В свое время нами были отмечены исключительные размеры польской «пушкинианы». Ныне польская литература о Пушкине еще увеличилась двумя большими сборниками статей «Пушкин», выпущенными о-вом изучения Восточной Европы и Ближнего Востока под редакцией проф. В. Ледницкого. Размеры газетной статьи не дают возможности хотя бы вкратце отметить всё то богатство материала, которое вмещают в себя эти книги. Правда, ряд статей, вошедших в сборники, уже появился в периодической печати в юбилейном 1937-м году. К ним принадлежит статья покойного проф. Марьяна Здзеховского; статья «Моцарт и Сальери» проф. В. Ледницкого; открытие, сделанное М. Топоровским в мемуарах Ю. Струтынского «Пушкин и Николай I», библиографический труд М. Якубца и др. Обстоятельство это, впрочем, нисколько не уменьшает значения сборников, так как эти исследования и статьи, разбросанные по журналам и газетам, собраны здесь воедино и тем самым спасены от забвения. Кроме того, в книгах имеется множество новых трудов, вносящих немало ценного материала в науку о Пушкине, а особенно в историю отношений между двумя великими поэтами - русским и польским: Пушкиным и Мицкевичем. Чрезвычайно интересные для русского читателя сборники имеют исключительное значение для познания о Пушкине в Польше, где еще до последнего времени польскому пушкинисту проф. В. Ледницкому приходилось бороться с рядом предубеждений и ложных представлений о русском поэте. В этом смысле особенно любопытна статья Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk», к которой я еще вернусь подробнее ниже.
Имя проф. В. Ледницкого, глубокого знатока русской культуры, может служить залогом безусловной серьезности и солидности материала, вошедшего в редактированные им сборники. Но с особым удовлетворением русский читатель прочтет статью К. Заводинского, впрочем, лишь косвенно относящуюся к Пушкину, п.ч. посвященную Баратынскому. Как ни спорно основное положение статьи (о сравнительных размерах дарования Баратынского; все-таки Баратынский положил начало «новому самостоятельному искусству» - лирической поэзии, что, впрочем, признает и сам Заводзинский), нельзя не отдать должного исключительным знаниям автора в области русской поэзии, знаниям, которые не даются одним только добросовестным изучением и для которых необходимо еще нечто, носящее название любви.
В первый том сборников вошли статьи, посвященные личности самого Пушкина и его творчеству; во второй собран главным образом материал, относящийся к познанию Пушкина в Польше. Венцом его - два труда: библиографический очерк о польской пушкинской литературе в Польше и юбилейных торжествах М. Якубца и - труд исключительной ценности М. Топоровского «Пушкин в польской критике и переводах». По этой библиографии (кое-где снабженной цитатами из более редких источников и комментариями) можно проследить историю отношения в Польше к Пушкину на протяжении более столетия, так как первые печатные известия о поэте относятся тут к 1820 г., а первый известный перевод из Пушкина был сделан в 1823 г. В одном XIX в., еще до первых юбилейных торжеств, кроме переводов из «Евгения Онегина», по-польски было напечатано 103 произведения Пушкина в 179 переводах. При жизни еще поэта Бахчисарайский фонтан был переведен 3 раза. Цыгане переводились 6 раз, Кавказский пленник - 5, Братья разбойники - 4, Пиковая дама - 2 и по одному разу - Медный всадник, Полтава, Моцарт и Сальери, Скупой рыцарь и Выстрел. Первая глава «Евгения Онегина» переводилась 4 раза и проч. Последний юбилей принес целый поток переводов. Одного пушкинского «Пророка» переводили 10 раз. В настоящее время общее число переводов из Пушкина превышает 400, среди же польских переводчиков поэта - свыше ста имен, если не считать безымянных переводов. Общее число позиций в библиографии Топоровского (включая отдельно опубликованные переводы, заметки о Пушкине, статьи и книги) равняется 766.
Первый том, посвященный собственно Пушкину, открывается статьею М. Здзеховского, в свое время уже отмеченной нами в числе юбилейных польских статей (см. «Меч» № 7, 1937 г.). Затем следуют статьи: Е. Двойченко «Жизнь и творчество Пушкина в Бессарабии»; С. Кулаковского «Кирджали Пушкина»; А.Л. Бема «Путь Пушкина к прозе»; М. Намысловской «Драматургия Пушкина при свете критики»; В. Ледницкого «Моцарт и Сальери»; М.Г. Горлина «Египетские ночи»; М. Топоровского «Пушкин и Николай I»; В. Фишера «Агония Пушкина»; К. Заводинского «Вблизи Пушкина»; Ч. Загожельского «Лермонтов Пушкину»; В. Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk» и Г. Уайльмен-Грабовской «Поэт темноты и вьюги (mroku i zamieci)». К этим статьям относятся в какой-то мере также некоторые из статей, попавшие во второй том, а именно; заметки А. Брюкнера «Пушкин, Мицкевич, Фальконет», Б. Лепки «У памятника Петру I» и Ю. Тыц «Пушкинские переводы из Мицкевича».
Не имея возможности хотя бы только вскользь коснуться всех затронутых в этих исследованиях тем, остановлюсь лишь на статье проф. В. Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk», распадающейся на несколько глав, которые посвящают нас в работу известного польского пушкиниста («Table Talk» - такое название дал Пушкин своему собранию исторических анекдотов, подражая Кольриджу). Тут В. Ледницкий делает ряд открытий и догадок, вскрывает влияние Пушкина на писателей и поэтов позднейшего времени, ищет влияний на Пушкина Мицкевича и рассказывает о некоторых заблуждениях польских литературоведов. Вот главные моменты этой интересной статьи.
В. Ледницкий доказывает зависимость пушкинского «Галуба» (новейшие исследователи читают «Гасуб») от «Конрада Валленрода» Мицкевича. Подобно тому как «Медный всадник» был ответом на «Дорогу в Россию», так же «Галуба» следует рассматривать как полемику Пушкина с «Валленродом». Конфликт христианского идеала с долгом национальной мести поставлен в центре обеих поэм. Лишнее подтверждение своей гипотезы В. Ледницкий видит в том, что на одном из черновых листов «Галуба» Пушкин начертил два портрета - свой и Мицкевича.
Вторая глава посвящена одной метафоре из «Путешествия в Арзрум», где Пушкин, ссылаясь на какого-то поэта (не называя имени), говорит о Казбеке «подпирающий небосклон». В. Ледницкий долгое время полагал, что метафора эта взята Пушкиным из «Крымских сонетов» Мицкевича, но потом нашел ее в стихотворении Дениса Давыдова.
Реминисценции из Мицкевича В. Ледницкий усматривает в пушкинской «Осени» (Конрад Валленрод, Крымские сонеты). Реминисценциям посвящены и другие главы, где проводится параллель между теми местами у Мицкевича, Пушкина и Достоевского, где говорится о призрачности, миражности Петербурга. Подобное же описание Петербурга встречается в книжке маркиза де Кюстин «La Russie en 1839», вдохновившегося описанием фатаморганы у Кольриджа. В. Ледницкий думает, что де Кюстин мог почерпнуть сравнение Петербурга с миражем у Мицкевича. Но изображение памятника Петру I в «Петербурге» Мицкевича указывает В. Ледницкий, сравнивая его с ранним стихотворением Тютчева «Декабристы».
Мемуары Юлия Струтыньского, использованные М. Топоровским, где имеется «сенсационный» рассказ о беседе Пушкина с Николаем I, В. Ледницкий считает чистой беллетристикой. По мнению его, Струтыньский использовал рассказы об этом эпизоде, имеющиеся у Мицкевича, и пушкинское «Нет, я не льстец, когда царю...». Зато на воспоминания Струтыньского об Одессе 1822 года В. Ледницкий обращает внимание как на яркое и интересное описание этого города. «Описание это, - говорит он, - может быть дополнением к описаниям, на которых основывали свои выводы Д. Философов и М. Чапская в статьях о крымской поездке Мицкевича и пребывании его в Одессе». Тут даны портреты ген. Витта, Каролины Собаньской и др. Рассказывая об одесских нравах, Струтыньский упоминает между прочим о некоем Сильвио, история которого идентична с историей Сильвио из рассказа Пушкина «Выстрел».
В заключение упомяну еще об одном эпизоде польской пушкинианы, о котором рассказывает В. Ледницкий, называя его «курьезом» (хотя эпизодом этим его содержательная статья далеко не исчерпывается). Речь здесь идет о беседе Пушкина с Мицкевичем, сообщенной Пшецлавским (опубликован рассказ был в 1872 г.) и попавшей в XVI том сеймового издания сочинений Мицкевича (1933 года). В. Ледницкий показывает фактическую и психологическую невозможность этой беседы, где Мицкевич изображается экзаменующим и поучающим Пушкина мэтром.
Пшецлавский рассказывает о знакомстве Пушкина с Мицкевичем у Собаньской в 1828 г., в то время как знакомство это состоялось раньше по крайней мере на два года. Мицкевич, по рассказу Пшецлавского, уличает Пушкина в незнании европейской философии и литературы. Смущенный Пушкин удаляется, а затем приезжает к Мицкевичу, прося научить его, с чего он должен начать для самообразования. И Мицкевич поучает его, указывая, что образование необходимо для поэта. «Следовало бы вам знать латинский, - говорит Мицкевич, - но для этого время уже упущено. Французское чтение мало принесет пользы. Прочтите сначала хорошо теоретические произведения, а потом научитесь по-английски; это не составит для вас трудности. После пяти недель вы сможете читать прозу, а потом возьметесь за поэзию. Сначала надо прочесть Мильтона, Попа, потом Мура, Байрона и только в конце Шекспира...»
Вскрывая полное невежество сенсации Пшецлавского - невежества и в смысле отношений Пушкина и Мицкевича, и в смысле познаний Пушкина, человека, стоявшего в просвещении с веком наравне (и уж во всяком случае к 1828 году имевшего за собою период пережитого байронизма, читавшего в подлиннике и Байрона, и Шекспира, в совершенстве знавшего латинский и проч.), В. Ледницкий указывает на то, в каком недостойном виде, не свойственном себе, выставлен в этом вымышленном эпизоде Мицкевич. «Курьез» этот, как мы отметили, попавший в сеймовое издание Мицкевича, весьма характерен и прекрасно оттеняет значение, которое имеют для истинного познания Пушкина в Польше такие сборники, как два тома О-ва изучения Восточной Европы.
Меч, 1939, № 20, 14 мая, стр.5. Подп.: Г.Николаев. O сб.: Puszkin. 1837-1937. TT. I-II (Kraków, 1939) (Polskie Towarzystwo dlia Badań Europy Wschodniej i Bliskiego Wschodu. Prace, nr. 16-17).