Блока нельзя любить мало, а, любя много, надо любить всего.

Любовь к нему росла во мне вместе со мною. Узнал его, когда уже человекa не было. В первые годы после смерти. Годы, творившие легенду о Блоке. Не по живому имени, живым стихам еще живого голоса - по «полному» собранию сочинений, биографиям, воспоминаниям.

Так же, как узнавал Пушкина. Только Пушкина - в детстве, Блока - в юности.

Читал его и о нем, как любил тогда читать - в поле, в огненном дыме вечерних зорь. А зори в тот год, как и в стихах Блока, были заревами - дымными и кровавыми. Читал вместе с Добротолюбием. И больше ничего тогда не читал, потому что был слишком переполнен рождением во мне человека - а Блок и Добротолюбие были для меня не чтением, - духовным деланием - школой.

Тогда же, читая биографию Блока Бекетовой, я узнал, что сочетание это было не случайно. Блок знал Добротолюбие. И того Евагрия, которого я делал духовным отцом, Блок называл своим. Бекетова приводит отрывок из письма Блока (изд. Алконост 1922, стр.210-211):

«Я достал первый том того “Добротолюбия” - Filokalia - любовь к прекрасному (высокому), о котором говорила О. Форш. Это, собственно, сокращенная патрология - сочинения разных отцов церкви, подвижников и монахов (5 огромных томов). Переводы с греческого не всегда удовлетворительны, “дополненные” попами, уснащенные церковно-славянскими текстами из книг св. Писания В. и Н. Завета (неизменно неубедительными для меня). Всё это отрицательные стороны. Тем не менее, в сочинениях Евагрия (IV века), которые я прочел, есть гениальные вещи. Он был человеком очень страстным, и православные переводчики, как ни старались, не могли уничтожить того действительного реализма, который роднит его, напр., со Стриндбергом. Таковы, главным образом, главы о борьбе с бесами - очень простые и полезные наблюдения, часто известные, разумеется, и художникам того типа, к которому принадлежу и я. Выводы его часто неожиданны и (именно по-художнически) скромны; таких человеческих выводов я никогда не встречал у “святых”, натерпевшись достаточно от жестокой и бешеной новозаветной “метафизики”, которые людей полнокровных (вроде нас с тобой) запугивают и отвращают от себя. Мне лично занятно, что отношение Евагрия к демонам точно таково же, каково мое - к двойникам, например, в статье “О символизме”. Вечный монашеский прием, как известно, - толковать тексты св. Писания, опираясь на свой личный опыт. У меня очень странное впечатление от этого: тексты все до одного остаются мертвыми, а опыт - живой».

_______

                                       (К Музе)

Пурпурово-серый круг - не видоизменение ли «умного света» Антония Великого? Эта напряженная экстатичность души вяжет одним узлом подвижника и поэта.

Тема: - напряжение лирического творчества, может быть, одна из ступеней духовной школы, подвижнического пути. Во всяком случае, истинным поэтам даются те же прозрения, что давались подвижникам. Мы мало ощущаем это только по малому знанию жизни святых. Но вот, для примера, первое попавшееся сопоставление (даже не Блок):

Анна Ахматова (Anno Domini стр.57 изд. «Алконост» 1923) –

Евагрий авва (Добротолюбие т. 1) - «И добродетели, и пороки делают ум слепым. При первых он не видит добродетелей, а при вторых - пороков».

Исайя авва (Исайи слово 21/3) - «Если не убежишь от них (демонов), то не познаешь горечи их. Как познает кто, что такое есть сребролюбие, если не отречется от всего и не пребудет в великой нищете Бога ради? Как узнать горечь завистности, если не стяжешь кротости? Как узнать мятежность гнева, если не стяжешь себе долготерпения во всем? Как узнать бесстыдство гордыни, если не стяжешь тихости смиренномудрия?» и т.д.

–––––

О страстях, мучивших авву Евагрия - не помогал ни пост, ни бдение молитвенное. В юности он совершил, или был близок к тому, чтобы совершить, прелюбодеяние. От преследования и страсти бежал из Константинополя в пустыню, постригся. Но любострастие мучило его до глубокой старости. До того, что уже старик (истощенный многолетним голодом и бессонницей!) заставлял своих учеников опускать себя на ночь на веревке в колодец и там висел по пояс в воде полуголый. На это время демоны отступали от него. Он чувствовал облегчение.

Наука Евагрия о распознавании помыслов (грехов по терминологии Добротолюбия) имеет целью всё то же достижение внутренней гармонии, душевного равновесия, необходимых для духовного делания, предусматриваемых всеми нравственными системами от веданты до стоицизма. Творенья его - это какая-то высшая математика аскетизма, своего рода периодическая система элементов греха. С добросовестностью химика он классифицирует, соединяет и противопоставляет «помыслы», с искусством опытного прозорливого психолога. Описывает симптомы их приближения и признаки их постепенного овладения душою. Здесь самым чувствительным показателем считает - сон: «Когда демоны, воюющие против похотной части, в сонных мечтаниях показывают нам встречи со знаемыми, пирования с родными, хор жен и другое что подобное, чем обычно питается похоть, и мы увлекаемся тем, то, значит, мы болим этой частью своею и страсть эта в нас сильна. Но когда они обладают нашею раздражительною частью, то заставляют нас (в мечтаньях сонных) ходить по страшным обрывистым местам, наводят на нас людей вооруженных или ядовитых змей и зверей плотоядных. Если теперь мы (во сне) тех мест ужасаемся, а гонимые зверьми и людьми предаемся бегству, то нам надобно пещись о своей раздражительной части и, призывая Христа Господа, во время бдений пользоваться показанными прежде врачествами...» (2. О деятельной жизни 54).

––––––

Св. Марк (200 глав о духовном законе) на вопрос: «впускать ли помыслы?» отвечает: «впусти, а потом борись и гони».

«Не будь искушений, никто бы не спасся» (Евагрий «Изречения» 4, Антоний «Достопамятные Сказания» 5).

И вот тут, в этой области показания врачества, авва Евагрий главным образом оригинален, единственен в ряде творцов Добротолюбия. Он учит: в борьбе с демонами натравливать их друг на друга, выгонять или обуздывать одного другим и тем самым подчинять их всех своей воле. Разделять и властвовать. Похоть изгоняется тщеславием (монашеским), тщеславие обуздывается мыслью о возможности приступов любострастия. Это два равнозначные полюса - тщеславие и похоть, взаимно исключающие друг друга величины. Гнев - это зверь, которого надо приручить и выпускать на другие помыслы - «Гнев по природе назначен на то, чтобы воевать с демонами и бороться со всякою греховною сладостью. Потому Ангелы, возбуждая в нас духовную сласть и давая вкусить блаженства ее, склоняют нас обращать гнев на демонов; а эти, увлекая нас к мирским похотям, заставляют воевать гневом с людьми, наперекор естеству, чтобы ум, омрачившись и обессмыслив, сделался предателем добродетели» (Наставления о подвижничестве 15).

А вот в 18 пункте «Наставлений» мы у истоков лирики:

«Когда подвергнешься нападению беса уныния, тогда, разделив душу надвое и сделав одну ее часть утешающею, а другую утешаемою, станем всевать в себя благие надежды, напевая стихи Давида: Вскую прискорбна еси, душе моя...»

––––––

У Антония Великого были ослепительные вдохновенные видения. Не пророческие, но именно вдохновенные. Какая-то чистейшая отвлеченнейшая форма художественного воображения. Думается, высший порядок видений, посещающих художников в минуты творчества.

Изречения Антония Великого 5/22-23 - «Однажды, встав помолиться перед вкушением пищи (около девятого часа), св. Антоний ощутил в себе, что он восхищен умом и, что всего удивительнее, видит сам себя, будто бы он вне себя и будто бы кто-то как бы возводит его по воздуху; в воздухе же стоят какие-то мрачные и страшные лица, которые покушались преградить ему путь к восхождению. Путеводители Антониевы сопротивлялись им; но те приступали будто с правами, требуя отчета, не подлежит ли Антоний в чем-либо их власти. Надо было уступить, и они готовились вести счет. Но когда они хотели вести счет с самого рождения св. Антония, то путеводители его воспротивились тому, говоря: что было от рождения, то изгладил Господь, когда он дал иноческий обет; ведите счет с того времени, как сделался он иноком и дал обет Богу; но в этом отношении обвинители его ни в чем не могли уличить его, почему отступили, и путь к восхождению Антония сделался свободным и невозбранным. После сего св. Антоний стал ощущать, что он опять входит сам в себя, и потом стал совсем прежним Антонием. Но он уже забыл о пище и весь остаток того дня и ночь всю провел в воздыханиях и молитвах...»

_________

Блок и Добротолюбие в полях или рождение «человека» (души?) кончились 15 днями непрерывного восторга, когда всё вокруг меня лучилось нездешними («умными») лучами, отворявшими недра вещей - божественными рентгеновскими снимками был мир. Все эти дни я писал - стихами, не думая, что это стихи: - о своем восторге, о рентгеновских Господних лучах, смешении своей души с миром...

Тогда я знал, что стихи существуют для Беседы с Богом и брани, спора с собою. Что стихи - ритм души, ритм духа, ритм божественного творчества,  слово «нового завета» - нового для каждого нового человека, впервые приближающегося к Богу...

Меч. Еженедельник, 1934, № 11-12, 22 июля, стр. 26-28. Cp.: Wiktor Skrunda, «Zamysł poematu Lwa Gomolickiego Warszawa w świetle inwektyw Karola Radka i nauk mnicha Ewagriusza», Studia Slavica. XII. Literatura rosyjska na rozdrożach dwudziestego wieku. Pod redakcją naukową Wiktora Skrundy (Warsawa, 2003), str. 215-228.