Страсть поэта — эта роковая власть мечтаний и предчувствий, замирания души — завладела Алешей с момента, когда он увидел Маргариту. Она это заметила и кокетничала с ним по-женски, улыбаясь и изменяя модуляции голоса.

По указанию Мони Алеша сделал закупки у его приятеля в Елисеевском, а по дороге к Маргарите заехал на цветочный рынок возле станции метро «Сокол» и купил для нее букет из крупных георгинов, обрамленных ветками кружевного папоротника. Потом он забрал Моню прямо из палаты, и они пришли к ней.

Войдя в квартиру на четвертом этаже, оба в восторге уставились на женщину: она была в облегающем платье из темно-синего бархата, с глубоким вырезом и открытыми плечами под прозрачной голубой накидкой, платье опускалось чуть ниже колен, но сбоку имелся длинный разрез, открывающий колено и часть бедра. Маргариты, заметив реакцию мужчин, слегка улыбнулась. А увидев протянутые ей цветы, мягко коснулась руки Алеши и изящным движением взялась за голову:

— Это мне?

— Да, от Мони, — он замялся на секунду и добавил: — И от меня тоже.

— Спа-а-асибо! — протянула она. — Какие прелестные цветы! Сейчас поставлю в вазу.

Маргарита отошла, и Моня подмигнул Алеше:

— Это она для тебя нарядилась — соблазняет.

Маргарита вернулась с вазой:

— А я приготовила вам сюрприз: сделала фаршированную рыбу по-еврейски. Вы любите фаршированную рыбу?

Моня зачмокал губами:

— Какой же еврей не любит фаршированную рыбу! Спасибо, но зачем вы утруждались? Вот насчет Алеши не знаю, любит ли он фаршированную рыбу, — у него мама русская.

Моня толкнул Алешу в бок, тот возразил:

— Конечно, люблю. Моя русская мама умеет готовить очень вкусную фаршированную рыбу. Она меня с детства приучила к ней.

— Ну, я очень рада. Мне приятно сделать для вас что-нибудь вкусное.

Они выложили пакеты с закусками и бутылки, Маргарита всплеснула руками при виде такого изобилия и стала расставлять все на столе, Алеша помогал, украдкой любуясь, как грациозно она двигается. В разрезе платья мелькали колени, и он не мог оторвать глаз от изящных линий. Она нарочно поворачивалась так, чтобы ему было видней, и украдкой бросала на него лукавые взгляды.

В ее маленькую «хрущобу» набилось больше десяти человек, лечивших Моню. Все явились прямо с работы — голодные. Женщины в нарядных платьях выглядели привлекательнее, чем в медицинских халатах, но наряд Маргариты поражал всех. Женщины сразу начали расспрашивать: где достала?

— У спекулянтки, конечно, она из Франции привезла и мне втридорога продала.

Миша Цалюк принес магнитофон и кассеты с еврейскими песнями и танцами:

— Мы празднуем выздоровление еврейского героя, и будем слушать еврейские песни, и танцевать еврейские танцы.

— Откуда у тебя такая коллекция еврейской музыки? Ведь ни по радио, ни на пластинках еврейской музыки нет.

— Собираю разными подпольными путями, записываю из передач «Голоса Израиля», только по-тихому, чтобы не обвинили в сионизме.

При виде богато накрытого стола с бутылками мужчины потирали руки:

— Ого, коньячок армянский, пять звездочек! Слюнки текут, давайте начинать!

Уселись тесно, хозяйка указала Алеше место радом с собой и часто, как бы невзначай, касалась его. Первый тост — благодарность за лечение — произнес Моня:

— Дорогие представители передовой советской медицины… — Все ехидно заулыбались, а он продолжал: — Я не оговорился, начав с газетного штампа. Вот все ругают нашу медицину, а я скажу так: медицина, может быть, и плохая, а врачи — хорошие. Какие же еще другие врачи могли бы так успешно лечить при такой бедности оборудования и лекарств? И я сам этому доказательство.

— Да еще прибавь — за такую нищенскую зарплату, — вставил Боря Элкунин. — Всем без разбора зарплата одинаковая. Хошь — лечи, а хошь — балуй, все равно получишь — что?

— Борька, перестань! — возмутились женщины.

— А я что? Я ничего не сказал. А вы что подумали?

После минуты общего смеха Моня с улыбкой продолжил:

— Ну да, и за такую низкую зарплату. Обычный советский человек живет по лозунгу: «Пока правительство делает вид, что платит мне зарплату, я буду делать вид, что работаю». Так? А вы, врачи, не можете себе позволить делать вид, что людей лечите.

Боря Элкунин тут же ехидно вставил:

— Мы об людя х думаем. Об людя х или о блюдях?

— Борька, перестань хамить! — закричали женщины.

— А я что? Я молчу. А вы опять что-то подумали?

Моня продолжил:

— Если бы вы не думали об людя х, я подчеркиваю — об людя х, я бы не вышел из вашей «пятидесятки» живой и не сидел бы сейчас с вами.

Все слушали тихо, но видно было, что им не терпелось выпить и закусить. Пока Моня говорил, Алешина нога коснулась под столом ноги Маргариты. Он хотел убрать ногу, но почувствовал, что ее нога не только не отодвинулась, но даже прижалась еще плотней. Он замер от удовольствия и мельком глянул на нее.

Моня наконец закончил:

— Извиняюсь за долгую речь, я благодарю вас всех и пью за ваше врачебное искусство. — Он обошел стол с бокалом в руках, со всеми чокался, целовал женщин.

После первого бокала он опять встал, постучал вилкой по стеклу:

— Слушайте сюда, имею добавить еще очень важное. Я забыл сказать, что полежал во всех отделениях, кроме гинекологического и патологоанатомического.

Все рассмеялись, а Моня договорил:

— Тут все евреи? Так я скажу: еврейские врачи всегда считались лучшими, лучшими и остаются.

Опять закричал Боря:

— Если хочешь быть здоров — ищи еврейских докторов.

— Ну да. Именно так. И последнее немаловажное к моей благодарности: я нашел в вас не только прекрасных врачей, но и друзей. Спасибо вам и за это тоже. Пью за ваши успехи!

После нескольких бокалов и первых закусок встал Миша Цалюк, бывший фронтовик, самый уважаемый в компании:

— Спасибо Моне за высокую оценку нашего труда. А теперь я предлагаю выпить за него, за героя, который, презирая опасность, спас древнюю Тору. Все знаете, что такое Тора?

Гости наперебой закричали:

— Ничего мы не знаем, мы евреи неверующие.

— Мы и в синагоге-то никогда не были.

— Ну, расскажи, если хочешь. Только бекицер.

Миша самый образованный в вопросах еврейской религии начал:

— Эх вы, а еще евреи! Тора — это от древнееврейского слова «учение». Внутренний смысл Торы — это душа веры. Бог дал Моисею Тору вместе с десятью заповедями, когда он вел евреев из Египта через гору Синай…

Компания, голодная и жадно жующая, замахала руками и рассмеялась:

— Миша, тебе не хирургом быть, а раввином, не операции делать, а обрезания.

— Ты нас не агитируй. Ты настоящий коммунист-сионист. Расскажи про Тору на партсобрании.

Особенно развеселились женщины, их почему-то рассмешила «гора Синай»:

— А куда они взбирались по этой горе, те евреи?

Цалюк безнадежно махнул рукой, сам рассмеялся:

— Ладно, давайте выпьем за спасителя Торы.

Постепенно нарастал обычный гвалт пьющей компании. Пили за женщин, кричали:

— За женщин настоящие мужчины пьют обязательно до дна и только стоя!

Мужчины подчеркнуто комично вскочили, но Боря сделал вид, что поднялся неохотно:

— Как стал импотентом — так гора с плеч.

Женщины захихикали:

— Теперь мы знаем твои потенциальные способности.

Алеше не приходилось бывать в компаниях врачей, он с некоторым смущением слушал их фривольные шутки. Но раз так у них принято… В открытое окно залетал свежий ветерок из Тимирязевского парка, слышалась отдаленная трель соловья. Маргарита, не отодвигаясь, попросила Алешу:

— Прочтите нам какие-нибудь стихи, которые вы посвящали женщинам. Наверное, у вас много поэм?

Алеша замялся:

— Ни одной нет.

— Не может быть, — смеялись женщины, — ни за что не поверим.

Маргарита попросила глубоким грудным голосом:

— Ну, не стесняйтесь, прошу вас, — прочтите.

Алеша решил вписаться в свободный настрой врачебной компании и сымпровизировал:

Компания зааплодировала, Маргарита заметила громко, с ехидцей:

— Вы считаете, что все женщины уступчивы? — И еще тесней прижала свою ногу.

Моня пришел другу на выручку:

— Ну, про присутствующих не говорят и не сочиняют.

— Все вы, мужчины, такие, — зашумели женщины. — Вам можно, а нам нельзя?

Становилось все шумней, пили за каждую женщину отдельно, дошла очередь до Маргариты. Моня крикнул:

— Алеша, выдай экспромт в честь хозяйки.

Алеша встал, посмотрел на нее, увидел глубокий разрез платья и нежную кожу ее груди, и решил, что настал его момент:

Он не успел закончить, как женщины закончили за него:

— Маргарита! Маргарита! Мы это сразу заметили.

Она погрозила ему пальчиком:

— Поэтично, но неправда! — обворожительно улыбнулась и подмигнула.

Миша Цалюк включил запись веселой еврейской музыки, все пустились танцевать «Хава нагила». Особенно красиво, типично по-еврейски, танцевал сам Миша: двумя большими пальцами он держал под мышками воображаемую жилетку и высоко и задиристо подкидывал ноги. Рита подмигнула Алеше:

— Хотите потанцевать? — Она положила руки ему на плечи и прижалась к нему.

Через час многие мужчины были пьяны, а женщины сильно навеселе. Моня рассказывал скабрезные анекдоты про Рабиновича: «У Рабиновича две слабости: одна слабость к женщинам, другая — половая слабость», «Рабинович, вы еще еб…тесь? — Да, но после меня надо пере…бывать». От его анекдотов мужчины гоготали, а женщины заливались краской и взвизгивали. Потом он полез целовать всех женщин подряд и особенно нежно приник к Лоре Гуревич, маленькой брюнетке. Вокруг со значением переглянулись. Поднялся шум, Миша кричал со смехом:

— Евреи, ша! Ну и шумный народ иудейский!

Маргарита вышла на кухню варить кофе, Алешу тянуло к ней, он пошел следом. Она покосилась на него, видела, как ему хочется обнять ее, и ждала этого. Но он смутился: одно дело признаваться в любви стихами, другое — рукам волю давать, да и увидеть могут.

— Маргарита, я хочу спросить, вы с русскими врачами больницы не очень дружите?

— Нет, почему же? Мы все очень дружны между собой, и русские, и евреи.

— Но когда мы предложили празднование в ресторане, все сказали: хотим в своей тесной компании. А здесь собрались только евреи.

— Верно, это наша устоявшаяся компания.

— Значит, русские в нее не входят?

— Иногда входят. Мои близкие подруги русские. Мы работаем вместе и празднуем вместе дни рождения. Но в тесных компаниях мы немного стесняемся их. А они нас.

— Почему так?

Она посмотрела на него с удивлением:

— Ну, как вам сказать? Мы ведь собрались ради героя, спасшего еврейскую Тору. Хотя наши прикидываются, что ничего не знают о Торе, но врут. Мишины объяснения для русских были бы странны и даже чужды. Да и ваш Моня сыплет еврейскими анекдотами. В нашей компании это звучит просто. А если русский захочет рассказать еврейский анекдот, то евреи могут посчитать его антисемитом. И наоборот, если еврей захочет сказать что-то о проявлении антисемитизма, русские могут принять это на свой счет. Даже играть еврейскую музыку было бы неудобно, если бы с нами сегодня были русские — это как подчеркивание своего еврейства. Вот поэтому в тесных компаниях евреи и русские редко бывают вместе.

Из уборной появился, сильно покачиваясь, Борис Элкунин, скептик, острый на язык. Его мутило от выпитого. Услышал конец разговора, он вставил:

— Я думал, вы обжимаетесь, а вы тут философствуете. Ты, Ритка, скажи ему просто: евреи обожают своих евреев. А среди русских процент стукачей больше. Есть евреи стукачи, но среди русских их больше. Мы, евреи, свои ребята и больше доверяем своим. Вон Мишка Цалюк, он хоть и член партии, а песни еврейские играет только евреям. Если были бы здесь русские, уж кто-нибудь из них донес бы на него и на нас: собирается сионистская компания.

Рита запротестовала:

— Ну, это ты сгущаешь.

— А ты разжижаешь. Попросту, мы, евреи, русским не во всем доверяем и имеем на это основания. Евреев все ругают, евреи всем мешают, ну а русские — очень они хороши? Да что там! Пойдем, выпьем еще коньячку с Ритиным кофе.

Напилась компания чисто по-русски, мужчины нетвердо стояли на ногах. Рита заботливо провожала их, поддерживая в коридоре, потом обернулась к Алеше и тихо сказала:

— Вы говорили, что наша компания только из евреев. А представляете, что было бы, если с нами были еще и русские?

Алеша усмехнулся, оценив ее юмор. Сам он почти не пил, ему надо было везти Моню домой. А Моня ослаб после болезни, его тоже развезло, он невнятно мычал и качался. Алеша вел его, поддерживая сзади под руки. Рита задумала не отпускать Алешу и схитрила:

— Вам ведь надо вести машину, а его нельзя оставлять одного. Я сяду рядом с ним и буду поддерживать. Вы привезете меня обратно?

— Конечно! — Алеша обрадовался, ему тоже не хотелось с ней расставаться.

Неожиданно с ними попросилась Лора Гуревич:

— Ты садись с Алешей, а я буду поддерживать Моню.

По дороге Алеша с Маргаритой видели, как всю дорогу Лора и Моня целовались на заднем сиденье. Маргарита слегка подталкивала Алешу локтем и подмигивала, кивая на них. Они высадили своих пассажиров и смотрели, как те в обнимку вошли в подъезд.

На обратном пути подол платья Маргариты свернулся по линии разреза, и красивое бедро обнажилось почти до середины. Она как бы невзначай касалась Алеши на поворотах, от касаний ее груди он замирал, так сладко было чувствовать ее тело. У дома он завернул за угол и наконец обнял ее. Маргарита прильнула, закрыла глаза и подставила губы. Алеше показалось, что таких губ он не целовал еще никогда, от них пахло чем-то приятно-свежим, они были созданы для поцелуя. Это был поцелуй желания, сладостное ощущение страсти, они не могли оторваться друг от друга. Она прошептала близко-близко:

— Хочешь подняться ко мне?

Конечно, он хотел. По лестнице они поднимались, задыхаясь от возбуждения, и, едва переступив порог, слились в поцелуе. Алеша целовал ее шею, открытые плечи, грудь, зарывшись в углубление выреза. Он встал перед ней на колени, раздвинул разрез платья и покрывал поцелуями ее колени все выше и выше, шептал:

— Какая ты красивая!

Она наклонилась к нему:

— Я тебе нравлюсь?

— Очень.

Она приподняла его с колен, прижалась к нему, почувствовала его возбуждение и опустилась на кровать:

— Все равно это будет…

Какое счастье лежать на ней! Алеша все никак не мог сообразить, как снять это красивое платье. Она шепнула:

— Молния сзади, — и повернулась набок.

Он расстегнул молнию, платье легко соскользнуло, и теперь он мог ощущать каждую часть ее горячего мягкого тела.

Маргарита смущенно прошептала:

— Погаси свет, — и отвернувшись, разделась сама.

Как это просто снимать платье с женщины и как неловко лежа снимать брюки с себя! Он зарылся лицом в ее груди, дал волю рукам, гладил слегка раскинутые бедра по нежной внутренней стороне, проводил рукой между ног, ощущая влажность ее разгорающегося желания. От этого прикосновения она задрожала, и она прижалась к нему всем горячим телом. Блаженный миг, когда женщина полностью отдается! Маргарита поддавалась каждому его движению, он нежно проникал в ее теплоту, она закрыла глаза и стонала:

— Боже, как хорошо!.. Только будь осторожен, мне не надо мальчиков и девочек…

Когда истощились опьяняющие ласки и наслаждение, они лежали рядом, лицом к лицу. Он гладил ее волосы, а она медленно водила пальцем по его губам:

— Думаешь, легко быть красивой женщиной? Говорят, не родись красивой, а родись счастливой. А у меня наоборот, не родись счастливой, а родись красивой. И вся жизнь наоборот, мне не везет с мужчинами. Но с тобой я счастлива. Объясни мне, почему ты поэт?

— Наверное, я чересчур чувствителен, слишком наивен. Поэту нужна чувствительная душа, Пушкин называл это высокой страстью… «для звуков жизни не щадить».

— Для чего нужна поэзия?

— Ты задаешь слишком серьезные вопросы.

— Не хочешь отвечать?

— Хочу. Некрасов писал, что в душе каждого человека есть клапан, который отворяется только поэзией. Я люблю стихами отворять эти клапаны.

Маргарита приподнялась на локте, заглянула ему в глаза и рассмеялась.

— Мне захотелось похулиганить. Можно? Я хочу сказать, что ты отворил сразу два моих клапана — сверху, в душе… — она замялась и добавила: — И внизу тоже.

И Маргарита притянула его к себе.