1

Дорога в Россию

 В конце октября по старому стилю 1824 года кандидаты философии виленского университета Адам Мицкевич и Ян Соболевский получили подорожную в Петербург. Прогонных денег на две лошади полагалось сто тридцать рублей и восемь копеек. 8 лет спустя эта вынужденная «дорога в Россию» послужила Мицкевичу поводом к знаменитому памфлету в «ретираде» III-й дрезденской части «Дядов». Но в то время Мицкевичем еще владели неопределившиеся настроения. Это был двадцатишестилетний Мицкевич (родившись 24 декабря 1798 г., он был на полгода старше Пушкина), едва выпущенный из университетских стен магистр философии, учитель ковенской школы, начинающий поэт, автор двух томов стихотворений, напечатанных в Вильне. 23 декабря 1823 года он был арестован по делу «филаретов», пять месяцев с лишним просидел в виленской тюрьме, был освобожден и выслан в Петербург.

 В Петербург Мицкевич приехал на следующий день после наводнения, описанного Пушкиным в Медном Всаднике. Тут он быстро сошелся с первыми своими русскими друзьями, будущими декабристами, Бестужевым и Рылеевым. Когда «филаретам» было предложено высочайшим повелением выбрать себе место в провинции для определения на государственную службу, Мицкевич объявил о своем желании служить при Ришельевском лицее в Одессе. В Одессу он ехал с рекомендательными письмами Рылеева и Бестужева к Туманскому. Письма эти, впрочем, не сыграли заметной роли в жизни Мицкевича. Личные отношения его в Одессе сложились не так, как он предполагал. Не суждено ему было также и служить в Ришельевском лицее. На всё это были свои особые причины.

 Впоследствии, вспоминая в письмах к друзьям об одесском времени (в Одессу Мицкевич приехал 17 января 1825 года, полгода спустя после бурного пребывания там Пушкина), он писал: в Одессе «я жил как паша»; «в Одессе жизнь велась ориентальная, а попросту говоря, бездельная» (письма к Зану и Лелевелю из Москвы 1826–7 гг.). В письме же из Одессы Одыньцу читаем: «…тут в Одессе за апельцин платится сейчас три наши гроша; изюма, фиг, миндаля, фиников без меры и за бесценок. Слышно, что волошскими орехами улицы мостить будут. От варенья запах на милю слышен вокруг города, вода же так здорова, что у меня от нее зубы отрастать начинают. Каково же должно быть купанье».

 Были, однако, и оборотные стороны тогдашней одесской идиллии. О них мы знаем по биографии Пушкина и из самих уст его:

 Одесса тогда была, можно сказать, ровесницей Мицкевича, насчитывая, как и он, едва четверть века. Общество в ней пестрело «разнообразностью живой». «Француз, испанец, армянин», разбогатевший на продаже зерна негоциант, польский магнат из Подолии, помещик с Украины, приехавшие сюда тоже поторговать, аристократ-чиновник – всё это свободно встречалось из выгод и просто со скуки. Сему способствовали свободные нравы далекой от столичного света новорожденной одесской глуши.

 Ришельевский французский лицей был основан в 1817 г. Он помещался в новом большом здании с ложноклассическим портиком из коринфских колонн, которым так и не суждено было гостеприимно принять под свою сень Мицкевича. Попечителем лицея был генерал Витт. Этот человек, сыгравший двусмысленную роль в жизни поэта, и дал направление его жизни в Одессе. Не утруждая Мицкевича занятиями (по причинам, которые станут ясны позднее), он принял в нем неожиданно живейшее участие. Витт определил и круг знакомства Мицкевича. Он ввел его в салон одесской красавицы польки графини Каролины Собаньской. В салоне ее появлялся и Пушкин еще во время своих первых наездов в Одессу из Кишинева. Стихотворение «Что в имени тебе моем», говорят, посвящено Собаньской.

 Полубогемный салон Собаньской был открыт пестрому одесскому обществу. Собаньская не скрываясь жила с Виттом. Урожденная Ржевуская, она была родною сестрою Эвелины Констанции Ганской, впоследствии (1841) вышедшей за Бальзака, и Паулины Ризнич, второй жены одесского богача, хорошо известного пушкинистам. Каролина Собаньская была на четыре года старше Мицкевича. Воспитывалась Каролина в Вене у своей тетки, урожденной Любомирской. Салон последней слыл в эпоху наполеоновских войн одним из первых в Европе. Брак с Собаньским был заключен по расчету. Графство его было молодое, а сам Собаньский разбогател на торговле зерном в Одессе. Сожительство супругов продолжалось недолго. В 1816 Каролина начала бракоразводное дело, а в 1825 получила формальный развод. Обстоятельство это не помешало графу принять участие в крымском путешествии, вскоре же после развода. Перед молодым Мицкевичем Каролина играла роль жертвы, потерпевшей в угоду семье от грубости богатого мужа. В неоконченном сонете «Ястреб» поэт говорит, обращаясь к кокетке, о «страшилищах», встреченных ею в житейском море. Впоследствии Собаньская перешла на открытое содержание Витта. Вместе с ним она явилась в Варшаву, куда он был назначен военным губернатором за подавление польского восстания. Однако она должна была оставить его по требованию Николая, не доверявшего Собаньской как польке. Тогда Каролина вышла замуж за адъютанта Витта, ген. Чирковича, награжденного золотым оружием и двумя крестами за польскую кампанию. Позднее Чиркович был вице-губернатором Бессарабии. Третьим мужем Каролины был второстепенный французский писатель Лякруа. Он был моложе ее на 15 лет. Умерла Каролина девяностолетней старухой.

 Генерал Витт, хотя и не поляк происхождением[148]Д.В. Философов указывал, что предок Витта, был крещеным евреем в Голландии и лишь усыновлен подлинным Виттом. См.: Д.В. Философов, «Профессор Юлий Клейнер и “Дорога в Россию”» (Juliusz Kleiner. «Mickiewicz». T 1. Lwów, 1934)», Молва, 1934, № 19, 24 января, стр. 2-3. 
, был причастен польской культуре. Юность его прошла при дворе польского магната графа Щенсного Потоцкого (1752–1805), одного из творцов «тарговицкой конфедерации». Тарговица – местечко близь Умани, в XVII–XVIII вв. принадлежавшее Потоцким. 14 мая 1792 г. тут был заключен с ведома Екатерины союз (тарговицкая конфедерация), направленный против польской конституции 3-го мая и послуживший разделу Польши. Конфедерацию подписали Щенсный Потоцкий, Ксаверий Браницкий и Северин Ржевуский, брат деда Каролины Собаньской. В 1798 году граф Потоцкий влюбился в мать Витта, жену коменданта Каменьца Подольского, голландца на польской службе. Комендант был женат на молоденькой гречанке Софьи Клавоне, о которой говорили как о девице «темного происхождения и с бурным прошлым». Польский магнат откупил от мужа гречанку за два миллиона рублей, женился на ней и поселил в своем именьи Тульчине. Тут для прекрасной Фанариотки им был устроен великолепный парк, стоивший восемь миллионов. Этот парк получил название «Софиювки», по имени новонареченной графини. Он был воспет Трембецким, окончившим свою бурную жизнь в Тульчине. Трембецкий был тоже тарговичанином. Он сопровождал последнего польского короля Станислава Августа в Петербург и был пожалован Павлом званием действительного статского советника. Любопытно, что будучи еще в Вильне, Мицкевич написал объяснения к новому изданию Софиювки Трембецкого, не зная, что вскоре судьба его окажется в руках сына героини поэмы.

 В этой тульчинской обстановке прошла ранняя юность Витта: ему было 16 лет, когда мать его стала графиней Потоцкой. Будучи происхождения международного, он и воспитание получил полурусское-полупольское. Внешне Витт умел при желании казаться поляком. По-польски он говорил как поляк и имел связи в польском аристократическом обществе. С Тульчиным он не порывал и вступив в русскую армию, где сделал быструю карьеру. 43-х лет (когда мы застаем Витта в Одессе попечителем Ришельевского лицея) он уже был в чине генерала и занимал пост начальника аракчеевских поселений в Новороссии. От матери он унаследовал любовь к роскоши и веселой жизни. В Одессе он слыл кутилой и донжуаном. Рассказывали о его затейливых приемах на палубе судна с фейерверком и иллюминацией.

 К Каролине Собаньской вела нить от Софиювки через ту же Тарговицу. Тарговичанами были и брат ее деда, подписавший конфедерацию 92 года, и отец, каштелянин витебский Адам Вавжинец Ржевуский, выдающийся публицист и противник конституции 3-го мая, и, наконец, брат – Генрих Ржевуский (1791–1866), писатель, журналист, автор бытовых романов из жизни польской шляхты. Позднее Генрих Ржевуский оснует (1850–1) реакционный «Дзенник варшавский» и получит в Варшаве место чиновника особых поручений при Паскевиче. В 1825 он был лишь начинающим молодым писателем, как и Мицкевич. Пройдя кампанию 1809 года, дослужившись до поручика, он объездил Германию, Францию, Италию и Англию, побывал в Турции, слушал в Париже лекции Кузэна и наконец вернулся на свою родину, на Волынь в Славуту. В Одессе у сестры он появился одновременно с Мицкевичем. Веселое общество салона Собаньской замыслило как раз поездку по сильно экзотическому тогда еще Крыму. Поездка эта была далеко не легкой. Ехать нужно было верхом, остановки часто бывали лишены малейшего комфорта. Но Крым привлекал своей романтикой. То был доступный близкий Восток, «воображенью край священный».

2

Таврида

 Молодой Мицкевич, завоевавший благосклонность Собаньской, был также приглашен принять участие в поездке по Крыму. «Если Каролина Собаньская, – пишет Д. Философов (Пшегл. Вспул. 142), – и впрямь была такой великой грешницей, то все грехи должны быть прощены ей за то, что взяла с собой в Крым Мицкевича. В самом деле, можно ли себе представить собрание его сочинений без Крымских сонетов. Это то же самое, что отрезать поэту руку».

 План поездки был поддержан Виттом. На то у него могли быть свои соображения. Он решил соединить приятное с полезным. Присутствие Александра на Юге России требовало от Витта визитации Тавриды. Проф. Аскенази (Вяд. Лит. 1934, 6)[149]«Prof. Askenazy o kompanii krymskiej Mickiewicza», WiadomościLiterackie, 1934, nr 6, str. 5. 
 считает даже, что главным организатором крымской экспедиции был сам Витт, а не Собаньская. Обстановка, в которой он замыслил совершить поездку, т. е. веселое общество экскурсантов, помогала ему скрыть главную служебную цель. Кроме того, Витт мог иметь еще и иные поводы.

 Дело в том, что, кроме своих официальных постов, генерал Витт нес на Юге России еще и секретную миссию. Как раз в то время он напал на след двух тайных обществ: польского «Патриотического» и «Южного Общества» декабристов. К обязанностям его относилось также и наблюдение за политическими ссыльными. Мицкевич принадлежал к последним. 25 августа 1825 года, за три дня перед крымской экскурсией, он писал в тайном рапорте Александру: «Так как в Одессу привезено из Петербурга двух виленских учителей… я счел своим долгом поручить строгое наблюдение за ними тайным агентам. Поведение учителей оказалось безупречным… Агенты же эти, благодаря счастливому стечению обстоятельств, напали на след далеко более важного и серьезного дела…» Ввиду таких важных открытий ген. Витт был спешно вызван в Таганрог. Оставив на время в Крыму веселое общество, он 1 октября был на тайной аудиенции у императора (см. материалы прф. Аскенази по делу Лукасинского, т. II, стр. 464)[150]Szymon Askenazy. Łukasiński (Warszawa: Nakładem Drukarni Wł. Łazarskiego, 1929), t. I, II. 
. Совместная поездка по Крыму давала возможность Витту близко рассмотреть Мицкевича. Что Витт не брезговал провокацией в разговорах с поляками, известно из воспоминаний Льва Сапеги. Для таких доверительных бесед он избирал обстановку совместного путешествия. Сапегу Витт взял с собою в инспекционную поездку по Новоросии в 1824. 1824–5 гг. были для Витта годами наиболее горячей работы, давшей вскоре богатую жатву.

 Для большего удобства Витт взял с собою в Крым своего чиновника и одновременно агента, Александра Карловича Бошняка. Этот Бошняк знаком также пушкинистам. 19 июля 1826 он был послан в опочецкий уезд для тайного наблюдения за поведением «известного стихотворца Пушкина». В крымской экспедиции он выступал в роли естествоиспытателя-любителя.

 Есть достаточно оснований предполагать, что и сама Каролина была послушным орудием в руках Витта. Такое предположение делает проф. Аскенази. Он считает, что о сношениях между декабристами и польским Патриотическим Обществом Витт узнал благодаря «болтливости» Собаньской. «После многих лет, – пишет Аскенази, – он проговорился своему свояку, Ксаверию Браницкому, что раскрыл деятельность Южного Общества и его связь с Патриотическим Обществом благодаря l’indiscretion d’une femme (наверно Собаньской)». К этому Аскенази позднее (Вяд. Лит. 1934, 6) добавляет, что лично Виттом арестованный в Киеве кн. Яблоновский был «добрым приятелем Каролины Собаньской». В мемуарах же Ф.Ф. Вигеля, во время Воронцова занимавшего административные должности в Бессарабии и хорошо знавшего одесское общество, говорится без обиняков, что Витт пользовался услугами Собаньской. Сначала она была секретарем в его секретной канцелярии, а затем из выгоды вступила в ряды жандармских агентов (т. II, стр. 300–1, изд. 1928 г.; см. статью М. Чапской «Еще об Одессе и товарищах крымского путешествия Мицкевича»). Это положение, равно как и положение любовницы влиятельного карьериста, нимало не смущало Каролину. Наоборот, она где можно старалась его использовать. Ряд дам общества, а в том числе и сама Воронцова, поддерживали с ней знакомство домами, из желания сохранить добрые отношения с Виттом.

 В таком семейном (разведенный муж и два любовника – Витт и Мицкевич) и детективном (Витт-Собаньская-Бошняк-Мицкевич) квадратах происходила романтическая поездка по Крыму. Шестым ее участником был, как я уже упомянул, брат Собаньской, молодой «угодовец» Генрих Ржевуский. Были и еще участники, как, например, взятый ради великопанской шутки один из арендаторов имений Собаньских Калусовский. Калусовский провожал путешествующих на палубу судна. Его пригласили позавтракать в каюту капитана. А как Калусовский выказал страх перед водной стихией, веселое общество решило подшутить и над ним. Пока его подпаивали и занимали разговором, было велено неожиданно поднять якорь. Калусовский был насильственно вынужден к плаванию. Он «очень сердился», озорники же покатывались со смеху, видя его страх и страдания от морской болезни. История эта была во вкусе нравов владетельной шляхты, которые впоследствии изображал в своих произведениях Генрих Ржевуский.

 В дороге Мицкевич сообразил как-то, что Бошняк занят не столько крымскими бабочками, сколько его особой. Об этом свидетельствует его сын, Владислав Мицкевич. Подобное же подозрение могло зародиться в Мицкевиче и насчет самого Витта. Если не во время поездки, то позднее. В году же 1826 в Париже были опубликованы материалы, обличающие Витта, и между прочим – рапорт в Таганрог о раскрытии заговоров. Обстоятельство это приобретает тем больший интерес, что в том же году Мицкевич выпустил свои сонеты с посвящением «товарищам путешествия». Полагают, что таким образом, ссылаясь на влиятельные знакомства, он обеспечивал себя перед цензурой и опасностями последекабрьских событий. Как бы то ни было, крымская поездка имела исключительно счастливые последствия для Мицкевича. С одной стороны, плодом ее явились лучшие лирические страницы поэта, принесшие ему быструю славу, с другой же, пройдя фильтр под зорким наблюдением Витта, Мицкевич невредимо минул катастрофу, когда большая часть его друзей оказалась на виселице или в казематах. Сразу после Крыма Витт дал ход прошению Мицкевича о переводе его в канцелярию московского военного генерал-губернатора. Мицкевич переехал в Москву, совершил две поездки в Петербург, издавал в обеих столицах свои произведения, стяжал лавры, вращался в кругу передовых и талантливейших людей России. Провинности и шум вокруг его имени сравнительно легко сходили ему с рук, он начал хлопоты и добился выезда за границу. Знал ли он при этом, что своим благополучием был обязан первоначальным ручательствам всё того же Витта (см. В. Ледницкий. «Александр Пушкин» 1926, стр. 218–225). Чтобы заслужить это ручательство, Мицкевич должен был либо обладать хорошим конспиративным опытом, либо действительно быть в ту свою пору невиннее агнца. Словом, защищаться мудростью змия или кротостью голубя.

 «Счастливое полуденное небо, – писал Пушкин брату Льву из Крыма, который он посетил на пять лет ранее Мицкевича, – прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение; горы, сады, море…» Мицкевич был красноречивее. «В Одессе жизнь велась ориентальная, а попросту говоря, бездельная. Но я видел Крым, – пишет он Лелевелю (письмо из Москвы 7/19 янв. 1827). – Выдержал крепкую морскую бурю и был одним из нескольких незаболевших, которые сохранили достаточно силы и сознания, чтобы насмотреться вдосталь на это любопытное явление. Топтал я тучи на Чатырдаге… Спал на софах Гиреев и в лавровой рощице в шахматы играл с ключником покойного Хана. Видел Восток в миниатюре».

 Парусное судно с участниками экскурсии плыло из Одессы мимо западного мыса Крыма Тарханкута в Козлов (Евпаторию). Тут был брошен якорь. Общество ступило на сушу Тавриды. Из козловских степей открылся вид на Чатырдаг, счастливо расположенный и видный отовсюду. В Евпатории, по мнению Аэра (Мицкевич в Одессе, Атенеум 1884, III), был разбит лагерь. По-видимому, тут ожидали Витта, который еще из Тарханкута должен был спешить по вызову Александра в Таганрог, если только отплыл из Одессы вместе со всеми. Экскурсия снялась 29 августа, аудиенция же в Таганроге происходила 1 октября. Из Евпатории Мицкевич один либо в обществе Собаньской, Ржевуского и Бошняка производил набеги на Крым, погружаясь в его романтику. Можно себе представить, что сердце этой крымской экзотики, Бахчисарай – «город садов», бывшую резиденцию ханов Гиреев, он осматривал вместе с Каролиной. С нею во время уединенных поездок верхом должно было произойти еще большее сближение. Связь эта была, в духе времени и самого Мицкевича, сильно насыщена романтизмом. Он называл Каролину – Джиованна, реминисцируя Данте. В Бахчисарае Мицкевич видел знаменитый фонтан и гробницу Потоцкой, вдохновившие пять лет до того Пушкина. В Байдарскую долину, этот окруженный тогда непроходимыми скалами парадиз, если верить его сонету, Мицкевич вступил сам. Тут он дает волю своему воображению. Конь мчится, выпущенный по ветру. У ног проносятся камни, долины, леса, воды. Темнеет.

 Соединившись с Виттом, общество веселой кавалькадой двинулось вдоль южного «благодатного» берега Крыма. «Туда, – говорит Мицкевич в примечаниях к сонетам, – северные ветры никогда уже не достигают, и путешественник в ноябре (это был, впрочем, еще октябрь) ищет не раз прохлады под тенью огромных волошских орехов, еще зеленых». Перед путешественниками прошли: Алушта, расположенная в долине между четырьмя горами; караимская деревушка, прилепленная к горным утесам; руины крепостей, возведенных когда-то генуэзцами, а теперь торчащих на скалах, как гигантские черепа; Балаклава – древнегреческий Символон. Но классические развалины не привлекали романтика Мицкевича. Он впитывал в себя впечатления от крымского «Востока в миниатюре».

 Если мыс Тарханкут соединить с Евпаторией и продолжить черту до восточного берега Крыма, то в отсеченной южной части полуострова окажутся все места, упоминаемые в Крымских сонетах: Бахчисарай, Балаклава, Байдары, Аюдаг, Алушта, Чатырдаг, река Салгир. По-видимому, экспедиция не заходила дальше ни на восток, ни на север, ограничиваясь теплым южным побережьем. Следя воображением ее путь, невольно видишь его как на старинной гравюре, резанной на меди неуловимыми штрихами. Вот генерал, соблюдая достоинство, наклоняется с седла к амазонке. Та указывает хлыстом на что-то в долине. Тут же рядом двое юношей в высоких шляпах и с перетянутой талией. Один из них ревниво следит за движениями амазонки. На почтительном расстоянии группа второстепенных персонажей. Среди них коллекционер бабочек. Он свесился с седла и занес руку над невидимым мотыльком, глазами же следит совсем в ином направлении. По дороге влечется отставший обоз. За ними горы, уходящие в облака. Внизу в дымке долины, селения и море.

 Может быть, в ревнивую минуту или ловя преследующие его взгляды Бошняка, Мицкевич и здесь, среди «иного очарования» вспоминает Литву. Ему было милее топтать ее трясины, чем тут багряные ковры тутовых деревьев. Там осталась та, к которой он стремился в утре дней своих. Но природа действовала на него оздоровляюще, и покинутый символический «бардон», атрибут романтического поэта, выпадавший в Одессе из рук Мицкевича, теперь был снова поднят. Он уже замышлял про себя экзотическую дорожную поэму и только побаивался схожести ее с Чайльд Гарольдом.

3

Сонеты

 Крымское путешествие закончилось 27 октября. 13-го же ноября, получив перевод в Москву, Мицкевич выехал из Одессы. По пути он навестил еще в Харькове своего ссыльного друга Даниловича. В дороге настигли слухи о смерти Александра. 25 декабря он уже в Москве, испуганной и притихшей.

 Если год назад Мицкевич попал в Петербург на следующий день после наводнения, то теперь из салона Собаньской, еще овеянный теплыми ветрами Крыма, он погрузился прямо в котел декабрьских событий. Аресты происходили среди русских друзей Мицкевича и среди его сородичей. В конце декабря в Киеве был лично Виттом арестован Яблоновский. На допросах перед Виттом, а потом – самим Николаем, он продиктовал список из 30 поляков. Список этот дал богатый материал для арестов. Сохранившиеся старались как можно меньше обращать на себя внимания. Мицкевич ушел в себя и отдался писанию. Службой его не беспокоили. Московский губернатор кн. Голицын не утруждал работой нового чиновника. Еще в начале августа 1826 года Мицкевич писал из Москвы Головинскому: «…Вот уже девять месяцев как я нахожусь в столице Москве, как чиновник канцелярии Генерал Губернатора; досточтимый муж сей позволил мне спокойно подготовляться к службе, пока я научусь языку и образую несколько почерк. Работа эта, к несчастью, идет с трудом, и нужно еще много времени, пока я сделаюсь форменным писаришкой».

 На этот свободный год (сонеты вышли в Москве в декабре 1826) и приходится, видимо, время Крымских сонетов. Сами польские исследователи свидетельствуют, что никогда после Мицкевич не пользовался такими благоприятными условиями для работы. Нигде также не имел он и такого быстрого и чистосердечного признания, как в России. (См. у В. Ледницкого; тж предисловие И. Калленбаха ко II-му тому стихотворений Мицкевича в изд. Библ. Народ.: «Вообще в истории языка и стиля Мицкевича время пребывания его в России создает эпоху… Перо, "рабочий невольник поэта", м. б. никогда уже после не трудилось с таким жаром и с таким результатом, но и труд этот должен был принести стократную жатву… Именно в период русского изгнания ясно видно, как поэт рос, умножая свой словесный опыт…» и т. д.)[151]Adam Mickiewicz. Poezje. Т. 2. Układ i wstęp J. Kallenbacha, objaśnienia J. Bystrzyckiego. Wydanie III (Kraków, 1928) (Biblioteka Narodowa. I. 66).
.

 Идея крымской поэмы не давала покоя Мицкевичу. В Москве он начал приводить в порядок написанные в Одессе сонеты. Получился цикл психологической любовной лирики, составившийся из переводов и подражаний Петрарке. Мицкевичу пришла счастливая мысль применить его и к крымским впечатлениям. Так создались Крымские сонеты, обильно насыщенные экзотическими выражениями и восточными метафорами. При работе Мицкевич пользовался немецкой историей персидского искусства Гаммера. Оттуда был им заимствован ряд наиболее смелых восточных образов. Получилось произведение во вкусе тогдашнего романтизма. Экзотика его, соединенная с чистой лирикой и непосредственностью описаний дикой природы, произвела свое действие, неожиданное и ошеломляющее. Из неизвестного виленского литератора Мицкевич со сказочной быстротой превратился в кумира московских литературных салонов. Так бедняк из Тысячи и одной ночи, потерев старую медную лампу, превращается во мгновение ока в калифа. Лампою Аладдина для Мицкевича стал погруженный в развалины, покрывающийся пылью времени недавний крымский Восток.

 Знакомство Мицкевича с русскими литературными кругами началось раньше его известности. Оно произошло через братьев Полевых, наслышанных о поэте через полковника Похвистнева и некоего Познанского. Последний, офицер генерального штаба, привез из Варшавы восторженные отзывы о Мицкевиче и даже пытался переводить его. У Полевых Мицкевич встретил Соболевского и кн. Вяземского. Вяземский, служа в Польше, знал польскую жизнь. Он ввел поэта в дом княгини Волконской, в среду любомудров. Там в начале сентября появился Пушкин. Произошла встреча и знакомство поэтов. Пушкин читал сцены из Бориса Годунова. Мицкевич присутствовал на одном из таких чтений.

 «Мицкевич радушно принят был Москвою, – пишет Вяземский (Собр. соч. Т. VII, стр. 326–7)[152]За отсутствием оригинала Гомолицкий цитировал Вяземского в своем переводе с польского по статье: Wacław Lednicki, «Puszkin – Mickiewicz. (Mickiewiczowski nekrolog Puszkina)», в кн.: Wacław Lednicki. Przyjaciele – Moskale (Kraków: Gebethner i Wolff, 1935) (Prace Polskiego Towarzystwa dla Badań Europy Wschodniej i Bliskiego Wschodu). Мы восстанавливаем оригинальный текст. 
. – Всё в Мицкевиче возбуждало и привлекало сочувствие к нему. Он был очень умен, благовоспитан, одушевителен в разговорах, обхождения утонченно-вежливого. Держался он просто, то есть благородно и благоразумно, не корчил из себя политической жертвы; не было в нем и признаков ни заносчивости, ни обрядной уничижительности, которые встречаются (и часто в совокупности) у некоторых Поляков. При оттенке меланхолического выражения в лице, он был веселого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова. Говорил он по-французски не только свободно, но изящно и с примесью иноплеменной поэтической оригинальности, которая оживляла и ярко расцвечивала речь его. По-русски говорил он тоже хорошо, а потому мог он скоро сблизиться с разными слоями общества. Он был везде у места: и в кабинете ученого и писателя, и в салоне умной женщины, и за веселым приятельским обедом». Вскоре сближение это перешло во всеобщее признание и едва ли не обожание. Вышли Крымские сонеты. (Сонеты были напечатаны вместе с первым «любовным» циклом. Книга вышла в декабре 1826 г. с цензурной пометкой Каченовского.)

 «Я выпустил сонеты на разведку, – писал Мицкевич Лелевелю 7-го января 1827 года. – Если Сонеты найдут хороший прием, я намереваюсь нечто более обширное во вкусе ориентальном соорудить; если же сии минареты, намазы, изаны и тому подобные варварские звуки в деликатном ухе классиков милости не найдут, если… скажу с Красицким, что огорчусь, но писать буду». Три месяца спустя в письмах к Одыньцу читаем уже о впечатлении, произведенном Сонетами в России: «Крымские могут больше иностранцам нравиться. Тут в Москве известный кн. Вяземский перевел их на русский, и вскоре будут в Телеграфе, с очень лестной для меня рецензией; позже отдельно выйдут из печати с текстом. Прекрасный поэт, старый Дмитриев сделал мне честь и перевел сам один из сонетов» (письмо от 14/26 апр.). Через год русских переводов скопилось уже столько, что Мицкевич затруднялся послать их другу: «Хотел бы послать русские переводы моих стихов. Должен был бы сделать большой пакет. Во всех почти лучших альманахах (альманахов здесь множество выходит) фигурируют мои Сонеты; есть их несколько цельных переводов. Один, кажется лучший, Козлова (того, что написал Венецианскую ночь), печатавшийся по частям, должен вскоре выйти… Русские гостеприимство распространяют на поэзию и из любезности ко мне меня переводят; чернь идет следами передовых писателей. Я уже видел русские сонеты во вкусе моих…» (от 22 марта 1828).

 Переводы, о которых говорит здесь Мицкевич, принадлежали Вяземскому (всех сонетов прозой со вступительной оценкой, до сих пор, как считает В. Ледницкий, сохранившей свое значение; Моск. Телеграф 1827, 7), Дмитриеву (сонета «На парусах», тоже в Телеграфе), Козлову (полный стихотворный перевод; печатался в журналах, отдельно вышел с предисловием Вяземского в Петербурге в 1829 г.), А. Илличевскому (3 сонета в Сев. Цветах 1828), В. Щастному (в Альманахе Сев. Муз 1828), Познанскому (Аккерманских степей в Моск. Вестнике 1828, 8) и др. Слова в письме о переводах из «любезности» были сугубой авторской скромностью. «Проведя первый год своей московской жизни, – пишет В. Ледницкий («Пушкин – Мицкевич» Крак. 1935, стр. 20), – в тиши и в скромном окружении чисто "своих", Мицкевич внезапно оказался в атмосфере неправдоподобного успеха в обществе и литературного признания. …Где и когда пользовался Мицкевич таким признанием и уважением, как в Москве и в Петербурге? Встретили ли его когда-либо позже подобные успехи и почести, как именно в Москве и Петербурге? Окружали его там почти идолопоклоннические восторги и широко открытые ему все двери, и скромный ковенский учитель превратился в поражающе быстром темпе в кумира салонов московских аристократок, равно как и поэтов, писателей и литературных критиков».

 Когда весной 1828 Мицкевич выехал в Петербург, московские литераторы устроили ему столь громкие проводы, что он опасался, не вызвали бы газетные толки нового следствия. После одной петербургской пирушки, на которой Мицкевич импровизировал, поднялось целое следствие. Однако дело было замято. Действовали благоприятные отзывы Витта и московского губернатора Голицына (см. В. Ледницкий «Александр Пушкин»).

 «Я выехал из Москвы не без жалости, – писал Мицкевич Одыньцу в мае 1828. – Жил я там спокойно, не зная ни больших радостей, ни огорчений. Перед отъездом литераторы устроили мне прощальный вечер (не раз мне делались сюрпризы этого рода). Были стихи и пение, подарили мне на память серебряный кубок с надписями присутствовавших. Я был сильно тронут; импровизировал благодарность по-французски, принятую с большим aplauz’ом. Проводили меня со слезами». На кубке были подписи Баратынского, И. и П. Киреевских, Елагина, Рожалина, Н. Полевого, П. Шевырева и Соболевского.

 За московскими проводами следовала встреча в Петербурге. О ней читаем в письме к Зану (от 3/15 апр.): «Моя литературная слава, которая в Москве отлично процветает и многочисленными переводами Сонетов распространяется, уготовала мне всюду прекрасный прием. Соотечественники, живущие в столице и приезжие, устроили мне роскошное угощение; импровизации, пение и т. д. напоминали забавы юношеских лет. Потом следовали званые приемы, ежедневно в разные места, и время прошло довольно приятно… Я познакомился в столице с русскими литераторами: Жуковским, Козловым и др., и некоторые искренней симпатии дали мне доказательства».

 В этот второй приезд в Петербург Мицкевич пробыл там год. Он издал два тома своих стихов (а год назад в Петербурге вышел Конрад Валленрод и был написан Фарис). Одновременно велись хлопоты о выезде за границу. Мицкевич сначала подавал прошения в Государственную Коллегию иностранных дел о переводе его на открывшуюся вакансию переводчика, а затем в министерство – о переводе в консульство или посольство в Италии. Поводом выдвигалось здоровье, которое необходимо было поправить на юге (см. «сеймовое» изд. т. XIII, письма; февраль 1829). Потом Мицкевич начал хлопотать просто о разрешении на выезд. В апреле разрешение было получено, и 15-го мая по ст. ст. 1829 года Мицкевич навсегда покинул Россию.

 Русские дружеские связи не оставляли его и за границей. В Риме во время польского восстания Мицкевич поверял Соболевскому свои тревоги и сомнения. Соболевский снабдил его деньгами и проводил в дороге на фронт до Фиоренцуолы (В. Ледницкий «Пушкин – Мицкевич», стр. 10–11). Много позже, в парижский тяжелый период, <к> Мицкевичу пришли с помощью Хомяков, Баратынский, Шевырев и др. Узнав о беде поэта, они сложились и прислали ему пять тысяч рублей. Мицкевич был сильно растроган этим знаком памяти и дружбы (там же со сноской на Рус.Арх. 1874, II стр. 223–4).

 Не прекращались и переводы Крымских сонетов. Если бы Мицкевич внимательно следил за русской литературой, он мог бы за свою жизнь насчитать их с несколько добрых десятков. Переводили сонеты Лермонтов, Бенедиктов, Майков, Фет, переводили их и менее известные поэты – Луговской, Петров, Дуров, Семенов и др. Стали появляться подражательные циклы крымских путешествий. Такие циклы есть у Бенедиктова («Путевые заметки и впечатления. В Крыму»), у А.К. Толстого («Крымские очерки») и даже у Г. Данилевского, грешившего стихами («Крымские стихотворения» 1850; тут, без указания, что это перевод, фигурируют Аккерманские степи). Можно сказать, что переводы Крымских сонетов вошли в традицию русской поэзии. Ни одно другое произведение Мицкевича не пользовалось в России таким признанием. Недаром Пушкин дважды навсегда связал с Крымом его имя. Раз в «Сонете» в столь лестном для Мицкевича сопоставлении с великими творцами сонета. В другой же раз в Онегине –

4

Форма Сонетов

 Ранний цикл «любовных» сонетов (21 сонет) и «Крымские сонеты» (18) – почти единственные пробы Мицкевича в этой форме. Написание их падает всё на тот же период «русского изгнания». Из написанных до того известны два сонета: «Напоминание» (О, Лаура…) 1819 и «К Неману» (1819–22). В некоторых изданиях (как нап. Пини) сонеты эти включены в цикл «любовных» с номерацией I и VIII. Кроме того, известны сонеты из альбома П. Мошинского: неоконченный «Ястреб», «Поэзия, где кисть чудесная» и «Где некогда». Позднее Мицкевич, кажется, больше уже никогда не обращался к сонету. На черновой странице отрывка из третьей части Дядов и принадлежащей, по-видимому, к дрезденскому периоду (1832) сохранилось, правда, стихотворение «К одиночеству», имеющее 14 строчек. Однако строфически конструкция его (abba ccdd efef gg) имеет мало общего со строгим сонетом Мицкевича.

 В сонетах своих Мицкевич придерживается ранней итальянской формы. Такое расположение рифм любил Петрарка. Первые восемь строк Крымских сонетов (четверостишья) построены на рифме объемлющей: аbbа аbbа. Только во II и IV сонетах Мицкевич допустил во втором четверостишьи новую рифму: abba cddc. В терцинах Крымские распадаются на четыре группы. Первая самая большая: первый сонет и от пятого до двенадцатого – выдержаны итальянские терцины: cdc dcd; вторая группа – от второго до четвертого и пятнадцатый – со вводом третьей рифмы: cde cde; третья группа – XIII, XIV м XVII – cdd cdc. Отдельно стоят сонеты XVI – cdc ddc и XVIII – ccc ddd. (См. в конце таблицу I.)

 Что касается метрической формы Крымских сонетов, то они написаны классическим польским 13-тисложным силлабическим стихом, заменяющим александрийский. Строка его разделена цезурой по строго соблюдающейся схеме 7 x 6 слогов. 6-й и 12-й слоги несут на себе постоянное ударение, 7-й и 13-й всегда безударны. Остальные слоги могут быть и не быть ударными и создают ритм, «каданс».

 Впервые применен и популяризирован этот стих был Николаем Реем (1505–1569) и Яном Кохановским (1530–1584). Поэты середины и конца XVII века, такие как Вацлав Потоцкий и Криштоф Опалинский, пишут уже почти исключительно 13-тисложником. В XVIII-ом он наиболее част у Адама Нарушевича (1733–1796), эпископа и историка, одного из лучших поэтов времен Станислава Августа. Игнатий Красицкий (1735–1801) пишет им сатиры, послания и первый цикл своих басен. Практика польского 13-тисложника от Рея до Красицкого и была тем образцом, на котором воспитывались русские силлабические вирши вплоть до кантемировых сатир. Мицкевич открывает новую романтическую эпоху в истории польского александрита.

 В таблице II даны в «тонической» схеме (черта – слог ударяемый, 0 – безударный) словоразделы во всех 18-ти Крымских сонетах. Определяющийся при этом ритмический узор можно свести к нескольким формулам (см. таблицу III). Условные цифровые и буквенные обозначения этих формул даны при каждой строке сонетов в таблице II. Формулы эти для обеих частей строки, разделяющейся цезурой на 7 и 6 слогов, делятся на четыре группы.

I-я группа распадается на двусложные стопы, для левой части ямбические (0-0-0-0), для правой – хореические (-0-0-0); в одном случае ямбы и хореи выступают явно, в иных налицо замена ударного слога безударным (на слогах втором и восьмом или четвертом и десятом).

II-я группа состоит из размеров трехсложных: для левой части строки анапестов (00- 00- 0) и для правой – амфибрахиев (0-0 0-0).

III-я группа, присутствующая лишь в предцезурной части, это то, что можно назвать «паузником»: тут смешаны двух- и трехсложные стопы – скажем, дактили и хореи (-00 -0 -0, -0 -00 -0) или хореи с амфибрахиями (-0 0-0 -0, -0 -0 0-0).

IV-ю группу можно отнести к «дольникам» с числом безударных от 0 (стык) до 2-х (и трех) между ударяемыми слогами: в первом случае столкновения ударных имеют место на 3-м и 4-м, 9-м и 10-м слогах, во втором на 5-м и 6-м, 11-м и 12-м в схемах двудольных размеров: хореического для левой части строки и ямбического для правой (обратно I-й группе); в третьем же со столкновениями ударений на 2-м и 3-м слоге и в четвертом случае со столкновениями на 5-м и 6-м, 11-м и 12-м в схемах «паузников»: 0-/0/ -0 0-0, 0-0 0-/0/ -0, -0 0-/0/ -0.

 Все эти случаи 4-х групп подсчитаны в таблице IV для каждого сонета в отдельности; в правой части таблицы даны суммы для каждого случая и общие итоги для групп. Как следует из подсчета, первое место занимают в левой части строки ямбы, в правой амфибрахии; на втором месте в левой «паузники», в правой хореи; на третьем в левой и правой «дольники» и на последнем в левой анапесты.

 В сочетаниях ритмических групп левой части строки с группами правой (см. таблицы V и VI) преобладают соединения двусложных размеров (4-хстопный усеченный ямб с трехстопным хореем вытягивается в один ряд шестистопного ямба с цезурой по середине 4-й стопы, чем он только и отличается от русского александрита). Такие 6-тистопные ямбы составляют в Крымских сонетах 21%. Столько же почти (20%) сочетаний ямбов с амфибрахиями: 3я х 2аф и (19%) паузников с амфибрахиями и хореями. Реже сочетания с дольниками. Последнее место занимают соединения групп анапестических с хореями и амфибрахиями: 2ан х 3х и 2ан х 2аф. Как видно из этих подсчетов, в 13-тисложнике Крымских, несмотря на его относительное разнообразие, наиболее устойчивыми оказываются ямбы и амфибрахии и их соединения.

 Таблица VII дает представление о чередовании строк разных ритмических типов, «мелодике» Крымских. «Мелодика» 13-тисложника Мицкевича разнообразна. Строки ритмически одинаковые попадаются три раза подряд одна за другой лишь в двух случаях: в I-м сонете (соединение групп 3–2) и в XIV-м (1–1). Два раза подряд на все 234 двойные комбинации – строки типа

   (1–1)   в 11-ти случаях:

   (1–2)  6

   (2–2)  1

   (3–1)  5

   (3–2)  5

   (4–2)  1

всего 29. Из комбинаций различных типов встречаются: 13 раз (1–2) с (3–2); 12 раз (1–1) с (1–2); 10 раз (1–1) с (3–2); по 9 (1–2) с (1–1), (3–2) с (1–1) и (3–2) с (3–1); 7 раз (3–1) с (1–1); по 6 (1–2) с (3–1) и (3–1) с (1–2) и т. д.; по 5 раз пять комбинаций, по 4 пять, по 3 десять, по 2 одиннадцать и по 1 двадцать три (как показано на таблице). Остальные комбинации (73 на 144) вовсе отсутствуют.

 Как следует из анализа «мелодики» сонетов, в комбинациях строк разного типа наиболее часты случаи, когда ямб переходит в амфибрахий, удерживаясь на расстоянии половины строки, целой строки и полутора строки, и возвращается снова, модулируясь хореем:

(13 раз) 0-0-0-0! 0-00-0//- 0-00-0! 0-00-0

(10)  0-0-0-0! -0-0-0//- 0-00-0! 0-00-0

(12)  0-0-0-0! -0-0-0//0-0-0-0! 0-00-0

(9)  0-0-0-0! 0-00-0//0-0-0-0! -0-0-0

(7)  - 0-00-0! -0-0-0//0-0-0-0! -0-0-0

(6)  0-0-0-0! 0-00-0//- 0-00-0! -0-0-0

(9)  - 0-00-0! 0-00-0//0-0-0-0! -0-0-0

возвращается, чтобы перейти снова в амфибрахий, как в комбинациях:

 - 0-00-0! -0-0-0//0-0-0-0! -0-0-0

и т. д.

 На втором месте стоят хореи, переходящие в ямб и амфибрахий. В общем комбинаций, в которых не было бы игры ямбов, хореев и амфибрахиев, остается незначительное число (17). Это те случаи, когда в преобладающих трехсложниках амфибрахии превращаются в анапесты или дактили, причем дактиль оказывается устойчивее. Напр.

 00-00-! 0-00-0//-00-0-0! 0-00-0

  (2 случая), где анапест переходит в дактиль, и

 -00-0-0! 0-00-0//00-00-0! 0-00-0

  (2) обратно – дактиль в анапест. В следующих случаях дактиль возникает на стыках дольников:

 -0-00-0! 0-00-0//0–00-0! 0-00-0 (3)

 0–00-0! 0-00-0//-0-00-0! 0-00-0 (1)

 0–00-0! 0-00-0//-00-0-0! 0-00-0 (1)

 -0-00-0! 0-00-0//-0-00-0! -00–0 (1)

 -0-0–0! 0-00-0//-00-0-0! 0-00-0 (1)

и т. д.

 Одинаковые повторяющиеся подряд доцезурные группы довольно редки – их меньше чем 20%. Четыре строки подряд повторяется группа 3а; три строки подряд – 3с и 1а (3 раза); две строки подряд – 1а в одиннадцати случаях, 3с в восьми, 1с в 4-х, 2а и 4с в 2-х и 3а и 4б в 1-м случае.

5

Форма перевода

 Многочисленные русские переводы Крымских сонетов были сделаны либо прозой (как у Вяземского), либо в обычной русской силлабо-тонической системе, в большинстве шестистопным ямбом (русским александритом). Лермонтов перевел «Вид гор из степей Козлова» четырехстопным ямбом. Перевод этот не имеет формы сонета, в нем 24 строки, свободно рифмующиеся. Козлов перевел сонетом (6-тистопным ямбом) лишь Аккерманские степи, Пилигрима и Аюдаг. В остальных переводах он не стеснял себя формой: 4-хстопным ямбом у него переведены Плавание (На парусах, первая строка 5-тистопный ямб, 26 строк), Могилы гарема (24 строки), Байдары (26 строк), Чатырдаг (25 строк), Дорога над пропастью (24 строки) и Развалины замка в Балаклаве (23 строки); 6-тистопным ямбом – Морская тишь (18 строк), Гробница Потоцкой (20 строк); смешанными четверостишьями, в которых 3 первые строки 6-тистопный ямб, а последняя 3-хстопный – Бахчисарай ночью (20 строк); разностопными строками (4я и 6я) – Бахчисарай (21 строка); в Виде гор партия пилигрима 4-хстопным ямбом (14 строк), партия Мирзы 6-тистопным ямбом; так же в Алуште ночью первые 12 строчек 6я (6-тистоп. ямбом) и следующие за ними последние 6 строк 4я (4-хстопным ямбом); 4-хстопным амфибрахием – Буря (20 строк), Алушта днем (18 строк) и Гора Кикинеиз (20 строк). У Бенедиктова переводы сделаны хотя и формою сонета, но по размерам еще более разнообразны: тут есть и 6-тистопные хореи, и 5-тистопные дактили, и амфибрахии 4-х, 5-ти и даже 6-тистопные.

 Если форма оригинала подлежит также переводу на формальные традиции литературы в языке переводчика, то самое правильное переводить польский александрит – классический 13-тисложник русским александритом – таким же классическим 6-тистопным ямбом с перемежающимися мужскими и женскими рифмами. Размеры эти близки не только своими традициями в своих литературах, но и формально: русский 6-тистопный ямб насчитывает в зависимости от концовки, одно- или двусложной, 12–13 слогов в строке. Кроме того, как мы видим из анализа ритма 13-тисложника Крымских, последний тяготеет к ямбу и даже имеет 21% 6-тистопных ямбических строчек. Разница между этим 6-тистопным ямбом и русским лишь в месте цезуры. Тогда как, согласно своей формуле (7 x 6), 13-тисложник кладет цезуру между 7-м и 8-м слогом, в русском александрите она помещается после третьей стопы, т. е. на один слог ближе к началу – между 6-м и 7-м слогом.

 Таким образом, переводившие Крымские сонеты русским 6-тистопным ямбом были вполне верны форме оригинала. Предлагаемый здесь новый перевод не имеет этого оправдания. Он сделан размером оригинала, т. е. русским силлабическим 13-тислоговым стихом.

 Это одна из первых проб возобновления русского силлабического стихосложения.

 Чтобы менее посвященный в версификационные тонкости читатель мог ориентироваться в вопросе, постараюсь объяснить разницу между силлабо-тоническими (обычными русскими) и силлабическими стихами.

 Дело в том, что существует установившееся и канонизированное мнение, что силлабический стих несвойствен русскому языку и потому в нем (русском языке) невозможен. Мнение это, по-моему, основано на чистейшем заблуждении.

 Как силлабо-тоническое (или как предлагают некоторые – силлабо-ритмическое), и силлабическое стихосложение основано на одном и том же принципе равного счета слогов в стихотворной строчке. Старые теоретики, мнение которых вошло в вековую традицию, оставив на долю силлабического стихосложения только этот принцип, лишили его всякого притязания на принцип тонический, т. е. какого бы то ни было порядка в распределении ударяемых и безударных слогов в силлабической строчке. Тонический принцип был предоставлен системе силлабо-тонической. Отсюда ее название. Между тем ударения входят в той же мере в расчет и в системе силлабической, что хорошо знают польские теоретики стиха, в поэзии которых обе системы имеют параллельное развитие.

 В действительности обе строки, и силлабическая и силлабо-тоническая, прежде всего одинаково опираются на последний ударный слог концовки. Этот опорный постоянноударный последний слог, который не может быть редуцирован или подменен безударным, одинаково характерен для обеих систем. Он является их признаком, вместе со счетом слогов в строчке. Разница же между системами силлабо-тонической и силлабической лежит не в отношении к ударяемым слогам, но в распределении ударений во всех остальных слогах, лежащих перед последним обязательноударным слогом.

 В силлабо-тонической системе эти слоги делятся: в одном случае на обязательно-безударные, располагающиеся в промежутках через один слог необязательно-ударный (в ямбах и хореях), или, в другом случае, обязательно-ударные, располагающиеся через два слога необязательно-безударные (в дактилях, амфибрахиях и анапестах) (см. поэтику Трубецкого в статье «К вопросу о стихе Песен западных славян Пушкина» Белградск. Пушк. Сборник 1937, стр. 31–44). Этот порядок в распределении обязательно-безударных или обязательно-ударных и служит единственным отличительным признаком силлабо-тонической системы.

 В системе силлабической все слоги, лежащие перед последним ударным, безразличны в отношении ударения, т. е. могут быть без строгого порядка ударяемыми или безударными. Причем от распределения на них ударений и зависит внутренний ритм силлабического стиха. Как мы видим, ударение тут не исключено из расчета, а наоборот, входит в него, в беспорядке своем составляя сложнейший ритмический порядок. Практически получается так, что безразлично-ударные слоги силлабической строчки легко мешают оба ритмических порядка, никогда не смешивающиеся в пределах одной силлабо-тонической строчки. В них мешаются, усложняя движение стиха, то ритмическое чередование обязательно-безударных через один необязательно-ударный слог, то обязательно-ударных через два необязательно-безударных, всё время следя, однако, за счетом слогов. Так, например, в пределах шести слогов с пятым опорным постоянно-ударяемым три хорея легко подменяются двумя амфибрахиями, и силлабическая строка, состоящая из двух таких периодов, разделенных цезурой, легко переходит из амфибрахия в хорей и обратно. Больше того, в пределах силлабической строчки возможны перебои в чередовании ударных и безударных слогов – стыки ударных, соединения в пределах одного равносложного периода дву- и трехсложных стоп или, иначе, выпадения или наращения безударных слогов (паузники и дольники).

 Всё это и теоретически и практически возможно в русском языке, хотя силлабическая поэзия не существовала в нем с половины XVIII века. Так называемые вольные размеры, популяризированные русскими символистами и широко разработанные Блоком, и суть фактически доказательством возможности в русских стихах силлабического сложного ритма. О ритме этом, впрочем, знал еще Тредиаковский, называвший его «кадансом» (см. Б. Томашевский «О стихе» 1929 стр. 4–7 в статье «Проблема стихотворного ритма» гл. 1). В паузниках и дольниках Блока, оперирующего с усечением и наращением безударных слогов на силлабо-тонической канве, и применена (бессознательно) в полной мере силлабическая внутренняя ритмика. Часто на протяжении двух-трех, а то и более строф тянутся эти новые русские силлабические, еще неосознанные стихи. Пиша их, Блок думал, что расшатывает силлабо-тоническую систему и создает чисто тоническое русское стихосложение. Меж тем последнее оказалось как раз наименее свойственным русскому языку. У Маяковского, поставившего перед собою задачу создания действительно тонического стихосложения, оно потребовало противоестественных насилий над языком. Русское слово – носитель тонического начала, экспираторного ударения – стало в тонической системе единицей стихосложения, поэтому меж словами потребовалось положить прочный словораздел, оторвать слова одно от другого, подчинить логическое ударение (наоборот сливающее слова в предложение) экспираторному. Отсюда неестественная расстановка слов Маяковского, задыхающаяся интонация, ошеломляющие новизной эпитеты, призванные сопротивляться естественному слиянию их с определяемым, и проч.

 Оживившие же ритмику силлабо-тонических стихов блоковские вольные размеры оказались первым этапом возврата к новым силлабическим русским стихам.

 Меж тем, давно уже, хотя и неосознанно, существующее на практике, новое русское силлабическое стихосложение в теории продолжает признаваться невозможным и несвойственным русскому языку. На это есть два рода доказательств. Первое утверждает, что силлабическое стихосложение было первоначальною формой русской народной поэзии (Трубецкой «По вопросу стиха русской былины»)[154]Nikolaj Trubeckoj, “We sprawie wiersza byliny rosyjskiej”, Z zagadnieсpoetyki. 6. Prace ofiarowane Kazimierzowi Wóycickiemu (Wilno, 1937), str. 100-110.
; благодаря «изменениям просодической структуры русского языка» оно переродилось в тоническое. Несмотря на этот опыт, или по неведению, первые русские силлабические поэты в течение 175 лет пытались привить русской поэзии силлабическое стихосложение. Однако в середине XVIII века оно снова склонилось к тоническому принципу и перешло в силлабо-тоническое. Тут эволюция стихотворной практики разложила силлабический стих Полоцкого и Кантемира (Томашевский «О стихе», Проблема стихотворного ритма, гл. 1).

 Другие возражения исходят от внутренней структуры русского языка. Против принципа счета слогов лингвисты выдвигают то возражение, что в русском языке слог – непостоянная величина. Наряду с полногласными акцентированными слогами в нем существуют слоги безударные – невнятные, едва уловимые, часто вовсе проглатываемые. Эта широта временной и качественной амплитуды русских слогов якобы не дает возможности уравнивать их в подсчете. Иное дело польский язык, где нет такой разницы между ударным и безударным слогами и где гласный безударного даже сохраняет свою чистоту. На это возражение можно прежде всего ответить тем, что принцип силлабичности уже введен в русскую поэзию и прочно укреплен в ней силлабо-тоническим стихосложением. В последнем на счету и уравнены качеством все решительно слоги, так что приходится скандировать многосложные слова, чтобы не потерять ритма стихотворения. К этому мы давно уже привыкли, вместо естественной скороговорки отчеканивая каждый слог в таких, например, строчках:

 Я трогательную здесь повесть расскажу (Воейков)

 Вообще о насилии той или иной версификации над языком не приходится говорить, так как искусство всегда и есть насильственная организация данного неоформленного материала. По формуле проф. Брандта, «не язык владеет поэтом, а поэт языком»[155]Роман Якобсон. Очешскомстихе, преимущественновсопоставлениисрусским. (<Берлин:> Опояз – МЛК, 1923), стр. 15.
. На примере чисто тонического стиха Маяковского мы уже видели, к какому (несравненно большему во всяком случае) насилию над языком приводит тонический принцип.

 Возражение, говорящее о непостоянстве места русского ударения, и того менее вразумительно. Место ударения может иметь влияние разве что на общую ритмику, узор «каданса» силлабических периодов, да и то не в той мере, как это представляется теоретику. Так, в польском силлабическом стихе должен был бы теоретически преобладать ритм трохео-амфибрахический, благодаря постоянству польского ударения, всегда падающего на предпоследний в слове слог. Такое ударение делает из всех слов двусложных хореи, трехсложных – амфибрахии, четырехсложных же – третьи пэоны, т. е. также хореи. Однако на деле, как мы видели из анализа стиха Крымских сонетов, польский 13-тисложник состоит в большинстве из ямбов и ямбов-амфибрахиев, допуская также анапесты и паузники. В русском силлабическом стихе будет возможно, быть может, большее ритмическое разнообразие, создающее общую инерцию ритма паузника, и только! (См. подробное изложение предмета в моем «Трактате о русском силлабическом стихе».)

 Лучшим же ответом на все возражения против возможности русских силлабических стихов будет совершившийся факт – сами новые русские силлабические стихи. Отчасти с этим дерзким намерением и были задуманы предлагаемые здесь скромные силлабические переводы Крымских сонетов.

Май, 1942                     Л.Гомолицкий

Приложение

Несколько дат из жизни Мицкевича в России

………………………………….

(Родился Мицкевич 24.XII.1798)

 «Poezje» 2 тома, Вильно 1822–3.

 24.X.24 вывезен из Вильны в Петербург после ареста по делу «филаретов».

 6.XI.24 – 24.I.25 Петербург, связь с Олешкевичем, Рылеевым и Бестужевым.

 17.II.25 приезд в Одессу на место в Ришельевском лицее, где он, однако, не преподавал; хлопоты о переводе в Москву; знакомство с ген. Виттом и Каролиной Собаньской. «Любовные» сонеты, «Аккерманские степи».

 29.VII – 27.X.1825 поездка по Крыму.

 13.XI.25 отъезд из Одессы через Харьков в Москву на место чиновника в канцелярии военного генерал-губернатора. В дороге весть о смерти Александра (19.XI) и событиях 14 декабря.

 С 25.XII.25 Москва. Крымские сонеты.

 Весна 1826 сближение с русскими литературными кругами через Полевых. Соболевский, Вяземский, салон кн. Волконской, «любомудры».

 13.VII.26 казнь Рылеева, Бестужева и других декабристов.

 Между 28.IX и 24.X.1826 знакомство с Пушкиным.

 28.X.26 Каченовский подписал разрешение на печатание Сонетов, которые вышли в декабре того же года; в издание вошли «любовные» и Крымские сонеты.

 Конец 1826 – начало 1827 работа над Конрадом Валленродом. 1827 «Чаты» (в переводе Пушкина «Воевода»), «Три Будрыса».

 6.XII.27 – 27.I.28 Петербург. Издание «Конрада Валленрода» с датою 1828 в Петербурге. В Петербурге написаны «Фарис», перевод «Воспоминания» Пушкина.

 1827–8 отзывы в польской и русской печати на издание Сонетов. Отзыв и перевод Вяземского в Московском Телеграфе, переводы Дмитриева, Козлова (полный), Илличевского и др.

 До середины IV.28 Москва. План издания несостоявшегося польского журнала «Ирис».

 22.IV.28 – 15/27.V.29 Петербург. «Poezje» 2 тома (Петербург 1829). Отдельное издание Крымских сонетов в переводе Козлова с предисловием Вяземского.

 15/27.V.29 отъезд за границу через Кронштадт и Гамбург в Берлин.

Библиография

Русские источники:

1.  Ф.Ф. Вигель, «Записки», Русский Архив 1863 и Рус. Вест. 1864–5; I <книжное> изд. М. 1864–6, II изд. 1892–3, III изд. в 2-х томах под ред. С. Штрайха, М. 1928.

2.  кн. П.А. Вяземский, «Крымские Сонеты», Московский Телеграф 1827; полн. собр. соч. т. I. Спб, 1878, стр. 326.

3.  Н.О. Лернер. Одесская старина.  Одесса 1902.

4.  Н.О. Лернер. Труды и дни Пушкина. Спб. 1910.

5.  Б. Модзалевский. Сведения о К. Собаньской в объяснениях к изд. Архива Раевских (т. I–IV Спб 1908) т. II стр. 311–4, 448–58, 562.

6.  Б. Модзалевский, «Пушкин ходатай за Мицкевича» в изд. Пушкин и его современники. XXXVI, Петрг. 1923.

7.  И.М. Муравьев-Апостол. Путешествие по Тавриде. 1824.

8.  А. Погодин. Адам Мицкевич. М. 1912. I–II.

9.  К.А. Полевой, «Записки», Исторический Вестник,  1887 т. XXVII.

10. Д.В. Философов, «Проф. Ю. Клейнер и Дорога в Россию»,  газ. Молва (Варшава) 1934, номера 11–19, 14-25 января. В исправленной для польского читателя редакции статья была напечатана по-польски в Пшегленде Вспулчесном в том же году и вызвала в польской печати полемику (см. ниже среди польских источников).

11. Л. Чижиков, «Адам Мицкевич (библиографический указатель рус. и нем. литер.)»,  Известия Отделения Русского Языка и Словесности Императорской Академии Наук, т. XX 1915 кн. 2 стр. 125–151.

12. Н. Яковлев, «Из разысканий о лит. источниках в творчестве Пушкина» в изд. Пушкин в мировой литературе. Гос. Изд. 1926 стр. 118–122, 366–7 (приведено неск. переводов из Крымских сонетов).

Собрания сочинений Мицкевича в изданиях:

Adam Mickiewicz. Dzieła wszystkie. Wydali T. Pini i M. Reiter. T. 1-12. Lwów 1911-1913.

Adam Mickiewicz. Dzieła. Pod redakcją Manfreda Kridla. Przedmowa T. Boy-Żeleński. T. 1-20. Rola. Biblioteka Arcydzieł Literatury. Warszawa 1929.

Adam Mickiewicz. Poezje. Т. 2. Układ i wstęp J. Kallenbacha, objaśnienia J. Bystrzyckiego. Wydanie III. Kraków 1928. Biblioteka Narodowa I. 66.

Adam  Mickiewicz. Dzieła wszystkie. Opracował Komitet Redakcyjny. T. XIII. Listy. Warszawa 1936.

1)  Aër . Mickiewicz w Odessie”, Ateneum, III (1884); Mickiewicz w Odessie i twórczość jego z tego czasu (Warszawa, 1898).

2)  Sz. Askenazy. Łukasiński. Wyd. II (Warszawa: Wł. Lazarski, 1929).

3)  Henryk Biegeleisen, «Sonety A. Mickiewicza», Życie, 1887, nr 6-12.

4)  Rafał Blüth, «Mickiewicz i Rylejew pod pomnikiem Piotra Wielkiego»,   Rocznik Koła Polonistów Słuchaczów  Uniwersytetu Warszawskiego wydany z okazji dziesięciolecia istnienia Koła (Warszawa) 1927, str. 43-59.

5) Kazimierz Brodziński, «Wiadomości literackie», Gazeta Korrespondenta Warszawskiego i Zagranicznego, 1827, nr 71-72.

6)  Adam Mickiewicz. Dzieła. Т. 2. Sonety, Sonety krymskie. Farys, wiersze drobne z 1824-1855. Objaśnienia Wilhelm Bruchnalski (Lwów: Тowarzystwo Literackie im. A. Mickiewicza, 1902).

7)  A. Brückner. Historia literatury rosyjskiej. T. 1 (Warszawa, 1922)

8)  Piotr Chmielowski. Adam Mickiewicz. Zarys bibliograficzno-literacki. T. 1-2 (Warszawa, 1886).

9)  Edmund Chojecki. Wspomnienia z podróży po Krymie (Warszawa, 1845).

10)  Ciepliński , «Uwagi z powodu umieszczonego w ostatnim numerze „Dziennika Warszawskiego” artykułu o „Sonetach” Mickiewicza», Gazeta Polska, 1827, nr 262 (23.09).

11)  Maria Czapska, «Jeszcze o Odessie i towarzyszach podróży krymskiej Mickiewicza», Przegląd Współczesny, 1935, nr 154.

12)  F S Dmochowski, «Uwagi nad „Sonetami” Pana Mickiewicza», Biblioteka Polska, 1826, t. III, str. 270-284.

13)  Zdzisław Doberski, «Lampa Akermanu», Przegląd Humanistyczny, 1923, str. 66-71.

14)  Adam Dobrowolski, «Sonety Krymskie», Scena i Sztuka, 1909, nr 25.

15)  Marian Dubiecki, «Adam Mickiewicz u ujść Dniestru (w r. 1825)», Kłosy, 1886, nr 1121, str. 406-407.

16)  Marian Dubiecki, «Geneza „Stepów akermańskich” », w: Marian Dubiecki. Obrazy i studia historyczne. Seria 2 (Warszawa: Gebethner i Wolff. 1899).

17)  E K, «Próba objaśnienia sonetów krymskich», Przegląd Pedagogiczny, 1898, nr 20-22 (i nadbitka).

18)  Dymitr Fiłosofow, «Mickiewicz w Odessie i na Krymie. Na marginesie dzieła prof. Kleinera o Mickiewiczu», Przegląd Współczesny, nr 142 (luty 1934);  Manfred Kridl, «Niepowołany mentor», Wiadomości Literackie, 1934, nr 11; Julian Krzyżanowski, «Na manowcach „Drogi do Rosji”. Fiłosofow versus Kleiner», Ruch Literacki, 1934, nr 3. Uzupełnienie tegoż autora: «Jeszcze o „Drodze do Rosji”», Ruch Literacki, 1934, nr 5; Maria Dąbrowska, «O dobre obyczaje polemiczne», Wiadomości Literackie, 1934, nr 13 (рostscriptum Wacława Lednickiego).

19)  Adam Mickiewicz, «Sonety Krymskie», Sonet polski. Wybór tekstów. Wstępem i objaśnieniami zaopatrzył Władysław Folkierski. Kraków 1925 . Biblioteka Narodowa I. 82, str. 51-81.

20)  Stanisław Furmanik, «Ze studiów nad „Sonetami” Mickiewicza», Rocznik Koła Polonistów Słuchaczów Uniwersytetu Warszawskiego (Warszawa) 1927.

21)  Adam Mickiewicz. Sonety i inne wiersze z czasów odeskich. Opracował Henryk Galle (Warszawa, 1905) (Książki dla Wszystkich).

22)  Bronisław Gubrynowicz, «Album Piotra Moszyńskiego», Pamiętnik Towarzystwa Literackiego im. A. Mickiewicza, Т. VI (1898), str. 480-544.

23)  Bronisław Gubrynowicz, «O genezie sonetu „Stepy akermańskie”», Rok Mickiewiczowski. Księga pamiątkowa wydana staraniem Kółka Mickiewiczowskiego we Lwowie (Lwów, 1899).

24)  J. Hammer. Geschichte der schönen Redekünste Persiens (Wien, 1818).

25)  Karol Kaczkowski. Wspomnienia z papierów pozostałych po ś.p. Karolu Kaczkowskim. Ułożył Tadeusz Oksza-Orzechowski. Т. 1-2 (Lwów: Gubrynowicz i Szmidt, 1876) (Дневник путешествия по Крыму в 1825).

26)  Julian Klaczko, «La Crimée poétique», Revue Contamporaine, 1862-1863.

27)  Julian Klaczko, «Półwysep Krymski w poezji». W: Julian Klaczko. Szkice i rozprawy literackie (Warszawa, 1904).

28)  Lucjusz Komarnicki. Historia literatury polskiej w. XIX  do 1830. Z wypisami. Książka dla młodzieży szkolnej i samouków. Cz. 1-2 (Warszawa <1917>).

29)  Franciszek Konarski, «Recenzje i sprawozdania », Pamiętnik Towarzystwa Literackiego im. A. Mickiewicza. Т. II  (Lwów, 1888), str. 306-308.

30)  Gabriel Korbut. Literatura polska od początków do wojny światowej. Т. 3 (Warszawa, 1930).

31)  Aleksander Puszkin. Eugeniusz Oniegin. Romans wierszem. Tłumaczenie Leo Belmonta. Wydanie krytyczne opracował Wacław Lednicki (Kraków, 1925). Biblioteka Narodowa II, 35.

32)  Venceslas Lednicki. Pouchkine et la Pologne. Á propos de la trilogie antipolonaise de Pouchkine (Paris: Libraire E. Leroux, 1928).

33)  Venceslas Lednicki, «Mickiewicz en Russie», Revue de l’Université de Bruxelles, 1929, nr 3 (février-mars-avril).

34)  Wacław Lednicki. Droga do Rosji (Warszawa: Prasa Polska, 1932).

35)  Aleksander Puszkin. Jeździec miedziany. Opowieść petersburska. Przekład Juliana Tuwima. Studium Wacława Lednickiego (Warszawa: Biblioteka Polska, <1932>).

36)  Władysław Mickiewicz. Żywot Adama Mickiewicza. Podług zebranych przez siebie materiałów oraz z własnych wspomnień. Wyd. 2 poprawione i uzupełnione. T. 1, 2 (Poznań, 1929-1931).

37)  M M, «O „Sonetach” Adama Mickiewicza», Gazeta Polska, 1827, nr 80 (21.03), nr 82 (23.03).

38)  Andrzej Niemojewski, «Geneza sonetów Mickiewicza», Myśl Niepodległa, 1908, nr 81.

39)  Pojata , «Szkice z Krymu», Tygodnik Ilustrowany, 1871, nr 195 (23.09) – 203 (18.11).

40)  Franciszek Próchnicki, «Adama Mickiewicza XV Sonet Krymski». Dla Stryja. Pismo zbiorowe (Lwów, 1886).

41)  Ludwik Radliński. Wyrazy obce w «Sonetach Krymskich» Mickiewicza (Warszawa, 1887).

42)  Edward Rulikowski, «Mickiewicz w podróży do Odessy», Księga pamiątkowa na uczczenie setnej rocznicy urodzin Adama Mickiewicza (1798-1898). Т. 2 (Warszawa, 1898).

43)  Stanisław Marek Rzętkowski, «Miejscowości w Sonetach krymskich», Tygodnik Ilustrowany, 1870, nr 119 (28.03), str. 172; nr 120 (4.04), str. 183-186. Rysunki E. Andriolli podług szkiców J. Bilińskiego.

44)  Teodozy S, «Uwagi o sonecie w ogólności z załączonym krytycznym rozbiorem „Sonetów” Adama Mickiewicza», Dziennik Warszawski, 1827, t. IX, nr 26.

45)  Janina Stankiewiczówna, «Sonety Krymskie w poezji, muzyce i plastyce», Wędrowiec. 1901.

46)  Antoni Sygietyński, «Śladami Mickiewicza», Kurier Warszawski. 1897, nr 224, 237, 247-248, 294, 297, 299, 302, 321, 327-328.

47)  Józef Tretiak, «Stosunki i pieśni miłosne Mickiewicza w Odessie», w: J. Tretiak. Szkice literackie. Seria pierwsza (Kraków, 1896). Pierwodruk: Przewodnik Naukowy i Literacki, 1887, t. 1/2, str. 10-22, 109-125, 202-217. 

48)  Józef Tretiak. Mickiewicz i Puszkin. Studia i szkice (Warszawa, 1906).

49)  Gerard Uziębło, «Kilka słów o orientalizmie Adama Mickiewicza», Ateneum, 1889, t. IV.

50)  Stanisław Windakiewicz, «“Sonety Krymskie”. Studium», Kraj, 1896, nr 44-47 i Przegląd Polski, 1896, t. IV (i nadbitka).

51)  Stanisław Witkowski, «Do genezy słynnej przenośni „Sonetów krymskich” i „Farysa”», Przegląd Humanistyczny, 1925, z. 1, str. 32-33.

52)  Henryk Życzyński. Adam Mickiewicz. 1. Młodość (Lublin: Towarzystwo Naukowe KUL, 1936).

1. АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

2. МОРСКАЯ ТИШЬ

3. НА ПАРУСАХ

4. БУРЯ

5. ВИД ГОР СО СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

6. БАХЧИСАРАЙ

7. БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

8. ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

9. МОГИЛЫ ГАРЕМА

10. БАЙДАРЫ

11. АЛУШТА ДНЕМ

12. АЛУШТА НОЧЬЮ

13. ЧАТЫРДАГ

14. ПИЛИГРИМ

15. ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ

Мирза и Пилигрим

17. РУИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

18. АЮДАГ

ЯСТРЕБ

Примечания Мицкевича

 К I-му сонету:

 Коралловые мысы миную бурьяна… – На Украине и Побережье называют бурьяном большие кусты зелья, которые в летнюю пору, покрытые цветами, придают приятное разнообразие равнинам.

 К V-му:

 Дивы ль к небу вздыбили земные просторы… – Дивы, по древней мифологии Персов, недоброжелательные гении, которые некогда господствовали на земле; изгнанные ангелами, живут теперь на краю света за горою Каф. Зарево на вершине! то пожар Царьграда? – Вершина Чатырдага, по закате солнца, благодаря отражающимся лучам, некоторое время кажется как бы объятой пламенем. Или – лиш распростерлась ноч бурным халатом… – Халат (хылат) – почотное одеяние, которым султан жалует высших чиновников государства.  То Чатырдаг!– Самая высокая в линии крымских гор на южном побережьи; видна издали за 200 верст, с разных сторон в виде огромной тучи сизого цвета.

 К VI-му:

 Бахчисарай – В долине, окружонной со всех сторон горами, лежит город Бахчисарай, некогда столица Гиреев, ханов крымских. И пишет Вальтасара знаками: «руины» – «В тот самый час вышли персты руки человеческой, и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь (Вальтасар) видел кисть руки, которая писала». Пророчество Даниила V, 5.

 К VII-му:

 Разбрелись из джамидов верные в молчаньи – Месджид или джями это обычные мечети. Снаружи по углам святыни возвышаются тонкие, стреляющие в небо башенки, которые зовут минаретами (mēnaré). Они в половине своей высоты окружены галереей, шурфэ, с которой муэдзины, или глашатаи созывают народ на молитву. Это зазывание, распеваемое с галерей, зовется изаном. Пять раз в день, в определенные часы, слышится изан со всех минаретов, а чистый и сильный голос муэдзинов приятно звучит в круговоздушии городов мусульманских, в которых, благодаря неупотребительности повозок, особая тишина господствует. (Сенковский, Collectanea, t. II, к. 65–68.) Как воссевшие бесы в диване Эблиса – Эблис, или Иблис, или Гаразель – Люцифер у Магометан. Молния пробудится и скоком Фариса… Фарис – рыцарь у арабов-бедуинов.

 К VIII-му:

 Гробница Потоцкой – Вблизи дворца ханов высится гробница, во вкусе восточном построенная, с круглым куполом. Есть народное предание в Крыму, что этот памятник был поставлен Керимом Гиреем для пленницы, которую он чрезвычайно любил. Пленница эта, говорят, была полькой из рода Потоцких. Автор учено и отменно написанного Путешествия по Крыму, Муравьев-Апостол, считает, что предание это не имеет основания и гробница скрывает останки какой-то Грузинки. Нам неизвестно, на чем он основывает свое мнение, так как довод, что Татаре в половине осьмнадцатого века так легко уводить пленниц из дома Потоцких не могли, недостаточен. Известны последние возмущения казацкие на Украине, откуда немало людей уведено и продано соседним Татарам. В Польше многочисленны шляхтицкие семьи фамилии Потоцких, и упомянутая наложница необязательно могла принадлежать к могущественному роду владетелей Умани, который татарским набегам или мятежам казацким менее был доступен. Следуя народному преданию о гробнице бахчисарайской, поэт русский Александр Пушкин со свойственным ему талантом написал повесть: Бахчисарайский Фонтан.

 К IX-му:

 Могилы гарема – В отдохновенном саду, среди стройных тополей и тутовых деревьев стоят гробницы из белого мрамора ханов и султанов, их жoн и родных; в ближайших двух склепах стоят гробы, наваленные в беспорядке: были они некогда богато украшены; ныне торчат лишь голые доски и обрывки савана. Тюрбан хладный белеет над прахом средь сада. – Мусульмане на могилах мужчин и женщин ставят каменные чалмы, иной для обоих полов формы. Имена длань гяура… – Гяур, правильно Кяфир, значит неверный. Так мусульмане называют христиан.

 К X-му:

 Байдары – живописная долина, через которую обычно выезжают на южный берег Крыма.

 К XI-му:

 Алушта днем – Одно из благодатнейших мест Крыма. Туда северные ветры никогда уже не достигают, и путешественник в ноябре ищет не раз прохлады под тенью огромных волошских орехов, ещo зеленых. Ранним шумят намазом, колосясь, откосы – Намаз – мусульманская молитва, которую творят сидя и бия поклоны. Точно с чoток калифов рубин и гранаты – Мусульмане употребляют во время молитвы чoтки, которые у знатных особ из драгоценных бывают камней. Гранатовое и тутовое дерево, алеющее роскошным плодом, обычны на всем южном побережьи Крыма.

 К XIII–му:

 О ты, минарет мира, падишах отрогов – Падишах – титул турецкого султана. Гавриил, стерегущий эдема чертоги – Оставляю имя Гавриила, как наиболее известное, но настоящим стражем небес по восточной мифологии есть Рамек (Арктур), одна из двух больших звезд, называемых ас-семекеин.

 К XIV-му:

 Чем соловьи Байдара, Салгира девицы… – Салгир река в Крыму, вытекающая из пещер Чатырдага.

 К XV-му:

 Дорога над пропастью в Чуфут-кале – Местечко на высокой скале; домы, на краю стоящие, имеют подобие ласточкиных гнезд, тропинка, ведущая на гору, крута и висит над пропастью. В самом поселке стены домов соединяются почти со срубом скалы; выглянув в окно, взор теряется в глуби неизмеримой. Тут копытам вверяет всадник разуменье – Конь крымский в трудных и небезопасных переправах, кажется, имеет особый инстинкт осторожности и уверенности; прежде чем сделать шаг, держа в воздухе ногу, ищет камня и пробует, может ли безопасно ступить и утвердиться.

 К XVI-му:

 Это море, и мнится птицы-Рок [156] В оригинале «птах-гора». См. примечания к переводам.
могучей … Птах-гора известна из «Тысячи Ночей». Это славная персидской мифологии, по многу раз поэтами восточными описывавшаяся, птица Симург. «Велик он (говорит Фирдуси в Шах Наме), как гора, а крепок, как твердыня; слона уносит в когтях своих», и дальше: «увидев рыцарей (Симург) сорвался, как туча, со скалы, на которой живет, и несся по воздуху, как ураган, бросая тень на всю рать конную». Смотри Гаммера Geschichte der Redekünste Persiens, Wien 1818, стр. 62. И этот остров, в бездне плавающий, туча! – С вершины гор, вознесенных над страной облаков, если взглянем на тучи, плывущие над морем, кажется, что лежат они на воде в форме больших белых островов. Любопытное это явление я наблюдал с Чатырдага.

 К XVII-му:

 Руины замка в Балаклаве – Над заливом этого названия стоят развалины замка, построенного некогда Греками, выходцами из Милета. Позднее Генуэзцы возвели на этом месте крепость Чембало.

Примечания к переводам

 Перевод сделан размером оригинала: силлабическим стихом, 13-тисложным с делением по цезуре 7 плюс 6 слогов. Каждый 6-й и 12-й слог в этой строке (предпоследние в обоих периодах) обязательно-ударные, каждый 7-й и 13-й (последние в периодах) обязательно-безударны. Остальные слоги в смысле ударения метрически (т. е. согласно схеме силлабического стиха) непредусмотрены, безразличны. От распределения в них ударений, или иначе – от распределения среди них необязательно-ударяемых и необязательно-безударных слогов зависит ритм силлабического стиха.

 В переводе мною были допущены следующие сознательные изменения:

 в сонете II. Морская тишь – в 10-й строке «есть одно» – в оригинале «есть полип».

 в сонете XVI. Гора Кикинеиз – во 2-й строке «птица-Рок» – в оригинале «птах-гора»; как можно понять из примечания автора (см. Примечания Мицкевича), здесь идет речь о птице восточных легенд, носящей в Тысяча и одной ночи (на которые ссылается также Мицкевич) имя птицы-Рок. В строке 13-й «мой тюрбан» – в оригинале «колпак», м. б. феска; в черновых набросках в этом месте – «тюрбан».

 Неточность Мицкевича в XIV сонете – «соловьи Байдара» вместо «Байдар» – сохранена в переводе.

 В XVIII сонете оставлено слово Мицкевича «бардон» (значение его см. в примечании к сонету).

 В экзотическом словаре сонетов транскрипцию оригинала можно было сохранить лишь в словах, не ассимилированных русским языком, как изан, намаз, джамид (мечеть), дрогман (толмач), фарис. Выражения халат (у Мицкевича хылат), балдахин (у Мицкевича бальдаким) и т. д. оставлены в их русском звучании. Транскрипция оригинала не изменена лишь в единственном подобном случае: в слове муслимин (мусульманин), употребленном Мицкевичем в его неиспорченной арабской первоначальной форме.

 Архаизмы, вроде truna (trumna – гроб) или же слова szczeblować (введено Трембецким, автором Софиювки, которого как стилиста почитал Мицкевич; глагол этот произведен от szczebiel – ступень лестницы и значит всходить по ступеням) – непереводимы. Недостаток этот возмещен в переводе некоторой общей архаизацией языка в духе русской поэзии, современной Мицкевичу.

 Руссицизмы (остров, бурьян, курган, сквозь или русские окончания, как в слове liściami), теряющиеся в русском переводе, несколько возмещены также архаизацией: в польском языке руссицизмы часто ассоциируются с некоторыми старопольскими выражениями, которые приближались к русской речи.

 Фонетические особенности языка Мицкевича, на которых он так настаивал (см. письмо Лелевелю, где свои «грамматические грехи» Мицкевич называет умышленными и остается при том, что «должен слушаться своего уха и ему верить», от 9 авг. 1827) и которым придавал определенное значение (там же: «я отвык от звуков родной речи»), также по возможности нашли отражение в переводе. В поисках соответствующих им форм переводчик позволил себе некоторые отклонения от грамматических образований, существовавшие или существующие в русском языке. Польское узкое е, столь характерное для Мицкевича, которое он всюду графически отмечает при помощи знака сужения, в переводе передано аффектацией русского суженного е перед твердыми согласными. Польской рифме на узкое е: Krymie – imie – drzémie отчасти может соответствовать русская пролете – полете – примете.

 К сонету I. Аккерманские степи. – Аккерман (ак-керман – белый город) – город в Бессарабии на правом берегу Днестровского лимана; перешел к России из-под турецкого владычества в 1806, когда был занят герцогом де Ришелье. Аккерманские степи тянутся между устьем Днестра и Одессой.

 Этот сонет, составляющий лирическое вступление к циклу, не имеет непосредственного отношения к Крыму. Он написан значительно ранее на хуторе у Мархоцкого, общего знакомого с Собаньскими, в Любомле, куда Мицкевич ездил гостить из Одессы (Быстржицкий).

 Фолькерский в «Сонете польском» (Библ. Нар. сер. 1, 82 стр. 76–81) обращает внимание на то, что четверостишья в этом сонете посвящены зрительным впечатлениям, терцины – звуковым. Не нарушают этого порядка и «волны лугов шумящих», так как «шум здесь скорее выражает неспокойное колебание трав… (сравни шум, оптически потрактованный в сонете Алушта днем, строка II)… Тишина трехстиший усиливает появившееся уже чувство пустоты. Тишина эта, впрочем, не мертвая: обостряется также и слух поэта. В звуковых впечатлениях появляется теперь градация, куда войдет и заключительная неожиданность сонета, так как легче поэту услышать лет журавлей, качание мотылька на траве, скольжение ужа среди растений, чем голос с далекой Литвы. Ведь поэт не слышит его не потому, чтобы не мог не слышать…» Далее Фолькерский обращает внимание на то, что в первоначальной редакции сонета журавлей заменяли дикие гуси. «У сокола, – пишет он, – тут была понятная заинтересованность в преследовании оком жертвы, тогда как в окончательной редакции он высматривает журавлей вполне бескорыстно. Является желание заметить, что этот сокол охотился за гусем, а убил рифму. Кто знает, не эта ли перемена сонетной рифмы… стала исходным пунктом столь романтической карьеры журавля в польской поэзии?»

 Другое расхождение первоначальных набросков с окончательной редакцией: «лампа Аккермана», толкуемая обычно как маяк в Аккермане, сначала была во множественном числе – «лампы Аккермана», м. б. огни города.

 Сохранилось несколько черновых вариантов первого сонета. Вот перевод одного из них по тексту в примечаниях Быстржицкого в изд. Библ. Нар.

 Этот сонет, как первый в цикле или же благодаря своей цельности, пользовался наибольшим успехом у русских переводчиков. Еще при жизни Мицкевича, который умер в 1855 году, он был переведен Вяземским, Козловым, Бенедиктовым, Познанским, Семеновым, Данилевским и другими. Чтобы дать понятие о старых переводах и степени их верности, приведу параллельные их тексты рядом с дословным переводом. Переводы принадлежат Козлову (буква К), Фету (Ф) и Майкову (М).

 Дословный перевод:

 Перевод Козлова:

 Перевод Фета:

 Перевод Майкова:

 (К)

 (Ф)

 (М)

 (К)

 (Ф)

 (М)

 К сонету II. Морская тишь. – Тарханкут – западный мыс Крыма, который обогнула экспедиция Витта, по пути из Одессы в Евпаторию.

 Фолькерский обращает внимание на «страстность» этого сонета, вопреки его тишине: влага, «играющая персями», мечтающая о счастьи молодая невеста, гидра памяти, «вонзающая в грудь когти».

 У Козлова сонет переведен свободно рифмующимся (18 строк) 6-тистопным ямбом:

 Вот дословный перевод сонета:

 К сонету III. На парусах. – В старых переводах название переведено «Плавание». Образ парусного судна, поднятого на гребни бурей, здесь двоится, напоминая Пегаса: это и конь (удила), и птица (крылья). Любопытно сравнение духа, витающего среди пучин, с размахами мачты и воображения, вьющегося «как пряди зыбких парусов» (Козлов). Фолькерский замечает, что в общей трагичности сонетов На парусах выделяется неожиданным последним возгласом ликования. В дословном переводе сонет выглядит так:

 К сонету IV. Буря. – Четвертым сонетом заканчивается первый «морской» цикл Крымских. Это «чайльд-гарольдовское» вступление к экзотическим картинам Крыма. Буря – самый романтический, с оттенком сантиментальности в конце, сонет Мицкевича. Козлов перевел его 4-хстопным амфибрахием:

В этом сонете несколько случаев узкого е, отмеченного графически Мицкевичем знаком сужения. Польское узкое е, выговаривающееся как и (вместо мягкого е – ie) и как ы (вместо твердого), не является ни провинциализмом, ни жаргоном. Это манера говорить, «акцент», присущий части польской интеллигенции. На письме оно в настоящее время не обозначается и не считается литературным. Мицкевич придерживался этого акцента, настаивал на нем и несколько афектировал. В Крымских есть несколько случаев сужения е в корнях слов, в одном из них такое е рифмуется: drzémie с Krymie и imie; остальные случаи: stér, żołniérz, paciérz, szérszym, stércza, bohatéra, srébrne. Суженное е в окончаниях встречается у Мицкевича в формах род. пад. ед. ч., предл. пад. ед. ч. прилагательных и местоимений, в сравнительной степени прил. и в глаголах наст. вр. ед. ч. первого и третьего лица. Всего в сонетах ок. пятидесяти случаев сужения е.

 В дословном переводе IV-й сонет выглядит так:

 К сонету V. Вид гор из степей Козлова. – Степи Козлова занимают пространство между Козловым (Евпаторией) и Тарханкутом. Отсюда Мицкевичу представился впервые вид на отдаленную вершину Чатырдага, имеющую форму шатра (отсюда название: чатыр – шатер). Чатырдаг высится между Симферополем и Алуштой в горном хребте, тянущемся от Балаклавы к Феодосии. Пятый сонет романтически свободно заканчивается обрывком 15-й лишней строки, разрывающей форму сонета. «Величие Чатырдага, – пишет Фолькерский, – разбило этот сонет и проникло за его границы в 15-тую строчку, которая должна бы принадлежать лишь воображению читателя и быть исключительно его делом». «Восклицание  “Аа!”, – разъясняет Мицкевич, – выражает лиш удивление пилигрима перед отвагой Мирзы и чудесами, которые тот видел на вершине. По-восточному следовало бы выразиться, что пилигрим на слова эти вложил в уста палец удивления» (Быстржицкий). Полемизируя с Клячкой, Фолькерский указывает на восточный характер метафор в реплике европейца-Пилигрима и на большую умеренность в стиле азиата-Мирзы. Первые восточные образы, появляющиеся здесь, заимствованы, как и большинство в Крымских, у Гаммера. Восточный колорит придан выражениями: Дивы, Аллах, Мирза, караваны, хылат (халат), турбан (тюрбан). Сонет переведен Лермонтовым 4-хстопным ямбом и не в форме сонета. Козлов перевел его также свободно, причем партия Пилигрима переведена у него 4-хстопным ямбом (14 строк), партия же Мирзы 6-тистопным ямбом (8 строк). Дословный перевод:

 К сонету VI. Бахчисарай. – У Козлова названо «Бахчисарайский дворец». Бахчисарай (дворец садов) – древняя столица крымских ханов. Тут сохранился разрушенный, некогда великолепный Хан Сарай – ханский дворец, полный преданий. Одно из них о наложнице хана Керима Гирея, пленной польке Потоцкой, разработано Пушкиным в Бахчисарайском фонтане. Мицкевич посвятил этому фонтану шестой сонет. История Потоцкой отмечена им в восьмом сонете. Имя ханской династии, фигурирующее также у Пушкина, упоминается в этом, VI-м сонете в иной транскрипции: Гираи. Из восточных выражений тут употреблены: баши (бакши, паши) и гарем. Дословный перевод:

 К сонету VII. Бахчисарай ночью. – Один из немногочисленных чисто описательных сонетов (Клячко). Вопреки названию, здесь изображена не ночь, а скорее сумерки (заря, облако с золотой каймой, звезды уже появились) (Фолькерский). Замечательно скопление ярких зрительных впечатлений: заря, месяц, первые звезды в сапфирных пространствах, белое облако в золотом сиянии, резкие тени от деревьев и минарета, контраст чoрных силуэтов гор и, наконец, вспышки молнии. Тут наиболее сгущен экзотический словарь: джамид, изан, гарем, минарет (в французской транскрипции, но с любопытным сужением е: ménar), диван (персидское – государственный совет), Эблис, фарис. Дословный перевод:

 К сонету VIII. Гробница Потоцкой. – Польское слово в 13-й строчке сонета «wieszcz» – вещий, соответствующее латинскому doctus, употребляется в значении поэт, певец. В этом сонете Мицкевич перекликается с Пушкиным, – Бахчисарайский фонтан был ему знаком; он упоминает о нем в своих примечаниях. Там же он полемизирует с Муравьевым-Апостолом, автором Путешествия по Крыму. Козлов перевел Гробницу Потоцкой не сонетом, тем не менее это один из лучших его переводов. Вот он:

 В дословном переводе сонет выглядит так:

 К сонету IX. Могилы гарема. – В этом сонете в 4-й строке архаизм truna (trumna – гроб); в 10-й руссицизм в окончании род. падежа мн. ч. liściami. Из экзотического словаря впервые употреблено гяур. Козлов перевел этот сонет 4-хстопным ямбом с мужскими и дактилическими рифмами:

 Дословный перевод:

 К сонету X. Байдары. – Байдарская долина расположена на склоне гор между Севастополем и Ялтой. Это продолговатая неправильной формы котловина, окруженная покрытыми дубами и буками горами. На юге возвышается отвесный к морю кряж, по гребню которого идет шоссе через Байдарские ворота (на высоте 610 м.). Шоссе это было проложено лишь Воронцовым.

 Как в сонете «На парусах», тут выражено опьянение движением. Мицкевич жаждет «погрузить в беспамятство» мысль, в глубине которой, как мы знаем, гнездится «гидра воспоминаний». Ища бури, поэт сам выпускает «по ветру коня» (Фолькерский). Дословный перевод:

 К сонету XI. Алушта днем. – Алушта расположена на южной оконечности Крыма в 30 верстах к северо-востоку от Ялты. Она стоит на развалинах крепости Алустон, построенной Юстинианом I в VI в. В средние века крепостью владели генуэзцы, называвшие ее Люста или Алюста. До 1902 г. Алушта была промышленным поселком. Восточные выражения в сонете: намаз, халиф и балдахин (в оригинале бальдаким от Бальдек, старого названия Багдада, где выделывались ткани для балдахинов).

 Дословный перевод:

 К сонету XII. Алушта ночью. – Алушта расположена в долине, окруженной четырьмя горами: Чатырдаг, Бабугон, Демерджи, Каробах. Со стороны Алушты солнце заходит за Чатырдагом, что объясняет образ сонета «на плечи Чатырдага падает лампа миров». Это образное описание заката Фолькерский считает прообразом захода солнца в первой части Пана Тадеуша: «Уж круг лучистый опускается на вершины бора… И бор чернел, подобный огромному зданию, солнце над ним багровое, как пожар на кровле» и т. д. Сонет заканчивается лирическим, стилизованным в духе восточной поэзии, отступлением:

   (Козлов)

 Дословный перевод:

 К сонету XII. Чатырдаг. – Последняя вспышка экзотических выражений: муслимин (точная арабская транскрипция слова мусульманин, в первоначальном значении – повинующийся воле Всевышнего, переводилось обычно как правоверный), минарет, падишах, яньчары (янычары), турбан (тюрбан), гяур, дрогман (арабск. тарджаман – толмач). Сонет этот был переведен в 1826 г. на персидский Гафизом Топчи-Пашой (Быстржицкий). У Козлова:

 Дословный перевод:

 К сонету XIV. Пилигрим. – Тут в переводе сохранена ошибка Мицкевича: соловьи Байдара, вместо Байдар. Это один из трех сонетов, переведенных Козловым сонетною формой:

 В дословном переводе:

 К сонету XV. Дорога над пропастью в Чуфут-кале. – Чуфут-кале древняя крепость, обратившаяся в руины. Тут был поселок караимов, о котором и пишет Мицкевич в своих примечаниях. Этому же поселку посвящено XIV-е стихотворение в цикле А. К. Толстого «Крымские очерки». Влияние этого сонета Мицкевича также явно в стихотворении Бенедиктова «Между скал», IV-м в цикле «Путевые заметки и впечатления (по Крыму)». Единственный здесь восточный образ: колодез Аль-Кагира (т. е. Каира, колодез Иосифа, глубиною в 88 м., высеченный в горе Джебель Мокоттам по приказанию султана Саладина (Быстржицкий)). Дословный перевод:

 Мирза и Пилигрим.

 К сонету XVI. Гора Кикинеиз. – Поселок Кикинеиз расположен в 3 км. на восток от Байдар (Быстржицкий). Прф. Ст. Виндакевич обращает внимание на приподнятый патетический стиль Крымских: «Мицкевича занимают во время этого путешествия лишь величественные явления, грандиозные развалины; он ищет исключительно возвышенных мыслей; все слишком личные и менее общие воспоминания он исключает из Сонетов» (Пшегл. Польск. 1896).

 В конце сонета трагическое предчувствие: «едем и первый с конем – я кинусь»…

     (Козлов)

 Дословный перевод:

 В альбоме П. Мошинского сохранился черновой вариант этого сонета. Вот перевод его второй редакции:

КИКИНЕИЗ, ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ

          Пилигрим и Мирза

 К сонету XVII. Руины замка в Балаклаве. – Балаклава город на южном берегу Крыма в 14 верстах от Севастополя. Был основан скифами. Затем принадлежал грекам под названием Символон. В XIV им завладели генуэзцы, переименовав в Чембало. Настоящее название дано турками и значит «гнездо рыб». Тут еще сохранились развалины башен и стен со времен греческих и генуэзских. Это единственный сонет, в котором Мицкевич обращает внимание на античные развалины. Пятая строка начинается глаголом Трембецкого szczeblować – подыматься по ступеням. В восьмой неточность (провинциализм?) obwiniony в смысле обвитый. В последней строке архаизм baszta.

 Дословный перевод:

Примечание составителей: В машинописи Гомолицкого последняя строка первоначально выглядела так:

  Со стен чорные флаги спущены навеки.

«Спущены» были выправлены на «воздеты» перед тем, как найден был конечный вариант.

 К сонету XVIII. Аюдаг. – Аюдаг (медведь-гора) гора на южном берегу Крыма в 16 верстах от Ялты в сторону Алушты. «Бардон» (11-я строка) – судя по примечанию Мицкевича к последнему «любовному» сонету Exkuza, где употреблено то же слово, это древнегреческий барбитон, «алкеева лютня». Создавая неизвестное слово «бардон», Мицкевич, м. б., связывал его также с любезным романтикам «бардом». Козлов перевел Аюдаг, как I и XIV сонеты, сонетною формой.

 Дословный перевод:

 Сонетом XVIII-м «Аюдаг» завершается цикл Крымских сонетов. Фолькерский делит их на следующие композиционные группы. Четыре первые – «морские» (если присоединить к собственно морским Аккерманские степи с их степным «сухим океаном»). Пятый сонет на границе между водным путем в Крым и его сушей; отсюда показан общий вид на горы. Четыре следующие сонета изображают развалины Бахчисарая; четыре дальнейшие происходят в долинах, даже Чатырдаг виден снизу (у стоп его твердыни). Тут вторая граница – у подножия гор. «Поэт возьмет теперь себе в помощь Мирзу: сонет XIII вложен в уста Мирзы, сонет XIV в уста Пилигрима, сонет XV их диалог». Четыре последние сонета полны снова дикой природой – пропастями, расстилающимися далеко внизу видами на море и долины, развалинами на скалах и изменчивостью водной стихии (Фолькерский). Всё это завершается темой возрождающейся силы творчества. Внутренние страсти и невзгоды, заслоняющие внешний мир от поэта, приравнены к «бунтующей влаге», то атакующей берег, то обращающейся в бегство, оставляя на отмели дань из раковин, жемчужин и кораллов.

      (Козлов)

 К сонету Ястреб. – Этот сонет, неоконченный (отсутствует последняя строка) и не вошедший в «Сонеты», был напечатан в посмертных изданиях Мицкевича по автографу из альбома П. Мошинского. Его можно рассматривать как переходной от цикла ранних «любовных» сонетов к Крымским, где он мог бы занять место среди первых «морских» сонетов. Тут Мицкевич обращается непосредственно к участнице Крымского путешествия – Собаньской. По-видимому, благодаря этому личному моменту сонет и был отброшен Мицкевичем. Джьованна – так поэт называет Собаньскую, реминисцируя Данте (Брухнальский). Джьованна была возлюбленной друга Данте поэта Гвидо Кавальканти. Данте упоминает о монне Ванне в одном из своих сонетов.

 Дословный перевод сонета:

Примечания составителей

Печатается по машинописи – ГАРФ, ф. 6784, оп. 1, ед. хр. 49. Сопроводительная запись рукой В.Ф. Булгакова:

Адам Мицкевич

Крымские сонеты.

Перевод

Л.Н. Гомолицкого

Варшава

1942

 Прислано автором для помещения в Русском Культурно-Историческом Музее.

 Необходимо присоединить к рукописям других сборников его стихов, хранящимся в архиве Музея.

                      В.Б.

 Прага, 23.II.1943

В тексте переводов сохраняются индивидуальные орфографические особенности, свойственные Гомолицкому в этот период (лиш, ноч и т.п.). Составленный им список использованной литературы приближен к современным нормам библиографического описания. Таблицы с расчетами, упоминаемые Гомолицким в предисловии к переводу, в настоящем издании опущены.