Тишина была такая в лагере, как будто всё умерло. Впечатление жуткое. Никого не слышно и не видно. Кошмар ка кой-то. Такая тишина - тоска одна. Я и не собирался в лагерь: чего мне там делать, раз все уехали, а потом взял да пошёл - и сам не знаю зачем. Дай, думаю, похожу по лагерю, поброжу. Как-никак когда-то меня оттуда вовсю гнали, а тут можно ходить себе сколько угодно. Да толку нету.
Чего ж ходить, раз никого нет.
Утро было тёплое, спокойное, ветра не было. Зверская была тишина.
Я и не знал, что в лагере есть кто-нибудь, я думал, все уехали, а там, оказывается, ещё какой-то персонал остался.
Они, видимо, после вчерашних хлопот отдыхали.
Хожу я среди тишины и вспоминаю, какая здесь весёлая обстановка была.
Первым я повара увидел.
Он как следует зевнул и говорит:
- Здравствуй, не хочешь ли кочерыжку?
Я от кочерыжки отказался, тогда он ещё раз зевнул:
- Не хочешь и не надо.
Стоит и зевает.
- Дикая скука какая! С Васькой в город, что ли, уехать?
Или не уезжать?
- С каким Васькой? - спрашиваю.
- Да вон.
Гляжу вокруг, никакого Васьки нету. Только крытая такая продуктовая машина стоит, я сразу её даже не заметил.
А повар говорит: другим, как танки на параде. Нам захотелось домой, но уезжать нам не хотелось. И вот нам вручают подарки. Некоторые тут же едят подарки, а некоторые везут их домой. На этом я обрываю запись, потому что мне тоже пора садиться, в автобус…
Старшина по отправке своего отряда домой Саня Буртиков». -…так вот я и думаю, может, мне на ней поехать, да время даром не терять. Одно дело - сотни ребят накормишь, а другое дело - себя самого накормишь. Одно дело - ходят вокруг тебя ребятки, довольные, весёлые, и говорят: «Вкусно, товарищ повар!» А другое дело - самому себе говорить:
«Вкусно, товарищ повар!» Это вещи разные, противоположные…
Я дверцы кузова открыл и внутрь заглянул. Темно.
Сплошная пустота. Только тряпка в углу. А пахнет не то мя сом, не то луком, не то сыром.
А повар продолжал:
Васька поедет, когда проснётся, ему без руля здесь тоже делать нечего. Ему так же муторно тут сидеть без вся кого дела. Так вот я и считаю, что вполне стоит мне вместе с ним отправляться. На какое-нибудь культурно-массовое мероприятие в городе сходить. А утречком сюда на электричке возвратиться. А как некоторые там на солнышке лежат пузом кверху, так мне эта затея так же муторна, как ничего не делать. Помылся в озере, да и вышел. А чего лежать-то? Как некоторые завалятся с утра и лежат, лежат, словно померли. Да они и есть помершие, раз лежат. Живой человек лежать не будет. Он двигаться будет. Он будет действовать. Кашу варить. А полежать, браток, ещё время придёт. Так что я против этого. Кочерыжку хочешь?
Я опять от кочерыжки отказался, а он продолжал:
- Вот ты, к примеру, какое призвание имеешь? К чему у тебя душа лежит? К какому такому делу?
- К шахматам, - говорю.
- Шахматы - это хорошо!
Он задумался.
- Никогда я в шахматы не играл. В домино играл. Ну, это игры, спорт. А ещё к чему у тебя душа лежит?
- К математике.
- Отлично! Хорошо! Бухгалтером, значит, будешь?
- Может, и бухгалтером, а может, и учёным.
- Ишь ты, хватанул!
Он посмотрел на меня как-то внимательно, серьёзно и сказал:
- Это хорошо! Хочешь кочерыжку?
Вздохнул и опять начал рассуждать: поговорить он, вид но, здорово любил. -…вот, к примеру, ты математик, а я повар. Сколько ты ни считай, да ни высчитывай и ни рассчитывай, а если без обеда тебя оставить, каши-маши тебе не сварить, то и гроб всей твоей математике, ага! Как это у вашего.поэта там сказано: повара всякие нужны, повара всякие важны! Так?
Я поддакивал да головой кивал. -…а я люблю детей, которые едят крепко. Вот у нас тут такой Санька был - да ты с ним п р и х о д и л, - во ел! Всё добавки просил. Так я ему с таким удовольствием, с такой радостью добавки отпускал, ты же понимаешь, - давай, милый, ешь, поправляйся да Александра Васильевича вспоминай. Я к этому делу творчески подхожу. Я тому человеку, кто ест крепко, специально, особо нажарю, особо наварю, вот так! А кто мало ест - нехорошо…
- Ем-то я х о р о ш о, - сказал я, - только мне не везёт…
- Если будешь есть хорошо, то и повезёт. Это я тебе верно говорю. Ты меня послушай и есть продолжай, и увидишь. Только в чём же это тебе не везёт, если не секрет?
- Ребята все уехали, а я остался…
- Другие приедут.
Нет, он меня не поймёт. Он меня никогда не поймёт…
- А вот п о ч е м у, - спрашиваю, - некоторые люди не женятся до самой старости?
- Чудаки, значит.
Я его и спросил:
- А вы не чудак?
- Это отчего же? - спрашивает.
- А оттого, что вы всем кочерыжки предлагаете…
- Ну, м а л е ц, - говорит. - Голова! Математик! Теперь-то я вижу, что ты математик, да ещё шахматист!
Мне неприятно стало, что он так меня называет, и я его спрашиваю:
- Когда же Вася придёт?
- Да вон идёт!
Вася-шофёр подошёл к машине, а повар ему:
- Ну, Вася, этот малец уморил меня, сущий цирк, ты бы, вместо того чтобы спать, пораньше явился этого математика послушать. Уличил меня, значит, что я всем кочерыжки предлагаю…
Он смеялся, а шофёр, весь заспанный, видать, не умылся ещё, посмотрел на него удивлённо, да и к машине пошёл.
В кабину залез и тут же вылез.