1938 год Берги впервые радостно встречали в новой квартире и решили пригласить друзей отпраздновать Новый год и их новоселье. Мария, не имея еще опыта в приемах гостей, волновалась уже две недели: первый раз в доме люди, а у них даже нет хорошей посуды. Была правда, приличная скатерть, купленная еще раньше в магазине Торгсина, но что на нее поставить? Ни одинаковых тарелок, ни столового набора ножей и вилок не было. А купить не успели, да и не так это просто.

Павел старался ее успокоить:

— Все гости — свои люди, понимают, что мы еще не успели обзавестись хозяйством.

— Как ты можешь так говорить?! Если мы приглашаем друзей, мы должны накрыть красивый стол.

— Да мы ведь все из простых людей, не очень избалованы красотой.

Мария даже рассердилась:

— Все равно я хозяйка и мне неудобно.

Павел принял чисто мужское решение — лучше не вмешиваться.

Домработница Нюша накрахмалила салфетки, нагладила скатерть и дочиста отмыла полы. По своей инициативе она привела полотера:

— Пущай натрет паркету воском, а то уж больно царапанный.

Полотеры были в больших городах распространенной профессией: теперь начали строить правительственные здания, санатории и жилые дома для начальства, в них вместо дощатых полов клали паркет. Нюша откуда-то и привела одного полотера. Этот здоровенный детина намазал краской с воском линии паркета, разулся, вставил одну мозолистую от работы ступню в петлю на специальной плоской щетке и быстро-быстро заскользил по полу, ловко орудуя ногой. В результате его скольжения паркет заблестел. Маленькая Лиля с интересом и немного испуганно следила за этой необычной процедурой из-за двери. Нюша ревниво ходила за полотером:

— Ты старайся, старайся, чтоб блестело.

Полотер, продолжая работать, отрывисто ответил:

— Не волнуйся, бабка, будет блестеть, как жидовские яйца.

Мария, услышав это, фыркнула в ладонь:

— Нюша, что он говорит такое! Откуда это взялось?

— Деревенщина! Никакого понимания в обхождении! Это присказка такая, деревенская.

— Пусть уж он лучше не повторяет ее у нас в доме.

— Ладноть, скажу, чай, больше не будет.

И вот — появились гости. Первыми, на час раньше, неожиданно явились Семен Гинзбург с Августой. Семен и его шофер с трудом внесли несколько коробок подарков на новоселье. Семен раскрыл первую коробку — там оказался дорогой столовый сервиз.

— Ну, с новосельем вас, чтобы дом был полной чашей, как супница из этого сервиза! Это моя Авочка сама выбрала в кремлевском распределителе. Сервиз что надо — гжель, видите, как расписано. На двенадцать персон. Все пересчитано и помыто — расставляйте прямо на стол. Вот именно.

Мария, не веря своим глазам, обрадовано всплеснула руками, не зная, как и благодарить за такой щедрый подарок.

— Ой, спасибо! Это как раз то, что нам нужно уже сегодня. Только где же мы наберем двенадцать персон?

Августа уверила ее:

— Наберете. Павлик становится заметным лицом среди московской интеллигенции. У вас будет все больше и больше знакомых и друзей. Еще и на двенадцать не хватит. — И, смеясь, добавила: — А наш поэт Алешка, когда узнал про этот сервиз, сразу сочинил стихи:

Все рассмеялись удачной шутке юного поэта. Оказалось, что это не весь сюрприз: в отдельной коробке был набор сверкающих бокалов и рюмок стекла «баккара», и еще в одной — банки с черной и красной икрой и нарезанные балык и семга.

Мария с Павлом совершенно не знали, как их благодарить, а Семен приговаривал:

— Благодарите родное советское правительство за то, что оно имеет кремлевский распределитель и так заботливо снабжает своих министров до тех пор, пока не арестует их. Вот именно, — и хохотал.

Мария с Нюшей и Августой тут же принялись расставлять на столе сервиз, бокалы и закуски.

Павел смотрел на это изобилие и думал: как много изменилось в жизни с тех пор, как двадцать лет назад они с Семеном, еще еврейскими мальчиками Шломой и Пинхасом, ушли из дома в поисках новой жизни. И как сами они тоже изменились… Можно ли было представить, что когда-нибудь он получит от брата такой подарок, да и думал ли Семен, что сможет дарить такое?! Павел обнял брата:

— А помнишь, Сенька, как когда-то мы расставались и клялись встретиться новыми людьми?

— Ну да, мы и есть теперь новые люди. Вот именно. Я стал совсем лысым и располнел. Теперь вот все время одышка — все от кабинетной работы. Толстею, вот именно. Я ведь иногда целыми ночами сижу за рабочим столом в кабинете.

— Почему ночами? — спросила Мария.

— Понимаешь, Сталин любит работать по ночам. Пока его машина не выедет из Кремля на загородную дачу, а это всегда часа в два-три ночи, министры не имеют права покидать свои кабинеты — а вдруг он вызовет для какой-нибудь справки. Ну а нам нужны для этого помощники. Вот и сидим все по кабинетам.

Следующими пришли Ирина и Моисей Левантовские, бывшие соседи Гинзбургов. Они привезли в подарок столовый набор ножей, ложек и вилок, тоже на двенадцать персон. Мария и Павел совсем растерялись:

— Спасибо вам, друзья. Вы что — сговорились дарить такие подарки?

— Конечно, сговорились.

— Это же получилась прямо скатерть-самобранка.

Берги пригласили соседей — Бориса Ефимова с Раей. Она принесла в подарок Марии новое кухонное изобретение — металлическую круглую печь-кастрюлю «Чудо»:

— Машенька, это действительно чудо. Печь в этой печке — все равно что ничего не делать. Все делается само собой и все вкусно.

Вместе с ними неожиданно пришел брат Ефимова, корреспондент «Правды» Михаил Кольцов. Он на несколько дней вернулся из Испании. Ефимов принес на вечер патефон, а Кольцов привез три заграничные патефонные пластинки — аргентинское танго «La comparsita», быстрые немецкие фокстроты и еще одну — с песнями и романсами Александра Вертинского. Его пластинки были запрещены к ввозу в Советский Союз, но у Кольцова — дипломатический паспорт, его на границе не проверяют.

— Поздравляю с новосельем. Будем танцевать под заграничную музыку и слушать хорошего шансонье.

Августа благодарила Кольцова за участие в судьбе испанских детей:

— Это так гуманно и благородно с вашей стороны, что вы спасли этих детишек.

— Да, я люблю детей, и мне жалко было испанских ребятишек. Знаете, я ведь даже усыновил мальчика Хосе из Мадрида. И знаете как я его назвал? Иосиф, в честь Сталина.

Услышав это, Павел внутренне поморщился, но не подал вида. Августа продолжала:

— Мы встречали детей на вокзале и теперь всей семьей опекаем четверых братьев и сестер — очень милые ребята. Особенно девочка Фернанда.

— Четверых? — Кольцов удивился, задумался. — Как их фамилия?

— Гомез.

— Ах, да, помню. Их отец богатый граф, у него свой замок. Но он активно выступил против Франко и примкнул к движению республиканцев. Вот беда — вскоре после того, как я уговорил их отправить детей в Россию, его и его жену арестовали. Не знаю — выживут ли?

Это огорчило Августу, она в ужасе воскликнула:

— Неужели эти четверо детей останутся сиротами? Но они, кажется, не знают об аресте родителей.

— И не надо им говорить, пока не вырастут.

Женщины ходили на кухню и накрывали к празднику, маленькая Лиля спала в своей комнате, мужчины сидели с рюмками коньяка в спальне. Павла переполняло чувство гордости от того, что теперь у них с Машей есть своя хорошая квартира, что они зажили нормальной жизнью обеспеченных людей, принимают гостей. Кольцов, тонкий психолог, заметил его настроение по лицу, улыбнулся:

— Хорошая у тебя квартира. Значит, правильно сказал товарищ Сталин на съезде: «Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи», — и подумав, добавил: — Да, Сталин всегда прав.

Павел, переживавший со всей страной террор ежовщины и вовсе не уверенный в том, что его самого не арестуют в любой момент, слегка нахмурился. Они ведь с Борисом Ефимовым издевались над культом личности Сталина в придуманной ими игре «Ён все знает»… Он мельком глянул на Ефимова, тот растерянно улыбался. А его брат, проницательный журналист, делает такое заявление перед своими людьми в сугубо частной обстановке. Это же насмешка над людьми — цитировать эти слова Сталина. Все они здесь знали, что Кольцов близок к Сталину, но как-то неловко так уж верноподданнически восхвалять своего покровителя.

А Кольцов весело рассказывал:

— Товарищ Сталин вызвал меня сделать доклад о Гражданской войне против фашиста Франко. Я докладывал Иосифу Виссарионовичу и всему составу Политбюро. Сталин слушал меня молча, внимательно.

— А другие члены Политбюро?

— Другие сидели, как воды в рот набрав. Впечатление такое, что при нем они боятся рот раскрыть. Только Ворошилов дружелюбно кивал головой. Иосиф Виссарионович дал мне один из первых экземпляров книги «Краткий курс истории ВКП(б)» и поручил по ней выступить. Он ее редактировал и многое сам написал. Я вам скажу — это великая книга. Великая, как и все, что он делает.

Павел снова мельком глянул на Бориса Ефимова. Тот сидел опустив голову, и было видно, насколько он с братом не согласен.

А Кольцов продолжал:

— Видел я там и Ежова, наркома НКВД, члена Политбюро. Малоприятный на вид человек. Я в Испании слышал, что у нас в стране теперешнее время назвали «ежовщиной». Конечно, расстрел Тухачевского и других военачальников — это грязная работа рук Ежова. Думаю, что товарищ Сталин доверяет ему больше, чем следует. В какой-то момент во время своего доклада я замолчал, обдумывая следующую фразу. Сталин сказал: «Что это вы замолчали, товарищ Кольцов? Что вы смотрите на товарища Ежова? Вы не бойтесь товарища Ежова, рассказывайте все как есть». Я ответил: «Я не боюсь Николая Ивановича, товарищ Сталин. Я только обдумывал, как наиболее точно и обстоятельно ответить на ваш вопрос». Сталин помолчал, посмотрел на Ежова, на меня и сказал: «Хорошо, отвечайте не торопясь». И потом наш разговор продолжался больше трех часов.

Во время его рассказа из кухни вошла Рая Ефимова, неся пирог, испеченный ею в домашней печи-кастрюле «Чудо». Услышав упоминание о Ежове, она воскликнула:

— Как странно, что его жена еврейка! И, говорят, они любят друг друга. Как можно любить такого изверга и такого слизняка?

Кольцов продолжал:

— На другой день мне позвонил дружелюбно ко мне относящийся нарком обороны Ворошилов и сказал: «Имейте в виду, Михаил Ефимович, вас ценят, вас любят, вам доверяют».

Видно было, что ему доставляет удовольствие рассказывать о своей близости к верхушке правительства. Но для гостей это прозвучало слишком хвастливо, и все только вежливо промолчали.

За красивым праздничным столом сидела абсолютно счастливая Мария и любовалась сервизом; рядом с ней Павел, тоже с улыбкой счастья на лице. Уже выпили, провожая старый год, и вот кремлевские куранты пробили по радио двенадцать ударов: все закричали «Ура!», Павел откупорил бутылку «Советского шампанского», все стали чокаться, зашумели, обнимались и целовались. Кольцов хотел перекричать всех:

— Товарищи, друзья мои! От нового 1938 года мы все ждем великих достижений, перед нами — великие цели. Товарищ Сталин говорит: «Великая цель рождает великую энергию» — это гениальная фраза. Давайте выпьем за великую энергию и за великого товарища Сталина. Ура!

Его тост был искренним, но в те страшные годы он звучал провокационно — попробуй не выпить за Сталина. Все притихли и изобразили умеренный показной восторг. В этот момент зазвонил телефон, Павел взял трубку:

— Да, спасибо, поздравляю тебя тоже… Конечно, приезжайте, ждем вас.

Обрадовано сообщил гостям:

— Это Соломон Михоэлс, после новогоднего спектакля. Он звонил поздравить своего дядю Арона, но тот сказал, что не празднует христианский новый год, признает только еврейский, осенью. А тетя Оля сразу ему выпалила: «Павлуша Берг получил новую квартиру, иди и поздравь его». Соломон едет к нам с новой женой Анастасией Потоцкой и с нашим общим другом Ильей Зильберштейном.

Мария с Августой кинулись готовить места для вновь прибывших. Августа шепнула ей:

— Вот видишь, ты говорила, что не наберешь двенадцать гостей, а у тебя уже двенадцать.

Увидеть Михоэлса и Зильберштейна всем было интересно. Михоэлс считался признанным великим актером, а Зильберштейн был признанным крупным искусствоведом. Соломон Михоэлс вошел, как всегда, шумный, лохматый, веселый:

— Поздравляем всех. Познакомьтесь с моей Настей. Надеюсь, поднесете нам, как говорят в народе, — и сам поставил на стол три бутылки шампанского.

Опять поднимали бокалы за Новый год, потом Павел встал, постучал вилкой по бокалу, все замолкли — он говорил тост:

— Спасибо, друзья, за то, что пришли праздновать с нами наше новоселье. Хочу вам вот что сказать: мы, собравшиеся здесь, все по происхождению евреи. Только Авочка и Ирина Левантовская русские.

Михоэлс вставил:

— Моя Анастасия полячка.

— Да, а все остальные — евреи, дети из бедной и когда-то бесправной еврейской среды. А теперь мы все — представители русской интеллигенции. Мы тяжелым трудом пробили себе путь. Вот сидит Миша Кольцов — знаменитый журналист и писатель, редактор известных журналов. Вот Соломон Михоэлс — народный артист, руководитель театра, о нем и его театре говорят и пишут. Вот Борис Ефимов — известный художник, чьи рисунки печатают все журналы. Вот рядом Илья Зильберштейн — видный советский искусствовед, его статьи и книги издаются большими тиражами. Вот Моисей Левантовский — блестящий администратор. А вот и Семен Гинзбург — министр, глава всего советского строительства. Вот и моя жена — уже почти доктор, и, я уверен, она будет хорошим доктором. Ну и я — историк, преподаватель, автор статей и книг. Все мы теперь — представители русской интеллигенции. Предлагаю выпить за русскую интеллигенцию, которая приняла нас, евреев, в свою среду.

Тост всем понравился:

— Молодец, Павел, правильно сказал — за русскую интеллигенцию.

Как всегда бывает в компаниях, где присутствует актер, Михоэлса стали просить прочитать что-нибудь. Он встал:

— У нас и веселье, и новоселье. Я прочту шуточные стихи на еврейскую тему «О рыжем Абраше и строгом редакторе». Это пародия на еврейского поэта Уткина, она показывает, как непросто бывает пробиваться еврею в эту самую русскую интеллигенцию:

Михоэлс читал с нарочитым еврейским акцентом, выговаривал еврейские слова так, как их произносили в местечках. Все хохотали до слез:

— Соломон ты наш великий! Какой же ты талантливый!

Опять пили, танцевали под танго и фокстроты. Потом Кольцов предложил:

— Давайте послушаем песни эмигранта Вертинского, он был знаменитым шансонье в России до революции, а теперь живет в эмиграции и тоскует по родине. Ей-богу, в его песнях и исполнении есть что-то особое, свое, очень трогательное.

Никто раньше не слышал Вертинского, уселись слушать песни «Желтый ангел», танго «Магнолия» и «В степи молдованской». В них звучала тихая грусть, особенно в песне «В степи молдованской», когда герой смотрит в сторону России из Румынии, через реку Днестр:

Слушая, притихли. Кольцов сказал, вздохнув:

— Да, тяжело живется в эмиграции. Я встречался со многими — все тоскуют по России. Но никогда больше люди нашей страны не будут вынуждены покинуть ее, никогда. С этим навсегда покончено.

— Надеемся, что так, — ответил Павел.

Расходились с шумом, уже под утро. Проводив гостей, Павел обнял Марию:

— Я же тебе говорил, что все будет хорошо.

Она прижалась к нему:

— Дело в том, — так она всегда начинала свои фразы, — дело в том, Павлик мой дорогой, что я абсолютно, абсолютно счастлива с тобой.