Полынная, горькая, сухая раскинулась степь. Пышущий жаром воздух стоял над ней неподвижно. Никакого дуновения, колебания, вздоха. Только вдали, на горизонте, дрожала воздушная голубая струя.

«Глупость какая получилась, — подумала Кира. — Будто сон плохой приснился».

Валя плелась позади.

— Я во всём виновата, — произнесла она жалобно. — Ты-то ленинградка, а я всё-таки крымская…

— Могла бы и я сообразить, что легко заблудиться, — великодушно сказала Кира. — И ведь это я уговорила тебя пойти посмотреть воздушные замки.

А сама подумала: «Вот бы мама перепугалась, если б знала!»

Они с мамой отдыхали под Симферополем. Кира очень подружилась с Валей. Обеим было по тринадцати лет. К Валиной тётке, счетоводу совхоза, девочки поехали вместе.

Под лиловым от зноя небом блеснула металлическим блеском полоса воды.

— Смотри! — показала Кира.

— Сиваш это, — устало сказала Валя, — Гнилое море.

Но Кира оживилась.

— А красиво тут. Земля разноцветная.

Бледно-песочные, тёмно-рыжие берега подступали к перламутровым водам Сиваша. На жёлтом расплывались пятна изумрудно-зелёные, красноватые, бордовые. Это плотным ковром росли низкие растеньица. Кира нагнулась, сорвала стебелёк с мелкими круглыми листочками.

— Какие странные эти солеросы! Так их твоя тётя называла? И на траву непохожи.

— Тётя вернётся только завтра. Может, даже под вечер. До тех пор нас никто не хватится. И где нас будут искать? Мы даже записки не оставили, что пошли гулять.

— Но ведь мы думали, что через час-полтора вернёмся… Да доберёмся как-нибудь. Быть того не может, чтобы не добрались!

— В погребе молоко стоит холодное-холодное… — безнадёжно сказала Валя, — и арбуз громадный!

— Неплохо бы арбузика! — вздохнула Кира.

…Уезжая по делам в райцентр, Валина тётя расцеловала девочек, показала им, где в погребе стоит обед, молоко, лежат горкой арбузы. Оставила она девочек без малейших опасений: большие ведь! Могло ли ей прийти в голову, что они сразу ринутся в степь в поисках миражей? Валя рассказала Кире, что в степи часто можно увидеть мираж. Иногда над озерцами появляются целые замки, причудливые сказочные дворцы. «Ой, пойдём поглядим! — упрашивала Кира. — Я никогда в жизни не видела мираж!»

Теперь она его видела. И не один. Уже после того, как они поняли, что не знают, в какой стороне находится совхоз, и стали плутать по степи, Кира вдруг увидела впереди дом под черепичной крышей, дерево, копну сена. Она кинулась туда: «Да вон же совхоз!» Но что такое? Под домом течёт голубая полоса, она всё шире… Поднялось в воздух дерево и поплыло стоймя. Стронулась с места и копна. И вот всё бесследно растаяло.

— А я тоже сперва подумала, что правда, — сказала Валя.

И потом не раз маячили в дрожащем мареве домики, купы деревьев, то туманно, то отчётливо. Но замков не было.

Пить хотелось нестерпимо.

Но даже самой маленькой бутылки с водой они не догадались захватить!

— Искупаемся? — предложила Кира.

— Да ты что?! Тут же сплошная соль. Каждая царапина саднить будет.

Кира вздохнула:

— Да-а… соль! Оттого всё такое… седое.

Холодноватый, притушенный тон был и у пёстрых берегов, и у воды, нежно-зелёной вдали, плотно-сизой под берегом. Точно кто-то, раскрашивая степь и море, щедро подмешал в краски белил. Седой застывший налёт соли лежал на каждой травинке. Всё — почва, вода, растительность, казалось, и самый воздух — было пропитано солью.

Нечаянно Кира взяла в рот сорванную солеросинку — и во рту стало очень солоно. Да что солеросинку! Руку свою лизни — у кожи солоноватый вкус.

Кира присела на корточки у воды, опустила в неё палец. Вода была тёплая и словно бы густая. Кира вытерла палец о подол платья, и всё-таки через минуту он покрылся беловатым налётом.

Они брели под палящими лучами, уже сами не зная куда.

— Хоть бы птица какая пролетела! — пробормотала Кира.

Ничего живого не было вокруг — унылая пустота. Никто не бегал, не летал, не пел, не стрекотал. Вероятно, в земле жили суслики и полевые мыши, но и они попрятались от жары в норы.

Да и живут ли здесь суслики-то?

Вдруг Валя встрепенулась:

— Лесополоса!

Серели в стороне не то кусты, не то низкорослые деревья.

Девочки прибавили шагу, бежать они были не в силах.

— И тут обман! — мрачно проговорила Валя.

— Но всё-таки хоть не мираж, — сказала Кира.

Огромные, с добрый куст ростом, заросли чертополоха. Тени эти чертополошьи великаны не давали. Может быть, в самой гущине и была скудная тень, но забираться туда нечего и думать: исколешься, занозишься.

Перила мостика. Мостик? Значит, речка?

Что протекало в этом пологом овражке осенью и зимой — речушка ли, ручей — неизвестно.

Сейчас почва была твёрдая, морщинистая, растрескавшаяся и напоминала кожу слона.

Лишь под серединой моста притаилась жалкая лужица. Чтобы оказаться в тени, надо было забраться в эту лужицу.

Всё-таки они полезли под мостик, притулились на краю болотца.

— Если бы мы не надели белые платочки, давно бы умерли, — хрипло сказала Валя. — Замки! И зачем только я поддалась на твои уговоры!

— Сейчас что уж об этом говорить… А эти зверюшки нас не заедят? — Кира брезгливо поморщилась. — Ой, а что это они делают?

Стайка маленьких мух сновала над болотцем. Мухи опускались на воду, бегали и скользили по ней, снова взлетали и снова садились. Ни одна из мушек не села на девочек, даже не задела их ни разу.

— На коньках катаются, — с удивлением сказала Кира. — Ну точь-в-точь. Надо же!

Мушки, и правда, будто весело катались на коньках. По насыщенной солью воде они скользили, как по льду. Становились ровными рядами и все вместе быстро катились в одну сторону. На мгновение останавливались и так же согласованно, все одновременно, катились в другую. Потом направление почему-то менялось: мушиная стая неслась, скользила уже иначе. Но ни одна мушка не выбивалась из строя.

— Чудеса! — прошептала Кира. — Тренировки у них, что ли, такие? Наши бы ребята на физкультуре так здорово! Зарисовать бы, да пальцы у меня не шевелятся.

Всё-таки она развернула тетрадку. Всю дорогу Кира её тащила с заложенным в тетрадку карандашом, хотела зарисовать воздушные замки. Неловкое движение — карандаш выскользнул, упал на землю и… провалился в трещину.

— Ну-у! — Кира заглянула в трещину. Карандаша и след простыл, почва проглотила его.

— Если бы у нас были спички, — уныло проговорила Валя, — мы могли бы зажечь костёр. Чтобы нас нашли.

— А где бы мы хворост взяли?

— Мостик этот подожгли бы.

— Мостик, может, зимой нужен. Ведь зачем-то его тут построили. Да при таком солнце костра, пожалуй, и не увидишь… Пойдём. Всё равно тут тени нет.

— Мне вот-вот станет дурно. — Голос у Вали был совсем сонный. — В обморок упаду…

— Нет, уж лучше не падай. А то я буду приводить тебя в чувство водой из этого мушиного протухшего болотца. — Кира старалась говорить шутливым тоном, но смотрела на подругу с беспокойством. Помогла ей подняться.

Они поплелись дальше.

Солнце слепило глаза. Хоть бы какой ветерок подул! Опять куст чертополоха. Теперь уж не обманешь! Видим, что не дерево.

И вдруг Валя остановилась и… опустилась на землю.

— Валечка, что ты? Споткнулась?

Валя бессильно приникла к земле, прикрыла голову руками.

— Не могу больше! Шагу ступить не могу…

— Но лежать ещё хуже! Вставай! Мы выйдем на дорогу. Или кто-нибудь проедет мимо.

— Неужели ты не видишь, что никто здесь не ездит, не ходит? — с раздражением сказала Валя. — Этот край степи совсем заброшенный…

— А может, поедет кто-нибудь… Ну, возьми себя в руки! — Кира топталась над Валей, чувствуя себя совершенно одуревшей: «Да что же делать? Вот напасть-то!» — Послушай, Валечка! Встань! В каких положениях люди не падали духом! Ну, подумай! Вот тётя твоя вчера нам рассказывала про партизан. Здесь, в Крыму! Как они в горах прятались и еды совсем не было. Там и ребята среди них, может, младше нас…

— В горах — тень! — пробормотала Валя.

— И в степи были партизаны, ну, что ты говоришь? Наверно, и здесь тоже, на этом вашем чёртовом Сиваше. Им-то насколько хуже, чем нам, приходилось!

— То всё во время войны было…

— Будто, когда нет войны, можно распускаться! — Кира пыталась насильно поднять Валю, тянула её за плечи, за руки.

Всё было напрасно. Тяни не тяни. Валя совсем обмякла, валилась безвольно на землю и только твердила:

— Не могу идти… у меня нет сил…

Кира даже запыхалась. Постояла минуту в раздумье. Потом сказала решительно:

— Ну, вот что! Я побегу, может, отыщу какую-нибудь дорогу, по которой машины ходят. Буду всё время громко кричать на бегу…

— Если ты уйдёшь, я сразу умру, — твёрдо сказала Валя. — Я не могу остаться одна…

Сидя возле Вали, Кира озиралась со страхом. Какая злая степь! Местами земля совсем облысела — голая, твёрдая корка, вся в трещинах. Даже полынь отказывалась расти.

…Из окна был виден Таврический сад. У них дома в Ленинграде. Громадные ветвистые липы. Кроны раскинулись шатром, тень от них густая и такая прохладная, что её можно пить, как воду. Зимой стволы чернели на белом снегу. Издали казалось, что они вырезаны из чёрной бумаги и наклеены на белую. Будто аппликация. Падал крупный снег. Можно высунуть язык и поймать снежинку. Как это вкусно — снежинка!

А здесь не снежинки летают. Здесь мушки. Скользят, как по льду. Очень солёному. Надо спросить у преподавательницы зоологии Клавдии Петровны, зачем мушки так тренируются? В кабинете зоологии Санька Громов толкнул её, Киру. От неожиданности она уронила чучело дикой утки и страшно испугалась: ей показалось, что утиный клюв треснул. Трещина, если и была, то неглубокая — карандаш бы в неё не провалился. Дикие утки не прилетают на Сиваш. Что им тут делать, когда всё вокруг солёное? Подняв утку с полу, Кира дала Саньке тумака. А ведь Санька умный, он что-нибудь придумал бы. И он мог бы тащить Валечку на спине, а ей это не под силу. Клавдия Петровна тогда выставила из класса их обоих — и Саньку, и Киру. А вдруг она никогда больше не увидит Клавдию Петровну? Мамочка! Да что же это такое?!

Сквозь закрытые веки и то отсвечивает красным. А приоткроешь глаза — так и ослепляет белёсая, растрескавшаяся земля и море, лиловое, какое-то металлическое…

Было бы у неё длинное платье, как у женщин Индии — Кира видела в кино, — они бы обе закрылись, даже навес бы устроили над головой. Кира сняла с себя платье и накинула на Валю, чтобы у той не сделался солнечный удар. Сама осталась в трусиках, а плечи прикрыла Валиной косынкой. И сидит, как в печке — насквозь её прожигает.

Она уже отбегала то в одну сторону, то в другую, кричала и размахивала косынкой. Но совсем недалеко отбегала, чтобы всё время видеть Валю. Убежишь подальше и… вдруг не найдёшь дороги обратно? А потерять это место легко: вокруг всё такое одинаковое.

Есть уже совсем не хочется, только пить. С голоду они не умрут, без пищи человек может жить очень долго. А без воды? Через сколько дней люди, заблудившиеся в пустыне, умирают от жажды? Тётка Валина вернётся завтра, сразу поднимет тревогу… А если она задержится?

Она ли это, Кира, сидит на горячей земле, подтянув колени к подбородку? Как-то странно всё… Валя лежит под платьем тихо. Надо уткнуться лицом в свои локти, лежащие на коленях, тогда глазам темно, легче без этой яркости…

Графитно-серые сумерки окутали степь. А небо на горизонте пламенело, кроваво-красное, оранжевое. Уходило беспощадное солнце.

Кира глотнула посвежевшего воздуха, пошевелилась. Плечам и спине стало резко больно.

Валя сидела, поджав ноги.

— Как ты спала крепко! Ну, что нам делать? Пропадём! — Она всхлипнула.

— Ночью, во всяком случае, не пропадём. Хоть не изжаримся. — Кира вскочила и вскрикнула: — Уй-ю-юй! Спине как больно! Да я вся как деревянная… Вот ночью костёр был бы виден…

Глянула и замерла в удивлении. На пылающем фоне закатного неба внезапно возникли чёрные силуэты бегущих коней. Морды, крутые шеи, взлетающие копыта — всё так чётко и необыкновенно. Гривы развеваются на бегу.

— Валя! Посмотри! Красотища какая!

Валя подняла голову и прошептала испуганно:

— Табун!

А конские силуэты росли, становились всё больше…

— На нас бегут! Затопчут! — Валя стремительно поднялась на ноги, в голосе её звучал ужас.

У Киры сердце заколотилось от страха. Она заметалась, обхватила Валю, пытаясь её куда-то тащить. С плачем Валя обвисала на её руках.

Не помня себя, Кира завопила отчаянно:

— Ма-ма! Ма-а!

Прижала к себе Валю и зажмурилась. Пропали! Совсем близко где-то конский храп…

— Чего тут? — встревоженно спросил звонкий голос.

Кира открыла глаза. Морда коня над ними. На коне всадник. Плохо его видно в темноте, маячит кто-то на конской спине…

И тут Кира разревелась, как маленькая.

— Дяденька, миленький, спасите! — взмолилась она. — Мы заблудились…

Всадник что-то буркнул, неожиданно повернул круто коня. Топот копыт… Всадник исчез.

Кира растерянно огляделась. Пустая тёмная степь. Никаких коней.

Небо догорало, стало лимонным. В тишине засверкали светлячки звёзд.

Не померещился же ей всадник?

— Уехал! — вскрикнула с возмущением Валя.

Вот и Валя видела. Значит, не померещилось, не приснилось.

— А-а-а! — закричала Кира. — Эй!

— Э-э-эй! — отозвалось из темноты.

И вместе с криком замелькал огонёк. Он плясал в воздухе довольно высоко от земли. Что это?

Опять топот конских копыт. Из темноты вынырнули два коня, два всадника. Один из них держал в руках фонарь «летучая мышь».

Как уж усадили Валю на лошадиную спину, Кира не знала. Сама она еле вскарабкалась, хоть и держали её крепко чьи-то руки и тянули наверх.

…Весело горел костёр. Вода из фляжки была просто чудесная. И хлеб с брынзой на диво вкусный. Поодаль, за кустами, паслись, пофыркивая, кони. Стрекотали кузнечики. В вышине сверкали громадные яркие звёзды, и было их удивительно много.

Валя полулежала опершись на локоть, на какой-то подстилке и тоже смотрела на огонь.

— Вот тётя поразится, когда мы ей расскажем, как заблудились и чуть не погибли! — сказала она.

— В степи заблудиться недолго, — отозвался старик с клочкастыми бровями и небольшой редкой бородкой. — И совсем пропасть можно с непривычки-то! Солнце — оно не шутит.

А мальчишка нет-нет и фыркал, сразу принимал строгий вид, но потом снова лукавая ухмылка раздвигала губы.

Когда девочек осветили «летучей мышью», один из всадников протянул с удивлением:

— А здоровые какие девки! Я думал, маленькие плачут…

Эту фразу Кира слышала как в тумане и невольно запомнила. Но в тот момент ей было всё равно. А теперь, у костра, она смущённо смеялась. Такому пацанчику она кричала умоляюще: «Дяденька!»

— Тебе, Андрей, сколько лет? — спросила она. Имя уже знала, слышала, как дед называл.

— Тринадцать. В седьмой перекочевал.

Кира удивилась. Она думала, что ему и двенадцати нет: небольшой мальчонка. Но коренастый, крепкий. Как на коня-то её втаскивал!

— И мы в седьмой перешли. Ты приезжай ко мне в Ленинград! Непременно приезжай! Я тебе всё-всё покажу. Деревья знаешь какие в Таврическом саду! — Кира улыбалась во весь рот, чувствуя себя бесконечно счастливой, и вдруг зябко поёжилась: — Ой, что-то меня как будто знобит, прямо не знаю, что такое…

Старик привстал, вытянул откуда-то куртку и осторожно прикрыл Кирины плечи.

— Я и то присматриваюсь… Так ты ж совсем сгорела! Эта-то дивчина ничего, — показал он на Валю. — А тебе, дочка, похворать придётся…

Старый табунщик оказался прав: неделю пролежала Кира с высокой температурой, пришлось телеграммой вызывать маму из Симферополя. Спина у Киры была сплошь в пузырях. А потом пластами сходила кожа.

— Скажи, пожалуйста, как меня в степи обновило! — разглядывая новую тонкую кожицу, говорила Кира со смехом.

Но вставала перед глазами белёсая, растрескавшаяся земля, слепящее металлическое море, и сердце сжималось в испуге; ведь чуть не убило их знойное солнце Крымской степи.