У Марии участились нарушения сердечного ритма, сердце то как бы замирало, то начинало стучать быстро-быстро, потом наступал небольшой перерыв. Она чувствовала себя все хуже, но старалась скрывать это от Павла, отворачивалась, присаживалась при каждом удобном случае, Павел тревожно присматривался, беспокоился, заботливо спрашивал:
— Что с тобой, сердце болит?
— Нет, ничего. Я просто устала.
Многие супруги с возрастом и годами совместной жизни все больше беспокоятся друг о друге. Но что Павел мог сделать? Медицинских знаний у него не было никаких, он только старался во всем помогать, следил, чтобы жена регулярно принимала лекарства, и научился измерять ей кровяное давление. А перебои в сердца не прекращались, Мария просыпалась по ночам от слишком редких ударов, думала о смерти, беспокоилась, как Павел останется один? Думала о Лиле, мечтала увидать ее еще хоть раз.
К ее состоянию присоединялась многолетняя усталость от жизни в коммуналке, ох, как мечтала постаревшая и больная Мария хотя бы напоследок пожить в отдельной квартире!
Павла, после шестнадцати лет заключения, устраивала любая квартира. Он привык к жизни в толкотне большого арестантского сообщества, где все вынуждены держаться друг за друга, чтобы выжить. Теснота жизни там приучала к людским контактам, давала взаимные связи, а это многое значит. Но это в тех жутких условиях, не в обычной человеческой жизни, где все хотят иметь право на свою отдельную, личную жизнь. Павел понимал, как устала от тесноты Мария, и хотел получить отдельную квартиру, больше для нее. Заботы друг о друге были главным в их совместной жизни.
Рассчитывать, что ему дадут государственную квартиру, не приходилось, их получали только большие начальники. Но в послевоенные годы стало развиваться кооперативное строительство, строили за деньги, выплачиваемые в рассрочку. Интеллигенция Москвы все чаще переезжала в кооперативы. Писатели были одними из первых и уже построили для себя кооперативный дом у станции метро «Аэропорт». Павел слышал, что они организуют новый кооператив, и вкрадчиво спросил Марию:
— Машенька, если ты согласна, я попрошу, чтобы меня записали в кооператив.
— В кооператив? Но это, наверное, дорого. Какие там условия?
— Первый взнос большой, а потом рассрочка на пятнадцать лет.
— Ты думаешь, мы сможем это осилить?
— Поднатужимся — сможем. А не сможем, попрошу Авочку одолжить.
— Как долго надо ждать?
— Говорят, около двух лет.
Мария думала, что может не дождаться квартиры, но хотя бы он поживет удобно. И еще у же была мечта, чтобы Лиля вернулась и жила с ними; а если она станет бывать наездами, все-таки у нее тоже будет комната. И тогда Мария решила:
— Дело в том, что надо записать туда Лилю на случай ее возвращения.
На следующий день Павел спросил Ильина:
— Как вы думаете, можно мне записаться в новый кооператив?
— Почему нет? Они, конечно, принимают в первую очередь членов Союза писателей. Но вы работник аппарата, у вас есть все права. Туда уже записался наш парикмахер и портные нашей пошивочной мастерской. В случае возникновения препятствий я нажму на председателя кооператива.
Без препятствий не проходило ничего. Павла отказались принять в кооператив, но вмешался Ильин, и его приняли. Он записал туда Лилю на трехкомнатную квартиру в пятьдесят два квадратных метра. Но в райжилуправлении чинили препятствия — не хотели давать три комнаты. Павел добивался, нервничал, скрывал от Марии, чтобы она не волновалась. Ильин объяснил:
— Видите ли, профессор, писателям предложили стандартный проект городского строительства. Но они привыкли к привилегиям и не хотят жить в пятиэтажной «хрущобе», их не устраивают маленькие комнаты, низкие потолки и отсутствие лифтов. Начались мои походы вместе со знаменитыми писателями по высоким инстанциям, мы добились разрешения на восьмиэтажные дома с потолками в два семьдесят пять. Но писателям и этого показалось недостаточно. Они хотели девятиэтажные дома с потолками в три метра. На это дала разрешение Екатерина Фурцева, секретарь ЦК. А вот в райжилуправлении при распределении квартир я сблефовал, не смог помочь вам…
Но протекция всегда была самой сильной и верной формой помощи в России, отсюда и уникальная русская поговорка «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Павел пошел на прием к председателю горсовета Николаю Дыгаю. Дыгай его узнал, принял тепло, расспросил про Семена Гинзбурга, спросил о просьбе, нажал какую-то кнопку, сказал два слова и улыбнулся Павлу:
— Завтра можете ехать за ордером на квартиру.
На другой день Павла встретили в райжилуправлении чуть ли не с объятиями, перед ними всячески лебезили и тут же выписали ордер на трехкомнатную квартиру. Осенью 1961 года они въехали в квартиру № 57 на восьмом этаже дома № 25 по Красноармейской улице. Квартира показалась им сказкой, Мария, улыбаясь, ходила по комнатам, пустые, они выглядели такими большими и светлыми.
— Павлик, тишина-то какая! Никого не надо стесняться, никого не надо стеснять, своя кухня, своя ванная, своя уборная.
От такой радости она даже стала лучше себя чувствовать. Павел проверял, как пригнаны двери и окна. Оказалось, что даже в кооперативных зданиях были оставлены большие щели, придется звать мастеров и поправлять.
Срочно нужна была кухонная мебель, а купить непросто, люди записывались на нее в очередь и ждали по полгода. Но помог вездесущий Моня Гендель, он позвонил директору мебельного магазина, картежному партнеру по Малаховке, и в тот же день Берги купили элегантную финскую кухню розового цвета.
— Налаживается жизнь в розовом цвете, — подытожил Павел, а Мария вздохнула и улыбнулась.
* * *
Высокие красивые писательские дома островом торчали среди стандартных пятиэтажек, убедительно обозначая собой символ социального неравенства. И жители низких «хрущоб», рядовые граждане, сразу невзлюбили новых соседей, они казались им неоправданно состоятельными и набалованными привилегиями. Люди понимали, что несколько известных писателей могли хорошо зарабатывать своими книгами, но им казалось неоправданным и несправедливым, что сотни ничем не замечательных людей живут намного лучше их среднего уровня, что у них есть свободный рабочий график и служебная независимость. Когда ранним утром рабочий и служащий люд спешил на работу, гуманитарии в писательских домах еще спали. Люди недружелюбно поглядывали на большие темные окна. И вечером, возвращаясь с работы, они косились на элегантных писателей и их красиво одетых жен, неспешно прогуливающихся перед своими домами вдоль ряда собственных машин. Машины в те годы считались признаком состоятельности и привилегий. Комплекс прозвали «дворянским гнездом».
Общую нелюбовь подогревало и то, что в кооперативе было много евреев. Люди издевательски переиначили название улицы из Аэропортовской в Раппопортовскую (один из жильцов действительно был Давид Абрамович Раппопорт). Павел сам удивлялся, что евреи составляют большинство жильцов, и с легкой усмешкой читал на дверях одной из площадок дома таблички с тремя фамилиями: Я.Штейн, И.Я.Штейн, А.Я.Финкельштейн.
Жильцы писательских домов были связаны между собой общими литературными интересами и делами и знали друг друга, это создавало атмосферу единения. Берги знакомились с соседями, после пролетарской коммуналки было интересно оказаться в окружении читающих людей. Вскоре они поняли, что внутри кооператива жильцы делились по привилегиям на три категории. Тяжелое ядро составляла группа «классиков»-миллионеров — Константин Симонов, Семен Бабаевский, Алексей Арбузов, Михаил Шатров, Юрий Нагибин, Николай Вирта и еще несколько. Они имели «большой джентльменский набор»: лауреатскую премию, кооперативную квартиру из двух соединенных вместе, большую дачу, импортную машину с частным шофером, отправлялись в поездки по капиталистическим странам и могли позволить себе купить для жены зимнее манто из норки или песца. В следующем ряду были относительно известные писатели со «средним джентльменским набором»: квартира поменьше, — дача поменьше, машина отечественного производства, без шофера, поездки за границу реже и поближе, а для жены — шубу каракулевую или котиковую. За ними шла группа «литературных поденщиков» без особого набора. Но и они жили хорошо, зарабатывали больше, чем врачи, инженеры, учителя и рядовые служащие.
Проснувшись, писатели-конъюнктурщики работали над созданием своих бессмертных произведений в духе соцреализма, таких, как, например, поэма Межирова «Коммунисты, вперед!», а поработав пару часов, с чистой совестью выходили пофланировать перед своими домами. В импортных свитерах и костюмах, важные и высокомерные, они часами беседовали между собой, довольно сильно раздражая этим жителей окрестных домов.
Погуляв, отправлялись одни, а чаще с женами, в закрытую поликлинику Литературного фонда на первом этаже одного из домов. Там, дожидаясь приема у врачей или лечебных процедур, они продолжали свои нескончаемые творческие беседы. Поликлиника была для них чем-то вроде светского клуба.
Жен писателей прозвали «жописы». Эти дамы были избалованы привилегиями больше мужей. Лишь очень немногие из них работали, но все имели домработниц и нянек для детей, большинство занималось собиранием и распространением сплетен в писательском мире. Сплетнями, интригами и связями они помогали мужьям «проталкивать» в печать их творения. Доминировали две группы жен дебелые матроны и молоденькие фифы. Матроны по утрам важно отправлялись на ближайший рынок и покупали там домашний творог, бесконечно пробуя его в длинном ряду торговок. Молоденькие же усердно занимались своей привлекательной внешностью.
Для вторых не менее важным занятием, после сплетен, было приобретение заграничных вещей. Мужья многое привозили из зарубежных поездок, но многое приобреталось в комиссионных магазинах.
По вечерам писатели разъезжали, кто с женами, кто с любовницами или с друзьями, по закрытым клубам, посещали Дом писателей, Дом журналистов, Дом кино, Дом актера. Чаще всего собирались в недавно построенном, просторном Доме писателей. В подвальном этаже азартно играли в бильярд. Просторный ресторан занимал весь первый этаж, стены были разрисованы шаржами и исписаны эпиграммами. Кухня ресторана и выбор блюд были намного богаче обычных. В большом кинозале со сценой выступали знаменитые актеры или проводились закрытые просмотры иностранных фильмов, запрещенных к показу в прочих кинотеатрах.
Павел с Марией тоже пошли на просмотр нашумевшего американского фильма «Вестсайдская история», мюзикла о жизни пуэрто-риканских эмигрантов в Нью-Йорке. Вся элита литературного мира была в кинозале. Фильм всем понравился. Но Бергам не менее интересно было наблюдать шумную реакцию писателей на то самое западное искусство, которое они так критиковали и порицали в своих произведениях…
* * *
Павла с Марией не привлекала привилегированная публика, эта атмосфера была чужда им. Павел ворчливо говорил:
— Писатели!.. Какие она писатели? Чехов правильно говорил, что русский писатель должен ездить в третьем классе. Вот Шолом-Алейхем ездил в третьем классе и писал на материале своих наблюдений чудесные рассказы.
Мария добавляла:
— Какие-то они все высокомерные. Можно подумать, что пишут невесть что, а на самом деле читать противно. По-моему, мир артистов намного интересней писательского. Актеры не так избалованы, проще, живее, общительнее, не такие фанфароны.
* * *
Соседом Бергов по площадке оказался не писатель, а симпатичный портной Израиль Шафран. В 1939 году он сбежал в Россию из Варшавы, спасаясь от фашистов, и так и остался в Москве, женился на русской красавице Нине, у них было две дочери. В шестидесятые годы многие шили одежду на заказ, купить приличный костюм, платье или пальто было невозможно. Шафран работал в пошивочной мастерской Литературного фонда, славился своим мастерством, к нему шли солидные клиенты, он хорошо зарабатывал, сумел купить кооперативную квартиру и дорогую машину «Волга». Соседи, не такие состоятельные, конечно, отчаянно завидовали. Однажды Павел стал свидетелем диалога между писателем Т. и Шафраном. Писатель высокомерно говорил:
— Все считают, будто нас, писателей, высоко ценят и нам хорошо платят. Но вот вы портной, а у вас есть машина «Волга». Я писатель, но у меня машины нет.
Шафран пожал плечами и невозмутимо, с варшавским акцентом, ответил:
— Послушайте, так я ведь делаю то, что нужно людям, а вы делаете то, что нужно только вам.
У Бергов были теплые отношения с Шафранами, Мария часто говорила:
— Насколько Шафраны более достойные люди, чем большинство жильцов-писателей.
По вечерам Павел гулял с соседом возле дома, и однажды Шафран радостно сообщил:
— Послушайте, я имею вам что-то сказать. Я получил приглашение от своей сестры из Парижа навестить ее. Мы не виделись двадцать пять лет, я даже не знал, что она жива. Теперь я поеду повидать ее в Париж.
Поездки к родственникам за границу разрешались редко, оформление шло долго, но Шафран все-таки добился разрешения и поехал. По кооперативу ходили слухи:
— Вы слышали? Портной Шафран поехал в Париж.
— Неужели?! Портной — в Париж?
Их не удивляло, когда в Париж ездили писатели, но портной…
Вернувшись, Шафран по вечерам гулял с Павлом перед домом и рассказывал, как много всего повидал в Париже, какая там богатая и яркая жизнь. И каждый раз заканчивал свой рассказ одинаково и со вздохом:
— И что вы себе думаете? Когда я уезжал, на прощанье моя сестра и ее семья мне сказали: «Передай своим евреям в России, что они самые счастливые люди на земле, потому что они даже не знают, насколько плохо живут».
* * *
Пустота и показное благополучие жизни писателей были поверхностными, в то время как в недрах писательской среды уже бродили молодые силы, зрело недовольство, зачиналось движение диссидентов. В кооперативном доме поселились Григорий Свирский, Феликс Кандель, молодые Окуджава, Аксенов, Ахмадулина, Искандер и другие. Они не были избалованы привилегиями, в них бурлило желание обновить литературу, их имена связывали с надеждами на ее лучшее будущее. Для молодых писателей был основан журнал «Юность», «Новый мир» печатал смелые новые произведения. Еще теплились иллюзии, порожденные хрущевской оттепелью. Но пробиваться через консерватизм литературных бюрократов и бетонную стену цензуры литературной молодежи шестидесятых было очень тяжело. В редколлегиях журналов и издательств заседали маститые писатели, старая гвардия, навечно впитав принцип социалистического реализма, они презрительно называли новое поколение «стилягами» и «антисоветчиками» и тормозили их вхождение в литературу.
С заселением писателей в кооперативные дома прибавилось забот и у районного отделения милиции. Возле дома ежедневно прогуливался участковый милиционер капитан Семушкин. Следил он за всеми, но были у него для наблюдений и избранные жильцы. Одним из них был Костя Богатырев, талантливый переводчик.
Костя, дружелюбный, слегка рассеянный, в очках с толстыми линзами, был дружен с академиком Андреем Сахаровым, известным правозащитником. Нередко Костино имя звучало в передачах «Голоса Америки» и Би-би-си: «…по сведениям, полученным от переводчика Богатырева…», «как рассказал переводчик Богатырев…» Его упоминали в передачах о рукописях русских писателей, попавших на Запад. В квартире у Кости бывали приезжавшие «оттуда» писатели, он переводил их произведения. Бывал у него и немецкий писатель, нобелевский лауреат Генрих Белль. Когда к Косте приезжали такие люди, за углом дома всегда дежурила «Волга» с агентами КГБ, они следили за посетителями. И возле подъезда топтался капитан Семушкин — был начеку.