После захвата Польши ничто не мешало Сталину «присоединить» Латвию, Литву и Эстонию. Было подстроено так, что коммунисты этих стран попросили о присоединении. Полк Липовского простоял в Польше недолго, его срочно перевели на советскую территорию и расквартировали рядом с границей Латвии. Туда же подошли другие военные соединения. Комиссар Богданов каждый день проводил политзанятия и доказывал, что эти страны Прибалтики всегда входили в состав России и их население мечтает снова соединиться с Советским Союзом. Бойцам на это было наплевать, они сидели в тени деревьев, лениво ковыряли свежими стебельками травы в зубах, вспоминали о своих домах, думали «о бабах» и слушали вполуха. Только хитрый Сашка Фисатов чему-то скрытно ухмылялся, а потом поделился с Липовским:

— Слышь-ка, сержант, не зря нас приставили к латвийской границе. Видать, поведут туда, как в Польшу.

— А ты откуда знаешь?

— Так ведь недаром комиссар наш все говорит и говорит про воссоединение. А какое оно воссоединение, а? Заграница — она заграница и есть. С ней не воссоединяются, ее завоевывают.

— Это ты сам придумал?

Но Сашка, как все русские крестьяне, любил прикидываться дурачком:

— Зачем сам? Нам, солдатам, думать не положено. За нас комиссары думают.

Шло раннее лето 1940 года. В палатки бойцов влетал свежий прибалтийский воздух. По утрам дивизион выходил на зарядку, пробегали два километра, а когда возвращались, комиссар приказывал:

Запевай!

Запевалой был Сашка Фисатов. Он начинал:

Если завтра война, если враг нападет, Если темная сила нагрянет, Как один человек, весь советский народ За свободную Родину встанет.

Дивизион подхватывал:

Если завтра война, всколыхнется страна От Кронштадта до Владивостока. Всколыхнется страна, велика и сильна, И врага разобьем мы жестоко. В целом мире нигде нету силы такой, Чтобы нашу страну сокрушила, С нами Сталин родной, и железной рукой Нас к победе ведет Ворошилов!

Для бойцов это лето было спокойным, но расслабляться на утренних пробежках пришлось недолго. 17 июня 1940 года полк получил приказ быть в полной болевой готовности. Комиссар Богданов перед строем прочитал приказ, что Латвии предъявлен ультиматум о смене правительства диктатора Ульманиса. В тот же день две соседние дивизии и артиллерийский полк вошли на территорию Латвии. Ожидали сопротивления армии латышей, но его не было. До начала августа полк стоял в боевой готовности, а 5 августа комиссар объявил, что Латвия вошла в состав Советского Союза как еще одна союзная республика. Вместе с ней стали советскими республиками и Литва, и Эстония.

Прочитав приказ, комиссар закричал:

— Урра, товарищи!

Все привычно повторили:

— Ура!

— Слава великому Сталину! Ура!

— Ура!

* * *

С первых дней присоединения в Латвию, Литву и Эстонию хлынули агенты НКВД и начались массовые аресты жителей — высоких чиновников, хозяев предприятий, интеллигентов. Всех подозревали в несогласии с присоединением. За год, с июня 1940 по июнь 1941 года арестовали, судили и сослали в сибирские лагеря сотни тысяч латышей, литовцев и эстонцев. Лагеря России были переполнены, не могли вместить в себя такую массу. Сталин приказал расширять старые и строить новые.

В то же время начали проводить массовое заселение республик Прибалтики русскими. Происходило насильственное столкновение культур и интересов, местные интересы подавлялись. Так называемая сталинская «национальная политика» выражалась в подавлении культур присоединенных народов.

Латвия получила независимость лишь в 1918 году. Ее столица Рига, самый большой и древний город Прибалтики, при независимости быстро стала процветающим городом, ее даже называли «маленьким Парижем». Деловая и светская жизнь в ней бурлила, а близкие курорты Юрмалы, с песчаными пляжами Рижского залива и сосновым бором, процветали от приезда европейских туристов. Но все это прекратилось, как только Латвию присоединили к Советскому Союзу.

Артиллерийский полк Литовского и Фисатова стоял лагерем под Ригой, в сосновом бору курортного местечка Дублты. Через дорогу от лагеря плескались волны залива. Дома, сады, переулки — все было аккуратное и непривычно красивое. Но бойцов в местечко не пускали. Правда, изредка их целыми взводами вывозили на электричке в город — в кино и в парки. Красноармейцы, деревенские ребята, никогда не видели таких красивых городов, таких великолепных зданий, таких богатых витрин, такой ярко одетой публики. Они ходили с открытыми от удивления ртами. Больше всего их внимание привлекали латышки — высокие стройные блондинки в облегающих шелковых платьях. Вот бы их!..

Липовский с Фисатовым шли по улице, и Саша увидел расклеенные афиши: «Гастроли московского Еврейского театра». И знакомый ему портрет Михоэлса. Он узнал его по фотографии из журнала «Огонек». Он мог бы и не запомнить характерное еврейское лицо Михоэлса, но его мама вырезала фотографию из журнала, прикрепила на стену и повторяла ему много раз:

— Ты посмотри на это благородное лицо! О, Соломон Михоэлс — это великий еврейский артист!

Пока Саша смотрел на афишу, Сашка Фисатов, глотая слюну, говорил ему на ухо:

— Во, б…дь, бабы-то здесь какие! Ох…ешь, какие красивые. И одеты-то как! Вот бы, мать их, познакомиться с одной такой! А там и… Как думаешь, сержант, а?

— Ты, Сашка, не матерись, тебя люди могут услышать.

— Не поймут, я ведь чисто по-русски выражаюсь. Глянь, какой магазин шикарный, «Зика» называется. Чудное название. А витрины-то, витрины какие! Давай внутрь заглянем, — предложил он Липовскому.

— Нам не положено.

— Да мы на минуту только. Интересно ведь, ядрена вошь, чего там иностранные буржуи продают-покупают.

Саше тоже было интересно. Они осторожно оглянулись и неловко юркнули в непривычную для них вращающуюся дверь. Оказавшись внутри, оба застыли от изумления — красота и разнообразие реклам и товаров были как в сказке.

* * *

Магазин «Зика», самый большой и богатый универсальный магазин в городе, принадлежал рижанину по имени Израиль Глик. Это был еврейский предприниматель тридцати пяти лет, крепкий, коренастый рано полысевший человек. Весь город звал его по прозвищу — Зика. Он вырос в страшной бедности и голоде в многодетной семье мелкого портняжки. Суровая жизнь выработала в Зике неистребимую способность к выживанию, редкостную энергию и острую наблюдательность. Все это спрессовалось во вкус и чутье к успеху. Благодаря неимоверной активности Зика сумел пробиться и стал богачом — владельцем самого большого универсального магазина на Ратушной площади, рядом со старинным «Домом черноголовых», наиболее красивым зданием города. Он назвал свой магазин просто — «Зика». В нем продавалось все на свете, на крыше была первая в городе вращающаяся неоновая реклама: «Если вы сами не знаете, чего хотите, то заходите к Зике — у Зики это есть».

Зика Глик был типичным образцом процветающего «буржуя»: разбогател и жил на широкую ногу. Хотя он и не был религиозен, но для престижа поддерживал деньгами крупную синагогу, чтобы доставить удовольствие религиозным родителям. Он появлялся в ней по субботам, делал вид, что молился, носил тору: все для того, чтобы все видели — Зика еврей хороший. Когда в Ригу приезжала на гастроли итальянская опера театра «Ла Скала» из Милана, Зика покупал большую ложу на все спектакли. Он с семьей подъезжал к театру на своем ройлс-ройсе, с шофером в белых перчатках. На спектаклях вся семья Зики красовалась в ложе, как напоказ, — жена надевала бриллиантовые колье и тиары, меняя их каждый вечер. Мать Зики тоже носила бриллианты и другие драгоценные камни. Сам Зика и его отец сидели в ложе во фраках и накрахмаленных манишках с бриллиантовыми запонками. В ложе стояли большие букеты цветов, которые Зика посылал после спектакля певцам-солистам, и часто он приглашал их в лучший ресторан.

В отпуск Зика ездил на Лазурный берег Франции, в Ниццу. Там он снимал красивый особняк, приглашал к себе массу гостей из делового мира, дипломатов и артистов. Он был весельчак и прекрасный спортсмен, неутомимый пловец и любитель парусных яхт. У него была своя красавица яхта под названием «Зика», на ней он каждое лето плавал вдоль фиордов Норвегии.

* * *

Липовский и Фисатов стояли в магазине с раскрытыми ртами, пораженные его величиной, красотой оформления и изобилием товаров. В центральном прогале была широкая витая лестница и вверх-вниз скользили два стеклянных лифта, освещенные разноцветными фонариками. Снизу вверх были видны пять ярусов, заполненных товарами и украшенных рекламами.

Не одни Липовский и Сашка застывали в магазине Зики Глика от восторга — он поражал воображение многих приезжих московских начальников, недавно хлынувших в Ригу толпами, чтобы организовывать новую власть. Короткое время еще держалась частная торговля, и приезжие раскупали у Зики все, почти задаром. А за приезжими начальниками потянулись артисты — их посылали с пропагандистской целью давать концерты, воспевать советский строй. Актеры тоже приходили в магазин и скупали товары.

Один из них как раз тогда пришел — низкого роста, с взлохмаченной гривой. Это был Соломон Михоэлс, присланный для пропаганды — показать, что в России есть еврейское искусство. Пока Саша следил глазами за Михоэлсом, к ним подошел какой-то хорошо одетый лысый человек и с приветливой улыбкой сказал по-русски с акцентом:

— Добро пожаловать в мой магазин, товарищи красноармейцы. Желаете что-нибудь купить? Для вас, как представителей славной Красной армии, я дам большую скидку — пятьдесят процентов.

Сашка Фисатов уставился на него с деревенской наивностью:

— Это что это за название такое магазина — «Зика»?

— Зика — это мое имя. Я Зика, и это мой магазин.

— Не врете — на самом деле это ваш магазин, такой большой?

— Правда мой.

— Собственный?

— Собственный, — улыбнулся симпатичный владелец.

— Это значит, все-все, — Сашка обвел руками полки и витрины, — все это ваше?

— Мое.

— И на других этажах — тоже ваше?

— Тоже мое.

— Ну даете!.. — только и смог сказать Сашка.

Липовский смотрел на Михоэлса и сказал хозяину:

— Мы покупать ничего не хотим, да и не можем, а вон тот человек — он, наверное, купит. Это известный еврейский актер из Москвы, Соломон Михоэлс. Я узнал его по фотографии.

Тут же следом за ними влетел в магазин комиссар Богданов и строго приказал:

— Липовский, Фисатов — сейчас же выйти. Не положено.

Хозяин поблагодарил уходящего Сашу за то, что тот подсказал ему, и подошел к Михоэлсу.

* * *

— Так вы действительно еврейский актер?

— Действительно.

— Очень приятно видеть еврейского актера из России. Ну, расскажите, как там живется евреям в Советском Союзе? Советские власти вас не притесняют?

— Очень хорошо живется. Никто нас не притесняет. Многие евреи занимают важные посты, стали русскими интеллигентами.

— Что это значит — евреи стали русскими интеллигентами?

— Они стали писателями, художниками, профессорами и актерами, как я сам.

— Ну а деловым людям вроде меня, частникам-коммерсантам, как живется?

— У нас социализм, частников нет.

— Куда же они делись?

— Те, которые примирились с властью, стали государственными служащими.

— Да, которые примирились… С тех пор как у евреев не стало своей страны, им уже две тысячи лет приходится примиряться с окружающим. Это наверняка ждет и меня, раз нас присоединили к Советскому Союзу. Если только в Сибирь не сошлют.

Зика стал расспрашивать про старых знакомых:

— У меня в Москве есть дальний родственник, набожный еврей Арон Бондаревский, старик. Интересно было бы знать, жив ли?

— Арон Бондаревский? Который женат на тете Оле?

— Да, верно — на тете Оле. Вы их знаете?

— Арон мой дядя.

Так выяснилось, что Зика с Михоэлсом дальние родственники. Зика обрадовался:

— Правду говорят, что все евреи родственники, — он достал бутылку отборного французского коньяка. — Выпьем за нашу встречу.

Он засыпал Михоэлса подарками для всей семьи.

— Зика, спасибо. Зачем так много?

— Бери, Соломон, бери. Для себя бери, для моего дяди Арона с тетей Олей, для их детей. Все равно ваши скоро отнимут у меня весь магазин.

Михоэлсу Зика понравился — это была крепкая деятельная натура, у него был острый аналитический ум, он прекрасно помнил факты из истории евреев в Польше и России и умел их тонко анализировать. Он говорил Михоэлсу:

— Советские арестовывают и ссылают латышей, но нас, евреев, пока не трогают. Ну, если захотят меня тронуть, я от них откуплюсь. Но у меня есть верные сведения от друзей, что в Польше Гитлер уничтожает евреев тысячами. Если он начнет войну со Сталиным, нам, евреям, будет очень плохо.

Михоэлс не стал обсуждать с ним политику, но предсказания Зики его взволновали, он нахмурился. Зика заметил, сказал:

— Ну, может быть, все-таки как-то обойдется.

Они так понравились друг другу, что обменялись адресами и стали переписываться.

* * *

Агенты НКВД отбирали у хозяев частные предприятия, меняли всю администрацию. Проницательный Зика предвидел это. Еще когда советские военные части только стояли перед границей, он быстро реализовал значительную часть своего богатства в золото, драгоценные камни и картины старинных мастеров, отвез все это в нейтральную Швейцарию и положил в банк.

Вскоре после разговора с Михоэлсом к нему в кабинет пришли два переодетых в штатское агентов. Зика их ожидал и знал, что они всегда приходят по двое.

— У нас есть ордер на ваш арест и предписание отобрать у вас магазин и национализировать его.

Зика не удивился, не испугался, он попросил с любезной улыбкой:

— Покажите мне ордер. Да, теперь я вижу — солидная бумага. Но все-таки это только бумага. Дайте мне ее, а я дам вам в обмен кое-что.

Он вынул из карманов пиджака два заранее заготовленных плоских кожаных футляра, открыл и протянул им. В каждом лежало кольцо с бриллиантом, бриллиантовое колье и серьги. Они сверкали так, что агенты не могли отвести глаз и глотали слюну.

Только Зика умел так легко и просто предложить крупную взятку, о которой они не могли даже мечтать. Стоимости этих драгоценностей хватит им на всю жизнь. А Зика рассчитал точно, что за свою жизнь должен заплатить солидно. И он понимал, что если дать большие взятки сразу двоим, то каждый будет бояться, что на него донесет другой, и оба не станут доносить на него. Агенты поморгали глазами, взглянули друг на друга, взяли футляры и отдали ему ордер. Бумага об аресте легко могла затеряться среди тысяч таких же бумаг, и никто о ней не вспомнил бы. Так Зика остался на свободе. Но магазин у него все-таки отобрали. Он остался заведовать снабжением и продолжал жить неплохо, хоть и небогато. Крепкий и деловой человек, Зика умел приспосабливаться к любому режиму — и примирился с новой советской властью.

Много тысяч латышей, подозреваемых в нелояльности, выслали в сибирские лагеря, в их квартиры вселяли военных и агентов НКВД, раздавали их новым гражданским властям. В результате, за год произошло быстрое демографическое изменение населения, вся Латвия заговорила по-русски и обеднела.