Артиллерийский полк, в котором служил Саша Липовский, скоро вывели из Латвии и передислоцировали к границе с Румынией. Каждое утро подножия Карпатских гор возле городка Бельцы освещались ярким летним солнцем. И каждое утро на занятиях по физзарядке мимо гор бежали голые по пояс красноармейцы. Все бритые головы поворачивались, любуясь на розовеющие горы. Сашка Фисатов на бегу говорил Липовскому:

— Красота-то какая! И земля до чего богатая. Вот бы здесь пожить-покрестьянствовать.

Когда бойцы возвращались строем с пробежки, командир приказывал:

— За-пе-вай!

Запевал тот же Сашка Фисатов, у него был красивый высокий голос, он лихо пел любимые песни командира, а остальные подхватывали припев:

На просторах Родины чудесной, Закаляясь в битвах и труде, Мы сложили радостную песню О великом Друге и Вожде.

Все подхватывали:

Сталин — наша слава боевая! Сталин — нашей юности полет! С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет. Солнечным и самым светлым краем Стала вся советская земля, Сталинским обильным урожаем Славятся советские поля.

И Липовский пел со всеми:

Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет, С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет.

Когда кончилась эта песня, Сашка запевал другую:

Заводов труд и труд колхозных пашен Мы защитим, страну свою храня, Ударной силой орудийных башен И быстротой и натиском огня. Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде, — Мы начеку, мы за врагом следим, Чужой земли мы не хотим ни пяди, Но и своей вершка не отдадим.

Все подхватили:

Чужой земли мы не хотим ни пяди, Но и своей вершка не отдадим.

Репертуар песен о Сталине и патриотических песен был неистощим, Сашка знал их все. Однажды, когда были они вдвоем, он сказал Липовскому:

— Знаешь, сержант, никак не могу понять — кто это сочиняет такие песни? Что они, совсем жизни не знают, что ли? Вот я пою «сталинским богатым урожаем славятся советские поля», а ведь в нашей-то деревне был настоящий голод, люди от голода пухли и умирали. И по всей нашей области тоже. Как пришли большевистские комиссары, коммунисты и комсомольцы и начали раскулачивание, так отобрали все запасы и всю скотину и насильно согнали всех в колхозы. Все сразу и рухнуло. А что творилось-то — ведь самых что ни на есть лучших хозяев порешили, кого прямо в расход пустили, кого в Сибирь угнали, да с семьями! Вой по всей деревне стоял. Вот я пою «сталинским богатым урожаем», а перед глазами у меня проходят все те картины из нашей жизни голод, нищета и бесправие.

— Я знаю, Сашка. Я хоть и не в деревне жил, а в городе, но тоже наголодался. И знаю, что многих хороших людей совершенно зря арестовали и сослали. У меня родственник один был в Москве, герой Гражданской войны, орденоносец, стал профессором истории. Так и его тоже арестовали и сослали.

— А его-то за что?

— Не понимаю — такой человек был правильный, советский.

— Наверное, за то и взяли, что правильный, — заключил Сашка.

Когда Фисатов пел или играл на баяне, Липовский любовался своим тезкой и думал — что станет с ним после службы в армии?

— Ты, Сашка, будешь артистом.

— Артистом — не знаю, а вот в цирк я бы хотел пойти, я ведь на лошадях ездить мастер. В деревне я помощником конюха был, двухлеток объезжал, ни один конь меня не сбросил, — и добавил к этому пару крепких русских словечек.

Возмужавший Саша Липовский становился мужчиной и однажды даже познакомился с девушкой. Случилось это так: в обычный увольнительный день он пошел в кино и смотрел фильм «Бесприданница» по пьесе Островского. Главную роль играла красавица актриса Алисова. Она ему очень понравилась, а от сцены, когда за кустом она отдалась Паратову и потом оправляла на себе платье, он испытал настоящее эротическое возбуждение. Рядом с ним сидела девушка с каштановыми взбитыми кудрями, он покосился на нее, и она показалась ему похожей на актрису. В каком-то порыве Саша решился робко коснуться ее локтя своим. Она улыбнулась и руки не отняла. Вместе они вышли из кино и гуляли до вечера. Девушку звали Лариса, как и героиню фильма. Она была хрупкая, нежная, смешливая. Впервые в жизни ему хотелось поцеловать девушку. Но нельзя же целоваться в первый день знакомства, он боялся обидеть ее этим. Когда дошли до ее дома, она сама предложила:

— Хочешь зайти?

— Если можно.

Она усмехнулась:

— Можно. Я живу одна, спрашивать некого.

В комнате он, стесняясь, подошел к ней и робко поцеловал в шею. И, неопытный в отношениях с девушками, сразу испугался своей смелости — вот сейчас она влепит ему пощечину. Конечно, своей грубостью он заслужил это. В смущении и растерянности, он увидел, как ее глаза смеялись. Вместо того чтобы дать ему пощечину, она повалилась спиной на кровать, привлекла его на себя и впилась в него губами. У бедного Саши закружилась голова. Прямо в сапогах он лежал на ней, ужасно стеснялся и даже не знал что делать. Он чувствовал, как она расстегнула и стаскивала его брюки, он почувствовал возбуждение и застеснялся еще больше. Что теперь? Он неумело прижался и пытался проникнуть в нее, никак не мог, тяжело дышал, и тут — о ужас! — она сама взяла в руку его напряженный член и направила. Он лежал на ней голый, старался, задыхался, она, тоже голая, совсем голая, извивалась под ним, стонала и кричала, вжимая его в себя:

— Саша, Саша, ой! Положи мне руки под зад, прижмись ко мне, ой! Еще, еще, умоляю!

Ошеломленный ее решительностью и страстностью, он потом лежал, как-то сразу обессиленный, и признался:

— Лариса, это ведь в моей жизни в первый раз.

Она усмехнулась и шепнула прямо ему в ухо:

— Оно и видно. Теперь ты счастлив?

Конечно, он был счастлив. Он хотел поскорее увидеть ее опять и думал, что, как честный человек, он должен сделать ей предложение, а после окончания службы жениться. Это долго, но она будет его ждать. Ему и в голову не приходило, почему она такая опытная в страсти, почему она командовала и руководила им. Он, как слепой влюбленный, думал, что она, конечно, девушка и делала все это потому, что влюбилась в него.

Да, вот еще что — надо написать маме, что он встретил девушку, которую полюбил, и хочет сделать ей предложение. Наверное, мама будет рада за него. Мама может удивиться, что Лариса не еврейка, но это не имеет никакого значения — теперь так много смешанных браков. И, как всякому влюбленному, ему очень хотелось рассказать о ней кому-нибудь, кто мог бы понять его счастье. Но не так, конечно, как рассказывали о своих похождениях другие ребята, прибавляя весь ассортимент ругательств. Один парень, старшина, приходя из увольнительной, всегда собирал в казарме вокруг себя любителей послушать сальные истории. Он садился на нары, снимал сапоги, разматывал портянки и, шевеля пальцами ног, заманчиво заявлял:

— У «невесты» был.

Окружающие уже начинали улыбаться и смеяться, ожидая дальнейшего рассказа. Помучив их молчанием, он добавлял:

— Ух — н..си! — следовал взрыв хохота.

— Уж я ее и так, и сяк, — шли яркие сальные подробности о положениях, в какие он ставил и клал «невесту». Каждая их них вызывала новый взрыв хохота:

— Ну, насмешил! Ну ты и артист, старшина!

Но Саше это было противно, он даже не хотел слушать, он не представлял себе, что мог бы рассказывать про Ларису целой ораве. А все же он хотел рассказать своему тезке Фисатову, но без деталей, конечно, а только о своем чувстве. После долгих размышлений он решился:

— Знаешь, Сашка, я с такой чудесной девушкой познакомился в кино.

Фисатов деловито спросил:

— Как зовут?

— У нее красивое имя — Лариса.

— А, эта! Знаю — бл..юга.

Саша обомлел:

— Как ты смеешь? Да я тебя за это!

— Не горячись, сержант. Я ведь ее тоже е.ал.

Дикая обида вскипела в благородной душе Саши. Он бросился на Фисатова, но тот встал в защитную позицию и закричал ему в лицо:

— Дурак ты, что ли? Да это у нее тактика такая — она в кино заарканивает кого-нибудь и тащит к себе. Ребята говорили, что она приводила их к себе сразу по двое — по трое и все по очереди ее е...ли. Почитай, чуть ли не весь полк с ней пере…ся.

Для Саши это был удар — как прикладом винтовки по самым нежным струнам души. Много дней он избегал говорить с Фисатовым, в увольнительных больше не ходил в кино, а однажды издали видел смешливую Ларису с двумя бойцами — они шли в направлении ее дома. Он бесился, но ревновать ко всему полку было глупо, это он понимал и спустя короткое время перестал злиться на Фисатова. По счастью, маме он об этом написать не успел.

* * *

Теперь, маршируя вместе с другими, Саша поражался — их почти совсем не учили тому, что нужно бойцу на войне. Увезли устаревшие 76-миллиметровые пушки и заменили на 85-миллиметровые, но снарядов к ним не доставили, складские бараки были завалены старыми снарядами. Он был командиром орудия, но по-настоящему ни разу не участвовал в практических стрельбах из новых пушек, даже не знал, как установить прицел, трубку, какую команду он должен отдать подчиненным, чтобы выстрел пушки поразил цель. Если война начнется завтра, стрелять будет некому и нечем.

Как Саша ни удивлялся и ни возмущался, но еще больше удивился, когда комиссар дивизиона капитан Богданов предложил ему:

— Липовский, подойди сюда. Ты не комсомолец?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Так. Пиши заявление, завтра будем тебя принимать в комсомол. Я сам дам тебе рекомендацию.

Ни спрашивать, ни возражать не приходилось, Саша знал, что многих бойцов автоматически принимали в комсомол сразу при прохождении медицинской комиссии по призыву.

В красном уголке «зала боевой славы» полка его и еще нескольких ребят принимал в комсомол комиссар Богданов и два других командира — члены партии. Процедура была обставлена просто, с некоторым оттенком торжественности: каждому вступавшему предлагали рассказать о себе и задавали два вопроса: родственники за границей есть? Репрессированные родственники есть? На второй вопрос Саша ответил с заминкой, вспомнив своего двоюродного дядю Павла Берга, но, решив, что это дальний родственник и не стоит его упоминать, ответил, как все, — нет. Их поздравили, комиссар Богданов пожал каждому руку и тут же выдал каждому серую книжечку — членский билет ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи).

А через несколько дней, 17 июня 1941 года, всем бойцам выдали другие удостоверения — так называемые «смертные паспорта»: они полагались на случай ранения или гибели в бою. Это были клочки бумаги с напечатанными на машинке именами бойцов и паспортными данными — годом и местом рождения, национальностью. Бумага была завернута в прозрачный целлулоидный тюбик, приказано зашить его в кармашек для часов в брюках. К удивлению Саши, его тезка Фисатов совсем не умел держать иглу в руке. Пальцы, которые так ловко перебирали планки гармошки, шить никак не могли. Саша смотрел, как он исколол себе пальцы:

— Дай-ка я тебе зашью. Смотри — надо кармашек прошить по краям, но не слишком прочно, чтобы при необходимости санитары и врачи смогли легко достать паспорт.

Фисатов смотрел и посмеивался:

— При какой необходимости — при ранении или при смерти? Это, что ли, как в комсомольской песне поется: «если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой»? Значит, надо, чтобы в случае сам понимаешь чего — паспортишка-то новый этот был при моих штанах.

— Что у тебя за настроение?

— Так, знаешь, сержант, — предчувствие взяло. Эхма, мне еще бы хоть разок выйти в круг в деревне, с девками, да попеть, да поплясать бы.

— Попляшешь еще, Сашка, не поддавайся предчувствиям.