Автобус выехал из местечка с опаской. Ревущий, большой, он задерживал ход, наступая на цыплят. Цыплята с писком бежали перед ним, не уступая дороги. Сирена выбивалась из сил. Сначала шофер еще владел ее голосом, но на одном из поворотов она зашлась криком. Пришлось остановить машину. Содрогаясь всем телом, она уперлась мордой в дорогу и продолжала реветь. Шофер и его помощник бегали вокруг, рылись в механизме. Наконец рев ослабел, понизился и выдохся. После этого мы ехали, встречая возы и ленивые стада жидким пискливым рожком.

В окнах автобуса величественно шествовали навстречу волынские холмистые поля. Нас то медленно поднимало на вершину крутого вала, то бросало вниз, и ровная доска шоссе - если поглядеть назад или вперед - разделенная холмами, казалась складной, вроде складных линеек, какими пользуются при нивеляции.

Людей и вещи в автобусе перетряхивало, как картофель в ящике. Задыхаясь, я с упоением следил за возникавшими впереди - выдвигавшимися всё новыми коленами дороги. Наконец машина уперлась в знакомый перекресток. Я вывалился из автобуса прямо в объятия поджидавшего меня Александра Алексеевича. Лобызаясь, я декламировал его стихи:

А.А. смутился:

– Помилуйте, у меня больше вашего ноги запылены... Благодарю вас, спасибо.

Уже дома, умывшись и почистившись, спускаясь вместе с А.А. с крыльца в сад, я продолжил:

– Благодарю вас, - смущался А.А. - И виноград есть, это правда, - вот видите, в этом году несколько лоз посадили и ждем, что будет... и цикады, т.е. кузнечики, поют... и пчелы даже есть - только они кусаются...

На следующее утро приехал Юра Клингер. И получилось что-то вроде съезда поэтов на берегах Ярыни.

––––––

Боже, как же там хорошо! Или это во мне говорит юность, проведенная в волынской глуши, или правда - красива, отдохновенна Волынь. Не случайно она Волынь - волнующаяся и волнующая земля. Эти набегающие друг на друга холмы со средневековыми сторожевыми башнями, высящимися над заливными лугами, эти овраги ли, рвы ли замковые и отдаленные мглистые полоски лесов. К каждой краске домешана тут туманная, успокоительная глазу синева.

Дом А.А. на холме, поросшем старыми липами. И есть на краю сада скамеечка, с которой меж двумя холмами видно белую церковку (в ограде ее такая высокая трава с татарниками и священным цветком голубой цикории), старинную башню, луг и отдаленный лес. В первый же вечер мы сидели, беседуя, на этой скамеечке. За чертой сада на склоне холма - только что сжатое поле с копнами. И вот из-за ближайшей копны - показалось мне - выглянуло что-то рогатое. Я не подал вида (знаю, что на этом месте всяких чудес можно ожидать - кругом курганы, земля полна костями и тайной), продолжаю разговор, а сам слежу. И через минуту - опять показалось. Серое, мохнатое, а на голове рога. Поглядело, спряталось, опять поглядело и длинными прыжками пошло в обход направо к саду. Тут уж и А.А. увидел и объяснил: - зайчиха навещает зайчат, которые живут в заросле дикого винограда.

––––––

Василий Кириллович Тредиаковский считал, что поэзия - самая первая человеческая София, т.е. Мудрость, стихи же - изобрели мудрецы и уставоположники. Начало поэзии - священное, а стихов - священническое. И в наших «поганских жрецах» подозревал он первых народных стихотворцев. Как бы то ни было, «сладость» и «звон» связанной речи и даже «согласие рифмическое», не известное древним, - опасное и ответственное дело. Те, кто легкомысленно относятся к нему - веселятся над бездной. Стихотворение - это не простой клочок рукописи. В нем - заключена тайная сила. Другое стихотворение, даже непрочитанное, может повлиять на судьбу человека, в руках которого оно находится.

Я отбирал стихотворения для печати. А.А. отложил одно, не советуя его печатать:

– Если не хотите иметь много больших неприятностей - не печатайте этого стихотворения. Оно обладает силой навлекать большие неприятности. Это я совершенно серьезно говорю.

Я послушался и отложил.

Стихи - стихийная сила, не тихая. Но какая? Благая или враждебная? Кто говорит через них? Бог? или греховный, прелестный дух? Еще в Варшаве у нас с Клингером вышел на эту тему спор. Я уверен, что согласие стихов - это и есть достигнутая гармония. Но у меня же пример перед глазами: один молодой польский поэт, умолкший после первой своей книги, потому что, как он рассказывал мне, - почувствовал, что писать стихи безнравственно. Он это переживал, как болезнь. Ночью ему в воображении являлись тени, требовавшие воплощения в стихах, и он принимал их за бесов, его искушавших. Наверно, и двойники Блока были демонами того же порядка. Демонами населены, под видом древних божеств, и мифологические стихи А.А. Потому стихи эти не холодны, подобно мифологическим стихам других поэтов, потому они так искусительны и, говоря языком подвижников, - прелестны. Демонов выдают слова. Одно какое-нибудь совсем простое обиходное слово, вкравшееся в семью высоких и вековых слов.

Есть у А.А. стихотворение о болотной нечисти. Там незаметные бесенята, забавляющиеся на болотных кочках. Но забавы их только издали невинны. Вот выбирают они из своей среды бесенка царем. Зная или предчувствуя недоброе, избранник плачет и просит, «чтобы лучше был избран другой». Но нечисть неумолима. Бесенята щекочут его, смеются, кувыркаются; смех переходит в визг, и вот они уже воют и плачут сами, оплакивая «невозвратно ушедшего» от них избранника, которого они сами же утопили. Тут-то понимаешь, почему избранный царь плакал, просил и кусался - в какой смертельной тоске он боролся, обреченный, с каким ужасом он задыхался от хохота, когда его щекотали кувыркающиеся бесенята. А у А.А. еще сказано: «Он капризничал, плакал, просил, чтобы лучше был избран другой». Он, понимаете ли, - капризничал!

Над этим словом, перечитывая стихотворение, мы с Клингером просидели добрую жуткую часть ночи. Когда мы все-таки легли, уже светало, и мухи, проснувшись, в пляске брали струны на гитаре, висевшей на стене.

––––––

Недалеко от дома А.А. на самом высоком месте на холме есть зеленая площадка муз. Оттуда видно далеко, верст на сорок. После прогулки у Ярыни, где я украдкой бросил два веночка в воду, чтобы течение отнесло их в царство нави - в миры иные, мы сидели на этой площадке. И тут про себя я представил, как парнасские девушки или демоны под видом какой-нибудь Полигимнии Пиеридовны являлись здеcь нашему хозяину, как Орфей беседующему в своей волынской пустынке со зверями - и зайцы и львы к нему приходят - и спускающемуся - сновидцу! - в царство теней - сновидений. Вспомнил я там его рассказ о кифариде, где описано состязание певца с музами. В рассказе музы растерзали кифарида. Рассказ мог иметь магическое значение. А.А. мог написать его, чтобы заклясть муз-демонов, отвлекая их гнев от себя на сочиненного кифарида. Так оно и было, наверно, потому что парнасские девушки покорно повинуются А.А. - и до сих пор с тою же юношской пламенностью и нежностью звучат под его пальцами струны у священной лиры поэзии.

Меч, 1937, № 30, 8 августа, стр.9. Перепеч. в кн.: Александр Кондратьев: исследования, материалы, публикации. Вып. 2 (Ровно: Гедеон-Принт, 2010), стр.236-240.