В 1973 году на Западе была опубликована книга А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», главы из книги читали по «Голосу Америки». Тысячи людей приникали к приемникам, слушали и ужасались картине сталинского террора, впервые представленной так широко. Нарастал новый подъем диссидентского движения.

На следующий год Солженицыну дали Нобелевскую премию по литературе за «нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы».

Действительно, появление Солженицына в литературе показывало ее лучшую нравственную силу. Но кремлевские руководители посчитали решение Нобелевского комитета «политически враждебным». Как двенадцать лет назад травили за Нобелевскую премию Бориса Пастернака, так и Солженицына тоже травили в печати и на собраниях. Одно решение было особенным, его решили обвинить в том, что он… еврей и его настоящая фамилия Солженицер. Проявление национализма давало власти соблазнительную возможность объяснить его литературную позицию. В архив Московского университета, где он учился, был послан майор КГБ Благовидов, чтобы разыскать подтверждающие документы. Но «национальное» расследование сорвалось, писатель оказался все-таки русским.

В сентябре 1973 года самиздат распространил большое письмо Солженицына «Письмо вождям Советского Союза». Он писал: «Наша интеллигенция единодушна в представлении о желанном будущем нашей страны — самые широкие свободы» и далее излагал свой взгляд на необходимые улучшения жизни и политики в России. Реакция кремлевских вождей на письмо знаменитого патриота была простой: Солженицына арестовали и привлекли к… уголовной ответственности «за злостную антисоветскую деятельность». Как уголовника, его поместили в Лефортовскую тюрьму.

На другой день, 13 февраля 1974 года, его под конвоем ввели в комнату допросов. Там за столом над листом бумага сидел маленький лысый человечек, который сказал:

— Солженицын, Александр Исаевич? Я заместитель генерального прокурора Маляров. — И стал читать: — Указ Президиума Верховного Совета…

Солженицын сразу понял, что допроса не будет, а тот читал дальше:

— …лишить гражданства и выдворить из страны.

Изгоняли патриота, который больше кремлевских вождей любил Россию и сделал для нее больше, чем все они вместе.

Когда самолет вздрогнул, отрываясь от русской земли, Солженицын перекрестился и поклонился ей.

* * *

Диссидентское движение ширилось, и одновременно власти расширяли и углубляли способы травли диссидентов. В 1967–1974 годах к уголовной ответственности «за антисоветскую агитацию и пропаганду» было привлечено 729 диссидентов. Подавляющее большинство были евреи. Агенты КГБ замечали их на «еврейской горке» около Хоральной синагоги, фотографировали и потом арестовывали. Так же, как Солженицына, лишили гражданства и наказали высылкой писателей Владимира Максимова, Александра Галича, Андрея Амальрика, Жореса Медведева. Выслали виолончелиста Ростислава Ростроповича и его жену певицу Галину Вишневскую за то, что он дали приют Солженицыну перед его высылкой. Высылали тех, кто не хотел и не собирался уезжать, а тем, кто хотел уехать, отказывали в визе.

Так же выслали и писателя Григория Свирского. Вот как выглядело решение по делу:

«СЕКРЕТНО

В Комитет госбезопасности поступили материалы о провокационных националистических действиях бывшего члена Московской организации Союза писателей РСФСР Свирского Григория Цезаревича, 1921 года рождения.

В январе 1968 года Свирский выступил на партийном собрании Московской писательской организации с клеветническими нападками на политику партии в области литературы. Призывал к предоставлению полной свободы публиковать порочные и политически вредные произведения. Партийная организация за антипартийное поведение на собрании исключила его из членов КПСС.

После исключения из партии Свирский предпринимал попытки организовать серию подобных выступлений других писателей. Среди своего окружения высказывал резкую критику в адрес партийно-правительственного руководства СССР по поводу ввода советских войск в Чехословакию.

Учитывая изложенное, а также то, что Свирский продолжает оказывать вредное политическое и идеологическое влияние на свое окружение из числа интеллигенции и молодежи, считаем дальнейшее пребывание Свирского в Советском Союзе нецелесообразным, в связи с чем можно было бы не препятствовать его выезду в Израиль.

Председатель КГБ Ю.Андропов».

Никаких провокационных националистических действий Свирский не проводил, а был просто евреем и свободно высказывал свои мысли. Он был участником войны, раненым и награжденным. В партию вступил тоже на фронте как патриот. После войны Свирский стал популярным писателем, писал автобиографические романы, повести и киносценарии. Хитрая формулировка КГБ «не препятствовать его выезду в Израиль» была насильственным выдворением из страны против его желания.

* * *

В писательском доме атмосфера была накаленная, там жили открытые и скрытые диссиденты, высланные и арестованные были их друзьями или близкими знакомыми. И Григорий Свирский жил в том доме. Его знали и любили все, у него было много друзей. Одним из самых близких был Костя Богатырев. Он очень переживал за Гришу и организовал ему настоящие пышные проводы, оповестил десятки людей.

Накануне Гришиного отъезда все собрались в его квартире. Были принесены водка и вино, пили много, шумели, вели свободолюбивые разговоры, желали Грише благополучной жизни в изгнании. Пришли Аксенов, Окуджава, Костя Богатырев. Пришли и Моня Гендель с Алешей Гинзбургом. Все в одной квартире не поместились, вышли на лестничную площадку. Тогда соседи Свирского Феликс и Тамара Кандель открыли двери своей квартиры, и в ней тоже столпились провожавшие. Люди бродили из квартиры в квартиру, громко и смело разговаривали.

Феликс с семьей давно хотел выехать в Израиль и много раз подавал заявление на выезд, но ему упорно отказывали. Его несколько раз арестовывали и делали у него обыски, потому что он писал статьи в зарубежные издания, преподавал дома иврит и сообщал иностранным корреспондентам имена арестованных.

Алеша с трудом протиснулся к Грише и дал написанные от руки стихи:

Свирский благодарно обнял Алешу и передал стихи по рукам, чтобы читали все.

Провожавших было много, и они бурно чествовали Свирского: из подъезда на улицу несся громкий гул голосов. Участковый милиционер капитан Семушкин был на дежурстве, прогуливался, как всегда, возле дома, ему было известно, зачем собрались люди, он приглядывался и прислушивался. Этот подъезд он знал особенно хорошо, бывал в нем много раз во время арестов Феликса Канделя.

Услышав громкие голоса, он прокрался на этаж ниже послушать, кто особенно шумит, и уловил знакомый голос — громче всех кричал организатор проводов Костя Богатырев:

— Друзья, послушайте! Идиотские наши властители придумали новое наказание инакомыслящим, они высылают тех, кто не хочет уезжать, а тем, кто хочет, выехать не разрешают. Наш Гриша совсем не собирался уезжать, они его насильно высылают. А Феликс Кандель со всей семьей стремится уехать, так ему уже много лет отказывают. Сколько же нам еще терпеть эти издевательства над волей людей?!

Семушкин знал Костю лучше других, потому что к нему приезжали иностранные гости, и Семушкин передавал свои наблюдения агентам КГБ, которые сидели рядом в дежурной машине. И теперь он записывал в блокнот отдельные слова Кости: «идиотские власти… новое наказание… сколько же терпеть издевательства…». Краем глаза он заметил, что люди передавали друг другу какую-то бумажку, читали и смеялись. Семушкину обязательно надо было знать, что за бумажка, что в ней написано? Но как?

В это время Костя закричал:

— Послушайте, что написал Алеша Гинзбург!

Все притихли, и он громко прочел по этой бумажке стихи. Раздался дружный хохот.

Семушкин записал в блокнот отдельные слова: «Богатырев, Алеша Гинзбург, наказали, выслать». Вот только не знал он, кто такой Овидий, поставил знаки вопроса, спрятал блокнот и ухмыльнулся — донесение уже готово.