистических отношений. Республиканские партийные лидеры прикрывались коммунистическими фразами, словно фиговым листком, в своем стремлении захватить власть на местах и поделить собственность.

Слабоуправляемые экономические реформы привели к зарождению бандитского капитализма, мелкобуржуазной стихии, выдаваемых за внедрение рыночных отношений. Страна к этим изменениям не была подготовлена. Президент Горбачев выбрал программу академика Шаталина — решительный и быстрый переход к свободному предпринимательству. А в то же время милиция гоняла старушек, продающих зелень с собственного огорода.

По словам Валентины Шевченко, реформы Горбачева привели к экономическому краху СССР. Генсек предал партию, свой народ, открыл под лозунгами гласности шлюзы для прихода к власти демагогов, хапуг, которые думали только о том, как бы оторвать себе жирный кусок от общественного пирога. Естественно, что большинство глашатаев демократии и перестройки, вдохновителей самостоятельности союзных республик входят в число самых богатых лиц в своих странах.

На Украине политическая обстановка была такой: конституционным правом на создание самостоятельных политических партий воспользовались десятки оппозиционных общественных объединений. Таким партиям уже нельзя было давать установки, они не прислушивались к голосу ЦК КПУ Когда увидели националистическую суть их деятельности, то официальная линия руководства ЦК стала направляться на снижение их активности, уменьшение возможностей влияния на население, компрометацию лидеров новых политических партий. Пока разбирались с явлением многопартийности, поняли, что оппозиционеры тоже хотят порулить в республике — ситуация становилась все больше, как и в целом в стране, напряженной и неуправляемой. Политбюро ЦК КПУ для открытой дискуссии с оппозиционными кругами, Рухом снарядило на республиканское телевидение ведущего апологета партии Кравчука, который не сумел или не захотел отстоять коммунистические идеалы и принародно проиграл. Более идейно подкованных партийных идеологов в ЦК не нашлось, свидетельством чего послужило последовавшее выдвижение Кравчука вторым секретарем ЦК КПУ, ведающим всеми идеологическими и пропагандистскими задачами в партии.

Многие из партийных функционеров на местах не были готовы к крутым идеологическим и экономическим поворотам, боялись прямых встреч и дискуссий в народных массах, плелись в хвосте событий; другие же спешно перестраивались, перекрашивались, становились перебежчиками в другой лагерь. Такие группы партийных перерожденцев, политических карьеристов и способствовали разрушению СССР.

Наверное, в любом демократическом государстве многопартийность — позитивное начало и идет на пользу, если появляется здоровая оппозиция действующей власти. Возникшие новые партии с молодым задором начали бороться за обладание политической властью и становились в жесткую оппозицию к Советам и КПСС. Но и сам партийный аппарат ЦК и союзных республик стал больше походить на бюрократическую организацию с бесконечными кадровыми перетрясками, коррупцией, взяточничеством, идейным перерождением немалого числа руководящих работников. Он даже не смог противостоять клеветническим кампаниям, отстоять свое достоинство, так как привык, чтобы за него годами боролись КГБ и другие силовые органы.

Реформируя законодательную власть, руководство наивно надеялось, что хотя Коммунистическая партия перестала быть монопольной властной структурой, но будет способна и дальше удерживать за собой правящие рычаги власти. В результате ослабления позиций КПСС в стране сложилось неустойчивое соотношение между так называемыми реформаторскими и консервативными силами, что усугубляло политический и правительственный кризис.

«Цель перестройки — теоретически и практически полностью восстановить ленинскую концепцию социализма», — провозглашал Горбачев. Но в действительности политика перестройки приводила к другим результатам, далеким от восстановления социалистических устоев, когда стали меняться формы собственности, вводиться не регулируемые государством рыночные начала. Щербицкий по этому поводу грустно заметил: «У нас в стране если маятник качнется в одну сторону, то, словно строительная баба, крушит все подряд». Ельцин, как бы продолжая строительную терминологию, отмечал, что не ясно, как Горбачев видит перестройку нашего дома, из какого материала предполагает перестраивать его и по каким чертежам. По-своему был прав Пуго, который образно сравнивал перестройку с тайгой: сверху шумит, а внизу тихо, только шишки падают.

Принимались многочисленные, в большинстве своем правильные решения, но далекие от конкретики, и потому их исполнение проваливалось на местах. А в это самое время Горбачев мастерски делал обтекаемые заявления. По его словам, быть в этот период коммунистом — значит, прежде всего, быть последовательным демократом и ставить на самое первое место общечеловеческие ценности. Мне вспоминается, как на одной из деловых встреч работник чехословацкой контрразведки Карел Врба спросил меня: «Почему вы, советские коммунисты, не боретесь с этим социализмом с человеческим лицом?» Я ничего не мог ответить, потому что, кроме положений кодекса строителя коммунизма и известных библейских заповедей, ничего не знал об общечеловеческих ценностях социализма. Горбачев продолжал: «Что я выше всего ценю в марксистской теории, так это идею постоянного движения и развития, а также строгое следование правде…» Правда — вещь необычайно серьезная и строгая. Если следовать правде и морали, то как можно расценить следующее признание: «Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма. Именно для этой цели я использовал мое положение в партии и стране». Это откровение Горбачева на семинаре в Американском университете в Турции в 1999 году. Если вышесказанное верно (опровержения этому я не нашел), значит политику Горбачева можно квалифицировать как действия выраставших на демократических хлебах агентов влияния противника.

В событиях тех дней органы госбезопасности отмечали любопытную тенденцию. Она касалась отношения Запада к проводимой перестройке и личности самого Горбачева. Всем было ясно, что горбачевские реформы приводили к коренным изменениям во внешней и внутренней политике, во многом отвечающим или совпадающим с позицией западных стран, которые критиковали нас за отсутствие демократии и попрание прав человека. Но со стороны иностранных спецслужб масштабы враждебных акций против СССР не уменьшались, а все больше возрастали. Американские спецслужбы, в отличие от советских, оказались дальновиднее; на несколько лет вперед они рассчитали и распланировали, поставили себе ясные конечные цели: «…сделать горбачевские реформы необратимыми, использовать перестройку в качестве рычага для изменения советской системы в нужном направлении». Для достижения этого США отказывались поддерживать Союз до тех пор, пока Горбачев не осуществит ломку социально-политических и экономических основ своего пролетарского государства. ЦРУ США не скрывало, что с момента появления

Горбачева в ЦК КПСС оно с особым энтузиазмом отнеслось к этой личности. Директор ЦРУ Р. Гейтс откровенничал, что американская разведка многое знала о советском лидере и сделала для себя соответствующие выводы; при этом противники Горбачева из консервативного лагеря утверждали, что он и его сподвижник Яковлев являлись агентами ЦРУ. «Они оными не были. И это хорошо. Вряд ли мы смогли бы столь усердно управлять ими для разрушения советской империи», — отмечал глава ЦРУ По словам посла США в Москве Страуса, Горбачев «складывал подарки у наших ног», делая американцам уступку за уступкой.

Руководителю своего аппарата Болдину Горбачев рассказал о состоявшемся в Вашингтоне между ним и Дж. Бушем «откровенном и доверительном» разговоре, смысл которого заключался в том, чтобы «очертить перспективы перестройки». По свидетельству Болдина, Горбачев несколько раз просил личных посланников, направляющихся в Вашингтон, передать президенту США Дж. Бушу дословно следующее: «Договоренности в машине остаются в силе, и он будет следовать их выполнению до конца». Видимо, в ту поездку Горбачев принял на себя какие-то особые обязательства.

Крючков имел основания отмечать, что «Горбачев стратегически был полностью ориентирован на Буша». Это просматривалось в его поведении, беседах с работавшими рядом с ним приближенными лицами. «Буш — влиятельный политик. Надо держать курс на него». Попытки ближайшего окружения насторожить Горбачева в отношении политики США встречали возражения и аргументы вроде: «Буш не подведет. Да и меня не обманешь».

В стране росло недоверие к главе государства.

В 1989 году Политбюро ЦК КПСС решило рекомендовать Валентину Шевченко председателем палаты национальностей Верховного совета СССР. В личной беседе с Горбачевым она категорически отказалась от предлагаемого союзного государственного поста. На вопрос Щербицкого (он считал необходимым представительство Украины в законодательной власти СССР), в чем причины отказа от высокой должности, Шевченко ответила: «Владимир Васильевич, я не верю этому человеку». Щербицкий в ответ: «Что ж, может быть, Вы и правы. Ми ще зазнаемо з ним лиха…»

Так начали распознавать суть Горбачева. Как-то во время его выступления на Съезде народных депутатов СССР молодая житомирская ткачиха Ванда Венгловская, народный депутат СССР, наклонилась ко мне и произнесла: «Выступает предатель, он погубит всю страну». Я в ответ резко: «Замолчи, Ванда». И в последующем она еще не раз замечала в речах Горбачева предательские и ревизионистские нотки, которые я не мог улавливать. Может быть, это природное свойство только женской логики и тонкость женской психологии.

Но как Президент страны и гарант Конституции СССР Горбачев не выполнил своих должностных обязанностей, не прибегнул к должным мерам в отношении могильщиков конституционного строя страны, собравшихся в Беловежской пуще.

Съезд народных депутатов СССР был отстранен от решения вопросов о судьбе СССР. Ельцин откровенничал: «Мы в России народных депутатов СССР, избранных в республике, своими не считаем», поэтому предоставим право ратификации Беловежских соглашений только российским депутатам. Хасбулатов добавлял, что в российском парламенте коммунисты составляют большинство, они вместе с демократически настроенными депутатами выступают за ратификацию Беловежских соглашений. Роспуск СССР будет решением подавляющего числа депутатов, ведь и предводители демократов сами родом из КПСС.

В разбушевавшемся многонациональном Союзе югославский вариант развода между народами грозил реальными опасностями. Распад мощного государства СССР, включающего 15 союзных и более 20 автономных республик, произошел без народных выступлений и баррикад. Рухнул Советский Союз, распалась 19-миллионная армия членов КПСС, ни один райком партии не вышел защищать социалистическое общество если не с винтовкой, то хотя бы с лопатой. Надо признать, что правоохранительные органы защищать Союз были не в состоянии; союзные силовые структуры были уничтожены, расчленены, обезглавлены (вспомните КГБ и МВД СССР), а находящиеся в их подчинении союзно-республиканские в буквальном смысле разбежались по суверенным национальным квартирам, и никто не смог этому воспрепятствовать.

Даже спустя годы трудно бывает определить праведников и виновников революционных, бестолковых и кровавых событий, случившихся за короткое время в недавней истории страны: создание ГКЧП, развал СССР, демонтаж социализма, суверенизация и создание независимых государств, стрельба из танковых орудий по парламенту, шоковая терапия, шахтерские забастовки, крайнее обнищание народа, десятилетняя «контртеррористическая» операция на Кавказе против собственного народа на территории собственной страны и т. д.

В лихие девяностые в силу своих служебных обязанностей мне пришлось выполнять многие установки проводимой политики перестройки, реформы политической системы и органов КГБ, оценивать в связи с этим происходящие разного рода антиобщественные процессы. В те перестроечные годы с воодушевлением и пониманием воспринимал важность демократических преобразований в обществе, совершенствования законодательства и укрепления законности и правопорядка, уважения прав и свобод граждан. Именно таким образом я разрабатывал свою предвыборную программу для выступлений перед избирателями. В республиканском КГБ проводил линию на реализацию демократических перемен в сфере оперативно-служебной деятельности органов государственной безопасности. Я готов нести ответственность за все сделанное, признаться в собственных ошибках и даже в том, что у меня не хватало способности правильно понять истинную сущность некоторых событий.

Последние годы советской власти, политика перестройки затронула немало трудных, тревожных и болезненных проблем в жизни советского общества и государства, многие из которых имели больше объективный, нежели субъективный характер. В преодолении трудностей и проблем мы искали новые и неизведанные пути «улучшения социализма», спешили с «демократизацией», оставляя пустые и голодные прилавки, наделали очередных ошибок, которые самим же следовало преодолевать.

С правовой точки зрения распад СССР в определенной степени мог быть предопределен зафиксированным конституционным правом каждой союзной республики на выход из состава союзного государства. Поэтому в 1990-е годы не все стало зависеть от всесильного Политбюро, злой воли Горбачева и беловежских разрушителей страны. Горбачев говорил, что если взять Конституцию, по которой мы тогда жили, то там обозначено, что республики — «это суверенные государства», они обладают «правом на самоопределение, вплоть до выхода, отделения». В Союзном договоре провозглашался союз суверенных государств. «То есть выразили то, что было записано в Конституции, что никогда не выполнялось или выполнялось на какую-то там пятую и третью часть». Лидер оппозиционной партии Левко Лукьяненко жаловался на обвинения в экстремизме. «Единственный наш экстремизм, — отмечал он, — это то, что оппозиция четко говорит про свою цель, записанную в Конституции — право свободного выхода из состава СССР».

Финал государственной самостоятельности и национального возрождения оказался печален: Грузия и Молдавия распались на территориальные образования; Азербайджан и Армения после вооруженного противостояния до сих пор продолжают споры и не урегулировали территориальный вопрос.

Беловежские соглашения принесли неисчислимые и невосполнимые потери, беды и страдания десяткам миллионов советских людей, которые и сегодня хотят протянуть друг другу руки и свободно жить в единой семье народов. Такое объединение давно бы состоялось, если бы не противодействие ему со стороны многих политических элит в бывших союзных республиках.

Прошли годы, но Горбачев не забыт американцами. В сентябре 2008 года американский Национальный центр наградил его медалью Свободы за то, что он дал «надежду и свободу миллионам людей, которые жили за железным занавесом». Жители Восточной Европы жили в сумраке «холодной войны», он подарил им путеводную звезду.

Что же случилось со страной, со всеми нами в историческом плане?

Я читаю строки из письма моего друга Эдуардаса Эйсмунтаса, бывшего в 1987–1990 годы председателем КГБ Литовской ССР. Это о нем лидеры националистов отзывались, что «этот генерал госбезопасности оказался действительно умным и прозорливым деятелем, но в крепких московских наручниках». Интеллигентный, тонко чувствующий национальную боль, он не разделял взглядов партийного руководителя Литвы Бразаускаса и подал в отставку еще до известных событий с жертвами в Вильнюсе. Эдуардас писал мне 27 октября 1995 года из Вильнюса: «Иногда просыпаюсь в холодном поту и думаю: «Боже, неужели я виноват в развале великой страны, компрометации идеологии коммунизма?» Вроде нет, делал, что мог. Но, Господи, при таких вождях не только страну, партию, но и всю Вселенную можно было уничтожить… Меченый Горбачев, по существу, дискредитировал партию, развалил ее и страну. А мы, славная когорта чекистов, смотрели им в зубы и боялись даже чихнуть. Бесит, что наша роль в защите советского государства оказалась равна нулю. Вот что значит быть «передовым вооруженным отрядом партии».

Украинский чекист Александр Нездоля, талантливый автор пяти патриотических книг, прошедший суровые испытания Афганистана, которого я в девяностые годы направлял из Киева для укрепления КГБ по Львовской области стойкими и профессиональными руководителями, писал мне 26 июня 2008 года из Киева: «Больно сознавать, что рухнуло в мгновение то, чем жило и что созидало не одно поколение народа. В схватке двух систем нет победителей, но есть проигравшие — это система тоталитарного государства под руководством «кремлевских старцев». Не одно поколение участвовало в создании мощного государства СССР, от сохи до космоса, прорывы в науке, культуре — было чем нам гордиться. Рухнуло в одночасье, и главной причиной является то, что, создав мощное государство с его Вооруженными силами и КГБ, «кремлевские бойцы» не создали достойную жизнь человеку, утратившему великую силу духа и веру. Больно…»

Итак, мы подошли к периоду создания и моей работы в спецслужбах теперь нового российского государства — Российской Федерации.