Настоящей тяги к знаниям у большинства слушателей Института красной профессуры не было, а был только отчаянный запал на полемику по идеологическим вопросам. Одним из самых активных сторонников Сталина был Павел Юдин, ровесник Берга, сын крестьянина из Нижегородской губернии, с идеальным послужным списком: с 1917 года был рабочим-токарем, в 1918 году вступил в партию большевиков, а в следующем году — в Красную армию, потом работал в Нижегородском губернском комитете партии. В институте он был секретарем местной ячейки большевиков, занимался только политическими дебатами и строго следил, чтобы все в них участвовали. Он пытался привлечь к этому и Павла:

— Товарищ Берг, ты чего это не был на последней дискуссии по поводу работы Сталина «Троцкизм или ленинизм?» Не хочешь изучать эту работу с анализом современной идеологии?

Павлу был неприятен фанатизм Юдина и других активистов, и он отвечал:

— Ты, товарищ Юдин, неправ, я эту работу товарища Сталина много раз читал, а терять время на болтовню мне некогда. Я сам боролся за новую Россию, и теперь она уже существует. Я считаю, что нам надо налаживать в ней нормальную жизнь, вести хозяйственную работу, заниматься научными вопросами, а не политическими дебатами и интригами.

— Ты, Берг, политически отсталый элемент, — ругал его Юдин. — Как можно вести хозяйственную работу и заниматься какой-то там наукой, если на первом месте все еще стоит классовая идеологическая борьба?

Павел не хотел углубляться в спор, потому угрюмо отвечал:

— Я поступил сюда учиться.

— Странный ты человек, Берг. Вроде и орденоносец, и с троцкистами не якшаешься, и к нам, сталинцам, не примыкаешь. Кто же ты?

— Я учащийся института и хочу учиться.

Павлу больше по душе было часами заниматься в библиотеке, но кроме политических брошюр там был довольно скудный выбор книг. Он нашел старый словарь французского языка и решил учить по нему французский. А кроме того, читал те немногие книги по истории, которые ему попадались: история прошлых веков привлекала его больше, чем та, что происходила у него на глазах. За год учебы он, сверх программы, самостоятельно выучил французский язык так, что мог свободно читать на нем, и узнал многое о революции 1789–1791 годов.

Курс истории в институте читал профессор Евгений Тарле, один из тех «спецов» старого режима, которые должны были вести преподавание под контролем большевиков.

С самой первой его лекции Павел был поражен изысканно-культурной речью Тарле. Он так тонко и ярко описывал факты далекой истории, что она вставала перед глазами как вчерашний день. И еще более интересно было, что в конце лекции он всегда делал очень четкие выводы. Такую культурную и насыщенную речь Павел слышал раньше только от художника Якова Минченкова в Каменском, и теперь буквально заслушивался содержанием и звучанием лекций профессора.

Юдин, наоборот, был недоволен ими, грубо перебивал Тарле, задавал неуместные и неумные вопросы:

— Зачем нам нужны эти подробности? Нам известно, что восставший французский народ сверг короля, как у нас в России прогнали царя Николая Романова. Вот и все. Вам, бывшим спецам, поручено учить нас основному, а не мелочам.

Тарле вежливо и терпеливо ответил:

— Видите ли, товарищ Юдин, истина всегда кроется в деталях. Особенно в исторических деталях.

— Большевикам детали о буржуазии и дворянстве ни к чему. С ними раз и навсегда покончено.

Павел еле сдержался, чтобы не затеять с ним спор прямо на лекции, но потом, возмущаясь грубостью Юдина, сказал ему:

— Как это ты набрался наглости перебивать профессора? Да еще такого профессора! Он интересные и полезные вещи нам рассказывает.

— Я перебил потому, что эти спецы должны знать свое место и говорить нам только самое главное, — и добавил выразительно: — Недавно в выступлении на выпуске курсантов товарищ Сталин сказал, чтобы мы учили ту науку, которая нам нужна, а не ту, которая нам не нужна. Понял?

Павел понял только, что спорить и доказывать что-либо бесполезно.

* * *

Павел нашел в библиотеке редкую книгу — «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции», изданную небольшим тиражом. В ней Тарле косвенно осудил красный террор, описав террор во время французской революции. Хотя книга была издана семь лет назад, она сохранилась как новенькая, страницы были даже не разрезаны. Описанные в ней методы террора довольно прозрачно намекали на то, что происходило в России теперь. Павел поразился, как историк смог таким тонким, непрямым путем подвести читателя к пониманию сегодняшнего дня. После этой книга он стал понимать, что борьба за власть в новой России очень напоминает борьбу за власть во время Французской революции: сначала Робеспьер казнил своих противников, после этого казнили самого Робеспьера. Нечто весьма похожее происходило теперь в России.

Однажды Тарле зашел в библиотеку и увидел Павла за чтением своей книги:

— Товарищ Берг, вам нравится изучать историю?

Павел встал перед ним:

— Очень нравится, товарищ профессор, я с детства любил читать про историю. Вот особенно про Французскую революцию. И очень нравится, как вы пишете об этом.

Тарле увидел на столе еще и русско-французский словарь:

— Вы французский изучаете?

— Стараюсь. Читать уже могу, со словарем, конечно. А вот разговаривать пока не могу — практики нет.

Этот молодой высокий блондин, герой с орденом, был очень не похож на большинство слушателей института и заинтересовал Тарле:

— Вот как! Знаете, вы зайдите ко мне домой, мы поговорим подробней, — и дал ему адрес.

Павел еще никогда не бывал в богатых домах настоящих интеллигентов и никогда не разговаривал один на один с таким важным профессором. Он робко вошел в его кабинет, до потолка уставленный массивными шкафами с книгами в красивых переплетах. Это напомнило ему библиотеку в гимназии Рыбинска, куда их пригласил учитель Боде. Теперь, сидя в удобном кресле, он незаметно оглядывался на книги. Тарле сказал:

— Товарищ Берг, так вы говорите, вам нравится читать про историю, и особенно про эпоху Французской революции?

— Так точно, товарищ профессор, очень нравится.

— Знаете, ведь на наших с вами глазах тоже творится история. Время наше интересное, когда-нибудь о нем будут писать историки. Может, и вы захотите, написать.

— Я, товарищ профессор?

— Да, вы. Но для этого вам нужна большая культурная подготовка. Ходите по Москве, смотрите, узнавайте, записывайте.

— Спасибо за совет, товарищ профессор.

— Зовите меня Евгений Викторович. А пока я вот что подумал: почему бы вам не написать диссертацию о времени Французской революции?

Павел обомлел:

— Товарищ профессор… Евгений Викторович… диссертацию? Какой же из меня ученый? Я ведь выходец из бедной еврейской семьи, не получил даже среднего образования, только и знал, что грузы таскать на пристанях да шашкой рубить.

— Я ничего этого о вас не знал. Но, по-моему, вы себя недооцениваете. Я давно приглядываюсь к вам и думаю, что вы способный человек и можете стать учеными настоящим советским интеллигентом в первом поколении. Задача нашего института как раз в том и состоит, чтобы вырастить новую советскую интеллигенцию.

Павел смутился:

— Задача-то такая есть, это точно. Но только, извините, если я скажу, что думаю, — из нас хотят выковать идеологически правильную, то есть во всем послушную интеллигенцию.

Тарле поднял брови и посмотрел на Павла долгим внимательным взглядом:

— Ну и как вы с этим согласны?

— Мне это не нравится. Я так считаю, что идеология тут ни при чем, надо становиться специалистами своего дела.

— Ну, если вы так думаете, то наверняка вырастете в интеллигента.

От слова «интеллигент» в применении к нему Павел даже замер. А Тарле продолжал:

— Я хочу вам привести цитату из одного произведения французского писателя Гюстава Флобера. Вы его читали?

— Пробовал, но мне это еще трудно.

— Так послушайте, что он говорил, — профессор открыл лежавшую на столе книгу и прочитал: «Мыслитель не должен иметь ни религии, ни родины, ни каких бы то ни было общественных убеждений. Участвовать в чем бы то ни было, вступать в какую-нибудь корпорацию, в какое-нибудь братство, в какое-нибудь дело, даже носить какой бы то ни было титул — значит бесчестить, значит унижать себя…» А, каково сказано!

— Интересно, конечно. Только вот насчет родины… Правильно ли это?

— Неправильно. Вы тонко заметили. Мыслителю родина тоже нужна, он должен о ней думать, помогать ей стать лучше. Скажу вам откровенно, именно поэтому я и не уехал из России. Ну и насчет титулов Флобер тоже не совсем прав. У меня вот есть титул академика, мне это не мешает, а даже помогает. Так вернемся к вопросу о вашей диссертации. Вы согласны?

— Я не знаю, что сказать. Диссертацию писать — это ведь много знать надо. А у меня какие знания?

— Приобретайте их. Еще Магомет писал в Коране — приобретайте знания везде, даже в Китае. И потом, есть поговорка — не боги горшки обжигают.

— Так ведь то — горшки.

— Да, горшки. Но эта поговорка была, очевидно, сложена на заре цивилизации, когда лепить и обжигать глиняные горшки было высшим уровнем развития технологии. Не так ли?

— Не знаю, что сказать, Евгений Викторович.

— Ничего и не надо говорить. А тема для вас вот какая — «Войны Французской революции периода 1792–1802 годов». Вы человек военный, вам это будет близко и понятно. Начинайте собирать материал и по каждому вопросу обращайтесь ко мне. Когда накопится достаточно материала, мы с вами вместе составим план диссертации, а потом вы уже самостоятельно станете писать ее.

Видя все нарастающее смущение Павла, Тарле с едва заметной улыбкой добавил:

— Вы напишете черновик, а я помогу вам его отредактировать.

И вот, единственный из всех студентов Института, Павел Берг начал работать над диссертацией. Чем больше он вчитывался и вдумывался в исторические материалы, тем ясней видел, что события политической и военной жизни вокруг него во многом похожи на то, что происходило в эпоху Французской революции.

Но как писать диссертацию? Павел заглянул в энциклопедию Брокгауза и Ефрона и прочитал, что диссертации писались в первых университетах еще с древних времен. Это были труды по собственной интерпретации религиозных доктрин, а позже — и научных фактов. Он заглянул в словарную статью «интеллигент» и прочитал: «Человек, стоящий в оппозиции к правительству».

После нескольких месяцев упорной работы Павел поехал к своему учителю — показать сделанное. Он ведь успел получить от профессора только первые наводящие инструкции.

Тарле уверенно сказал:

— Диссертация уже просматривается. Я думаю, что хорошей идеей было бы написать книгу на эту тему и представить ее для защиты как диссертацию. Я теперь пишу про Наполеона, а вы углубите описание времени рассказом о войнах до начала его правления. Старайтесь проводить побольше анализа событий и сравнивайте их с другими историческими событиями. Тогда книга получится монументальней. Первый исторический писатель, который использовал сравнения и проводил анализ, был Иосиф Флавий, автор «Иудейской войны». Вы читали?

— Нет, не приходилось. Я даже не слышал о нем.

— О, тогда вы просто обязаны прочитать. Он сам был участником событий войны в Иудее в I веке нашей эры, был генералом, потерпел поражение от римлян, был взят в плен римским командующим Веспасианом. Его собирались казнить, но, по легенде, Иосиф предсказал Веспасиану, что тот станет императором, и так оно и случилось. Тогда Веспасиан его помиловал и сохранил ему жизнь. Свою книгу об истории войны он написал якобы тоже по заказу императора. Они даже стали друзьями, и Иосиф взял себе его фамилию — Флавий. Конечно, то, что он был участником событий, давало ему преимущество, но, с другой стороны, у него почти не было предшественников, разве что книга Юлия Цезаря о галльской войне.

— Эту я читал.

Тарле достал с полки «Иудейскую войну» и дал Павлу:

— Вот, возьмите и вчитайтесь дома.

Павел знал, что он не любил давать книги из своей богатой библиотеки, хотя позволял близким людям сидеть и читать прямо там. То, что он нарушил свое правило, было знаком доверия.

Павел бережно взял книгу:

— Спасибо, Евгений Викторович, я быстро прочту.

— Не торопитесь, обдумывайте, анализируйте. Историк должен анализировать. И обращайтесь ко мне без стеснения.

Павел вышел от него вдохновленный, с новыми знаниями и новой энергией. Он думал: «Вот что значит настоящий Учитель — он дает знания и пробуждает вдохновение. Если я напишу книгу, я посвящу ее ему. Так и напишу: „Моему Учителю Евгению Викторовичу Тарле“».

Читать «Иудейскую войну» Павлу было очень интересно — это был труд почти двухтысячелетней древности, но написанный так живо, как будто автор был его современником. Павел впервые узнавал настоящую историю еврейского народа, об этом тогда совершенно не писали в России. Он делал выписки, думал и работал над своей книгой-диссертацией. И чем больше он работал, тем больше у него вырабатывалось умение сравнивать современные события с историческими, видеть действительность с исторической точки зрения. Такое видение дается немногим людям, оно требует широкой информированности и глубокой проницательности.

* * *

В начале 1920-х годов была опубликована, но прошла почти незамеченной фантастическая повесть писателя А.В. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». В ней описывалась Россия будущего: у власти находится трудовая крестьянская партия, она сохраняет общинное устройство русской деревни, но общины представлены как автономные крестьянские коммуны. Ни автору, ни немногим читателям не могло прийти в голову, что под эгидой фантастического названия «Трудовая крестьянская партия» в 1930 году будут обвинены и осуждены тысячи специалистов сельского хозяйства: им самим даже не приходилось слышать о такой партии.

Ободренный сфабрикованным успехом «шахтинского дела», Сталин в 1930 году стал все больше обвинять «классовых врагов» в провалах и неудачах своей же собственной социально-экономической политики. Для этого была осуществлена серия новых судебных (и внесудебных) подлогов. Их целью было направить «ярость масс» на так называемых «вредителей», особенно из числа беспартийных специалистов старого времени. Фактически это было уничтожением старой интеллигенции. По указанию Сталина органы безопасности сконструировали три так называемые «антисоветские подпольные партии»: «Промпартию», «Трудовую крестьянскую партию» и «Союзное бюро меньшевиков». Начались массовые аресты, и Сталин сам диктовал главе органов безопасности (ОГПУ) Менжинскому, каких показаний следует добиваться от арестованных.

За участие в «Промпартии» было арестовано более 50 видных беспартийных специалистов. Правда, после приговора суда многие из них продолжали работать по специальности в «режимных условиях».

* * *

28 января 1930 года профессор Тарле читал лекцию в университете. Ректор университета Вышинский уже успел разогнать большинство старых профессоров, и Тарле был одним из немногих оставшихся. Павел пришел послушать и отдать ему обратно книгу «Иудейская война», а потом обсудить с ним свои вопросы. Тарле подошел к кафедре, как всегда — очень спокойной, уверенной походкой. В этот день он пришел в новом, только что сшитом костюме. Увидев Павла в первом ряду, он кивнул и улыбнулся ему. Лекцию он читал без конспекта, весь материал был у него в голове. Говорил он громко, отчетливо, красиво — вся аудитория слушала, затаив дыхание. В середине лекции вдруг грохнула дверь и а аудиторию вошли три агента ГПУ, двое направились к трибуне, где стоял профессор, один остался у двери. Тарле с удивлением смотрел на подходящих.

— Вы арестованы, — сказал один из них, а другой повернулся к студентам: — Лекция прекращается.

Аудитория замерла от неожиданности, воцарилась жуткая тишина, Тарле ошарашенно смотрел на них, как бы не совсем понимая, что происходит. Агенты встали у него по бокам и, слегка подталкивая, повели к двери. Стоявший там агент прошипел так, чтобы все слышали:

— Ишь, падла, костюмчик новенький себе справил!

Все было сделано так неожиданно и быстро — Павел буквально окаменел, видя, как арестовывали и уводили его Учителя. Он присутствовал при аресте впервые в жизни, и вся аудитория тоже была поражена и продолжала молча сидеть, еще не вполне осознавая, что произошло. Павел привстал с места, хотел идти вслед, возмущаться, организовать общий протест. Надо же что-то делать! Но тут же понял, что ничего не добьется, кроме своего собственного ареста.

Вот так — грубо, принародно арестовать, и кого — видного профессора, академика?..

Все еще продолжали сидеть на своих местах, когда в аудиторию быстрыми шагами неожиданно вошел ректор Московского университета Вышинский. Спокойно и уверенно он поднялся на кафедру. Никакого удивления, смятения, огорчения: было ясно, что он знал о случившемся заранее:

— Товарищи студенты, мы воспитываем в вас будущих советских интеллигентов, и вы должны понимать, что враги народа могут скрываться повсюду и под любой личиной. Великий товарищ Сталин учит нас быть бдительными и уметь распознавать врагов повсюду, в любой среде. Высшей советской школе нужны проверенные, идеологически выдержанные кадры профессоров и преподавателей.

Кто-то с последних рядов аудитории крикнул:

— За что арестовали профессора Тарле?

Вышинский посмотрел вверх:

— Мы должны очищать наше общество от социально опасных элементов.

Павел чуть не подскочил с места: это Тарле — социально опасный элемент?

А Вышинский продолжал:

— Вину определяет наш советский суд, самый справедливый суд в мире. Мы должны беспощадно очищать наше общество от людей с мелкобуржуазной подкладкой. Вы получите другого лектора, занятия будут продолжаться. Товарищ Сталин учит нас, что мы должны преподавать ту науку, которая нам нужна, а не ту науку, которая нам не нужна. Попрошу вас спокойно разойтись.

Второй раз Павел слышал эту цитату из выступления Сталина. Но в первый раз ее произносил неграмотный и тупой парень Юдин, слушатель его института, а на этот раз ее упомянул не кто-нибудь, а ректор Московского университета. Павел задумался над этим высказыванием Сталина: какой в нем смысл? Разве к науке может быть такой подход — «та, которая нам нужна»? Наука — это познавание природы: материальное, физическое, социальное, историческое, медицинское, любое. Наука нужна вся, ее нельзя утилитарно делить на «нужную» и «ненужную». Поразительно, что эту глупость повторяет такой авторитет, как ректор университета.

Расходившиеся студенты недоуменно переговаривались между собой:

— За что же все-таки взяли профессора Тарле?

Павел горько усмехнулся: они еще молодые, поэтому недоумевают. А пора уже понимать, что у нас теперь человека «берут» ни за что. Еще в 1928 году он слышал новую поговорку: «Был бы человек, а дело найдется». Она была отголоском другой не менее известной фразы «Кто не с нами, тот против нас».

* * *

Спустя некоторое время стало известно, что Тарле арестовали в рамках сфабрикованного политического процесса по несуществующему «Всенародному союзу борьбы за возрождение свободной России», пришпиленного к делам «Трудовой крестьянской партии», «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков» Одновременно с ним были арестованы историки Платонов, Любавский, Готье, Измаилов и Захер. Павел считал, что необходимо срочно дать знать об этой ошибке самому Сталину — только он мог спасти видного ученого. На другой день он поехал в газету «Правда», чтобы поговорить об этом со Львом Мехлисом, единственным непосредственным сотрудником Сталина, которого он знал. Мехлис выслушал его холодно:

— Ты-то что так волнуешься? Ты знаешь, почему он арррестован?

— Нет, не знаю. Но какие бы обвинения ему ни предъявляли, я знаю, что они несправедливы. Он великий историк и его надо спасти.

Мехлис посмотрел на него и поучающе заметил:

— Великий у нас есть только один, это товарррищ Сталин. Запомни это. А нам с тобой вмешиваться в это дело не надо.

Когда об аресте Тарле стало известно в Институте красной профессуры, Юдин сказал Павлу, криво усмехаясь:

— Видишь, Берг, я был прав, что одергивал на лекции этого спеца. Оказывается, надо было еще не так одергивать, а просто согнать его с кафедры.

Павел злобно взглянул на него и ничего не ответил.

* * *

С Тарле поступили «мягко»: его приговорили «всего» к пяти годам высылки в город Алма-Ату и лишили звания академика. Другим историкам дали более суровые приговоры. По уставу всех академий мира выбирать новых членов могут только сами академики, и только они на общем собрании могут лишить этого почетного звания. Однако малограмотные советские правители делали это сами, одним росчерком пера, по собственному усмотрению. Президент Академии наук Комаров получил распоряжение исключить Тарле из списков академиков — и этого оказалось достаточно.

Вскоре в газете «Правда» появилась статья «Фальсификаторы истории». В ней критиковалась группа арестованных историков, их называли «вредителями» и «саботажниками». Решение обезглавить русскую историческую науку было принято в отместку за молчаливый отказ прославлять большевистский режим. Павел был потрясен и растерян, он не мог понять — неужели историков тоже можно считать «вредителями» и «саботажниками»?

Но если власти хотели сломить волю Тарле и лишить его возможности заниматься историей, то они просчитались. В Алма-Ате секретарем партии был один из учеников и поклонников Тарле Федор Голощекин. Он знал, что участники дела, по которому сослали Тарле, работают по специальности в режимных условиях. Он пошел еще дальше — дал учителю место профессора истории в казахском университете и поселил его в хороших условиях.

Пока Тарле был в ссылке, бывший слушатель Института красной профессуры Павел Юдин в 1932 году был назначен директором этого института. Когда Павел Берг узнал об этом, он не мог поверить своим ушам: как могли назначить директором такого малограмотного человека?

Могли — росчерком пера, и только за то, что он был преданным сталинцем. Своими указаниями Юдин быстро развалил всю программу Института.