Много неожиданных событий происходило в Москве и по всей стране в начале 1930-х годов, когда Сталин утверждался как диктатор. Все эти события накладывали отпечаток на характер времени. Три из них особо потрясли московскую интеллигенцию: разрушение храма Христа Спасителя, самоубийство поэта революции Владимира Маяковского и возвращение в Россию великого пролетарского писателя Максима Горького.

* * *

5 декабря 1931 года, придя к Гинзбургам, Павел застал Августу и ее соседку Ирину взволнованными и заплаканными.

— Что-нибудь случилось? Почему вы плачете?

— Сегодня будут взрывать храм Христа Спасителя.

Павел вспомнил, что слышал про угрозу взрыва на лекции Емельяна Ярославского. Ирина объяснила:

— Я была там вчера, хотела пройти в сквер около храма. Там была толпа таких же, как я, все хотели помолиться возле святых стен. Но его уже оцепили за десять кварталов вокруг, чтобы люди не могли подойти.

Августа ожесточенно добавила:

— Хотят стереть с лица земли русской все, что относится к вере. Уже печатают в газетах проект громадной уродливой башни какого-то Дворца Советов, который собираются строить на месте храма.

— Да, я видел его. Там наверху должна стоять гигантская статуя Ленина с вытянутой рукой.

Августа горько усмехнулась:

— Видишь — Лениным собираются заменить Иисуса Христа.

Ирина со слезами на глазах предложила:

— Мы хотим сейчас поехать туда и в последний раз посмотреть на храм, хотя бы издали.

— И хотим увидеть, как эти варвары его разрушат.

Павел решил ехать с ними, он считал, что разрушение такого великолепного храма — это варварский момент истории, который он тоже должен видеть и, может быть, когда-нибудь описать. Ведь когда-то в Древнем Риме христианские фанатики IV–V веков так же разрушали великолепные строения, арки, статуи, чтобы стереть с лица земли любые памятники эпохи язычества. Но с тех пор прошло более полутора тысяч лет и цивилизация ушла далеко вперед — почему неверующим коммунистам понадобилось взрывать такое чудо архитектуры и искусства, как этот храм? Неужели фанатизм новой коммунистической веры ничем не лучше того раннехристианского? Очевидно, фанатизм веры и фанатизм безверия равны.

Они смешались с толпой на другой стороне Москвы-реки, против храма. Толпа состояла в основном из женщин — пожилых было больше, но и молодые там были, стояли, напряженно всматриваясь в храм. Мужчин было мало. Многие женщины крестились и шевелили губами — молились. Некоторые плакали, кое-кто решался говорить громко:

— Господи, грех-то какой!

— Ничего не будет на месте, где разрушили храм.

— Безбожники они!

— Куда Максим Горький смотрит-то? Одна на него надежда была, что заступится.

— Заступится, как же! На Беломоро-Балтийском канале заступился?

— Никакой Горький за нас не заступится.

Людям так хотелось иметь хоть какого-нибудь заступника, особенно женщинам, на которых падала вся тяжесть жизни, когда их лишали мужей, сыновей, отцов. И теперь еще лишили и веры в Бога. Они глухо перебрасывались замечаниями:

— Одна у нас надежда — только на Бога. Покарает Он, покарает преступников этих.

— А чего же Он допускает, ваш Бог, чтобы храм разрушили?

— Господи, грех-то какой!

Издали за толпой наблюдала милиция, и Павел был уверен, что в толпе скрывались агенты госбезопасности. Уже сколько лет приучали народ молчать, но в такой момент народное недовольство прорвалось наружу. Павел думал, что правительство, которое все ненавидят и презирают, неспособно подавить убеждений своего народа — оно противостоит ему, оно не способно пробудить в нем согласия со своими действиями. Павел знаком показал обеим своим спутницам молчать.

Белый великолепный храм с громадным куполом наверху гордо возвышался над всеми строениями. Он казался древнерусским великаном. Павлу невольно вспомнилась картина «Три богатыря», на которой Илья Муромец изображен в остроконечном шлеме, похожем на этот купол. Погода была спокойная, ясная, воздух как будто замер в ожидании, как и толпа на этой стороне реки.

Вдруг раздался глухой нарастающий рокот, возле стен храма возникло облако дыма и пыли. Как ни ожидали люди разрушения, они не сразу поняли — что это такое. В следующее мгновение стены храма вздрогнули, как живые, и его верхняя часть вместе с куполом стала медленно оседать, разрушаясь и проваливаясь вниз. Поняв это, люди затаили дыхание — их святыня разрушалась. Купол еще как будто повисел мгновение, но тут над головами людей раздался страшный грохот и вокруг мгновенно потемнело. Верующие люди стали неистово креститься, глядя наверх, — там, в неизвестно откуда налетевшей черной туче, сверкнула молния, за ней другая, третья… Людям стало страшно, и некоторые повалились на колени, крича:

— Наказание! Бог посылает наказание!

— Господь все видит! Он все знает!

— Чтобы их Кремль так взорвало, как они храм наш взорвали!

Павел взял под руки плачущих Августу и Ирину, стараясь вывести их из толпы. Пробираться было трудно — люди в ужасе сгрудились, кричали:

— Господь знамение посылает!

— За грехи наказание! Бога прогневали!

— Конец света наступает!

Гром среди ясного неба как будто подтверждал их правоту.

* * *

Среди московских «светских львиц» блистали две сестры — Лиля и Эльза Коган, дочери обрусевшего еврея, провинциального юриста Юрия Александровича Когана, сумевшего выбиться из местечковой еврейской среды. Эльза, младшая сестра, была талантливой писательницей, а Лиля, старшая, была красавицей и не менее талантливой соблазнительницей мужчин. В 1912 году Лиля вышла замуж за московского юриста Осипа Брика, тоже обрусевшего еврея. Брак был несколько странным из-за ее слишком свободного поведения, но Лилю и Осипа объединяла не только любовь, но и общая страсть — они с увлечением коллекционировали талантливых людей искусства. У Лили был еще один талант — она умела устраивать из жизни праздник. В тяжелые годы после революции, ютясь в тесной комнате в Полуэктовом переулке, за Ярославским вокзалом, без всяких удобств (даже в туалет бегали на вокзал), она смогла сделать свой дом известным литературным салоном. Там бывали Пастернак, Эйзенштейн, Малевич, Мандельштам, Чуковский.

В 1918 году Эльза уехала в Париж, стала известной писательницей, взяла себе псевдоним — Эльза Триоле. Перед отъездом она познакомила сестру и ее мужа еще с одним новым талантом — поэтом Владимиром Маяковским. Его имя уже гремело по Москве и отзывалось по всей России. Всего в нем было с избытком: громадный рост, неизбывная энергия, горячий темперамент, громоподобный бас. Писать Маяковский начал в 1912 году и сразу — необычно, в альманахе «Пощечина общественному вкусу», как футурист. Он участвовал в создании одноименного манифеста русских футуристов, в котором впервые появился так часто цитируемый призыв: «Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности». В 1913 году он издал первый сборник под названием «Я» — цикл из четырех стихов, написанный от руки и размноженный литографским способом в трехстах экземплярах. В те бурные времена, когда возбужденной событиями молодежи и многим интеллигентам хотелось чего-то нового, необычного, поэзия Маяковского поражала воображение и привлекала к себе людей острыми, неожиданными, гротескными образами, необычностью прерывистого ритма, новыми рифмами:

После октябрьского переворота 1917 года Маяковский сразу встал на сторону победивших. Он воспринял декларативные обещания и постулаты большевиков как истину и весь свой громадный талант повернул и направил на восславление этой иллюзии. Чтобы быть понятнее разношерстной публике, он стал писать доходчивее и превратился в глашатая революции:

Благодаря своей высокой гражданственности и яркой форме его стихи как нельзя лучше выражали период массового энтузиазма. Издательское дело было в полуразрушенном состоянии, не хватало бумаги, не было средств, книги издавались на плохой бумаге и малыми тиражами. Но зато люди стали толпами собираться на поэтические выступления. Маяковский сразу превратился в чемпиона многочисленных поэтических вечеров и диспутов, силой своего убеждения и полемического азарта он атаковал переполненные разгоряченной молодежью аудитории. Грохочущими раскатами могучего баса он перекрывал всех и приковывал к себе всеобщее внимание. Все хотели видеть и слышать только его:

— Маяковского! Просим выступить Маяковского!

Неудивительно, что красавица Лиля мгновенно соблазнила неженатого поэта (к тому же — любителя женщин), он стал посвящать ей свои стихи и вскоре они стали жить вместе. Время было свободное, никого это не удивляло и не шокировало. Они переехали в новую комнату в Водопьяном переулке, и Лиля сделала из нее самый популярный в Москве литературный салон. Маяковского печатали в газете «Известия», одно из его сатирических стихотворений «Прозаседавшиеся» понравилось Ленину. Он стал еще более популярным глашатаем революции. Маяковский выезжал в Европу и Америку, страстно пропагандировал в стихах преимущества советского строя:

Женщины были от него без ума и рады были бы иметь ребенка от такого гениального человека, породистого, полнокровного мужчины.

После смерти Ленина Маяковский написал о нем вдохновенную поэму, воспевая его личность и заслуги. В этой же поэме он проявил политическую близорукость и поэтическую восторженность. Одной из таких его ошибок было воспевание Феликса Дзержинского:

Но в то же время у него было и много политических прозрений. Когда Сталин сместил Троцкого с поста министра обороны, заменив его на Фрунзе, Маяковский написал эпиграмму:

К десятилетию советской власти в 1927 году он написал доходящую до фанатизма восторженную поэму «Хорошо!», в ней горячо и преувеличенно воспел советский строй и его достижения. Но уже иссякал его восторг.

В 1928–1930 годах он высказал свое поэтическое кредо — в поэме «Во весь голос».

Августа позвала с собой Павла на прослушивание этой поэмы в Клуб мастеров искусств в Старопименовском переулке. На выступление Маяковского собралась вся литературная и театральная Москва. Павел разглядывал людей и увидел среди них свою старую знакомую Элину, ту «невинную девушку», по определению ее тетки, которая поразила его изощренной развратностью. Элина сидела, кокетливо прижимаясь плечом к известному автору сатирических рассказов Михаилу Зощенко, — видно было, что пришли они вместе. Она тоже заметила Павла, хитро перевела взгляд с него на Августу и кивнула с игривой улыбкой, как бы одобряя его выбор. Павел смутился, он представил себе, что она подумала о них, и ему стало досадно. Он нахмурился, а Августа заметила эту перестрелку взглядов:

— Ты с ней знаком?

— Виделся однажды, давно, покупал у нее военный костюм.

— Да, она держала какую-то нэпмановскую лавочку, и ходили слухи, что она заманивала туда мужчин.

Павел смутился еще больше:

— Да? Я и не знал.

— Она приятельница Лили Брик, обе известные в Москве «людоедки», соблазнительницы, порождение НЭПа. А теперь она вроде бы сошлась с Зощенко, живут как муж и жена.

Павел, чтобы прекратить неприятный разговор, стал нарочито внимательно оглядывать других. Августа знала многих:

— Это поэт Илья Сельвинский с женой Бертой, — она помахала им рукой. — Когда я работала медсестрой в санатории в Сухуми, Илья однажды отдыхал у нас. Очень интересный человек. А это певец Леонид Собинов, великий тенор. После революции он уехал в Ригу и гастролировал по всей Европе. Но, к сожалению, стал терять голос, поэтому, наверное, и вернулся. А этот высокий и носатый — это литературный критик и детский поэт Корней Чуковский. Замечательный человек. Помнишь, ты читал Алеше «Мойдодыра» и «Муху-цокотуху»? Это его стихи.

— Да, стихи прекрасные. Но что это за имя — Корней?

— О, это целая история: он внебрачный сын богатого еврейского сынка из Одессы и простой прачки по фамилии Корнейчук. Отец бросил мать, а сын стал известным литератором и взял себе псевдоним по фамилии матери — «Корней Чук», добавив туда «овский».

— А вот эта женщина — известная актриса Алиса Коонен с мужем, Таировым, режиссером Камерного театра.

Сначала в зале был довольно скудный общий ужин, и пока все ели, на эстраду поднимались артисты театра и эстрады — Владимир Хенкин, Григорий Алексеев, Михаил Гаркави, Леонид Утесов. Они пели, играли, импровизировали комические номера. Потом публика стала требовать:

— Маяковский, Маяковский!

Он сидел за столиком с молодым актером Художественного театра Михаилом Яншиным и его женой, красавицей Верой Полонской. Ходили слухи, что у Маяковского с ней роман и он чуть ли не собирается на ней жениться.

На маленькую эстраду поднялся громадный задумчивый Маяковский:

— Я впервые прочту вступление к моей новой поэме. Вступление называется «Во весь голос».

Начало было необычным:

Вначале всем показалось, что он читает что-то смешное, все заулыбались. Но вскоре всем стало ясно, что поэт читает что-то очень вдохновенное и значительное для него самого:

И закончил громовым голосом:

Поэт замолчал, и весь зал долго рукоплескал ему стоя. Под шум аплодисментов Августа сказала Павлу на ухо:

— Такой талант и такой ум, но до чего же он верит в символ этого большевистского партбилета! А стихи похожи на реквием, такой же реквием в словах, какой в музыке написал для себя Моцарт незадолго до смерти.

Павел не знал классической музыки, не слыхал «Реквиема», и даже имя Моцарта было ему мало знакомо. Но он верил Августе и почувствовал, что она, должно быть, права: она так тонко понимает поэзию Пушкина — ничего удивительного, что так глубоко знает музыку и чувствует ткань поэзии Маяковского.

Но, конечно, никому в голову на приходило, чтобы тридцатисемилетний сверхуспешный здоровяк Маяковский думал о смерти. Правда, его официальная «звезда» стала как будто закатываться. Недавно была устроена выставка его работ «20 лет», разосланы приглашения многим влиятельным людям, в том числе и Сталину, но никто из них не пришел. Органы безопасности стали подозревать его в каких-то заграничных связях, вели за ним наблюдение. Он как будто впадал в немилость, знал это и переживал. На фоне многочисленных арестов русских интеллигентов, он тоже мог легко попасть в их число. К тому времени уже был арестован и пропал в тюрьме писатель Пильняк, автор великолепной и глубокой книги «Повесть непогашенной луны». Так же «исчез» после ареста популярный писатель Борис Житков. Вокруг Маяковского затягивалось опасное кольцо. В одном из последних стихотворений Маяковский признался:

Это можно было понимать и как его любовь к Москве, но и как жалобу на то, что Москва не отпускает его в Париж,

И вдруг 14 апреля 1930 года гром среди ясного неба: Маяковский застрелился!

Павел ходил в зал Дома писателей на прощание с Маяковским и потом видел, как вынесли гроб и поставили его на подставки в кузов затянутого траурным крепом грузовика. За руль сел известный журналист, друг поэта, Михаил Кольцов, и процессия тронулась на Новодевичье кладбище.

Павел шел некоторое время за грузовиком и все старался понять — почему Маяковский решил покончить с собой? Всего пять лет назад он сам написал стихотворение, обращенное к покончившему с собой поэту Сергею Есенину. В ответ на последние строчки Есенина:

Маяковский написал:

Так почему, почему застрелился Маяковский? Ведь никаких причин для этого у него не было. Он был необычно яркой личностью, поэтом-трибуном. Другой известный русский поэт Демьян Бедный, приближенный Сталина, прямо считал, что Маяковский погиб потому, что своим творчеством вторгся в область, которая была ему чуждой, то есть в политику. И при этом добавлял: «В русскую поэзию стреляют без промаха». Стреляют? Оставалось только предположить, что с таким же бешеным темпераментом, с каким Маяковский принял новую Россию после революции, он так же остро, горько и глубоко в ней разочаровался. Выстрел Маяковского был продиктован чем-то, что он один понял раньше всех. Павел вспомнил фразу из шекспировского «Гамлета»: «Нечисто что-то в Датском королевстве». И здесь такая же трагедия — что-то гниет и в Советском Союзе.

Жизнь и смерть Маяковского были общественным, национальным явлением. Если Маяковский на вершине своей гражданственности решил сам уйти из жизни, это — гром среди ясного неба.

И еще Павел думал: «А если передо мной встанет такой выбор, решусь ли я на это, хватит ли у меня мужества самому уйти из жизни?» И так думал не он один, многие уже начинали задумываться над этим.

Постепенно память о Маяковском стала ослабевать, его стихи печатали все реже, критики писали о нем все холодней.

Тут я позволю себе небольшое отступление. Лиля Брик, считавшаяся наследницей Маяковского, написала в 1937 году письмо наркому внутренних дел Ежову с просьбой увеличить ей содержание. Ежов действовал только в одном направлении — арестовывать, наказывать и расстреливать. К тому времени он уже успел «ликвидировать» вдову поэта Эдуарда Багрицкого и еще нескольких жен писателей. Но он ничего не делал без согласия Сталина, а потому передал письмо Брик в секретариат вождя и стал ждать — как тот отреагирует? Неожиданно письмо вернулось с резолюцией Сталина, косо написанной сбоку: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Что было делать Ежову с таким неточным указанием? Он понял его как желание Сталина возвеличить память поэта. Сразу стали выходить миллионные тиражи книг Маяковского, критика вновь поставила его на пьедестал, а вскоре в Москве открыли памятник во весь рост, на настоящем пьедестале, и назвали именем поэта площадь.

* * *

В 1931 году по Москве как гром среди ясного неба пронесся слух: после долгого проживания в Италии в Россию возвращается Максим Горький, он приезжает на родину навсегда.

Горький был уникальной личностью, какие появляются в России только раз в столетие, да и то не в каждое. Он родился и вырос на Волге, в беднейшей мещанской среде, не получил никакого образования, работал с раннего детства, трудом поденщика обеспечивал свое жалкое существование, в поисках куска хлеба пешком исходил всю европейскую часть России. И несмотря на все это, в нем вырос громадный талант и он стал самым прославленным русским писателем XX века, классиком литературы, известным на весь мир. Вся читающая Россия и многие люди в европейских странах зачитывались его романами, повестями, рассказами и стихами, все театры мира ставили его пьесы.

И во всех его высокохудожественных произведениях звучал один набат, один призыв — призыв к гуманизму, к любви и уважению к людям.

Как сын угнетенного класса он приветствовал первую русскую революцию 1905 года и написал свое знаменитое стихотворение в прозе «Песня о буревестнике»:

Горького прозвали после этого стихотворения «буревестником революции».

Когда умер Ленин, он написал о нем очень живые воспоминания, издав их сразу после его смерти. В этих очерках он представил образ яркой и противоречивой личности. С тех пор их много раз переиздавали, каждый раз выбрасывая неугодные партии описания. Россию Горький покидал навсегда, как многие другие писатели и интеллектуалы. В Берлине он встречался с высланными из России, в том числе и с людьми с «пароходов философов» — Николаем Бердяевым, Юлием Айхенвальдом, Питиримом Сорокиным. Несомненно, у него было ясное представление обо всем, происходившем в России, и он знал о планомерном уничтожении большевиками русской интеллигенции.

С тех пор прошло семь лет, советская власть окрепла, несмотря на все тяжелые испытания. В 1928 году великому писателю исполнялось 60 лет. Сталин, как все, читал Горького и даже сделал известное замечание по поводу стихотворной сказки «Девушка и смерть»: «Эта штука сильней „Фауста“ Гете, любовь побеждает смерть!»

Сталин пригласил Горького для чествования на Родину и приказал организовать грандиозный праздник. Очевидно, Горький не доверял новой власти, он приехал только после осторожных переговоров об условиях приезда и отъезда. Ему устроили помпезную встречу: на Белорусском вокзале в Москве его встречали все члены Политбюро во главе со Сталиным, на площади собралась толпа с транспарантами, знаменами и его портретами. Старик увидел все это и прослезился — ни один писатель до него не удостаивался такого приема. Несмотря на бедность и повсеместный голод, в банкетных залах, куда его приглашали, столы ломились от яств. Горький уехал обратно в Италию, умиленный приемом.

Неизвестно, что он, с его проницательным умом, думал тогда о Сталине: он никогда публично не выражал протеста против его жестокости, но никогда и не восхвалял его. Трудно представить себе две более противоположные в своих жизненных принципах личности: Горького, гуманиста, человека широкой натуры, с большим умом, а с другой стороны — Сталина, с его любовью к власти и изощренным коварством. Можно предположить, что в глубине души Горький понимал ничтожность человеческих качеств этой личности. Он мог даже опасаться его, но Сталину наверняка хотелось, чтобы своим авторитетом Горький оправдывал все его деяния.

Сталин много раз зазывал Горького обратно в Россию, но тот отказывался, ссылаясь на здоровье. Тогда Сталин велел послать к нему для лечения лучшего терапевта Кремлевской больницы профессора Льва Левина, самого опытного и эрудированного правительственного врача. Когда Левин приехал на Капри, он увидел странную картину: в жарком климате южной Италии Горький ходил по дому в валенках. Проницательному врачу бывает иногда достаточно одного взгляда на пациента, чтобы понять причину болезни. Левин понял, что ноги у Горького мерзнут от недостатка кровообращения. Его легкие, сердце и сосуды были подорваны тяжелой жизнью и постоянным курением. В возрасте чуть за шестьдесят он выглядел на десять-пятнадцать лет старше. Левин во многом помог его здоровью. Он и его знаменитый пациент были одного возраста, у них было много общего, и они подружились. С тех пор Горький доверял только Левину. Это очень подняло авторитет Левина — быть доктором Горького и непросто, и почетно. Заместитель Сталина Молотов и его семья тоже стали пациентами Левина и даже подружились с ним, приглашали в гости, отправляли ему подарки.

* * *

После короткого визита Горького в 1928 году в Россию на свой шестидесятилетний юбилей в среде интеллигенции было много разговоров — захочет ли он вернуться насовсем, зная, что происходит в его стране при Сталине? Многие считали, что Горький правильно сделает, если не возвратится, чтобы Сталин не мог прикрывать свои злодеяния его авторитетом.

Павел с юности любил произведения Горького — яркие, правдивые и написанные великолепным русским языком. Ему нравилось, что Горький не едет в Россию: в этом Павел видел символический знак протеста писателя против поворота от демократии в сторону диктатуры.

В стране шла насильственная коллективизация крестьянских хозяйств, это стало народной трагедией, какой крестьяне еще не видали. По всей русской и украинской земле, которую Максим Горький исходил когда-то пешком, раздавался крестьянский стон и плач. Крестьян разоряли, арестовывали, ссылали и казнили. Страна снова обеднела, и начался повальный голод — в Поволжье, на Украине, Кубани, Дону и Северном Кавказе. Чтобы спасти своих детей от голодной смерти, люди тайком собирали в полях оставшиеся от уборки колоски. Тогда был введен лицемерный, издевательский закон «Об охране социалистической собственности»: по нему за сбор колосков следовало наказание — десять лет лишения свободы. Так, за один год было осуждено 55 тысяч человек, в основном женщин-крестьянок. Их высылали в лагеря целыми семьями. Многовековое богатое российское земледелие было подсечено под самый корень и после этого уже так и не восстановилось.

И вот в 1931 году вдруг стало известно: Максим Горький возвращается! Теперь остатки «недобитой» интеллигенции гадали — с какой миссией приезжает этот великий гуманист в страну, где нарушаются основные принципы гуманизма. Оставалось все-таки надеяться, что влияние Горького поможет хоть как-то затормозить разгул сталинской жестокости.

Сталин бурно чествовал и задабривал Горького: его именем он приказал назвать старинный большой город Нижний Новгород, где писатель вырос, — город превратился в Горький; его имя давали заводам, школам, пароходам, самолетам. Для него выделили роскошный особняк на Спиридоньевской улице, построенный Шехтелем, и виллу в Крыму. Но вернулся Горький в Россию уже больным: у него была сердечно-легочная недостаточность — следствие многолетнего туберкулеза легких. Его лечащий врач и друг Лев Левин продолжал следить за здоровьем писателя и как мог поддерживал в нем жизнь. Горький торопился дописать роман «Жизнь Клима Самгина», панораму жизни России за сорок лет. Он считал это своим главным произведением и много часов кряду неподвижно просиживал за столом, работая над ним. Состояние его здоровья становилось все более неустойчивым. Опытный доктор Левин пригласил другого видного терапевта — профессора Дмитрия Плетнева — осмотреть пациента вместе. Это был консилиум самых лучших специалистов, они усилили лечение новыми препаратами и физическими упражнениями.

В московский особняк Горького стал часто «по-приятельски» наезжать по вечерам Сталин, навязываясь писателю в близкие друзья. Кавалькада правительственных машин въезжала в ворота, вместе с собой Сталин привозил других членов Политбюро. Шли беседы и застолья, которые утомляли хозяина. Возможно, Сталин рассчитывал, что Горький напишет о нем книгу, как написал о Ленине. Но Горький, конечно, видел, что малообразованный Сталин намного уступал блестящему эрудиту Ленину. Сколько ни ожидал Сталин, Горький не написал о нем ни строчки.

Визиты доктора Левина и беседы с ним были для Горького намного интересней визитов и бесед со Сталиным. И намного полезней.