Руководить — значит предвидеть. Кремлевские руководители не предвидели, какой силы массовый протест против их политики назрел в евреях, когда они поняли, что их надежды на Россию рухнули, что здесь они всегда будут гражданами второго сорта. Для выражения протеста у них оставалось только одно средство — бегство из страны, которая не хотела и не могла их понять и принять как равных.

В Кремле сначала считали, что эмиграция евреев не примет такого масштаба. Но уже в 1973 году выехало свыше 34 000 человек. Выезд одних евреев становился примером для других. Вначале больше выезжали евреи из Черновцов, Кишинева, южных городов Украины, из прибалтийских республик и Грузии. В массе своей это были продавцы, парикмахеры, ремесленники, мелкие служащие. Им редко отказывали в разрешении уехать. Но за ними потянулись москвичи, ленинградцы, киевляне и харьковчане. Среди них уже были образованные и интеллигентные люди, которые занимали солидное положение: инженеры, врачи, учителя, научные работники, музыканты и административные работники. Тут власти забеспокоились, ужесточили правила выезда.

А потом за евреями потянулись и полуевреи, у которых в паспортах было написано «русский», и чисто русские, которые завидовали уезжающим. Для получения разрешения на выезд каждому надо было доказать свое еврейство или хоть какую-то принадлежность к евреям. Что было делать русским? Они за взятки устраивали архивные справки, с информацией о том, что у одного из родителей были еврейские предки. Если везло, женились на еврейках или выходили за евреев замуж.

Тогда Моня Гендель пустил в народ новую шутку: «еврейская жена — это не роскошь, а средство передвижения».

* * *

Родственников в Израиле у Рупика не было, но он получал письма из Америки от Евсея Глинского. И потому попросил Евсея помочь ему, написал иносказательно: «Один мой хороший знакомый, врач, помнит пример и совет своего друга; он хочет поменять работу и решил переехать в теплые края, но не знает, как туда попасть. Ему нужна помощь от родственника. Жена и дочка хотят ехать с ним».

Глинский все понял и сумел найти в Израиле однофамильцев Рупика, семью давних выходцев из России. Он написал им о Рупике и просил послать ему в Москву письмо-приглашение. В Израиле все знали, что эмиграция из России разрешалась только с целью воссоединения разрозненных еврейских семей. На самом деле родственных связей было мало, и приглашения присылали абсолютно чужие люди, выдавая себя за родных. Выдуманные родственные связи проверять не пытались, это было невозможно.

И вот Рупик вскоре нашел у себя в почтовом ящике толстый конверт. В письме было написано: «Мы обращаемся к правительству Советской России с просьбой разрешить нашим родственникам (шло перечисление членов семьи Рупика с указанием дат их рождения) воссоединиться с нами в государстве Израиль. Эти люди — наши самые близкие родственники, мы тоскуем о них и просим проявить понимание и милосердие и разрешить им выехать из России для воссоединения с нами». Подписи «родственников» были заверены печатями.

И с того времени потянулись для Рупика тяжелые месяцы унижений и оскорблений при оформлении документов на выезд.

* * *

Первый шаг — отнести приглашение от израильских родственников в ОВИР в Колпачном переулке и получить анкету. Рупик пришел гуда к открытию, но оказалось, что уже стояла очередь из евреев с такими же письмами.

Шли переговоры:

— Вы в первый раз подаете? А я уже в третий.

— Сколько вы ждали отказа?

— В первый раз полтора года, во второй раз еще полгода.

— Почему отказывали?

— А я знаю? Они не говорят. Отказали, и все.

— Что, нет никакой возможности узнать причину отказа?

— Никакой.

От этого разговора Рупик сразу погрустнел. Наконец подошла его очередь протиснуться к окошку приемов. Хмурая молодая женщина буркнула, не глядя на него:

— Что у вас, куда подаете? Сколько людей? Покажите письмо.

— Я в Израиль. Нас трое. Вот письмо.

Она презрительно поморщилась, просмотрела письмо и так же, не глядя, протянула три толстых буклета — анкеты на выезд. От ее поведения он в первый раз почувствовал себя униженным. Это была первая ступень.

Вторая ступень унижения заключалась в самих анкетах, которые он открыл дома. Там были сотни вопросов, каждому надо указать всех родственников, вплоть до дедушек и бабушек, с датой и местом их рождения, перечислить место жительства, указать место работы за последние десять лет. К этому необходимо добавить свидетельство о рождении, о браке, выписку из домовой книги. Особым издевательством было требование представить характеристику с места работы, заверенную «треугольником»: административный, партийный и профсоюзный руководители должны были поставить свои подписи. Если человек не работал, нужно представить справку из домоуправления.

Эти документы открыто подставляли уезжающих под оскорбительную критику со стороны сослуживцев и соседей. Их осуждали, косились на них, как на предателей, устраивали собрания с осуждением. Это была вторая ступень унижений.

Теперь предстояла третья: просить характеристику с места работы. Рупик знал, как презрительно посмотрит на него главврач поликлиники, бывший полковник КГБ. Он спросил Мишу Цалюка:

— Ты думаешь, главный врач подпишет мне характеристику?

Цалюк сказал, улыбнувшись:

— Я секретарь партбюро, я тебе такую характеристику напишу, что в ОВИРе будут плакать от восторга. Я первый и подпишу, и заставлю подписать других. Они сделают, что партия прикажет.

Потом Рупик долго собирал необходимые справки и тоже чувствовал себя униженным. Когда он был профессором, стоило ему появиться в любом учреждении, его встречали улыбками и старались услужить. Теперь надо было сидеть в понурых очередях, потому что делопроизводительницы затягивали любое мелкое дело. Рупик купил несколько коробок шоколадных конфет и подсовывал каждой, чтобы задобрить.

* * *

В ОВИРе заявления и анкеты рассматривали многие месяцы, а то и год и два. Ожидание решения становилось четвертой и самой мучительной ступенью унижения. К тому же по правилам нельзя было вывозить с собой никакие личные документы, в том числе дипломы об образовании, о научной степени или ученом звании, список научных работ (если таковые были). Все это полагалось сдавать в Министерство иностранных дел для снятия копий, но оригиналы там часто пропадали. Поэтому люди не доверяли им свои документы. А кому тогда?

Дипломатических отношений между Советским Союзом и Израилем не было со времен Шестидневной войны 1967 года. Интересы Израиля представляло посольство Голландии, находившееся в Калашном переулке. Вся бумажная работа шла через это посольство, туда подавали свои дипломы и другие личные документы для отправки в Израиль. Была у людей и масса других просьб в Израиле, которые тоже передавали в голландское посольство. Каждое утро вдоль стены старинного двухэтажного особняка выстраивалась длинная очередь. Во второй раз надо было явиться за получением израильского ответа.

В любую погоду: в холод, снег, дождь и жару — часами стояла длинная очередь тесно подпиравших друг друга людей. Милиция не разрешала устраивать очередь до 8 часов утра. До этого времени все прятались во дворах переулков и пугливо выглядывали оттуда, а потом вприпрыжку толпой бежали к посольству. Случалось много скандалов, столкновений, некрасивых сцен. Хмурые милиционеры строго следили за порядком и грубо выволакивали из очереди скандалистов. Очередь оттесняли к стенке и отделяли от тротуара загородками. В очереди шел обмен разными сведениями: ни у кого из уезжавших не было никаких знаний о том, как проходит их путь и какие их ждут испытания. Сведения поступали из писем уехавших и передавались друг другу в деталях. Люди разговаривали:

— У моего знакомого физика все дипломы пропали в архиве МИДа. Пришлось восстанавливать заново.

— Им ни в чем нельзя доверять.

— А что вы знаете об устройстве физиков в Израиле?

— Там ученые головы на вес золота ценят.

— А музыканты как устраиваются?

— Смотря какие музыканты. Хороших берут в оркестр, а посредственные играют на тротуарах.

— Теперь половина евреев едет в Израиль, а половина в Америку

— А в Америке как устраиваются?

— Как-то устраиваются. Если там есть ранее приехавшие родственники, они помогают.

— Отказов становится все больше, растет число отказников.

— Да уж, чего хорошего ждать евреям от наших властей?

Людей было так много, что не всегда и не всем удавалось за один день попасть внутрь посольства. Приходилось снова становиться в очередь на другой, а то и на третий-четвертый день. Это была пятая ступень унижения на пути к свободе.

Стоял в этой очереди и Рупик Лузаник, и не раз. У него было много дипломов и патентов — его гордость, и он ни за что не хотел оставлять их затерянными в архивах советских министерств. И каждый раз, когда он стоял в таких очередях, его одолевали тяжелые думы, он вздыхал: «Ой-ой, сколько испытаний посылает мне Бог, но я знаю, что он вознаградит за эти испытания».

* * *

Пунктуальный и хорошо организованный, Рупик упорно готовился к медицинскому экзамену в Америке, перечитал много американских учебников в библиотеке имени Ленина и в библиотеке иностранной литературы. Там он читал не только учебники, но и описание США, выбирал штат, в который ему лучше поселиться: Массачусетс, Коннектикут, а может, Нью-Йорк? Он так был уверен в скором отъезде, что свои книги стал пересылать Глинскому в бандеролях. А книг у него было много, собранных с любовью за много лет. Дважды в неделю он ездил на Центральный телеграф на улице Горького с пачками книг. Там их тщательно проверяли, посылать разрешалось только книги, изданные после 1950 года. Свои старые книги Рупик с болью в сердце продавал в букинистические магазины.

На фоне бесконечного ожидания ему хотелось морально подготовиться к суете будущего отъезда. Мысль о моменте отъезда была единственно приятной. Он ездил в Шереметьевский аэропорт, присматривался со стороны к тому, как евреи уезжают. Последней и самой тяжело переносимой степенью унижения и оскорбления уезжающих евреев был жестокий, издевательский шмон на таможне. Таможенники жестоко шмонали — проверяли вещи уезжающих. Вещи для сдачи надо было привозить накануне вылета или отъезда. Все уезжающие должны были присутствовать при проверке, но стоять в нескольких шагах, чтобы не иметь возможности ничего подложить. Таможенники вываливали вещи на большие столы, придирчиво рассматривали каждую тряпку и довольно часто спрашивали хозяев:

— А это зачем положили? Это вывозить не положено.

Были там слезы, были рыдания, особенно расстраивались старушки.

— Эту брошку вывозить нельзя.

— Да это же единственная память о моей покойной маме!

— Драгоценности вывозить не положено.

Рупик бродил по громадному залу аэропорта и старался представить, как будут уезжать они. Черт с ним, со шмоном, только бы их выпустили. Когда это будет?..

Искупление страданий наступало, если ОВИР все-таки разрешал выезд. Тогда надо было сдать паспорт, заплатив за каждый большую сумму в пятьсот рублей (месячная профессорская зарплата, или три средних месячных заработка), и получить вместо него выездную визу в Израиль, с фотографией и печатью. Сдача паспорта означала лишение гражданства и полный разрыв с Советским Союзом. Люди и хотели разорвать с ним, но платить за это большие деньги было унизительно, почему платать? Это еще одна форма издевки. С визой нужно было обменять в Центральном банке рубли на доллары. Какие бы у людей ни были суммы, на одного человека полагалось сто долларов, не больше. Выпустить человека в другой мир всего с сотней долларов в кармане — это тоже была издевка. Уезжавшие, у которых были накопления, оставляли деньги близким.

Потом, уже с визой, можно было покупать билет. Но тут возникал вопрос: билет куда?

Транспортной связи между Россией и Израилем не было, а маленькая Голландия не могла принять тысячные толпы эмигрантов даже временно. Как и куда евреям переправляться, чтобы попасть в Израиль?

Выручила Австрия. Федеральным канцлером Австрии с 1970 года был еврей Бруно Крайский, видный антифашист. По просьбе Израиля он дал еврейским эмигрантам разрешение приезжать из России прямо в Вену на короткий срок, до десяти дней, для оформления документов на дальнейшую дорогу. Оттуда уже их переправляли прямо в Израиль. Если люди хотели ехать в Америку или в любую другую страну, еврейские организации перевозили их в Рим. Итальянские власти смотрели сквозь пальцы на то, что в Риме скапливались тысячи эмигрантов из России, в ожидании разрешения на выезд в другую страну. Там люди задерживались на три-четыре месяца, а то и дольше. И все это время еврейские организации содержали их, выдавая небольшие деньги на жилье и питание.

* * *

Роберт Рождественский написал стихотворение «Отъезд».