В нашу бурную революционную эпоху факты современности быстро становятся историей. Одним из таких явлений можно назвать давно назревший острый конфликт между национализмом и интернационализмом. И в этом конфликте особое место занимает положение евреев в старой и новой России. Представители еврейской национальности не имели в царской России одинаковых с другими народами прав. Их местожительство было ограничено особой «чертой оседлости», их не принимали на государственную службу, им не разрешали учиться в гимназиях и университетах. Но все-таки встречались отдельные уникальные случаи, когда и до революции евреи своими талантами и работоспособностью добивались в России признания и выдающегося положения.

Всеми признано, что вершиной русского скульптурного искусства являются творения Марка Антокольского, еврея из города Вильно. Как могло случиться, что еврейский мальчишка, выросший в бедной среде, не получивший никакого образования, стал великим русским скульптором? И не просто русским скульптором, но самым русским из всех русских мастеров, отразившим в своих скульптурах жизнь и историю России так, что в них живо пульсирует сама сущность России.

Также всеми признано, что вершиной русской пейзажной живописи являются творения Исаака Левитана, еврея родом из местечка Кубартай в Литве. Как могло случиться, что этот беднейший из бедных еврейский мальчишка-сирота, нищий, бездомный, постоянно голодный, стал великим русским пейзажистом? И не просто русским пейзажистом, но самым русским из всех русских мастеров, показавшим на своих полотнах русскую природу так, что она выражает самую сущность души русского народа.

Казалось бы, ничто в жизни Антокольского и Левитана не предвещало их превращения в подлинных выразителей русской души и русской природы. Но в том-то и дело, что в их достижениях отразилась уникальная черта евреев — способность впитывать в себя окружающую культуру. Всякая адаптация к окружающему — это способность внутреннего преображения. У евреев эта способность вырабатывалась веками как приспособительная реакция к выживанию в результате расселения по всему миру. С языком чужого народа к евреям всегда приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Спустя некоторое время евреи оказываются в состоянии понять окружающий народ даже лучше, чем подчас он сам себя понимает. Живя во многих странах, евреи становились национальными поэтами, композиторами и художниками (примеры — поэт Гейне и композитор Мендельсон в Германии, поэт Фет и музыканты братья Антон и Григорий Рубинштейны в России). Такая способность может быть признана лучшей и самой выразительной чертой настоящего интернационализма.

Это не значит, что евреев любят в тех странах, в которых они прижились и стали частью окружающей их культуры. Даже наоборот, зачастую эти способности евреев вызывают обиду и возмущение, людям кажется, что евреи отнимают у них душу, присваивая себе то, что им не принадлежит.

Но евреи — самый упорный народ в мире, евреев невозможно покорить, они будут гнуться, но не сломаются, их можно разрезать на куски, но эти куски снова соберутся вместе. Поэтому даже спустя почти две тысячи лет после изгнания из своей страны евреи не исчезли как нация. Считается, что евреям помогла сохраниться их вера в единого бога и приверженность к своей религии. Несомненно, глубокая религиозность скрепляла их во все века изгнания. Но только ли это сохранило еврейскую нацию? Многие выдающиеся выходцы из евреев меняли веру, большей частью вынужденно, а иногда и добровольно. Такие еврейские мудрецы, как Барух Спиноза в Голландии и Карл Маркс в Германии, выросли вне еврейской веры.

Но откуда и как появились вообще евреи в России? В 933 году, еще при князе Игоре, в Киеве уже жили первые евреи. В 1037 году там, рядом со знаменитыми Золотыми воротами города, были построены так называемые Жидовские ворота, примыкавшие к еврейскому кварталу. Слово «жид» означало «еврей» и не носило ругательного оттенка. Но в 1113 году произошел первый погром и число евреев сразу резко уменьшилось. В XIII–XVIII веках еврейская община росла в Польше, с XVI века она стала расселяться по Украине, Белоруссии и Литве. Иван Грозный был настроен против евреев, но уже в эпоху Лжедмитриев они пришли в Москву вместе с поляками. При царе Алексее Романове, отце Петра Первого, в конце 1600-х годов, евреи все чаще бывали в Москве по торговым делам, некоторые в ней оседали.

А.С. Пушкин описал в «Истории Петра» попытку единовременного переселения большой массы евреев на русскую землю. В 1697 году, во время посещения двадцатипятилетним Петром Первым Амстердама, там проживала большая колония евреев, предки которых были изгнаны из Испании и Португалии два века назад. В Голландии они жили благополучно, занимались торговлей и ремеслами, голландцы относились к ним дружески. Любознательный Петр осматривал их большую синагогу (которая стоит до сих пор) и даже присутствовал на обряде обрезания младенца.

Далее Пушкин написал: «В Амстердаме государь часто беседовал с бургомистром Витсеном, который и посвятил ему изданную им географическую каргу северо-восточной Татарии. Витсен однажды просил амстердамским жидам позволения селиться в России и заводить там свою торговлю. „Друг мой Витсен“, — отвечал государь, — „ты знаешь своих жидов, а я своих русских; твои не уживутся с моими; русский обманет всякого жида“».

Петр отказал евреям в поселении, но это не значит, что при нем, а потом и сразу после него в России совсем не было евреев. Но, поселившись в ней, они не имели никаких прав на свою религию и традиции. Крещеный еврей Петр Шафиров был при Петре вице-канцлером и министром финансов и почт, работали с Петром Абрам и Исаак Веселовские, Антон Девьер был первым генерал-полицмейстером Петербурга, а богатого купца Мейера сам Петр так уважал, что приказывал ставить для него стул в Сенате. Петр говорил: «Для меня совершенно безразлично, крещен ли человек или обрезан, чтобы он только знал свое дело и отличался порядочностью».

Через пятьдесят лет после смерти Петра, в 1772 году, императрица Екатерина II, победив Польшу, присоединила к России ее восточную часть с Литвой и получила в подданство более ста тысяч евреев. Сразу после присоединения Польши к России она обложила евреев высокими налогами и ее указом была создана «черта оседлости». При втором и третьем разделах Польши в 1793 и 1795 годах Россия таким же образом получила еще почти один миллион евреев. С тех пор вся жизнь евреев на русской земле была полна бедности, горя и унижений. Но все же у них было их знаменитое терпение и хватало энергии на выживание, увеличение рождаемости и даже на постепенную миграцию вглубь России.

В начале XX века черносотенцы, наиболее реакционная «черная сотня» русского дворянского офицерства, обеспокоенные новыми либеральными течениями с участием евреев, бросили лозунг «Бей жидов, спасай Россию!». Ненависть к евреям вызвала погромы на юге России, на Украине, в Литве и Белоруссии, они прогремели на весь мир — на евреях срывали злобу и непонимание происходивших перемен.

Но евреи уже не были самой забитой прослойкой населения. Некоторые из них смогли получить образование и присоединиться к среднему классу и интеллигенции — стали врачами, юристами, журналистами. Евреи-врачи были в России с 1860-х годов, а военные врачи-евреи — с 1865 года. Основателем российской терапии был профессор А. Захарьин, еврей, он лечил императора Александра III, хотя тот евреев не любил. С 1860-х годов появились на государственной службе евреи-юристы. Евреи выдвинули из своей среды выдающихся русских журналистов: Петра Смоленского (1842–1885) и Альберта Гаркави (1835–1919). Образованные евреи организовали в Минске партию «Бунд», самую первую в России революционную партию. Так в революции произошло слияние интересов русского и еврейского народов.

В среде русского населения всегда присутствовали настороженность и непонимание в отношении евреев, а зачастую — и ярко выраженный антисемитизм. Но в культурном подвиге русского купца Павла Третьякова и русского капиталиста Саввы Мамонтова отразилась подлинная способность русского человека понять и оценить великое и прогрессивное, невзирая на традиционное недоверие и нелюбовь к евреям.

Третьяков первым заметил талант Левитана и купил на ученической выставке первые его работы. Этим он поддержал художника материально и в то же время сделал его имя известным — если работу художника покупал сам Третьяков, на него сразу смотрели как на мастера. Он следил за творчеством Антокольского и Левитана и приобретал их произведения часто даже до того, как они появлялись на выставках, еще на дому. При жизни Третьякова художники работали, а он оплачивал их труд.

Третьяков помогал молодым художникам советами и деньгами, вносил за неимущих плату за обучение в Художественном училище. Он умел делать это деликатно и незаметно, чтобы не страдало ничье самолюбие.

Савва Мамонтов, разносторонне одаренный человек, сын бывшего крепостного крестьянина, сам был неплохим художником и скульптором, неплохо пел, учился пению в Италии, был артистом, поэтом, драматургом, режиссером. Душа нараспашку и бурная натура — веселый, говорливый, увлекающийся человек.

Русский дворянин-интеллигент Владимир Стасов был самым горячим поклонником Антокольского и помогал ему на ранней стадии формирования его таланта. Особенно любил Стасов скульптуру Антокольского «Иван Грозный».

Чтобы понять композицию «Ивана Грозного», его надо рассматривать по сантиметрам — фигуру в полный рост, в длинной одежде со множеством складок, ниспадающих до пола; сложный трон с барельефами в виде чудовищ, в которых верили в то время; меховую шубу, на которой царь сидит; книгу на его коленях и высокий жезл сбоку. Надо всмотреться в опущенное лицо царя — глаза полускрыты нависающими насупленным и бровями; если смотреть немного снизу, видны застывшие на одной точке зрачки: в них сосредоточена холодная, недобрая мысль. Под глазами — стариковские мешки, на щеках — глубоко прорезанные складки усов, над взлохмаченной бородой — слегка выпяченная нижняя губа. Все это придает фигуре грозный, сосредоточенно-мрачный и решительный вид. В самой его позе на троне — сколько чувствуется беспокойного напряжения… Это напряжение особенно заметно в кисти правой руки, судорожно вцепившейся в ручку трона. И как точно этот образ выражает историческую сущность того, что мы знаем о грозном царе. Если смотреть на Ивана, не двигаясь, минуту, две минуты, может показаться, что мраморный царь дышит. Какое надо было иметь мастерство, чтобы так оживить камень! Но главное — какую надо было иметь глубину проникновения в сложный исторический образ! Ведь эта скульптура одна говорит об Иване Грозном больше, чем десятки написанных книг. Такая скульптура — это и история России, это и символ, выражающий громадную культуру создателя.

Скульптура Петра Первого представлена совсем по-другому: Петр свободно стоит на ветру, ветер играет шарфом, повязанным вокруг пояса, развевает его волосы. Он весь устремлен вперед. Наверное, этот момент выражает строки из поэмы Пушкина «Медный всадник»: «На берегу пустынных волн / Стоял он, дум великих полн, / И вдаль глядел…» — царь пристально смотрит вдаль, как бы обозревает пространство, слегка приподняв голову. В гордой выпрямленной фигуре гиганта чувствуются решительность и устремленность вперед. Он явно смотрит в будущее, в будущее своей России. Какую глубину проникновения в исторический образ должен был иметь малообразованный еврей Антокольский!

Если разбирать пейзажные полотна Левитана, то первым делом надо подчеркнуть, как глубоко они передают сам извечно грустный характер русской природы. Одно дело художнику написать пейзаж — это, конечно, требует мастерства, но другое дело — вложить в него настроение и даже суметь отразить характер страны. Это требует от художника осознания своей принадлежности к той стране, уголок которой он изобразил на полотне. Картины Левитана — это сама жизнь России.

Картина под названием «Владимирка»: бедная земля, покрытая редкой травой и нищим кустарником, неприветливое серое небо в густых причудливых облаках, вдаль уходит протоптанная в песке и глине длинная-длинная дорога в несколько рядов. В середине колея пошире — ее исходило множество ног, а по бокам ряды поуже. Куда дорога ведет, почему «Владимирка»? От Москвы она ведет на восток, во Владимир, а потом дальше — в Сибирь. По ней веками шли многие тысячи русских арестантов, колоннами отправляемые в ссылку. А узкие тропы — по бокам, где шагали конвоиры с ружьями. Что думает, что испытывает зритель, смотря на картину? От картины исходит та тяжелая безысходность, какую могли испытывать шагавшие по ней арестанты. «Владимирка» — это сгусток русской истории, настоящей истории жизни русских людей, воплощенной в ничем, казалось бы, не примечательном пейзаже. Поразительно, что хотя на полотне присутствует лишь один неясный силуэт фигуры странника перед распятием, в самом изображении этой грустной дороги предстает судьба многих тысяч русских людей. Конечно, художник мог написать унылое шествие конвоируемых арестантов в кандалах. Но в том-то и дело, что он дает зрителю возможность представить их себе — оборванных, грязных, несчастных, всю эту бедную, терпеливую массу русских людей.

Владимирка начиналась за Рогожской заставой Москвы. Это был первый этап, там собирались на прощание с каторжанами родные и близкие. В народных стихах того времени описан этот страшный путь:

Двигалась, ползла, громыхала железом кандалов партия к иногда в тысячу человек. В голове партии гремят ручными и ножными кандалами каторжные с обритыми наполовину головами. На спинах их серых бушлатов с желтым бубновым тузом нашиты желтые буквы «С.К.», что означало «ссыльно-каторжный». Народ переделал это по-своему: «сильно каторжный».

За ними шли скованные железным прутом вместе по несколько человек ссылаемые еще дальше в Сибирь. Дальше шли бродяги — этапные, арестованные за «бесписьменность» (т. е. отсутствие паспорта). А заключала колонну вереница конных колымаг с узлами и мешками, на них везли больных и женщин с детьми.

В 1870 году была построена Нижегородская железная дорога, многих арестантов стали перевозить по ней. Из гола а год по Владимирке шло все меньше людей:

Нужна была определенная смелость, чтобы выставить в галерее такую картину. Когда «Владимирка» была экспонирована, на нее сразу в бессильной злобе стали нападать черносотенцы из пишущей среды: в своих статьях они прямо заявляли, что эта картина — оскорбление еврейским художником русской действительности. Но царские чиновники ничего не могли сделать: на картине всего-навсего был изображен довольно невинный пейзаж. Вся сила была в том, что выражал этот пейзаж.

Картина «Над вечным покоем»: большая серая река под мрачным вечерним небом, ветер гонит темные, неприветливые тучи и на переднем плане картины клонит ветви чахлых деревьев — это мыс незаселенного островка. На нем, за деревьями, полуспрятана крохотная церквушка с одной маленькой главкой-луковицей на крыше, а рядом небольшое кладбище — унылый погост с редкими могильными крестами. Людей нет, и жизни нет. Есть только беспросветное уныние, уныние ушедшей жизни. И опять, как на картине «Владимирка», сама беспросветность погоста передает горестную тяжесть жизни тех, кто лежит под крестами. Настроение картины давит на сердце — вот так проходила унылая жизнь деревенской Руси. Можно стоять перед картиной, смотреть и думать: да, этот пейзаж — это целая повесть тяжкого безрадостного русского быта. Для того чтобы это понять, нужно быть русским. Для того чтобы суметь это передать в картине — нужно быть трижды русским. А написана она евреем. Значит, была у него чисто русская любовь и чисто русское понимание окружающей русской природы.

Теперь впервые в истории мы строим новое многонациональное общество с равными правами для всех наций. Евреи пустили глубокие корни в России, советские евреи участвуют в жизни нашей страны наравне со всеми, они получили права жить, где хотят, учиться и работать, где хотят. Многие из них активно участвовали в революционном движении, многие сражались за большевиков в Гражданскую войну, многие стали специалистами, некоторые даже вошли в состав советского правительства.

В новом обществе советские евреи смогут проявить свои национальные способности вместе с русскими и всеми другими народами страны и дадут нашей стране и миру новые таланты.

* * *

Статья была напечатана в журнале «Огонек», который основал — и был его редактором — журналист Михаил Кольцов. Текст отправили в цензурный комитет Главлита, но цензор никак не хотел разрешать печатать один абзац из-за цитаты Антокольского про Ивана Грозного. Павел удивлялся, доказывал, спорил — ничего не помогало. Он посоветовался с Кольцовым:

— Миша, что мне делать?

— Придется печатать без цитаты.

— Но почему они боятся напечатать такое яркое описание личности Грозного?

— В цензурном комитете не хотят намеков на исторической параллели между далеким прошлым и сегодняшним днем. Понял?

Кольцов не назвал имени Сталина, но Павел понял — он имел в виду его.

Статья вызвала большой интерес, ее читали все интеллигентные люди — и евреи, и неевреи. Были и одобрительные и подбадривающие рецензии. Кое-кто писал, что в статье мало отражена роль революции. Павел только усмехался — на эту тему он напишет еще одну статью. По поводу замечаний Кольцов прочел ему эпиграмму:

— О таких рецензентах можно сказать:

* * *

Буквально на другой день после опубликования статьи в редакцию «Огонька» на имя Павла стали поступать хвалебные письма от читателей. Многие стремились поделиться впечатлениями от статьи и описать истории своих судеб. Больше всех писали евреи-интеллигенты. Одним из первых прислал поздравление с хорошей статьей известный искусствовед Илья Зильберштейн. Павлу это было лестно, он знал о Зильберштейне только по рассказам. Зильберштейн родился и вырос в бедной еврейской семье в Одессе. Ничто, казалось, не могло предвещать, что из этой среды выйдет выдающийся знаток русского и западного искусства. Похвала такого человека много значила для Павла.

Но самым приятным поздравлением было для него письмо от его учителя Евгения Викторовича Тарле. Письмо пришло на адрес журнала «Огонек», конверт был вскрыт, не содержал обратного адреса, но само письмо внутри сохранилось. Тарле ничего не писал о себе, но Павел понял, что если он мог читать журнал, значит, у него была хоть какая-то свобода доступа к печати. Это уже было много, учитывая строгость сталинских лагерей.

Больше всех статье радовались Семен и Августа. Семен купил два десятка журналов и раздавал всем знакомым:

— Это мой братик Павел написал. Вот какой у меня брат. Обязательно прочтите статью моего брата Павла Берга. Он настоящий русский интеллигент.

— А почему фамилия другая — Берг?

— Потому что это мой родной двоюродный брат.

Августа вторила:

— Как тонко и культурно ты написал о таком сложном предмете!

Павел становился известен в интеллектуальных кругах, и сияющая Мария гордилась своим мужем.