Американской иммигрантке миссис Рейчел (Рахиль) Лемперт было нетрудно заметить, что выбор продуктов в магазинах Москвы был очень скудным. Даже при том, что Москва снабжалась лучше других регионов, и продукты в нее свозили со всей страны, в начале 1930-х годов ситуация катастрофически ухудшилась и в Москве, и по всей стране. На Украине и в Поволжье, в самых что ни на есть хлебных районах, царил настоящий голод. Для голодающих Поволжья массовую помощь собирали, но об украинских голодающих при этом почему-то «забыли».

Ухудшение снабжения было следствием ошибочной политики Сталина. Он ставил скорейшее развитие промышленности — ценой любых жертв — основной задачей страны. В газете «Правда» он писал: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Чтобы «пробежать», нужна была передовая техника, ее закупали за границей, но выплачивать большие суммы страна могла только зерном. Как когда-то писал Пушкин, из-за границы все «… за лес и сало возят нам», и теперь деньги на покупку техники так же шли от продажи сельской продукции. Зерно высылали за границу, а внутри страны возникла нехватка продуктов. Не считаясь с благосостоянием, здоровьем и самой жизнью народа, Сталин предлагал покрывать недостаток продуктов на столах людей повышением «потребительского аскетизма» населения. В первую очередь такая политика начала сказываться на жизни крестьян.

В библиотечном номере журнала «Война и революция» Павлу Бергу попалась на глаза статья «Борьба с контрреволюционным восстанием в Тамбовской губернии», написанная его бывшим соратником по армии Михаилом Тухачевским. Он делился опытом раскулачивания тамбовских крестьян-кулаков. Повел помнил, что когда-то и его самого Тухачевский зазывал раскулачивать крестьян. В статье среди множества патриотических восклицаний имелось подробное описание «борьбы» с крестьянами, которая вылилась в историю насилия и преступлений. Крестьян целыми семьями сгоняли в открытое поле и окружали изгородью из колючей проволоки, вынуждая сопротивлявшихся ограблению мужчин выходить из леса и сдаваться. Это подавалось как образец подавления восстаний. Читая, Павел даже оторопел — как боевой командир мог считать контрреволюционерами простых русских крестьян, которые своим тяжелым трудом кормили всю страну? Он возмущался хладнокровным статистическим описанием жестокостей. Теперь Тухачевский имел высокий армейский чин, был комкором, носил три ромба в петлицах. Если бы Павел встретил его, то высказал бы ему в лицо свое возмущение.

По всей стране началась массовая коллективизация крестьянских хозяйств. Хлеб они больше не продавали, он насильно изымался, торговля зерном была запрещена. Чтобы ее предотвратить, на дорогах выставили «заградительные отряды». По плану обобществлению подлежали земля, лошади и крупный рогатый скот. Каждый район получил норму раскулачивания — семь процентов крестьян. Кто должен был его осуществлять? В ситуации диктатуры рабочих и крестьян раскулачивание крестьян поручили рабочим: в деревни были направлены рабочие отряды из некомпетентных в сельском хозяйстве коммунистов и комсомольцев, так называемых двадцатипятитысячников.

В январе 1929 года в газете «Правда» появилась статья редактора газеты Николая Бухарина «Ленинское политическое завещание», в которой он напоминал, что такое настоящий ленинизм, и обвинял Сталина в пренебрежении партийной демократией. Он критиковал политику коллективизации, писал, что это приведет к «декрестьянизации» и разорению сельского хозяйства страны.

Бухарин был членом Центрального комитета партии и самым сильным экономистом в правительстве. Ленин высоко его ценил и называл «любимцем партии». Но после смерти Ленина Сталин отобрал у Бухарина руководство экономикой и назначил его редактором газеты «Правда». Его помощницей была сестра Ленина Мария Ульянова. Они сумели сделать газету авторитетной и популярной, в ней можно было найти не только похвалу, но и критику существующих порядков. В своей статье Бухарин прямо писал: «Сталинский режим больше не приемлем для нашей партии». Как все диктаторы, Сталин не терпел не только возражений, но и обсуждения своих указаний: он объявил Бухарина главой «правой оппозиции» и убрал их с Ульяновой из «Правды».

В своей ретивости фанатичные приверженцы Сталина старались перевыполнить норму коллективизации и стали изымать у крестьян не только крупный рогатый скот и зерно, но и овец, коз, свиней и даже кур. Они разоряли всех, включая так называемых «подкулачников» — бедняков, которых назвали так потому, что они оказывали сопротивление. Вместо запланированных семи процентов было «раскулачено» двадцать процентов крестьян: даже сам Сталин пытался охладить такое рвение, разместив в «Правде» статью «Головокружение от успехов».

В ответ на такой грабеж крестьяне начали массовый убой скота — «не нам, так и не вам» — а уже за это их стали расстреливать. Тогда поднялись крестьянские восстания, в них участвовало более 700 тысяч крестьян: их арестовывали, расстреливали, ссылали. Оторвав от земли, их единственной кормилицы, людей посылали работать на строительство Комсомольска-на-Амуре, Беломоро-Балтийского канала и канала Москва — Волга. Около семи миллионов крестьян были расстреляны, более двадцати миллионов согнаны с земли и высланы.

Но в результате за границу в 1929 году удалось отправить миллионы тонн зерна, покрывающего расходы на технику. В газете «Правда» была напечатана статья Сталина, в которой он назвал 1929 год «годом великого перелома».

А по радио между тем на всю страну транслировали выступления Государственного русского народного хора имени Пятницкого: выступления хора нравились Сталину. Хор распевал недавно сочиненные песни, описывающие ликование колхозного крестьянства:

Сталин назначил редактором газеты «Правда» преданного ему секретаря Льва Мехлиса. Проработав несколько лет со Сталиным, Мехлис хорошо усвоил его тактику и повадки и умел угодить «хозяину».

* * *

Павел случайно столкнулся с Мехлисом лицом к лицу в коридоре академии. Тот остановил его и заговорил с ним менторским тоном, свысока:

— А, Павел, ну как, все занимаешься своей историей? Помнишь, как я уговаривал тебя вступить в партию большевиков? Теперь ты с нами.

— Да, спасибо тебе, Лев Захарович, ты правильно уговаривал, а? — раньше Павел называл его просто Лева, но теперь не хотел допускать с ним никакой фамильярности и вообще подолгу разговаривать.

— Помнишь, я говорил тебе, что буду редактором «Правды»? Теперь товарищ Сталин доверил мне самое важное дело — Центральный печатный орган партии. Я обновлю «Правду», сделаю ее сталинским рупором. Брось свою историю, пойми — настоящую историю творим теперь мы. Приходи ко мне в штат, я сделаю тебя корреспондентом, станешь писать статьи по моему указанию. У меня большие планы: я ввожу в газету новый важный раздел — «Письма трудящихся товарищу Сталину». Ну, сам понимаешь, трудящиеся настоящих писем писать не умеют, вот мне и нужен человек, который писал бы за них. Ты бывший трудящийся, а теперь станешь корреспондентом «Правды». Это работа почетная и важная. Соглашаешься?

Павлу разговор был неприятен, он видел, что «обновленная „Правда“» все больше становится директивно-контрольной, карающей газетой. После увольнения Бухарина в ней больше не было места свободным обсуждениям, критика на ее страницах всегда оборачивалась арестом для людей любого положения: как только появлялась критическая заметка, критикуемый человек или даже группа людей исчезали. А предложение фальсифицировать «письма трудящихся» Павла и вовсе глубоко возмутило. Было время, когда он бы высказал Мехлису свое мнение, но теперь он сдержался — времена острых схваток прошли, молчание и умолчание стали лучшей тактикой и спорить с Мехлисом стало опасно.

— Спасибо, Лев Захарович, за твое доверие. Только какой же из меня корреспондент — сочинитель писем? Ты был комиссаром, умел говорить речи на митингах. Я помню, как один мужик сказал тебе, что не будет мировой революции. Ты тогда еще спросил, почему он так думает, а он ответил — потому что для этого евреев не хватит, сказал по-своему — «жидив». Ну я тогда за нас с тобой и за всех евреев обиделся и его сразу осадил.

— Не припомню, — Мехлис явно не хотел продолжать разговор о своем еврействе, он и раньше говорил, что он не еврей, а коммунист. — Ты подумай о моем предложении. Он посмотрел на Павла саркастически и испытующе:

— Не хочешь работать со мной, отказываешься?

Павел почувствовал недовольство и даже угрозу в его голосе. Ему хотелось сказать бывшему комиссару что-нибудь резкое, но… нет, опасно.

— Нет, не думай, я не отказываюсь, но действительно — не справлюсь я. Как быть корреспондентом, не понимаю. Ты же сам будешь жалеть, что взял меня на работу.

В тот же вечер Павел рассказал Семену и Августе о Мехлисе и о том, как мужик ответил ему, что для мировой революции «жидив не хватит». Добавил он и рассказ о сегодняшнем разговоре. Их очень развеселила история с мужиком; давясь от смеха и вытирая слезы, Семен сказал:

— Ох, насмешил ты нас. Вот именно. Если вдуматься, мужичок ведь, при всей его примитивности, был прав. Действительно, большевистскую революцию в 1917 году в Петрограде устроили в основном евреи во главе с Троцким. Да и в Германии революцию делали евреи во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. Но хотя Троцкий до сих пор считает необходимым продолжать мировую революцию, все-таки энтузиастов-евреев для этого ему, пожалуй, не хватило бы.

Немного помолчав, Павел заметил:

— Ты понимаешь, Мехлис задумал искажать в «Правде» все, за что мы боролись. И только для того, чтобы угодить Сталину! Ты вот говорил мне о евреях — искателях счастья. Думаешь, еврей Мехлис — тоже искатель счастья? Евреи — нация очень многосторонняя. Если уж еврей берется играть роль, то делает это не как заурядный лицедей или жалкий комедиант, а как великий актер. Мехлис как раз и есть такой актер.

— Я знаю и другого похожего, Лазаря Когана. Его Сталин назначил начальником строительства Беломоро-Балтийского канала: там на стройке работают только заключенные и он расправляется с ними крайне жестоко, чтобы угодить «хозяину». Среди евреев есть всякие, есть и такие, кто обладает исключительной способностью не только к выживанию, но и к проникновению наверх в самых разных условиях. Вот и твой Мехлис такой. Так что бывают и такие «искатели счастья».

— Только такие вот Мехлисы и могут верить в величие личности Сталина, — с горечью подытожила Августа.

* * *

Лев Мехлис прекратил традицию демократической партийной газеты и ввел строгое правило публиковать только политически благонадежные статьи. С его приходом в «Правду» вся советская печать стала равняться на эту газету и окончательно перестала объективно отражать жизнь страны, в ней не стало разнообразия мнений, печать превратилась в средство чистой пропаганды.

Это было как раз то, чего добивался Сталин. Чтобы еще больше угодить «хозяину», Мехлис начал печатать одно за другим «письма трудящихся товарищу Сталину». Это были пространные обращения к вождю — от заводов, колхозов, интеллигенции, студентов. Все письма начинались с выражения верноподданических чувств, и всюду непомерно возвеличивался гений вождя. Мехлис изощрялся в изобретении помпезных обращений: «Великому учителю всех трудящихся», «Гениальному продолжателю дела Ленина», «Другу всего прогрессивного человечества». С тех пор эти обращения стали эталоном для публикаций во всех других газетах. А Мехлис приказал печатать несколько экземпляров газеты на специальной плотной бумаге — только для Сталина и его ближайшего окружения. Для них делали цветные фотографии, раскрашивая их вручную; особенно ярко раскрашивали красный флаг. Угодничество главного редактора нравилось Сталину, и он продвигал преданного ему Мехлиса на все более высокие позиции — при его общей нелюбви к евреям в тот период в нем еще не было выраженного антисемитизма.

Намеченным жертвам мехлисовская «Правда» присваивала клички «вредители», «саботажники» и «агенты международного империализма». Под эти определения подводили тысячи людей — от деревенских мужиков до высоких начальников в партийном аппарате.

Так появилась статья «Саботажники советского проектирования». В ней говорилось, что «некто инженер Виленский и инженер Семенов», которым доверили важный проект, на самом деле оказались вредителями и агентами американских капиталистов и даже привлекли к вредительской деятельности и других — следовал длинный перечень фамилий известных инженеров.

В тот день ранним утром — еще не рассвело — раздался стук в дверь квартиры Гинзбургов. Домработница Лена открыла и увидела на пороге маленькую женщину, с головой укутанную в деревенский платок. Она спросила:

— Авочка дома?

На стук вышла проснувшаяся Августа, которая была дома одна, потому что Семен уехал на магнитогорскую стройку. Женщина сняла платок — это оказалась напуганная Бася Марковна, жена Виленского.

— Я укуталась, чтобы по дороге меня не узнавали.

— Бася Марковна, что случилось?

— Авочка, беда — Соломона взяли ночью.

— Кто взял, почему?

— Авочка, они взяли. А потом перерыли всю квартиру, унесли много бумаг.

Она была в ужасном состоянии, дрожала, плакала.

— Я знала, знала, что так случится! Он сам виноват, потому что отказался проектировать этот дурацкий Беломорканал. Зачем он сказал тогда Молотову, что неправильно использовать для работы политических заключенных? Зачем?! Что теперь будет?..

Августа растерялась и просто не знала, что и как сделать для несчастной, совсем потерянной Баси Марковны.

— Дорогая моя, вы сядьте, побудьте у нас, будем думать и говорить. Может, все обойдется.

— Ах, Авочка, ничего не обойдется. Мне некогда сидеть, спасибо. Я должна бежать, бежать, бежать. Я даже не знаю — куда мне бежать. Надо еще сказать родственникам. Авочка, умоляю вас, если у вас есть что-то от Соломона — все, что он писал и дарил вам, — уничтожьте это. Потому что это может стать уликами против Сени и вас.

На прощание Августа сунула ей в руки пачку денег.

* * *

Пораженный статьей в «Правде», Павел сразу помчался к Августе.

Ее красивое лицо было в слезах.

— Павлик, Виленского арестовали. У меня рано утром была Бася Марковна. Она прибежала, укутавшись в деревенский платок, чтоб ее не узнали. Я все время думаю о Семене, знает ли он об этом? Он ведь продолжает строить Магнитогорский комбинат по проекту Виленского. Я боюсь, не коснется ли это его.

Павлу надо было ее успокоить:

— Я принес статью в «Правде», в ней говорится только о проектировщиках. О строителях нет ни слова. Я думаю, что Сеня вне опасности.

— Ты так думаешь? Ну, дай-то бог. Бася Марковна умоляла меня уничтожить все, что у нас есть от Виленского. Она говорила, что это может стать уликами против Сени.

— У тебя что-нибудь есть?

— Есть его интересные письма из Америки, мы храним их как память.

— Придется с ними расстаться.

— И еще: как раз недавно он оставил у нас ценное охотничье ружье, он говорил, что оно уникальное, очень хвалился им, принес показать, да забыл. Что мне делать с этим ружьем? Семы нет, посоветуй.

Чтобы она меньше нервничала и не чувствовала себя одинокой, Павел остался там ночевать. У него были опасения, что агенты могут заявиться на квартиру, но ей он этого не говорил и оставлять ее одну не хотел. Весь вечер он по винтикам разбирал ружье Виленского, любуясь им. В оружии Павел разбирался, он видел, что это был действительно уникальный именной экземпляр, подарок от бельгийской фирмы «Кокрель-Угрэ», с надписью на прикладе: «В благодарность за сотрудничество». Жалко ему было ломать такое сокровище, но — снявши голову, по волосам не плачут. Особенно такую голову, как у Виленского. Он завернул части ружья в газету, в пакеты положил его письма и записки.

Пока он это делал, Августа тенью бродила возле него и заводила один и тот же разговор:

— Павлик, как могли написать в газете «Правда» такую статью? — это же неправда.

— Авочка, к сожалению, «Правда» стала рупором неправды. Это теперь карающая «Правда».

В полночь, в полной темноте, когда все спали, они с Августой вышли из дома, дошли до мостика и подальше, в стороне от него, выбросили все пакеты в Таракановку.

* * *

Жену Виленского, пожилую тихую Басю Марковну, арестовали через несколько дней. Что с ней сделали, куда она пропала — никто не знал. Все эти дни Августа жила в страшном напряжении. А еще через несколько дней в ее квартиру кто-то постучал. Открыла домработница Лена. На пороге стояли незнакомые мужчина, женщина и маленький мальчик.

— Чего надо?

Они не очень хорошо говорили по-русски, Лена позвала хозяйку:

— Ава Владимирна, тут какие-то немцы, что ли, пришли.

Августа вышла к ним:

— Пожалуйста, входите. Вы кого-то разыскиваете, хотите спросить?

На ломаном русском мужчина и женщина, перебивая и поправляя друг друга, заговорили:

— Мы хочим знать, куда мистер и мисиз Сол Виленски. Мы американский иммигрант, наша фамилия Лемперт. Мы приходим на их аппартмент, дверь совсем заперт. На работе тоже нет мистер Сол. У нас ваш адрес, они сказать про вас — вы хороший друзья. Мы пришли знать, куда мистер и мисиз Сол?

Августа совершенно растерялась — что она должна им сказать? Очевидно, сами они газету не читали и никто им про ту статью не говорил. Ей надо было собраться с мыслями.

— Вы садитесь, мы с вами попьем чай. Лена, подай нам чай, пожалуйста.

Сын Лампертов стал играть с маленьким Алешей — они были почти ровесники, а Августа, собрав нервы в комок, чтобы не плакать, разговаривала с американцами, стараясь сдержать дрожь в голосе:

— Наверное, мистер Виленский и его жена срочно уехали по какому-нибудь делу.

— Ага, бизнес-трип, деловая поездка, — закивал головой Ламперт. — Да, да, я понимай, очень большой человек, мистер Сол. А когда они обратно?

— Этого я не знаю. Наверное, не очень скоро.

Про себя она подумала — никогда.

Рассказывая об этом визите Павлу, она вся дрожала:

— Павлик, ну что мне было им сказать? Знаешь, когда к нам в дом во Владикавказе ворвались красные бойцы и стали нас грабить, я и тогда не чувствовала себя так растерянно. Я знала — они считают нас врагами за наше дворянское происхождение. Это была классовая ненависть. Но что происходит теперь, почему арестовали Виленского, этого гения? И совершенно непонятно, почему арестовали бедненькую Басю Марковну, такую милую и добрую женщину. Ты можешь мне ответить?

— Авочка, и я не могу понять. Но я знаю, что во времена французской революции под нож гильотины тоже клали самые умные головы.