Павел узнал, что в санатории, в специальном флигеле для высших командиров, с ними отдыхал Тухачевский. Его редко видели на территории санатория, он не появлялся в общей столовой, даже пляж у него был отделен от общего и охранялся. Непросто было пробиться к нему, но Павлу это все-таки удалось.

— Миша, это я, Павел Берг. Помнишь меня, не забыл?

— Пашка, как я рад тебя видеть! Неужели ты думаешь, что я мог забыть Алешу Поповича?

— Я здесь отдыхаю с женой. Но ты теперь такой важный, я еле к тебе пробился.

— Ладно, ладно, знаю, станешь говорить, что, мол, я заважничал. Меня многие порицают. Но на самом деле это не от меня зависит. Я по-прежнему люблю людей, люблю общение. А это такое новое веяние — формируют советскую иерархию. Но мы с тобой друзья-однополчане, и тебе я не «иерархия». Так ты женился? Поздравляю. Познакомь меня с женой.

— Конечно.

— Я читал твою статью про Антокольского, Левитана и Третьякова. Статья прекрасная, умная, тонко написанная. Я думаю, что она полезна и интересна не только евреям, но и нам, русским. Я же говорил тебе, что революция сдвинула пласты общества. Мы теперь все одна социалистическая семья и должны лучше знать и уважать друг друга. Ты хорошо пишешь, стал настоящим интеллигентом. Никогда бы раньше не мог представить себе, как изменится наш Алеша Попович.

— Спасибо за похвалу, — Павел прищурился, подумал и решил сказать: — Я тоже читал твою статью про подавление тамбовского восстания кулаков.

— Ах, это, — Тухачевский отмахнулся, — теперь я понимаю, что нечем гордиться в том деле. Сам знаешь — время было суровое, жестокое. Боролись против антоновщины, а замели многих других. Тогда в горячке казалось, что те тамбовские мужики и есть внутренние враги новой власти и с ними надо бороться. В общем-то ты был прав, что не присоединился тогда ко мне. А теперь мне предлагают написать воспоминания о моей польской кампании, в которую я не смог взять Варшаву. Но я не Юлий Цезарь и не хочу описывать свою военную судьбу. Пусть когда-нибудь кто-то другой напишет обо мне. Вот хотя бы ты.

— Я? Почему ты думаешь, что я могу описать твои походы?

— Ну, ты видный военный историк, тебе, как говорится, и карты в руки. Но тогда надо будет объяснить, почему так произошло, что я не смог взять Варшаву. А ты лучше других помнишь, чье вмешательство испортило все дело. Я ведь помню, как ты прислал мне записку и потом рассказывал новости из вашего штаба. Нет, писать я не буду, да и тебе не советую — это опасно. Теперь у меня есть дела поважней, у меня ведь новая должность — начальник вооружений Красной армии.

И Тухачевский предложил:

— Пойдем на мой пляж, там никого нет, поговорим. Я тебе интересные вещи поведаю.

Они сидели в удобных шезлонгах с парусиновой защитой от палящего солнца, пили холодную воду «Боржоми», и Тухачевский рассказывал:

— Тебе, как историку, пригодится для будущей работы то, что я расскажу. Помнишь, после смерти наркома обороны Михаила Васильевича Фрунзе меня Сталин назначил начальником штаба Красной армии?

— Конечно, помню. Я тогда еще служил и радовался — за тебя и за армию.

— На том посту я стал продолжать линию Фрунзе, против которой возражал Сталин. Я уговаривал его, что надо перевооружать армию, переводить с коней на танки и самолеты. Для этого нужно было создавать в стране оборонную промышленность. Сталин оттягивал, не слушал. Тогда в 1928 году я сам подал заявление об отставке. Но он меня только понизил и послал командовать Ленинградским военным округом.

— Помню и это. Я очень удивлялся.

— Откровенно говоря, я был уверен, что больше мне наверх не подняться. Но, к моему удивлению, совсем недавно, в 1931 году, Сталин вдруг неожиданно вызвал меня, улыбался, был даже ласков и назначил заместителем наркома обороны, членом Революционного военного совета и начальником вооружений. Теперь в моих руках вся научная и техническая служба обороны. Для страны очень важно, чтобы армия была вооружена на современном техническом уровне и готова к войне. Теперь слушай: Сталин отдыхает здесь на своей даче. Знаешь, сколько у него дач? Одна здесь, другая за Сухуми, на озере Рица, третья еще где-то: вот что значит новая иерархия. Но дело не в этом. Я иногда бываю по вечерам у него то на одной даче, то на другой. Мы с ним жарим шашлыки на мангале, он большой мастер этого дела. Мы давно забыли наши споры тогда, в 1920-м, перед Варшавской операцией.

Павел вспомнил тот эпизод, подумал о коварстве Сталина и недоверчиво посмотрел на Тухачевского. Тот продолжал:

— Да, мы оба забыли, пьем армянский коньяк и много спорим. Я продолжаю уговаривать его оснащать армию новым автоматическим оружием, новыми танками и самолетами. Ведь наши громоздкие фанерные бомбовозы такие тихоходы, их ничего не стоит подстрелить даже из винтовки. И танки наши слишком слабы. А Сталин все продолжает верить в пулеметы и живую силу. У него своя концепция наступательной войны — воевать на чужой территории и малой кровью. А я доказываю, что будущая война может начаться как оборонительная, а потом, в случае успеха, перейти в наступательную. Для этого нужны танки, танки и самолеты. И не просто самолеты, а специального штурмового типа, такие, знаешь, мощные штурмовики с пушками. Я и авиаконструктора нашел, по фамилии Ильюшин. У него интересные проекты. Но не только самолеты нам нужны, но и ракеты. Знаешь, что это такое?

— Нет, не слышал.

— Это, брат, чудо будущей техники — ракета без пропеллера, а летит быстрей и дальше любого самолета. О такой еще старик Циолковский мечтал — запустить на Луну и на Марс. А теперь я нашел талантливого молодого инженера Сергея Королева, который горит этой идеей. Я помог ему создать Государственный институт реактивных двигателей, ГИРД. Вот увидишь, когда мы запустим первую ракету, весь мир содрогнется — кто от восторга, кто от ужаса.

— Да, планы у тебя большие.

— Я прямо горю этими планами. На моей стороне Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности. Он очень мощная фигура, давний соратник Сталина, единственный, кого Сталин слушает. Орджоникидзе понимает, как важно перевооружать армию, в его власти перестроить для этого промышленность.

Павел много слышал об Орджоникидзе от Семена, и характеристики обоих мужчин сходились. Орджоникидзе был родом из Кутаиси, по профессии — медицинский фельдшер, рано примкнул к большевикам Закавказья. Теперь он занимал такой высокий пост, что фактически был вторым лицом в государстве. Павел и раньше думал — хорошо, что в окружении Сталина есть хотя бы один человек, с которым он считается и которого слушается. А Тухачевский продолжал:

— Меня поддерживают почти все главные военачальники — Блюхер, Егоров, Уборевич, Примаков. Понимаешь, Сталин никогда не был военным и мыслит прежними мерками, он не в состоянии оценить боевую силу техники в новой войне. А война будет, наши шпионы доносят, что немцы исподволь готовятся к войне, хотят отыграть свое поражение в Первой мировой. Помяни мое слово, будет жестокая война на выживание. Вот мне и приходится спорить и доказывать. Надеюсь все-таки переломить его.

Павел слушал и взвешивал возможности Тухачевского. Тухачевский — до мозга костей военный, он мыслит стратегически. Но он не политик. А в государственных делах кроме стратегии имеет значение тактика. Сталин, может быть, не военный стратег, но в политике он опытный тактик. Именно поэтому он сумел подчинить себе все силы, теперь все исполняют только его волю. Конечно, хорошо, что одинаково с Тухачевским думают и другие большие командиры, Блюхер например. Это поддержка. Но Павел хорошо знал по примерам из истории, что Робеспьерам внушить что-либо трудно, Робеспьеры не терпят чужих мнений и возражений.

Тухачевский продолжал, будто понял мысли Павла:

— Понимаешь, Блюхер командует самым большим Дальневосточным округом, он знает расстановку сил, он сам был в Китае, видел армию и агрессию японцев. Он со мной заодно, и это меня очень подбадривает. Но Сталин окружил себя преданными сатрапами, которые ему во всем поддакивают. Вокруг Сталина идет постоянное соперничество, к нему так и льнут бесталанные карьеристы. Ближе всего к нему — Ворошилов, но он ничего не стоит. А во мне нет обманутого честолюбия, вся моя жизнь — это Красная армия. Сделать Красную армию действительно непобедимой — в этом вся моя задача. Я доказываю ему одно, но знаю, что завтра Ворошилов станет поддакивать ему в другом. А он нарком обороны, его нелегко переспорить. Еще и Буденный, твой бывший командующий, заместитель Ворошилова: его страсть — только кавалерия, ему бы скакать в седле и махать шашкой. Да, конечно, оба они с Ворошиловым большие герои и заслуженно имеют много орденов. Но время не стоит на месте, а они оба в прошлом, в прошлом. Что же мы до сих пор выставляем на военных парадах на Красной площади тачанки с пулеметами, на каких мы с тобой воевали больше десяти лет назад?! Ведь это же смешно! На парадах присутствуют военные атташе посольств западных стран — Англии, Франции, Германии. Что ж, они не понимают, что ли, что мы будем воевать с ними на тачанках? Нет, брат, теперь Красной армии нужны танки, танки и самолеты.

Он так разгорячился, говорил так громко, что Павел невольно оглядывался: не подслушивает ли кто? Вокруг никого не было. А Тухачевский вдруг сменил тему разговора:

— Ну, теперь давай о другом. Сегодня вечером в здешнем театре будет концерт московских артистов. Я, брат, большой театрал. Приглашаю тебя с женой в театр, а потом закатимся в ресторан.

В Тухачевском оставались барские манеры прошлого, он любил общество, веселье, музыку, красивых женщин. Поехали на его большой открытой машине «Линкольн» с шофером- красноармейцем. Двенадцатицилиндровая машина с никелированной борзой собакой на длинном радиаторе плавно проезжала по улицам, время от времени ее боковые клаксоны издавали мелодический сигнал: «Ауэу, ауэу!» Люди оглядывались, восторгались, некоторые узнавали Тухачевского. Он был в белой форме с четырьмя ромбами на красных петлицах и тремя орденами Красного Знамени на груди.

Выступали звезды московского Большого театра — знаменитая сопрано Валерия Барсова, знаменитый бас Степан Пирогов и первая танцевальная пара — Суламифь и Асаф Мессерер, сестра и брат. Тухачевский хорошо знал их по выступлениям в Москве, он любил и знал оперу, балет, музыку и часто ходил на представления. В сочинском театре у него была своя ложа. Он весело и со знанием дела комментировал гостям искусство певцов, был внимателен к Марии, говорил ей комплименты и обворожил ее полностью. После оперы он повел их за кулисы, там расцеловался с очень полной Барсовой, с маленькой Суламифью, обнимался с Пироговым и Асафом, познакомил с ними своих гостей и пригласил всех в лучший ресторан города на берегу моря.

Перед красивым старинным входом висел большой плакат. «Чаевые — это пережиток прошлого, у нас чаевые не дают и не принимают». Для Тухачевского был приготовлен стол на балконе, прямо над морем. Метрдотель и официанты улыбались ему как завсегдатаю. Проходя мимо одного из официантов, судя по всему, ветерана своего дела, Павел полушутя тихо спросил:

— Что, правда у вас чаевые не дают?

— Которые сознательные, те дают, — был дан тихий ответ.

Тухачевский сам рассадил гостей, сам пододвигал стулья женщинам, улыбался.

— Хочу спросить всех — против грузинской кухни возражений нет?

— Нет, нет, нет.

Тогда он с большим знанием дела, так же, как комментировал выступления артистов, заказал сначала вина, потом закуски:

— Принесите две бутылки водки, три бутылки столового вина «Цинандали», две бутылки коньяка, армянского, выдержанного, шесть бутылок «Боржоми». Под конец будем пить шампанское, заморозьте две бутылки. Теперь так: на закуску лобио, чахохбили, сациви, чтоб на всех хватило, хлеб — лаваш, чтобы теплый был. Да, под водку, конечно, селедку, нарежьте и покройте белым луком под постным маслом — так, по-еврейски.

Павел рассмеялся:

— Откуда ты знаешь, как селедку делают по-еврейски?

— Как откуда? От евреев, конечно. Я считаю, что под водку это самая лучшая закуска. Ну а потом будем есть шашлыки по-карски и цыплят табака.

Сделав заказ, Тухачевский наклонился к Павлу и шепнул на ухо:

— Это я у него, у хозяина, научился такому изобилию. Он всегда широко принимает. Здорово, а?

Когда уставили стол так, что он чуть ли не ломился под тяжестью блюд, Павел толкнул ногой под столом Марию и незаметно кивнул на изобилие изысканных кушаний и лучшие вина. Она поняла — он напоминал ей бедность русских деревень на всем их пути на поезде, и тоже едва заметно ему кивнула.

Весь вечер Тухачевский по русско-грузинскому обычаю произносил тосты в честь гостей, остроумно и весело характеризовал каждого. Сначала был общий тост за женщин за столом, за их красоту.

— Друзья мои, мы осчастливлены присутствием трех прекрасных дам — Валерии, Суламифи и Марии. Я поднимаю этот бокал за их красоту, за их таланты, за их индивидуальность. Мужчины, за женщин нам полагается пить стоя и до дна.

Потом пили за каждую женщину отдельно, за артистов-мужчин. Наконец дошла очередь до Павла:

— Я хочу предложить тост за Павла Берга и его очаровательную молодую жену Марию. Они в первый раз приехали на Черное море, это как бы их медовый месяц. Пожелаем им долгих совместных лет счастья и согласия. Имя Павла Берга как автора статьи «Два еврея» стало известно только недавно. Статья замечательная, и уверяю вас, что скоро мы будем читать его новые вещи. Павел — профессор истории, я уверен, что будут и книги по истории. Я знаю Павла с 1922 года, он был командиром в коннице Буденного, мы бок о бок сражались с белополяками. В боях он был настоящий богатырь, его даже прозвали «Алеша Попович», по имени одного из трех богатырей. Присмотритесь — он действительно похож на того Алешу. Но я хочу сказать еще другое: Павел вырос в еврейском гетто, стал русским революционером, превратился в русского богатыря, а теперь известен как русский писатель и ученый. И его жена Мария, будущий русский доктор, тоже дочь революционера, студента-еврея. Вот за столом сидят Суламифь и Асаф Мессерер, первая танцевальная пара русского балета. А кто они по происхождению? Дети зубного доктора, еврея из Москвы, Михаила Борисовича Мессерера. Его семья дала нам много русских артистов: одна дочь, Рахиль, — актриса кино, другой сын, Азарий, — артист Художественного театра. Вот, дорогие друзья, какие возможности для развития талантов дала революция. Мы с Павлом защищали революцию, сражались за нее. И вот мы видим великий прогресс в нашем новом обществе. Итак — за Павла с Марией, их будущих детей и будущие успехи в русской культуре.

Потом Тухачевский поочередно приглашал Марию и Барсову танцевать, а когда пригласил Суламифь, стал комично извиняться, что не умеет танцевать классический балет. Все пили много, Мария впервые видела Павла опьяневшим, у нее самой тоже кружилась голова. Барсова уговаривала Тухачевского прочитать стихи:

— Вы не знаете, Михаил Николаевич ведь прекрасный чтец. Если бы он не был таким знаменитым полководцем, то стал бы знаменитым чтецом.

Тухачевский смущенно отказывался:

— Ну какой я чтец! — потом согласился: — Я прочитаю вам стихи Есенина:

Он с таким накалом чувства прочитал последнее четверостишие, что у всех невольно навернулись слезы. Аплодировали все, включая официантов и людей за столами рядом, — оказалось, весь зал слушал знаменитого командарма.

Весь вечер на эстраде ресторана выступал грузинский ансамбль, певцы пели популярные грузинские песни, а потом вдруг раздались дикий свист и гиканье, на эстраду выскочили танцоры и оркестр заиграл лезгинку. Через несколько тактов Тухачевский вытащил на эстраду Суламифь и Асафа, вышел сам и они втроем присоединились к выступавшим. Он танцевал так задорно, а профессиональные танцоры Мессереры — так хорошо, что Мария не выдержала и тоже пошла с ними танцевать.

Это был коронный номер всего вечера: и публика, и сами выступавшие долго и шумно аплодировали всем и друг другу.

Тухачевский сначала отправил гостей-артистов в гостиницу, а сам еще продолжал пить коньяк и беседовать с Павлом и Марией.

— Желаю вам, ребята, большого, большого счастья. Вы его заслужили.

— И тебе, Миша, желаем большого, большого успеха. Ты его тоже заслужил.

— Спасибо, Паша. Я тебе говорил и еще раз скажу: Красная армия — это вся моя жизнь.

Он привез их в санаторий и сердечно попрощался, расцеловавшись с обоими. Когда они остались в комнате одни, Мария с восторгом сказала:

— Какой замечательный человек, этот Миша Тухачевский.

— Да, замечательный. У него трудная миссия. Будем надеется, что он сумеет победить, как побеждал прежде, — откликнулся Павел, вздохнув.

Мария не поняла, что он имел в виду, но не спрашивала, ей хотелось спать.

Вскоре они вернулись в Москву. Влюбленная пара потрудилась, кажется, на славу, потому что через несколько дней Мария, потупив глаза, тихо сказала:

— Я беременна.