Во Всесоюзном обществе «Знание» царила суета — пришло указание разослать всех членов общества по стране с лекцией «Единая несокрушимая ленинская линия партии и разгром антипартийной группировки». Конечно, тема не соответствовала задачам общества, которое было организовано Академией наук для «распространения знаний, непрерывного образования граждан и содействия достижению уровня передовых государств». Но партийные власти давно превратили общество в рупор пропаганды политических идей, никак с наукой не связанных.

Вызвали сюда и Моню Генделя, дали указания:

— Поедете в Калужскую область, в село Туча, разъяснять колхозникам, что «антипартийная группировка» и примкнувший к ним Шепилов хотели повернуть страну вспять, к сталинским нормам, но первый секретарь ЦК Хрущев, как верный ленинец, сумел вовремя разгадать их тайные намерения и нанес им сокрушительный удар.

Выдали Моне срочно напечатанный номер «Блокнота агитатора» с инструкцией, как и кого критиковать, и указали:

— Строго придерживайтесь формулировок этой брошюры.

Перед отъездом Моня поговорил с Алешей:

— Слушай, ну чего колхозники поймут из моих рассказов обо всей этой катавасии? А я обязан им проговаривать это: «…и примкнувший к ним Шепилов». Полная абракадабра. Напиши мне на дорогу наколку, изобрази эпиграммку про это самое. Может, прочту им по пьянке.

Алеша написал:

Посмеиваясь простодушной едкости этой эпиграммы, Моня собрался в путь.

На полустанке его ожидала колхозная подвода. На дно подводы было постелено немного сена — для смягчения ударов городского зада лектора при подпрыгивании на ухабах. Возница, подросток лет четырнадцати, лениво дергал вожжи и не проявлял к приезжему никакого интереса. Только раз спросил:

— Покурить не будет у вас?

— А ты уже куришь?

— А то.

— И за девками ударяешь?

— А то.

— А в школу ходишь?

— А то.

— Ну, тогда на, закуривай.

Моня открыл пачку папирос «Казбек» с черным силуэтом лихого кавказца, скачущего на фоне горы Казбек. Паренек удивленно уставился, таких еще никогда не видел, взял папиросу, затянулся, закашлялся от непривычного табака:

— Слабые. Махорка лучше. — И тоном специалиста пояснил: — Особливо дерунок.

Лошадка была еще более понурая, чем юнец возница, семенила не спеша по глинистой дороге с глубокой изъезженной колеей. Моню подбрасывало на ухабах, качало, когда колесо проваливалось вглубь колеи. Пальто и шляпа покрылись мелкими брызгами грязи. В таком виде он предстал перед председателем-украинцем, инвалидом войны, переселившимся в калужскую деревню к русской жене. В колхозе это был единственный член партии.

— Товарищ председатель, необходимо вечером собрать колхозников для лекции.

Председатель слушал и морщился:

— Дай колы ж я нэ знаю? Из райкома разнарядка прышла. Да-й только не захочут они, гражданин лектор, прийтить послухать. Безыдейные все, гады.

— Надо как-то организовать.

Председатель почесал затылок:

— Мы вот што сробим: позовем громодян на кину.

На двери правления он повесил клочок бумаги с объявлением: «Сегодня имеет состояться заграничное кино „Анна Конда“, перед киной товарищ из Москвы будет говорить про партийную группировку».

Моня спросил:

— Почему «партийная»? Группировка как раз антипартийная.

— Дай хиба ж им это не все едино? Не поймут гады, безыдейные.

— А что это за кино «Анна Конда»?

— Да-й кто ж его знает? Про змеюку какую-то огромадную. Спымали ее.

— Так эта змея называется анаконда.

— Вот я и написал: «Анна Конда».

Молодежь пришла «на кину», пожилых насильно сгоняли в избу правления.

Девки кокетливо косились на «городского», одетого в костюм с галстуком, хихикали в кулак, перебрасывались замечаниями. Парни пришли и сразу начадили махоркой так, что в комнате застыл сизый дым. У Мони щекотало горло, он кашлял, но, напустив на себя важный вид, громко критиковал «антипартийную группировку и „примкнувшего к ним Шепилова“», прямо по инструкции разъясняя колхозникам, что товарищ Хрущев «вывел их на чистую воду». Слушали вяло, лузгали семечки, сплевывали на пол, не могли понять партийных интриг и не интересовались ими. Пожилые клевали носом, девки хихикали и перешептывались, оглядываясь на парней. Тех было мало, и они вовсю подмигивали девкам. Среди них был и возница, что привез лектора.

Моня, как ни заливался соловьем, видел, что его слова тонут в сизой пустоте — интереса не было. Председатель время от времени прерывал его речь громким выкриком:

— Громодяне, встать!

Все нехотя вставали.

После двух-трех выкриков Моня удивился:

— Зачем вы это делаете?

— Дай как же ж вы не бачите? Сплють, гады.

Когда Моня закончил лекцию, одна из девок зычным голосом воскликнула:

— А куды ж раньше смотрели-то? Недоглядели, что ли, супостатов этих, которые супротив партии? Туды их в штаны!

Председатель сказал ему:

— Бригадирша Тамара Пчелкина — жох дывчина, на коне верхом без седла сидит.

Моня присмотрелся: в телогрейке, сапогах и косынке она выглядела, как остальные, только более задиристой. Как ему извернуться с ответом? Он решил объяснить попроще, попонятней:

— Так они же прикидывались коммунистами.

— То-то, что прикидывались! — выпалила Тамара и нагло и лихо подмигнула ему.

Пожилые закивали головами:

— Сорняк с корнем вырывать надоть.

— Вот их и вырвали с корнем.

Тамара не унималась с вопросами и замечаниями:

— Прежде чем выбирать их, думать было надо.

Моня удивился ее активности:

— Верно, прежде надо было. Но кто знал? — И задал философский вопрос: — Кто знает, что, вообще, было прежде — курица или яйцо?

Пожилая баба крикнула с места:

— Эх, милый, прежде-то и курицы, и яйца были.

Кто не спал, те рассмеялись, а баба спросила:

— А что это ты, товарищ илекгор, длиннючее что-то все повторял? Вроде как «иш имущий сам со шпилом». С каким шпилом?

Моня усмехнулся про себя: так они поняли «и примкнувший к ним Шепилов»

— Это про Шепилова, министра иностранных дел. Он примкнул к антипартийной группировке, про него товарищ Хрущев так и сказал: «И примкнувший к ним Шепилов».

— Не сориентировался, значит, бедолага, не сообразил вроде. А министр ведь.

— Еще вопросы будут?

Поднялся худощавый бородатый мужичок.

— Что хочешь спросить, дедушка?

— Милый, а того, который про кукурузу-то все трепался, того спымали али нет?

Моня даже поперхнулся, вопрос был прямо про Хрущева. Насколько же они никого из руководителей страны не знают и ничего не понимают… А старик продолжал шамкать беззубым ртом:

— Уж больно сильно заставляли нас кукурузу-то сеять. Районные агрономы приедут и давай разъяснять, это, мол, по указанию самого главного из Москвы. А нам он что главный, что не главный, мы-то знаем, что кукуруза здеся спокон веков не росла. Одного только вреда наделали. Вот мы и интересуемся: спымали того главного али нет?

Чтобы отвести вопрос и не разъяснять, что это и есть сам Хрущев, Моня спросил деда:

— А тебе оно надо, дедушка?

— Да нет, милый, это я так, для интереса, значится.

Тогда Моня решился прочитать эпиграмму Алеши:

— Вот я вам сейчас для интереса прочитаю стишок, вы все сразу поймете:

Люди оживились, засмеялись, это им было понятней лекции.

— Во-во, ты нам побольше частушек этаких рассказывай.

Потом на маленьком экране из простыни крутили кино, которого никто не понял, удивлялись поимке анаконды в Венесуэле. На улице стемнело, молодежь собралась на «сходку». За деревней на столбе горел единственный яркий фонарь. Бригадирша Тамара неторопливо подшила к Моне, фактически уперлась в него грудями и кокетливо сказала:

— Что ж, лектор, городской товарищ, пойдемте с нами, послухайте и вы наши частушки. А ночевать коли негде, ко мне милости просим.

— Спасибо за приглашение. Я уж собрался здесь, в правлении, спать.

— Что ж здесь-то? У меня половчей будет. — И опять подмигнула.

Моня глянул ей в лицо: девка смазливая, глаза лучистые. И тоже подмигнул ей…

Сначала «на сходке» пропели «политические»:

После этого перешли на «лирические»:

Вышел вперед возница-подросток, который привез Моню, и срывающимся подростковым голосом пропел:

Кто-то из парней крикнул:

— Одуванчик, давай одуванчик, что ли!

Гармошка заиграла плясовую, в центр круга вытолкнули одну из девушек, двое ребят подскочили, ловко задрали ей подол сарафана и связали узлом над головой. Сапоги и сиреневого цвета трусы внизу, связанный сарафан сверху — в таком виде она, действительно, стала похожа на одуванчик. Моня удивился затее, подумал: «Деревенский стриптиз». Парни гоготали, девушки фыркали и визжали, а «одуванчик» закрутилась под гармошку и общее улюлюканье:

— Эй, бля, пляши почаще!

Бригадирша толкнула Моню локтем, сказала:

— Нечего заглядываться, товарищ лектор. В городе, небось, на лучшее нагляделся. Пойдем, что ли, ко мне. Тебя как звать-то?

Моня соврал:

— Михаилом.

— А меня Тамарой. Я с мамашей живу, но ты не стесняйсь, она глухая и почти ничего не видит. В войну перетрудилась, без коней бабы-то ведь на себе пахали. Вот больная и стала. А ваш Хрущев там, в Москве, выдумал, чтобы упразднить приусадебные участки и ограничить продажу кормов для личного скота. А колхозники только и кормятся с этих участков, и своих коров, коз и свиней тоже с них кормят.

На ботинки Мони налипло столько глины, что он еле понимал ноги, скользил и балансировал. Тамара крепко подхватила его и опять подмигнула. Он соображал: «Хочет со мной переспать, что ж, попробую деревенские страсти».

В избе Тамара первым делом взяла коромысло и ведра:

— Водицы надо принесть, чать, сам с дороги помыться хочешь и ботинки свои очистить. А нужник вон тама, за огородом, — махнула рукой на деревянную кабинку-уборную.

Моня подхватил ведра:

— Дай я тебе помогу.

Она со смехом ткнула его в бок:

— Куды тебе, это дело деревенское.

— Я ведь все-таки мужик.

Моня взялся крутить ручку колодца, поднимая ведра со дна. Тамара затопила печь и поставила греть воду:

— Сымай рубашку, полью тебе, — поливая ему на шею и спину, девушка продолжала говорить: — Аккуратно вы ходите, городские, не то, что наши мужики. Рубашка-то у тебя, небось, синтетитская да с запонками. Ну, а теперь ты уходи, я тоже сполоснусь.

«Подмыться хочет», — решил Моня и через щель в занавеске украдкой наблюдал за ней. Она сняла сапоги, и он увидел, что у нее красивые стройные ноги, немного полноватые из-за сильных мышц. Она заметила, задернула плотней занавеску, засмеялась:

— Налюбуешься еще!

Моня оглядывал бедную комнату: стены бревенчатые, растресканные, заткнуты паклей. В углу старые иконы, на стене тикают часы-ходики допотопной конструкции — с двумя гирьками на цепи, рядом старое зеркало в раме, все в трещинах, так что трудно что-нибудь разглядеть, вся другая стена в семейных фотографиях, сильно отретушированных, все лица похожи. Древний буфет, тумбочка с вышитой тряпочкой на ней, четыре старых стула, скамейка у стены, небольшой стол — вот и все убранство. Была еще полка с книгами, а на ней романы «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Кавалер Золотой звезды» — патриотические творения социалистического реализма.

Моня подумал: «До чего же скудно живет русская деревня».

Она вошла — без косынки, с распущенными волосами, в пестром облегающем платье, до того привлекательная, будто ее подменили. Причесалась перед зеркалом, намазала губы и надела туфли на каблуках. Ходила она на них неловко, припадая на обе ноги. Моня смотрел на нее с удивлением и нащупывал в кармане брюк презерватив.

— Что, залюбовался? Понравилась, что ли?

— Понравилась, очень понравилась. Ты красивая.

— То-то, красивая. Коли нас, деревенских, принарядить, то наши девки не хуже городских будут. Ну, давай вечерить. — И толкнув его локтем, добавила, хохотнув: — Потом побалуемся.

«Вот деревенская простота», — подумал Моня. У него в портфеле была бутылка водки «Столичная», прихваченная «на случай», он поставил ее на стол. Тамара расстелила серую скатерть, выставила два граненых стакана и закуску: соленые огурцы, холодную вареную картошку, сало, краюху хлеба. Пила она большими глотками, смачно крякала и передергивалась:

— Хороша водка, в нашем сельпо такую не продают. У вас, городских, все есть, а у нас только «сучок».

Выпили «Столичную», она достала бутылку «сучка» — нефильтрованной водки низкого качества. Моня глотал с отвращением, а Тамара только еще громче крякала. Его все больше к ней тянуло, в предвкушении ласк деревенской красавицы он думал, что этот бедный стол и скудная пища, в общем-то, ничем не хуже тех богатых ресторанных банкетов, на которых он бывает.

А Тамару развезло, взгляд затуманился, она подвинулась ближе, заглянула ему в глаза, сказала нетвердо:

— Хороший ты мужик, Миша, нравишься ты мне. Верно, женатый?

— Нет, холостой.

— Все вы холостые, как к нам приезжаете. Небось, врешь, что неженатый. Конечно, как говорится, одна еда приедается, а одна пи…да прие…ается.

Моня хохотнул, услышав народную мудрость, а Тамара рассмеялась пьяным смехом, ткнула его под бок и вдруг громко запела густым, низким голосом:

Моня, полупьяный, не знал, что ему делать, то ли подпевать ей, то ли схватить и повалить на кровать. Тамара сама обхватила его, зажала в горячем поцелуе, задышала в ухо:

— Тебе, небось, с деревенской-то хочется? Ну, пойдем, что ли, Миша, попхаешь меня.

Он шел за ней и старался не забыть о презервативе, этих деревенских стоит опасаться, не то подцепишь триппер. Тамара не стала ждать, пока он ее разденет, а по-деревенски сама заголила подол до груди, и он увидел голое тело без белья.

— А я голымя, — засмеялась она.

Моня старательно натягивал презерватив, а Тамара нетерпеливо звала:

— Ну, чего возишься? Вставляй скорей свою палку, что ли.

Он нависал на ней, а она, широко раскинув и задрав ноги, изгибалась дугой:

— Уж я тебе подмахну, подмахну, милай ты мой, хар-рроший, давай-ка еще, еще!.. А теперь дай мне стать раком. — И Тамара повернулась к нему спиной, встав на локти и колени. Моня пристроился сзади, схватил ее за поясницу и натянул на себя. Она замурлыкала от наслаждения и задвигала бедрами.