Неизвестно почему и для чего, но вскоре после Нового года, 8 марта 1938 года, Кольцов написал в «Правде» апологетическую статью о Ежове. Может быть, он все-таки побаивался его и хотел обезопасить самого себя. В статье он характеризовал Ежова как «чудесного несгибаемого большевика, который дни и ночи, не вставая из-за стола, стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора».

Павел читал эти строчки и не мог поверить своим глазам — какая ложная и безответственная характеристика! Как мог умный и дальновидный Кольцов, который все понимал, позволить себе унизиться этой ложью перед читателями? Ему вспомнились слова Пушкина:

Да, не легко сохранять осанку благородства в лести. Однако на этот раз лесть не попала в цель — Кольцов явно просчитался: всего через месяц, в апреле 1938 года, Ежова вдруг сняли с поста наркома внутренних дел, на его место Сталин назначил грузина (менгрела) Лаврентия Берию. А Ежова вскоре после этого арестовали и судили закрытым судом как изменника и врага народа — история повторялась вновь и вновь. Что было думать Кольцову?..

Всего через месяц после выхода этой статьи, 4 апреля 1938 года, Ворошилов переправил Сталину очередную статью Кольцова с запиской: «Прошу просмотреть и сказать, можно ли и нужно ли печатать. Мне статья не нравится». Сталин не поставил резолюции на статье, но коротко приказал «разобраться с Кольцовым». Что могло означать «разобраться»? Кольцова мгновенно отозвали из Испании. Но в течение семи месяцев Сталин продолжал «обласкивать» Кольцова и покровительствовал ему. Милости сыпались на журналиста как из рога изобилия: его наградили орденом Боевого Красного Знамени, сделали депутатом Верховного совета СССР, Академии наук приказали сделать его членом-корреспондентом секции русского языка и литературы, назначили секретарем Союза писателей и, в довершение всего, — новым редактором газеты «Правда».

Прежнего редактора Льва Мехлиса повысили, дали ему должность начальника Политуправления Красной армии, сделали из него главного комиссара, дав звание генерал-полковника. Мехлис начал с того, что арестовал половину Управления, многих расстреляли, других сослали. Но все это было в армии, об этом люди почти не знали. Зато интеллигенция, особенно евреи, радовались возвышению Кольцова.

12 декабря 1938 года Кольцов получил последнее поручение Сталина — прочитать доклад о только что вышедшей книге «Краткий курс истории ВКП(б)» в зале Центрального дома литераторов. Кольцов разливался соловьем, превознося ценность и значение этой книги как труда всей жизни товарища Сталина. Оттуда он поехал на служебной машине на ночное дежурство в редакцию «Правды» ми вычитывать корректуру завтрашнего номера. Там его встретил наряд НКВД:

— Вы арестованы.

Арестовать редактора «Правды», депутата Верховного совета, члена Академии и секретаря Союза писателей могли только по личному указанию Сталина.

Тринадцать месяцев Кольцов провел под следствием в тюрьме строгого режима на Лубянке. Все это делалось в абсолютной тайне, но скрыть от людей было невозможно: статьи, очерки и книги Кольцова вдруг исчезли со страниц газет и журналов и с прилавков книжных магазинов, само имя его перестало упоминаться. Все тайное становилось явным — люди шепотом передавали друг другу зловещие новости.

В следственном деле № 21620 (номер дела очень выразительно показывает, столько людей сидело в тот период на Лубянке) ему вменялись в вину опубликованные в 1917 году статьи с нападками на большевиков и Ленина, дружба с белоэмигрантскими журналистами, даже то, что со своей женой Еленой Полыновой он познакомился в Лондоне и привез ее в Москву. Но этого еще было недостаточно для строгого наказания.

Одним из следователей по делу Кольцова был старший лейтенант госбезопасности Райхман. Ему, провинциальному еврею из бедной семьи, очень хотелось отличиться и выдвинуться. Тогда он своей рукой вписал в протокол следствия: «Материалами, поступившими в органы безопасности в последнее время, установлено, что Кольцов враждебно настроен к руководству ВКП(б) и соввласти и является двурушником в рядах ВКП(б). Зарегистрирован ряд резких антисоветских высказываний с его стороны в связи с разгромом активного правотроцкистского подполья в стране». Никаких подтверждений этому не было. Но эти строки были завизированы лично Берией, Райхман сразу получил звание майора и был приближен к наркому.

Еще два года продолжалось следствие, Кольцова пытали так, что он стал наговаривать сам на себя и на своих друзей. Он признал себя немецким, французским и американским шпионом и агентом «Джойнта», а своими пособниками назвал всех выдающихся советских писателей: Алексея Толстого, Илью Эренбурга, Евгения Петрова, Валентина Катаева, Всеволода Вишневского и Бориса Пастернака. Никогда, ни при каких условиях честный Кольцов не стал бы наговаривать на близких ему людей, если бы его не заставляли делать это под пытками. Так сломала его машина НКВД. Дело его разрослось в три толстых тома.

Но убить Кольцова без разрешения Сталина не посмел бы и сам Берия. 1 февраля 1940 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда под председательством генерала Ульриха, пресловутого собирателя коллекции бабочек. Ульрих всегда был очень вежлив. Он мягко спросил:

— Признаете ли вы себя виновным, Михаил Ефимович?

В протоколе заседания было сухо сказано: «Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные обвинения им самим вымышлены в течение пятимесячных избиений и издевательств, и поэтому он просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».

После этого заявления Кольцова суд удалился на совещание. Через час суд огласил приговор: «Кольцова (Фридлянда) Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего личного имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

На следующий день, 2 февраля, помощник начальника 1-го спецотдела НКВД написал: «Приговор о расстреле Кольцова Михаила Ефимовича приведен в исполнение».

Жена Кольцова Мария Остен пыталась спасти его, но была арестована и через год расстреляна.

Как популярный журналист Кольцов был известен миллионам людей. У всякого здравомыслящего человека возникал вопрос: почему Сталин решил убрать такого преданного ему и такого заслуженного деятеля? Ответ на этот вопрос был только один: полное презрение Сталина к человеческой личности. Таких жертв были многие тысячи. Кольцов сам себя запер в ловушку сталинского презрения — он слишком к нему приблизился. Как мотылек, стремящийся подлететь поближе к огню, сгорает от этой близости, так сгорел и Михаил Кольцов.

Но в живых еще оставался его брат, карикатурист Борис Ефимов. Берия спросил Сталина:

— Как быть с Ефимовым?

— Нэ трогать, — был ответ.

Сталин любил карикатуры, рисунки Ефимова ему нравились…

* * *

Как странно судьба Михаила Кольцова перехлестнулась с судьбой бывшего наркома Ежова: их обоих расстреляли на Бутовском полигоне.

Ежова везли на расстрел. Час назад он стоял перед прокурором Вышинским и слушал: «За измену Родине приговорить к высшей мере наказания — расстрелу». Ежов знал, куда его повезут, он сам подыскал место для расстрелов арестованного духовенства. С разрешения Сталина для этого был выделен Бутовский полигон на южной окраине Москвы. Там и казнили многие тысячи его жертв, в основном священников и крупных политических деятелей. Путь от центра был недалекий — всего около двенадцати километров. Из подвалов Лубянки, из Лефортовской и Бутырской тюрем приговоренных по ночам свозили на этот полигон в грузовых машинах с закрытым железным кузовом. Эти машины прозвали в народе «черный ворон», «воронок», «маруся». Снаружи на бортах машин было написано «Хлеб», «Овощи», «Рыба», «Кондитерские изделия».

Навстречу приближающейся машине (или сразу нескольким машинам) на боевое место расстрела выбегал взвод отобранных бойцов с винтовками наготове. Когда приговоренных выгружали возле длинной стены полигона, они на короткое мгновение могли видеть друг друга. Никаких традиционных последних папирос выкуривать приговоренным не давали, никаких последних слов никто из них не произносил, а если и хотел что-то сказать, то у него не хватало времени — взвод с винтовками уже стоял, прицеливаясь. Священники пели молитвы и крестились, пока не падали к стене. Сразу после казни специальная команда подбирала убитых и сваливала в заготовленные неподалеку общие могилы.

Раньше Ежов любил иногда сам приезжать туда и наблюдать за казнями. Тогда он ездил на шикарном правительственном лимузине ЗИС-101 и его машина плавно и мягко неслась по пустынным ночным улицам. Теперь тоже была ночь, но он ее не замечал. Он сидел, стиснутый в узком отсеке за решеткой, внутри обитого железом кузова грузовика. В этом же самом грузовике и этом же отсеке везли по его приказу его предшественника Ягоду. Тогда толстого Ягоду с трудом запихнули внутрь. Худому и щуплому Ежову было там просторнее.

Машину трясло и подбрасывало, наконец она остановилась. Командир карательного взвода, парень крестьянской наружности, который расстреливал Зиновьева, Каменева, Ягоду, теперь вел к стенке Ежова. Поставив его у стены, он решил оказать ему последнюю милость и тихо спросил;

— Товарищ нарком, песню похоронную петь будете, еврейскую?

Ежов помнил этого парня, он уже много лет добросовестно расстреливал людей. И Ежов вспомнил, как его предшественник Генрих Ягода запел перед расстрелом какую-то еврейскую песню. Еврейская жена Ежова говорила ему, что это была молитва каддиш, и теперь Ежов злобно прошипел в ответ:

— Серый волк тебе нарком, а не я. Я тебе не нарком и не еврей.

* * *

На Бутовском полигоне за три года ежовщины (1936–1938) было расстреляно более двадцати тысяч жертв, в основном священников. Расстреливали не менее двадцати человек за ночь. А бывали ночи и побогаче…