«Самолетное дело» эхом разлетелось по всему миру. «Голос Америки», Би-би-си и «Свободная Европа» передавали подробности суда и приговора. Особенно много информации передавала станция «Голос Израиля». Внимание всего мира было привлечено к проблеме свободы выезда из Союза. А самим евреям «самолетное дело» показало, что их ждет, если они решаться на крайние меры. Но что же делать «отказникам»? Оставалось одно — голодовки.

Благодаря активной настойчивости правозащитников властям пришлось уступать и с каждым годом увеличивать количество разрешений на выезд в Израиль. Если в 1970 году из СССР выехало 999 евреев, то в 1971 году выехавших было около 13 000. Но отказов в выездных визах было еще очень много. Тогда 159 евреев устроили демонстрацию прямо в Кремле, к ним вышел министр внутренних дел Щелоков и обещал рассмотреть их заявления.

В самом начале 1972 года произошло трагическое событие: на Олимпийских играх в Мюнхене вооруженные арабы захватили израильскую делегацию и, несмотря на длительные переговоры, убили всех заложников. Это вызвало во всем мире волну возмущения и сочувствие к Израилю. Пришлось и кремлевским руководителям немного уступить, в том же году выездные визы в Израиль были выданы 28 800 человек. Чаще всего выезжали из Одессы, Черновцов, Кишинева, Николаева и из республик Прибалтики.

* * *

Под влиянием этих событий в Кишиневе еврейская семья Давида и Раи Дузманов подала заявление о разрешении на выезд. Обоим было за тридцать лет, оба биофизики по образованию, хорошо устроены: Давид заведовал лабораторией, получал приличную зарплату, Рая работала с ним и тоже неплохо зарабатывала, в семье был один ребенок. Но под влиянием сгущающейся атмосферы антисемитизма начальство не давало хода многим научным инициативам Давида. И они решили уезжать в Израиль. Там проживали дальние родственники, уехавшие двадцать лет назад из Румынии. Они прислали Дузманам вызов-приглашение.

Через полгода Рае с сыном дали разрешение на выезд, а Давиду отказали. На работе его сразу понизили, сделав младшим сотрудником. Давид подавал заявление за заявлением, просил объяснить, почему ему отказали. Но причину отказа никогда не объясняли. Что им было делать? Оставаться в СССР после ухода с работы невозможно, а разлучаться они не собирались, как молодая семья могла разлучиться? Друзья порекомендовали поехать в Москву и посоветоваться с опытными отказниками:

— Москва — это центр всех разрешений и отказов. По субботам возле синагоги, на так называемой «еврейской горке», собираются евреи-отказники. Постарайтесь найти Владимира Слепака, известного диссидента. От него вы сможете получить консультацию, он посоветует, что предпринять.

Они решили ехать в Москву и разыскать Слепака. Но кто такой этот Слепак?

* * *

В ноябре 1971 года Моня с Алешей зашли в здание Центрального телеграфа на улице Горького, чтобы отправить книжную посылку в самиздат Одессы. Почтой они пользовались редко, но когда приходилось, то адрес был конспиративный, книги — обычные советские издания, между страницами запрятаны небольшие листы бумаги с мелко переписанными стихами Алеши и анекдотами Мони.

Большой зал телеграфа с множеством окошек, за которыми сидели телеграфисты, был излюбленным местом встреч для деловых и любовных свиданий. Но он был и под просмотром переодетых агентов КГБ. Поэтому Моня с Алешей отправляли бандероль порознь: один стоял в стороне, «на стреме», наблюдая, не следит ли кто. На этот раз отправлял Алеша, на стреме стоял Моня. Он увидел входящего приятеля, крупного мужчину средних лет, окликнул его:

— Володя!

Это был радиоинженер Владимир Слепак, человек неизбывной энергии, диссидент, один из самых активных. Диссидентский круг был довольно узок, многие знали друг друга, а уж Моня знал всех. Слепак подошел и Моня тихо спросил:

— Что тебя занесло сюда?

— А тебя? — так же тихо ответил Володя.

— Да вон Алеша Гинзбург отправляет очередную посылку, а я на стреме.

— Вот и я на стреме. Если подождешь еще немного, увидишь интересное развитие одного дела.

Подошел Алеша, Моня познакомил их:

— Володя Слепак, заведующий лабораторией в Институте телевидения.

Слепак перебил его:

— Моня неправду сказал, заведующим я был, а теперь я ночной сторож.

Оба удивленно посмотрели, Слепак объяснил полушепотом:

— Когда я подал первое заявление в ОВИР на выезд в Израиль, быстро получил отказ. Меня сразу уволили, а жить-то надо, да и за тунеядство могут осудить. Вот я и нанялся ночным сторожем на склад. Зарплата, конечно, нищая, как вы, Алеша, писали в вашем стихотворении: «А для народа, для нашего брата, — мини-свобода и мини-зарплата». Зато времени для размышлений, как говорится, от пуза. Все больше нас, евреев с высшим образованием и научными степенями, подают заявление на выезд в Израиль. Теперь сижу, учу иврит, надеюсь, что все-таки выпустят.

Моня переспросил:

— Учишь иврит? Так это ты вернулся к тому, чем занимался твой дедушка. — И пояснил Алеше: — Дед Слепака был меламедом, учителем в еврейском хедере, преподавал иврит. А теперь его внук стал изучать этот язык. Зато его отец, Соломон, учить иврит не хотел, а взялся участвовать в революции и за это был отправлен на каторгу на Сахалин. Но потом стал первым председателем исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов Сахалина. Вот как! А в Гражданскую дослужился до командующего фронтом и был заместителем министра обороны. Кстати, любопытная деталь, это он стал прототипом еврейского комиссара Левинзона в романе Фадеева «Разгром». Верно я говорю, Володя?

— Все правильно. Затем отец был редактором газеты «Дальневосточная правда». А меня он назвал Владимиром в честь вождя революции. Имя у меня прямо ленинское, зато идеи совсем противоположные.

Моня задумчиво добавил:

— Вот как на триста шестьдесят градусов повернулась судьба семьи Слепаков. Володя еще и советчик всем уезжающим, у кого есть вопросы или кто попал в трудное положение. Он воспитывает в евреях самосознание. И не только в евреях. Недавно я послал к нему одного русского парня, который хочет уехать из России, но не знает как. Володя дал ему дельный совет: пусть женится на еврейке и подает заявление на отъезд вместе с ней. Я сразу сказал: «еврейская жена — это не роскошь, а средство передвижения».

Алеша засмеялся:

— У меня есть стишок про вас.

Слепак, смеясь, пожал ему руку. В это время в зал вошла большая группа мужчин разных возрастов, примерно человек двадцать, интеллигентной наружности. Они были чем-то возбуждены и шумно переговаривались. Но к стойкам для отправки почты никто из них не подошел, а все уселись на несколько скамей посреди зала, сняли пальто, положили их рядом. Позы говорили, что уселись они надолго. Слепак тихо сказал:

— Это наши, сейчас увидите, что мы тут затеваем. Как раз те, про кого я говорил. У них тоже произошло крушение надежд. Постойте в стороне, понаблюдайте, — и отошел к ним.

Пришедшие расположились поплотней и развернули плакат: «Мы московские евреи-отказники, нам отказали в выездной визе в Израиль. Произошло крушение наших надежд. Мы начинам публичную коллективную голодовку, пока нам не выдадут выездные визы и не отпустят в Израиль». Люди, заходившие на телеграф по делам, косились на группу, читали плакат и старались поскорей проскользнуть, чтобы не оказаться замешанными. Моня с Алешей отошли в дальний угол и наблюдали оттуда. Немного в стороне от голодающих расположилась еще группа из шести человек. Среди них стоял Слепак. Время от времени они подходили к первым, о чем-то переговаривались, потом звонили по телефону-автомату, выходили на улицу, возвращались, опять переговаривались.

Присмотревшись, Моня сказал:

— Эти ребята «на связи», они осуществляют связь голодающих с внешним миром.

Забастовка продолжалась два дня. На третий день наряд милиции и переодетые агенты КГБ арестовал всю группу за «нарушение общественного порядка», отвезли в суд, их тут же осудили на пятнадцать суток за «мелкое хулиганство». Тогда в здании телеграфа уселась вторая группа из шести человек, чтобы продолжить голодовку. Они действовали смелей, Слепак отправил телеграмму самому генеральному секретарю ЦК Брежневу с просьбой дать разрешение на выезд в Израиль. Их тоже арестовали. Им сразу дали пятнадцать суток за хулиганство и повезли в ту же «Матросскую тишину». Когда их везли в окованном железом грузовике, они веселились и пели еврейские песни. Попав в камеру, обнаружили, что рядом оказалась первая группа. Все от радости пустились в пляс. Впереди был еврейский праздник Ханука, который они отпраздновали вместе.

Так в чувстве протеста укреплялось самосознание евреев России.

* * *

Главной штаб-квартирой «невидимой» еврейской общины диссидентов стала небольшая часть крутой улицы Архипова возле Хоральной синагоги. Там по субботам собирались сотни активистов-отказников, они называли это место «еврейский центр без крыши», «клуб отказников» или «еврейская горка». Там они договаривались об очередной подаче документов — ОВИР находился на следующей улице. Там же обдумывали проведение демонстраций, подписывали коллективные письма протеста, обменивались рукописями еврейского самиздата, организовывали группы обучения иврита и английского языка и, конечно, молились, если были религиозными. Сюда к ним заходили иностранные корреспонденты и приезжали за советами евреи из провинции. В дни праздников Пурим, Песах, Ханука, Симхат-Тора и день Рош а-Шана приходили евреи, сочувствовавшие отказникам. Им хотелось побыть среди «своих», танцевать еврейские танцы, петь еврейские песни. На многолюдные праздники сюда даже приносили мощный усилитель, и впервые на московской земле громко звучали еврейские песни и мелодии. У собравшихся от радости горели глаза.

Все это происходило всего в трех кварталах от здания центрального комитета коммунистической партии и в пяти кварталах от здания КГБ. И конечно, за этим «клубом» под открытым небом пристально наблюдали переодетые агенты. Здесь они никого не арестовывали, чтобы не вызывать лишнего шума, только фотографировали для доказательств. Аресты проводились потом — дома или на работе. КГБ написал секретное сообщение в ЦК партии: «Зараженные сионистскими идеями, националистически настроенные лица из числа советских граждан пытаются использовать религиозные сборища у синагоги для разжигания националистических чувств».

* * *

В одну из суббот на «еврейскую горку» пришли супруги Давид и Рая Дузманы из Кишинева. Там собралась шумная толпа евреев-отказников, все что-то друг другу говорили и смеялись, смех ходил по толпе волнами. Дузманы затесались в толпу и услышали новый анекдот, только что пущенный Моней Генделем: еврей видит на улице двух незнакомых беседующих евреев, он подходит к ним и говорит: «Не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо». Это было действительно смешно, потому что многие только и говорили о выезде из России. Давид с Раей тоже посмеялись, прислушались к разговорам и спросили:

— Нам нужен совет, как добиться разрешения на выезд мужу, если у жены разрешение уже есть, а ему отказывают.

Перебивая друг друга, окружающие стали им говорить:

— Послушайте, так это частая ситуация: у жены разрешение есть, а мужу отказывают.

— Да, но что нам делать, чтобы ему добиться разрешения?

— Что делать? Поговорите об этом с Владимиром Слепаком. Лучше него никто вам не посоветует.

— Кто это такой, как его найти?

— Слепака всякий знает, он каждую субботу здесь. Поищите его в толпе, он самый высокий, и вокруг него всегда вьются люди с вопросами.

Действительно, Слепак был плотно окружен людьми, и все что-то спрашивали. Они протиснулись к нему. Рая, более активная, дернула его за рукав и настойчиво сказала:

— Мы из Кишинева, нам нужен ваш совет. Понимаете, мне с сыном дали разрешение, а мужу отказывают. Что нам делать?

Он выслушал, внимательно расспросил про работу Давида, посмотрел на Раю:

— Так, значит, вы говорите, вам с сыном дали разрешение, а мужу отказали? Могу я вас спросить: вы не побоитесь на время расстаться?

Они переглянулись, глаза у обоих затуманились, они даже обнялись:

— Мы любим друг друга, нам это будет тяжело. Зачем расставаться и на какое время?

— Про время не могу сказать, может быть, на год, может быть, на два и больше.

Это их совсем расстроило. Давид спросил:

— И что вы предлагаете? Зачем нам расставаться?

— Вот что я предлагаю: пусть жена едет с сыном в Израиль и начинает действовать в пользу мужа оттуда. И чем громче, тем лучше. Но в такой ситуации из Израиля все-таки много не выкачаешь, в Кремле к голосу Израиля не прислушиваются. Это только для начала шума, чтобы передали по радио и чтобы о вас стало известно. Но лучше, если из Израиля вы поедете в Америку, в Нью-Йорк, и там заявите протест в Организации Объединенных Наций. Настаивайте на своем, протестуйте, демонстрируйте вплоть до объявления публичной голодовки. Об этом узнают в Конгрессе США, и там уже вами заинтересуются. Тогда нажмете на сенаторов. Это обязательно должно помочь.

Удрученные, Дузманы слушали молча. Слепак добавил:

— Я понимаю, это кажется ужасным, и действительно нелегко, но расставание и голодовки — это единственное средство, которое осталось у евреев. Только это может вам помочь.

Давид смотрел на жену, отрицательно качая головой:

— Рая, я не хочу, чтобы ты голодала из-за меня, рисковала жизнью…

Рая возбужденно, с аффектацией прервала его:

— Из-за тебя я пойду на все. Что такое голод? Ну, похудею. Не дадут же мне умереть.

— Неужели ты думаешь, что сможешь все это сделать? Это ведь страшно и опасно.

— Додик, родной мой, я люблю тебя больше жизни и хочу, чтобы мы жили там вместе и были счастливы, — я все сделаю во имя нашей любви.

Они обнялись, поблагодарили за совет и пошли в обнимку. Слепак смотрел им вслед:

— Героическая женщина! И какая беззаветная любовь! На все готова ради мужа. Вот у кого по-настоящему развито еврейское самосознание.