Среда, 6 апреля 2005 г., 10.34

Дожидаясь Данте, Паола протирала ковер в коридоре, беспокойно расхаживая взад и вперед. День начался скверно. Не успела она, немного поспав, прийти на службу, как наткнулась тут на глухую стену бумажной волокиты и бюрократических препонов. Начальник итальянской Службы гражданской обороны Гвидо Бертолано проявлял большую озабоченность ростом числа паломников, которые наводнили город. Они буквально заполонили все спортивные центры, колледжи и всевозможные муниципальные заведения, где имелись крыша над головой и свободное пространство. Теперь дошло до того, что люди спали даже на улицах, в подъездах домов, на площадях, в будках банкоматов. Диканти позвонила ему, чтобы попросить помощи в задержании подозреваемого, и Бертолано поднял ее на смех.

— Дорогая ispettora, если бы даже вашим подозреваемым был сам Осама, и тогда мы едва ли смогли бы сделать для вас больше. Не сомневаюсь, что вы в состоянии подождать, пока уляжется вся эта суматоха.

— Не уверена, отдаете ли вы отчет…

— Ispettora… Диканти, так ведь, вы сказали, вас зовут? В аэропорту Фьюмичино разместился парк самолетов первых лиц государств. Во всех пятизвездочных отелях президентские апартаменты занимают коронованные особы. Нет, вы представляете, какая это морока — обеспечить им охрану? Каждые пять минут сообщают о возможных террористических актах и ложных угрозах взрыва. Я стягиваю carabinieri из городов, расположенных в радиусе двухсот километров. Клянусь, ваша проблема может подождать. А теперь, прошу вас, освободите линию. — И он резко бросил трубку.

Будь все проклято! Почему никто не воспринимает ее всерьез? Дело было головоломным, а необходимость держать в тайне суть расследования выливалась лишь в то, что любая просьба инспектора наталкивалась на равнодушие и непонимание. Она просидела на телефоне довольно долго, но практически ничего не добилась. Между звонками она попросила Понтьеро съездить поговорить со старым кармелитом, настоятелем церкви Санта-Мария ин Траспонтина. Сама Паола собиралась встретиться с кардиналом Самало. И теперь, в Ватикане, она беспокойно металась у дверей кабинета камерария, словно тигр, накачанный кофеином.

Отец Фаулер, удобно устроившись на роскошной деревянной скамье из палисандрового дерева, преспокойно читал бревиарий.

— В такие минуты я искренне жалею, что бросил курить, dottora.

— Вы тоже нервничаете, отче?

— Нет. Но вы очень стараетесь вывести меня из равновесия.

Паола поняла намек священника и, перестав описывать круги, уселась на скамью рядом с ним. Она притворилась, что читает отчет Данте о первом преступлении, размышляя тем временем о том, каким странным взглядом одарил ватиканский суперинтендант отца Фаулера утром, когда их представляли друг другу в управлении ОИНП. Данте отвел Паолу в сторону и лаконично предостерег: «Не доверяйте ему». Его слова обеспокоили ее и возбудили в ней любопытство. Она решила при первой же возможности потребовать у Данте объяснений.

Итак, Паола сосредоточилась на отчете. То, что подсунул ей Данте, выглядело форменной отпиской. Едва ли Данте нарочно решил поиздеваться. Впрочем, с него станется. Им с Понтьеро придется самим добросовестно осмотреть место убийства кардинала Портини в надежде за что-нибудь зацепиться. Сегодня же они это сделают. Ну хотя бы фотографии не подкачали. Паола резким движением захлопнула папку. Сосредоточиться не удавалось.

Паоле не хотелось сознаваться, что ей страшно. Она находилась в самом сердце Ватикана, в здании, стоявшем обособленно в центре города. В этом обширном строении насчитывалось более полутора тысяч комнат, включая и покои Верховного понтифика. Одно только изобилие скульптур и картин, заполнявших коридоры, смущало ее и повергало в растерянность. Именно такого эффекта добивались правители Ватикана, на протяжении многих столетий коллекционировавшие произведения искусства и строившие архитектурные шедевры, прекрасно понимая, какое впечатление их город производит на посетителей. Однако Паола не могла позволить себе робости и смущения. Она была на работе.

— Отец Фаулер…

— Да?

— Можно вас спросить?

— Конечно.

— Я впервые встречаюсь с кардиналом.

— Но это не так.

Паола на миг задумалась.

— С живым, я имею в виду.

— И в чем вопрос?

— Как принято обращаться к кардиналу?

— Обычно в обращении используют титул eminencia. — Фаулер закрыл молитвенник и посмотрел ей в глаза: — Успокойтесь, dottora. Он всего лишь человек, такой же, как вы или я. А вы инспектор полиции, возглавляющий расследование, и отличный профессионал. Ведите себя естественно.

Диканти благодарно улыбнулась. Наконец из дверей приемной выглянул Данте:

— Проходите сюда, пожалуйста.

Приемную занимали два письменных стола. За ними сидели два молодых священника, приставленные к телефонам и электронной почте. Они приветствовали вежливым наклоном головы посетителей, которые без дальнейших церемоний прошли в кабинет камерария. Обстановка комнаты отличалась скромностью: ни картин, ни ковров. С одной стороны стоял книжный шкаф, с другой — диван с журнальным столиком. На стене одиноко висело деревянное распятие. И больше ничего.

По контрасту с голыми стенами письменный стол Эдуардо Гонсалеса Самало (человека, державшего в своих руках бразды правления церковью до избрания нового Верховного понтифика) загромождали кипы бумаг. Самало, облаченный в пурпурную сутану, поднялся с дивана и шагнул навстречу гостям. Фаулер с поклоном поцеловал кардинальский перстень в знак уважения и подчинения, как поступают правоверные католики, приветствуя духовное лицо. Паола скромно держалась позади. Она лишь слегка, немного смущенно, наклонила голову. Она давно перестала считать себя католичкой.

Самало принял вызов инспектора как должное, но усталость и печаль сквозили в выражении его лица, а плечи будто поникли под тяжестью незримого груза. Всего несколько дней он пребывал на вершине власти в Ватикане и явно не был от этого в восторге.

— Простите, что заставил вас ждать. В эти минуты у меня состоялся достаточно напряженный телефонный разговор с представителем немецкой делегации. Катастрофически не хватает мест в гостиницах, в городе творится настоящий хаос. И все до одного желают послезавтра находиться в первых рядах на церемонии погребения.

Паола понимающе кивнула:

— Представляю, насколько обременителен весь этот ажиотаж.

Вместо ответа Самало испустил тягостный вздох.

— Вы в курсе того, что произошло, Ваше Высокопреосвященство?

— Конечно. Камило Чирин подробно доложил мне о случившемся. Ужасное несчастье. Полагаю, в иных обстоятельствах я был бы потрясен намного больше этими гнусными преступлениями, но, откровенно говоря, у меня не было времени испугаться по-настоящему.

— Как вы понимаете, мы обязаны подумать о безопасности других кардиналов, Ваше Высокопреосвященство.

Самало указал на Данте:

— Vigilanza немало потрудилась, чтобы собрать всех в доме Святой Марфы раньше, чем предполагалось, а также позаботилась об усилении охраны.

— Дом Святой Марфы?

— Речь идет о здании, открытом по распоряжению Иоанна Павла II, чтобы там размещались кардиналы во время работы конклава, — пояснил Данте.

— Очень ограниченное использование целого здания, вам не кажется?

— В обычное время оно служит гостиницей для высокопоставленных гостей. Если не ошибаюсь, вы тоже однажды жили там, отец Фаулер, не так ли? — небрежно заметил Самало.

Фаулер выглядел раздосадованным. Несколько мгновений между ними будто длилось противостояние, правда, без налета враждебности, скорее как поединок воли. Отец Фаулер первым склонил голову:

— Именно так, Ваше Высокопреосвященство. Одно время я был гостем Святого Престола.

— Насколько я помню, у вас были проблемы со Святой службой.

— Действительно, меня пригласили для обсуждения некоторых событий, участником которых я являлся, не более того.

Кардиналу, похоже, доставило удовольствие явное замешательство священника.

— О, разумеется, отец Фаулер… Вы не должны давать мне никаких объяснений. Ваша репутация хорошо известна. Как я вам говорил, инспектор Диканти, я спокоен за жизнь своих братьев-кардиналов благодаря эффективной работе Vigilanza. На территории Ватикана они, можно утверждать, вне опасности. Но приехали еще не все. Вообще говоря, обязательный общий сбор в Доме Святой Марфы состоится не ранее пятнадцатого апреля, и многие предпочли пожить в конгрегациях или частных домах священников. Но мы уже довели до их сведения, что они должны съехаться вместе.

— Сколько человек в Доме Святой Марфы в настоящий момент?

— Восемьдесят четыре. Остальные прибудут в ближайшие часы. Кворум — сто пятнадцать человек. Мы планировали связаться с каждым, кто отсутствует, и предупредить, чтобы они заранее сообщили о своем маршруте, дабы обеспечить им соответствующую охрану. Эти отсутствующие нас особенно беспокоят. Но, как я уже упоминал, генеральный инспектор Чирин обо всем позаботился. Вам не нужно волноваться, моя дорогая девочка.

— Робайра и Портини — в числе этих ста пятнадцати? — поинтересовалась Диканти, задетая снисходительным тоном камерария.

— Мне следовало выразиться точнее. Сто тринадцать, — раздраженно поправился Самало. Он был самолюбив. То, что женщина подловила его на ошибке, ему не понравилось.

— Не сомневаюсь, что Ваше Высокопреосвященство знает, как поступить в этом отношений, — вмешался миротворец Фаулер.

— Верно… Мы распространили слух, что Портини лежит больной в загородном доме своей семьи на Корсике. Болезнь, к несчастью, закончится трагически. Что касается Робайры, то неотложные дела в епархии не позволят ему принять участие в конклаве, хотя он предполагает прибыть в Рим, чтобы выразить почтение новому Верховному понтифику. К сожалению, он погибнет в автокатастрофе, что охотно подтвердит Polizia. Эти новости появятся в прессе только после завершения конклава, не раньше.

Паола не могла опомниться от изумления:

— Вижу, Ваше Высокопреосвященство, вы все предусмотрели до мелочей.

Камерарий откашлялся.

— Всего лишь версия, не хуже любой другой. И она никому не причинит вреда.

— Не считая истины.

— Мы представляем католическую церковь, ispettora. Наша церковь — духовная опора и свет, указующий путь миллиардам людей. Мы не можем позволить себе новых скандалов. Если посмотреть с этой точки зрения, что есть истина?

Диканти поморщилась, соглашаясь при этом, что определенная логика в словах старца присутствовала. На ум ей пришло множество возражений, но она понимала, что спорить нет никакого смысла. Она предпочла продолжить беседу:

— Как я догадываюсь, вы не намерены сообщать кардиналам причину, по которой им предписано собраться раньше оговоренного срока?

— Ни в коем случае. Их настойчиво попросили не выходить из города без сопровождения сотрудника Vigilanza или швейцарского гвардейца под предлогом того, что в Риме объявилась радикальная группировка, выступившая с угрозами в адрес католических иерархов. Надеюсь, все поняли просьбу правильно.

— Вы лично были знакомы с жертвами?

Лицо камерария на миг омрачилось.

— Боже мой, да. С кардиналом Портини я встречался меньше, хотя он был итальянцем. Однако я всегда занимался в основном проблемами, тесно связанными с внутренней организацией Ватикана, тогда как он посвятил жизнь учению. Он много писал, много путешествовал… Воистину великий человек. Правда, лично я не был согласен с его взглядами, чрезмерно революционными, радикальными.

— Революционными? — с любопытством переспросил Фаулер.

— Весьма, отец, весьма. Он поддерживал использование презервативов, рукоположение женщин… Он стал бы Папой двадцать первого века. К тому же он был относительно молод, ему недавно исполнилось пятьдесят восемь лет. Если бы он занял престол Святого Петра, он созвал бы и возглавил Третий Ватиканский собор. Многим эта идея по душе, они считают собор своевременной и необходимой мерой для обновления церкви. Смерть Портини, тем более такая нелепая и бессмысленная, — большое горе.

— Он мог рассчитывать на ваш голос? — уточнил Фаулер.

Камерарий засмеялся сквозь зубы:

— Вы же не думаете всерьез, что я поделюсь с вами, за кого буду голосовать, не так ли, святой отец?

Паола вновь перехватила инициативу в разговоре:

— Ваше Высокопреосвященство, вы заявили, что редко виделись с Портини. А что вам известно о Робайре?

— Выдающийся человек. Полностью отдавал себя делу защиты прав неимущих. Конечно, у него были свои недостатки. Ему очень нравилось представлять себя в белом облачении на балконе над площадью Святого Петра. Естественно, он не рассказывал о своей мечте всем и каждому. Мы близко дружили. И регулярно переписывались. Его единственным грехом можно назвать гордыню. Он всегда выставлял напоказ свою бедность. И подписывался в письмах «beati pauperes». А я, чтобы позлить его, всегда заканчивал свои послания «beati pauperes spirito», хотя он никогда не принимал намек на свой счет. Все же, несмотря на недостатки, он был человеком государственного склада, всецело преданный церкви. За свою жизнь он совершил великое множество благих дел. Правда, я никогда не мог представить его в сандалиях Рыбака, вероятно, из-за нашей с ним тесной дружбы.

Рассказывая о погибшем друге, почтенный кардинал как будто потух и сделался меньше ростом, в голосе его зазвучали скорбные ноты, а на лицо легла тень усталости, накопившейся в теле за семьдесят восемь лет. И хотя Паола во многом не соглашалась с ним, она почувствовала к нему жалость. Она поняла, что за завесой слов, достойных торжественной эпитафии, старый испанец скрывал печаль и сожаление, что лишен возможности оплакать друга, как ему того хотелось. Высокий пост и сан обязывают к сдержанности, будь они прокляты. Размышляя таким образом, Паола осознала, что кардинальская шапочка и пурпурная сутана больше не затмевают ей зрение. Она увидела вдруг обычного живого человека, которому просто полагалось носить в повседневной жизни необычную одежду. Пожалуй, все-таки не стоит мерить клириков одним аршином, иначе предвзятое отношение к сутане приведет к ошибкам в работе.

— В конце концов, не зря говорится, что нет пророка в своем отечестве. Как я уже сообщил, мы много раз встречались. Очень мило было со стороны Эмилио заглянуть сюда семь месяцев назад, не проехав мимо. Мой ассистент сфотографировал нас в кабинете. Карточка хранится где-то тут.

«Пурпуроносец» подошел к письменному столу и достал из ящика конверт с фотографиями. Перебрав содержимое, он вытащил из него моментальный снимок и протянул гостям.

Паола взяла фотографию довольно равнодушно. Внезапно она впилась в снимок глазами, округлившимися, как чайные блюдца. Инспектор с силой стиснула руку Данте:

— О черт! Черт!