Когда арестовали мать Вольфганга, он был четырнадцатилетним мальчиком. Он горевал, плакал, но многого не понимал в чужой для него стране. Ему пришлось наблюдать аресты многих немецких учителей-коммунистов, а вслед за ними даже некоторых из соучеников. Он взрослел и постепенно стал замечать, что действительность вокруг него совершенно не похожа на то, что ему представлялось вначале, и тем более не похожа на описания, которые он читал в газете «Правда». Мама сидела в лагере без права переписки, он ничего не знал о ней и никак не мог дать ей знать о себе. Это было грустно, грустно и несправедливо. Но все же? Вольфганг продолжал считать, что они с мамой правильно сделали, что бежали из Германии именно в Советский. Союз. В его сознании дисциплинированного немецкого юноши личные переживания и впечатления каким-то образом отделялись от принципиальных политических убеждений. Существовали как бы две различные моральные плоскости его сознания: о событиях и условиях своей жизни он способен был размышлять критически и оценивать их правильно, но о своей политической линии своего времени он думал только с точки зрения юного марксиста-ленинца. С чисто немецкой педантичностью он много и углубленно читал труды классиков марксизма Карла Маркса и Фридриха Энгельса на их родном немецком языке. Чуть ли не ежедневно он читал труды Ленина и статьи и речи Сталина. И изучая их, он не переставал верить в правильность учения классиков марксизма, в то, что в советской стране проводится правильная политическая линия. К тому же на него произвел сильное впечатление опубликованный недавно роман Николая Островского «Как закалялась сталь»: Вольфганг читал его запоем. В ярко описанных картинах времен Гражданской войны и формирования новых убеждений рассказывалось, как юный герой романа комсомолец Павка Корчагин всегда, во всех самых тяжелых для себя условиях не терял веры в правильность политики большевиков и оставался принципиальным борцом за коммунистические идеалы.

Вольфганг не был тупым, но чрезмерно доверчивым и дисциплинированным — был. И вот благодаря этой черте характера он решил, что, несмотря на все происходившее в его жизни и вокруг, ему следует вступить в комсомол — с принципиальной точки зрения марксиста-ленинца. Он совершенно искренне собирался стать примерным комсомольцем.

Сначала он добросовестно и досконально изучил историю комсомола, хотя не понимал, что ее официальная версия резко отличалась от истинной.

Комсомол был организован в 1918 году как Союз рабочей и крестьянской молодежи. В момент основания в нем было всего 22 тысячи человек, но уже через два года в организацию влилось много юных энтузиастов революции — 400 тысяч. Годы Гражданской войны были героическим временем для революционной молодежи. Вначале Союз молодежи не был единой политически направленной организацией, его главной идеей был интернационализм, свобода и равенство пролетариев всего мира. Молодые горячие головы и сердца метались из одной крайности в другую, зарождались разные оппозиционные течения, которые соответствовали оппозиции в большевистской партии. В 1928 году в комсомоле было уже два миллиона человек и на Дальнем Востоке энтузиасты-комсомольцы построили целый город Комсомольск-на-Амуре. Но в том же году Сталин, который разгромил все оппозиционные группы, заявил в одном из докладов: «Комсомол — это инструмент партии, орудие партии». Фактически эта организация горячих юнцов попала под строгий партийный контроль. Как «инструмент партии» комсомол терял свой собственный революционный порыв. Идеи борьбы за интернационализм были заменены понятиями «советский патриотизм», «сознательность», «бдительность» и «высокая идейность». Главным критерием при вступлении в комсомол стала лояльность по отношению к советской системе, идеологическое подчинение единомыслию большевиков. В комсомоле усилили политучебу, занятия спортом и военным делом. В него стали принимать детей-подростков с четырнадцати лет и воспитывать их в духе патриотизма, лояльности партии и подчинения ей.

И тогда в организацию стали принимать лишенных инициативы середнячков, идущих в комсомол по сугубо личным соображениям. В массовом порядке повалили в комсомол юные карьеристы, которые быстро сообразили, что через него легче пробить путь в партию и получить хорошую работу с приличной зарплатой. Было много и таких, которые вступали только потому, что вступали другие, — «так полагается».

С 1936 по 1938 год в комсомоле проводились «чистки», подобные тем, какие велись в партийных и военных кругах. Был арестован бессменный первый секретарь Центрального комитета Александр Косарев, возглавлявший комсомол с 1926 года, и другие секретари и члены Центрального комитета. Их обвинили в «двурушничестве», в «моральном разложении» и заклеймили как «врагов народа» (уравняв со всеми другими обвиненными).

Новое руководство, не избранное самими комсомольцами, а тщательно отобранное властью, было чисто бюрократическим, старалось угодить Сталину и его помощникам, во всем ждало инструкций от Центрального комитета партии. Так активность рядовых комсомольцев была сведена к нулю — из боевого задиристого активного ядра молодежи их превратили в стадо послушных баранов.

Вольфганг, конечно, знал кое-что об этом и видел вокруг себя много таких примеров. Но, читая и немецкие, и советские газеты, он, как всегда, о политической ситуации думал лишь с принципиальной стороны. Поэтому для подготовки к вступлению в комсомол он с немецкой педантичностью прочитал все полагающиеся основные работы, особенно подробно проштудировал недавно вышедшую книгу «Краткий курс истории ВКП(б)». Тем более что ходили слухи, будто многое в этой книге было написано самим товарищем Сталиным.

Собрание посвященное приему Вольфганга, проходило после школьных занятий, ребята хотели скорей уйти домой, собрание их не интересовало: им бы поскорей покончить с делами. Собрание вел секретарь комитета комсомола, отличник, один из «правильных» учеников. Ребята-школьники, сидевшие в классе, знали назубок всю формальную процедуру, им не терпелось поскорей от нее избавиться.

Председатель объявил:

— На повестке дня один вопрос — рассмотрение заявления о приеме в комсомол товарища Леонгарда.

Ребята загоготали, их это рассмешило:

— «Товарища Леонгарда»? Во даешь!

— Да ты лучше сказал бы просто — «нашего немецкого Володи».

— Я сам знаю, как лучше сказать. Прошу внимания и тишины. Пусть он сначала расскажет свою автобиографию.

— Опять ошибка: слово «автобиография» уже подразумевает приставку «авто», значит, он сам должен рассказать свою биографию.

— Сначала научись говорить правильно.

— Надо говорить — «биографию».

— Я и без вас знаю, как лучше сказать. На собраниях так говорят все.

Вольфганг-Володя на реплики внимания не обращал, был настроен очень серьезно, выкрики и шутки до него не доходили. Ему пришлось в который раз рассказывать, что он родился в Германии, что стал беженцем, что бежал от власти фашиста Гитлера. Дойдя до этого, он патетически добавил:

— Мы с моей матерью сами выбрали для жизни Советский Союз, и мы никогда и ничуть об этом не жалели, считая это правильным выбором.

На какое-то мгновение его личные жизненные представления подсказали ему, что его мать, осужденная как «враг народа», сидя в лагере, должна, наверное, жалеть об этом выборе. Но «правильные», принципиальные мысли тут же одержали верх.

— Какие будут вопросы к товарищу Леонгарду?

— Да чего там спрашивать? Проголосуем да и пойдем домой.

— Так нельзя, полагается задавать вопросы. Что же я напишу в протоколе?

— Ну ладно, ладно. Володя, скажи — прорабатывал ли ты «Краткий курс истории ВКП(б)»?

— Прорабатывал и готов ответить на любой вопрос по этому гениальному руководству.

— На любой вопрос? Ты что, действительно читал это? — выкрикнул кто-то с задней парты.

— Очень внимательно читал.

— Ну, даешь!

Никто другой книгу не читал и задавать вопросы по ней не мог.

— Ладно, назови важнейшие обязанности комсомольца.

Его соученики, советские ребята, обычно на собраниях говорили неохотно, вяло и бессвязно. Теперь они поражались, с какой четкостью он отвечал на все вопросы.

— Хорошо, перейдем к голосованию. Кто «за», поднимите руки.

Вольфганг очень волновался, но все радостно проголосовали «за»: им хотелось покончить с этой канителью, а будет ли одним комсомольцем больше — это их не волновало.

Ничего экстраординарного в этом событии могло бы не быть, если бы оно не наложило отпечаток на всю последующую, богатую уникальными событиями жизнь немецкого еврея.

* * *

Через пару лет комсомолец Леонгард закончил школу и подал заявление в Педагогический институт иностранных языков. Первым делом ему дали заполнить подробную анкету с вопросами о родителях. Он спросил у приятеля:

— Если я напишу, что моя мать арестована, это не помешает моему поступлению?

— Эх, брат, не у тебя одного родители арестованы. Сегодня это обычное явление. Раньше на таких анкетах ставили крестики и на вступительных экзаменах этих ребят спрашивали строже других. Но потом это прекратили, чтобы экзаменаторы не видели, каких размеров достигли волны арестов.

Про себя Вольфганг с гордостью написал в анкете — «комсомолец», но в графе о матери вынужденно вставил: «Мать арестована органами НКВД». К его удивлению, на это как будто не обратили внимания, и, сдав экзамены, он стал одним из 600 тысяч советских студентов: записался в группу английского языка.

Настроение было отличным: Вольфганг получил место в общежитии и маленькую стипендию, обучение по всей стране было бесплатное, а как эмигрант он имел право на небольшое денежное пособие от МОПРа (Международной организации помощи борцам революции) — жизнь налаживалась. Удивило Вольфганга, что в их институте из 2500 студентов училось 2440 девушек и лишь 60 юношей. Он пытался спрашивать других — почему?

— Ты что, дурак или просто так? Потому что иностранные языки в Советском Союзе никому не нужны и у людей со знанием языка зарплата низкая. Ну, девушки потом выходят замуж и могут прожить на зарплату мужа. А вот ребятам надо как-то выкручиваться и дополнительно заниматься чем-то другим.

— Чем же?

— Можно, например, заниматься переводами или идти переводчиком в НКВД. Станешь агентом, зато платят лучше. А оттуда и в шпионы можно попасть. Опасно, зато тоже платят.

При всей политической идеализации советской системы перспектива получать маленькую зарплату Вольфганга расстроила. Но и работа агентом НКВД его никак не привлекала — именно эти агенты арестовали его маму. Если он будет агентом, его тоже могут заставить арестовывать невинных людей.

Как раз в начале учебы Вольфганга в институте Сталин, выступая на съезде, сказал:

— Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи.

Из этой фразы сделали лозунг, его писали на плакатах, печатали и развешивали повсюду. И вскоре после этого на всех студентов обрушился неожиданный удар: правительство выпустило закон, отменяющий стипендии и устанавливающий плату за обучение. Постановление было отголоском сталинской фразы и начиналось словами: «Принимая во внимание подъем материального благосостояния трудящихся…».

Многие студенты впали в панику, Вольфганг видел много заплаканных девичьих лиц — у них не было средств учиться.

— Какой подъем материального благосостояния? О чем они говорят? Люди еле сводят концы с концами.

Десятки студентов вынуждены были покинуть институт. Вольфганга поддерживало только пособие МОПРа.

* * *

Хотя молодых мужчин в институте было мало, прямо с первого курса начали завязываться любовные интрижки. Более развязные ребята заводили романы сразу с несколькими девицами, возникали сцены ревности и скандалы. Серьезный и скромный Вольфганг никогда еще не был влюблен, он видел в девушках только товарищей. А теперь ему понравилась приятная девушка-москвичка, высокая брюнетка с густыми ресницами. Когда он робко заговорил с ней после занятий, девушка посмотрела на него с легкой усмешкой:

— Хочешь, пойдем погуляем вместе?

Они гуляли по Парку культуры, над Москвой-рекой, он робел и выжимал из себя слова, а она весело болтала, и нравилась Вольфгангу все больше. Через месяц таких гуляний он решился взять ее за руку. Она покосилась на него, но руку не отняла. Вольфганг видел, что девушка очень развита для первокурсницы, он подумал — может, она старше, чем выглядит, может, даже уже была замужем? Желаний у Вольфганга было много, но он побаивался невинных девиц, боялся возможных обязательств и последствий. Женщины с любовным опытом представлялись ему куда привлекательней. И в нем зародилось сладкое предчувствие: если его подруга уже имела опыт, им легче было бы сойтись. Надо ему было это как-то узнать. Надо было действовать смелей, но он все не решался. Его хватало только на пожатие руки и робкие поцелуи.

Иногда заходил разговор и на политические темы. Девушка рассуждала очень здраво, критиковала аресты недавнего времени, даже сомневалась в правильности политического курса в стране. Когда отменили стипендии, она резко критиковала правительство:

— Это неправильно. Никакого заметного улучшения благосостояния нет, они лишили способных людей возможности учиться и стать полезными членами общества. Только ребята из обеспеченных семей могут получать образование.

Вольфганг вторил ей:

— Получается, что круг замкнулся. Бюрократический слой страны, который образовался с конца двадцатых годов, стал ограждать свои ряды от проникновения извне «посторонних».

На уме у Вольфганга была только близость с ней, но он все боялся начинать об этом разговор. Однажды они зашли далеко в парк, вокруг никого не было, ребята сели на скамейку, она взяла его за руку сама и тихо сказала:

— Володя, обещай, что никогда никому не расскажешь того, что я собираюсь сказать тебе сейчас.

— Конечно, обещаю, — сердце у него замерло, он ждал, что вот-вот она откроет ему какую-то свою глубокую личную тайну. Может быть?..

Она еще больше понизила голос:

— Я уже несколько дней работаю на НКВД. Меня вызвали и дали подписать бумагу о том, что я должна сообщать им все сведения, которые они от меня потребуют.

От неожиданности он вырвал у нее свою руку. Ее признание абсолютно его огорошило, он никак не ждал услышать такое и даже не совсем понял, о чем она говорит. Спросил:

— Что же тебе надо им сообщать?

— Они хотят знать все, что хоть как-то касается политики. Ты немецкий эмигрант, и они наверняка будут спрашивать про тебя. Так что больше не говори со мной о политике.

Она даже подробно рассказала, как ее вербовали, как запугивали:

— Все случилось в так называемом первом отделе института. Это такая незаметная комната под нашей главной аудиторией. На самом деле это отдел слежки за всеми преподавателями и студентами. Меня туда зазвали вечером, когда в институте почти никого не было. Начали меня «обрабатывать», но я говорила, что не смогу, не сумею. Тогда мне сказали: «Как комсомолка ты обязана это сделать».

Это еще больше озадачило Вольфганга:

— Как?! Тебе сказали, что комсомольцы должны следить и доносить?

— Да, получается так: именно как комсомолка я должна следить и доносить.

Для наивного эмигранта Вольфганга, с его непоколебимой верой в идеалы коммунизма, комсомол был организацией, вдохновляющей силы молодежи на построение будущего светлого общества. Он растерялся и загрустил.

Этот ее рассказ был, конечно, проявлением доверия к нему. Но Вольфганга поразила другая мысль: наверное, она была не единственной завербованной в их институте. Они поступили в него, чтобы получать образование, а не доносить. Возможно, многие студенты тоже должны доносить друг на друга. Значит, весь институт — это организованная сеть доносчиков. И впервые в его идеализации советского строя образовалась трещина недоверия — ему стало жутко. Ведь так доносчики могут сводить счеты и клеветать. Первому отделу известно, конечно, по его анкете, что мать посажена в исправительно-трудовой лагерь, скорее всего, как шпионка и враг народа. Если кто-нибудь хоть слово напишет про него самого… Тогда и его посадят.

Эта тайна между ним и первым его любовным увлечением испортила настроение Вольфганга. Кажется, и она тоже уже не так была ему рада. Они встречались еще несколько раз, но оба боялись, оглядывались. Начинали о чем-то говорить, но говорили несвободно, старались обходить «острые углы» политики. И Вольфганг так никогда и не узнал, была ли она замужем, имела ли любовников. Ее тайна охладила их пыл, и его желание так и осталось неосуществленным.