И вдруг в ноябре 1969 года неожиданная новость: Александра Солженицына исключили из Союза писателей. Сделали это не в Москве, а в Рязани, где жил писатель. Его давно уже не печатали, но в библиотеки была разослана тайная инструкция: уничтожить ранее напечатанные его рассказы. Зато его новые романы «Раковый корпус» и «В круге первом» публиковали в самиздате и за рубежом.

Это совпало с выходом Павла на пенсию. Он положил заявление на стол Ильина:

— Виктор Николаевич, спасибо за все, я решил уходить на покой.

Ильин хорошо относился к Павлу, но был занят суетой с Солженицыным:

— Что ж, профессор, не смею вас задерживать. Спасибо и вам за работу. Помните, я вам говорил, что Солженицын долго в Союзе не удержится? Вот пришло распоряжение оттуда, — он указал наверх, хохотнул и хлопнул себя по ляжкам. — Ну, по крайней мере, вам не придется писать проект письма для его осуждения. Я служака, я сам сделаю.

К приходу Павла домой Августа приготовилась: не говоря ему ни слова, пригласила Алешу и Лилю торжественно отпраздновать его последний рабочий день шампанским. Они радостно кинулись обнимать его. Но он был глубоко расстроен, и празднование получалось кислым.

— Я помню день приема Солженицына в Союз писателей, помню, как радовался этому. Но как приняли его по указанию из Кремля, так и исключили по указанию из Кремля. А ведь в среде интеллигенции он самый читаемый и самый почитаемый русский писатель, увлечение его творчеством — это свободомыслие. Но для власти интерес публики не имеет никакого значения, ей важнее его исключить

Услышав эти слова, Алеша мгновенно откликнулся экспромтом:

Солженицыну пришлось скрываться от обысков и жить на даче Корнея Чуковского в Переделкино, а затем на даче Мстислава Ростроповича в Жуковке. Но он не испугался и не замолчал, в ответ на исключение написал открытое письмо в секретариат Союза писателей и распространил его через самиздат: «Слепые поводыри слепых! Вы даже не замечаете, что бредете в сторону, противоположную той, которую объявили. В эту кризисную пору нашему тяжело больному обществу вы неспособны предложить ничего конструктивного, ничего доброго, а только ненависть-бдительность, а только „держать и не пущать!“ <…> Гласность, честная и полная гласность — вот первое условие здоровья всякого общества и нашего тоже… Кто не хочет отечеству гласности — тот хочет не очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там».

* * *

Самиздат оставался единственным источником литературы, появлялось все больше новых неподцензурных журналов, они способствовали укреплению оппозиции неофициальной «второй культуры». Многие авторы самиздата были евреями, и Павла радовало, что они становились ведущей группой свободомыслящей русской интеллигенции. В этой культурной оппозиции он видел пробуждение национальных чувств еврейского народа.

За чтение и распространение самиздата и бардовских песен судили, как за уголовное преступление по статье «антисоветская агитация», а с недавних пор стали помещать в психиатрические больницы на принудительное лечение. Это стало способом политической борьбы с диссидентами. Моня Гендель, автор многих метких саркастических определений, назвал это «карательная психиатрия».

Главный психиатр профессор Снежневский, директор Института судебной психиатрии, прославился тем, что расширил диагностические границы шизофрении и по указке мастей легко ставил диагноз «шизофрения» диссидентам. Такому насильственному психиатрическому лечению подвергли генерал-майора Петра Григорьевича Григоренко, автора антисталинских воспоминаний.

Другой видный диссидент Жорес Медведев, биолог, писал работы об отсталом положении науки в стране. Он раскритиковал академика Трофима Лысенко, считавшего генетику «буржуазной псевдонаукой», уничтожившего цвет русской генетики и выдвинувшего ложную теорию об управлении изменчивостью видов. За критику советской науки Жореса Медведева принудительно поместили в психушку Снежневского. Это возмутило прогрессивно настроенных ученых. Группа научных сотрудников Академии наук СССР призвала ученых и творческих работников мира организовать бойкот научных, технических и культурных связей с официальными властями и учреждениями Советского Союза, пока Жорес Медведев не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное насилие. Подписи поставили академики А.Сахаров, И.Тамм, П.Капица, М.Леонтович, В.Чалидзе, И.Кнунянц, поэт А.Твардовский, кинорежиссер М.Ромм. Медведева из психушки выпустили, но лишили советского гражданства и выдворили из страны.

Алеша написал эпиграмму:

Эпиграмму напечатал в своем самиздатском журнале Рой Медведев, брат-близнец Жореса. Это тоже был журнал «второй культуры», каждый номер печатался на машинке тиражом по сорок экземпляров и распространялся среди «надежных» людей. Он издавался за границей, переведенный на итальянский, японский, английский и французский языки под названием «Политический дневник». На Роя Медведева обрушилась волна репрессий, его выгнали с работы и из партии «за взгляды, несовместимые с членством в партии».

Агенты КГБ пытались найти автора эпиграммы, и впервые гроза собралась над головой Алеши. Августа и Павел боялись за его судьбу:

— Послушай нашего совета, перестань хотя бы временно публиковать свои политические эпиграммы. Пройдет немного времени, агенты потеряют твой след, успокоятся, тогда начнешь опять.

— Ну что вы говорите! Они никогда не успокоятся. Если уж хотят найти мой след, обязательно найдут.

— Тогда тебя самого могут посадить в психушку.

— Могут, они все могут.

* * *

«Вторая культура» все больше доминировала над первой. За границей было напечатано эссе Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В нем отразились мысли и идеи большой интеллектуала, и это стало настоящим достижением «второй культуры». Имя Сахарова получило широкую известность недавно, люди знали, что он круто изменил свою деятельность: был одним из создателей водородной бомбы — и вдруг стал видным защитником свободы и прав.

Хотя русские работяги его эссе не читали, но вера простых людей в защитника их прав Сахарова была так сильна, что многие постоянно ссылались на негр в разговорах, говорили: «Сахаров мужик наш, справедливый. Он простых людей понимает, в обиду не даст».

Моня Гендель сочинил анекдот: «Один работяга алкоголик говорит другому: „Слышал? Говорят, водка подорожает“. Другой отвечает: „Не может быть — Сахаров не допустит“».

Анекдот мгновенно разошелся по всей стране и еще больше способствовал популярности Сахарова.

* * *

Рукопись Сахарова передал американскому корреспонденту Шубу молодой историк Андрей Амальрик. Он был первым диссидентом, который без страха широко общался с иностранными корреспондентами. Сам Амальрик написал вместе с Павлом Литвиновым самиздатскую книгу «Процесс четырех», о суде над издателями альманаха «Феникс». За это его уволили с работы из АПН (Агентство печати «Новости»). Чтобы не быть арестованным за тунеядство, он устроился работать почтальоном. Его приятель Костя Богатырев помог ему найти работу в почтовом отделении, располагавшемся как раз возле писательских домов.

Как-то в субботний день Лиля встретила возле своего дома Аню Альтман. Она весело шла рядом с новым почтальоном, интересным молодым человеком интеллигентной наружности, на плече у него висела тяжелая почтовая сумка. Они держались за руки и о чем-то болтали. Завидев Лилю, Аня весело сказала:

— Познакомься, это мой жених Андрей.

— Поздравляю вас, — Лиля с трудом сдержалась, чтобы не показать своего удивления.

Но они заметили и фыркнули:

— Что ты подумала?

— Ничего. Я рада за тебя, что ты нашла такого красивого молодого парня.

— Да, красивого. Только он не настоящий почтальон, он историк. Мы с ним вместе ведем правозащитную работу. Чтобы его не донимали агенты КГБ, он переехал ко мне.

В это время к ним подошли соседи по дому — Костя Богатырев, Василий Аксенов и Феликс Кандель. Они радостно заговорили с «почтальоном», как со старым знакомым. Лиля отвела Аню в сторону:

— Скажи, только не обижайся, это у вас серьезно?

— Ты имеешь в виду нашу связь? Конечно, серьезно.

— Но его могут арестовать и посадить. Что будет тогда?

— Тогда и меня посадят, потому что я работаю вместе с ними, перепечатываю статьи. Мы все готовы к арестам. Ну, а если меня не посадят, я поеду за ним хоть на край света. Люди в нашем диссидентском кругу ищут и находят поддержку друг в друге. Вон Лариса Богораз вышла замуж за Анатолия Марченко, а я выйду за Амальрика.

* * *

Самиздатские публикации о необходимости повернуть Россию лицом к Западу и создать свободное общество по западному образцу вызвали протесты русских националистов. Первой была статья «Слово нации», написанная А.Ивановым (псевдоним Скуратов). В ней основным для России представлялся национальный вопрос: русские играют в жизни страны слишком незначительную роль. Изменить это должна национальная революция под лозунгом «Единая неделимая Россия», она превратит русский народ в господствующую нацию. Особенно подчеркивалось, что в национальном государстве православие должно занять подобающее ему почетное место.

Другой выразитель русской националистической идеологии Г.Шиманов издал на Западе книгу «Записки из Красного дома». Он видел корень мирового зла и трагедии России в тупике западной цивилизации, которая отказалась от христианства и заменила полноту духовной жизни материальным благополучием. Он писал, что судьба России и всего человечества зависит от восстановления традиционных духовных ценностей русского народа. Если русские объединятся на своих духовных основах, то даже атеистическая советская власть не станет препятствием, она преобразуется изнутри. Самое главное состоит в том, чтобы возродить русское самосознание.

Павла возмущало ретроградство проповедников великорусской национальной политики, он говорил Алеше:

— Что они пишут! Если Россия последует их советам, она станет вторым национал-социалистическим государством после гитлеровской Германии. Правильно написал Солженицын: «слепые поводыри слепых». Они действительно слепые. В первую очередь надо понять, почему русский народ допустил все издевательства над собой. Это беда его национального характера. Если это понять, из этого можно сделать вывод, что русским надо меняться, чтобы идти вровень с прогрессивным миром.

* * *

В самиздате была опубликована большая статья Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Он пытался сформулировать концепцию будущего и скептически оценивал устойчивость советского режима. Павел читал статью, говорил:

— Амальрик — молодой историк, горячий, делает слишком безапелляционные выводы. Но его предсказание о развале страны может оказаться правильным. Я тоже так думаю, хотя не берусь предсказать дату развала. Главное, что впервые в печати было высказано сомнение в крепости нашего государства, прямо говорится о возможности его распада. Мне понравилась оценка Амальриком русского народа. Он пишет: «Русскому народу, в силу ли его исторических традиций или еще чего-либо, почти совершенно непонятна идея самоуправления, равного для всех закона и личной свободы — и связанной с этим ответственности». Это правильно, многие беды русского народа происходят от его национального характера. Чувствую, что пора мне тоже вмешаться в полемику вокруг «второй культуры». Я должен написать о русском характере. Я давно думаю об этом, да старею, уже пенсионер, и работоспособность не та, и память слабеет. Не знаю, смогу ли.

Алеша уверял дядю:

— Если ты напишешь о русском характере, я уверен, что это будут интересно. И обязательно надо, чтобы его прочли не только левые диссиденты, но и правые националисты, их противники. А они держат ключи к большим журналам, туда трудно пробиться.

Алеша попросил Моню, и тот узнал, что намечается новый русский либерально-патриотический журнал «Вече». Журнал должен быть лояльным по отношению к власти, на его обложке поставят фамилию и адрес редактора В.Н.Осипова, который отсидел семь лет строгого режима за организацию «антисоветских сборищ» на площади Маяковского и теперь жил в городе Александрове.

Алеша сказал Павлу:

— Я попрошу Моню пристроить твое эссе в журнал «Вече», он это сможет.

В разговор хмуро вмешалась Августа:

— Печатать надо только анонимно. Вон Амальрика арестовали за его статью. Жалко такого талантливого человека, но он еще молодой, у него запас жизни впереди. А Павлик уже стар, новую посадку он не переживет. И я тоже не переживу.

* * *

Арестованного Андрея Амальрика этапировали в Свердловск, судили за статью «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» и приговорили к трем годам в исправительных лагерях за «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй». В своем последнем слове он сказал: «…Ни проводимая режимом „охота на ведьм“, ни ее частный пример — этот суд — не вызывают у меня ни малейшего уважения и даже страха. Я понимаю, впрочем, что подобные суды рассчитаны на то, чтобы запугать многих, и многие будут запуганы, — и все же я думаю, что начавшийся процесс идейного раскрепощения необратим».

Аня Альтман распространяла эти слова в кругах правозащитников. Она ездила на суд и протоколировала его, чтобы опубликовать в самиздате. Амальрик отбывал наказание в Новосибирской и Магаданской областях. Аня посылала ему продуктовые посылки, ездила на свидания в Магадан. Лиле она говорила:

— Я бы поехала за ним в Магадан, но Андрей отговорил меня, сказал, что я лучше смогу поддерживать его продуктовыми посылками, а то его заморят голодом. В прошлый раз я видела, какой он худой и изможденный. Да, Лилька, довелось все-таки мне побывать в том Магадане, куда меня распределяли после института. Помнишь?

* * *

Павел писал эссе, постепенно погружался в задуманное. Он читал Августе отрывки:

— Понимаешь, конечно, я отношусь к русскому характеру несколько критически. Но я не хочу обижать чувств твоей русской души.

— Ты и не обижаешь. Я давно знаю, что у моих соплеменников характер своеобразный. К тому же я понимаю, что это твои интеллектуальные размышления.

— Ты умница. Да, я размышляю и хочу, чтобы мои размышления были доказательны.

Павел сам себе удивлялся, что на старости лет его снова охватил творческий задор. Если он засиживался поздно, Августа вставала и насильно уводила его в спальню:

— Довольно. Русский характер не стоит того, чтобы ты из-за него подорвал свое здоровье.

Закончив писать, Павел перепечатал эссе одним пальцем на машинке и дал по одному экземпляру Августе и Алеше.

— Почитайте. Я хотел разобраться, что есть такого в русском характере, что ему так неугодны евреи. Получилось даже шире. Но я не философ и не моралист, я проанализировал этот характер как историк.

Августе уже были знакомы многие страницы, а Алеша, прочитав, пришел в восторг, горячился:

— Павлик, это замечательно. Я сам наполовину русский, но подписываюсь под каждым словом — мысли ясные и правильные.

— Спасибо. Но мне кажется, что получилось немного дидактично, вроде как я хочу кого-то поучать. Наверное, я становлюсь нудным стариком, как все старики. А поучать я не собирался, хотел только поделиться своими мыслями.

— Павлик, если ты разрешишь, я попробую вписать в твой текст несколько стихов, это его оживит. У меня есть готовые стихи к твоим мыслям. А некоторые я допишу.

Через две недели Алеша принес эссе с вставленными стихами. Павел с Августой внимательно перечитывали каждое стихотворение, беззвучно шевеля губами. Августа смотрела на Алешу глазами влюбленной матери, а Павел, прочитав, воскликнул:

— Алешка, это замечательно! Спасибо тебе. Твои стихи — лучшая иллюстрация к моим мыслям. Вот мы с тобой и соавторы. Боже мой, Алешка, думал ли я, когда вел тебя, маленького, за ручку на авторское чтение поэта Льва Квитко, что мой племянник станет большим поэтом и мы будем соавторами? — На его глаза стариковские набежали слезы. — Жаль только, что отец твой не дожил, как бы он теперь радовался! Ну, проси своего Моню отдать рукопись в самиздат.