В 1918 году Розанов так взывал из Сергиева Посада в своих выпусках «Апокалипсис нашего времени»:

«Устал. Не могу. 2-3 горсти муки, 2-3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой. Что-то золотое брезжится мне в будущей России... Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни».

То время, когда писались эти потрясающие строки, оправдывало их отчаянность, их необычность. Но, по существу, мало что изменилось и теперь в судьбе русского писателя.

Оставим в стороне сов. Россию. Всем нам хорошо известно, что ни свободному, ни художественному слову там нет места. Но и вырвавшийся на свободу, ставший русским зарубежником, писатель оказывается не в лучших условиях. Разница вся только в том, что там ему заграждали уста силой, здесь же условия нищенского быта гонят к иному, чуждому и тяжелому заработку.

Не будем решать, что виною - бедность, равнодушие эмигрантского читателя или его немногочисленность. Действительность от этого не меняется. Писательский труд не только не дает возможности существования, но становится помехой, роскошью. И писатель, редко соединяющий дар с практическим смыслом, должен искать иного, в большинстве черного, плохо оплачивающегося, тяжелого труда. Притом безо всякой надежды когда-либо заслужить право на свой настоящий, прямой - литературный труд.

Поэт Хлебников некогда, в доисторические времена обильной мирной России, отказывался служить, говоря, что работа в учреждении «нарушает его внутренний ритм». Он предпочитал бродить с дорожной котомкой по знакомым усадьбам и пользоваться случайным гостеприимством друзей. В революцию он ходил без обуви, подвязывая на ноги дощечки, в одной рубахе и полотняных штанах, записывая свои полубезумные поэмы в старую конторскую книгу, которую таскал с собой.

Но то были иные времена.

Апатриду, выброшенному в чужой, деловито-холодный быт, не приходится беречь свои «внутренние ритмы». И вот Борис Буткевич, погибший в непосильных условиях жизни большой писатель, таскает мороженые туши в подземных марсельских холодильниках, пока не свалится и не умрет в неизвестности на больничной койке; лучшие наши зарубежные поэты, живущие в Париже, развозят на велосипедах товары, моют в кухне ресторана посуду, протирают окна магазинов...

Что остается в такой каторжной жизни от всех литературных планов?! Как еще пишутся стихи?! Только чудом... или, вернее, из последних сил.

Умирает одаренный человек, надорвавшись на непосильной работе, и тогда только мы слышим сожаления. И никто не сожалеет о том, что вовремя не пришли с помощью, чтобы сохранить гибнущий дар для нас и для будущей свободной (все-таки верим же мы в нее!) России.

Помню, когда я познакомился с Антоном Сергеевичем Домбровским - он работал корректором в ежедневной газете. День его проходил в темном сыром подвале, где находилась наборная. Серый, согнувшийся, при скудном свете электрической лампочки, он сидел целыми днями над неразборчивыми полосками корректуры, дыша свинцовой пылью.

Работа менялась, но сущность оставалась одна: тяжелый труд, не оставляющий на писательство времени. И трудно себе представить, скольких жертв стоил писателю всё же законченный - с нечеловеческим упорством и выносливостью - «Иван Калюжный», знакомый читателям «Меча» по газете.

Антон Семенович уже перешел давно тот возраст, когда безнаказанно можно позволить себе такую жизнь.

И вот - свалился.

Книга была написана и каким-то чудом, умноженным на случайность, - издана. Но жертва оказалась слишком велика. Сил не хватило.

Поможем же русскому читателю. Принесем свои «2-3 горсти муки». Сохраним, читатель, своего писателя. «Что-то золотое брезжится ему в будущей России»...

4-го мая Союз Писателей закупил спектакль в Варшавской Русской Студии, чистый сбор с которого будет передан семье больного писателя.

Поддержим же доброе начинание Союза Писателей - встретимся все вечером 4-го мая на представлении в Студии; докажем писателю, что у него есть читатель, знающий его, любящий и в трудную минуту готовый прийти на помощь.

Меч, 1938, № 17, 1 мая, стр.7. А.С. Домбровский умер в ночь на 24 августа 1938. См.: Меч, 1938, № 34, 27 августа.