Я влюбилась в него, ой как, ой! Голова его на длинной шее изящно покачивалась в толпе, возвышалась над всеми головами на целую голову. Он двигался мелкими изящными шажками не спеша, и это ему придавало солидность. Руки он держал в карманах, а не размахивал ими разгильдяйски, как это делают некоторые. Он увидел меня, а я его, и кроме друг друга мы никого уж не хотели видеть. Он меня поразил. У него оказались выбиты все передние зубы. И это придавало ему мужественность. Он врезался в оконное стекло, играя в пинг-понг. Он поранил себе все лицо. И я решила, что мне нужен именно такой человек. Когда он смеялся своим беззубым ртом, все женщины пропадали из виду. Ой как, ой, я люблю, когда от моего мужчины шарахаются другие женщины. Да и какая же не мечтает, чтобы любимый принадлежал только ей! Я просила его побольше смеяться, и он поминутно хохотал, разгоняя всех вокруг. Он не жевал, а глотал еду, и я не успевала ему готовить. Да и какая женщина не мечтает беспрерывно готовить для своего любимого! Он был правнук кого-то из друзей Пушкина, ему рассказывала об этом мать, которая слышала это от своей бабушки, а та, в свою очередь, от загадочного друга друзей Пушкина. Он любил повторять: «Культуры этой у меня давно воз, и теперь мне просто приходится ограничивать себя в культуре». — «Но почему же ограничиваться?» — спросила я однажды. «Чтобы всех вокруг не обескуражить», — ответил он.

Мы были в Эрмитаже, и он ходил в толпе, а голова его покачивалась, как всегда, в такт, возвышалась над всеми. К нам вдруг подошел смотритель зала и говорит:

— Выведите отсюда вашего приятеля, он совершенно пьян.

— Вы не правы, — сказала я, — так ходить — его манера.

— Тогда мы выведем его сами, — ответили мне, — у вашего друга голова совершенно не держится на плечах.

— Но ведь это смешно, — сказала я, — вы нас смешите.

И мой любимый рассмеялся. Смотритель шарахнулся в сторону, другие люди тоже, и мы остались одни, окруженные со всех сторон шедеврами старых мастеров эпохи Возрождения.

Он был неотразим. Однажды мы сидели в компании, и он хохотал до упаду, близко к сердцу принимая анекдоты. Давно уже не было гостей за столом и рассказчика, а он все не унимался, и я вдруг почувствовала, что мне надо тоже уйти…

И я ушла. Навсегда.

Ну почему, почему… Потому что;

1. Он мог вставить зубы.

2. Не семенить, а ходить.

3. Не глотать еду, а есть, как все люди, и мне не приходилось бы непрерывно торчать у плиты.

4. Он мог не держать в карманах руки и в то же время не размахивать ими по-разгильдяйски.

5. Он мог не врезаться в стекло, оно само никогда ни в кого не врежется.

И вовсе не нужно человеку ограничиваться в культуре.

И что это за смех… и вообще?!

А Пушкин здесь при чем?

Короче говоря, любила я его три года, ой как, ой, а потом разочаровалась, ой как, ой!