С восемнадцати лет, как ушел из дома, Павел не знал тепла семьи. И никогда в его окружении не было интеллигентной женщины. Теперь, в доме Семена, он впервые обрел ощущение семьи, впервые увидел, что такое настоящая женщина, более того, женщина аристократического круга, и с интересом к ней приглядывался.
В Августе были все приметы врожденного аристократизма: вежливость, полностью исключающая даже тень фамильярности; деликатность по отношению ко всем без исключения людям, в том числе и к ее деревенской домработнице Лене, — так проявлялось чувство собственного достоинства и едва уловимое понимание некоей своей исключительности. И это при врожденной элегантности и спокойной, скромной манере всегда и везде держаться благородно.
Все это отражалось в ее едва заметно улыбающихся глазах светло-серого цвета. В этой полускрытой улыбке отражался интерес ко всем и ко всему, что она видела вокруг. Павел впервые видел, чтобы лицу была присуща необычная способность мгновенной смены выражений — от приятной широкой улыбки до грустной сосредоточенности. А ведь он до сих пор считал, что русские люди, очевидно, почти всегда угрюмы и сосредоточены. Наблюдая за ее лицом, Павел как-то сказал Августе:
— Сколько я перевидел разных русских лиц — они все казались мне бесцветными, как черно-белый рисунок. Ты первая, чье лицо по-настоящему ярко: оно выражает все твои настроения!
Она весело рассмеялась и ответила:
— Мой отец дал мне хороший завет: всегда быть на людях и никогда не быть при них скучной, больной и бездельничающей. Ведь черты лица опускаются, когда людям скучно, когда они больны или ничего не делают. Я всю жизнь стараюсь следовать этому завету.
Другой характерной чертой Августы была ее абсолютная непрактичность в денежных тратах. Довольно хороший заработок Семена позволят ей тратить деньги, не особо задумываясь, но муж нередко добродушно над ней посмеивался:
— У моей Авочки такие манеры, как будто у нее денег куры не клюют. Вот именно.
Это была фраза из его далекого мещанского детства, так говорил его отец про расходы матери.
Августа много тратила на наряды и на уход за собой. Она неплохо рисовала и сама придумывала себе фасоны платьев. Журналов мод тогда почти не было, она там и сям ловила веяния моды и переносила их на бумагу, потом сама кроила себе платья или отдавала выкройки портнихе. У нее даже была своя массажистка, которую они звали просто по отчеству — Терентьевна. Дни, когда Терентьевна приходила делать массаж, были днями ее священнодействия. Августа звала к себе соседку и подругу Ирину Левантовскую, они ложились на диваны, и Терентьевна покрывала их лица каким-то своим особым кремом — накладывала маску. С этой маской надо было пролежать не менее часа, а за это время Терентьевна делала им массаж спины и рассказывала сплетни, принесенные от других клиенток. Ими были две ведущие актрисы Художественного театра Алла Тарасова и Ксения Еланская, и, естественно, Терентьевне было что порассказать.
Кроме всего прочего, Августа любила щеголять шляпками и заказывала их только у самой модной шляпницы Ялтовской: в те годы еще носили шляпы с вуалями, и Августе они очень шли. Она любила пудриться и душилась духами «Красная Москва». Узнав об этом, Павел начал дарить ей на праздники только «Красную Москву».
* * *
Семен часто бывал в командировках, на стройках страны, Августа водила Павла в кино, по театрам и музеям. Она любила Художественный театр. Когда они ходили туда, Павел обычно ждал ее на ступенях перед входом в театр. Здание было построено в 1902 году по проекту архитектора Шехтера на средства купца-мецената Саввы Морозова.
Августа появлялась со стороны Тверской улицы. Каждый раз она была в чем-то новом — то в облегающем темно-синем костюме с меховой оторочкой и модной шляпе, то в сером свободном платье чуть ниже колен. И на улице, и в театре на нее все оглядывались. Павел это замечал и думал, как щедро природа ее одарила.
Как-то раз в кассе не было билетов, и Августа сказала:
— Идем к администратору, — и направилась к артистическому входу.
— Ты думаешь, он даст нам билеты?
— Конечно.
Администратором был давнишний служащий театра Федор Михальский, несостоявшийся актер. При виде Августы он с почтением поднялся со стула, пораженный ее внешностью:
— Добрый вечер, что я могу для вас сделать?
Она обворожительно улыбнулась:
— Добрый вечер, видите ли, билетов в кассе нет, а мы очень хотим попасть на спектакль.
Михальский рассыпался в любезностях:
— Не могу отказать такой даме и герою-орденоносцу Гражданской войны, — и сам проводил их в директорскую ложу.
А потом в антрактах приходил и спрашивал:
— Как вам нравится пьеса? Приходите к нам еще, я всегда буду рад вашему приходу.
Павел с интересом наблюдал, какой неотразимый эффект производила внешность Августы на незнакомых ей людей.
На сцене шла новая пьеса молодого драматурга Николая Погодина «Кремлевские куранты». Сюжет состоял в том, что после революции часы на Спасской башне — Кремлевские куранты — остановились и Ленин попросил еврея-часовщика привести их в порядок. На сцене присутствовал и Сталин, но ему была отведена небольшая роль, почти совсем без текста. По ходу действия в поиски часового мастера включается матрос-балтиец из охраны Ленина и молодая интеллигентная девушка из семьи профессора. Между ними возникает любовь, хотя они принадлежат к разным классам. Все заканчивается хорошо — и часы починены, и влюбленные соединены.
В первом антракте Августа спросила Павла:
— Это выдумка или действительно была какая-то история, связанная с починкой Кремлевских курантов?
Павел как историк интересовался разными событиями своего времени и рассказал ей:
— Починка курантов действительно имела место, и их действительно чинил в 1920 году мастер-еврей по фамилии Бернс. Первые часы были установлены на башне еще при царе Михаиле Романове в 1585 году, но вскоре были проданы. Новые были изготовлены в 1621 году иноземным мастером Христофором Головеем. Для них на Спасской башне был построен специальный шатер. Новые часы были устроены с боем «перечасьем», для этого были отлиты 13 колоколов. При Петре Первом из Голландии привезли часы с 12-часовым счетом и музыкой и установили их в 1706 году, но в 1737 году музыкальный бой перестал действовать. В 1850 году их исправили и они исполняли мелодию гимна «Коль славен» и Преображенский марш. Во время революции, в 1917 году, при обстреле Кремля часы снова были повреждены. И тогда в 1920 году по распоряжению Ленина их исправил мастер Бернс, и часы стали играть «Интернационал».
— Какой ты молодец, что так много знаешь.
— Авочка, я только интересуюсь многим, но знаю пока что мало.
По дороге домой Августа рассказывала Павлу о своей юности:
— Мужчины нашей семьи поколениями служили в армии, в войсках терских казаков. Они поверх кавказских бурок носили башлыки были ярко-синего цвета, у донских казаков башлыки были красного цвета, у кубанских — оранжевого. Мой дед и старший брат моего отца стали генералами. Но мой папа, Владимир Владимирович, был младшим сыном в семье и по закону мог не служить в армии. Он стал железнодорожником: в конце прошлого века это было очень ново и интересно. А моя мама, Прасковья Васильевна, которая живет с нами, — из простых казачек. Отец женился на ней по любви: увидел ее раз в окошке и влюбился. Наша семья вся влюбчивая — так и я влюбилась в Семена. Но потом вся родня относилась к маме холодно — они считали, что она не пара для папы. А родители счастливо прожили вместе почти сорок лет. Меня отдали учиться в институт для благородных девиц во Владикавказе. Там же учились две мои старшие сестры, Тоня и Оля. Старший брат Виктор стал тоже железнодорожником, а младший — Женя — был офицером и ушел с армией Деникина из России. С тех пор след Жени потерялся, только мы об этом никогда не говорим — упоминать врагов новой России опасно.
Павел поинтересовался:
— А как твоя мама относится к тому, что ты вышла замуж за еврея?
— Она верующая христианка, очень религиозная, поэтому вначале была недовольна. Уходящее поколение не понимает молодых. А потом сказала, что браки совершаются на небесах и, наверное, Бог так хотел. К тому же Сеня такой замечательный зять, так всегда добр к ней, и она видит, что я с ним счастлива. Вот и примирилась, — и Августа добавила со смехом: — Теперь, если он уезжает в какую-нибудь важную командировку, мама крестит его на дорогу. А Сеня не возражает, даже кажется довольным.
* * *
Когда они в следующий раз пошли в театр смотреть «Трех сестер» Чехова, администратор Михальский встретил их приветливо, но казался чем-то смущенным.
— Сегодня у нас замена. Недавно была специальная правительственная комиссия и велела переделать «Кремлевские куранты». Как раз сегодня мы пустили этот спектакль в новой редакции. Хотите посмотреть?
Они заинтересовались и остались. Действие и диалоги были все те же. Но на этот раз Сталин был на сцене почти все время, постоянно рядом с Лениным и даже немного впереди, ближе к рампе, — так было задумано режиссером. Ленин по ходу пьесы произнося любую реплику, приближался к Сталину и несколько заискивающе обращался к нему:
— Правильно я говорю, товарищ Сталин?
И Сталин важно кивал головой и отвечал:
— Правильно, Владимир Ильич.
Через пять минут Ленин опять подскакивал к нему с вопросом:
— Правильно я говорю, товарищ Сталин?
— Правильно, Владимир Ильич, — и опять кивок головы.
Провожая их до дверей после спектакля, Михальский осторожно прошептал:
— Комиссия приходила потому, что товарищ Сталин сам захотел посмотреть пьесу. Поэтому нам велели поставить спектакль в новой редакции. Как она вам понравилась?
Августа ответила с обворожительной улыбкой:
— Очень интересные и симптоматичные переделки.
— Как вы правильно заметили!
И Михальский, и Августа с Павлом понимали, кому в угоду была сделана «новая редакция» и ясно видели, что она только испортила спектакль, но говорить этого вслух не решались. Отойдя от театра, Августа тихо сказала:
— Теперь в пьесе вместо одной любовной коллизии между моряком и дочкой профессора разыгрываются как бы целых две — между двумя вождями тоже. Неприлично эго говорить, но поведение вождей на сцене похоже на поведение гомосексуалистов, когда один, пассивный, стремится угодить другому, активному.
Павел хохотнул и удивился — может быть, она была и права, но он не ожидал от нее упоминания о гомосексуалистах.
* * *
Семен с Августой были нежно влюбленной парой и не уставали постоянно нахваливать друг друга. Павел с добродушной завистью посмеивался над ними:
— Ваша семья — это прямо институт взаимного восхищения.
Августа рассмеялась этому определению:
— Посмотрим, что ты будешь говорить о своей жене.
Они были очень общительны, любили принимать гостей, танцевать, петь, веселиться. Большинство гостей были сослуживцами Семена, молодые, всем лет по тридцать с небольшим, все много трудились, пробивались, долго испытывали тяготы жизни и лишения революционного периода и теперь достигли достаточно устойчивого положения.
Хотя во всей стране был еще голод и действовала карточная система, но для Гинзбургов и их друзей уже начиналась более благополучная жизнь. Им хотелось расслабиться, повеселиться, начать получать удовольствие от жизни. В их еврейскую, отчасти мещанскую среду Августа вносила дух салонного аристократизма. Поэтому собрание их гостей Семен в шутку называл «Авочкин салон».
Ближайшими друзьями Гинзбургов были их соседи по дому Моисей Левантовский и его русская жена Ирина. Августа с Ириной стали неразлучными подругами. Августа как-то рассказала Павлу:
— Мы с Ириной не работаем, поэтому часто заходим друг к другу в гости, начинаем штопать носки наших мужей, пришивать пуговицы, ставим заплатки, что-нибудь еще в этом роде.
— Авочка, неужели ты сама штопаешь носки?
— Конечно, я. Кто же еще? Я очень даже хорошо умею это делать. А пока мы этим занимаемся, болтаем обо всем на свете, рассказываем друг другу о нашей жизни. Я хочу вас познакомить, сейчас я ее позову. У нее очень интересная жизнь.
Августа постучала в стенку условным сигналом, и в ответ раздался такой же стук. Через несколько минут пришла Ирина. Августа подвела ее к Павлу:
— Я хочу познакомить вас с братом Сени.
Павел взглянул на Ирину с высоты своего роста, и черты ее лика показались ему знакомыми. Она тоже пристально смотрела на него, как бы узнавая:
— Мы, наверное, где-то встречались.
— Конечно, я вас узнал. Это ведь вы рассказывали мне про храм Христа Спасителя. Вы еще спрашивали меня, не агент ли я ГПУ. Помните?
— Да, да, в сквере у храма. Меня тогда поразило, как внимательно вы рассматривали его.
— Вы тоже поразили меня… — он запнулся, — вы были очень грустная.
— Вы правы. Это было вскоре после моей трагедии.
Августа с удивлением и интересом наблюдала их.
— Так вы, оказывается, знакомы! Как же вы познакомились?
— Виделись пятнадцать минут, случайно, в сквере у храма, — сказала Ирина.
Павел обратился к ней:
— Знаете, когда я подошел к храму, он казался мне таким светлым и радостным, как будто парил над городом. Но после вашей грустной истории и сам храм показался мне тоже каким-то грустным.
— Да, у него тоже грустная история. Ходят слухи, что скоро его хотят взорвать. А вы с Семеном братья? Вы абсолютно не похожи.
— Мы двоюродные.
— А, тогда понятно. А я ведь не досказала вам тогда всего. У меня тогда, после расстрела мужа, было такое ощущение, что вся моя жизнь рухнула. Я ждала, что меня тоже арестуют, подозревала каждого военного и подумала сначала, что вы пришли меня арестовать.
— За что же вас-то?
— За что? За то, что была замужем за «троцкистом».
— Но этого просто не может быть! — воскликнул Павел.
— Может, может быть все. Нас было три сестры. Вот для Чехова был бы сюжет для новой пьесы о трех сестрах. Мы, как и чеховские героини, тоже дочки царского полковника. Я была третья, тоже как у Чехова. Жила себе наша семья спокойно, но началась революция, и вскоре после нее мы, три сестры, вышли замуж. Конечно, из военной семьи, да еще в Гражданскую войну, мы могли выйти замуж только за красных командиров. Это были не просто командиры, а высшие чины, интеллигенты из бывших офицеров. Военным министром был тогда Троцкий, а они были его помощниками. Как только Троцкого выслали, наших мужей, одного за другим, арестовали и скоро расстреляли. Понимаете, какой сюжет с террором?..
— Понимаю. Вы правы — это террор, по-другому не назовешь. Так и во время Французской революции было.
— Но на этом мой сюжет не заканчивается. Двух моих старших сестер тоже арестовали и сослали в Сибирь, только меня почему-то не тронули. У меня на руках осталось трое их маленьких детей, и пришлось мне вместе с моей пожилой матерью растить детишек: мы бедствовали, и я страшно всего боялась. Я очень любила мужа и была совершенно потеряна от горя, только изредка приходила к храму, чтобы поплакать возле него…
Павел слушал с грустью. Дальше продолжила Августа:
— Но и это еще не конец. Как раз в то время в Ирину влюбился Моисей Левантовский. Он, как и вы с Сеней, еврей, выбился из низов, большого образования не получил, но это очень талантливый человек, поэтому сумел достичь многого. Он долго уговаривал Ирину выйти за него, но она была ужасно травмирована и отказывала ему. Вот представь ситуацию: дворянка, полковничья дочка, вдова расстрелянного красного командира, совсем потерянная сама, да еще и с таким приданым — племянники. И тут ей предлагает союз человек совершенно чуждого ей круга.
Ирина с улыбкой вставила:
— Сеня ведь тоже был чуждого вам круга.
— Но у меня не было позади такой трагедии. И я полюбила сразу. А вы ведь не могли полюбить сразу, согласились скрепя сердце — куда же было деваться?
— Да, деваться было некуда.
Августа сказала Павлу:
— Но ее Моисей — очень благородный человек, мало того что он боготворит Ирину, он забрал к себе ее маму и племянников. Теперь Ирина счастлива с ним, у них есть дочка Оксана, чудесная девчушка: Ирина в ней души не чает. А к Моисею она тоже привыкла и полюбила его. Как у Пушкина: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».
Павел слушал внимательно — действительно, история как нельзя больше напоминала «Трех сестер» Чехова, но пришла эпоха, которую все так ждали, — эпоха русской революции. Она наступила — и вот что случилось с тремя сестрами: аресты, расстрелы, ссылки, террор. Это происходило чуть ли ни во всех семьях лояльных к революции интеллигентов. Но была еще одна новая черта, которую вряд ли представлял себе Чехов, — оказывается, браки русских женщин с евреями давали им счастливую семейную жизнь.