Вена

Йора Мейер сгорала от беспокойства, ее мучили болезненные ощущения - острое жжение в горле, порой вызывавшее головокружение. Такого с ней не было с четырнадцати лет, когда она в 1906 году бежала из Одессы от погромов, почти таща на себе обессилевшего деда. Ей повезло. Еще совсем юной она смогла найти работу в доме семейства Коэнов, которым принадлежала фабрика в Вене. Йозеф был их старшим сыном. Когда шадшан, сваха, нашла для него подходящую еврейскую невесту, Йора переселилась в дом молодых и стала няней их детей. Первые годы их первенца, Элана, прошли в роскоши и всеобщей любви. Но вот маленький Юдель...

Малыш свернулся клубочком на импровизированном ложе, которое для него устроили, постелив прямо на полу пару одеял. До вчерашнего дня он спал вместе с братом. В этой постели Юдель выглядел совсем крохотным и печальным. Без родителей тесное помещение казалось ему огромным.

Бедный Юдель. Эти четыре квадратных метра почти с самого рождения составляли весь его мир. В тот вечер, когда он появился на свет, вся семья, включая Йору, была в больнице. Никто из них так и не вернулся в роскошный особняк на Ринштрассе.

Это случилось 9 ноября 1938 года - в тот день, который позже войдет в историю под именем Хрустальной ночи, или Ночи разбитых витрин. Дед и бабушка Юделя стали одними из первых жертв этого страшного погрома. Роскошный особняк на Ринштрассе сгорел дотла, как и стоявшая по соседству синагога, пока пожарные выпивали и посмеивались.

Единственным имуществом, которое Коэнам удалось спасти, была кое-какая одежда, да еще таинственный сверток, который отец Юделя взял с собой в больницу, чтобы провести над новорожденным некий обряд. Йора так и не узнала, что там было, поскольку господин Коэн настоял, чтобы все покинули больничную палату на время обряда, в том числе и едва держащаяся на ногах Одиле.

Оставшись почти без денег, Йозеф не решился, а, может, просто не мог покинуть страну. Как и многие в те времена, он считал, что буря скоро уляжется, и стал искать для семьи убежище у австрийских друзей-католиков. Не забыл он и о Йоре, и это, в свою очередь, повзрослевшая фройляйн Мейер тоже не забыла. Но лишь немногие друзья решились противостоять охватившему оккупированную Австрию страху. Собственно, помог им лишь один, старый судья Рат, хотя это стоило ему жизни. Он спрятал их в своем доме, в одной из комнат, собственноручно выстроив кирпичную стену и оставив в ней узкий лаз вместо двери. Вход закрывал низкий книжный шкаф.

Они втиснулись в этот склеп декабрьской ночью 1939 года, решив, что война продлится всего несколько недель. Спать всем одновременно было невозможно из-за недостатка места. Все их пожитки составляли масляная лампа и ведро, пищу и воздух они получали лишь в час ночи, через два часа после того, как служанка судьи покидала дом. Так что в половине первого судья начинал медленно отодвигать шкаф. Из-за его преклонных лет это занимало почти полчаса, с многочисленными передышками, и наконец он сдвигал шкаф достаточно, чтобы все могли выйти.

Судья Рат и сам был пленником обстоятельств. Он прекрасно знал, что муж служанки - член нацистской партии. На те несколько дней, в течение которых он строил убежище для Коэнов, он дал ей отпуск и отправил в Зальцбург, а по возвращении заявил, что поменял систему газоснабжения. Он не осмеливался уволить служанку, это дало бы повод для слухов. Он не решался и покупать много продуктов, а с тех пор, как ввели карточки, с каждым разом становилось всё сложнее прокормить пятерых. Йора ему сочувствовала, потому что судья продал все свои ценности, чтобы снабдить их мясом и картошкой с черного рынка, которые он тайно хранил на чердаке. Ночью, когда они выходили, как босые и безмолвные призраки, он спускался с чердака с едой.

Коэны не решались покидать убежище больше, чем на несколько часов. Пока Йора мыла детей и следила, чтобы они немного размялись, Йозеф и Одиле вели тихие беседы с судьей. Целыми днями они не смели произнести ни единого слова, боялись даже шелохнуться. Дни проходили один за другим в состоянии полусна; Йоре это казалось настоящей пыткой - до тех пор, пока она не услышала о концлагерях в Треблинке, Дахау и Освенциме, по сравнению с которыми собственная жизнь начала казаться вполне сносной. Самые простые вещи стали теперь настоящей проблемой. В новых условиях оказалось необычайно сложно достать воды, справить естественные надобности или поменять подгузники Юделю. Йора не уставала удивляться стойкости и мужеству Одиле Коэн, которая разработала сложную знаковую систему, при помощи которой вела долгие и ожесточенные споры с мужем.

В этом безмолвии прошли три года. Юдель научился произносить не больше четырех или пяти слов. Хорошо хоть, характер у него был спокойным. Он редко плакал, предпочитая лежать на руках Йоры, а не в материнских, хотя Одиле это, похоже, не особо волновало. Она смотрела только на Элана, который больше всех страдал от заточения. Когда в ноябре 1938 года разразились погромы, он был непоседливым и избалованным пятилетним мальчиком. Теперь, проведя в заточении более тысячи дней, он выглядел потерянным и даже слегка пришибленным. Он всегда старался последним войти в убежище, когда наставала пора возвращаться. Много раз он отказывался входить, вцепляясь в стену. В таких случаях к брату подходил Юдель и брал его за руку, подбадривая отважиться на очередную жертву - провести несколько бесконечных часов в темноте.

И вот неделю назад Элан не выдержал. Когда вся семья вернулась в убежище, он выскользнул за дверь. Скрюченные пальцы судьи ухватили было его за рубашку, пытаясь остановить, но мальчишка вырвался и пустился бежать. Йозеф бросился за ним, но, когда он выскочил на улицу, Элана и след простыл.

О его судьбе стало известно лишь три дня спустя, когда в газете "Кронен Цайтунг" была опубликована заметка о том, что на улице обнаружен неизвестный еврейский мальчик с признаками умственной отсталости. Мальчика поместили в Шпигельгрундскую детскую больницу. Судья пришел в ужас. Когда он, пытаясь проглотить застрявший в горле ком, рассказал Коэнам, какая судьба, возможно, ждет ребенка, всегда столь рассудительная Одиле словно обезумела. У Йоры голова пошла кругом, как только фрау Коэн вышла за дверь. Под мышкой она держала тот самый сверток, который Коэны взяли с собой в больницу несколько лет назад. Муж, несмотря на протесты супруги, последовал за ней, но прежде передал Йоре конверт.

- Это для Юделя, - сказал он. - Пусть откроет в день бар-мицвы .

Последующие две ночи были самым ужасным временем в ее жизни. Йора с нетерпением ждала новостей, однако судья в эти дни был еще более молчалив, чем обычно. Весь предыдущий день в доме слышались какие-то странные звуки и шорохи. И вот, наконец, книжные полки сдвинулись среди бела дня, и в проеме появилось лицо судьи.

- Наружу, быстро! Нельзя терять ни секунды.

Йора зажмурилась. Она с трудом признала в этом мощном сиянии снаружи солнечный свет. Юдель никогда в жизни его не видел. Он испуганно забился обратно в убежище.

- Йора, мне очень жаль. Вчера арестовали Йозефа и Одиле, но я вам ничего не сказал, чтобы не волновать вас еще сильнее. Больше вам нельзя здесь оставаться. Сейчас их допрашивают, и никто не знает, сколько они продержатся. В конце концов из них вытянут, где Юдель.

- Госпожа ничего не скажет, - сказала Йора. - Она очень стойкая.

Судья покачал головой.

- Им пообещают жизнь старшего в обмен на то, что они раскроют, где скрывается младший, а то и еще чего похуже. Эти люди умеют развязывать языки.

Йора разрыдалась.

- Перестаньте, Йора, у нас нет времени. Когда Йозеф и Одиле не вернулись, я отправился в болгарское посольство, чтобы навестить одного друга. С его помощью я выправил вам документы на имя Беляны Богомил, гувернантки, и Михаила Живкова, сына болгарского дипломата. Предполагается, что вы вместе с вашим подопечным провели Рождество у его родителей, а теперь везете ребенка обратно в школу. - С этими словами он протянул ей две прямоугольные карточки. - А вот два билета до Старой Загоры. Но вы туда не поедете.

- Не понимаю, - сказала Йора.

- Это официальная цель вашего путешествия, но вы останетесь в Чернаводэ. Там поезд делает короткую остановку. Вы сойдете с поезда, якобы чтобы размяться, беззаботные и без каких-либо чемоданов или вещей в руках. А потом исчезнете. Констанца - в шестидесяти километрах на восток. Вам придется проделать весь путь пешком или на машине, если уговорите кого-нибудь вас подвезти.

- Констанца, - повторила Йора, пытаясь запомнить всё, несмотря на смятение.

- Раньше это была Румыния, а теперь Болгария. А что будет завтра - кто знает? Для вас имеет значение, что это морской порт, который нацисты не особо контролируют. Там вы найдете корабль в Стамбул. А из Стамбула доберетесь куда угодно.

- Но у нас нет денег. Мне нечем заплатить за билет.

- В этом конверте достаточно денег, чтобы купить билеты. И вот вам еще несколько марок на непредвиденные расходы.

Няня огляделась. В доме не осталось даже мебели, и Йора поняла, что за шум слышала вчера: старик заложил всё свое имущество, чтобы дать им этот шанс.

- Как вас отблагодарить, судья Рат?

- Никак. Ваше путешествие будет очень опасным. Я даже не уверен, что пропуска вам помогут. Да простит меня Бог, надеюсь, что не посылаю вас на смерть.

Два часа спустя Йора смогла вытащить мальчика на лестницу. Она уже собиралась бежать наружу, как у тротуара затормозил грузовик. Все живущие под гнетом нацистов хорошо знали эту похоронную мелодию. Начиналось всё с визга тормозов, потом были крики и глухой топот сапог по снегу. Затем топот становился отчетливей, когда подметки стучали по дереву, и все молились, чтобы эта песня длилась как можно дольше. Звук нарастал, а потом наступала пауза, когда музыканты стучали в дверь. И тут возникал жалобный хор, иногда заканчивающийся соло автоматной очереди. А когда песня стихала, снова зажигался свет, люди за столом продолжали обедать, а матери семейств улыбались, будто ничего не произошло.

Йора прекрасно знала эту мелодию и спряталась под лестницей, услышав первые ее такты. Солдат нервно прошел по темному крыльцу, пока его товарищи стучали в дверь Рата. В его руке был фонарь, и голодный луч света прорезал тьму, наткнувшись на серый потрепанный ботинок Йоры. Юдель с такой силой в нее вцепился, что Йоре пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть от боли. Солдат стоял так близко, что оба чуяли, как пахнет кожей его пальто, и холодный, металлический и сальный запах его оружия.

Наверху лестницы послышался звук выстрела. Солдат бросился к своим товарищам, которые что-то возбужденно кричали. Йора взяла Юделя на руки, вышла наружу и медленно пошла вдоль по улице.