1

Первым, кто заговорил о кризисе эмигрантской поэзии, был Георгий Адамович. В течение пяти, если не больше, лет он упорно повторял, с некоторыми «вариациями в сторону», всё о том же, подходя к своей теме с разных сторон и всё снова и снова возвращаясь к ней. Ныне тот же Г. Адамович (совместно с М.Л. Кантором) собрал и издал антологию эмигрантской поэзии «Якорь». Вполне естественно было ожидать, что если не явной, то скрытой целью Г. Адамовича при составлении антологии будет показать на конкретном материале то, что он до сих пор доказывал, так сказать, теоретически. Конечно, нет никаких оснований утверждать, что такая тайная цель у Г. Адамовича была. С тем же успехом можно предположить, что, уверяя, он сам был готов разувериться и антологией занялся с самыми благими намерениями. Тем более, что и результат получился противоположный. С появлением антологии споры должны прекратиться, потому что сомнения уже не может быть: поэзия в эмиграции с-у-щ-е-с-т-в-у-е-т.

В сборник вошли произведения 77 (семидесяти семи!) авторов, живущих в разных странах русского рассеяния. Это авторы, уже выступавшие в зарубежной печати и в большинстве имеющие в прошлом «литературные заслуги» в виде сборников своих стихотворений. К тому же мы знаем, что это еще не все: исчерпывающе полно в антологии представлена одна Франция.

Пусть даже из этих 77-ми только 5 окажутся настоящими поэтами, а остальные 72, плюс неизвестное количество в сборник не вошедших, составляют всего лишь «литературную среду». Но уже и одно существование такой среды не может не быть залогом возникновения в ней литературы.

Однако этим еще не исчерпывается значение антологии.

Впервые, соединив в одну книгу столько материала, составители ее дали возможность проследить скрытые течения эмигрантской поэзии, уяснить себе, «о чем» она, словом, увидеть

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

 

2

Прежде всего бросается в глаза различие между общим стилем и тоном поэзии «парижской» и «пражской».

Идеал пражанина - мастерство. Слово для него если не самоцель, то во всяком случае определенная ценность. Его можно назвать коллекционером слов, изобретателем самых эксцентрических словосочетаний. Идеал же парижанина был бы достигнут, если бы в поэзии можно было вообще обходиться без слов.

Иштар, спускаясь в царство смерти, оставляла у адских вратарей себя по частям. Отдав свои украшения, одежды, она отдала им и красоту свою, и зрение, и слух, и язык. Символ разложения, распятия тела, физического умирания.

Углубляясь в свою тему отчаянья, парижские поэты постепенно очистили свои стихи от всяких словесных украшений и, наконец, пришли к отрицанию самого слова. «Голая лира», определяет Вадим Андреев.

Вместо борьбы за свое бытие один из них, Б. Божнев, объявил «борьбу за несуществование» (так называется его сборник). Но это только слова, рассчитанные на эффект. Какая уж тут борьба! Не борьба, а - бессилие, беспомощность, усталость.

«В огромном мире нам досталась от всех трагедий мировых одна огромная усталость... И всё покорнее и тише мы в мире таем словно дым» (Ирина Кнорринг).

В «безочаровании» своем большинство парижан доходят до ипохондрии, в которой весь мир им представляется в самом черном виде. Образцы, вызывающие отвращение, «неотвязный позор пустоты», «дикий мир в искусственных огнях», «грязца»...

«Нельзя поклониться тому, что ничтожно» (Н. Берберова). Почитая же всё ничтожным, поэты эти ничему и никому и не кланяются. Дело же всё в том, что на каждое «поклонение» требуется большое напряжение ума и сердца, которого у них как раз и нет. Так «сознание» определяет «бытие».

Среди этого разложения и умирания тут даже и не пир во время чумы (на пир не хватило бы у них силы), а с замиранием сердца тепленькое чаепитие перед смертью. Образ взят оттуда же: к «чаепитию перед смертью» приглашает Б. Закович.

 

3

До сих пор, говоря о «парижанах», я подразумевал поэтов, возникнувших уже в эмиграции. В первом отделе антологии собраны стихотворения писателей старшего поколения, начавших печататься еще в России. Читая их стихи, нельзя не признать печального факта, что во многом к внедрению этого губительного сознания причинились некоторые из тех, кто по своему старшинству и литературному опыту не могли не оказаться в роли авторитетов и даже руководителей младшего литературного поколения. И в числе их - сам Г. Адамович.

Тема его стихов та же, что и критических статей о эмигрантской литературе, - тема умирания. Не смерти (тема о смерти требует большой мудрости, мужества и напряжения; с возвышенных од, посвященных ей, начиналась русская поэзия), а умирания: «И медленное умиранье без всяких надежд впереди». К смерти же Г. Адамович подходит со взглядом со стороны, полуравнодушным, полубрезгливым:

Со стороны всегда и легко, и просто, и грубо, и уныло.

восклицает уже Георгий Иванов. И вот в этом-то циническом «всему одна цена», как в малой пылинке семени плесенного грибка, начало всего разъедающего, разлагающего «париж» сознания.

Отсюда недалеко и до услаждения отчаяньем, формулированного Н. Оцупом:

Можно ли жить, не только что-нибудь делать, - с такими мыслями? И умирать, не только жить, нельзя (слишком страшно!). Какие уж тут стихи! - так, «тихое дело» (определение из «Комментариев» Г. Адамовича), чаепитие перед смертью:

 

4

Но не все младшие парижане лелеют «голые лиры».

Так протестует А. Гингер, а за ним могут повторить «мы живы!» и другие. Да, «бытие» их трудно. Одиночество, да и множество других причин, может быть, делают его невыносимым. Поэты не скрывают от себя своей беспомощности и усталости, но ищут во всем этом жизни, а не смерти. «Как трудно жить без настоящих дел», - жалуется Софиев и тут же отвечает себе: «Должно быть, одиночества удел судьбой дарован нам как испытанье». Мужественная лира В. Смоленского, воспитанная на поэзии Лермонтова, давно уже известна. И еще можно привести здесь ряд имен других поэтов, с полным сознанием относящихся к своей трагической судьбе.

Но лучшим доказательством жизнеспособности младших поколений поэтов является всё среди них наиболее талантливое и одаренное. Подлинная поэзия и есть сама жизнь, так как что же она, как не созидание новых ценностей, результат творческого жизнеутверждающего напряжения.

И подлинное «дольней лозы прозябанье» мне слышится в голосах еще не окрепших, недовоплотившихся поэтов, но уже определивших свое отношение к искусству. Слова им нужны для истинного назначения речи - служить высшим человеческим целям. У них и тема о смерти обращается темой о жизни, если не этой, повседневной, то новой, возввышенной и очищенной. И высказываться они умеют просто, немногословно:

Лишь на них до конца оправдывается название сборника - «якорь - надежды символ».

Меч, 1936, № 4, 26 января, стр.10. Перепеч.: Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под ред. Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр.223-227.