Первым секретарем коммунистической партии Чехословакии был молодой словак Александр Дубчек. Такие назначения не делались без разрешения кремлевских руководителей. Дубчек раньше учился в ВПШ (Высшая партийная школа) в Москве, и в Кремле были уверены, что обучение «в духе Москвы» воспитает в нем веру в правильность советской модели социализма. Однако у Дубчека оказались свои взгляды на план развития страны.

С ним пришли к власти его соратники О.Шик, З.Млынарж, И.Пеликан. Они выдвинули лозунг создать в Чехословакии «социализм с человеческим лицом».

Революционные события начались со съезда писателей. На нем драматург Когоут зачитал делегатам письмо Солженицына IV Всесоюзному съезду советских писателей. Там были такие слова: «Цензура… осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями…», «Все эти искажения губительны для талантливых произведений и совсем нечувствительны для бездарных…», «Я предлагаю съезду добиться упразднения всякой — явной и скрытой — цензуры…», «Их было более шестисот, ни в чем не повинных писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе…». Эти слова всколыхнули делегатов съезда в Чехословакии и послужили основой для новых важных решений: делегаты постановили ослабить цензуру, объявили, что постепенно ослабят партийный контроль над обществом, введут полную свободу слова, собраний и передвижения, установят контроль над органами безопасности, облегчат возможность организации частных предприятий и снизят государственный контроль над производством. Планировалось создание двух федеральных республик — Чехии и Словакии.

Весной 1968 года в стране господствовала атмосфера свободы и солидарности, повсюду проходили горячие дискуссии, на них велись дискуссии о создании многопартийной системы. Семьдесят ведущих интеллектуалов Чехословакии — ученые, в том числе и Милан Гашек, писатели, актеры, — написали манифест «2000 слов», программу реформ.

* * *

Дубчек попросил кремлевских руководителей вывести из страны оккупационные войска. Но в Кремле посчитали это угрозой партийно-административной системе СССР и стран Восточной Европы, беспокоясь за целостность и безопасность всего «коммунистического блока». Собрали руководителей ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии и раскритиковали Дубчека. Только Югославия, Румыния и Албания отказались от осуждения. Но и в самой Праге у Дубчека были противники в Центральном Комитете, они полагали, что он хочет вести страну по капиталистическому пути, боялись его, но сами не имели силы от него избавиться — Дубчека и его сторонников поддерживало население. Поэтому они обратились за помощью к кремлевскому руководству с просьбой отстранить от власти Дубчека и других реформаторов.

Четвертого мая Брежнев принял делегацию во главе с Дубчеком в Кремле, раскритиковал его и угрожал расправой. Однако жизнерадостное настроение народа ничто не могло изменить, как и остановить народ в его стремлении к свободе, и Дубчек не собирался отступать. 29 июля снова состоялась встреча Брежнева с Дубчеком, на этот раз в «полевых условиях» — в вагоне Брежнева, у местечка Чьерна-над-Тисой.

Многие люди в Советском Союзе и во всем мире с надеждой следили за развитием событий. Казалось, что опороченная Сталиным и его последователями идея социализма может получить новое развитие. Но обстановка становилась все более угрожающей.

* * *

Утром 21 августа 1968 года Лиля готовила на кухне завтрак для Лешки и собиралась выходить на работу. По утрам она держала радио включенным, чтобы вполуха следить за новостями, и очень внимательно — за прогнозом погоды.

Вдруг неожиданно Лиля услышала голос диктора: «Страны Варшавского военного договора ввели войска в Чехословакию». Она на минуту застыла в ужасе, хлынули слезы, ей хотелось закричать, но она боялась испугать сына. Сразу позвонила отцу и Августе, истерически крикнула в трубку:

— Эти сволочи ввели войска в Чехословакию!

— Ах, вон оно что! Лилечка, постарайся успокоиться. Мы с Авой сейчас придем к тебе.

Он позвал Августу, только вставшую с постели:

— Авочка, военное вторжение в Чехословакию.

Августа схватилась за голову:

— Я так и знала, что наши сволочи не дадут им свободы.

— Лиля очень подавлена, — сказал Павел, — пойдем к ней, успокоим.

Лешку уже отправили в школу, и теперь грустно сидели втроем на кухне, новость тяжелым камнем легла на душу. Павел говорил:

— Теперь становится понятно, что не будет никаких перемен к лучшему ни у нас, нигде. Брежнев и кремлевские старцы не согласны на новую оттепель. Чехословакия порабощена, и мы все тоже останемся рабами.

* * *

Рупик Лузаник в своей квартире слышал сообщение и тоже был огорошен новостью. Его мысль была о Милане Гашеке: что теперь он будет думать о русских и о нем самом? У Рупика возникло желание немедленно дать знать Милану о своем отношении к вторжению. Он написал текст телеграммы: «Дорогой друг Милан, в этот день я хочу, чтобы ты знал, что я всем сердцем с тобой. Я люблю твою страну и надеюсь на лучшее будущее для всех вас».

Рупик не расшифровывал того, что было ясно и так. Если бы он прямо критиковал вторжение, на почте могли бы не принять телеграмму. Он зашел туда до работы, телеграфистка безразлично пересчитала число слов и сказала, сколько заплатить.

* * *

До полумиллиона человек и пять тысяч танков были введены в Чехословакию в ночь с 20 на 21 августа 1968 года. Накануне министр вооруженных сил маршал Андрей Гречко позвонил министру обороны Чехословакии генералу Мартину Дзуру и предупредил, чтобы не было сопротивления — «иначе мы разнесем всю страну».

Вторжение под командованием маршала Гречко было осуществлено соединенными армиями Польши, Венгрии, Восточной Германии и Болгарии. Но основные войска были советскими. Чехословацкая армия не стала бороться с намного более сильным противником.

В Кремле была подготовлена «доктрина Брежнева», согласно которой СССР имел право вмешиваться в дела социалистических стран, если это угрожало содружеству. Фактически это была программа дальнейшего порабощения этих стран.

Уже после вторжения состоялся в Высочанах XIX чрезвычайный съезд партии коммунистов, который поддержал реформы.

Дубчека и его соратников арестовали и доставили в Москву для переговоров. Их сняли с постов, Дубчек был отстранен от власти, исключен из партии и отправлен на должность руководителя лесничествами в Словакию, где и проработал до пенсии.

Буквально на следующий день после вторжения советское радио и газеты сообщили, что «все население Чехословакии поддерживает введение в страну войск». Но по «Голосу Америки» передавали, что все население протестует. Под танками погибло 72 гражданина Чехословакии и сотни были ранены. На стенах многих домов остались выбоины — следы выстрелов из танков, которые послал в страну маршал Гречко. Чехи саркастически называли эти следы «картинами Эль-Гречко». По Праге гулял горький анекдот: «Сколько населения в Чехословакии? 28 миллионов. Потому что 14 миллионов против вторжения, а 14 — за».

* * *

Вооруженное подавление свободомыслия в Чехословакии означало не только удар по этой стране, но и конец надеждам на любые изменения в политике. Прозвучало грозное предупреждение диссидентскому движению в самом Советском Союзе: не ждите прогресса! И все-таки нашлись смельчаки, и через четыре дня после вторжения, 25 августа, на Красную площадь в Москве вышла группа диссидентов: Павел Литвинов (внук бывшего министра иностранных дел), Лариса Богораз, Константин Бабицкий, Виктор Файнберн, Владимир Дремлюга, Вадим Делоне и Наталия Горбаневская. Они подняли плакаты: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «За вашу и нашу свободу!», «Свободу Дубчеку!». Это был первый публичный протест на Красной площади, эти шестеро выступили от всех протестующих. В их протесте сконцентрировались мысли всех, кто хотел видеть человеческое лицо социализма.

Смельчаков мгновенно арестовали прямо на площади, на суде всем дали разные сроки заключения и ссылки за «клеветничество». Но подавление Пражской весны способствовало росту протеста и усилило разочарование левых марксистско-ленинских кругов в западных странах. Из французской и итальянской коммунистических партий в знак протеста вышли многие коммунисты. Поэт Евгений Евтушенко написал стихотворение: «Танки идут по Праге… Танки идут по правде…».

Алеше Гинзбургу понравилась смелость поэта, но он решил выразить свое отношение.

Кулак России

Всегда в России было так: Исход раздора или спора — Его Величество Кулак Решал, как довод и опора. Бывал с ним прав любой дурак: Кто с кулаками, тот и гений; Его Величество Кулак В России выше убеждений. Он и поныне не обмяк, И не ослаблен он прогрессом. Его Величество Кулак Прогрессу стал противовесом. Во всем его заклятый враг, Тупой, холодный, злой и мрачный, Его Величество Кулак Зовет прогресс на бой кулачный. Опять насилия маньяк Преподнесен под нос Европы — Его Величество Кулак Народы гонит рыть окопы. Болгарин, немец, венгр, поляк — Вас кулаком погнали к чеху, Его Величество Кулак Увидел в нем себе помеху. Но и в беде есть добрый знак, И с ним нельзя не согласиться: Его Величество Кулак Грозится, если он боится.

* * *

Под контролем советских сил по всей Чехословакии власти восстановили прежний режим, увольняли и арестовывали за проявленное свободомыслие. Триста тысяч ученых, врачей, инженеров, журналистов, писателей бежали через Австрию в другие страны Европы и в Америку. Академик Милан Гашек собрал сотрудников своего института и сказал:

— Наша страна была пять веков под пятою немцев. После войны мы ожидали свободы, но оказались под давлением русских, а теперь, с их вторжением, мы опять надолго останемся под их пятой. Я предлагаю всем сотрудникам с семьями переехать в Лондон. У меня там хорошие связи, и мы сможем спокойно жить и продолжать нашу работу.

Некоторые сотрудники колебались, а он не хотел бросать их в тяжелое время и остался с ними. Гашек надеялся, что своим научным авторитетом сможет защитить людей от нападок новой власти. Но кто-то донес, что он предлагал уехать из страны. Гашека сняли с поста директора, исключили из Академии, перевели на должность младшего научного сотрудника. Прежде жизнерадостный и полный научных идей, Милан Гашек постепенно впал в глубокую депрессию, физически ослабел, постарел и даже перестал выпивать. Он больше не сумел работать в полную силу и не смог восстановить свои способности. Так вторжение сломало эту яркую личность.

* * *

Патриоты Чехословакии были лишены возможности бороться против оккупации, но продолжали выражать протест. На «Стадионе десятилетия» в Варшаве поляк Рышард Сивец облил себя бензином и поджег на глазах у ста тысяч зрителей. На Вацлавской площади Праги совершил самосожжение чешский студент Ян Палах. Об этих событиях сообщал только «Голос Америки».

Потрясенный и возмущенный Алеша написал и передал Моне для самиздата:

Памяти Яна Палаха

Все, что хочешь, но не безразличье Должен ты в душе своей беречь. И бессилье превратишь в величье, Если сможешь сам себя поджечь. Если сможешь молчаливой Праге Оказать невиданную честь, Все, что запрещают на бумаге, Все в самосожжении прочесть. Мы тебя вовеки не забудем, На свободе не поставим крест. Ты, сгорая, доказал всем людям, Что сильнее смерти — твой протест.

В день похорон Яна Палаха две студентки Московского университета вышли на площадь Маяковского с плакатами «Вечная память Яну Палаху!» и «Свободу Чехословакии!» и с последним четверостишием из стихотворения Алеши. Они простояли там всего двенадцать минут, за это время вокруг них собралась толпа сочувствующих. В немедленно вмешались переодетые агенты КГБ, разорвали плакаты и разогнали толпу.

Долго после вторжения чехи и словаки говорили русским: «Мы вас ждали пять веков, терпели двадцать лет, но не забудем никогда».