1

Короткий эпизод неудачного и так трагически кончившегося родства между влиятельными в Польше русскими родами князей Острожских и Сангушек был описан вскользь и между прочим уже не раз русскими и польскими историками и в разное время. Кроме того, вся романтичность этого эпизода привлекла внимание писателей, драматургов и поэтов, которые, в различной степени зная историю Польши того времени и историю родов Острожских и Сангушек, с большей или меньшей добросовестностью относясь к своему делу, писали поэмы, романы и драмы. В этих произведениях, писанных в романтический период литературы, больше, чем исторической правде, уделялось внимание придворным интригам, отравлениям, красоте героини, пылкой страсти, опасному соперничеству, похищению, погоне и прочим атрибутам европейской романтики.

Так, например, в одном романе описывается сцена похищения княжны Острожской следующим неправдоподобным, невозможным и не оправдываемым здравым рассудком способом: княжна якобы была спущена на связанных шнурах из второго этажа башни, до сих пор сохранившейся в Остроге, причем романист упустил из виду, что в окне этом вделана толстая решетка, что под окном находился в то время глубокий ров и дома службы, в свою очередь искусственно окруженные рекою, так что в эту сторону беглецам дороги не было и не могло быть; к тому же в башне этой, в которой находилось роковое окно, князья в то время не жили, потому что башня исполняла роль крепости во время осады, а жили князья в доме, громко называвшемся палаццо, соединенном с крепостью перекидным через ров мостом.

На самом деле не только связанных шнуров, темной ночи, замка, безумной страсти, преодолевающей препятствия, не было, но не было никакого похищения, и всё произошло гораздо проще, как и всегда случается в действительной жизни, но именно потому сама драма кажется страшнее, жесточе и бессмысленнее, так как нет ничего страннее, жесточе и бессмысленнее действительной жизни, когда она не оправдана любовью, но всё ее сложное, трудное и непрочное здание построено на песке человеческих страстей и нелепого случая, владеющего нашей судьбою.

Центром трагедии, соединившей и погубившей две молодые жизни - одну четырнадцатилетней княжны Гальшки Острожской, другую в расцвете всех своих духовных и физических сил Дмитрия Сангушки, - было убийство Дмитрия Сангушки; начало же ее следует искать за тридцать лет до развязки в таком обычном и, казалось, не имеющем ничего общего с этой развязкой деле раздела между наследниками имущества князя Константина Ивановича Острожского.

 

2

 

Константин Иванович, один из князей Острожских, могущественных польских магнатов, князей русско-литовских, равно упоминаемых в истории России, Литвы и Польши, известен как гетман литовский, победитель под Оршей, заселивший свои земли татарами, взятыми в плен под Каневым в 1527 году; получивший от польского короля право припечатывать свои бумаги червонной печатью и другие привилегии за свои послуги Речипосполитой.

Кроме сына Василия, у Константина был другой сын, старший, от первой жены, Илья, женатый на католичке, Беате из Костельца, дочери подскарбия великого коронного Андрея Костелецкого и Катерины из Тельнич, красивейшей женщины в Польше. Беата эта была воспитанница и любимица королевы Боны.

По смерти старого князя добра его были поделены между сыновьями так, что всё получил старший Илья, а Василий, впоследствии собиратель Острожского княжества, получил только земли, входившие в приданое его матери - Туров и Тарасов, около Слуцка.

По необходимости покорившись решению королевской комиссии, заведовавшей разделом, Василий, тогда еще мальчик, уехал с матерью в Слуцк, но крепко затаил в себе думу вернуть родовые ключи, как назывались главные центры имений, объединявшие земли, дворы и доходные статьи, и прежде всего вернуть принадлежащую ему по праву часть ключа Острожского, со всеми его укреплениями, лесами, выгонами, охотами, дворами и доходами. С этих пор до зрелого возраста все его мысли направлены на собирание отцовских земель, которые вскоре почти все оказались в чужих руках. Оказались же они в чужих руках, и прежде всего в руках ненавистной ему католички Беаты, потому, что брат Илья, не прожив и года с молодою женой, умер, записав на ее имя замок Ровно, с городом и дворами, замок Степань, Сотиев и Хлопотин и закрепив в тестаменте (завещании) следующую свою волю:

«...если бы жена родила (ожидается плод) сына или девку и я ее не дождался, то жена моя имеет сидеть на зeмлях моих на половину с братом моим кн. Василием и имениях матери, а брат на них вступать не мает». Илья умер спустя неполных десять месяцев после женитьбы, в полном расцвете сил, 28 лет от роду, не дождавшись рождения своего ребенка. К концу 1539 года у Беаты родилась дочь Гальшка-Ельжбета. Последовал вторичный раздел между наследниками, по которому Беата получила львиную долю. Василий же мало выиграл, приобретя несколько второстепенных имений и вечные судебные тяжбы с Беатой из-за Степаня и Ровно.

По новому разделу Гальшка получила в приданое роковые для нее четыре замка - четыре города: Полонное, Красилов, Чуднов и Острог. Пока же ребенок достигнет совершеннолетия, управлять этими имениями назначался опекун его - в данном случае та же Беата.

Недаром Беата по-латыни значит счастливая.

Вскоре вокруг Гальшки Острожской появляются ее многочисленные женихи. Среди них были такие влиятельные польские магнаты, как Зборовский, Гурко, воевода познанский, и Симеон Слуцкий, князь литовский.

Но Беата жила замкнуто, меняя глушь дальнего острожского имения на краковские монастыри, редко показываясь с дочерью в свете, и всё медлила под всевозможными предлогами склониться в сторону того или другого жениха, точно боялась упустить из своих рук опекаемое приданое дочери.

К этому времени Василий Острожский переселился по соседству с Острогом и жил в Ровно, вблизи наблюдая за каждым шагом Беаты. Он вполне основательно боялся брака Гальшки с кем-либо из польских магнатов, так как такой брак навсегда бы отлучил от рода Острожских их главные имения, и потому Василий давно уже задумал и ждал только случая привести его в исполнение один план, который заключался в том, чтобы выдать племянницу за своего человека, который, женившись на ней, уступил бы ему города и крепости, входящие в ее приданое. И такой человек нашелся. Был это молодой князь Дмитрий Сангушко. Сангушки издавна числились имениями Острожских; дед Дмитрия, Андрей, управлял имениями Острожских, когда Константин Иванович был в семилетнем московском плену, после несчастного сражения под Ведрошей; с отцом же Дмитрия, Федором, Константин Иванович одержал известную каневскую победу.

Дмитрий Сангушко, вернувшись из похода против татар, посетил князя Василия, и здесь между молодыми князьями было решено свататься Дмитрию за Гальшку.

Князь Василий, насчитывавший тогда уже без году тридцать лет, был смугл лицом, коренаст и предрасположен к полноте. Дмитрий же с обветренным, выжженным степным солнцем лицом казался тем, чем он был - молодым воином, уже испытавшим прелесть свободы и опасности в походе и сечи.

Дмитрий, не медля, сделал предложение, написав Беате, которая сразу же почуяла опасность, но прикинулась ничего не имеющей против сватовства и только просила подождать - дать время обдумать и посоветоваться с Его Мостью Королем. Ссылалась же она на короля на том основании, что он в тестаменте мужа значился главным опекуном ее дочери, как это тогда было принято делать в некоторых тестаментах.

Гальшке в то время было четырнадцать лет. По обычаям ее времени выдавать замуж с двенадцати лет, была она на выданьи; обручена же она была с детства с Дмитрием Вишневецким, впоследствии замученным в турецком плену в 1562 году. Обручен был и Дмитрий Сангушко с княжной Полубенской, и это явилось первым препятствием, представившимся князьям, потому что дед княжны Полубенской, Иван Горностай, подал жалобы на Дмитрия королю, узнав о сватовстве. С другой стороны, Беата тайно просила заступничества у короля.

Князь Василий писал Дмитрию, отъехавшему в Черкассы, и звал его вернуться, задумав иной, более простой и быстрый путь. Осенью 1553 года Дмитрий приехал из Черкас игрушкой страстей чужих и своих, влекущих его к трагической развязке...

 

3

В первых числах января в Книшине, на Полесьи, был назначен коронный суд, в присутствии короля Его Мости и панов радных, по жалобе Беаты на князя Дмитрия Сангушко и князя Василия Острожского «о гвалтовное взятие замку ее упривилеваного Острога и дочки ее княжны Гальшки Ильины Острожское гвалтом взятое». На суд были вызваны королевскими листами оба князя, с требованием представить суду Гальшку.

По тому, что суд был назначен в Книшине, далеко от русско-литовских областей, по составу панов радных, по тому, что в Беате принимали участие такие особы, как Зборовские, Костелецкие и канцлер коронный, а также по тому, что сам король был на стороне Беаты, можно было заранее сказать, в чью пользу склонятся весы правосудия. Должно быть, и сами князья чувствовали это хорошо, раз оба не явились на суд. Василий же прислал лист отворный, что-де «весьма хвор» и явиться не может. Неявка по позову господарскому вменялась в преступление и еще более перевесила часу весов в пользу Беаты.

Прокурор Чернковский нарисовал в своей речи всё происшедшее так:

«Дмитрий писал Беате, прося руку дочери, она отвечала ему, что сама не властна распоряжаться княжной, а как скажет опекун, Его Крулевска Мость, так и будет. Дмитрий всё же назначил день, когда явится “гостем” для личных переговоров. И вот, в назначенный день княгиня, имевшая самые лучшие намерения, увидала большой оршак людей, подъезжавший к замку; а когда они приблизились, узнала среди них князя Дмитрия и князя Василия Острожского. Увидав непрошеного гостя, князя Василия, и не зная, чего ждать от него, находившегося с ней в тяжбах и во вражде, она велела слугам закрыть ворота замка. Но люди Дмитрия и Василия с выстрелами ворвались в замковый двор и при этом многих убили. Потом оба князя поднялись к ней, и Василий много говорил, напоминая о своей опеке над ее дочерью и желая поступить по своей воле. Потом говорил Дмитрий о своих послугах Речипосполитой, заключив словами: “И если король не хочет, то всё же иначе быть не может”. Беата оставалась при своем, что “всё в руках короля”. Тогда князь Василий схватил ее за руки и так толкнул, что она упала. Тогда же он, как дядя, благословил Дмитрия и Гальшку. Молодая княжна стояла и плакала. С Беатой началась истерика; она кричала, что ее дочку берут в неволю. Позвали священника, и, когда он задал вопрос новобрачным, по своей ли воле они сочетаются браком, и княжна ничего не ответила, он сказал, что лучше бы дать время ей подумать, но князь Василий прикрикнул: “Ни о якой раде слов не может быть, чини как сказано, а не будешь, то заставлю силой”. Вокруг стояли слуги с заплаканными глазами. Беату отвели в другую комнату... Она уехала, оставив именье в руках Василия».

К концу речи, произведшей сильное впечатление, прокурор возвысился до пафоса. Он говорил о поруганных законах свободной страны, о посягательстве на святое таинство брака.

В качестве защитника Сангушки на суде выступал Одаховский. В коротких словах он старался опровергнуть главные пункты обвинения. Во-первых, он видел несообразность в поступках жениха, с первых шагов своих делающего всё, чтобы восстановить против себя мать невесты, самую невесту и правительство. Это не ладилось ни с его именем, ни со здравым смыслом. Во-вторых, если князья и проникли в замок, то уж никак не с боем. Ехали они со своими слугами в восемьдесят коней, - с невооруженными слугами, как всегда при выездах. В замке же постоянное число охраны - тысяча коней, кроме того, замок хорошо укреплен: окружен рвом с подъемным мостом, обнесен стенами с тяжелыми воротами. Очевидна нелепость предположения, что восемьдесят человек, без осадных орудий, могли взять приступом такое укрепленное место. Никто не был убит, никакого шуму не было; князья въехали в замок как гости. Княжна же Дмитрию отдана дядей, ее опекуном, и венчана законным обрядом - священником. А если князем Bасилием и было что сказано в повышенном тоне, то в этом не без вины и сама Беата, раздражившая его своей двуличностью. Дмитрий же взял именья, находящиеся в приданом жены, по праву мужа, следовательно, на законном основании.

Несмотря на эти доводы, суд вынес приговор роковой для Сангушки, хотя и обошел молчанием о соответственном наказании Василия.

Приговор этот, с удалением бесконечных повторений, лишних титулов и прочей формалистики деловодства того времени, звучит так:

«Лета Божего нароженя 1554, месяца генваря 3 дня, в середу по новом лете первую.

Господарь Король Его Мость и великий князь Жигмонт Август с паны радами их мостями рачил седети на справе судовной в Крывде старостиное Бреславское и Винницкое, княгини Ильиное Острожское, княгини Бияты с Костельца, доглядаючи и чинечи ей справедливость о гвалтовное взятие замку ее упривилеваного Острога и дочки ее княжны Галшки Илины Острожское гвалтом взятое и замордованое насильством и гвалтом паненского через старосту Черкаского и Каневского князя Дмитра Феодоровича Сангушковича, который речи мандатом господарским позван перед господаря Его Мость... иж князь Василей Константинович Острожский маршалок и проч.... позван есть на иншей день в той же справе ведже иж князь Димитр головным поводом мое речи и гвалтовником есть... и должен поставить перед суд и Гальшку... (далее приводится отворный лист Василия; затем следует обвинительный акт Сангушки).

...о заехане замков вкраинных без воли и розказаня господарского... с таковыми вчину гвалту и помордоване слуг замок посег яко который неприятель, а поступити не хотел за листы и посланци господарскими, а на то послушенства не вчинил и ку праву не стал... За таковыми всеми причинами рачил Его Крулевска Мость вырок свой господарский вчинити на него яко непослушного и противного подданного своего всказуючи... ожалован князь Дмитрий от матки и приятелей княжны Галшки о гвалт и усильство ино ачколвек княжний через него не поставлена перед господарем Его Крулевскою Милостью и проч...

...князя Дмитрия на горло сказует... а тож от того часу вси подданные панств Его Мости знаючи его человеком винным... того князя Дмитрия крыти и переховати в себе и в домах своих не мают... Его Крулевска Мость вряды от него взяти рачил и к тому... именье его все к рукам своим господарским взяти казал... а именье Галшки тож из рук Дмитрия взяти и передати княгине Ильиное яко до матки и опекунки оное кнeжны.

Писан в Книшине. Подпись руки господарское».

Это значило: Дмитрий Сангушко лишен всех прав с конфискацией имений и объявлен вне закона.

Выполнить вырок, представить Дмитрия королю, а Гальшку вернуть матери, взялся Зборовский, к которому первому обратилась Беата с просьбой помочь ей в этом деле. Властный магнат Зборовский, еще до суда подготовивший почву, благоприятную Беате, через канцлера коронного и теперь отправившийся с целью схватить Дмитрия, он втайне надеялся выдать Гальшку за своего сына Мартина.

Взяв с собою вооруженных людей, Зборовский вместе с сыном, судебным выроком в кармане, не медля, не дожидаясь спутников, отправился в дорогу. Вслед за ним выехали Гурко, другой жених Гальшки, Костелецкие - родные братья Беаты и другие.

На полдорогe Зборовский узнал, что Дмитрия нет в Остроге, что он уже по дороге в Чехию, где в Рудницком замке сидел его дядя, Тарновский. Зборовский повернул коней и пустился в погоню по белому снежному пути.

Его массивная фигура с седой окладистой бородой, суровое лицо с глазами василиска и жесткие тяжелые руки не предвещали ничего хорошего для его жертвы.

 

4

Дмитрий, узнав о судебном выроке, решился бежать в Чехию, где жил его дядя Тарновский. Быстро был снаряжен немногочисленный поезд. Гальшка ехала отдельно, в возке, со своими служанками.

Зима этого года, по свидетельству актов, была особенно снежная и суровая.

Когда беглецы достигли Чехии, они остановили коней, сняли шапки и, легко вздохнув, перекрестились. Опасность была счастливо избегнута. Можно было не торопиться.

Переехав чешскую границу, Дмитрий 2 февраля вечером въехал в местечко Лисы, расположенное недалеко от города Нимбурга на Эльбе, в 65 километрах от своей конечной цели. Здесь он решил переночевать, дать отдых людям и лошадям, уверенный в полной своей безопасности. Остановился он в гостинице Ливы, где для Гальшки были отведены верхние покои.

Как раз в этот вечер у Ливы игралась свадьба, которую справляли люди из Челековец. Дмитрий разрешил своим людям принять участие в свадебном пиршестве и сам присутствовал на нем. Всех интересовал богатый иностранец с золотой цепью на груди. Люди его рассказывали, что это «очень знаменитый пан». Когда заиграла музыка и начали танцевать, Дмитрий приказал привести Гальшку и танцевал с нею.

На ночь у Ливы остались ночевать некоторые люди из Челековец, не уехавшие со свадебным поездом. Они разместились на лавках в большой комнате внизу, где расположился и сам Дмитрий.

В ту же ночь около часа пополуночи нимбургский бурмистр был разбужен. Ему доложили, что в Нимбург явился какой-то важный польский пан, остановился у Мыслика Томаша и требует его, бурмистра, к себе по неотложному делу. Бурмистр встал и послал за другими официальными лицами. В избе Мыслика он застал нескольких поляков; один из них сказал бурмистру:

– Некий хлоп и здрадца в Польше некой княжны именье подбрал, а дочери насилие зчинил и с ней уехал. Указывает лист короля польского и так же королевы угорской о том. По той причине за ним едем и имеем сведения, что он недалеко отсюда в Лисе. А вы бы с нами некоторых особ уряду послали, помогли бы эту княжну отобрать, потому что он сказал: если же на нас придут, я найперве княжну убью, а потом сам убегу.

Говоривший был не кем иным, как старым Зборовским. С ним же был его сын. Приехав в Нимбург с малым количеством людей и торопясь настигнуть Дмитрия, он, очевидно, с одной стороны, боялся, что Дмитрий имеет хорошую охрану, а с другой, хотел заручиться помощью местных чешских властей, чтобы они не помешали его делу.

Не давая времени одуматься бурмистру, Зборовский потребовал от него послать с ним кого-нибудь из официальных лиц. Бурмистр вызвал двух рядных и войта Адама Кухту. Зборовский очень торопился. Он выслал вперед с ними сына предупредить гетмана лисского замка.

Молодой Зборовский приехал в Лисы под утро и, заняв избу одного мещанина, отправился немедленно в замок с двумя рядными. Матес Вахтель, гетман на лиском замке, был болен и, не будучи в состоянии подняться, принял их в постели. Молодой Зборовский объяснил ему то же, что говорилось бурмистру, и настаивал на том, что надо «скорее брать, чтобы паненку не убил». При этом он показывал три документа, написанных по-латыни. Гетман по-латыни читать не умел, но сказал, что, мол, если действительно это так, то надо схватить преступника; он просил только об одном: «взять его без шуму, так как ночной час; и чтобы ни одного человека не замордовали». А чтобы это его распоряженье было исполнено, он послал со Зборовским своего человека.

Когда молодой Зборовский вернулся в избу, занятую им, он уже застал там отца с двадцатью людьми. Хозяина избы, Кухажа, они послали предупредить Ливу, в гостинице которого стоял Дмитрий.

 

5

Дмитрий встал рано. Он был весел, ходил по комнате в накинутом на плечи кожухе. Поздоровался с людьми из Челековец, спавшими вместе с ним, потом потребовал к себе хозяйку и заказал зажарить на завтрак каплуна.

В это время Лива пошел к Кухажу и сказал:

– Идите, уже встал.

Нимбургский войт, Кухта, с людьми Зборовского на лошадях, взбивая снег, прискакал к гостинице. С рвением истого служаки с ружьем наперевес он одним из первых ворвался в дом. Его выстрел был первым. Кажется нелепым и чудовищным, зачем было подымать столько шуму, чтобы вооруженным людям схватить одного, застигнутого врасплох, полураздетого человека.

Одним из выстрелов был ранен Дмитрий, другими - одна женщина и пахолок из Челековец, который со страху забился под скамейку. О людях Дмитрия не упоминается ничего. Они или разбежались, или были пьяны после свадебного пиршества.

Дмитрий хотел выбежать в двери, но ему преградили дорогу в сенях и били. Слуга Кухты, Матей, который в это время прибежал к Ливе, видя, как навалились на него двое из слуг Зборовского, крикнул:

– Стойте! Не бей так!

В этот момент Дмитрий вырвался и как был полураздетый, потеряв кожух, в разодранной в борьбе рубашке, выбежал во двор. Он было устремился к воротам, за которыми стояли лошади приехавших, но ему перерезали путь. Его повалили на снег и продолжали избиение. В это время из дома выбежал Кухта и, размахивая в воздухе ружьем, кричал, чтобы они его не убили.

Дмитрий умолял их:

– Мили панове, не забийте; я сам жадному человеку ниц не учинил.

Видя, что он уже бессилен убежать, они оставили его, а Кухта приказал слуге своему Mатею взять его и привести в горницу.

Дмитрий, видя, что Матей с рушницей (ружьем) в руках, точно к дикому зверю, подходит к нему, сказал:

– Подойди, не бойся. Я христианин. Милуешь ли Бога? Милуй меня так же.

Его взяли под руки и повели в горницу. К ним подошли сам Лива и еще одна женщина и просили не вести его в дом в таком виде, нагого, ибо там женщины. Дмитрий же сам обратился к Кухте и сказал:

– Не можешь так со мной обращаться - недостоин.

На что тот ответил:

– Еще смеешь ругаться!

В доме с него стащили последнюю одежду и, посадив на лавку, заковали в цепь.

К этому времени вокруг дома собралась толпа любопытных. В дом никого не пускали. Однако одному жидку удалось пробраться, и он видел, как Дмитрий сидел голый, окровавленный, закованный в цепь.

Зборовский, как приехал, прошел прямо в верхние покои к Гальшке. Испуганная девочка упала ему в ноги и поклонилась два раза. Старый Зборовский спросил ее: «стала ли женою?» И когда она ответила «да», сказал: - То есть зле (это плохо).

Оттуда он сошел вниз. В это время Дмитрий уже сидел закованный. Зборовский, не удержавшись, ударил его по лицу со словами:

– Злодей! Король тебя жаловал и дал тебе замок помежный, а ты по-злодейски и нешляхетно поступил. Воевал раньше с татарами, а теперь с паненками!

Кухта же посоветовал:

– В Турции, если один у другого жену уведет, его подвешивают за ребро.

Дмитрий молчал, но Кухте сказал:

– Тебе я ничего не сделал.

Потом он попросил пить. Один из людей челековецких принес кружку воды, но Кухта не подпустил его к Дмитрию. Тогда этот человек спрашивал: «кто это и что сделал?» На что ему ответили: «что занял замок в каком-то Остроге, откуда та княжна; мать княжны держал под замком, после убил, а княжну увез».

Весть о случившемся быстро распространилась. Лисский бурмистр с писарем явился к Ливе и, вызвав нимбургских радных, говорил им: «Пани нимбурсци! Как вы учинили то на грунтах Его Милости Королевской без ведома моего?» Они же ответили: «Учинили с позволения и ведома гетмана вашего».

Дмитрия повели из дома, а так как он не хотел или не мог идти, его понесли и положили на простой воз. В спине у него была кровоточащая рана и другая спереди, в груди. Вместе с возом выехал молодой Зборовский. Отец его задержался, расплачиваясь с Ливой за Дмитрия и следя за сборами Гальшки, которую усадили на крытый возок, вместе с ее прислужницами. Тогда к Зборовскому подошел человек гетмана, которого гетман дал в провожатые его сыну. Он сказал:

– Пане воеводо, людей королевских постреляли, дайте им, а то будут нас ругать. - И Зборовский дал по 15 талеров раненым: одной женщине и пахолку из челенковец. Потом он пошел к гетману. Гетман укорял его, говоря:

– Я дал приказание, чтобы тот был взят без шкоды.

На что Зборовский ему ответил:

– Пан бог так сделать захотел. Хорошо еще, что княжна осталась здорова.

По дороге слуга Кухты, Матей, накрыл обнаженного Дмитрия рогожей, несмотря на то, что молодой Зборовский хотел воспрепятствовать этому. По дороге Дмитрий просил Матея дать знать королю римскому, чтобы назначил свой суд расследовать дело, а не выдавать его полякам. Но Матей, боясь разговаривать с ним, отъехал.

Дмитрия привезли в Нимбург. Здесь, когда воз задержался на базаре в давке, несмотря на то, что конные не подпускали к нему толпу, он кричал, умоляя не выдавать его в руки полякам, но отдать суду чешского короля.

В Нимбурге Дмитрию сочувствовали. Один мещанин пришел вечером с братом к дому, куда был привезен Дмитрий; другой привел туда доктора, но никого из них к нему не пустили. Тогда мещане послали известить в Прагу.

Дмитрий лежал в доме на лавке, и когда к нему пришел нимбургский бурмистр, он просил и его дать знать в королевскую комору. Бурмистр же ему ответил:

– Было бы злодейство не чинить, тогда бы и королю слушать нечего было.

То же он просил и у пришедших рядных и Кухты, умоляя:

– Мои мили панове, имейте надо мною литость справедливую, как же то панове христиане, а не выдавайте меня в руки полякам.

Кухта же его бранил.

Вечером пришел молодой Зборовский и сказал:

– И как ты смел это учинить, что не взял девку шляхтича, но взял паненку. - Он упрекал Дмитрия, что скверно обращался с Гальшкой и плохо одевал ее.

Из Нимбурга Дмитрия повезли дальше к польской границе. В субботу остановились в пограничном городе Яромире. Здесь Зборовский приказал его посадить в конюшню на цепь.

В ночь на воскресенье Дмитрий умер. На шее его были багровые пятна, как бы от веревки.

Яромирский бурмистр с несколькими мещанами заказали гроб и одели труп в платье. Узнав, что труп убран в платье, Зборовский приказал его опять раздеть, гроб выставить из дома, а тело бросить в конюшне на навоз, - де при жизни цепь золотую носил и в господе останавливался, а в ту же ночь на цепях железных в конюшне умер.

На следующий день приехали другие, преследовавшие Сангушку. В среду тело выдали городу. Оно было одето и отнесено в дом бурмистра. Приходившие любопытные дивились, что в такие морозы у трупа голова качается, - а говорили, что он был застрелен!

Дмитрия похоронили по чешскому обряду на шестой день в костеле в склепе, в «ризницком алтаре».

Гальшка же была общим советом участвовавших в погоне поручена старосте познанскому, а не Зборовскому, доставить ее матери.

 

6

В заключение остается сказать несколько слов о дальнейшей судьбе участников драмы.

Надежды Зборовского не оправдались. Беата не выдала дочери за его сына. Чешским правительством было назначено следствие по делу об убийстве Дмитрия Сангушки, но Зборовский не явился на позыв и не отвечал перед судом.

Выдали Гальшку за Гурко, познанского воеводу, который увез ее в замок Шамотулы. О дальнейшей судьбе ее ходят легенды. Говорят, что он держал ее в жестоком заточеньи, так как она отказывала ему в его супружеских правах.

Беата же пятидесяти лет вышла замуж за некоего Ольбрехта Лаского, воеводу Сирадского, который, принудив Беату записать на его имя все именья, заточил ее в замке Кинемарке, в Угорщине близ Татр, где она и умерла.

По смерти Беаты Гурко заявил притязания на именья Острожских. Началась тяжба между ним и Ласким. Лаский, боясь, что земли достанутся его противнику, продал именья Сигизмунду Августу. Король Генрих Валуа уничтожил эту запись и признал именья собственностью Острожских. К этому времени Гурко уже умер. Гальшка переехала в Oстрог, где и окончила жизнь около 1582 года.

И только после ее смерти все именья Острожские соединились в руках князя Василия, к тому времени уже заслужившего славу, которая затмила славу его отца. Под его началом Острог становится центром православия на русско-литовских землях. Здесь беглый Федоров открывает типографию, в которой печатается с московских и греческих списков первая библия, здесь открывается первая греческая академия по образцу латинских иезуитских коллегий. Василия прославляют поэты и историки, называя его уже не Василием, а Константином, в честь первохристианского императора Константина. Острог делается гнездом королевской оппозиции, рассадником и оплотом православия и протестантизма. Сюда съезжаются просвещеннейшие люди своего времени. Как роскошный цветок, он мгновенно расцветает, чтобы так же быстро завять и уйти в неизвестность вместе с его обновителем, - всё по одному и тому же беспощадному закону жизни, который не щадит ни великого, ни малого и с которым так хорошо знакома история человечества.

Печатается по изд.: Временник. Научно-литературные записки Львовского Ставропигиона. Год издания LXII. Под редакцией В.Р. Ваврика (Львов, 1932), стр.67-79. Отд. издание: Лев Гомолицкий. История одного родства. Гальшка, княжна Острожская и Дмитрий Сангушко (Львов, 1931). См. также «Письмо в редакцию» Гомолицкого, За Свободу!, 1931, № 266, 6 октября, стр.4:

              Милостивый Государь

                        Господин Редактор!

      Не откажите поместить на страницах руководимой Вами газеты нижеследующее:

      В № 35 (от 27 сент.) газеты «Русский Голос», издаваемой во Львове, автор статьи о Временнике Львовского Ставропигийского братства допустил неточность, сообщив, что мой исторический очерк о Гальшке, княжне Острожской, помещенный во Временнике («История одного родства»), «основан на документах, изъятых из архива Сангушек в Остроге». В своем очерке я упоминаю, что при составлении его пользовался в числе других источников Архивом Сангушек, изданным во Львове в 1884-1910 гг. Издание это содержит, как известно, часть архива, находившегося в Славуте, бывшей резиденцией князей. В Остроге же архива Сангушек не помещается.

       Кроме того, в той же статье мне приписывается незаслуженная добродетель - звание знатока волынского края. Волынским краем я действительно интересовался и, насколько позволяли условия, изучал его историю - хорошо ли, плохо ли, об этом свидетельствует мой исторический очерк. Но на почетное звание знатока претендовать не имею никакого, даже самого скромного, права. Не хочу смущать автора статьи (не имел же человек дурного намерения), но, признаюсь, сам я был не менее смущен и за себя и за волынский край, из чувства уважения и благодарности к которому я считаю своим долгом незаслуженное мною «звание» вернуть, чтобы оно и было передано тому, кому принадлежит по праву.

        Примите уверения и пр.

                                                                            Л.Н.Гомолицкий

Судьба Гальшки и Дмитрия Сангушки продолжала волновать Гомолицкого до глубокой старости. Он обращался к ней и после войны в книгах Czasobranie (1963) (Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstęp i opracowanie Jerzy Rzymowski, Łódź: Wydawnictwo Łódzkie, 1976, str. 193-195 и 244-252), «Dzikie muzy», в кн.: Leon Gomolicki, Proza. T. 1. Wstęp i opracowanie Jerzy Rzymowski (<Łódź:> Wydawnictwo Łódzkie, <1976>), str. 343-356) и с добавлением очерка «Grób w Jaromerzu» о посещении могилы Димитрия в костеле св. Микулаша в Яромерже во время поездки в Чехословакию - в кн.: Leon Gomolicki. Przygoda archiwalna (Wrocław et al: Zakład narodowy im. Ossolińskich, 1976), str. 129-168. См. также упоминания в его кн.: Leon Gomolicki.Horoskop (Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 6, 51.