1. Гомолицкий – А.Л. Бему

2. Гомолицкий – Бему

                         7 июня 1926 г.

                    Pologne, Ostróg n. Horyniem,

                    zamek Ks. Ostrogskich

                    L. Gomolicki.

    Многоуважаемый,

         дорогой

    Альфред Людвигович!

 Сегодня получил Ваше письмо и сегодня же спешу Вам ответить.

 Письмо Ваше пришло весьма и весьма кстати: меня очень тронуло Ваше внимание, а Вы представить себе не можете, как иногда бывает тяжело одиночество и отсутствие моральной поддержки.

 Недостатки формы своих стихов я теперь вижу. Но проистекали они оттого, что я не писал, а пел, как птичка Божия, придавая больше значения процессу, нежели его результатам. Да и трудно бывает рассчитать: иной раз подходишь во всеоружии искусства и мысли, и ничего не получается, а то пойдешь в поле или вскочишь ночью и набрасываешь каракулями на первом попавшемся клочке внезапно неизвестно откуда пришедшее, а потом получается лучшее из всего написанного. Теперь я смотрю проще, а одно время я серьезно считал, что это по наитию, а потому и исправлять ни в коем случае нельзя. Теперь же я пробую исправлять – и ничего.

 Вы пишете – учиться на Пушкине. Могу сказать, что хотя я и никогда не брал никого исключительно за образец, но чистота и простота его поэзии глубоко запала в меня еще в детстве. Но на той же полке детского шкапа стояли томы Шекспира и Фауста. И еще, посудите сами, для такой чистоты и простоты надо необыкновенно выкристаллизоваться и найти себя, я же еще до такой степени блуждаю и тыкаюсь носом, как слепой котенок в поисках материнских сосцов. Творчество мое вспыхивает и мигает, как свеча на ветру, а не горит ровным ясным пламенем.

 Что же до искания и разнообразия формы, то к этому письму я прилагаю приложение № 2, в котором вы найдете уже не ямб, но дактиль[161]№№ 424-426. Гомолицкий делает характерную ошибку – это не чистый дактиль, а просто смeшанные трехсложные размеры с тяготением к дольнику; кроме того, в подборке большой кусок пьесы «Петруша», в которой переходные формы между стихом и прозой.
. Мне интересно услышать от Вас мнение об этом способе стихосложения. Это непрерывная строка трехсложных стоп. Предложения можно разнообразить началами их в стопах разного характера[162]То есть разнообразить анакрусами разного числа слогов.
, а в середине рассыпать во всевозможных сочетаниях и со всеми промежутками внутренней рифмы. Получается гибкий, подвижный стих. Он наиболее соответствует моему нервному характеру творчества и пришел ко мне интересным образом в таинственном пророческом сне. Конечно, подготовка его была в яви, м<ожет> б<ыть>, подсознательная. Как-нибудь я расскажу Вам об этом. Назвал я это – ритм. Не метко. Но – «Стих о...», а тут «Ритм о...»

 Критиковать не стесняйтесь, если Вы так добры заниматься мною. Мне это очень полезно и вместе с тем приятно.

 Номер журнала «Своими Путями» с творчеством скитников жду с нетерпением. Мне очень интересно познакомиться со своими «братьями, ушедшими из мира». Рафальского я знаю, но как-то так вышло, что знаком с ним не был. Стихи же его мне изредка попадались, но мало. Имею понятие, что он самобытен и ярок в образе.

 Благословение Ваше и обещание не погнушаться моими скромными подвигами в надежде пострига в <в>веренном вашей отеческой любви Скиту принимаю с благоговением, а также страхом перед Тем, имени Которого не произношу. Расстояние может ли быть препятствием для духовного сообщения, тем более что почта к нашим услугам. Говорите, хочу ли, чтобы считали меня в составе кружка? Несомненно. И не замедлю прислать что-нибудь для общей братской беседы в Скиту; Вас же разрешите с этих пор называть духовным отцом своим.

 Что касается печати, то я, приготовив матерьял, пришлю Вам всё то, что есть переработанного и приведенного в надлежащий вид (чтобы показаться на люди – надо же ведь одеть галстук). Этого материала не много. Вы же с ним и поступите по своему отеческому усмотрению.

 «Приложения» же только для Вас и моих отныне братий духовных. Не знаю, успею ли, но мне хочется послать с этим письмом несколько сценок из Петруши, в котором я поположил просмотреть весь путь, мной пройденный. Когда-нибудь соберусь: поправлю, перепишу и пошлю Вам обе части Петруши (а должно быть еще две – они в проэкте).

 Мог бы я еще предложить братской беседе размышления и те мелкие открытия в узкой области свойственного нам искусства, пришедшие мне в моем затворе. Так о некоторых сторонах творчества Гумилева, о неиспользованных формах стихосложения, об соприкосновении областей религии и искусства. Но боюсь, что отстал, предоставленный самому себе без братской поддержки, а открытия мои могут быть маленькими Америками, давно найденными и изученными прежде. Вы же со своей стороны могли бы помочь мне рассказами о подвигах мужей и чудесах этого мира.

 Зовут меня так же, как гр. Толстого – Лев Николаевич. Но это дело случая – меня хотели назвать иначе – Борисом. Говорят, что здесь есть некая таинственная связь с умершим тогда Львом XIII.

 Живу я сейчас совсем в затворе. Из квартиры нас выселили; город дал комнатку в замке. Замок старый, построен в XVI столетии князьями Острожскими. В нашей комнате одно решетчатое окно, но и то на уровне пола. Темно и, откровенно говоря, сыро – ибо здание каменное, стены толстые – аршина 4-3 в толщину. Смотрю я на решетчатое окно, на собор, который рядом на той же горке – чем не затвор. А для столпничества есть маленькая коморка, в которой лечь нельзя. Если бы я был прежним аскетом, времен сражения плоти с духом – вот бы обрадовался этой обстановкой. Мама смеется: чтобы читать – надо лечь на животe на пол в самое окно. А я так работал – писал на сидении стула в самой нише окна, но быстро поднялся, забыв, где нахожусь, и разбил голову о верхнюю дугу ниши. Читать, впрочем, можно в дверях, что я и делаю. Служу я сейчас сторожем в одном учреждении.

  Бью челом Вашему отеческому благоволению.

                                                                                 Лев Гомолицкий.

О получении сего письма напишите, хотя бы немного. Я буду знать, что оно дошло и всё благополучно. ЛГ.

3. Гомолицкий – Бему

       18/VI/26 г.

  Многоуважаемый

                     и дорогой

  Альфред Людвигович!

 Следом за письмом своим шлю несколько стихотворений, приготовленных для печати. Делайте с ними что Вам будет угодно, отдаю их в Ваше распоряжение[163]№№ 26, 27, 33, 112, 43. Каждое стихотворение подписано именем Гомолицкого и указанием «Скит поэтов». Напеч. в сб.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биография. Документы. Вступительная статья, общая редакция Л.Н. Белошевской. Составление, биография Л.Н. Белошевской, В.П. Нечаева (Москва: Русский путь, 2006).
.

 Сегодня получил письмо от скитника Николая Вячеславовича Дзевановского[164]Бывший варшавянин, член варшавской «Таверны поэтов», печатавшийся под псевдонимом Болесцис, один из основателей «Скита»; в 1929 вернулся в Польшу. См. о нем: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология Биографии. Документы , стр. 108-109.
. Меня очень порадовало такое отношение ко мне. Мне кажется, мы сойдемся и сойдемся хорошо.

 В этом же конверте Вы найдете мою грамоту прямо в Скит Поэтов, которую будьте так добры предоставить общей беседе Скита.

 Тут же вкладываю вам открытки с фотографией замка, в котором живем сейчас мы. Крестиком я отметил нашу дверь.

 Боюсь слишком обремянить пакет, а потому спешу кончить.

С уважением Лев Гомолицкий.

4. Гомолицкий – Бему

          3/VIII-26 г.

          Дорогой

   Альфред Людвигович!

спасибо за весточку. Я недавно вернулся из деревни с черной работы, и мне стало вновь тепло и радостно, что не потеряна связь с остальным миром, а в ней – доля какого-то будущего. Странно, оттуда, где поля и поля бесконечные, а на них печать молчания и неподвижности; от дикарей, от обнаженной жизни, – поверить, что есть где-то гостиные, уставленные удобной мебелью, приличные черные костюмы и можно пройти по ковру в чистых и свежих ботинках, пожать руку человеку и слушать, как он будет говорить о интересном, значительном и умном. Смешно – я мечтал о театре, о его временном комфорте. Вернувшись в город, я первое время провожал глазами женщин, имеющих «свой» – городской вид. На газету я бросился как голодный на корку хлеба, а журнал «Перезвоны» вызвал восторг. Я плакал над многими его страницами, где рассказывается лучшими людьми нашими о том, как не умерла еще Россия не только в их сердцах, но и в действительности[165]В статье И.А. Ильина «О России» говорилось: «<...> Россия дала нам религиозно живую, религиозно открытую душу. Издревле и изначально русская, душа открылась божественному и восприняла Его луч; и сохранила отзывчивость и чуткость ко всему значительному и совершенному на земле». – Перезвоны , № 20 (1926), стр. 601. В статье о «Перезвонах» Вадим Крейд замечает: «Редакция стремилась представить журнал как орган русского художественного слова, искусства и старины. Он действительно воспринимался читателями как “русский голос”. Политические разногласия авторов на страницах журнала были полностью стерты, объединение разнообразных творческих сил вокуг идеи русскости было практически достигнуто». – Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1918-1940. Периодика и литературные центры (Москва: РОССПЭН, 2000), стр. 311.
. Боже, действительно, сколько было, и невозможно, чтобы это всё кто-то вычеркнул одним взмахом. Интересно, как подымается религиозное движение. Писатели, которые раньше не посмели бы и заикнуться об этом, теперь пишут о таких мистических явлениях, чудесах и видениях и так трогательно и бережно их показывают. И русский язык, который невольно начинаешь путать и забывать – живет и не то чтобы заглухал или теплился – нет, живет полной жизнью и расцветает.

 В деревне я вглядывался в волны полей, бесконечно повторяющие купы деревьев и – чем дальше тем бледнее – точно в зеркалах, на бесчисленные ветраки, вертящие изрешеченными крыльями или стоящие расставив руки и отвернувшись от ветра – не желаю иметь с тобой дела, – в дикарей, не умеющих использовать все их окружающие богатства, в деревенские часы – солнце и луну круглую, источенную тенями – на нее воют бабы истеричные дикие монотонные песни – после моей малярной работы, после иссине-черного горьковатого хлеба – на меня веяло от всего этого такой крепкой звериной бесконечно упрощенной жизнью – что можно было забыть не только прошлое, всё утонченное, всё созданное культурой, всё, что было узнано и понято, но даже себя и подчиниться, слиться вплотную с жизненным потоком.

 Вы говорите о дурных одеждах стиха. Но разве может быть другая поэзия, кроме поэзии мысли или поэзии чувства. Первая в религиозном порыве, вторая в непосредственной песне, рожденной тут же вместе со звуком (мотивом), вместе со слезами или смехом. А «стихотворение» – уже само слово – разве не искусственно. Искусственность уже там, где слова песни отрываются от ее мотива. Теперь же, когда поэзия задыхается в сверкающей роскошью форме, а содержание ломает эту форму и несет ее осколки и обломки, – мне тоже душно, Альфред Людвигович, и я ищу спасенья, чтобы не задохнуться. Я не могу идти по старой дороге, особенно когда я чувствую вечно живое теплое, дрожащее тело творчества, просвечивающее кровинками на хрупких ладошках. Меня одуряет его запах.

Ваш, любящий и мятущийся

                                                                              Лев Гомолицкий.

Нашел в «Перезвонах» скитников[166]«Из “Скита поэтов”» – Алексей Фотинский, «Всё будет так...»; Х. Кроткова, «Твоей нерадостной страны» – Перезвоны , № 17 (1926), стр. 508; Сергей Рафальский, «Дни, как листья...» (подписано: «Прага 1925. “Скит поэтов”»), Перезвоны , № 18 (1926), стр. 553.
. Как интересно было бы познакомиться ближе, вплотную. Записывают ли то, что читается на беседах Скита? Как это было бы впоследствии интересно[167]Все подчеркивания в письме, по-видимому, принадлежат А.Л. Бему.
.

5. Гомолицкий – Бему

    22/IX-26 г.

  Дорогой и многоуважаемый

    Альфред Людвигович!

 Писал я Вам во Францию[168]А.Л. Бем приезжал в Париж для участия в Зарубежном съезде.
, может быть, слишком поспешно под впечатлением грубой работы, которая очень тупит человека, но имеет свое воспитательное значение. Теперь с тем большим сознанием засел за литературную работу.

 За это время, как я сижу дома, я настойчиво занят своими делами. Главным образом стараюсь уяснить себе самого себя и, по Вашему совету, пересмотрел Пушкина. Результатом этого пересмотра следующие мысли:

 Заслуги Пушкина неотъемлемы, для своего века он велик, для последующего – он плодородная почва. Но не следует ли задуматься над тем, что мы, имея кредит в международной лавочке, принуждены всё еще возвращаться всё туда же – за сто лет назад (1799 (!) – 1837). Художественность – разве об этом приходится говорить, разве это не само собой разумется? А мы до сих пор не можем преодолеть, всё спорим, сражаемся с хорошим, но всё же прошлым (чредою сходит младость и т.д.)[169]Возможно, отсылка к пушкинской «Осени»: «Чредой слетает сон, чредой находит голод».
 (не в этом ли футуризм? не это ли совремённая реакция к Пушкину?). Ведь не отсылаем же мы всякого пишущего стихами к Тредьяковскому за справками о стихосложении! А между тем в спорах мы проглядели поэзию – она остановилась, ее почти нет, ибо в ней есть всё, вплоть до внешних признаков национальности, но русской души – нет, той самой, которая пёрла отовсюду, но едва знакома с нашими поэтами. А ведь это естественнейший, необходимейший шаг после знакомства с законами языка и художественностью. Наша литература, призванная сказать свое слово, лишена главного органа выражения, ибо выразительницей народной души (если таковые есть у народа, а у русского ли народа нет души!) – есть поэзия.

 Вот что я думаю о Пушкине и поэзии. Что касается меня, Альфред Людвигович, Вы советуете мне вернуться к обычной структуре стиха. «Стих требует строгой одежды – говорите Вы – так четче и виднее самому недочеты». Я, помнится, посылал Вам ритмы еще до того времени, как к ним коснулась обработка, написанные под свежим впечатлением стихов. Теперь я знаю, что ритмы требуют рода поэзии особого и особой формы произведения. Всё это и сейчас молодо, только прощупывается мною, и я уверен, что, когда покажу Вам результаты моей дальнейшей работы, Вы измените свое мнение. Главное достоинство ритмов то, что, ничего не отнимая от поэзии, они расширяют кругозор мысли, дают возможность вносить большее разнообразие в содержание. Меня всё больше захватывает эта работа и горизонты всё расширяются. Мне было бы полезно и любопытно услышать, что думают о ритмах скитники. Для того же, чтобы они могли ориентироваться в ритмах, я посылаю несколько вырванных отовсюду образцов. Но следует помнить, что это только гаданья-намëтки. Что же до видимости своих недочотов, право, Альфред Людвигович, это не делает разницы. И ритм имеет свои строгие законы формы, как стих. Стих же для меня – увы – отпетая песнь. Как-то в «Дуновении» я, ещо сам не сознавая, обмолвился об этом, и теперь мое же пророчество сбывается. Я потерял такт в стихе, я запутался в звучности рифмы и ухищрениях формы – я стал слишком изощренным и потому холодным. После Блока и Гумилева разве идея стиха не достигла крайнего развития, и такого крайнего, что я, не подчиняясь им даже, – задыхаюсь и вижу, что все задыхаются точно так же. Надо свежих просторов, надо выходов. Сгоряча из деревни я обмолвился о песни, о возвращении к первобытному, но нет – где уж теперь быть первобытным – это после всего-то! – слишком бедное поле мысли, слишком несерьезно. Песня не любит мысли. Да и Блок часто обращался к роману и звучал не хуже музыки. Это не то. Нужна твердая почва, нужны свежие ветры, нужны традиции, необходимо поле деятельности – выявление настоящего лица русской литературы, а не иноземных маскарадных красок.

 Мой путь, Альфред Людвигович, пока я пришол вплотную к традициям русской литературы (это случилось сейчас) – разнообразен. Я сознательно побывал во всех лагерях русской поэзии вплоть до футуризма (уничтожая свои ученические произведения, пережил радость захлебывающегося художества, когда тема безразлична, и наслаждение освобождения от традиций, и муки воплощающейся мысли). Теперь я знаю, что значит заблуждение; мысль, пойманная со стороны внеобщего течения народной думы – заводит часто в губительные дебри; и я оценил значение русской прозы и бесславие русской поэзии. Я ни с чем не сражаюсь, ничего противоположного прошлому не ввожу, я иду только своей дорогой, туда, куда ведет меня моя индивидуальность. Наоборот, я пойду рука об руку с очистителями русского языка, ибо, если Вы уловляли что-либо запутаное в моих стихах, это ничто иное как результаты – не направления, не непонимания – но муки воплощающейся мысли. Тем более, что мысль эта уже не мысль от углубления во жизнь духа. С духом не могли справиться не одни русские стихи – и Уитмэн писал свои одухотворенные поэтические откровения – прозой, отказавшись ото «сладенькой патоки рифм». Но это заблуждение – дух не чужд гармонии – он сама гармония и поэзия; он должен поместиться в стихи, правда преобразуя их, поднимая их до своей глубины от пошлости побрякушек.

 Пусть скитники подумают об этом. Мне очень хотелось бы услышать их голос. Но до сих пор мы еще не знакомы достаточно, т.е. я-то вовсе ничего не знаю о их жизни. Писал мне Болесцис, правда с дороги, и,

м<ожет> б<ыть>, мой ответ не дошол до него. Если он уже в Праге или же скитники знают его адрес, пусть передадут ему мое письмо, которое я вкладываю в этот конверт.

 Привет Скиту, привет Вам, дорогой Альфред Людвигович, привет из моей кельи.

Лев Гомолицкий.

  Острог.

 Отрывки ритмов.

 «На бледном коне улыбается всадник; с седла наклоняясь, глядит прямо в мутные блики расширенных глаз; поднимает к груди своей и – точно ласка забытая матери, каждая ласка его! Золотая надежда восходит сжигающим сонцем, и метят лучи его прямо в избитое серце. Мастями покрыто промерзшее синее тело, повито одеждами тяжкими, бережно сложено в мягкой душистой траве под ветвями, склонившими плод, соблазнявший беспечную Еву: его мутно-синие соки – прозрачны: на сонце видна серцевина, – но нет в ней семян и пророчества будущих жизней... Покой. Все мертво – все беззвучно, как тени, все призрачно...»

 Отзвук слепительной сказки, которую где-то питало мое человечье усталое серце, скрывая от взглядов насмешливых разума и от протянутых кончиков пальцев ослепшего духа!

6. Гомолицкий – Бему

                                        27/XI.26

 Дорогой Альфред Людвигович!

 С одной стороны грубая работа, которая делала то, что, вернувшись вечером домой, уже нельзя было ни на чем сосредоточиться, с другой недомогание мешали мне спешить с ответом на Ваше письмо, которое для меня всегда праздник, тем больший, чем реже такие праздники сменяют мои будни.

 Да и Вы задали тоже задачу, которой мне всё же не разрешить. Не помню хорошо, в какой обстановке вырвалось у меня то письмо, затронувшее вопрос о «мужике», о «народе», но я не чувствуя себя достаточно подготовленным для разрешения этого вопроса. Одно думаю я: письмо то все-таки вырвалось, и вырвалось, должно быть, искренне, значит было какое-то ему основание, какая-то правда[170]Письмо от 3 августа 1926.
. Вы правы, сталкиваясь с деревней, я совсем иначе рисовал ее, а то, что я видел в ней во время революции, было далеко от старых, литературных больше идеалов. Веры в народ у меня нет, не может быть, нет никакого основания иметь ее. Но мне думается где-то очень в глубине: всегда было и будет одно – все люди; никакой революции не изменили еще законы человеческой жизни и не важна среда; нет явления, которого нельзя было бы понять, но всегда – всё будет страшно, мертвянно и уродливо, и узко – без Любви.

 Простите, Альфред Людвигович, что я пишу карандашем на обрывке, но я искал и не нашел ручки. Потерять ручку не трудно, если приходится писать на кривом столе, преимущественно обеденном, да еще в вечно темной комнате.

 Хочется мне послать Вам свое Дуновение, я уже и начал переписывать, но что-то мне трудно это дается.

 Эта книга моeй любви написана исключительно для «себя». Я писал потому, что мне некому было рассказывать того, что меня волновало и наполняло; я освобождался от самого себя и от копящихся во мне впечатлений. Этот самоанализ или верней самосинтез и наперсничество с самим собою – только одно всегда толкало меня писать. Мне что-то всё чаще приходит – это и есть именно то, для чего вcе пишут; а называемое литературой – только случайные отрывки вот этого не менее случайного дневника. Так ли нужна книга, так ли полезна, как принято о ней думать – нет – говорить. Тем более, что написанное уже почти мне не нужно, оно как выброшенное в откровенном разговоре – если волнует, то ложно, если напоминает, то напрасно. Я ношу Дуновение всегда с собою в боковом кармане, но в этом есть что-то недостаточно продуманное, неосознанное, ибо я его никогда не перечитываю, не могу перечитывать. Раскрываю и тупо смотрю, слова, столько раз переписанные, больше ничего не говорят, как заученное наизусть в детстве.

 Но я всё же перепишу и пришлю Вам Дуновение. Я его показывал близким и знакомым, хочу показать и Вам и Скиту. Я присматривался к тому, как понимают этот неполный дневник с намеками на события, и чаще всего его читали как «стихи». «Стихи» это особый термин, выработавшийся у читателя, т.е. что-то, что можно читать и с конца и с середины без ущерба для получаемого впечатления. «Я стих читаю всегда так – разворачиваю книжку где придется». Кто бы это сказал хотя бы даже о сборнике рассказов или полном собрании. Затем следует уверенность, что стихи выдумываются, да еще и по трафарету. Слова ничего не значат – это не символы переживаний, а одни отблески, не намек на несказанное, а баловство от нечего делать.

 Но еще хуже, когда те, с которыми я переживал некоторые страницы, не признают такой формы записи. Мои символы для них мертвы или вовсе ничего не значущи, если я, передавая слишком глубокое и острое чувство, сказал о нем несколько повышенно – им это кажется передержкой и фальшью. А главным образом всё наследство русской поэзии, без которого как же можно.

 Один, кто действительно старался вчитаться и вжиться, уловил неясную скорбь тона и стал в тупик перед настоящим смыслом, нашел вехи, путеводящие в этот смысл, но поленился пройти дальше или не сумел. А мне видится идеал говорить так много, как много говорил Толстой своей философией, открывать глазам читателя новые миры и новые возможности. Но к стихам уже давно есть предубеждение, чтó, мол, ждать из Назарета – настроеньица, картинки, в лучшем определения более-менее меткие. Потому у меня и такая нотка – «для себя».

 Что касается до того, что якобы стихи особенно говорят влюбленным, – я вспоминаю эпизод моей первой любви. В напряженный момент почти экстаза, близко друг к другу мы ощущали присутствие не то смерти, не то жизни. Рука потянулась в забывчивости к столу, я раскрыл томик Гумилева «где придется» и прочел:

  «Здравствуй, Красное Море,

  акулья уха, негритянская ванна»[171]Н. Гумилев, «Красное Море», сб. Шатер .

и расхохотался, засмеялась она, и мы долго не могли успокоиться. Строчка ничего не разрушила, но она была так не у места, так неудачна, что даже теперь я не могу прочесть ее без улыбки.

 Вы писали мне, Альфред Людвигович, что мои стихотворения будут напечатаны в Своими Путями. Совершилось ли это? Кстати, посланные для печати стихи были из Дуновенья.

 Привет скитникам и пожелание истинного порыва творчества. Я пишу, но редко и мало, а всё же пишу.

Ваш Лев Гомолицкий.

 Всё хочу спросить у Вас, Альфред Людвигович, что сейчас делается в литературе? До меня сейчас долетела Митина Любовь Бунина, не столько Митина, сколько последующие рассказы оставили после себя что-то. Чувствуется сравнение, иной масштаб, переоценка, и всё это не лестно для русского человека и мужика. Но сквозит и эта нотка: было далеко не так хорошо, да и всегда и всюду что жизнь останется жизнью. Это даже через печаль о родине и родном.

 Бунину, конечно, уже не мечтать о собственной жизни, но в вырывающемся у него порою «конец» и «никогда» слышится что-то большее.

 Что такое Чураевка Гребенщикова? И пути открывания (кажется так) Рериха?[172]Николай Рëрих. Пути благословения (New York – Paris – Riga – Harbin: Alatas, 1924) – сборник эссе Рериха 1916-1924 гг., первая его книга, появившаяся на русском языке со времени выхода Цветов Мории в Берлине в 1921 г. Издательство «Алатас» возглавил по приезде в США в 1924 году Г.Д. Гребенщиков, присоединившийся к деятельности Рериха. В 1925-1926 гг. он выпустил первые тома своей эпопеи «Чураевы» – см.: Н.И. Мишеев, «“Вот дак царство!.. вот дак государство!..” (К юбилею Г.Д. Гребенщикова – 1906 г. м. апрель 1926 г.), Перезвоны , № 18 (1926), стр. 540-544; Чураевка – основанный им в 1925 г. скит в штате Коннектикут.
Я что-то где-то слышал – кажется в Перезвонах.

7. Гомолицкий – Бему

                                                  27/XII.26.

 Дорогой Альфред Людвигович!

 Сим выполняю обещание. Дуновение летит к Вам. Если новый год для Вас праздник, тем более кстати придется письмо к этому празднику.

 Для меня новый год – подведение итогов. В этом же году я подвожу итоги не только разумом, я уже подвел их где-то гораздо глубже. Из всех влияний, из всего пережитого я взял нужное мне и закрепил за собою. И одним, из трех главнейших влияний, было Ваше. Хотя и сейчас я еще почти ничего не знаю о скитниках и мне остается пожалеть, что я отделен пространством, которое, пожалуй, ничем не заполнить, но Ваши письма со мной и я всегда могу перечитать их, что я сейчас и делаю.

 То письмо, которое я получил 7.VI и в котором Вы поздравляли меня скитником в такой для меня трудный момент и так вовремя, навсегда останется для меня радостным воспоминанием. Вы обласкали и ободрили мое Дуновение. В дальнейшем Вам послышался диссонанс между моим творчеством и мной, отнесенным к народу. И вот мне приходит в голову, в чем разница наших отношений к этому отвлеченному народу. Для меня это уже не понятие угнетаемое, а потому нуждающееся в защите, для меня нет вовсе этого понятия, но есть реальные единицы, пользующиеся теперь большими правами, чем я, поквитавшиеся и взявшие где свое, где меньше, где больше, и, следовательно, я ничего больше не должен. Меня ничто не связывает, никакое предубеждение. Я переношусь в область человеческих взaимоотношений. А тут уже всё зависит от сконцентрированности, динамичности моего лучшего Я. Прошлые два года были для меня реакцией после сильного напряжения, выразившегося в «свете» (Дуновение)[173]Свет – pаздел книги «Дуновение».
. Я копил в себе силы и, следовательно, по возможности охранял их от чужого взора. В деревне же сразу почувствовалось понижающее давление на мое поле. Я боролся за самого себя, выискивая способ самозащиты.

 Что касается вопросов творчества – я всё больше полагаюсь на то, что вечно движется и не поддается предугадываниям и что нельзя заключить в любые рамки по желанию – т.е. на жизнь. Что здесь больше – случай или судьба, или что меньше? Каждый идет своими путями, куда увлекает его собственное я, не спрашиваясь, где бы он был лучше или хуже, больше или меньше, и как это отразится на общем потоке.

 Если Вам любопытно следить за моей работой, я приписываю сюда несколько отрывков из моего цветничка – всё непосредственно относится к этой осени:

–––

 В заключение я хочу просить Вас не забывать меня весточками. И если бы я имел номер Своими Путями, особенно тот, в котором Вы писали о Ските (кажется, 12-13)[174]А.Л. Бем, «Скит поэтов», Своими Путями , № 12-13 (1926), стр. 47-48.
, м<ожет> б<ыть>, мы нашли бы больше точек общения. Я пытался выписать его через Варшаву, но там просто не осведомлены об этом. Скажите, как это можно сделать – непосредственно из Праги? Куда обратиться?

 К нам недавно в Острог заезжал пр<офессор> Сокольцов, мой бывший учитель по Варшавской гимназии. Заходил в наши края – осматривать зáмок[175]Д.М. Сокольцов (1873-1945, Варшава) – видный ученый и инженер, физик и математик, специалист по радиотехнике, ученик А.С. Попова. Окончил Военную электротехническую школу в Петербурге, с 1901 участвовал в организации военной рaдиотехники, в разработке военно-полевой радиотелеграфной станции, введенной в действие в конце русско-японской войны; в ноябре 1911 осуществил в Гатчине первую в России радиопередачу с самолета на землю, во время Первой мировой войны ведал радиосвязью России с Англией и Францией. С 1909 по 1917 г. читал лекции в Петербургском политехническом институте; с 1920 г. жил в Варшаве, там возглавил Русскую Академическую группу, являлся главным инженером Польского радиотехнического общества (Р.T.R.), преподавал в русской гимназии в Варшаве. Стал за рубежом видным деятелем русского школьного образования и представлял в Польше созданное в Праге Педагогическое Бюро. Будучи смешанного русско-польское происхождения (мать – полька), был женат на польке. Cм.: Slownik biograficzny technikow polskich . Tom 9 (Warszawa: Naczelna Organizacja Techniczna, 1998), str. 124-125. Был одним из инициаторов ежегодного проведения Дня Русской Культуры. Его поездка в Острог была упомянута в следующем контексте в посвященной ему журнальной статье:
  «Не будучи никогда шовинистом, сохраняя самые лучшие отношения со своими теперешними сотрудниками-поляками (из которых многие – его бывише ученики-студенты из России), проф. Сокольцов с удивительной стойкостью и непреклонностью остается идейным русским националистом. Он – беспартийный, ни левый, ни правый, – он прежде всего русский и Россию любит беззаветно.
  Не признавая советской власти, он в то же время не перестает любить “живой России”, русского народа, русской молодежи. Надо было послушать, с какой трогательной радостью говорил он, что был летом в Остроге и “видал дорогую русскую землю”». – Е.П. <Е.И. Полонская (?)>, «Дмитрий Максимилианович Сокольцов (К 25-летию его научной деятельности)», На Рубеже. Иллюстрированный Литературно-публицистический и информационный двухмесячный журнал. Орган Русского Студенчества в Польше, издаваемый во Львове . 1927, № 3, стр. 26-27.
. Все-таки, как бы там ни было, а в нашем сегодняшнем доме много вековой задумчивости и благородства.

Ваш Лев Гомолицкий.

8. Гомолицкий – Бему

    5.II.27.

    Острог. Замок

 Дорогой

  Альфред Людвигович!

 Благодарю Вас за весточку, которая всегда радует меня, каких бы размеров ни была она. Я и не думаю считаться с Вами ответами, так как знаю, что Вы очень заняты, и, как Вы знаете, пишу всегда, когда мне есть что писать. Я рад за свое Дуновение, так как оно связано с красивым периодом моей юности, когда в борьбе рождалась моя настоящая жизнь. Тогда всё вокруг было красочно, певуче и значительно, и я не мог писать иначе как стихами. Случайно я обмолвился в Дуновении: «Уходят... сверкающие песни и, разлетясь, падают во тьму»[176]Из четвертого стихотворения в «Дуновении» 1926 года – «Как ни живите, как, живя, ни верьте, – он близок, Миг...» – № 21 нашего собрания.
. А оно оказалось пророчеством. Дуновение – это песнь посвящения, которую я пропел. Я не хочу писать ничего больше о Дуновении, чтобы не повлиять как-либо на Ваше мнение. Мне хочется услышать его целиком, без расчетов на всё то, что заставило меня писать так именно, как я писал. Вчера я даже написал Вам длинное письмо о многом касающемся моего творчества. Но сегодня я отложил это письмо до другого раза и пишу вновь, именно ввиду этого. Вы заметили, что на обложке Дуновения стоит два четных года. Осенью прошлого строго периодически меня посетило похожее настроение. Эти состояния (наиболее полно для 24 года описано в свете[177]Второй раздел «Дуновения».
– длилось неделю) у меня всегда сопряжены с подъемом всех способностей – ума, воли и творчества. В прошлом году я, конечно, был уже не тот. У меня был четырехлетний опыт и я кое-что читал и знал. Я почувствовал, как, впрочем, и всегда, в таком же положении, необходимость разобраться в себе и удалиться от всего рассеивающего. Я приостановил все знакомства, закрылся в маленькой дверной нише, замурованной с одной стороны, а с другой отделенной от комнаты дверью, и здесь на площади кв. 1½ арш., при лампе днем и вечером, заперся почти от всего внешнего, чтобы обдумать и взвесить свою жизнь и самого себя. Тут, после последнего письма к Вам я написал книгу Солнце, где просмотрел всю свою жизнь, весь свой маленький опыт[178]См. раздел «Сонце» в машинописи «Отроческого» в собраниях Д.С. Гессена и ГАРФ.
, начал две другие и наметил (и приступил к выполнению) несколько переводов, которые должны стать параллельно моим работам в будущем. Со всем этим я Вас познакомлю, а Солнце пришлю так же, как Дуновение, но после некоторой обработки и упорядочения. В этой книге, которая должна стать если не выше, то наравне с Дуновением (я лично вижу в ней крупный шаг вперед и семена будущих деревьев), есть много поясняющего Дуновение и всего меня. Но достаточно обо мне.

 Мне писали, что Годы прекращаются[179]Пражский студенческий журнал, продолжение журнала Студенческие годы .
. Как это жалко. Потому жалко, что в Годах я видел много хороших задатков и Годы росли, и потому еще, что теперь очень мало журналов, где действительно интересовались бы будущим русской литературы. И положение в этом смысле всё ухудшается.

 Перечитывая старые Сов<ременные> Записки, я наткнулся на автобиографический отрывок Бальмонта, где он рассказывает о своих встречах со смертью. 22-х лет в порыве юношеского волнения на почве любви он выбросился в окно из третьего этажа[180]Гомолицкий ссылается здесь на повесть Бальмонта «Белая невеста», напечатанную в Современных Записках 7 (октябрь 1921), стр. 109-129, и включенную в его сборник Воздушный путь (Берлин, 1923). С бóльшими подробностями эта попытка самоубийства описана им в рассказе «Воздушный путь» (1908), вошедшем в эту же книгу.
. Поэт сломал обе бедряные кости, руку и рассек висок. Целый год понадобился на преодоление этой глубокой жизненной раны, и, несомненно, такой человек подстрелен уже навсегда. Он свидетельствует, что этот роковой случай дал толчок расцвету его творчества, жадности к жизни. После этого Бальмонт становится понятным целиком, а творчество его приобретает живой интерес. Всё объясняется глубоко психологически, а не отвлеченными рассуждениями о Ницше и реакции. В сущности, каждый приходит сказать одну идею или один момент своей жизни. Что бы было Бальмонту в самом начале так просто пояснить себя? Но с другой стороны, что помешало ему это сделать?

 Чем дольше я смотрю в туман прошлого русской поэзии, тем крупнее и значительнее вырастает перед моими глазами фигура Державина. Под неуклюжестью, внешней рассеянностью жизни в нем скрывался очень глубокий, вдумчивый и значительный человек. Может быть, только обстоятельства светской жизни не дали достаточно развернуться этим задаткам. Я не буду говорить о силе и яркости его таланта – это сразу бросается в глаза; я хочу Вам напомнить один эпизод жизни Державина, который Вы, может быть, забыли в деталях или не достаточно внимательно вгляделись. В объяснении к оде Бог (как-никак переведенной на многие языки) Державин пишет:

 «Автор первое вдохновение или мысль к написанию сей оды получил в 1780 г., быв во дворце у всенощной в Светлое воскресенье, и тогда же, приехав домой, первые строки положил на бумагу, но, будучи занят должностию и разными светскими суетами, сколько ни принимался, не мог окончить оную, написав, однако, в разное время несколько куплетов. Потом, в 1784 г., получив отставку от службы, приступил было к окончанию, но так же по городской жизни не мог; беспрестанно, однако, был побуждаем внутренним чувством и для того, чтобы удовлетворить оное, сказав первой жене своей, что он едет в польские свои деревни для осмотрения оных, поехал и, прибыв в Нарву, оставил свою повозку и людей на постоялом дворе, нанял маленький покой в городе у одной старушки-немки, с тем, чтоб она и кушать ему готовила; где, запершись, сочинял оную несколько дней, но, не докончив последнего куплета сей оды, что было уже ночь, заснул перед светом; видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле воображение было так разгорячено, что казалось ему, вокруг стен бегает свет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал и в ту же минуту при освещающей лампаде написал последнюю сию строфу, окончив тем, что в самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему вверены были».

 Вы знаете, как я исключительно интересуюсь всем, что касается литературы, и потому меня очень заинтересовало Ваше обещание (глухое и краткое) сообщить нечто о ваших литературных планах. Но тем не менее, при первой возможности буду знакомить Вас с течением моей работы и постараюсь закончить и прислать мне дорогое Cолнышко[181]Стихи «Солнце».
.

Уважающий Вас

            Лев Гомолицкий.

9. Гомолицкий – Бему

     3. III. 27.

     Острог. Замок

  Дорогой Альфред Людвигович!

 Давно собирался Вам написать, но то увлекала работа, то, протягивая руку к почтовой бумаге, я чувствовал, что письмо еще не готово во мне самом.

 Три раза говорил я с Рафальским; читал Своими Путями, выслушивал внимательно всё, что говорил мне Рафальский о «Дуновении» и Ритмах. Сам Рафальский благоговейно декламирует Маяковского[182]Ср. замечания А.Л. Бема в записях к своему вступительнму слову на вечере «Скита» 22 апреля 1932 г. См.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биография. Документы , стр. 663.
, а свое творчество превращает в ювелирную работу. Я вслушался в Маяковского, внимательно перечел отрывки – я не доверяю Маяковскому. Во 1. Он что-то очень предупредительно спешит за настоящим моментом, во 2. он клевещет на Уитмана[183]Гомолицкий, по-видимому, подразумевает строки из поэмы Маяковского «150 000 000»: «В тесном смокинге стоит Уитмэн, качалкой раскачивать в невиданном ритме». – Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений . Том 2. 1917-1921 (Москва: Гос. издательство художественной литературы, 1956), стр. 135.
. Никогда Уитман не имел ничего общего с Маяковским. Маяковский только поверхностно перелистнул Уитмана. Но действительно всё лучшее в Маяковском есть бледная пародия на Уитмана. Маяковский совершает преступление, так как создает в русском читателе превратное понятие об Уитмане[184]В одном из ранних откликов на «Облако в штанах» о сходстве Маяковского с Уитменом говорилось: «С этим американским поэтом у В. Маяковского и вообще есть большое сходство в самом подходе к действительности, в подходе грубом и как-то чувственно боязливом, хотя оба они делают вид, что им совсем не страшно их грохочущее, стальное настояее». – Сергей Буданцев, «Истинный лик», Млечный Путь (Петроград), 1916, № 1, стр. 1. Цит. по изд.: В.В. Маяковский: pro et contra (С.-Петербург: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2006), стр. 309. В 1920 г. Н. Чужак писал: «Верхарн, Уитман, Маяковский – вот три имени, которые историк поставит рядом, когда замыслит рассмотреть революцию в человеке, революцию разодранной души, из которой “выжжено” всё нежное, растоптанной так – “чтоб большая”! – и окровавленной как знамя». Цит. по тому же изданию, стр. 461.
. Необходимо дать хороший перевод Leaves of Grass и ряд статей о творце Новейшего Завета, так как эта удивительная книга есть прямое продолжение Евангелия и отстает от него так же, как Евангелие отстает от Пятикнижия.

 Рафальский говорил, что, может быть, представится возможность издать сборник Скита. Это хорошая мысль, надо только возможно полно использовать случай. Формат, платье, шрифт, расположение материала, содержание – всё должно слиться и дать цельное впечатление. Как бы была у места впереди сборника Ваша вступительная статья![185]О замысле этом см.: Л. Белошевская, «Пражское литературное содружество “Скит”», в кн.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биографии. Документы (Москва: Русский Путь, 2006), стр. 36.

 Литографированный сборник или ежемесячник очень удачная мысль, если его внешний вид вполне отвечает художественным запросам. Я видел нечто подобное в Варшаве у студентов. Но у них это были бледные листки слегка подрезанного обыкновенного формата писчей бумаги, неряшливые и совершенно неразборчивые. У нас в Остроге в распавшемся теперь литературном содружестве Четки очень практиковались рукописные «издания» и почти ежемесячно выходил журнал нормального формата книги, около 100 стр. номер. Я пришлю Вам статью об Уитмане его друга[186]По-видимому, речь идет о главе «Уот Уитман» в книге Р.М. Бëкка Космическое сознание . См.: Richard Maurice Bucke, M.D. Cosmic Consciousness: A Study in the Evolution of the Human Mind (New York: E.P. Dutton and Company, Inc. <1968>), pp. 215-236.
 и кое-что из Leaves of Grass, переписав по образцу, установившемуся у нас путем трехлетней практики. Наши запросы ограничивались рукописью, одним экземпляром, мы располагали своими ограниченными средствами – но то же можно осуществить и в иных размерах, достигнуть же можно очень больших результатов, по обложке почти неотличимости от книги.

 Хотелось бы мне еще обратить внимание Скита на удивительное явление русской литературы – стоящую особняком и, кажется, печально пропущенную (свидетельство страстности и узости в современном) поэзию Рериха. Правда, временами он звучит как Тагор (в чем же беда хотя бы и этого, мало русских поэтов звучало по-Байроновски и еще на какой-нибудь иностранный лад?), но Тагор и Рерих противоположны по духу. Тагор чистый лирик – его поэзия моменты его жизни – на религиозном фоне вспышки сомнений и экстазов, все тонации чувства и мысли. Рерих – та стадия, когда все сомнения и уроки пройдены, выучившийся становится учителем. Я читал лишь Цветы Мории. Рериху подражать нельзя. Его поэзия неотделима от его религии. Это школа религии. Но тем удивительнее ее несомненное достоинство. До сих пор лишь на Востоке умели так сливать поэзию и школу. Тагора, по правде говоря, я не люблю за его специфичность тем и идей, хотя образы его – восторг. Рерих совсем не специфичен – у него нет догмы, чуть-чуть он приближается к Уитману. Есть даже вовсе Уитмановские нотки: «Не знаю, когда сильно слово твое? – Иногда ты становишься обыкновенным. – И, притаившись, сидишь между – глупцами, которые знают так – мало. Иногда ты скажешь и будто – не огорчаешься, если тебя не поймут. – Иногда ты смотришь так нежно на незнающего, что я завидую – его незнанью. Точно не заботишься – ты свой лик показать. И когда – слушаешь речи прошедшего дня, – даже опускаешь глаза, точно – подбирая самые простые слова. – Как трудно распознать все твои – устремленья. Как нелегко идти – за тобою»[187]«Не поняв» (1920), в кн.: Н. Рерих. Цветы Мории (Берлин: Слово, 1921), стр. 56.
.

 Оглянувшись на Запад или Восток, с какой грустью возвращаешься к нашей широкой дороге. Какая мелочность – сколько слов ни из чего в напрасных спорах кто виноват – отцы или дети, где есть литература – там или здесь. Анкеты, речи, статьи. И чем больше слов, тем глубже болото, тем мельче в душе и уме. Ли-те-ра-тура! Никто из спорящих не замечает, какое это меткое жгучее клеймо. Поэзии русской сейчас нет: бытовые картинки лучшее, но это не поэзия, а лишь фокус, искусство поэтическим языком рассказать о самом непоэтическом, чем всегда движется современность. Потому он и лучшее, что удивляют: как это он так устроил, что убийство, бойня, насилие вылиты в такие удивительно художественные формы. Дух эпохи, то, что дает нам силу, что движет нами, что определяет нас со всех сторон и потому останется вечно, еще только копится, назревает, а мы лишь учимся, запасаемся средствами, чтобы когда оно придет и потребует от нас или от кого-то из нас, – мы бы не растерялись, но оказались бы во всеоружии, отчетливо сознавая свои силы и возможности.

 Что касается Дуновения (Ямбов) и Ритма (дактилей), конечно, не от материала зависит художественность произведения (мрамор или полотно!). Не в том дело. И доказать можно всё, но только в осуществлении или вернее в результатах. Но я вообще начинаю охладевать к Тониту. Я слишком прост для него и многосторонен. Тонит держит меня в повышенном тоне, я могу им писать в наивысшем подъеме, что не только утомляет, но и разрушает (сокращает жизнь). Это не значит, чтобы я не мог писать им холодно, но тогда наруже весь мой технически запас: получается скелет вместо человека. А такие скелеты я не собираю и не выдаю за себя. Здесь мне неуютно и холодно. Как-то не по себе, точно в чужой стране, среди иностранцев, без родного слова, без родственного лица. Я не ставлю никаких граней, я не даю никаких обетов, м<ожет> б<ыть>, благополучно к 30 годам начну писать сонеты. Но пока меня влечет весна. Во мне всё закипает при мысле о творчестве. Замыслы мне не дают спать. Если ничто не помешает, эта весна будет великолепным взрывом, несущим новое, м<ожет> б<ыть>, не только мне одному.

 Той же радости желаю и Скиту.

        Всегда

             вполне Ваш

          Лев Гомолицкий.

10. Гомолицкий – Бему

     29.III.27

     Острог. Замок

 Дорогой

     Альфред Людвигович!

 Обещал я прислать образец наших рукописных «изданий», но вижу, что сейчас это едва ли выполнимо. В прежнее время было больше усидчивости и условия pаботы (т.е. обстановка) – иные. Переписывали мы печатными буквами, причем достигли большого искусства. Но я убедился, что прямой почерк производит еще лучшее впечатление, тогда как почерк, идущий вкось и средн<его> размера, недопустим и уродлив для подобной переписки. Мы делали рисунки оригинальным способом, переводя со стекла (рисуя на стекле и сводя с него на простую бумагу). Можно такие рисунки делать тремя красками: получается очень изящно. Однако третий отпечаток уже настолько бледен, что на нем почти ничего нельзя разобрать. Это в скобках.

 Посылаю пьеску, написанную в этом году. Весна всё что-то обещает, просветами является звучание, но цельного полнозвучного – нет.

 Ради Бога, Альфред Людвигович! что слышно о сборнике? В тоске мы с Рафальским взываем к Вам, невольно обращая взгляды (или взоры) к Скиту. Встреча с Рафальским заставляет меня подтянуться и немного встряхнуться из нашего вечного сна. Мы собираемся пробить стену инертности и поставить ряд вечеров и (верх дерзости) захватить и сделать художественно и достойно день культуры. Но если всё это завершится благополучно – мы будем героями и Скит должен будет поставить нам памятник на какой-нибудь площади Праги.

Весь Ваш   Лев Гомолицкий.

11. Гомолицкий – Бему

11.V.27 г.

 Воистину Воскресе, дорогой Альфред Людвигович!

 Благодарю Вас за подарок, который припасли для меня к светлому празднику – Ваше искреннее доброе письмо. Зачем Вы так осторожно подходите к оценке моих посылок, точно мне может причинить напряженность самое необходимое для меня и всегда приносящее пользу – Ваше откровенное мнение. То, что я так долго был предоставлен самому себе (без руководителей и без книг), так повредило мне и задержало развитие; и я теперь со страхом думаю – можно ли нагнать потерянное, не слишком ли я исковеркался, для того чтобы выправиться, наконец найдя долгожданную поддержку. Вы были правы, Альфред Людвигович, не одобрив ритмы. И хотя я всё же думаю, что в этой области можно тоже работать, тем не менее итоги этого периода для меня оказались плачевны: я разучился писать, звучать и молиться стихами. Сейчас я переживаю какой-то пугающий меня перелом. До сих пор периоды неписанья никогда не затягивались дольше двух месяцев. Когда же я не пишу, я не чувствую своего права на жизнь. Весна не оправдала ожиданий, впереди же год, требующий от меня нелюбимой, подавляющей работы. Ради нее придется оставить всё остальное, отложить в сторону незаконченные, недоделанные тетради, с хаосом всяческих сомнений, начинаний, неудовлетворений: всё написанное до сих пор, на что я возлагал столько надежд когда-то. В числе сомнений я оставляю недодуманное о завершенном пути в рус<ской> поэзии чуждого нам тонита, о слиянии с народным творчеством, о выработке новой стихотв<орной> формы, основанной на народной песне, стихе, ритме. Другая страстная надежда ввести рус<скую> поэзию в число мировых, поднять ее, дать ей огромную задачу, чтобы и на русском языке могла прозвучать строчка Шелли: поэты – непризнанные законодатели мира. Моя первая (вдохновенная) любовь давно требовала от меня своей эпопеи, и я боюсь, что если не сейчас, то уже никогда я не сделаю этого. В таком хаотическом виде я оставляю всё, чем до сих пор жил, чрез чтó смотрел на мир, окружающий и ожидающий меня у последнего дня.

 С Рафальским мне было очень интересно познакомиться и очень полезно выслушать его замечания о Дуновении. Сонеты его мне очень понравились[188]См. сонеты «Полет» и «Дуэль», напечатанные в третьем номере Воли России за 1927 г. Перепеч. в кн.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология Биографии. Документы , стр. 100-101.
, хотя и поспорил немного с их автором. Я обратил его внимание, что сонеты рассчитаны на известную эрудицию и вкус и дают меньше пищи уму, чем это можно бы от них требовать. Последнюю мою присылку Раф<альский> тоже раскритиковал[189]Речь идет о сравнительно большой вещи, написанной в 1927 г. (в форме, имитирующей фольклорный (былинный) размер, сказовый стих) – см. Варианты, № 76.
. Я думал над ней и решил попытаться исправить. Первые страницы я вычеркнул и начал с: «По лугам, по пустырям разные травы...», закончил же словами: «неподвижной застывшей улыбкой». Везде вместо Миша написал я Мишино – мое, и в одном месте вовсе вычеркнул слово «Мишу». Разговор же его с ночью окружил скобками – надо что-то с ним еще сделать. М<ожет> б<ыть>, так и получится нечто лирическое. Рафальскому передал, что Вы просили, и обеспокоил его – так как он Вам писал и думает, что письмо не получилось. Спрашиваете, что буду делать летом? Хочу сделать последнюю попытку вырваться в атмосферу умственной работы, учиться, чтобы стать на ноги и в перспективе завоевать право опять вернуться к любимому труду. Значит, буду делать отчаянные усилия. Ближайшее: буду красить крыши, выправлять Дуновение, которое предстало передо мною во всех своих недочетах (есть безнадежные пробелы) и отнимать у себя время для дня рус<ской> культуры: декорировать зал с Рафальским, готовиться к реферату, который поручен мне; заниматься. Посылаю миниатюры по Вашей просьбе[190]Лев Гомолицкий. Миниатюры (Варшава: Rossica, 1921).
. Привет Скиту. Искренне и всегда Ваш

Лев Гомолицкий. 

12. Гомолицкий – Бему

                                         28.VIII.27 г.

 Дорогой Альфред Людвигович!

        Как живут там в вашем далеком шумном мире? У нас покой полей. Я недавно вернулся из паломничества: посещал проф. Марцинковского (он знает Вас) в его родном селе[191]Марцинковский Владимир Филимонович (1884-1971) – известный христианский проповедник. Уроженец Волыни (село Дермань). В 1907 г. закончил историко-филологический факультет С.-Петербургского университета; в годы учебы Марцинковский, в молодости отошедший от православия, вернулся к вере благодаря сближению с кружком П.И. Николаи, основоположника Христианского союза молодых людей в России. По окончании университета был преподавателем гимназии в Гродно. В 1913 г. стал секретарем Христианского союза молодых людей, поселился в Москве и объeздил ряд городов с проповeдью евангельского учения. В 1919 был приглашен профессором по кафедре этики в университет в Самаре; спустя несколько месяцев была арестован ЧК и провел некоторое время в заключении. В 1920 г. принял крещение от евангелического проповедника. В 1923 лишен советского подданства, выехал в Чехословакию, был одним из организаторов первого съезда Русского студенческого христианского движения, прошедшего в 1923 в городе Пшерове. В эмиграции приобрел широкую известность устными публичными выступлениями и печатными работами. Под его редакцией вышел новый перевод Библии на украинский язык. 29 сентября 1931 прочел доклад «Достоевский и Евангелие» на вечере в варшавском Литературном Содружестве. См.: «В Литературном Содружестве. Доклад проф. В.Ф. Марцинковского», За Свободу! , 1931, № 261, 1 октября, стр. 5. В нач. 1930-х гг. переселился в Палестину, руководил христианской евангелической общиной в Хайфе, выучил иврит; впоследствии принял израильское подданство. В послевоенные годы читал проповеди по радио Монако, адресованные аудитории в Советском Союзе.
. Я сжился с местной природой и не променяю ни на что другое ее прозрачных далей, раскинутых лесов, волнующихся гигантских волн-холмов и этих мирных дорог – мягких, широких, как улицы столичного города. Это символ жизни – и счастлива та жизнь, для которой может служить символом вот такая дорога. Родное село профессора расположено на четырех холмах, группирующихся в форме подковы; холмы покрыты садами, как лесом (протяжение – 4 версты), так что издали видны только деревья, из которых выглядывает всего несколько крыш и каланча монастыря. А вокруг бескрайние поля – холмы, леса, просеки, дороги – вид верст на 20 кругом.

 Я присутствовал на чтениях Евангелия, которые профессор устраивал в своем саду для соседей-крестьян, и слышал беседы крестьян, и убедился, что в народе есть большой интерес к религиозным темам, а Евангелие, пожалуй, единственная его точка соприкосновения с интеллигентом. Я не предполагал, что среди них есть люди, так много читавшие разных книг и знающие наизусть страницы из Библии.

 Там я прожил неделю у знакомых – в семье священника в оживляющей атмосфере – потерянной теперь многими людьми – деятельной любви. Написал последнее свое стихотворение периода Дуновения, который должен же иметь свой конец, как и всё. Еще раз проработал этот период, начиная с 21 года, и составил второй сборник «К полудню», в котором многое незаметно вкрапляю и от 27 года. Так со спокойной совестью я откладываю эти две книжечки пока в левый угол стола для вылеживания и окончательной отделки. «К полудню» посылаю Вам в этом письме[192]Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема. Стихотворения Л. Гомолицкого. № 21.
.

 На днях говорил с Рафальским. Он точно не одобряет мое знакомство с Марцинковским и как бы с упреком моему настроению спрашивал: пишу ли я? Я не считаю заплаты на старом – «писанием»; писанием я называю творчество, помогающее мне идти вперед и раскрывающее передо мною новые перспективы, и потому я ответил, что ничего не пишу, а в оправдание спросил в свою очередь: а вы пишете? На что Сергей Милич мне отвечал тем же «нет». – Но почему? (ведь вот у вас значит должное настроение – жизненное, т.е. материалистическое). С.М. ответил – не о чем. (Я подумал: как же не о чем – ведь целый мир вокруг, жизнь во всем ее многообразии форм и идей – этого не сказал, так как С.М. имел очень смутный вид.)

 Марцинковскому показал несколько стихотвор<ений> из Дуновения (отвлеченных). Его мнение, что они писаны искренне и нигде не слышится натянутости и фальши. Принял он их, по-видимому, как молитвенный опыт.

 Последнее мое стихотв<орение>:

–––––

 Напишите о «К полудню».

   Искренне Ваш

                   Лев Гомолицкий.

13. Гомолицкий – Бему

       15.III.28

  Дорогой Альфред Людвигович![194]Письмо, написанное по новой орфографии с индивидуальными новшествами Гомолицкого, сопровождает стихотворения (№№ 429-432 нашего собрания).

 Простите, что я так долго Вам не писал. Но у меня было подавленное состояние под влиянием различных житейских неудач. Однако, если бы я знал, что для вечера нужны стихи (что вообще будет такой вечер), я постарался бы прислать их к сроку.

 Я Вам очень благодарен, дорогой Альфред Людвигович, за Ваше хорошее отношение ко мне и что меня не забываете, но помните всё время. Над Дуновением я всё время работаю (уже два года), и тот вариант, который у Вас, – отошел в прошлое. Теперь я прибавил еще третий отдел: Трава, составив его преимущественно из стихов уничтоженного сборника К Полудню. Но в Траве много нового и такого, чего не было у Вас, хотя написано было давно. Я обязательно пришлю Вам Дуновение в исправленном виде (я и еще буду работать над ним), и, может быть, теперь Вы останетесь мною больше довольны.

 С этим письмом я посылаю начало поэмы, которое писал прошлой осенью еще в замке, а теперь чуть-чуть подправил. Едва ли раньше осени удастся продолжить. Мне очень важно знать Ваше мнение о моем новом периоде творчества. Напишите немного, хотя бы на открытке. Мне лично кажется, что если я выиграл в сжатости и конкретности, то много проиграл в напряженности – стало суше (а еще – мельче). Гораздо заметнее на мелких вещах, а потому я посылаю также два отдельных стихотворения. Что найдете лучше – прочтите на собраниях Скита.

 Как жаль, что я так далеко. Я помог бы Вам, чем только мог, в Вашем намерении обновить Скит. Я ведь очень привязался к нему, хотя только слышал и никогда не видел, и даже голос непосредственно от скитников никогда не доходил до меня, кроме Рафальского, которого уже судьба сейчас заставила говорить со мной.

 Как раз сегодня, идя с базара, я встретил С.М. и передал ему, что Вы просили передать. Но кроме того я имел неосторожность рассказать, что на вечере читалась Весна. Если бы я хоть сколько был в курсе дел, я никогда не сделал бы этого. Но я не знаю новых вещей С.М. – он мне показывал только печатные и был всегда странно неотзывчив в этом отношении, а что касается его личных сношений со Скитом – зачем мне даже знать об этом. Совершенно невинно я рассказал ему о вечере, так как если бы знал, что здесь замешаны какие-то его требования и планы, то ни за что не приблизился бы ко всему этому, ни на волос. Я очень дорожу Вашим расположением и надеюсь, что Вы верите в мою искренность.

 Матерьяльное мое положение сейчас очень плохое. Скверно недоучиться. А ведь я опоздал всего год. Но кто же знал, что гимназия в Остроге закроется. Когда подумаю, что, м<ожет> б<ыть>, мечта об университете для меня навсегда потеряна, становится не по себе, хотя я привык ко всему. Эти заботы о жизни мешают писать, вытравляют последние проблески вдохновения; но, тем не менее, я начинаю печататься в скверных газетках. Если нельзя в журналах – и это хорошо. В нашей литературной колонии совсем плохо. Старики ссорятся и нас ссорят. Вот С.М. совсем недавно обидел ни за что писателя Гриненку[195]Владимир Харитонович Гриненко (Рябошапка), прозаик и поэт, живший в Остроге, печатался в пражских Годах . В конце 1920-х гг. печатался в виленской газ. Наша Жизнь . В 1930 г. вместе с Гомолицким поместил заметки и статьи в чикагском журнале «Москва». В 1930-е гг. перебрался из Острога в Львов, где был сотрудником редакции львовского Русского Голоса и печатался там псевдонимом Александр Попов. С января 1936 стал выступать в американской русской газ. Свет (Wilkes-Barrе, PA) с резкими статьями против польских властей, обвиняя их в ущемлении православной церкви в Польше; был выслан из страны, выпустил в Югославии брошюру: Александр Попов. Гонение на православие и русских в Польше в ХХ-м веке (Белград, 1937). Во время Второй мировой войны работал в берлинской газете Новое Слово . С 1947 г. участвовал в воссоздании эмигрантских монархических организаций в Германии, в 1950-е гг. печатался в журналах Знамя России (под ред. Н.Н. Чухнова) и Владимирский Вестник (Saõ Paulo). В 1960 отошел от этой группы и отказался признавать династические права на Российский престол в.кн. Владимира Кирилловича. В 1960-е гг. входил в совет церковного братства «Долой зло!», обвинявшей Синод Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) в сотрудничестве с масонами, и в 1969 г. был отлучен от церкви. Умер в Канаде.
, демонстративно уйдя с середины его лекции, и нас с собой увел[196]Речь идет о докладе, о котором сообщала корреспонденция, напечатанная в За Свободу !:
  «В субботу, 10 марта с.г. в помещении Русского Дома по инициативе местного русского литературного кружка был устроен вечер памяти М.П. Арцыбашева.
  В целях привлечения возможно большего числа присутствующих, желающих почтить память покойного писателя, вход на вечер был бесплатный.
  Доклад о М.П. Арцыбашеве и его творчестве, в связи с годовщиной со дня кончины, сделал Владимир Гриненко, в ярких и живых образах давший собравшейся аудитории оценку писателя и его душевного лика.
  Среди публики преобладала молодежь. Присутствию старших помешал, очевидно, нестерпимый холод.
   Острог-на-Волыни.                          А.Г.С.»
 – «Арцыбашевский Вечер», За Свободу! , 1928, 4 апреля, стр. 6 («Единение», № 8).
(мне ведь далеко идти через плотину, а С.М. мой попутчик – ночью веселей шагать по мостам через поле). Они из-за каких-то убеждений. А для меня они оба только люди. Надо кончать! Пишите, буду ждать маленькой, коротенькой весточки, н на новое Дуновение.

Искренне Ваш Лев Гомолицкий.

14. Гомолицкий – Бему

                                                15.XII.28

  Дорогой Альфред Людвигович!

 Пользуюсь возможностью передать Вам весточку через Сергея Милиевича[197]С.М. Рафальский отправлялся через Прагу в Париж.
. Я виноват перед Вами, что давно – очень давно не писал. Но всё лето, начиная с весны, я был сильно занят, и часто бывало так, что не хватало на марку. Не обижайтесь на меня, Альфред Людвигович, за это и напишите мне хоть немного о себе и о жизне Скита, потому что я очень соскучился без Ваших писем. Всё время я работал здесь в Остроге у землемеров. Исполнял все работы, восходя от простого рабочего до канцелярии. Бывало всячески и часто тяжело. После одиннадцати часов работы сначала я ничего не умел делать, только спать. К осени стало легче, и работали меньше. Пользуясь заработком, я начал учиться, чтобы сдать на матуру. Стихи же писал по воскресеньям два часа. Кое-что было печатано, и даже обещали плату, но ничего не получил. Сейчас инженеры уезжают на зиму, и я остаюсь безработным, но мечтаю о том, как это сладко отдаться той работе, которую любишь, а не быть счетной машинкой в чужой канцелярии. Кое-что из того, что писал за это время, посылаю Вам, чтобы поделиться с Вами своею работой, как я это привык делать. Посылаю вырезку из газеты со «стихом»[198]Вероятно: Лев Гомолицкий, «Взятие города. (Отрывок)», Утро (Вильно), 1928, 6 июня, стр. 3.
, который там понравился, и мне даже передавали, что какой-то белорусский поэт хотел или перевел его, но перевода этого я не видел. Мне лично этот стих не нравится за исключением пары строчек[199]Если наше предположение верно, то речь, возможно, идет о строках: «Глазами мутными я различал впотьмах на стенах погреба денной грозы зарницы, что через Тютчева предсказаны в стихах».
. За это время нигде не бывал, ничего не читал, никого не видел, что и С.М. может подтвердить.

 Не забывайте меня, Альфред Людвигович, пишите мне изредка. Вы мне ничего не сказали на те отрывки, которые я посылал Вам[200]№№ 429-432 – «Жатва», «Самосознанье», посланные 15 марта 1928 г.
. Я всегда Ваш, уважаю и люблю Вас, как своего учителя и отца.

Лев Гомолицкий[201]К письму, написанному опять по новой орфографии, но без нововведений предыдущего писььма, были приложены три стихотворения (№№ 433-435 нашего собрания).
.

15. Гомолицкий – В.Ф. Булгакову

                  29 июля 1930 г.

 Глубокоуважаемый

   Валентин Федорович!

 То хорошее, что я знаю о Вас от своих друзей, дает мне смелость писать Вам так, как бы мы были уже с Вами в близких и сердечных отношениях. Посылаю Вам свою брошюрку, в которой по возможности общедоступно и сжато старался изложить то общечеловеческое учение добра, которое есть в писаниях Ф. Достоевского и Льва Н. Толстого[202]Лев Гомолицкий. Об основах русской культуры . Издание: Народная Газета (Пряшев, 1930).
. Мне было бы очень важно узнать Ваше мнение об этой моей несовершенной работе. Городок, в котором я живу, очень небогат материалом для какого бы то ни было изучения, и я здесь почти ничего не мог найти из книг по предмету своей работы. Желая продолжать и в дальнейшем работу, которую считаю полезной, мне, конечно, хотелось бы вырваться отсюда в условия, более благоприятные для нее, чтобы не быть дилетантом и чтобы слова мои путем всестороннего изучения предмета приобрели больший вес и значение для людей. Но пока это невозможно, так как моего скудного заработка (я служу здесь у землемера и занимаюсь чертежными работами) только и хватает на то, чтобы прокормить своих родителей и себя.

 Если у Вас будет время и возможность ответить на мое письмо, то ничто так меня не обрадует и не ободрит, как это Ваше внимание ко мне. Мой адрес: Polska, m. Ostróg, n/Horyniem, Czackiego 2.

 Искренне уважающий Вас Лев Никол. Гомолицкий.

Это и почти все остальные письма к В.Ф. Булгакову находятся в собрании: Российский гос. архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 2226 (В.Ф. Булгакова), оп. 1, ед. хр. 605 (лл. 1-15). Письма Гомолицкого написаны по упрощенным правилам старой орфографии – без твердых знаков в конце слов.

Валентин Федорович Булгаков (1886-1966) – писатель, публицист, общественный деятель. Секретарь Л.Н. Толстого в 1910 г., в 1916-1923 – помощник хранителя, директор Музея Л.Н. Толстого в Москве. 23 мартa 1923 выслан из СССР. В 1924-1927 – председатель Союза русских писателей и журналистов в Чехословацкой республике, выпустил (вместе с М.И. Цветаевой и С.В. Завадским) сборник Ковчег (1926). Участвовал в «Международном движении за христинаский социализм», проповедовавшем верность идеям Будды, Лао-тсе, Толстого, Ганди, Францизска Ассизского. С 1933 развернул деятельность по созданию Русского заграничного (Русского культурно-исторического) музея, открывшегося 29 сентября 1935 г. в Збраславском замке, и был его директором. В 1937-1940 гг. составлял Словарь русских зарубежных писателей. 22 июня 1941 арестован и до 15 сентября находился в тюрьме. 27 марта 1942 снова арестован и отправлен в концлагерь в замке Вюльцбрук в Баварии (см.: В. Булгаков, «В царстве свастики», Москва, 2005, № 5; Лев Юрковский, «В.Ф. Булгаков», Новое Русское Слово, 1949, 2 января). После освобождения из лагеря 28 апреля 1945 и возвращения в Прагу в июне работал преподавателем в советской средней школе, редактировал Советский Бюллетень. В начале 1949 г. вернулся в СССР, отослав туда и экспонаты своего музея. Работал в Ясной Поляне. См.: И.А. Куклинова, «Судьба Русского культурно-исторического музея в Праге (Из истории музеефикации культуры русского зарубежья)», Факты и версии. Историко-культурологический альманах. Исследования и материалы. Книга III. Русское зарубежье: политика, экономика, культура (С.-Петербург, 2002), стр. 119-126; Л.П. Муромцева (Москва), «В.Ф. Булгаков – создатель Русского культурно-исторического музея в Праге», Русская литература ХХ века в контексте мировой культуры. VI Крымские международные Шмелевские чтения. Материалы научной конференции (Алушта, 1997), стр. 343-351; . М.Ю. Досталь, «Русский культурно-исторический музей в Праге в творческой судьбе В.Ф. Булгакова (по новым архивным данным)», Международная конференция «Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследованиий. Фонды Славянской библиотеки и пражских архивов». Прага, 14-15 августа 1995 г. Сборник докладов. Том 2 (Прага, 1995), стр. 548-556.

16. Гомолицкий – Булгакову

                                                                                 27.VIII. 1930 г.

    Многоуважаемый

   Валентин Федорович!

 Вы принесли мне большую радость своим сердечным письмом. Мне было очень важно и интересно прослушать Ваше мнение о моей скромной работе. В глуши, где я живу, трудно работать, так как недостает необходимого материала и во всем приходится разбираться самому, полагаясь на свои личные силы и знания.

 Я русский, люблю Россию и поэтому невольно идеализирую свой народ. Быть может, в своей брошюре я переоцениваю силу его духа. Но настоящий переломный момент в жизни русского народа дает повод ожидать от его внутренних качеств небывалого расцвета.

 Брошюру свою я писал исключительно с целью познакомить простой народ Карпатской Руси с духовной рус<ской> культурой, о которой он не имеет ни малейшего понятия, но, кажется, униатское духовенство брошюры испугалось и в народ ее не пустит. Хорошо будет, если хоть одно семя упадет на добрую почву – на большее трудно рассчитывать.

 Спешу сообщить Вам о своем желании принять участие в подписке на Вашу книгу «Толстой, Ленин, Ганди»[203]В листовке-объявлении, рассылавшейся В.Ф. Булгаковым перед выходом его книги, говорилось:
                          «Толстой, Ленин, Ганди»
 Под этим заглавием написана мною небольшая книжка. За последние годы, – я снова и много думал о вопросах: личного и общественного, нравственного самосовершенствования и служения другим людям, «не-делания» и активного участия в социальной жизни, отказа от всякого насилия и приятия насилия революционного. В учениях и делах Толстого, Ленина и Ганди отражаются как будто три главнейшие и характернейшие направления в решении вышеназванных вопросов. Лично мне представляется, что одно из этих направлений является даже своеобразным синтезом (соединением) двух других. Обо всем этом говорится в моей книжке. Я, конечно, не смею претендовать на признание моих выводов бесспорными, но думаю, что самая тема, затронутая мною, не может не интересовать современного читателя.
 В виду трудности провести работу независимого характера и направления через какое-нибудь из существующих (по большей части политически окрашенных) периодических изданий или издательств, я решил сделать русское издание книжки «Толстой, Ленин, Ганди» подписным .
 По приблизительному подсчету, стоимость каждого экземпляра книжки, с пересылкой, будет равняться 5 чеш. кронам (1 амер. доллар – 33 ½ ч.к.).
 Настоящим позволяю себе обратиться к Вам с приглашением принять участие в подписке на книжку. Пожалуйста, сообщите мне немедленно, на сколько экземпляров книжки «Толстой, Ленин, Ганди» Вы хотели бы подписаться. И если Вы согласны постараться привлечь к подписке других инетресующихся, то в каком приблизительно числе, по Вашему расчету. По выходе книжки в свет (в течение нынешнего лета) она тотчас будет выслана Вам в указанном Вами количестве экземпляров.
 Заранее благодарю за любезный отклик на это письмо.
С уважением
                                                                 Валентин Булгаков.
17.V.1930.
Адрес: Valentin Bulgakov, Praha-Velká Chuchle, villa Absenger 14, Tchécoslo­vaquie». Приводим текст листовки по экземпляру, вложенному в книгу, хранящуюся в Библиотеке Стэнфордского университета.
. Кроме меня из Острога подписываются (через меня) еще семь человек, так что Вы можете выслать мне 8 экземпляров книги. К затронутой Вами теме – современной и значительной проявляется большой интерес. Сообщите, в каком размере и по какому адресу выслать стоимость посылки[204]На письме помета Булгакова красным карандашом: Послано. Деньги получены.
.

 Простите, что я не сейчас же отвечаю Вам, но моя служба отнимает у меня всё мое время и силы, а это, в соединении с безнадежностью выехать отсюда в условия более благоприятные для моей внутренней жизни и работы, влияет на меня угнетающе и я часто не умею побороть отчаянье. Сердечно благодарю Вас за Ваше внимание ко мне – оно придает мне силы.

Искренно уважающий Вас

      Лев Гомолицкий.

17. Гомолицкий – Булгакову

                                                                          6.IX.1930 г.

   Уважаемый и дорогой

      Валентин Федорович!

 Прежде всего позвольте сердечно поблагодарить Вас за полученный экземпляр Вашей книги с надписью для меня. 8 книг Ваших я получил и на следующий же день по получении их выслал Вам почтовым переводом 48 кр<он> ч<ехословацких>.

 Книгу Вашу я считаю очень своевременной, полезной и необходимой. Нравственный долг каждого человека, достойного своего человеческого звания, как можно чаще и во всех областях жизни напоминать о духовных ценностях, о том, что кроме обычных средств разрешения конфликтов, средств, построенных на насилии и взаимном недоверии и обмане, существует одно истинное и вечное средство, в стремлении к которому и должно состоять движение вперед человечества, – это умиротворяющая и всё разрешающая сила любви.

 Вы поставили перед собою задачу «выдвинуть самую проблему, подготовить и расчистить место для нее в сознании читателя»[205]Валентин Булгаков. Толстой, Ленин, Ганди (Прага, 1930), стр. 49.
. Но допустим, что человечество уже готово к принятию этой «проблемы» с полным сознанием ее важности. Что делать, как воплотить в действии в повседневной жизни человечеству эту свою новую веру? Нельзя требовать от заурядных единиц, составляющих человеческую массу, разрешения и систематизации таких сложных и новых вопросов. А между тем эту работу для человечества необходимо кому-то произвести. Ни Толстой, ни Ганди не дают никакой законченной госуд<арственной> системы, построенной на началах любви. У Толстого – принцип; у Ганди – намерение, первый, не совсем удачный опыт (удачным он и не м<ожет> б<ыть>, сколько бы мы ни ждали его окончания, так как Ганди не обладает законченным и ясным миросозерцанием). «Учение без намерения – потерянный труд, а намерение без учения – опасно»[206]Конфуций, «Изречения», 2.15. См.: И.И. Семененко. Афоризмы Конфуция (Москва: Издательство Московского университета, 1987), стр. 261-301.
. Мне кажется, теперь необходимо дать систематизацию и критику всех теорий и попыток в этом направлении, когда-либо существовавших в человечестве. Такая работа была бы серьезным шагом, могущим иметь большое влияние, дать крупный толчек человеческой мысли и даже, м<ожет> б<ыть>, произвести переворот в современной социальной жизни.

 Для примера возьму учение о государстве Конфуция. В нем заключено, собственно, всё то, что впоследствии истолковано в учениях и жизни Толстого и Ганди.

 «Доброе и разумное начало – фундамент, на котором строится жизнь». Толкование Тсенг-Тcеу 10/5[207]«Комментарии Тсенг-Тсеу к книге “Великая наука”», в кн.: П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция . Составил П.А. Буланже. Со статьей гр. Л.Н. Толстого «Изложение китайского учения» (Москва: Посредник, 1903), стр. 122. Тсенг-Тсеу, в современной русской транслитерации – Цзэнцзы (Шэнь), в английской – Tsengtse или Tseng Ts'an или Zeng Sheng zi, – ученик Конфуция, наставник его внука.
. «Учитель сказал: пусть только в государстве будут мудрые (в смысле совершенные) люди, тогда и управление государством может процветать; а без мудрых (совершенных) людей управление государством и сводится на нет». Тсеу-Ссе 20/2[208]«“Чьюнг-Юнг. О неизменных законах духовной жизни, или учение о неизменяемости в состоянии середины”. Составлена Тсеу-Ссе, внуком и учеником Кунг-Тсеу», в кн.: П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция , стр. 143.
. И если «мудрые» не должны уклоняться от управления страною, то тем более – управители должны быть «мудрецами». Путь самоусовершенствования управителя Конфуций видит в развитии 3-х свойств человека: знанья, чистоты и нравственной силы, помощию же в обязанностях его служит одно – любовь (Тсеу-Ссе 20/8)[209]П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция , стр. 145.
.

 Далее следует целая стройно развитая система государства, в основу которой положено главное правило Конфуцианской морали: «Владеть собою настолько, чтобы уважать других, как самого себя, и поступать с ними так, как мы желаем, чтобы с нами поступали»[210]П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция , стр. 120.
.

 О смертной казни Конфуций, между прочим, говорил: «Государь! Зачем вы вообще прибегаете к смертному наказанию? Пусть все ваши даже сокровенные желания будут направлены на добро, и тогда ваш народ будет добрым»[211]«Изречения Конфуция». 12.19; ср. 13.12. Ср.: П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция , стр. 119.
. О суде –: «Злым и лукавым не следует позволять высказывать своих лживых обвинений и вникать в их греховные намерения. Поступая таким образом, достигнут того, что дурные желания людей не будут проявляться». Тсенг Тcеу 4/1[212]П.А. Буланже. Жизнь и учение Конфуция , стр. 112.
. И т.д.

 Не менее интересна и анархическая система государства Ляо-тсе – без насилия, без законодательства, даже без видимой власти, с управителями, управляющими единственно духовною невидимою силою любви. Но это же утопия, тогда как теория Конфуция вполне реальна и, я бы сказал, даже очень современна для состояния умов нашего века...

 Если бы я имел время и располагал хорошей библиотекой, – я взял бы на себя смелость предпринять попытку такого труда систематизации и критики теории ненасильнического государства, когда-либо зарождавшиеся в челов<еческом> сознании.

 К сожалению, я не имею ни того, ни другого. Самое тяжелое для меня отсутствие нужных для работы книг.

 Читая «Круг Чтения» Л. Толстого, мне захотелось более полно и систематически собрать материал для «всемирной религии», произвести своего рода синтез морали всех главнейших религиозных систем. «Круг Чтения>», мне кажется, не удовлетворяет возложенных на него надежд. Материал в ней подобран случайно, вернее, отрывочно и не полно. Кроме того, источники у Толстого нигде точно не указаны: – такие ссылки, как «из индийской мудрости» или «Магомет» и пр., ничего не говорят[213]Со следующего предложения («Часто не знаешь...») до конца письма текст Булгаковым перечеркнут и отчеркнут на полях двумя чертами.
. Часто не знаешь, где кончается первоисточник, цитата и начинается Толстой. Лев Николаевич располагал всем своим огромным материалом по свойственной ему гениальной широте, как своими собственными мыслями.

 Поставив своею целью полный и точный синтез религиозных систем, я принялся за изучение, выписки и систематизацию главных священных книг – их первоисточников. К сожалению, я остановлен в работе, так как материала в моем городке недостает, а на покупку книг я не имею в настоящее время достаточных средств.

 Я хочу обратиться к Вам с просьбой помочь мне в этом затруднении. Может быть, через Вас я могу достать некоторые книги с тем, чтобы, использовав их, вернуть обратно. Кроме русского языка я обладаю польским, читаю по-французски и английски, немецким же могу пользоваться при помощи моих друзей. Из книг, которые мне важно пока иметь, укажу на Коран, Талмуд и Дхаммападу.

 Со своей стороны я рад услужить Вам, чем только сумею.

 Жду Вашего, приносящего мне всегда радость и духовную бодрость, письма.

  Искренно Вас любящий и уважающий

Лев Гомолицкий.

На листе позднейшая помета Булгакова (перечеркнуто):

                        В Библиографии:

1) Справка о Гомолицком.

2) Воспоминания Поссе.

3) Адреса Гессена, Мякотина и Бицилли.

18. Гомолицкий – Булгакову

                                                                            14.I.31 г.

  Многоуважаемый и дорогой

     Валентин Федорович!

 Только теперь узнал, что Вы вернулись в Прагу, и спешу поблагодарить Вас за ту большую и сердечную помощь, которую Вы оказали мне тем, что помогли найти некоторые очень важные для моей любимой работы книги. Из библиотеки Земгора благодаря Вашему поручительству я получил и использовал два очень интересных труда – «Агаду» Бялика[214]Агада. Сказания, притчи, изречения Талмуда и Мидрашей в 4-х частях . Составленная по первоисточникам И.Х. Равницким и Х.Н. Бяликом. Авторизованный перевод с введением С.Г. Фруга (Берлин: Издательство С.Д. Зальцман, <1922>).
 и «Законы Ману»[215]Законы Ману . Пер. с санскритского С.Д. Эльяшевич (С.-Петербург, 1913). Ср. рассказ «В завоеванной области» и ссылку на эту книгу во второй редакции первой главы незаконченного «Романа в стихах» Гомолицкого (1938).
. К сожалению, в библиотеке больше нет переводов с оригиналов, которые меня только и интересуют. Книги я библиотеке вернул (еще в декабре прошлого года отослал последнюю книжку), но со дих пор, несмотря на мой запрос, библиотека не сообщила мне о размерах почтовых расходов, чтобы я мог эти расходы покрыть. Нынче я опять посылаю в библиотеку открытку с просьбой сообщить мне о размерах моего долга.

 Книги, которые я нашел в этой библиотеке, имели для меня двоякое значение. Значение материала для работы и значение еще другое – чисто личное. Поскольку Законы Ману проскользнули мимо моего внутреннего сознания, оставив след только в памяти, в области знания, постольку «Агада» Бялика, переведенная Фругом, вошла в мою жизнь переживанием и переживанием очень значительным и хорошим.

 Перевод Фруга дурной, потому что сделан вслепую, безо всякого чутья. Но мне это не мешало: при чтении я сам отбрасывал всё неправильное и фальшивое и восстановлял текст в его древнем и величественном значении. О Талмуде я прочел уже до знакомства с этим трудом несколько хороших книг и теоретически знал всё, что относится к своеобразному способу передавать вечные истины в виде занятных анекдотов, басен, сказок и пословиц, которыми так своеобразно и неподражаемо пользовались мудрецы Талмуда. Но только при чтении непосредственном, а не в чужой передаче, я до конца оценил и понял значение этого метода. Для распространения в человеческих неподготовленных массах нравственных истин этот метод действует несомненное вернее и долговечнее проповеди (как бы она ни была вдохновенна) и заповеди (как бы она ни была строга и беспощадна). Занятный, часто забавный рассказ остается надолго в памяти, невольно хорошо запоминаясь; кроме того, он сам просится на язык и его нельзя не рассказать в беседе. А вместе с рассказом сохраняется и передается и то главное ядро его, которое оправдывает его существование. Тут семя падает не просто в почву – оно падает вместе с мягким и румяным плодом, и плод этот подготовляет в почве для семя питание – удобряет для него почву и первое время питает его, пока семя не превратится в росток.

 Кроме того, знакомство с языком и идеями Талмуда многое объяснило мне в Евангелиях.

 За это внутреннее значение книг, которые Вы помогли мне найти, позвольте мне особенно поблагодарить Вас, дорогой Валентин Федорович!

 К сожалению, за недостатком материала, я не могу приступить к окончательной разработке своего труда. Мне останется еще прочитать буддийские книги: Дхаммападу и Питаки[216]Дхаммапада – одна из книг буддистского канона, созданная в 3-2 вв. до н.э., по преданию, содержащая изречения самого Будды и служащая основным учебным руководством для буддиста. Типитака (Трипитака – «Три корзины») – канонические собрания на языке пали текстов классического буддизма (5 в. н. э.).
, а также Коран.

Искренно уважающий Вас

      Лев Гомолицкий.

Надписи на лицевой и оборотной сторонах конверта:

Wielmożny Pan

Valentin Bulgakov

Praha

Velká Chuchle, 14

Czechosłowacja

Leon Gomolicki

Polska, m. Ostróg,

ul. Czackiego 2

19. Гомолицкий – Бему

                                     4/IX 31 г.

 Дорогой Альфред Людвигович!

 Только сейчас вечером случайно получил Вашу открытку из редакции. Спешу ответить, потому что давно, очень давно хотел написать Вам. Не знал только, можно ли писать по старому адресу. Кроме того, казалось мне, что Вы чем-то мной недовольны. Если это не так, – то простите мне мое заблуждение и позвольте по-прежнему писать Вам всё о себе, как это я делал когда-то.

 С тех пор кое-что изменилось в моей жизни. Стихи мои всегда были отражением переживаемого, и если говорить о них, то нельзя не упомянуть о жизни. За эти три года я написал «Поэму о Боге» – сейчас печатается в сборнике Галицко-Русской Матицы во Львове[217]Публикация осуществлена не была.
. Рассказываю в ней историю своей первой любви – «моей любовью первою был Бог»[218]Ср. стихотворение «Дрожит и стонет, напрягаясь, дом…», помещенное в книжке Дуновение , вышедшей в гектографированном виде в 1932 г., и в книжке Дом (1933). См. №№ 169, 193.
. Это – период, когда писалось «Дуновение». Начал писать роман в стихах «Памятник Уединизму» и написал части из книг стихов – «Дом»[219]Рукописная книжка Дом вышла в ноябре 1933 г.
 и «Жатва»[220]Такая книга не вышла. Ср. стихотворение под таким названием, посланное Гомолицким Бему в письме от 15 марта 1928.
. Два стих<отворения> из последней были напечатаны в августе в «За свободу!»[221]К моменту написания письма в газете были опубликованы два стихотворения Гомолицкого – «Еще раздам я людям много дней…», За свободу! , 1931, № 195, 26 июля, стр. 4, и «Мои часы – мое живое сердце...», За Свободу! , 1931, № 215, 15 августа, стр. 2. См. №№ 182 и 186 нашего собрания. Но Гомолицкий скорее подразумевает не первое из них, а то, которое появилось в газете спустя четыре дня – «На кладбище», За свободу! , 1931, № 236, 6 сентября, стр. 2. См. № 181 нашего собрания.
. «Дом» – о том, как я завоевываю дом. Все эти три года я работал в землемерном бюро в Остроге, которое было занято измерением города. Начал с простого рабочего, но вскоре заслужил повышение и всё это время проработал чертежником. В семье работал я один, – точнее – зарабатывал. Зарабатывал даже по нашим временам неплохо, если бы не прошлые долги. Отец занимался хозяйством: возделывал огородик, готовил. Мы жили в домике не в центре города, на улице, поросшей травою. Работа летом тяжелая. Весь день без перерыва на ногах под раскаленным солнцем и в дождь. После рабочего дня умоешься, переоденешься, пообедаешь, и уже ни читать, ни думать не хочется – хочется только отдохнуть. И так вот проходят недели... Тоскуешь о самом себе. Потому и писал я сравнительно мало. К тому же давил Острог. В Остроге хорошо отдыхать на каникулы, еще лучше умирать, когда от жизни уже нечего требовать и желать. Я желаю и жить, и делиться своею жизнью с другими. Может быть, если бы около меня или, верней, со мной не было моей Евы, а только старики родители, я имел бы меньше мужества бороться с жизнью. Дом мой не мещанское счастье, а законная для каждого человека крупица личного счастья, инстинкт – божественная трагедия души человеческой и человеческой плоти. До сих пор это только поиски дома, мечты, борьба за него. У меня вторично в жизни любовь и опять она большая – и опять больше трагичная внешне, и уж никак не благоприятная – во вражде с условиями жизни. Видно, я из тех, о ком сказал Гумилев: «а другим жестокая любовь, горькие ответы и вопросы; с желчью смешана, кричит их кровь, слух их жалят злобным звоном осы»[222]Н. Гумилев, «Много есть людей, что, полюбив...», Жемчуга.
. Нет, не совсем так, конечно, –: внутренне я удовлетворен, дух мой радуется и спокоен, но внешне – это сплошная драма: родители не согласны, а я из тех, кто не пускает никого в свой интимный мир. Все три года – мы... встречались тайно и на людях. Иметь жену и никогда не иметь минуты, чтобы побыть с глазу на глаз, от всех скрываясь. Я хлопотал и писал всюду, чтобы устроиться вне Острога, и наконец решил уехать, не глядя на тяжелое время и на то, что ехать было не на что. Случилось в этом году так, что бюро в Остроге лопнуло. Я поехал во Львов. Во Львове – работал полмесяца у инженера, а когда работа кончилась и к тому же во Львове жить больше было нельзя (черта оседлости для русских), я не вернулся в Острог и приехал в Варшаву, имея в кармане 50 злотых. Тут я живу до сих пор. Было за эти два месяца и так, что не имел крова, но ночевал всё же под крышей по знакомым. Сейчас снимаю угол и сплю за ширмами. Всё время хлопочу, ищу работу. Бывает, что не полнем, но всё же знакомые всегда накормят. Обедаю по двунадесятым праздникам. Ева шлет из Острога письма, пропитанные слезами. Родители сидят без хлеба. А я строю Дом. Но что-то преждевременно заглядываю вперед, и о Жатве у меня уже написано несколько стихотворений. Сейчас я прихворнул. Нынче жар. Вместо того, чтобы идти к одному знакомому, который обещал похлопотать за меня и просил зайти, я лежал весь день и читал Силуэты Айхенвальда. Вошел здесь в Варшаве в Лит<ературное> Содружество. Хочу прочитать свои стихи, чтобы услыхать мнение Философова. Ум его меня очень интересует. Не пользуюсь в полной мере возможностью печататься в За Св<ободу!> – скитания по Варшаве берут много энергии. Здесь Дзевановский, но живет замкнуто и я с ним до сих пор лично не познакомился. Адрес мой Warszawa Leszno 9, m. 6a или Warszawa Poczta Główna poste restante. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Что делает Скит?

Л. Гомолицкий.

 На днях я получил ответ от Д. Кнута[223]О возникновении переписки с Кнутом Гомолицкий вспоминает в письме к А.Л. Бему от 25 июня 1934 г. 1 ноября 1931 Гомолицкий прочитал доклад о творчестве Д. Кнута в Литературном Содружестве. Ср.: Довид Кнут. Собрание сочинений в двух томах . Том 2. Составление и комментарии В. Хазана (Иерусалим, 1998), стр. 547 (комментарий).
. Я ставлю его очень высоко. Что думаете о нем?

 9/IX. Всю мою болезнь письмо это пролежало у меня. Сейчас солнечный день и я пойду на почту отправить его. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Поклон Скиту.

20. Гомолицкий – Бему

    16.4. 33

  Многоуважаемый и дорогой

    Альфред Людвигович,

 мне было очень отрадно снова узнать, что Вы всё еще по-прежнему не забываете обо мне. Эта маленькая книжечка сборника Скита[224]«Скит» . I ( Сборник стихов ). Прага, 1933. См. отзыв: Л.Г., «Скит», Молва , 1933, № 93, 23 апреля, стр. 4.
, связь с Вами не оборвалась. Теплотой и сердечностью веет на меня от этого конверта с пражской печатью, написанного Вашей знакомой рукою. Я со своей стороны часто вспоминал о Вас и Ските и о том времени, когда Вы так тепло приняли меня, в сущности, не имея на то больших оснований, так как стихи мои, которыми я дебютировал в Ските, были незрелы и слабы.

 «Скит № 1» очень изящно издан, идея его (хоть и на 20 страницах, но всё же книга – значит что-то реальное – дело) удачна, а содержание его свидетельствует о верной и большой работе над стихом, о бережном отношении к поэзии. Больше всего нравится мне «Звезда Атлантиды» Лебедева. По этому стихотворению мне хочется, как по концу нитки до клубка, добраться до идейного клубка теперешнего Скита. Характерен ли «Ангел + Ундервуд» Лебедева для Скита или это стихотворение случайно? Чем сейчас живет Скит, что его волнует, каковы пути его и какова будничная обстановка работы – вот что мне было бы очень интересно узнать. Могу ли злоупотреблять Вашим ко мне вниманием, могу ли просить Вас написать мне об этом? Очень мне бы хотелось также ближе познакомиться с В. Лебедевым. Кто он, чeм живет, что представляет собою его творчество? С отдельными стихами его я давно уже знаком и с самого начала они расположили меня в пользу их автора. Передайте, пожалуйста, Альфред Людвигович, ему мое желание познакомиться с ним, завязать переписку.

 Посылаю свои новые стихи, чтобы не только на словах, но и на «деле» восстановить нашу связь. Интересно мне было бы услышать Ваше мнение и мнение Скита о них. Если же они найдут у Вас отклик, – имею смелость предложить их для следующего сборника Скита.

Искренне уважающий Вас

   Л. Гомолицкий.

Мой адрес: ред. «Молва», Warszawa, Chocimska 35;

или: «Rosyjski Komitet Społeczny»

Warszawa, Podwale 5.

21. К.А. Чхеидзе – Гомолицкому

                                                                16-6-33

 Милостивый Государь, г. Лев Гомолицкий!

 Вы – автор и знаете, какие чувства могли возбудить Ваши слова у автора «Страны Прометея». Вероятно, тут не может идти речь о благодарности. Но я не могу отказать себе в желании сказать Вам о той великой радости, которую Вы подарили мне. Ваш отзыв не первый, появившийся в русской печати (два отзыва были в Шанхае, один в Харбине и один в Праге – хотя в Праге два печатных органа периодических и несколько непериодических). Тем не менее, я должен считать Ваш отзыв первым – по силе проникновения в вещь и по изобразительности ее свойств...[225]Л. Гомолицкий, «Страна Прометея», Молва , 1933, № 132, 12 июня, стр. 4.
 Быть может, Вам интересно будет узнать, что свою книгу я написал в 1930 году и тотчас продал право на печатание ее перевода на чешский язык издательству Квасничка и Гампль. Ввиду кризиса книга вышла только 1 февраля с.г. Мои поиски русского издательства в Европе не увенчались успехом, как потому, что у меня нет ни имени, ни связей; так и потому еще, что я принадлежу к сторонникам евразийского течения. Но не к той части евразийского течения, которое в 1928/29 гг. занялась самоликвидацией этого «третьего максимализма русской революции» и сблизилась (идейно и персонально) с ВКП (б) – а к той части, которая по-прежнему стоит на религиозной основе, отталкивается от реакции и коммунизма и ведет органическую работу по сочетанию «исторического» с «революционным». – В 1932 году мне сообщили, что в Шанхае имеется издательство «Слово» и одним из его основателей является г. И.М. Алтадуков – по происхождению кабардинец. Я списался с ним, и таким образом моя книга увидела свет... Книга вышла в декабре 1932 года, была разослана всем эмигрантским газетам, но – как Вы, наверное, заметили – вот уже ½ года ни одна из них «не замечает» Страну Прометея. Я не ищу причин этого молчания, потому что знаю их. Причины в том, что похвалить книгу – по мнению делающих погоду критиков – значит как-то и автора приподнять, – а этого делать нельзя, ведь автор (страшно сказать!) евразиец. Выругать тоже нельзя, так как и брань может привлечь к книге внимание. Но внимание к книге – в значительной части внимание к автору – а это-то и вредно! Вот почему (как мне кажется) «наша печать» предпочитает молчание. Дескать – никто ничего не услышит – и ладно, и на Шипке полное благополучие и благорастворение всяческих поддающихся благорастворению веществ.

 Прошу Вас не удивляться моему многоречию. Оно объясняется всем изображенным выше.

 Однако, ради Бога, не поймите меня так, что будто во мне говорит авторское «задетое» самолюбие. Нет. Мое авторское самолюбие удовлетворено в высшей мере. Увы – не русскими, но чешскими (отчасти немецкими) критиками. К настоящему времени (если подходить статистически) я располагаю почти двумя десятками отзывов столичных, за малым исключением, рецензий. Некоторые из них таковы, что чувство меры и скромности не позволяет мне их приводить. Добрая треть лучших чешских критиков отметила Страну Прометея – и, право, это больше чем достаточно для первой книги «начинающего» писателя.

 Я очень надеюсь, что Вы не будете на меня в претензии за это письмо. Повторяю – оно пишется мною под непосредственным впечатлением от Вашей статьи. Рядом с Вашей статьей – заметка г. Подорожника показалась мне не то что неожиданной, но написанной как будто в неожиданном тоне. Не тот (представляется мне) взят нотный ключ! г. Подорожник находится в Варшаве, а устроители Дня Русской Культуры и Русского Дома, так же, как и я, – в Праге (в Париже я бывал и живал, но неподолгу). То неудовольствие, которое, несомненно, возникнет у лиц, задетых г. Подорожником – едва ли ощутится этим последним. И едва ли же я избегну последствий сего неудовольствия... Правда, и то сказать: – оно не будет первым. Но его (неудовольствия) острота, «перчистость», по-видимому, от этого не уменьшится.

 Если это возможно – убедительно и настойчиво прошу Вас прислать мне несколько экземпляров «Молвы» от 11-го с. июня. В свою очередь – я обещаюсь Вам исполнить какую-либо Вашу «литературно-газетно-книжную просьбу», связанную с Прагой. Говоря определеннее – мог бы прислать Вам то, что Вас интересует из евразийской литературы; а также – из так называемой «федоровской». Под федоровской литературой разумею писания самого Н.Ф. Федорова (Философия Общего Дела) и его сторонников и последователей: Горностаева, Сетницкого, Остромирова[226]Об увлечении Чхеидзе учением Федорова см.: А.Г. Гачева, «Из истории отечественной философской мысли. Неизвестные страницы евразийства конца 1920-1930-х годов. К.А. Чхеидзе и его концепция “совершенной идеократии”», Вопросы Философии , 2005, № 9, стр. 161-163.
. Мне чрезвычайно хотелось бы оказаться полезным для Вас.

 Примите выражение моего искреннего уважения,

  покорный Ваш слуга                                            <Чхеидзе>.

Переписка Л.Н. Гомолицкого с К.А. Чхеидзе находится в собрании: ГАРФ, ф. 5911, оп. 1, ед. хр. 29. Письма Гомолицкого – автографы, письма Чхеидзе – машинописные отпуски.

Константин Александрович Чхеидзе (1897-1974) – писатель, публицист, видный деятель евразийского движения 1930-х годов. Грузин по отцу, принадлежавший к древнему княжескому роду, русский по матери. В 1917 г., после окончания военного училища, служил в Кабардинском полку («Дикой дивизии») и участвовал в походе Корнилова на Петроград; в 1918-1920 на гражданской войне, год был адьютантом Начальника кабардинских частей генерала Заур-Бека Даутокова. Посла разгрома Врангеля и эвакуации в Константинополь и на о. Лемнос провел два года в Болгарии, откуда перебрался в 1923 г. в Чехословакию и поступил студентом на Русский юридический факультет в Праге, который окончил в 1928 г. В середине 1920-х годов обратился к литературной деятельности и публицистике, был членом кружка «Далиборка» и Союза русских писателей и журналистов. Со второй половины 1920-х годов становится деятельным участником евразийского движения, в августе 1928 г. был направлен в Париж для работы в редколлегии газеты Евразия, но в 1929 г. вернулся в Прагу, выступив против группы Сувчинского, на стороне «правых» евразийцев. Был одним из главных идеологов евразийства «посткламарского» периода. Весной 1933 приезжал с лекциями в Польшу – в Вильно («К.А. Чхеидзе в Польше», Молва, 1933, № 82, 8 апреля, стр. 3). В 1932 г. на русском языке в Шанхае, а в начале 1933 и в переводе на чешский в Праге выпустил книгу «Страна Прометея», где изобразил «рыцарскую жизнь Кабарды – прекраснейшей в мире земли, и благороднейшего народа из всех, с какими довелось встречаться», как писал он в своем автобиографическом очерке. «Я счастлив, что жил несколько лет среди кабардинцев». – «Эмигрантские писатели о себе». II. К. Чхеидзе, «О себе», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр. 3. В 1932 г. создал вместе с Л.В. Копецким кружок по изучению современной русской литературы при Русском народном университете. Вместе с В.Ф. Булгаковым участвовал в подготовке Словаря русских зарубежных пиисателей. В 1945 г. был арестован советскими органами, вывезен в Москву и провел десять лет в советских лагерях по обвинению в антисоветской деятельности. В 1955 был освобожден и получил разрешение вернуться в Чехословакию, где вернулся к литературной работе. Библиографию публикаций К.А. Чхеидзе, составленную Й. Вацеком, см. в кн.: Zírající do Slunce. Literárněvědný sborník о životě a díle gruzínského knízete Konstantina Čcheidzeho, spisovatele v Čechách. Sestavili V. Bystrov a J. Vacek (Praha: Bystrov a synové, 2002), стр. 93-123. См. о нем: А.Г. Гачева, «Из истории отечественной философской мысли. Неизвестные страницы евразийства конца 1920-1930-х годов. К.А.Чхеидзе и его концепция “совершенной идеократии”», Вопросы Философии, 2005, № 9, стр. 147-167.

22. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                                                      19.6.33

 Дорогой автор «Страны Прометея» и многих рассказов, которые давно уже привлекли к Вам мое расположение.

 Следующий раз, если соберетесь ответить на это мое письмо, обязательно не забудьте прислать Ваше имя и отчество, так как без таковых никак нельзя обойтись русскому, собравшемуся написать письмо. Чтобы уже сразу покончить с этим вопросом, сообщаю Вам тут же свои – зовут меня Львом Николаевичем.

 В этой нашей первой заочной беседе мне суждено длинное предисловие, потому что должен еще извиниться перед Вами за то, что пишу это письмо на редакционных полосах, но в моей кочевой и непрочной эмигрантской жизни никогда нет ни приличной специальной бумаги для писем, ни своих конвертов, ни времени уделять этим важным вопросам. Полагаю, что Вы не осудите меня за эту вольность. Ведь мы в походе, а в походе не обращают внимания на внешние приличия.

 Я очень был рад прочесть Ваше письмо, тем более, что писал о Вашей книге не по долгу службы, не казенно, а искренне. И если уж Вы сообщили мне некоторые подробности о том, как печаталась Ваша «Страна Прометея» (очень у Вас это вышло удачным название!), то позволю и себе ответить тем же – рассказать, как печаталась моя рецензия. Хотел я сказать гораздо полнее и подробнее. Но, можно сказать, на половине дороги остановился и ужаснулся размером уже написанного. Вместо обычных дозволенных для беглой рецензии, отмечающей молодую литературную новинку, ста – ста пятидесяти строчек получилась тяжеловесная статья. С полным сознанием своей вины я принес ее редактору и вполне согласился с ним, что 400 строк обязывают. Отводя столько места молодому автору, газета тем самым говорит, что явление это исключительное. И вот от меня редактор потребовал доказательств исключительности этого явления. Единственным доказательством моим была сама книга. И я вернул ее редактору и стал ждать ответа. Ответом была чистая, нигде не тронутая редакторским карандашом, авторская корректура, а потом – промелькнувшая «неожиданная» (по-Вашему) фраза Подорожника[227]Об отношении Д.В. Философова к общественно-политической позиции Чхеидзе см. письмо Д.В. Философова к Н.А. Цурикову от 22 июня 1933 г. – Владимир А. Цуриков, «К истории эмигрантской публицистики и литературы в Варшаве. Письма Дмитрия Философова, 1930-1934», From the Other Shore. Russian Writers Abroad Past and Present . Vol. 3 (2003), p. 81. Молва , 1933, № 148, 2 июля, стр. 2. Резко отрицательную оценку пражских евразийцев (в том числе Чхеидзе) см. в статье: Н.А. Цуриков, «“Советское течение”», Молва , 1933, № 148, 2 июля, стр. 2.
.

 Кстати об этой фразе. Мне кажется, Вы несправедливы к Подорожнику. Я его не защищаю, но согласитесь, что в его сравнении ничего для Вас обидного не было, а если мог таиться вред (в том смысле, что и Вы и учредители «культуры» в Праге), то в иной плоскости, гораздо более для Вас важной – плоскости завоевания литературного имени – есть доля и пользы. Ведь Подорожник колол их казенной культурой, справедливо указывая на Ваш пример – настоящая живая ценность должна паломничать из Праги в Харбин в поисках своего осуществления.

 Хотелось бы, чтобы эта наша первая встреча не оборвалась, а дала начало более близкому знакомству. Исполняя Вашу просьбу, посылаю Вам несколько номеров «Молвы». Очень благодарен Вам за готовность Вашу оказать мне в свою очередь услугу. Принимаю это в порядке завязывающейся между нами дружбы. В Варшаве так трудно с книгой, что, несмотря на большое свое желание, я до сих пор почти не знаком с евразийским течением, а о Н. Федорове знаю только понаслышке. Буду Вам очень благодарен за наиболее характерное для Н.Ф. из евразийской литературы[228]На основании присланных книг Гомолицкий написал в декабре 1933 очерк: Л.Н. Гомолицкий, «Н.Ф. Федоров. К 30-летию со дня его смерти (28.XII.1933)», Молва , 1933, № 294, 23-25 декабря, стр. 4.
. То, что Вы укажете, я, прочтя, отошлю Вам обратно. Сноситься со мною удобнее всего по адресу Российского Общественного Комитета.

 Собравшись ответить мне на это письмо, напишите мне также о литературной жизни в Праге. Печатаетесь ли Вы где-нибудь сейчас? Работаете ли серьезно над углублением своего оригинального дарования? Недавно читал отпечатанные на гектографе Ваши статьи (особенно понравилось о Хлебникове – надо бы подробнее – кстати, нельзя ли бы хоть на короткий срок его сочинения?). Когда книга этих статей будет напечатана?[229]К.А. Чхеидзе, «Велемир Хлебников (к десятилетию со дня смерти 28-VI-1922)», в его кн.: На литературные темы (Прага, 1933). Сборник отпечатан на гектографе. Статья была напечатана, в переводе Ж. Погорецкой, также по-чешски: К. Čcheidze, «Velemir Chlebnikov (k desátému výročí jeho svrti, 28. června 1922)», Rozhledy po literatuře a umění . Roč. 1 (1932), č. 10/11, s. 83–84.
 Жду ответа. Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.

23. Чхеидзе – Гомолицкому

                                                             22-VI-33

 Дорогой Лев Николаевич! Итак – знакомство состоялось – теперь будем ожидать личной встречи, чтобы его закрепить и обратить в дружбу. Вы приносите извинение в том, что пишете на редакционной бумаге. Я же должен принести повинную за привычку стукать на машинке. Совсем разучился писать чернилами (если не пишу на машинке – пишу карандашом – это всё «последствия гражданской войны»!). Ваш рассказ о рецензии заставляет меня испытывать разнообразныые чувства. Прежде всего – это замечательное свойство человеческого слова – вызывать детонацию переживаний и настроений. И ту именно детонацию, которая имелась в виду! Вы отметили в своем отзыве те места книги, которые писались с немалым душевным трепетом. Что иное – если не очевидное «родство душ» – обнаруживает это? – И потом, вторичная аппробация со стороны главного редактора. Ведь, наверное, главный редактор – человек успокоенный – в том смысле, что уже привык к «сенсациям», «новинкам» и пр. Его мнение мне также очень дорого!.. Я перечитал заметку г. Подорожника и восстановил в памяти то, что писал Вам по поводу этой заметки. Кажется, тут небольшое недоразумение? – Я абсолютно не чувствую себя задетым!! Напротив, мне чрезвычайно лестно (честное слово!) сознавать, что мое имя поставлено с именами лучших русских художников. Кроме того – самый факт, что в Варшаве нашелся незаинтересованный человек, человек большой культуры, который так высказался, – меня ободряет и возбуждает во мне некую новую волну веры в людей. – Но есть другая сторона дела. – Я говорю о тех людях, которые были задеты г. Подорожником. Повторяю – они обижены, и – кажется – зело. Обижены они гл<авным> о<бразом> на «Молву». Но «изливают раздражение» на причину (как они полагают) заметки г. Подорожника, т.е. – на Вашего слугу... Скучно и утомительно рассказывать: – как и почему установились достаточно неприязненные взаимоотношения между одной и другой частью русской колонии в Праге. Иной раз – эта неприязнь скрыта глубоко (и не очень глубоко) в сердцах и душах. Иногда – вырывается наружу подобно Везувию или, лучше, грязевой сопке – более похоже... Таким образом, наверное, нашлись люди, уже создавшие какую-нибудь легенду, вроде того, что я просил кого-нибудь в Варшаве – написать вот такую вот заметку, и так далее. Повторяю: – скука. Хочу резюмировать: не я обижен – о, нет! – я – польщен! – но обижены устроители Дня культуры (я к ним не принадлежу!) – и их обида (может быть, и заслуженная, ими самими вызванная) – меня огорчает. Ведь и то сказать: – каждый хочет жить и утверждаться в жизни. Одни это делают так, другие иначе. Герострат подпалил храм. Добчинский, Бобчинский – дали взятку Хлестакову, чтобы он сказал в Питере, что – да, в таком-то городе проживают такие-то люди... Одним словом – нельзя никому запрещать забавляться на свой лад. И если уж зашел об этом разговор, то главная драма между двумя поколениями эмиграции, несомненно, заключается в том, что младшее поколение – худо ли, хорошо ли – хочет идти с жизнью, вдумывается в проблематику революции, ищет выхода, опираясь на факты современности. А старшее – начисто отрицает то, что произошло в России с октября 1917 г. – не желает считаться с фактами, не желает пересмотреть однажды взятую на веру догму. Я присутствовал при нескольких собраниях, где происходили битвы между двумя поколениями (да и сам подчас бился). Но вспоминаю характерную оценку. В один городок под Прагой прибыли представители старшего поколения – агитировать не то в пользу «Возрождения», не то «России и Славянства». Собрали публику. Защищался такой тезис: – желание молодежи оторваться от старших – есть желание сбросить с себя цепи истории, бремя традиций; – в пределе – это желание обнаруживать рабскую психологию не-свободных людей... И если, добавляли они, сейчас в моде издеваться над старшим поколением, то не напоминает ли вам это глумление Хама?.. и т.д. Потом стали возражать младшие (весь разговор велся довольно резко, публика не стеснялась). Их слова сводились к следующему: – сейчас старики призывают идти за ними, натягивая на себя тогу хранителей традиций. Но ведь вы, сволочи, брешете (извините за пунктуальность передачи). Именно вы, наши «отцы», отказались от традиций, воспели революцию и произвели революцию, и как раз в момент, когда приход революции означал самоубийство России. А теперь вы нам толкуете о традициях! теперь вы заранее обвиняете нас в рабстве (психология!) и хамстве (сын Ноя), потому – что ваш путь – не наш путь. С таким подходом вы ничего не достигнете и т.д. А один из «молодежи» (молодежь относительная, лет 25-35) грозил воскресить обычай каких-то островитян, у которых считалось «милосердным» проломить череп вождю, проигравшему битву, – дабы он не мучался всю остальную жизнь. – Получается неожиданная картина. «Отцы» – бывшие революционеры – теперь консерваторы, трусы в области мысли. «Дети» – бывшие анти-революционеры – даже контр-революционеры – оказываются сразу: против отцов и против коммунистов – считая, что эти ягоды – одного поля... Уже значительно позже, в этом году (а описанный инцидент происходил лет 8 назад) – я тут выступал с докладом на тему: Империя, Революция, Возникающая Россия. И судя по той злобе, которую вызвал мой доклад у людей промежуточного положения (т.е. как раз т<ак> наз<ываемых> отцов) – можно сказать – попал в точку. Ибо – эти люди (Струве, Милюков, Керенский и Ко) в свое время шли с революцией (1905) – предали ее; пошли потом с реакцией, с падающей империей – чтобы потом предать и ее – во время войны, в руки коммунистов. Игрой злой судьбы эта же компания «возглавляла» белое движение – чтобы и его проиграть. И сейчас – эти же (!) люди мешают новым силам вступить в единоборство с коммунистами. Мешают чем? – клеветой, сплетней, доносом, нежеланием сознаться в ошибках, нежеланием прислушаться к зовам и требованиям эпохи.

 Ну, я увлекся.

 «Молву» еще не получил – благодарю за внимание.

 Посылаю кое-что из ЕА <евразийской> литературы, также из федоровской. Недавно я читал спор о смерти между г. Брандом и еще кем-то[230]В. Бранд, «О бунте созидающем», Молва , 1933, № 90, 20 апреля; С. Барт, «Социальный заказ и тема о смерти», там же , № 104, 7 мая; В. Бранд, «Еще о смерти (Ответ С. Барту)», там же , № 111, 16 мая.
. Спор интересный, но оба спорщика, так сказать, «не в курсе дела». Современная философская, научная и религиозная мысль гораздо сложнее, глубже и многообразнее подходит к этому важнейшему вопросу. Рекомендую Вам книги: Л. Берг «Номогенез», СПБ, 1922, Успенский «Терциум органум» Берлин, 1931, о. П. Флоренский «Столп и утверждение истины», два издания – старое московское, новое (1931) берлинское. Далее, А. Бергсон, Творческая эволюция, С. Метальников «Проблема бессмертия», 1924, и, конечно, Н.Ф. Федоров – еще в конце XIX века обогнавший всех их – необыкновенный, боговдохновенный, пречистый, глубочайший и гениальнейший всемирный и на все времена мыслитель. То, что я Вам вышлю – пожалуйста, оставьте у себя. Об одном прошу: – дайте движение посланным материалам. Движение какое? – в печати, в слове (лекции), наконец – дайте прочесть тем, кто достаточно уже видел, жил, страдал и искал – кто подготовлен к обдумыванию, к внутреннему переживанию подобного рода проблем.

 Я печатаюсь у русских (исключительно ЕА издания) и чехов. Все мои литературные статьи (Ахматова, Киреевский, Хлебников, Маяковский) были напечатаны в оч<ень> хорошем журнале «Розгледы» (Обзоры). Туда же принята статья о современной русской литературе. Раньше печатался в «Годах», «Своих путях» и некоторых казачьих журналах. Сейчас они не существуют. Время от времени помещаю статьи или рассказы в чешской прессе. В последнее время сблизился с младокатолическим журналом «Акце» – он издается в Брно. Там должны пойти: разбор книги Я. Паулика «Техника флирта» и философско-политическая статья «Антиномии современности». Не исключено, что если федоровцы возобновят издание сборника «Вселенское Дело» и если по техническим и иным условиям он будет печататься в Праге – буду его редактировать. В свое время редактировал «Евразию», но с № 4-го ушел – начал бороться против этого ликвидаторского органа и вместе с друзьями – добился его ликвидации. С 1929 года состою членом ред-коллегии (вместе с П.Н. Савицким, Н.Н. Алексеевым и др.) всех евразийских изданий. Раньше их было достаточно, сейчас, когда «касса пуста», – их мало. На днях выйдет в Эстонии сборник Новая Эпоха. Пришлю его Вам.

 Сборник на лит-темы издал почти целиком на свой счет. Будет ли второе типографское издание? – вопрос... Сочинения Хлебникова прислать не могу. Если получу большие выдержки из этих сочинений, которые у меня взяло одно лицо и ½ года держит – пришлю Вам... Я очень надеюсь, что судьба позволит мне посидеть, поработать над новой книгой о Кавказе. Но и тут вопрос, ибо я занят, как жернов или как механическая реклама: – почти что перпетуум мобиле. И заработок у меня смешной – чтобы прожить, приходится и уроки давать, и лекции читать.

 Итак, глаза Ваши утомлены и внимание отказывается слушать. Обещаю Вам в следующие разы быть менее болтливым. На сей раз – я изменил своему обыкновению писать кратко. Вы сами, дорогой Лев Николаевич, виноваты: – вызвали меня на беседу своими вопросами, своим интересом к моей особе. И то сказать – 80% эмиграции не балуют меня вниманием. Меня это мало огорчает, но когда оказывается, что есть человек, отнесшийся ко мне так, как Вы – я всегда готов принести ему всё, что имею (хоть и имею-то мало).

                  Сердечно приветствую, жму руку, Ваш <Чхеидзе>.

24. Гомолицкий – Чхеидзе

           14.8.33

           Варшава

  Дорогой Константин Александрович,

 сегодня мне звонили по телефону в редакцию «Молвы» по Вашей просьбе. Я узнал таким образом, что Bы беспокоитесь, получил ли я Ваше письмо и книги от Вас, не пропали ли – почему не отвечаю. Я, действительно, непростительно долго молчал. Хотелось прочесть внимательно то, что Вы мне прислали и обстоятельно ответить Вам. А времени, как всегда, мало. Я кручусь, как белка в колесе, между редакцией и комитетом, а тут приспели и свои личные дела, и я всё откладывал, ждал спокойного дня.

 Прежде всего должен Вас очень поблагодарить за присланное. Прочел с большим интересом и не оставлю мертвым капиталом. Осенью хочу сделать доклад о Федорове, дать в газету статью. Меня лично в Федорове привлекает он сам, напоминая моего любимого героя – китайского мудреца Ляо-Тсе. И вся его встреча с Толстым удивительно повторяет встречу Ляо-Тсе с Конфуцием.

 Письмо это пишу, положив на раскрытую «Декларацию»[231]Брошюра Евразийство. Декларация, Формулировка. Тезисы (Прага, 1932).
. Читая ее, сделал много отметок на полях и теперь, просматривая их, вижу, что главное, чего я «не принимал» в ней, это смешение религии с политикой. Я думаю, что религиозная идея может влиять на строй жизни (путь от личного к общему, путь всех моралистов, для которых личное всегда на первом плане), и думаю также, что государство может быть в теории религиозно, вернее – само может быть религией. В таком случае его не надо делать, оно творится само, стихийно, возникает из ничего. Но тогда не нужно деклараций. А где декларация, где программа, там признание власти над стихийным человеческого узкого, душного, ослабляющего рассудка. Каждая программа порождает сто других, противоречащих ей и друг другу программ. Программа – окаменение, окаменение – раскол, неминуемый. Жизнь стихийна и не терпит рамок, разрушая окаменевшее[232]На полях помета Чхеидзе: «Ответить!»
.

 Религия для «Декларации», если я не ошибаюсь, делится на религиозность государственную («утверждая религиозный характер своей системы...», «евразийцы исходят от религиозных основ...») и остывшую, застывшую церковность («православные евразийцы придают первостепенное значение Православию...», «принадлежащие к другим исповеданиям России-Евразии...»). Церкви давно написали свои декларации и раскололись. Церковь в государстве – старая ложь, от которой гибнет мир. Государство, становясь религией (всегда языческой и кровожадной – так было до сих пор и будет, пока не прекратятся войны и преступления), делает из церкви игрушку. Церковь, становясь религией (всегда «не от мира сего» – и так неизменно всякая церковь, разрывая свои рамки, выходя из каменных стен храмов на площади, – «не от мира сего», но не хочет считаться с этим, хочет подчинить мир своей мечте), неизменно разрушает государство. Само государство должно стать религией (а не религиозным), создаться усилием, духовным, многих[233]Отмеченное астериском, отчеркнуто Чхеидзе на полях.
. Не знаю, возможно ли это в наших условиях. Это основа трагизма нашего положения, в этом вопросе – решение наших судеб. Не решивший его или атеист, или реставратор, т.е. в обоих случаях человек мертвый.

 Противоречие с «религиозностью» для меня начинается с IV пункта. Слишком там дальше всё по-земному, как и испокон веков ведется в человеческой каннибальской истории. Читая, забываешь о религиозности, и сами собой приходят вопросы: «Из существа Е<вразийства> вытекает, что национальностям в Р<оссии>-Е<вразии> Евразийское Государство гарантирует...» – только вытекает или действительно гарантирует? Как Е<вразийство> относится к системе дуче? и проч.

 Простите, дорогой Константин Александрович, может быть, Вам больно оттого, что дорогое Вам критикую. Но не ради критики делаю это, а из прямоты и честности, чтобы между нами не было недоговоренности. Хочу верить, что от меня Вам это не больно. Потому, что я не от политической слепоты (в политику не верю, партии ненавижу), а именно от того, что хотелось бы как раз от политики очистить, заставить быть не членами враждующих партий, а людьми. Тогда бы нашелся и общий язык. А пока будут партии – будет и анархия...

 Обращаясь к нашим будням, скажу, что Е<вразийство> самая серьезная и полно разработанная система. Из разговоров с разными людьми в Варшаве понял, что здесь в Е<вразийство> не верят, считают каким-то кустом засохшим, давшим жизнь новым побегам (младороссам...). Не знаю. М<ожет> б<ыть>, они знают лучше моего, но, меря на свою мерку, скажу, что если уж выбирать из того, что есть, Е<вразийство> для меня симпатичней.

 Да, вот еще что не совсем для меня ясно. Какую связь имеет Е<вразийство> с Федоровым?

 Обо всем этом легче было бы говорить лично, не в письме. Дама, которая звонила мне по Вашей просьбе, сказала, если только я не ослышался (в редакции всегда шумно и многоголосо), что Вы приезжаете в Варшаву. Тогда мы, конечно, встретимся и переговорим всё. Найти меня легче всего в редакции – я там от 8 утра до 4.

 «Наш ответ» Трубецкого пока еще задержу у себя, если Вы позволите[234]Речь идет о брошюре: Кн. Н.С. Трубецкой. Наш ответ (<Париж, 1925>). Перепеч. в кн.: Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык (Москва: Прогресс-Универс, 1995), стр. 339-348; Н.С. Трубецкой. Наследие Чингисхана (Москва: Аграф, 1999), стр. 382-394.
. Читали ли Вы статью Е. Вебер «Три темы» о Вашей книге (Молва № 143)[235]Е. Вебер, «Три темы», Молва , 1933, № 143, 25 июня, стр. 4.
.

–––––

 Хочется закончить письмо сердечной благодарностью Вам за Вашу отзывчивость, человеческую, живую, которая так редка теперь у людей, каких-то слишком взрослых, слишком опустошенных. Я сам чувствую себя живым, настоящим, самим собою только в таких отношениях, а вне их чувствую себя лишним, сжимаюсь, вбираюсь в себя. Хочется, чтобы Вы не приняли во зло мое искреннее письмо, в котором, высказывая просто и прямо всё, что думаю, не хотел унизить того, чем живете Вы, Вашей веры. Не сердитесь на меня. От всего сердца жму Вашу руку.

Л. Гомолицкий.

25. Гомолицкий – Бему

                                                              4/XI 1933

 Дорогой

                  Альфред Людвигович,

обращаюсь к Вам по просьбе Союза Писателей и Журналистов в Польше, секретарем которого состою, с просьбой помочь нам в одном деле. Мы повели кампанию против «советского» номера «Ведомостей Литерацких» и рассылаем в зарубежные союзы русских писателей и журн<алистов> письма с просьбой присоединиться к нашему протесту против лжи Радека и других советских авторов о рус<ской> эмигрантской литературе[236]См. об этом во вступительной статье к данному изданию.

. Адреса союза в Праге мы не знаем, а потому и решили просить Вас не отказать в любезности передать союзу наше письмо, которое я вкладываю в этот конверт вместе с письмом к Вам. Простите, что затрудняю Вас, Альфред Людвигович. Хотел бы еще приписать Вам несколько своих личных слов, но пишу в Редакции и очень тороплюсь.

Ваш Л. Гомолицкий.

На бланке Молвы.

26. Гомолицкий – Д. Кнуту

                                                           23.11.33

  Дорогой Довид Миронович,

 недавно послал Вам посылку через редакцию «П<оследних> Н<овостей>». Теперь пробую писать на Ваш домашний адрес. Там – в посылке: письмо, анкета Союза Писателей в Польше и мой сборник «Дом». Сейчас пишу Вам по соглашению с Евгенией Семеновной[237]Е.С. Вебер.

. Вместе с письмом этим посылаем Вам газеты, в которых красным карандашом отмечены статьи о том, что нас сейчас волнует в Варшаве[238]По-видимому:Е.С. Вебер, «Советские писатели о себе», Молва , 1933, № 249, 29 октября, стр. 3; Д. Философов, «Воскресные беседы. Академия литературы», здесь же , стр. 2; Ант. Д<омбровский>, «В Литературном Содружестве», Молва , 1933, № 255, 7 ноября, стр. 3; Л. Гомолицкий, «Русский писатель в СССР и в эмиграции», Молва , 1933, № 258, 10 ноября, стр. 2-3; Д.В. Философов, «Иван Бунин и Карл Радек», Молва , 1933, № 260, 12 ноября, стр. 2; Е.С. Вебер, «“Свобода” советского писателя», Молва , 1933, № 261, 14 ноября, стр. 2; Д.В. Философов, «Проект Литературной Академии Русского Зарубежья», Молва , 1933, № 266, 19 ноября, стр. 3.
. Мы обращаемся к Вам и ряду других молодых писателей эмигрантов, причисляемых Д.В. Философовым к «молодой отрасли», с просьбой прислать нам автобиографические очерки. Вы сами понимаете, как должны быть ценны и интересны такие очерки для всей эмиграции. Очерки эти будут печататься, по мере получения их, в газете, а если почему-либо авторам их окажется невозможно[239] зачеркнуто: появиться.
 фигурировать в «Молве» – будут использованы как материал, ни к чему их не обязывающий. Чем очерки эти будут пространнее и художественнее изложены, тем, конечно, они будут интереснее и важнее для общего дела. Собственно, это первая попытка подвести итоги молодой зарубежной литературы. И думается, что молодые авторы откликнутся на нашу просьбу. Посылаем мы не всем, а только: Вам, Терапиано, Смоленскому, Поплавскому, Варшавскому, Газданову, Фельзену, Городецкой и Мандельштаму. Выбор был сделан Евг. Сем. и не потому, чтобы этим лицам сделать предпочтение перед другими, а потому, что с ними установилась у Евг. Сем. личная связь, а делаем мы это не официально, а в личном порядке. Вас же просим не только самому откликнуться на нашу просьбу, но и привлечь других (кого Вы считаете достойным) к нашему делу.

–––––

 У меня лично плохо. Но не стоит обо мне. Не удивляйтесь, что Ева ничего не приписывает вам – она ищет комнату, так как квартирная хозяйка гонит нас. Найти комнату в Варшаве... Думаю, что в Париже не легче... доходишь до отчаянья и чувствуешь себя бездомным[240] зачеркнуто: Она.
. Ева простудилась, измучилась и пока ничего. Я же непосильно много работаю, работой не своей – сижу над цифрами в администрации, над переводом хроники. Так уходит время.

 А что у Вас, Довид Миронович?

 Пишите.

Ваш

       Л. Гомолицкий.

Собрание Владимира Хазана (Иерусалим).

27. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                           23.11.33.

 Дорогой Константин Александрович,

до сих пор не собрался написать Вам, а теперь вот собрался, но не из личных побуждений. Думаю, что не попеняете на меня за это. Занят я очень, работы больше, чем сил.

 Вместе с письмом посылаю Вам номера газеты, где отчеркнуты красным карандашом статьи для Вашего внимания[241] См. письмо 26, прим. 2.
. Из содержания этих статей Вы узнаете, в чем дело. Мы (собственно, по моей инициативе, но я по соглашению с Е.С. Вебер-Хирьяковой)[242] К.А. Чхеидзе состоял в переписке с Е.С. Вебер.
обращаемся с просьбой ко всем молодым эмигрантским писателям дать о себе подробные, по возможности художественно изложенные автобиографические очерки. Вы понимаете сами, какое серьезное значение может это иметь для эмиграции. Собственно, это первая попытка подвести итоги молодой зарубежной литературы. В дело это мы хотим вовлечь всех, кого Д.В. Философов поместил в «молодую поросль». Думаю, что Вы не откажете в нашей просьбе. Если Вам по каким-либо причинам нежелательно фигурировать в «Молве», присланный Вами очерк будет использован как материал, ни к чему Вас не обязывающий.

 Простите за деловой тон письма. Пишу наспех в Редакции.

 Пишите, не беря примера с меня.

   Ваш Л. Гомолицкий.

28. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                                             4.XII.33

 Большое спасибо, дорогой Константин Александрович, за присланный материал. Воспользуюсь Вашим разрешением – составлю и него один цельный очерк. Лучше всего для этого подходит заметка из «Проекта» № 4, 31 г.[243] «Konstantin Alexandrovič Čcheidze», Prospekt – Literatura, umĕní výtvarné, divadlo, film. Roč. 1 (1931), č. 4, s. 15-16.
 Здесь слышен Ваш голос. Позволю себе только вычеркнуть несколько фраз, прямо к Вашей биографии не относящихся. Может быть, Вы разрешите также, печатая эту заметку, не ссылаться на чешский журнал – так, как бы Вы ее написали специально для «Молвы». К ней я прибавлю уже в «примечании от редакции» ряд фактических данных о Вашей работе политической и литературной, взятых из других присланных Вами статей. Жду ответа – согласны ли Вы на мою обработку присланного Вами материала[244] Ср.: «Эмигрантские писатели о себе». II. К. Чхеидзе, «О себе», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр. 3.
.

 Что касается «Информационнной газеты», то принципиально «Молва» не имеет ничего против Вашего предложения. М<ожет> б<ыть>, «И<нформационная> г<азета>» пришлет несколько своих последних номеров для ознакомления с нею в «Молву»[245] «Информационная газета» (Прага, 1933-1934, №№ 1-16) выходила по субботам. Главный редактор и издатель Ин. Бандуренко. С 1934 г. газета помещала статьи и на чешском языке.
.

 Список Ваш писателей передал Е.С. Вебер-Хирьяковой для Д.В. Философова. Кое-кто из указанных Вами уже вошол в дополненный список[246] По-видимому, список был учтен в публикации: «Русские писатели в изгнании. Общий список», Молва, 1933, № 272, 26 декабря, стр. 4.
.

 Хочу еще спросить у Вас, Константин Александрович, какие у Вас связи в чешских изданиях? Хотел бы предложить для них ряд своих статей о молодых эмигрантских писателях и поэтах. Может быть, это заинтересовало бы их. Но чешского я не знаю. Как это сделать?

 Простите за краткое, беглое письмо. Но я пришел домой после утомительного дня работы в редакции. Чувствую себя плохо – кажется, простудился. Жена уговаривает лечь. И я послушаюсь ее – не могу больше удержаться на ногах.

 Жду Вашего ответа.

 Книжка об искусстве, которую я получил через Вас, очень заинтересовала меня. Я вполне согласен с ее авторами. Хотел написать о ней – но всё некогда[247] О какой книжке идет речь, установить не удалось.
. Ежедневная работа, нервная жизнь – неверная и шаткая – убивают. Работой я перегружен так, что личной жизнью не живу совсем. Некогда даже писать свое.

Ваш

      Л. Гомолицкий.

29. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                                                  9.XII.33

  Дорогой Константин Александрович,

 о Федорове я предполагал дать к будущему воскресенью небольшую статейку биографического характера[248] Л.Н. Гомолицкий, «Н.Ф. Федоров. К 30-летию со дня его смерти (28.XII.1933)», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр. 4.
. Было бы хорошо, если бы Вы прислали статью о его философии, но только по возможности популярную и краткую. Если пришлете, присылайте как можно скорее, чтобы нам получить самое позднее в четверг на буд<ущей> неделе.

Ваш

                                                      Л. Гомолицкий.

Открытка.

30. Гомолицкий – А.М. Ремизову

                                                    14/ XII.1933

                                                  [Глубоко]уважаемый

                                                                          собрат,

 на днях варшавская литературная газета «Вядомости Литерацке» выпустила щедро орошенный советскими объявлениями номер, в котором ряд советских писателей с К. Радеком во главе, восхваляя «советские достижения» и советскую свободу печати, старается доказать полное ничтожество русской эмигрантской литературы.

 Так как до сих пор к «Вядомостям Литерацким» прислушивались с вниманием широкие круги польского общества и статьи этой газеты находили отголосок в иностранной печати, то мы считаем, что оставлять это позорное явление без ответа и надлежащего освещения невозможно. Поэтому мы обращаемся к наиболее выдающимся русским эмигрантским писателям с покорнейшей просьбой сообщить нам, по возможности безотлагательно, хотя бы краткие сведения о их литературной деятельности за рубежом. Между прочим нам хотелось бы получить ответы на следующие вопросы:

 1) что Вами написано за время Вашего пребывания вне сов<ет­ской> России;

 2) что напечатано в периодических заграничных изданиях;

 3) что выпущено отдельными изданиями;

 4) что переведено на иностранные языки и на какие именно;

 5) какой литературной работой Вы заняты в настоящее время.

 Может быть, Вы не откажете также прислать нам краткий очерк о своей жизни в эмиграции[249] Среди напечатанных в Молве и Мече материалов такого очерка Ремизова не было.
. Все эти сведения нужны нам для того, чтобы дать возможно более полную картину жизни и работы русских эмигрантских писателей в ответ на распространяемую клевету.

        Председатель Союза А. Хирьяков.

        Секретарь Л. Гомолицкий.

Все письма к А.М. Ремизову находятся в собрании: Amherst Center for Russian Culture. Машинопись, на бланке Союза Русских Писателей и Журналистов в Польше.

31. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                              15.XII.33

  Дорогой Константин Александрович,

 Как жаль, что Вы не могли написать статью о Федорове специально для «Молвы», потому что та, которую мы получили, и велика (не по нашим размерам), и трудна для нашего читателя. Газета отметила годовщину, поместив мою статью, но хотелось бы видеть рядом и Вашу. Чтобы покончить с вопросом о статье – возвращаю ее Вам, м<ожет> б<ыть>, Вы используете ее в другом месте.

 Теперь – Ваш автобиографический очерк будет напечатан в одном из ближайших номеров газеты[250] «Эмигрантские писатели о себе». II. К. Чхеидзе, «О себе», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр.3.
. Экземпляр этой газеты я вышлю Вам.

 «Инфор<мационную> Газ<ету>» мы еще не получили.

 Как Ваши пальцы, которые Вы так некстати порезали. Я как-то невольно думал о них, гадая, чем Вы порезали их, и ничего не придумал.

 Мое здоровье неважно, но пока работы не прерывал. По-прежнему кручусь с утра до вечера, как белка в колесе.

Ваш

                                                          Л. Гомолицкий.

1.  «Эмигрантские писатели о себе». II. К. Чхеидзе, «О себе», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр.3.

32. Гомолицкий – Ремизову

                                              29.XII.33.

  Глубокоуважаемый

                         Алексей Михайлович,

 отвечая на мою посылку – мой Дом, Вы не могли знать, какую радость отправляете мне под видом письма.

 Когда я посылал Вам Дом[251] Автографическая стихотворная книжка Гомолицкого, выпущенная им в ноябре 1933 г.
, думал было, но не решился вложить в него письмо. Может быть, потому, что, не написав еще его, знал, что обращение мое к Вам будет признанием. Представлял себе слова моего письма уже лежащими под Вашими глазами...

 Сердечная внимательность, с какою Вы отнеслись ко мне, теперь ободряет меня.

 И возможно, что я даже должен сказать.

 Авторское рукописанье одухотворено – на нем еще дыханье и телесная теплота того, кто писал – но все-таки Розанов напрасно проклинал медный язык Гутенберга (скорбел о времени, когда еще «проклятый Гутенберг» не «облизал своим медным языком всех писателей» и они еще не «обездушели в печати»)[252] В.В. Розанов. Уединенное. Почти на правах рукописи. С приложением статьи Виктора Ховина «Предсмертный Розанов» (Париж: Очарованный странник, 1928), стр. 7.
. Где же писателю переписывать во множестве себя, чтобы на всех хватило, кто хочет. При том, и облизанное Гутенбергом писанье останется неотъемлемо его, автора, – ниточкой сказочного клубка, протянутой от авторского сердца к читательским. Вот Вы ничего не знали о моем существовании,

 а я с детства рос под Вашим глазом, хотя для Вас и невидимый.

 Теперь же, за все годы зарубежья, самое близкое, самое живое и человечное слово для меня –

                             – Ваше.

В газете, журнале, где только случится прочесть – как близкая, дорогая встреча.

 Это я и боялся написать, потому что думал, что не поверите моей искренности. А я как на исповеди говорю Вам.

 Говорю не для какой-то цели. А п<отому> ч<то> казалось временами, что надо, может быть, необходимо сказать. Просто по человечеству – человек должен сказать другому о том очень хорошем чувстве, которое соединяет его с

                              ним...

 За Ваше же письмо сердечно отзывчивое я Вам так же сердечно благодарен. Совет Ваш исполнил – Зарецкому книжку послал и получил от него уже ответ, что книжка выставлена. Послал еще ему и другие рисунки[253]Речь идет об устроенной Н.В. Зарецким в Праге выставке автографов, рисунков и редких изданий русских писателей. См. о ней: Е.Н. Л.Гомолицкий, «Рисунки русских писателей», Молва , 1933, № 298, 31 декабря 1933 – 1 января 1934, стр. 3.
. Я.Б. Полонскому[254] Я.Б. Полонский (1892-1951) – зять Алданова, библиофил, сотрудник Последних Новостей, редактор Временника Общества любителей русской книги.
 тоже пошлю – специально сейчас переписываю для него экземпляр. Номера газеты Полонскому послал и послал также и Вам – Вы писали, что ждете их от Д. Кнута.

 Ответ на анкету Союза мы ждем. Думаем, что собранный нами материал пригодится не только для нашего случая, но и для истории. Пока на 50 запросов мы получили 20 ответов. Жалко не довести до конца. Почти не ответил никто из молодых в Париже. Если они бывают у Вас, попросите их внимательней отнестись к нашей просьбе.

 Что сейчас с Кнутом? У меня всё время теперь тревога о нем. Я его люблю. Он очень близок мне. Писал ему последнее время несколько раз, но не получил ответа. Наверно плохо ему, если молчит.

 Поклон Д.В. Философову я передал.

                                                                         Л. Гомолицкий.

Варшава

Podwale 5, m. 3

«Ros. Komitet

     Społeczny»

Автограф (почерк, напоминающий ремизовскую «каллиграфию»).

33. Гомолицкий – Кнуту

                                                                                      9.I.34.

  Дорогой Довид Миронович,

 до Варшавы дошел слух, что Вы уже написали свой автобиографический очерк для «Молвы». Почему же не посылаете?[255] Очерк опубликован (вместе с заметками В. Смоленского и Ант. Ладинского): «Материалы Союза Русских Писателей и Журналистов в Польше», Меч. Еженедельник, 1934, № 3-4, 27 мая, стр. 18-19.
 И что у Вас, дорогой, что Вы так долго молчите?

 Сейчас, когда пишу это, уже очень поздняя ночь. Жена больна – спит. Я же только что прочел Ваш рассказ во «Встречах»[256] Д. Кнут, «Крутоголов и компания», Встречи (Париж), 1934, № 1, стр. 18-21; Довид Кнут. Собрание сочинений. В двух томах. Том 2. Составление и комментарии В. Хазана (Иерусалим, 1998), стр. 13-17, комм. – стр. 89.
. Жена прочла его до меня, сказала, что хочет написать Вам, что понятен он вполне может быть только для еврея. Но вот мне он тоже хорошо понятен. Хотя я не в счет – знаком мне еврейский быт русской провинции. Особый «еврейско-русский воздух»[257] См. комментарии В. Хазана в кн.: Довид Кнут. Собрание сочинений. В двух томах. Том 2, стр. 505.
.

 Получили ли мой «Дом»? И что Вы решили о нем? Послал его А.М. Ремизову. А.М. посоветывал послать экземпляры в Прагу на выставку Зарецкого и Я.Б.Полонскому. Совет исполнил. В Праге книжка удостоилась – была выставлена. Отвечая А.М., не удержался от признания – ведь А.М. мой любимейший писатель[258] Зачеркнуто: писатель, вернее важный, к которому чувствовал
, единственный, перед которым у меня трепетная любовь, т.е. привязанность. И это с детства – п<отому> ч<то> рос на его книгах. Боюсь – понял ли мою искренность и что не мог не сказать ему этого (ведь у меня давно уже было чувство – если уйдет Ремизов, мне будет невозможно тяжело, что не сказал ему). Вы его знаете лично – скажите, Довид Миронович – понял? – и не принял плохо?

 Кому еще из молодых послать анкету Союза Писателей и номера «Молвы»?

 Кстати уже пишу Вам... Перепишу сейчас и присоединю к письму свои стихи. Если найдете их достойными Парижа (Вы как-то ничего не пишете о моих стихах – Вам, наверно, кажется всё, что я произвожу, провинциальным и... скажите и это, всё скажите – ведь я не пристрастен к своему; это всё равно, что в деле, когда говорят: «плохо делаешь – надо вот так и надо знать, чтобы делать» – только пользу приносят. Я всегда готов отказаться от себя и умею глядеть на свое со стороны глазами не «я», а «он». Будьте даже неумолимы, но только до конца откровенны... Я хочу так же, как «Дом», переписать и остальное – 4 сборника и послать их Вам). Так вот, если найдете возможными для Парижа, не откажите попробовать пристроить где-нибудь, – где – Вам виднее[259] Стихи Гомолицкого в парижской прессе (за исключением антологии Якорь, 1935), не появились.
.

–––––

*

Собрание Владимира Хазана (Иерусалим).

34. Гомолицкий – Бему

15 января 1934 г.

    Многоуважаемый

     Альфред Людвигович,

 Вы читаете «Молву», а потому не буду повторяться – рассказывать о предпринятой Союзом и газетой кампании против «советского» номера Вядомостей Литерацких. То, что уже нами сделано в этом направлении, Вы знаете. Разослав опросные письма писателям «академикам», мы теперь обращаемся к молодым литературным содружествам – и прежде всего к «Скиту». В это письмо я вкладываю несколько обращений Союза к писателям с просьбой вручить их тем из скитников, которых Вы считаете наиболее достойными и одаренными. Прежде всего, конечно, Головиной и Лебедеву. Если не хватит анкетных листов, то, я думаю, это не помешает тем из скитников, кто захочет принять участие в нашем деле, ответить нам и без специального к нему обращения.

 Кроме того, и это уже по линии газеты, было бы очень важно получить автобиографические очерки от молодых пражских писателей (такие, как уже дали в газету Шершун, Чхеидзе и Городецкая)[262] Под шапкой «Эмигрантские писатели о себе» очерки С. Шаршуна и К. Чхеидзе были помещены в Молве в № 294 от 23-25 декабря 1923, а очерк Н. Городецкой (как и очерк Гомолицкого) в рождественском номере (№ 5) от 6 января 1934.
 и опять-таки прежде всего от Головиной и Лебедева. Для них я послал номера газеты с первыми автобиографиями через Вас, не зная их адреса[263] Ни один из этих наиболее ценимых тогда Гомолицким поэтов «Скита» в предпринятой Молвой кампании участия не принял.
.

 Всецело рассчитываю, Альфред Людвигович, на Вашу поддержку и помощь. Знаю, что не откажете в этом; потому и осмелился потревожить Вас.

С уважением

                                                 Л. Гомолицкий.

Машинопись, на бланке Союза русских писателей и журналистов в Польше.

35. Гомолицкий – Ремизову

                                                                              31.1.34 г.

  Многоуважаемый

    Алексей Михайлович,

 Вы очень добры ко мне. Благодарю Вас за весточку и тургеневские сны[264] Aleksei Remizow. Tourguéniev poéte du rêve. Orné de douze dessins de l’auteur. Trad. du russe par H.Pernot-Feldman (Paris: Hippocrate, 1933).
. По-новому перечел Вашу статью, а рисунки к снам видел впервые. Не устоял, чтобы не написать, а что вышло – не знаю[265] Л.Н. Гомолицкий, «Тургеневские сны в ремизовских рисунках», Молва, 1934, № 23, 28 января, стр. 4.
. Боюсь – не осудите ли...

 Первопечатник Иван Федоров близок мне – 13 лет дышал тем же воздухом, что и он несколько веков тому назад. Жил в Остроге, где он, Федоров, в типографии князя Василия – Константина Острожского тискал первую печатную Библию (Острожскую). Для меня было жуткою страстью рыться в архиве Острожских[266] Ср.: Л.Н. Гомолицкий, «Письмо в редакцию», За Свободу!, 1931, № 266, 6 октября, стр. 4.
 и бродить в подземельях замка... Потом привелось жить в одном из таких подземелий – поселил город, п<отому> ч<то> из квартиры выселили и деваться было некуда. Было там так: невидимые темные своды, полукруг решетчатого окна в полу – верх окна мне по пояс. И всего света в комнате что это окно. Со стен текла мутная влага. Ложишься в постель – точно одеяло, подушки только что отжали. Но еще глубже и дальше в камне – в замурованной нише двери я устроил себе келейку. Была такая маленькая, что нагревалась – раскалялась от керосиновой лампы. Выбелил, смастерил сам стол – и там в каменной тишине работал...

 Когда вспоминаю о том времени, думаю – вот теперь в Варшаве, хотя, казалось бы, в условиях лучших, а всё равно сидишь духовно в таком же камне. Нет света, нет на ком смерить себя. Пусто здесь очень. А чтобы услышать совет издалека, надо издать, издать же недоступно. Рукописное же (как мой «Дом»), наверно, не считают за книгу. Вот хотя бы «Послед<ние> Новости», куда послал «на отзыв», – не только отзыв, а даже в список книг, полученных редакцией, не поместили[267] Отзыв вскоре появился. См.: Георгий Адамович, «Стихи», Последние Новости, 1934, 8 февраля, стр. 2.
. И большая-большая грусть подступает. И так живешь через силу. То, что сделано – отвоевано у жизни. И иногда шепчет что-то – «стоит ли воевать, нужно ли кому-нибудь отвоеванное»[268] Ср. рассказ Гомолицкого «В отвоеванной области».
. А я ничего не могу ответить – не знаю. И оно, обрадовавшись, толкает – «а если не стоит воевать, не стоит и жить». И от усталости, ломаясь от работы, в смертном трепете боясь потерять работу – я внутренно соглашаюсь... Но не надо об этом.

 Зовут меня Львом Николаевичем. До последней минуты родители не знали, что буду Львом, думали – Борисом. В день крестин пришла телеграмма от бабушки: крестить Львом – как все первенцы в ее роде. Один мой дядя так никогда и не мог примириться с этим – звал меня Тигр Тигрычем. Только мама думала, что это от папы Льва (хотя я – Лев Катанский)[269] Православный святой, епископ Катанский (VIII в.), память которого отмечается 20 февраля (5 марта).
– когда я должен был родиться, – умер папа Лев и мама много читала о нем в газетах и журналах. Решила: душа его вошла в меня, стала моею и выбрала себе прежнее свое имя.

 Жду с нетерпением «Временника русской книги». И если бы можно было, чтобы Я.Б. Полонский не только III[270] В третьем выпуске Временника Общества русской книги, вышедшем в Париже (1932) была напечатана, в частности, статья: Мих. Осоргин, «Рукописные книги московской лавки писателей 1919-1921» (стр. 49-60). Все четыре выпуска Временника были переизданы в Москве в 2007 г.
, но и все три прислал.

 От Кнута письмо получил.

Искренне Ваш Л. Гомолицкий.

Warszawa, Podwale 5, m. 3 «Ros. Komitet Społeczny»

Автограф.

36. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                                                  2/II 1934

 Письмо Ваше очень растрогало меня, дорогой Друг, тем более, что пришло оно в такую тяжелую для меня (и морально и житейски тяжелую) минуту. «Молва» скончалась. Нет больше дела, которым я жил, которое было моей жизнью. Теперь – страшно голода, бездомья, прозябанья, но еще страшнее, что больше негде печататься. С заграничными изданьями нет такой тесной связи, да если бы и была – откуда взять средств на переписку. Заканчиваю последние письма, пока еще есть возможность разослать их, чтобы потом замолкнуть. Все газеты я посылал Вам, и мне странно, что они не дошли. Теперь пошлю снова Вам то, что, может быть, интересно для Вас. Напишите, дорогой, получили ли, но уже по адресу комитета (Pod­wale 5, m. 3 «Ros. Komitet społeczny», Warszawa). Вы ничего не пишете, получили ли обратно свою статью о Федорове, которую редакция по ряду соображений не могла принять к печати. У меня это было на совести – невольно. Я думал: Вам могло показаться (номер со своей статьей я тогда же Вам послал), что моей статье было отдано предпочтение перед Вашей. Но это было не так. Моя пошла потому, что нельзя было не отметить годовщину, и никакого лицеприятия тут не могло быть. Теперь могу свободно сказать Вам это перед лицом дорогого покойника.

 «Информационную Газету» редакция получила, но не успела связаться с ней просто потому, что уже чувствовалось у нас веяние смертного конца.

 Сегодня я, как всегда утром, приехал в редакцию. По дороге в трамвае я почему-то думал о Вас. В редакции застал одного курьера, который принес с каждым днем редеющую почту. Пусто и жутко. Жизнь отошла от этого места. Нашел Ваше пиcьмо и первое – прочел его. Когда я впервые узнал о конце газеты (это было внезапно), – я перенес это мужественно. Мужественно скрыл от жены в первый вечер о нашей катастрофе... И только Ваше письмо раскрыло передо мной всю глубину моего горя. До этой минуты я не знал, что от этого плачут.

 Потерять в изгнании свою газету – то же, что вторично пережить потерю Родины.

 Вы писали письмо в тот день, когда вышел последний номер.

 Я очень признателен Вам за Ваше сердечное, дружеское отношение ко мне. М<ожет> б<ыть>, Вы и переоцениваете мои творческие возможности. Но если даже и нет, то чтó в них, раз всё равно это только возможности, раз реализовать их негде. Опять нужно уходить от любимого дела. Бог весть куда опять забросит жизнь. М<ожет> б<ыть>, даже нельзя будет писать. Рухнет мой «дом» (вся моя личная жизнь держалась на скромном заработке в газете). А я уже устал, очень устал бороться. Думаю, что и всё поколение наше устало, как Сизиф, вечно тащить в гору и вечно выпускать у самой вершины камень маленького житейского благополучия.

 Сказал ли Вам Зарецкий, что на его выставке рисунков писателей были и мои работы?

 От всего сердца жму Вашу руку – Л. Гомолицкий.

 В той же газете, где Ваша автобиография, есть статья Философова, в которой он пишет о Вас также[271] Д.В. Философов, «Воскресные беседы. Две автобиографии», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр. 2.
. Из всех автобиографий, успевших появиться в «Молве», я считаю лучшей по простоте и сдержанности – Вашу (это совсем искренне, мне сейчас не до комплиментов), по романтичности – Новаковской[272] «Эмигрантские писатели о себе. VI». Н.Н. Новаковская. Бейрут, Молва, 1934, № 25, 31 января, стр. 4.
.

 Где теперь печатать «материалы Союза Р<усских> Писателей и Журналистов»?!.

Автограф, на бланке Молвы.

37. Гомолицкий – Ремизову

                                               26 апреля 34

  Многоуважаемый

    Алексей Михайлович,

 давно очень собирался написать Вам, но была у меня мысль, которая помешала, но никакого плода не принесла. Должна была появиться моя статья по-польски (м<ожет> б<ыть>, еще появится), а в ней центральное место занимали Вы – и я хотел вместе с письмом послать эту статью...[273] Такая статья в польской прессе не появлялась.

 Дмитрий Владимирович тоже давно уже просил меня передать Вам – что если не пишет, виной тому заботы и хворости. Забот действительно у него много – во всё входит сам, всё дело, можно сказать, на себе несет.

 Скоро – должно быть, в начале мая Вы получите Меч. Будет выходить еженедельно вместо ежедневной Молвы.

 Такой я ему придумал знак[274] Дан рисунок, печатавшийся и в журнальном и в газетном Мече.
– знак бедных рыцарей.

Л. Гомолицкий.

Warszawa, Podwale 5, m. 3 «Rosyjski Komitet Społeczny»

или –: «Miecz» ul. Chocimska 35, m. 14, Warszawa

Автограф.

38. Гомолицкий – Бему

                                                      Варшава, 25 июня 1934 г.

 Глубокоуважаемый

  Альфред Людвигович,

 я в переписке с Кнутом, но меняемся письмами мы редко, главным образом потому, что переписка стóит, а ему сейчас очень тяжело – материально. Адрес его: Paris XIII, 12 squаre Port Royal. Зовут его Довид Миронович. У меня создалось представление, что до сих пор больше всего признания он имел в Польше. Самые первые его стихи перепечатывала «За Свободу», там же появились первые лучшие о его книгах рецензии. Через меня (я написал ему в Париж, прочитав в Звене «Я не умру»)[275] Cтихотворение впервые было напечатано в газете Дни (Париж) 27 июня 1926 года. См.: Довид Кнут. Собрание сочинений в двух томах. Том 1. Составление и комментарии В. Хазана (Иерусалим, 1997), стр. 319 (комментарий).
 книги его попали на Волынь. Один мой знакомый молодой еврей увлекся им так, как некогда увлекались Надсоном. Еврейская русская провинция – родной воздух Кнута. Тот, кто не дышал этим воздухом, кто не знает средневековой еврейской литературы, не может до конца понять и оценить его (то же знание еще в большей мере необходимо для понимания А. Черного). Первый доклад о нем был прочитан в варшавском Лит<ературном> Содружестве[276] Это был доклад самого Гомолицкого, вскоре напечатанный в газете. См.: Л.Н. Гомолицкий, «Довид Кнут (Доклад, прочитанный в Литературном Содружестве 1 ноября с.г.)», За Свободу!, 1931, № 306, 19 ноября, стр. 4-5.
 и первый язык, на который его перевели, – польский. Перевел Вл. Слободник, теперь переводят Й. Чехович и Й. Лободовский. С. Нальянч в прошлом году совершил турнэ по Польше с литературными докладами, один из докладов его – о Кнуте. С. Нальянч рассказывал, что публика слушает стихи Кнута с эстрады с необычным подъемом, что это самая благодарные для декламации стихи. С.Н. вменяет это Кнуту в большое достоинство. Я думаю как раз иначе. Тут большая опасность для Кнута. Но его стихи и особенно две вещи: Я Довид Ари бен Мейер[277] Правильно: «Я Довид Ари бен-Меир».
 и Еврейские похороны очень люблю и ценю.

 Что касается Цветаевой, то мне всегда казалось, что она, подобно Пастернаку, не начинает (открывает новые пути), но завершает (ведет в тупик, «открывает» тупик) и притом очень как-то одиноко[278] Ср. замечания о Цветаевой в отклике Гомолицкого на статью Бема «О прошлом и настоящем» – Л.Н. Гомолицкий, «О настоящем и будущем», Меч. Еженедельник, 1934, № 1-2, 10 мая, стр. 16.
. Зашла в тупик, наслаждается его тишиной и поэзией; но не делает из этого программы, никого за собой не зовет (как Пастернак – он-то зовет). Пройти это нужно, как и все, но формально чисто, потому что всё же Цветаева не Достоевский. Очень бы хотел перечитать и вчитаться в ее После России, но в Варшаве книг Цветаевой нет. Интересно о Цветаевой написал в Нови Иваск[279] Юрий Иваск, «Цветаева», Новь (Таллинн), 6 (1934), стр. 61-66.
. С этим Иваском я тоже в переписке. Странно началось. После статьи Адамовича, где между прочим говорилось о моем Доме[280] Георгий Адамович, «Стихи», Последние Новости, 1934, 8 февраля, стр. 2.
, Иваск разыскал письмом меня. После долгих странствий по Волыни письмо нашло меня в Варшаве. У них в Ревеле, видимо, живо, а еще живей... в Ровно. Чем глуше – тем «живее». Зато как, судя по письмам оттуда, мертво и глухо в Париже на Монпарнасе!

 Моя жизнь проходит в работе в Мече. Так как русской лит<ератур­ной> среды в Варшаве нет (если не считать ближайших сотрудников Меча) я нашел прибежище (подышать воздухом литературным) у молодых польских поэтов. Подружился со Слободником и Чеховичем[281] Ю. Чехович впоследствии перевел одно стихотворение Л. Гомолицкого и писал о нем в своей статье «Muza wygnańców», Pion. Tygodnik literacko-spoŀeczny (Warszawa), Rok VII, nr. 3 (276), 22 stycznia 1939 roku, str. 4; рус. перевод – Юзеф Чехович, «Речь изгнанников», Новая Польша, 2006, № 9, стр. 45-47. В 1937 г. польский поэт планировал издание своих избранных стихов, а в приложении хотел поместить по два собственных стихотворения в переводах на французский, чешский и русский языки. В наброске плана он записал «Гомолицкий», а затем перечеркнул. См.: Tadeusz Kłak, «Czechowicz czyta Czechowicza. O niedoszłej edycji wierszy zebranych poety», в кн.: Józef Czechowicz. Od awangardy do nowoczesności. Pod redakcją Jerzego Święcha. (Lublin: Wydawnictwo Uniwersytetu Marii Curie-Skłodowskiej, 2004), str. 15.
. Все-таки там есть то, чего у нас нет – смена лит<ературных> вкусов, направлений. Без этого в музейной духоте рус<ской> зарубежной лит<ературы> я бы задохся. Много мне дал для ума и сердца также проф. Т. Зелинский[282] Тадеуш (Фаддей Францевич) Зелинский (1859-1944) – выдающийся филолог-классик, исследователь античной религии, до революции – профессор С.-Петербургского университета, в 1921 г. уехал в Польшу и был профессором Варшавского университета. См.: Сергей Кулаковский, «Ф.Ф. Зелинский. К исполнившемуся 70-летию. 1859-1929», Россия и Славянство (Париж), 1930, № 68, 15 марта, стр. 3.
. В № 9 Меча печатается моя поэма «Варшава» (заранее слышу Ваш строгий суд). Мой первый опыт 4-хстоп<ного> ямба (это теперь-то!)[283] Л. Гомолицкий, «Варшава», Меч, 1934, № 9-10, 8 июля, стр. 10-13. Автор придавал такое значение стихотворному размеру поэмы, что в этой публикации поместил даже «метрический эпиграф» к ней (убранный из книжной публикации, наверное потому, что ему указали на наивность этой декларации). Вызывает недоумение, почему Гомолицкий назвал «Варшаву» первым опытом 4-хстопного ямба. Абсолютное большинство его напечатанных и ненапечатанных после 1921 года стихотворных строк выдержаны были в этом размере. По всей видимости, он подразумевал использование «пушкинского» ямба в эпическом жанре.
. Писал запоем – на улице по дороге в ред<акцию> (записывал, останавливаясь, карандашом на свертке), в редакции, ночью. Помню – боролся с строфичностью, со слащавостью трехударных строк. Написав, перечел Drogu do Rosji Мицкевича, Медного Всадника и Возмездие. Не знаю, что вышло – чтó для других; для меня – тоска по настоящей поэзии, толкующей и направляющей жизнь.

 Меня очень заинтересовали стихи Аллы Головиной. Кто она?[284] См. о ней справку в кн.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биографии. Документы (Москва: Русский Путь, 2006), стр. 438-442. Два стихотворения А.С. Головиной были помещены в Мече, 2 сентября 1934 (№ 17-18), – «Гроза» и «Со всею нежностью припоминать тебя…».
 Когда выйдет ее книга стихов?[285] См. рецензию Гомолицкого на ее книгу: Л.Г., «Лебединая карусель», Меч, 1934, № 31, 16 декабря, стр. 4.
 Вот ей Пастернак не страшен. А я его побаиваюсь. Мне радостней учиться у Жуковского (как много у него взяли и Блок, и Гумилев), у сектантов (сектантские духовные стихи).

 Очень благодарен Вам, Альфред Людвигович, за Ваши статьи о Достоевском в сборнике пражского семинария, – так много мне дало это чтение[286] О втором сборнике «О Достоевском» под редакцией А.Л. Бема см. рецензию: А.Л. Луганов = Е.С. Вебер, «Грибоедов, Пушкин и Гоголь в творчестве Достоевского», Молва, 1934, № 5, 6 января, стр. 2
.

                                    Искренне Ваш         Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

39. Гомолицкий – Ремизову

                                                                                      1/IX 1934 г.

                               Глубокоуважаемый собрат,

в конце прошлого года наш Союз разослал ряду видных русских писателей и журналистов, работающих в эмигрантской печати, обращение следующего содержания:

 «Варшавская литературная газета Вядомости Литерацке выпустила щедро орошенный советскими объявлениями номер, в котором ряд советских писателей с К. Радеком во главе, восхваляя “советские достижения” и советскую свободу печати, старается доказать полное ничтожество русской эмигрантской литературы. Так как до сих пор к Вяд<омостям> Лит<ерацким> прислушивались с вниманием широкие круги польского общества и статьи этой газеты находили отголоски в иностранной печати, то мы считаем, что оставлять это позорное явление без ответа и надлежащего освещения невозможно. Поэтому мы обращаемся к наиболее выдающимся рус<ским> эмигрантским писателям с покорнейшей просьбой сообщить нам, по возможности безотлагательно, хотя бы краткие сведения о их литературной деятельности за рубежом. Между прочим нам хотелось бы получить ответы на следующие вопросы: 1) что Вами написано за время Вашего пребывания вне сов<етской> России; 2) что напечатано в периодических заграничных изданиях; 3) что выпущено отдельным изданием; 4) что переведено на иностранные языки и на какие именно; 5) какой литературной работой Вы заняты в настоящее время. Может быть, Вы не откажете также прислать нам краткий очерк о своей жизни в эмиграции. Все эти сведения нужны нам для того, чтобы дать возможно более полную картину жизни и работы русских эмигрантских писателей в ответ на распространяемую клевету».

 На обращение Союза последовали ответы от ряда писателей. До настоящего времени уже получено свыше 30 ответов. Первоначальная цель нашего обращения – протест против номера польского журнала, посвященного сов<етской> литературе – отчасти потеряла нынче свою остроту. Однако дело, начатое нами, приобретает новое значение. Библиографического журнала за рубежом нет, эмигрантская печать не подводит систематически итогов работы писателей. Единственно кто мог бы заняться таким подведением итогов, это профессиональные организации – союзы писателей и литературные кружки. Но не всюду эти организации существуют и не все из существующих проводят эту работу. В результате, по прошествии нескольких лет, многое из разбросанного по газетам и журналам забудется или исчезнет вовсе. Пробел этот могла бы восполнить наша анкета, выяснив эмигрантское литературное наследие, накопившееся за истекшие годы эмиграции – как в печати, так и в подготовленном для печати виде. К тому же, предпринятое нами дело устанавливает связь, чрезвычайно ослабленную в зарубежьи, между писателями, а также связь между писателями и читателями.

 Ответы, получаемые Союзом, уже частично опубликованы в варшавской эмигрантской печати (газета «Молва», еженедельник «Меч»). Весь же собранный этим путем матерьял Союз предполагает выпустить отдельным изданием.

 Не сомневаясь, что Вы не откажете принять участие в нашей анкете, в ожидании Вашего ответа остаемся

        Председатель Союза А. Хирьяков.

        Секретарь Л. Гомолицкий.

Машинопись, на бланке Союза русских писателей и журналистов в Польше.

40. Гомолицкий – Бему

                                             Варшава, 4.IX 1934

 Дорогой

  Альфред Людвигович,

 рад был узнать, что скоро увидим Вас в Варшаве[287] А.Л. Бем приезжал в начале октября на проходивший в Варшаве второй Международный съезд славистов.
. 13 лет назад, тоже осенью, я познакомился здесь с Вами. С тех пор столько изменилось и столько случилось...

 В ответ на Ваше письмо тотчас же выслал поэму[288] Книжное издание «Варшавы».
. Застала ли еще Вас на курорте? Спасибо, Альфред Людвигович, за доброе слово, за внимание. У меня постоянное ощущение, что я окружен пустотой, в которую проваливается всё, что пишу. Это тем труднее сознавать, что пишу-то я только от «не могу молчать». Иначе бы не мог писать вовсе.

 Несмотря на всё, что произошло вокруг Меча и в самом Мече[289] Крах коалиции с «парижанами» и спустя две недели прекращение журнала. Он был возобновлен 7 октября как еженедельная газета.
, настроение у нас бодрое. Но бодрость эта – бодрость солдат, окруженных, обреченных, но решивших не сдаваться. Ведь если парижане уйдут и М<ережковский> снимет свое имя (которое очень привлекало) – придется вчетвером-впятером заполнять весь журнал. Это хорошо для вечности, но не для читателя. И мы умрем от истощения, как бы ни были насущны и вечны наши темы. А как жалко дела...

 В.В. Бранд передавал мне, что Вы хотите прочесть в Варшаве публичный доклад. Союз Писателей мог бы взять на себя его устройство. Сообщите, с какой целью Вы намерены выступить с докладом, и тогда, сообразно с этим, мы организуем Ваше выступление. Мы давно здесь отказались от лекций и вечеров. Публика или истощена, или уж очень стала равнодушна ко всему русскому. К тому же всегда возникают у всех какие-то личные соображения. И ничего сладить не удается. Союз живет только фантазией своих секретарей. Обычно мы устраиваем в небольшой (на 150-200 чел<овек>) зале, очень подходящей для таких выступлений. Зала эта находится на ул. Бодуэна (рядом с главной почтой на пл. Наполеона) и принадлежит польскому антропософскому о<бщест>ву. Там у нас через А.М. Хирьякова есть протекция и они берут недорого. Но вот что говорит опыт: мы устроили Бунинский вечер, когда еще была свежа премия, и при минимальнейших расходах едва свели концы с концами.

 Как бы ни было, в Мече мы дадим заметку о Вашем докладе.

С уважением

                                                                 Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

41. Гомолицкий – Бему

Варшава, 7 сентября 1934

  Дорогой Альфред Людвигович,

сейчас в Варшаве г-жа Висковатая[290] Висковатая Янина Михайловна, урожд. Урбанович (24.6.1895, СПб. – 28.8.1970, Прага) – славист, историк литературы, исследовательница творчества Юлиуса Зейера, жена слависта К.К. Висковатого. В эмиграции с 1920 г. Жила в Королевстве СХС, c 1924 училась на философском факультете Карлова университета в Праге, получив в 1929 степень доктора. За год до этого была с мужем в Варшаве, принимая участие в международном историческом конгрессе.
, через нее я и В.В. Бранд передаем Вам письма. Потому это мое письмо будет больше деловым. В.В. передал мне, что Вы хотите прочесть в Варшаве доклад. Взять на себя организацию доклада может Союз писателей, в котором пока, до общего собрания, секретарствую я. Союзу хотелось бы знать, чтобы заранее всё подготовить, намерены ли Вы выступить только в тесном «своем» кругу, или предполагаете прочесть доклад публично. От этого зависит: надо ли снимать зал (есть очень для доклада хороший зал, на 150-200 человек, у польского антропософического общества – недорогой), устраивать все формальности перед властями, заказывать ли приглашения или афиши и проч. Глухую заметку мы уже даем в Мече. Но для рекламы надо дать и в газеты и подробнее. А для этого надо всё определить – и день, и место. Чем скорее Вы ответите, тем больше можно будет сделать.

 Очень благодарен Вам за Ваше внимательное отношение ко мне. Всё мне кажется, что я его не стою. Но трогает оно меня и вместе с тем ободряет очень. Я не избалован, и к тому же последнее время мне всё кажется, что всё, что пишу – напрасно и никому не нужно. А это тягостно, хоть и есть утешение во внутренней необходимости писать (м<ожет> б<ыть> потребности, м<ожет> б<ыть> совести – не знаю).

 От союза писателей посылаю в этом же письме Вам и скитникам наши анкеты.

Л. Гомолицкий.

 Вы пишете о лирическом небольшом, а мне этот путь кажется несовременным и несвоевременным. Не умом, а интуитивно это вижу. Планы у меня – еще 2 поэмы, но более эпические и с «героями» (эмиграции) и книга стихов (написанная как книга, а не собранная из старых), которая была бы моим символом веры. Твердо знаю, что эмиграции – России нужна религиозная реформа. С этого надо начать, чтобы кончить возрождением. Единственная форма сейчас для такой реформы – стихи. В прозе будет или незаметно, или смешно. Стихи сохранили больше старой пророческой непосредственности.

На бланке Меча.

42. Гомолицкий – Бему

Варшава, 7 сент<ября> 1934

  Дорогой Альфред Людвигович,

 В.В. Бранд вчера вечером выехал из Варшавы на несколько дней, поэтому на открытку Вашу, которая только что получена с почты, отвечаю я. Комната для Вас приготовлена в гостинице недалеко от главного вокзала. Гостиница эта дает нам постоянно объявления и у нас с нею свои счеты. Стоить это ничего не будет. Академический же дом довольно далеко от центра. Вчера послал Вам письмо. Кроме того, письма везет для Вас г-жа Висковатая (из Варшавы она выезжает в воскресенье).

Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

43. Гомолицкий – Бему

                                                                            15.IX.34.

 Глубокоуважаемый

  Альфред Людвигович,

 я получил Ваше письмо и спешу ответить. На вокзале Вас встретит В.В. Бранд, если будет в этот день в Варшаве (он сейчас в разъездах), и еще кто-нибудь из наших сотрудников – в том числе и я. Комната в гостинице для Вас приготовлена. Гостиница недалеко от вокзала – на Хмельной Nr. 31 (Hotel royal). Мне не терпится встретиться с Вами, но не знаю, найдется ли у Вас время на личную встречу со мной.

 Письмо ДВФилософову я передал.

Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

44. Гомолицкий – М.Л. Кантору

Варшава, 27 сентября> 34 г.

  Многоуважаемый

   Михаил Львович,

 Союз охотно идет Вам навстречу[291] Ответ на просьбу М.Л. Кантора, готовившего вместе с Г.В. Адамовичем антологию русской зарубежной поэзии, о предоставлении информации о живущих в Польше поэтах.
. Одновременно с этим письмом высылаем Вам вырезки из варшавской печати, а также издания Литературного Содружества, которое является секцией Союза. Здесь необходимо оговорить, что материалы эти сообщаются в порядке осведомления, без соглашения с авторами, так как переписка с ними отняла бы слишком много времени. Чтобы облегчить Вам сношения с авторами, сообщаем Вам адреса некоторых из них. С остальными можно сноситься по адресу Союза. Ниже приводим список поэтов, живущих сейчас в Польше:

 А.А. Кондратьев, соратник Брюсова, сотрудник Весов, Нового Пути. Адрес его: Równe Wołyńskie, Cukrownia Babino-Tomachowska. За рубежом он сотрудничал в «Возрождении», «России и Славянстве», «Русской Мысли», «Звене», «За Свободу», «Молве», «Мече» и др. В изданиях этих разбросаны его стихи в антологическом роде и сонеты из славянской мифологии (подготовил к печати книгу сонетов). В издательстве «Мед<ный> Всадник» выпустил роман «На берегах Ярыни».

 С. Барт, настоящая фамилия С.В. Копельман, двоюродный брат издателя Копельмана. В этом году выпустил сборник стихов «Камни, тени» [, которую][292] Продолжение фразы зачеркнуто.
. Сотрудничал в варшавских изданиях.

 В.В. Бранд, председатель варшавского литературного содружества. В 1932 г. выпустил сборник стихов в гектографированном издании Содружества. Сборник этот и несколько газетных вырезок посылаем вместе с другими материалами.

 В.С. Чихачев. Сотрудничал в рус<ской> печати в Польше. Несколько вырезок прилагаем.

 О.Ф. Колодий, был в варшав<ской> «Тавэрне поэтов». Сейчас живет в Ченстохове, отошел от рус<ских> лит<ературных> кругов, но писать продолжает, нигде не печатаясь. Несколько его стихотворений было переведено на польский язык.

 С.И. Нальянч (псевдоним) в Польшу приехал из Чехословакии, где окончил гимназию и геодезические курсы. Сотрудничал в пражских студенческих изданиях, «Руле» и в варш<авской> «За Свободу», сейчас работает в редакции виленской газеты «Наше Время», отражающей интересы русского меньшинства в Польше (Wilno, ul Wileńska 34, m. 8, «Nasze Wremia» S. Naljancz).

 В.С. Байкин, «тавэрнист», сейчас читает лекции рус<сского> языка в виленском ун<иверсите>те.

 Д.Д. Бохан – плодовитый переводчик. Ближайший сотрудник «Нашего Времени». Сноситься можно через редакцию этой газеты.

 Н.В. Болесцис (псевдоним) – «пражанин» первой эпохи «Скита поэтов». Один из инициаторов «Скита». Живет в Варшаве, но литературно связан с Прагой. [Эта эпоха «Скита» – С. Рафальский, Эйснер, Вяч. Лебедев (многое было напечатано в «Воле России») достойна быть отраженной в антологии.]

 С.Е. Киндякова – издала сборник стихов в Содружестве. Сборник этот посылаем.

 С.Л. Войцеховский – по его просьбе посылаем Вам его стихи и биографические данные, им самим составленные.

 К.И. Оленин – Kielce, ul. Szeroka 25.

 Л.Э. Сеницкая – Równe Woł., ul. Dubieckiego 7.

 И.Ф. Кулиш – Równe Woł., ul. Skorupki 3.

 Д.М. Майков – Pińsk, ul. Kościuszki 10.

 Кроме того, есть литературные обьединения: в Вильно (сноситься можно через редакцию «Нашего Времени») и в Ровно (по адресу Сеницкой).

       С уважением

                                        Секретарь Союза    Л. Гомолицкий.

 Со своей стороны осмеливаюсь предложить Вашему вниманию свою поэму «Варшаву» и несколько стихотворений, появившихся в разное время в зарубежной печати. Первые мои стихи были напечатаны в 1921 г. в берлинском журнале «Сполохи» и варш<авской> газете «За Свободу», в том же году вышел первый сборник в варш<авском> изд<ательстве> «Rossica». 1932 – сборник «Дуновение» в изд<ательстве> Лит<ературного> Содр<ужества> (гектографир<ованное> изд<ание>); 1933 – «Дом» (автограф<ированное> изд<ание>); 1934 – поэма «Варшава».

                                                                                         Л.Г.

Hoover Institution Archives. Gleb Struve Papers. Box 94, folder 5 (M. Kantor). На бланке: Związek Rosijskich Dziennikarzy i Literatów w Polsce. Warszawa, Podwale 5, m. 3. Вошло в издание: Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под ред. Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр. 293-294; комментарии – стр. 295-301.

45. Гомолицкий – Ремизову

                                                                             4/X 1934

 Глубокоуважаемый

   Алексей Михайлович,

 Вы уже знаете печальную новость о гибели Меча. Не знаю: плакать или торжествовать. Всё мне кажется, что и конец его имел свое значение. Был он как бы камнем, упавшим в воду, от которого пошли круги по воде. Но круги по воде идут только когда камень падает. Кратковременность существования не важна, вес тоже. Другой каменище лежит неподвижно годами и никаких кругов от него не расходится. Но это первый таран. Надо бить еще и еще. Меч стал газетой, да и останься журналом, он бы больше не сделал. И вот мне пришла мысль начать издавать боевые тетради, открыто боевые, ничего не боясь, продолжая и продолжая делать «движение воды». Тут была бы свобода, несвязанность с прошлым в смысле людей новых, имена которых не давали бы повода к разного рода предубеждениям. Из Варшавы – один я и со всего света – молодежь, которую я подобрал бы себе идейно. В Ревеле есть Иваск, с которым я списываюсь, есть и в Праге. Самое трудное место – Париж. И вот к Вам обращаюсь, Алексей Михайлович, не видите ли Вы кого из молодежи, с кем бы можно было мне сговориться. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что есть кто-то в поле Вашего зрения, кто там в Париже в тени, а здесь мог бы на виду стоять. Вас лично боюсь просить, зная, что Вам трудно, но Вы единственный, к кому бы потянулась отовсюду лит<ературная> молодежь, потому что имя Ваше одно живое имя в эмиграции. Живее живых. Вы знаете по статьям моим, что это мое горячее убеждение – потому и делюсь с Вами всеми своими замыслами.

 О книгах Федорова[293] В.Г. Федоров. Суд Вареника. Рассказы (Прага: Скит, 1930); В.Г. Федоров. Прекрасная Эсмеральда. Эмигрантские рассказы (Ужгород: Школьная помощь, 1933); возможно, также брошюра: В.Г. Федоров. Мысли о Гоголе. Речь, произнесенная в День Русской Культуры в Ужгороде (Ужгород, 1934). Интерес Ремизoва к нему был спровоцирован боевыми выступлениями молодого писателя в журнале Меч.
 говорил А. Бему и он обещал прислать их Вам... Вы сами знаете, чтó для меня Ваше мнение и как должно было тронуть меня Ваше внимание к моему рассказу[294] Л. Гомолицкий, «Смерть бога», Меч. Еженедельник, 1934, № 15-16, 19 августа, стр. 14-18; № 17-18, 2 сентября, стр. 9-14.
. Очень за многое благодарен Вам –

                                                                     Л. Гомолицкий.

Автограф, на бланке газеты Меч.

46. Гомолицкий – Бему

Варшава, 16 ноября 1934

 Многоуважаемый Альфред Людвигович,

простите, что не ответил сразу на первое письмо, но я ждал результатов переписки по нашему делу, которую начал, и ничего определенного еще тогда не имел. Я так и ожидал, что нигде кроме Праги (и тем больше благодаря Вам) я не найду ответа. Иваск нагородил глупостей и ничего не понял[295] По-видимому, в частных письмах к Гомолицкому. Краткая заметка (за подп. Ю.И.) – Новь. Седьмой сборник (Таллинн: Издание «Нови», 1934), стр. 106.
, а из Парижа просто не ответили (наверно, свежа еще история с Мечом). Меня это всё не беспокоит. С парижанами всё равно ничего совместно делать нельзя – хотя там всё же есть кое-кто – если бы Терапиано не был так близок к Мережковским, он бы согласился принять участие. Меня радует, что Скит так всё принял близко к сердцу. Я говорил с Философовым и готовлю большую статью. Надо определиться, скопить материал – тогда мы найдем выход. На нашу тему буду говорить в «Домике в Коломне» (прочту доклад)[296] Гомолицкий прочел этот доклад 26 января 1935 г. См. хроникальную заметку:
«Домик в Коломне».
 26-го января состоялось после рождественских вакаций собрание Домика. Л.Н. Гомолицкий прочел доклад о молодой русской зарубежной литературе. В прениях принимали участие: старшина «Домика» Д.В. Философов, Р. Блют, Е.С. Вебер, К.В. Заводинский, Вл. Стемпневский, Г. Стемповский и Ю. Чапский.
 – Меч . 1935, № 5, 3 февраля, стр. 6. Этот доклад можно считать первой заявкой той концепции молодой эмигрантской поэзии, которая в завершенном виде выражена была книгой Гомолицкого Арион (1939).
. Домик не моя идея, но моего вложено много. Зачал всё ДВФилософов. Дело это очень полезное и интересное. Ваше сотрудничество будет нам очень приятно. Последнее собрание, на котором Е.С. Хирьякова говорила о Лермонтове[297] Второе заседание общества – 17 ноября, на котором Е.С. Вебер-Хирьякова зачитала доклад Проблема бессмертия в творчестве Лермонтова – см. заметку в газ. Меч, 1934, № 28, 25 ноября, стр. 3.
, а я резко (кажется, слишком резко) вступился за начало Пушкинское против «лермонтовизма» Адамовича, Оцупа и прочих. Тут был отголосок и той, моей и Вашей, темы. Вам было бы очень интересно при этом присутствовать. Тема (казалось бы, сто лет прошло, ведь Л<ермонтов> «человек 30-х годов») оказалась такой раскаленной, что спорили далеко за полночь – забыв, что уходят последние трамваи. И даже когда заседание кончилось – никто не ушел, а еще с час стояли группами и говорили. Я, в общем, остался почти в одиночестве, но поляки меня поняли (у них с Мицкевичем и Словацким тот же спор), и я был удовлетворен, что «слово сказано». Впрочем, неприятности уже последовали.

 Интересно мне – очень – увидеть книжку Головиной.

 (Название «Домик в Коломне» мое, чем я всё же немножко горжусь.)

 Большое спасибо Вам, Альфред Людвигович, за Ваше сердечное отношение ко мне и моей жене. Она благодарна за память о ней и Вам кланяется. У меня остались самые дорогие воспоминания от тех дней, когда Вы гостили в Варшаве, и особенно от бесед наших – это редкая радость – проходят года, пока встретится возможность такой беседы. О «Мече» – да, я на черной работе. Вообще жизнь затрепала меня, истрепала нервы – я устал. Но всё же пишу – пишу роман, готовлюсь к выступлениям на нашу тему. Но это всё нелегко, не так, как прежде писалось. Стихов больше нет – значит, я остановился, п<отому> ч<то> пишу я только когда живу. Нет ни тем (не расудочных – умом по пальцам сейчас насчитаю сколько угодно, но не этим пишут), ни новых подходов формальных – без этого обновления формы тоже писать не могу.

Искренне Ваш

                                                                             Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

47. Гомолицкий – Бему

Варшава, 10 декабря 1934

 Дорогой Альфред Людвигович,

 очень благодарю Вас за книжки Головиной. Сейчас пишу о ней статью[298] Л.Г., «Лебединая карусель», Меч, 1934, № 31, 16 декабря, стр. 4.
. Одну книжку я уже продал большому любителю русской поэзии – Слободнику (он нынче утром в своей библиотеке – у него библиотека – декламировал мне на память гумилевских «Капитанов» и отбивал такт кулаком по столу). Продадутся ли две другие книжечки, я не знаю. Жена просит передать Вам поклон.

 Пользуюсь случаем, чтобы послать Вам марки – не знаю, нужны ли Вам?

Искренне Ваш Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

48. Гомолицкий – Бему

Варшава, 31/XII 1934

 Многоуважаемый

  Альфред Людвигович,

 эти праздничные, а для нас предпраздничные, недели было столько работы, что некогда было ни на чем сосредоточиться как следует. Нынче, в первый выдавшийся тихий день сел писать письма и пишу Вам прежде всего, т<а>к к<а>к давно уже меня мучила совесть: книжки А. Головиной продались и надо послать деньги. 2 книжки продал я и решил послать деньги международными купонами, так как купоны эти я имею возможность купить в Редакции, а не на почте, т.е. по себестоимости. 4 купона приблизительно так и будет – цена двух книжек, как Вы назначили, по 1 зл. 20 гр. 3-ю книжку взял Г.Г. Соколов, и расплотится за нее уже он через «Меч».

 Очень хорошее издание. Жаль, что только много опечаток и что поправки на таком уродливом листке.

 Не знаю, как Вы, Альфред Людвигович, праздники празднуете – если по старому стилю, то я еще успел поздравить Вас. Жена просит передать Вам поклон. Мы часто с ней вспоминаем Ваш приезд в Варшаву.

 Почти ничего не пишу сейчас, но много рисую.

 Хочу спросить у Вас, если Вы прочли тот мой сборничек, что я передал Вам в Варшаве («Цветник»), мнение Ваше о нем – по существу и стоит ли его пускать в свет.

 Жду вестей из Праги в связи с нашим замыслом (журнал). Кнут ответил (сейчас писать ему буду). Он советует лучше издать сборник статей или вроде альманаха.

Искренне Ваш

                                      Л. Гомолицкий.

 Как Вы сами судите о сборнике Головиной?[299] Бем посвятил А.С. Головиной специальную статью в Мече задолго до выхода ее книжки. См.: А.Л. Бем, «Письма о литературе. Поэзия Аллы Головиной», Меч, 1933, № 289, 19 декабря; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 150-155. В другой статье он полемизировал с В. Смоленским, выступившим с высокомерным отзывом о сборнике А. Головиной. См.: А. Бем, «Программа и тактика (К нашим литературным нравам)», Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр. 4.
 В печати, да еще в сборнике стихи всегда меняются – иногда к худшему, иногда к лучшему...

На бланке Меча.

49. Гомолицкий – Бему

Варшава, 11 янв<аря> 1935

 Я боялся за свою рецензию о Головиной, Альфред Людвигович! Взял на себя очень много. Иваск из Ревеля к тому же обрушился на меня, как смел я сокращать стихотворение «всё же поэта». Неужели это преступление...[300] Речь идет о попытке Гомолицкого в своей рецензии дать стихотворение Головиной «В ярмарочном тире» в исправленном виде.
 Но Вы ободряете меня и мне уже легче. Головина не очаровала меня. У нее нет легкости, свободы. Но писал я о ней совсем искренне и там, где хвалил. Неужели она огорчилась моей рецензией? Я не думал об этом и мне неприятно.

 «Новь» седьмую Вы, верно, уже получили. Мне Иваск развивал целую теорию о необходимости беспредметности в поэзии. Освоить нового мира мы не в силах (он это как-то связывает с нашим отрывом от живого языка в России), значит, остается культивировать архаизмы прелестного прошлого русской поэзии и совершенно освободить стихи (свой словарь) от названий вещей, среди которых мы живем в зарубежьи. Выходит какой-то мир абстракций. Опыт «Скита» опредметнить поэзию он считает «героической неудачей». Но и опыт «Нови» мне кажется неудачей и даже не героической. Новосадов и Нарциссов там всё же недурны.

 О Ските я недавно писал для польской печати. М<ожет> б<ыть>, вскоре напечатают[301] Статья эта не обнаружена.
.

 (Я, между прочим, Иртелю предлагал отказаться от системы замыкания в своем тесном кружке. Советовал соединиться с Прагой и Варшавой. М<ожет> б<ыть>, и на той почве что-нибудь еще удастся сделать.)[302] Редактор последовал совету Гомолицкого, расширив круг участников в восьмом сборнике Нови (оказавшемся и последним).

 Запоздало отвечаю на Вашу открытку, что новогодний Меч запоздал к Вам, так как вышел на день позже, а потом были праздники (во вторник – Новый Год). О подписке новой я сообщил тотчас же конторе.

 Спасибо большое за привет мне и жене моей. А я такой невежа – Вас с Новым Годом вовремя не поздравил. Как раз составляли Рождественский Номер – было много работы, хлопот, беготни.

 Я написал новую поэму – на этот раз пытался освоить Пушкинскую октаву, а с формой и идею пушкинских октав[303] Эта поэма до нас не дошла. Ср. «Святочные октавы» (№ 315 нашего издания).
. Мне крайне мило погружаться в мир Пушкина и сквозь влагу его поэзии из этой прозрачной глубины смотреть на наше сегодня. Именно наше – во времени и на своем месте. Когда окончу совсем – пришлю Вам в рукописи (м<ожет> б<ыть>, рукописно издам, а м<ожет> б<ыть>, удастся и в Мече напечатать).

Искренне Ваш

       Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

50. Гомолицкий – Бему

         Варшава, 19 января 1935

 Многоуважаемый Альфред Людвигович,

узнал нынче от Г.Г. Соколова, что Барт забраковал рецензию Мансветова[304] Это указание, объясняющее причину непоявления в газете Меч статьи о сборнике С. Барта Камни... Тени..., позволяет полагать, что Барт, ожидавший печатного отклика А.Л. Бема, просто счел другой отзыв из Праги недостаточно для его книги авторитетным. Ср.: Лазарь Флейшман, «Об этом издании и его составителе», в кн.: Соломон Барт. Стихотворения. 1915-1940. Проза. Письма. Изд. 2-е, доп. Подготовили Д.С. Гессен и Л.С. Флейшман (Москва: Водолей, 2008), стр. 294-295.
. В редакции никто ее и не видел. Стихи же Т.В. Голубь напечатаны будут[305] Об участнице «Скита» Т.В. Тукалевской (1905-1965, в замужестве – Голуб) см. справку в книге: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биографии. Документы (Москва: Русский Путь, 2006), стр. 580-582. Здесь помещено (стр. 584-584) и стихотворение ее «Скачет рыцарь конный на окне…», посланное А.Л. Бемом в газету Меч и опубликованное там 12 мая 1935 (№ 19, стр. 6).
.

 Гонорар: за время Меча-газеты Вами напечатана в нем 1641 строка. Принятая Вами подписка (30 крон = 6 зл. 50 гр.) засчитана как гонорар по 8 гр. строка, т.е. за 81 строку. Оставшиеся 1560 строк ввиду трудного положения В.В.Бранд считает по 5 гр., что составляет 78 зл. Подсчет – включая № 2 – 1935.

 От Домика в Коломне: помните, Альфред Людвигович, Вы обещали прислать (хотели, предлагали прислать) доклад. Сейчас мы составляем программу дальнейших собраний. Если не трудно Вам, сообщите тему и срок, когда могли бы доклад прислать[306] Доклад А. Бема, по-видимому, послан в Варшаву не был.
.

                            27 января.

 Письма отложил по просьбе Бранда – ради экономии он хотел заодно и свое послать. Нынче, не дождавшись его, посылаю сам, один. Пользуюсь случаем, чтобы дописать еще несколько строк.

 Вчера в субботу я читал доклад в Домике о эмигрантской молодой литературе. Доклад вызвал очень оживленную и долгую беседу, хотя были почти одни поляки, эмигрантскую литературу знающие больше чем плохо. Доклад свой я либо напечатаю в Мече, либо разошлю по молодым объединениям (и в Скит тоже), ибо читал ведь больше для эмиграции, чем для иностранцев[307] Статья Гомолицкого об эмигрантской литературе была напечатана по-польски в майском номере возобновленного журнала Скамандер. См.: Lew Gomolickij, “Od pozarozumowości poprzez milczenia...”, Skamander. Miesięcznik poetycki. Rok 9, zeszyt 58 (1935, maj), str. 140-147. В русской печати основные положения Гомолицкий высказывал, начиная со «Свободы и лиры» (Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр. 4-5), в ряде статей, а затем в вышедшей в 1939 году книге Арион.
. Это начало выполнения того плана, который мы с Вами обсуждали в Варшаве. Адамовичу тоже попало. Слышали ли Вы, какое несчастье у Кнута?[308] См.: «Довид Кнут помят автомобилем», Меч, 1935, № 3, 20 января, стр. 2.
 Терапиано написал мне, что синяк был в два пальца шириной на лбу, кроме того, была рвота кровью и желчью. Боюсь очень, как бы не имело это последствий. Я как раз очень тревожился (к<а>к-то бессознательно) за Кнута. А за несколько дней до того, как получили первое известие о несчастном случае, жена ночью разбудила меня – : «узнай, что с Кнутом, я видела дурной сон». Я тогда же написал ему, прося убедить меня ответить, что всё у него благополучно – и письмо это пришло уже после и, когда он был в госпитале, лежало на квартире у консьержки. И вышло так, что, прочтя о несчастьи, я не удивился, точно знал заранее. Я верю только в совпадения, а жена моя человек на редкость трезвый – но: тем это всё было неприятней... Жена просила передать Вам поклон – она очень тронута, что Вы ее помните и так хорошо. Очень, очень благодарен Вам за всё, Альфред Людвигович.

         Ваш Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

51. Гомолицкий – Бему

                                                                        22.II.35

 Многоуважаемый

   Альфред Людвигович,

расчет для Русского Очага[309] Русская читальня в Праге, выписывавшая газету Меч.
 следующий: три месяца с № 31 это до 1 марта и три месяца вперед до 1 июня – 10 крон, да пересылка комплекта №№ 31-7 и дополнительных (22, 28 и 29) еще 5 крон, всего 15 крон.

 Доклад (как только перепишу) и письмо пошлю на будущей неделе. Жена благодарит Вас за привет и просит передать поклон. Поклон передает и Евгения Семеновна[310] Вебер-Хирьякова.
, приветы до нее, наверно, не доходили. Мы часто вспоминаем Вас. Большое спасибо Вам за статью о Гронском[311] А.Л. Бем, «О Н.П. Гронском и его поэме “Белладонна”», Меч, 1935, № 6, 10 февраля; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 201-205.
. Весь Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

1.  Русская читальня в Праге, выписывавшая газету Меч.

2.  Вебер-Хирьякова.

3.  А.Л. Бем, «О Н.П. Гронском и его поэме “Белладонна”», Меч, 1935, № 6, 10 февраля; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 201-205.

52. Гомолицкий – Бему

Варшава, 18 марта 1935

 Многоуважаемый Альфред Людвигович,

 с Мечом едва ли что-нибудь выйдет: поэма Гронского велика[312] Предложение перепечатать «альпийскую поэму» «Белладонна» Гронского, впервые опубликованную – вскоре после смерти автора – в ежедневной парижской газете Последние Новости 9 декабря 1934 в сопровождении статьи Г.В. Адамовича.
, а газетный набор для отдельного издания не подойдет – столбцы в газете слишком узки (это я о прозе – статьях). Лучше бы прямо издать, тем более что это не так дорого. Страниц 30 (думаю, поместится) в 500 экз. размером сборника Головиной – обойдется 150 злотых (на кроны это, кажется, около 700). Я с большим удовольствием возьму на себя все труды по этому изданию. Искренне хотел бы, чтобы оно осуществилось. Считаю это очень важным и нужным.

 О Терапиано (и Мандельштаме) не могу писать. Не могу понять, в чем тут дело – хорошие стихи, есть даже очень хорошие, но общее впечатление какой-то ненужности. Ни к чему книжки[313] Речь идет о книгах: Ю. Терапиано. Бессонница (Берлин: Парабола, 1935) и Ю. Мандельштам. Третий час. Третья книга стихов (Берлин: Парабола, 1935). О книге Терапиано в Мече писали С. Барт в отдельной рецензии (за подписью С.Б., 14 апреля) и А.Л. Бем в статье «Жизнь и поэзия» (21 апреля).
.

 Книжку Г<оловиной> можно предложить варшавским магазинам – Россике, Добру, Страхуну. Они берут на комиссию безо всяких гарантий, предупреждая, что покупателя вообще нет. Хотят 40-45%. Соколову о деньгах напомнил. Купон заменяю. Книгу, Вами присланную, В.В.[314] Бранд.
 передал Е.С.[315] Вебер-Хирьяковой.
– она сейчас хворает и не была даже на докладе Д.В. в Домике[316] Доклад Философова на собрании 16 марта был посвящен «“русской душе”, как ее видят и понимают иностранцы» и состоял из разбора книг «Русская Душа» Жюля Легра, «Миф ХХ века» Альфреда Розенберга и «Восточное христианство и Россия, в связи с основами культуры западной и восточной» Богумила Ясиновского. См.: «Домик в Коломне. Собрание 16 марта», Меч, 1935, № 12, 24 марта, стр. 3.
. Просила передать Вам поклон. (По просьбе Сергиевской[317] Наталья Николаевна Сергиевская – писательница и поэтесса, жившая в Финляндии и печатавшаяся в Журнале Содружества и в Мече.
 посылаю Вам для Морковина[318] В.В. Морковин – поэт, участник «Скита».
 ее письмо, а несколько недель тому назад послал номера «Журнала Содружества». Там же для Вас был номер брюссельского Вестника – как Вам понравились выпады против Меча Терапиано и других?[319] Речь идет об ответах парижских поэтов на анкету в журнале Вестник (Брюссель), 1935, № 1. См. о ней в статье: ИА-ФЕТ Л. Гомолицкий, «Священная лира». Новь. Сб. 8 (Таллинн, 1935), стр. 153.
 «Журнал Содружества», выходящий в Выборге, просит меня указать, с кем они могли бы списаться, наладить связь в Праге – я дал им адрес Ваш – Скита. Посылаю также бумажку от Союза Писателей – Скиту.)

 Вы так и не ответили, Альфред Людвигович, какой доклад хотели бы и когда могли бы прислать в Домик в Коломне.

 Жена просит передать Вам благодарность за доброе отношение и память о ней.

Сердечно Вам преданный

                                                                  Л. Гомолицкий.

Расчет по книжке гонораров:

 в № 21-44 было Вами напечатано всего 1988 строк.

 Вами получено наличными и подпиской (50 кр.ч.)

      с 6/VI-34 г. – 114.48 зл., что составит

                       по 8 гр. за строку 1431 строк

                         ––––––––

                     остается    557 стр.

           и новых (№ 45) 260 (считаю по набору, газеты еще нет)

                                      ––

                                      817

1851 по 5. – 105 зл. 55 гр.

817 стр. по 5 гр. – 40.05 зл.

–––––––––

–––––––––

это наш долг.

На бланке Меча.

53. Гомолицкий – Бему

                                                                22.III.35.

 Альфред Людвигович, простите – я ошибся: Вам следует не 40, а 105 зл. 55 гр. Я посчитал гонорары, полученные Вами за прежнее время. Расчет же таков: получено Вами только подпиской 50 крон = 11 зл., что составит, если считать по 8 гр. 137 стр. 1988 строк (№№ 21-44) – 137 = 1851 стр. по 5 гр. даст 92 зл. 55 и новые (№45) за 260 стр. – 13 зл, всего 105 зл. 55 гр.

 Следуемый с меня международный почтовый купон я дошлю, когда в редакции будут получены такие купоны от представителей, п<отому> ч<то> так купить его на почте стоит дороже.

  Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

54. Гомолицкий – Бему

                                                                                           20.IV.35

  Дорогой Альфред Людвигович,

 Я проболел всю последнюю неделю. И вот, благодаря этому в прошлом номере «Меча» была напечатана рецензия Барта о Т<ерапиано>, по-моему, сделана по отношению к вам большая бестактность. Обычно все-таки весь литературный материал идет через меня – во всяком случае, я о нем знаю; тут же меня не предупредили потому, что Барт на меня дуется (по своей же вине) и боится (совсем неосновательно), что я буду против его материала – ищет обычно обходных путей. Приблизил к себе Соколова и действует через него. Барту же Т<ерапиано> нужен, п<отому> ч<то> он просил его сделать услугу за услугу – рецензию за рецензию. Видите, какая здесь тонкая сеть «интриг». Ну, да в конце концов это не важно. Считаться-то в конце концов будут с Вашей статьей[320] А. Бем, «Письма о литературе. Жизнь и поэзия», Меч, 1935, № 16, 21 апреля, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 210-213.
. Очень верно (вернее того, что писал Ходасевич)[321] Речь идет о статье: Влад. Ходасевич, «Жалость и “жалость”», Возрождение, 1935, 10 апреля, стр. 5-6.
 и впервые точно определили Вы здесь самое главное. Сказали слово, которое принесет плод. Ах, к<а>к я жалею, что нет такого журнала, где можно было бы подобрать сотрудников – сделать всё это ударным. А так всё разрозненно, голоса разбиты. И потому вам надо бы свои статьи о лит<ературе> издать отдельным сборником. Неужели нельзя это никак сделать!

 О журнале я мечтал всё время. Если ничего не вышло до сих пор, то отчасти и Вы в этом виноваты, Альфред Людвигович. Ведь я совсем один и чтó могу сделать! Все-таки если б у меня в руках был уже материал, я как-нибудь да сумел найти способ журнал выпустить (номер один хотя бы – а все-таки действие свое бы сделал). В «Новь» (не знаю, списались ли они со Скитом) я послал нечто, назвав это, как тогда мы решили, «Священною Лирой» – вроде манифеста. Не знаю – напечатают ли: они очень боятся Адамовича[322] Иа-Фет, «Священная Лира», Новь. Восьмой сборник. Под редакцией П. Иртеля (Эстония: Издание «Нови», 1935), стр. 149-153.
.

 Иваск писал мне, что написал статью о Гронском[323] Юрий Иваск, «Памяти Николая Гронского», Журнал Содружества, 1935, № 9, сентябрь, стр. 29-32.
 и что в Юрьеве отец П.П. Гронский печатает сборник памяти Г<ронского>. Меня смущает только одно – Г<ронского> хвалил Адамович. Все-таки это что-то должно значить.

 В заключении еще раз не могу не сознаться Вам, что уже несколько раз перечитываю статью Вашу и завидую Т<ерапиано>. Если бы иметь Вас своим критиком (будучи Вам лично незнакомым и таким, чтобы Вы обратили внимание и избрали своею темой)!

Всегда искренно Ваш

                 Л. Гомолицкий.

 Жена просит обязательно передать Вам привет. Я непростительно забыл и спешу свою ошибку исправить.

                                                                                                 Л.Г.

 Перевод Кнута в одном польском журнале напечатали. Первый из эмигрантской поэзии! Для меня как праздник (хотя и неважный перевод – Слободника)[324] Эта публикация не разыскана.
.

 В мае появится, наконец, моя статья о эмигр<антской> лит<ера­туре>, но не в самих Wiad. Lit., а в Скамандре[325] Lew Gomolickij, «Od pozarozumowości poprzez milczenia...», Skamander. Miesięcznik poetycki. Rok 9, zeszyt 58 (1935, maj), s. 140-147. Юлиан Тувим, который предполагал первоначально напечатать эту статью в Вядомостях Литерацких, сообщал об этом плане в письме к А.Л. Бему.
, который теперь подновлен (ведь W.L. и родились из Скамандра. Группа скамандритов – это Тувим, Вежинский, Слонимский и др., уже ныне «старички» в литературе, и Скамандр выглядит мумией раскрашенной).

   Глубокоуважаемый Альфред Людвигович!

 Очень хочется Вас поблагодарить за внимание ко мне (ничем не заслуженное) и память, а главное за Ваше доброе отношение к Льву Ник<олаевичу>. Каждое Ваше письмо для него – неоценимо. У него очень много энергии и желания работать, но он здесь одинок (в самом буквальном смысле: редакция – тесный кружок, связанный каким-то общим интересом – может быть, политикой – а Лев Ник<олаевич> в стороне, потому что весь ушел только в литературу), печататься ему тоже негде – в «Мече» теперь минимальное место отводят литературе, – а последствием всего этого является вредное сознание, что никому не нужен. Ваши статьи и письма всегда в нем поддерживают то, чем он внутренне горит, возбуждают желание продолжать работу, именно сейчас очень нужную.

 От всего сердца Вас благодарю за него и за себя и поздравляю с Светлым Праздником.

                                                                                      Ева Г.

Поздравляю Вас с праздниками. При случае передайте мой привет «Скиту». Л.Г.

55. Гомолицкий – Ремизову

Варшава 12 мая 1935

 Глубокоуважаемый Алексей Михайлович,

благодарю Вас за память и радость, которую мне всегда приносят ваши письма. Я уже думал, что так надоел своим Союзом, что Вы и отвечать боитесь. Нет, «Оли» у нас нет – буду очень благодарен за нее, особенно – за приписки[326] Алексей Ремизов. Оля. Повесть (Париж: Вол, 1927); Алексей Ремизов, «Оля», Последние Новости, 1933, 20 августа.
. То, что говорите («похвастаться нечем»), к печали нашей – верно. Всё – объяснимо, но от этого не легче. Всё же, из всех молодых – нельзя не признать несколько имен. Отрадно, что и в таких условиях есть у нас Ладинский, Кнут, Фельзен, Газданов. Новь, действительно, больна страхом перед сильными. Даже упоминание имени Адамовича (и в соглашательном тоне) там отвергается. Но опять-таки, хорошо, что и такая Новь есть[327] Ср.: Л. Гомолицкий, «Новь. Седьмой сборник под редакцией П. Иртеля. Таллин (Ревель). 1934», Меч, 1935, № 3, 20 января, стр. 6.
. Там, впрочем, люди сидят благожелательные и милые. О лотерее я здесь кое-кого расспрашивал. В общем, это возможно. Не знаю, 20 ли, но около этого продать билетов можно. Только в варшавской практике обычно цена билетов назначается по 1 злотому, а 5 франков это получается почти 1 зл. 60 грошей? Но пришлите и напишите, на каких условиях Вы устраиваете лотерею (беспроигрышная? а если нет, то где происходит жеребьевка?).

 Хотел предложить Вам: здесь, кажется, недороги были бы фототипич<еские> издания (я теперь хочу попробовать): страница – 2 злотых (6 фр.) и печать от 5 до 15 зл. (в зависимости от размера издания) (от 15 до 45 фр.). Вот бы воспроизвести какие-ниб<удь> Ваши рукописные издания! (Моя заветная мечта – учиться грав<ировать> на меди или по дереву – и так догутенберговски издаваться.)

Искренно Ваш

                                                                                   Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

56. Гомолицкий – Бему

19 мая 35 г.

 Дорогой Альфред Людвигович,

 я все-таки думаю, что письма Ваши издать надо[328] План издания «Писем о литературе» А.Л. Бема отдельной книжкой.
. Может быть, не все, а избранное. Не помню всех, хочу на будущей неделе перечесть и подобрать их комплект. Кажется мне, что последнее, особенно то, что было уже в Мече – «современнее». Что Вы скажете о новой статье Адамовича о Кирсанове? Он иногда (Адамович) совсем безответствен; правда, иногда ему удается сказать и умное, но оно совсем отдельно у него выходит[329] Подчеркнуто чернилами Гомолицким. Речь идет о статье: Георгий Адамович, «Золушка», Последние Новости, 1935, 16 мая, стр. 4.
. Видели ли Вы Полярную Звезду? Право, это еще хуже Чисел, хотя, казалось бы, ведь идейно вернее и ближе. Один там порок, какая-то искусственно культивируемая бездарность. Искусственно, п<отому> ч<то> Смоленский все-таки талантливый человек, а какая пропасть между его Закатом[330] Первая стихотворная книга Смоленского (1931).
 и «проклинаю» из этой Звезды[331] Речь идет о стихотворении В. Смоленского «Они живут – нет, умирают – там…», впервые опублкованном в журн. Современные Записки, LVI (1934), стр. 207-208. Под названием «Стихи о Соловках» стихотворение включено в кн.: Владимир Смоленский. Наедине. Вторая книга стихов (Париж: «Современные Записки», 1938), стр. 57.
. Не принимаю чем-то Парижа. Чем – не знаю еще до конца, но не принимаю. В Нови они тоже очень на Адамовича оглядываются, а уж новый Смоленский им совсем должен быть по вкусу. Посмотрим, что принесет новая Новь. Впрочем, я всё становлюсь равнодушнее и равнодушнее. Бороться мне совсем не хочется. Проповедывать – тоже. Чувствую, что должен отдохнуть. Устал, как следует даже не потрудившись. Посылаю Вам отрывки из поэмы (новой, своей)[332] Лист с машинописным текстом двух фрагментов – «Все богоделанно в природе» и «Пятнадцать лет тому могли мы...» – и с указанием «(из новой поэмы)» находится в архиве Бема среди рукописей стихотворений Гомолицкого (№ 19). Оба отрывка вошли в «Эмигрантскую поэму», вышедшую в апреле 1936 г. в Таллинне. Первый, помимо того, был напечатан в пасхальном номере Меча за 1936 г. (№ 15, 12 апреля, стр. 8).
. То, что было напечатано[333] Это был другой кусок, напечатанный под названием «Из эмигрантской поэмы» в Мече, 1935, № 17 (пасхальный номер), 28 апреля, стр. 2. Он открывался строками:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
, должно войти во вступление. Как еще кончу, не знаю. Я никогда не делаю заранее законченных планов, оставляя за собою полную свободу. Идея – эмиграция для нас стала призванием. Сказать это можно в любой форме. Я пробовал уже разные. Меньше всего удается мне – рассказ, повествование в духе Казначейши[334] «Тамбовская казначейша» Лермонтова.
, Цыганки (Баратынского). Кажется, род этот уже окончательно завоеван прозой; стихи, посягающие на него, неизбежно прозу и напоминают. Возможны тут какие-то соседние формы – описательная, всякие лирики, скорее лирика гражданская, что уже блестяще доказал Блок в Возмездии. Воскрешение эпической поэзии, однако, всё же сейчас стоит на очереди, и неужели утерян секрет свободного поэтического повествования в стихах и, напр<имер>, Граф Нулин уже невозможен? Напишите, Альфред Людвигович, что вы об этом думаете и как представляете дальнейшее развитие моей поэмы. Возможно ли тут действие, прямой рассказ, или лучше, не напрягая себя, смиренно остаться только лириком. – Сейчас достал Молодец Цветаевой и нынче запоем прочел. Хочется мне, оставив Тредьяковского, отдаться русским народным размерам. Ближе мне только не «песни западных славян»[335] Пушкинский цикл (1834).
, не хоровые и плясовые Цветаевой, а сектантская поэзия, духовные стихи. (Четырехстопный ямб мне надоел![336] Первая строка пушкинского «Домика в Коломне».
) Увлекаюсь сейчас Баратынским. Как-то только сейчас его понял. Так бывает с поэтами. Долго читаешь ничего не понимая, а потом вдруг откроешь. Так у меня было с Пушкиным и Блоком. А вот те, что нравились в юности и сразу, те теперь совсем отошли – Гумилев, Есенин, Лермонтов.

 Спросил, как Вы просили, Е.С.[337] Е.С. Вебер.
 о книге памяти Осипова[338] Жизнь и смерть. Сборник памяти д-ра Николая Евграфовича Осипова. Под ред. А.Л. Бема, Ф.Н. Досужкова, Н.О. Лосского. Ч. 1 (Прага, 1935). Часть вторая вышла позже, в 1936 г. Об Н.Е. Осипове см.: Е. Соколинский, «Материалы пражского архива Н.Е. Осипова и психоанализ произведений русской классической литературы», Международная конференция «Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследованиий. Фонды Славянской библиотеки и пражских архивов». Прага, 14-15 августа 1995 г. Сборник докладов. Том 1 (Прага, 1995), стр. 265-273; M. Магидова, «Николай Евграфович Осипов в Праге (К вопросу о саморефлексии и самоидентификации первого популяризатора Фрейда в России)», Культура русской диаспоры. Саморефлексия и самоидентификация. Материалы международного симпозиума (Тарту, 1997), стр. 151-168; M. Магидова, «Русские эмигрантские “Афины” и место Н.Е. Осипова в них», Duchovní proudy ruské a ukrajinské emigrace v Československé republice (1919-19390 (Ménĕ známé aspekty). Pod redakcí L. Bĕloševské (Praha: Slovanský ústav AV ČR), pp. 204-258; она же: «Психоанализ в литературоведении эмиграции: Н Е. Осипов о трудах А.Л. Бема. Н.Е. Осипов. Новый подход к Достоевскому: Работы А.Л. Бема», А.Л. Бем и гуманитарные проекты русского зарубежья. Международная научная конференция, посвященная 120-летию со дня рождения. Сост., науч. pед. М.А. Васильевой (Москва: Русский Путь, 2008), стр. 400-454.
. Она передала ее Блюту (Вы хотели этого). Сама же писать не собирается. М<ожет> б<ыть>, пришлете заметку, статью ли о ней.

 Жена просит передать Вам свой сердечный привет.

Сердечно Ваш

                                                                 Л. Гомолицкий.

Машинопись с подписью.

57. Гомолицкий – Ремизову

                                                          22.V.35

 Многоуважаемый

   Алексей Михайлович,

 Вы пишете, нельзя ли хотя 75 фр. за 20 билетов. Я попробую и вот как: кто победнее – по 1 зл., кто побогаче – по 1 зл. 50 гр., чтобы подогнать до 75 фр. А в общем ведь ничего обещать нельзя – народ очень бедный, а богатые – им не нужно. Деньги во фр<анках> очень легко и удобно пересылать почтовыми переводами. Полярная Звезда дошла. Страшно, до какого «проклинаю» Смоленский докатился[339] Стихотворение В. Смоленского «Они живут – нет, умирают – там…». Ср. о нем в статье Гомолицкого «Свобода и лира», Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр. 4 и в рецензии В. Мансветова на «Полярную Звезду» (там же).
. Ведь он всё же талантлив. Но разве истинный талант может так замутиться и ожесточиться! А представьте, тут у нас это «проклинаю» особенно понравилось. Хотят перепечатать![340] Перепечатано в том же номере Меча (1935, № 25, 28 июня, стр. 4).
                                                                                     Ваш Л.Г.

Открытка.

58. Гомолицкий – Ремизову

                                                                             1.VI.35

 Дорогой Алексей Михайлович,

спасибо за Олю – получил, и альбом тоже получил. Как это Вы можете столько переписать таких альбомов! Я употребил все усилия и мне удалось продать большую часть билет<ов>, но осталось еще 6. Когда продам все – напишу и вышлю деньги. Продаю по 1.5, так что выйдет 30 зл. До 100 фр. не дотянет, п<отому> ч<то> 100 фр. = 36 зл. с грошами. Но и так едва берут и деньги не сразу дают. Один спросил меня, нельзя ли было бы купить у Вас на память маленький альбомчик, хоть с несколькими строками и миниатюркой за 5 зл., т.е. немного меньше чем за 15 фр.? Впрочем, сейчас не отвечайте, чтобы лишнего на марки не тратить, лучше уж тогда, когда я напишу об окончат<ельных> результатах. Искренне Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

59. Гомолицкий – Бему

                                                                                                             11.VI.35.

 Дорогой Альфред Людвигович,

посылаю Вам Ваши «Письма о литературе» – вот в каком виде: я для себя делал из них вырезки, составив альбом, отделяя всё случайное и «не вечное». Из более менее «вечных» мест составилась цельная глава о сов<етской> лит<ературе> и отдельные мысли о лит<ературе> эмиг<рантской>, из которых Вы, прибавив или отняв, могли бы тоже сделать цельную главу. Так бы составилась брошюрка (все статьи ведь напечатать невозможно – дорого очень будет). Материала этого на 16 страниц обычного книжного формата – и хорошо бы – издать – я бы уже взял на себя всю внешнюю техническую сторону – вышла бы не брошюрка, а книжечка[341] См. объявление о предстоящем выходе книги:
«Готовится к печати и выйдет в сентябре первый выпуск “Писем о литературе” А.Л. Бема.
  Содержание: О критике и критиках. – В защиту читателя. – О направлении “Чисел”. – О безответственности в поэзии. – “Индустриaльная подкова” Ал. Ремизова. – Культ Пушкина и колеблющие треножник. – Памяти Александра Блока. – Памяти Н.С. Гумилева. – Еще о Гумилеве. – Спор о Маяковском. – Об “упадочном” периоде русской литературы. – “Охранная грамота” Бор. Пастернака.
  Первый выпуск, объемом в 4-5 печ. лл. выйдет осенью 1935 г. Цена 1-го вып. по предварительной подписке 1 зл. 20 гр. Подписка принимается через ред. газеты “Меч”, Варшава, Хотимская 35».
 – Меч , 1935, № 26, 7 июля, стр. 3. Объявление репродуцировано в кн.: Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. <362> (илл.). Книжка не вышла.
. Только вот – стоить она должна не меньше 100 злотых. За набор такой страницы хотят 5 зл., печать – 15 зл. да еще – бумага хотя бы и дешевая – а все-таки – стоить будет. Признаться, я бы очень хотел, ч<то>б<ы> эта книга вышла, п<отому> ч<то> статьи Ваши очень люблю и придаю им большое значение. = Напишите о моей поэме[342] «Эмигрантская поэма».
. – Я очень жду Вашего слова.

Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка. Автограф.

60. Гомолицкий – Бему

 <Середина – вторая половина июня 1935>[343] Датируется по содержанию. Написано на машинописи «Эмигрантской поэмы»: Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема, cтихотворения Л. Гомолицкого, № 6. Здесь же – заметка Гомолицкого, задуманная, видимо, как предисловие к поэме:
«Поэзия – сила живая и жизненная, исток ее и место возвращения – жизнь; поэтому поэзия (настоящая поэзия, о ней речь) не может не быть связана с действительностью.
  Наша действительность – исторична. Катастрофичность и героичность эпохи не может не отразиться в поэзии. Но здесь недостаточно простой реакции на явления внешнего мира – это еще не делает поэта. Действительность должна, преломляясь в индивидуальности поэта, преображаться творчеством. От созерцательности (подведения итогов нашего прошлого и настоящего) необходим переход к осознанию “законодательной” силы поэзии и к чаянию будущего. И надо взять на себя смелость законодательствовать, идти в жизнь – осознавать, преображать и направлять действительность.
  Здесь не желание сделать поэзию средством, но желание вернуть ей ее настоящую силу. В силу своего существования поэзия (для поэзии) <зачеркнуто: преобразует мир входит> идет в жизнь и, если пожелает этого, преобразует ее.
  Поэт должен неизбежно (к<а>к индивидуальность) осознать свое время в поэзии, а так как время это огромно во всех отношениях, тут неизбежен вопрос о переходе к большим поэтическим формам (обуславливающим время и место действия в поэтическом произведении). Стремление выразить эпоху не может не привести к большим полотнам.
  В отличие от эпопеи, к которой стремятся в сов<етской> России, наша задача попытаться воскресить лирическую поэму. В связи с вопросом о лирической поэме должна возникнуть и тема лирического героя».

 Дорогой Альфред Людвигович,

посылаю Вам свою поэму с просьбой, если есть у Вас время, а поэма внушает Вам хоть малую долю доверия, – указать, что здесь еще стоит и можно дописать, сократить, исправить. Мне важен Ваш совет, п<отому> ч<то> хочу ее напечатать в Мече, а потом, воспользовавшись набором, издать отдельно. Потому, если займетесь ею – дайте указания скорее, чтобы я еще успел воспользоваться ими. – На днях получил от скитников третий сборник с их подписями, что очень меня тронуло. Передайте им всем мое сердечное спасибо. Пусть их не обижает то, что я написал о книжке – я везде пишу то, что думаю, от чистого сердца. Рецензия эта и еще статья моя о повороте в творчестве Ладинского и Смоленского[344] Л. Гомолицкий, «Свобода и лира», Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр. 4-5.
 будет напечатана в одном № с Вашими статьями[345] Речь идет о статьях А. Бема «Программа и тактика (К нашим литературным нравам)» и Влад. Мансветова «Полярная Звезда. Литературный ежемесячник. № 1. Париж, Брюссель, 1935», напечатанных в том же номере на той же странице.
. Так решила ред<акция>[346] Рецензия эта о «Ските» появилась неделей позже. См.: Л. Г-ий, «Скит III. Прага 1935», Меч, 1935, № 26, 7 июля, стр. 6.
. Я писал, собственно, на нашу тему и не зная Ваших статей – так вышло, что статьи встретились в оценке Смоленского; получилось точно я полемизирую, и мне очень-очень это неприятно. Бога ради не обидьтесь на меня, Альфред Людвигович, – единственно Вас считаю своей поддержкой, и вера, что как-то – мысленно ли или иначе – Вам соучаствую, давала мне последние годы силы писать, искать новую дорогу.

Искренно Ваш

           Л. Гомолицкий.

61. Гомолицкий – Бему

                                                                                    1.VII. 35.

 Дорогой Альфред Людвигович,

конечно, к «Письмам», как мечтал их видеть я в отдельной книге, пришлось бы много добавить. Но я и предвкушал эти добавления, хотел спровоцировать Вас на них. Тогда достаточно было бы маленькой брошюрки, но она была бы куда значительнее и чреватее последствиями (если можно так выразиться), чем те три выпуска статей в непроработанном виде. Мечтал и предвкушал, п<отому> ч<то> прочувствую какой-то определенный путь рус<ской> новой лит<ерату>ры, а в Вас вижу единственного, кто мог бы дать этим прочувствиям какой-то теоретический фундамент. Поэтому меня огорчило Ваше решение[347] Отказ выпускать «Письма о литературе» отдельной книжкой.
. Сейчас такой опасный переходный момент, вопрос идет о жизни, и до исторических ли нам моментов. Надо делать, строить вновь, а прошлое пускай хранят архивы. Это материал строительный, не больше... Впрочем, конечно, Вам виднее. Я – задыхаюсь от Адамовича и Ходасевича, от стихонаводнения «Параболы»[348] «Парабола» – берлинско-парижское издательство, возникшее в 1931 г. См. о нем: Издательство и издательские организации русской эмиграции. 1917-2003 гг. Энциклопедический справочник (С.-Петербург: ФормаТ, 2005), стр. 203.
. И вот – мечусь – из самосохранения, ища выхода. Поэму писал этим отчаянием. И очень благодарен (избитые слова!) Вам и Иваску – за поддержку. Больше ни от кого не ожидаю, да и не надо. Этого мне достаточно. Иваск от поэмы моей в «восторге»[349] Отзыв о полученной в машинописи «Эмигрантской поэме».
. Прислал мне большое письмо, в котором разбирает чуть ли не каждую строчку. Он видит моих предков в «архаиках» и начертал такую генеалогическую таблицу моей поэмы:

         наивная                     Золотая                          архаика

глубокомысленная    середина                            плюс

         архаика               архаики              простонародность

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Херасков –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  →

             ←  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  Державин

Шихматов           

Ф. Глинка –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  →

                                         Грибоедов →

  Раич                               Кюхельбекер

                  ← Тютчев

Соколовский

  Бенедиктов→

                 ← В. Иванов

                              Кузмин→

                      О. Мандельштам

                                                       Цветаева

Гронский –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  –  →

Гомолицкий→

[стрелка указывает устремление из

одной графы в другую]

(Таблица эта заставила меня кое-что перечесть по-новому, кое-что прочесть, чего я не знал – и что вообще не приходит без пользы.)

 С тем, что пишете Вы о моей поэме (за что я Вам очень-очень благодарен), вижу много правды. Конечно, я не претендую на полный, настоящий голос. Если писал и напечатаю и издам, то лишь потому, что чувствую, что не мной это писано, что была со стороны у меня поддержка – невидимая и непобедимая, и что голос мой не мой только. Лучше бы чтобы был полный, но раз нет его – а нужен хотя бы и такой, пока такой, чтобы, м<ожет> б<ыть>, вызвать другой, настоящий. Потому ничего личного, субъективного не издал и не издам по-настоящему – там у меня нет уверенности, что еще кому-то, кроме меня, – нужна... Исправить тут действительно я ничего (кроме мелочей, строчек) не могу. И за отеческое благословение Ваше – большое сыновнее спасибо.

 Смоленский прислал мне письмо (вернее – мы обменялись письмами), в котором пишет о парижских событиях (двух Непримиримостях), о том, что расхождения с Мечом никогда и не было, и предлагает возобновить свое у нас сотрудничество. Ладинский же – 15 июля приезжает в Варшаву и мы с ним, по всей вероятности, встретимся.

 О Мандельштаме у нас никакого писания не собирается. Предполагая, что у Вас нет его книги, посылаю Вам экземпляр, кот<орый> автор прислал Евг<ении> Сем<еновне>, посылаю, конечно, с ее разрешения (конечно, не так официально, – она просила послать и передать поклон и проч.)[350] Юрий Мандельштам. Третий час. Третья книга стихов (Берлин: Парабола, 1935).
. Только когда Вам уже больше книжка не нужна будет, – пришлите ее обратно. Редакцией же для отзыва стихи его получены не были. Заметку об Ужгороде и Ваше объявление[351] О книге статей Бема О Пушкине, готовившейся к изданию в Ужгороде.
 я передал В.В. Бранду. М<ожет> б<ыть>, кто-ниб<удь> и подпишется. «Скит» пришлите[352] Скит. Сборник III, вышедший в июне 1935.
, но ручаться за то, что купится, – нельзя. Можем тоже дать объявление в газете. Пока пришлите 5 экз. Ваши приписки передал по назначению – в экспедицию и В.В.Бранду[353] Приписки к письму, направленному Бемом Гомолицкому, касались вопросов подписки и оплаты.
.

 Еще раз большое спасибо, Альфред Людвигович, за Вашу доброту к нам и внимание. Жена просит от себя передать Вам поклон и благодарность. Она сходится с Вами в том, что первая моя поэма была ровнее и проще, а потому понятнее, доступнее (лучше?).

Сердечно Ваш

                                                        Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

62. Гомолицкий – Д.В. Философову

                                                                                        1.VII.35.

  Глубокоуважаемый

     Дмитрий Владимирович,

 посылаю Вам письмо Смоленского, о котором Вам уже рассказала Евгения Семеновна. Кроме того, нынче я получил ответ от Ладинского, который пишет только о том, что будет проездом в Варшаве 15-20 июля. Что касается письма Смоленского, то, так как оно связано корнями своими с прежним Мечем, я решил показать его первому Вам, хотя, поскольку С. предлагает сотрудничество вновь, письмо это имеет и общередакционное значение. Еще, Дмитрий Владимирович, испытывая Вашу доброту к себе, – хочу показать Вам свою новую поэму – «Эмигрантскую поэму». Если она заинтересует Вас так, как «Варшава», мне было бы очень интересно и важно посоветываться с Вами относительно работы над нею и ее завершения. Два первых отрывка были напечатаны в «Мече», – когда написались (они и повлекли за собою всё дальнейшее).

Сердечно Ваш

                                                             Л. Гомолицкий.

Собрание Божены Микуловской (Варшава). На бланке Меча.

63.  Гомолицкий – Ремизову

           15.VII.35.

 Дорогой Алексей Михайлович,

горд, что могу написать Вам – билеты все проданы. Но никакая гордость не совершенна без доли смирения: на руках у меня пока всего лишь 20 злотых, остальные десять всё никак не могу получить и не знаю, когда получу. Люди все верные и мои хорошие знакомые – потому и взяли, – но денег (я знаю!) у них, хотя и денежных, всё нет (такое уж время). И знаете, просматривая список, вижу – русских-то среди взявших всего 5 человек (включая меня), остальные – поляки... Так вот, как хотите – послать Вам сейчас то, что уже есть в наличии, или ждать полной суммы? Пересылка будет вдвойне стоить, но, м<ожет> б<ыть>, Вам сейчас – надо. Потом спрашивают у меня, когда же результаты? а это уж Вам надо решить. Я не могу – скажут <нрзб.>

Искренне Ваш

                                                                      Л. Гомолицкий.

Nad: L.Gomolicki

Warszawa

Chocimska 35 m. 14

Открытка.

64. Гомолицкий – З.А. Шаховской

19.VII.35.

 Мне очень стыдно, что я забыл Ваше отчество и не могу как следует начать этого письма. Найти же что-либо в своих записях я сейчас лишен всякой возможности, так как переживаю период перемены квартиры, который должен длиться полтора месяца. Полтора месяца над пустотой с упакованными вещами! Есть тут что-то по-Беловски несоответствующее между этой пустотой-бездной и узелками, которые нельзя над нею распаковать. Впрочем, тут и целая философия. Но Вам не до моих дел. Вы выращиваете генеалогическое древо[354] В своих позднейших мемуарах З.А. Шаховская сообщала: «Меня, как и многих русских людей, связывают с Польшей семейные узы. Брат моей матери был женат на племяннице маршала Пилсудского задолго до того, как тот стал президентом молодой Польской республики. Мой дед, сенатор Свечинский, был поляк. Я уже не говорю о более дальном родстве с князьями Чвертинскими. Свекровь моей сестры Набоковой продолжала жить в своем имении на Немане, всего в нескольких километрах от советской границы, по ту сторону которой подобные имения были уже давно ликвидированы. Когда-то мой дядюшка Петр Нарышкин был назначен сверху предводителем дворянства одной из польских губерний, тогда как в России эта должность была выборной». – Зинаида Шаховская. Таков мой век. Перевод с французского (Москва: Русский Путь, 2008), стр. 340.
. Человека здесь найти можно. «Нуждающихся образованных людей, знающих польский язык», здесь много. Устроить это удастся. Напишите только подробно, что ему нужно для этого делать. Что искать в библиотеках, архивах и т.п. и какую плату Вы ему определите за его поиски (хотя бы приблизительно). Чтобы не усложнять переписки, – сообщите сразу все подробности.

 «Я – лично» и «мы – литературная Варшава» – сейчас, по-моему, равно – без квартиры. Встречаться перестали. Лит<ературное> Содружество, принимавшее Вас – помните? – в Варшаве, закрылось. Существует, но на лето распущен, Домик в Коломне, – но это уже не литература. Полярной Звезды – жаль[355] Парижско-брюссельский журнал молодых, прекратившийся на первом номере. Д.В. Философов писал 11 июня 1935 г. З.Н. Гиппиус: «Что касается Пол. Звезды, я ее мельком видел, но не читал. Г-жа Шаховская мне доверия не внушает. Сия дама была почему-то с Церковью в прошлом году и симпатии не завоевала. Ее же муж, Малевич-Малевский, отнюдь не герой моего романа. Тот факт, что он евразиец, да еще группы Сувчинского, тот факт, что он был еще очень недавно членом ред. коллегии вместе с Сувчинским и Святополк-Мирским, для меня отнюдь не безразличен». – Т.А. Пахмусс, «Страницы из прошлого. Переписка З.Н. Гиппиус, Д.В. Философова и близких к ним “в главном”», Памятники Культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология (Москва: Наука, 1998), стр. 97. См. рец.: Влад Мансветов, «“Полярная звезда” Литературный ежемесячник. № 1. Париж. Брюссель. 1935», Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр. 4.
. Я так и не знаю, что это было. Кто в Брюсселе и с кем в Париже соединялся и почему и с какими планами и на чьи средства? Спрашивал кое-кого в Париже, но там «ближайшие сотрудники», оказывается, сами ничего не знали.

 Ваши стихи, отрывки прозы читаю в разных местах. Книжку Вашу получил – давно – большое спасибо! Передали мне ее в редакции без конверта. Долго не знал Вашего адреса, пока сложным путем не получил. Тогда послал Вам свою поэму. Дошла ли? Уж не помню, писали Вы мне после этого или нет.

 Если даже какая-ниб<удь> газета тут и перепечатывает Ваши статьи (я не встречал – м<ожет> б<ыть>, данцигская «Неделя»), то это к автору никакого отношения не имеет. Добиться чего-нибудь от них невозможно – ни соглашения, ни денег. Тут все едва существуют. Печать – не коммерция, а общественная деятельность на благотворительные средства (и очень скудные).

Ваш Л. Гомолицкий.

Amherst Center for Russian Culture. На бланке Меча.

Зинаида Алексеевна Шаховская (в замужестве Малевская-Малевич, 1906-2001), русская поэтесса, жившая в то время в Брюсселе, французская писательница и журналист. Ее первый поэтический сборник Уход был упомянут в том же обзоре «Литературные заметки» Георгия Адамовича (Последние Новости, 1934, 6 декабря, стр. 2), в котором содержался отзыв о «Варшаве» Гомолицкого. В 1968-1978 гг. – главный редактор парижской газеты Русская Мысль.

65. Гомолицкий – Бему

           18.VII.35

 Дорогой Альфред Людвигович,

пользуюсь случаем, чтобы приписать Вам несколько строк. У меня есть для Вас след<ующие> деньги:

 1 зл. 10 гр. за прод<анный> Скит и

 2 зл. 40 гр. за подписку на Письма <о литературе >[356] Обсуждавшееся издание сборника статей А. Бема.
 от Мациевича и г-жи Бурхардт. Я на месяц уезжаю из Варшавы и деньги эти оставлю в экспедиции с просьбой переслать Вам междунар<одными> купонами. Пока не делаю этого сам, п<отому> ч<то> Вы писали, чтобы повременить с объявлением об изд<ании> Писем, и не знаю, что Вы решите относит<ельно> денег на издание присланных.

Сердечно Ваш

                                                Л. Гомолицкий.

66. Гомолицкий – Ремизову

                                                                             11.VIII. 35

  Дорогой Алексей Михайлович,

 сообщаю, что альбом разыгран – и при таких обстоятельствах: у Зелинского, в присутствии А.П. Ладинского, который гостил в Варшаве, и С.Ю. Кулаковского[357] Сергей Юлианович Кулаковский (Sergiusz Kulakowski, 1892-1949) – польский литературовед, литературный критик, специалист по русской и польской литературам, сотрудник газ. За Свободу!
. Хотели мы очень, что<бы> номер выиграла канарейка (у дочери Ф.Ф.[358] Ф.Ф. – Зелинский.
– целый городок канареечный). Но канарейки пошли спать, было поздно. Рассуждали мы, рассуждали – как сделать, а А.П. Ладинский (человек со стороны, ни во что не посвященный) развел руками и говорит: «Да что думать, выберите первый попавшийся, ну хотя бы – седьмой». А седьмой-то – Сергей Юлиановича и ему хо-очется. Ну и порешили, что это – перст Божий. Оно и верно: С.Ю. – библиоман, у него во веки веков сохранно будет. Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

67. Гомолицкий – Ремизову

                                                                               3.9.35

 Дорогой Алексей Михайлович,

пришла теперь на меня очередь просить у Вас помощи, и вот какой: из провинции нашей обратились ко мне молодые люди с просьбой издавать детский журнал. Нет хорошего детского журнала, а дети делаются иностранцами. Дело хорошее, как же отказать! Я и начал списываться, узнавать, чтобы если уж делали, то как следует и не только для польской провинции, а для всей эмиграции. Оказывается, везде тоже – нужен детский журнал, все откликаются и готовы даже собирать деньги на его издание. Много, конечно, не соберут, и я нашел лазейку издавать при Мече, чтобы было дешевле и не так боязно, начинать в одиночку, самостоятельно. Нужно только дать настоящий материал, а не так себе, как делалось, почему и из журналов таких до сих пор ничего не выходило. И вот, прежде всего к Вам обращаюсь. Сомнение – близко к Мечу и Вам из-за Посл<едних> Нов<остей> нельзя, но, во-первых же, не Mеч, а я, совсем новое и – детский! (благотворительное дело: по 20 грошей продавать буду), а потом совсем не необходимо открывать всем Ваше сотрудничание. Просто это будет даже не редакционная, а моя личная тайна. Я же, зная, что Вам очень трудно, для Вас только (п<отому> ч<то> из наших средств едва ли будем еще платить гонорары) всегда постараюсь что-нибудь урвать – на франки получается как-то больше, если посылать злотыми, внушительнее, хотя значенье кажется в практике то же. М<ожет> б<ыть>, хоть <нрзб> – и проч. Впрочем, у Вас-то своих тем достаточно. Буду с нетерпением ждать Вашего ответа. Журнал хочу назвать «Цветничек», выпускать раз в месяц, начиная с Николина дня в декабре этого года.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

68. Гомолицкий – Бему

18.9.35.

 Дорогой Альфред Людвигович, не писал Вам и по занятости (этот месяц кроме своих работ заменяю еще корректора, 20-го авг<уста> вернулся и сразу же запрягли), и по новому для меня «безразличию» (наступило от уж очень тяжелого положения, которого ничем не поправишь, – на заработок мой невозможно вдвоем прожить, а разделяться, не имея надежды на лучшее будущее, не хочется – значило бы навсегда). Большое Вам спасибо за Ваше хорошее сердечное отношение к нам. Письмо Ваше нас немного поддержало. С Ладинским я пробыл вместе 10 дней. Ночевал он у нас в редакции, где ночевал в то время и я. Два-три вечера, почти ночи, мы с ним проговорили о Париже русском и литературе. Потом мы с ним вместе совершили поездку в Гдыню. Думаю, что все-таки его немного узнал. Он производит впечатление человека из обстановки худшей, чем наша варшавская, хотя зарабатывает в «Посл<едних> Нов<остях>» (в администрации) в два раза, если не больше, лучше моего. Правда, у него семья, но, кажется, не в этом дело, а в том, что в Париже жизнь вообще тяжелее. На нем отпечаток какой-то усталости, серости, запуганности. Я менее его робок, а меня все тут считают «не от мира сего», он же бывший доброволец, офицер, ему ведь уже 39 лет. В «стиле» его есть грубоватость, простота, прямота, впрочем, не без себе на уме, что совсем не вяжется с его стихами. Но, узнав его самого, я стал лучше понимать его стихи (проза его мне совсем не нравится, какая-то уж очень примитивная стилизация). Судит он обо всех свысока, со мною во взглядах на нашу болезнь и о том, кто единственный для сейчас и для будущего поэт (Цветаева), он сходится, только считает, что болезнь эта неизлечима, а потому с Адамовичем можно играть в бридж. Говорили и о Яновском (всех перебрали). Говорит, что Я<новский> совсем по-русски говорить не умеет, говорит на одесском жаргоне. Романы ему Оцуп редактирует. Действительно, Любовь вторая[359] . В. Яновский. Любовь вторая. Парижская повесть (Париж: Объединение писателей в Париже, 1935). См. А. Бем, «О “Любви второй” В.С. Яновского», Меч, 1935, № 38, 29 сентября, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 231-235. В том же номере газеты напечата автобиографическая справка «В.С. Яновский», присланная им в Молву в ответ на анкету конца 1933 года, но до тех пор не опубликованная.
 теперь в смысле стиля куда глаже отрывков из нее, печатавшихся в Числах. (Я говорил ему между прочим о том, что, сами не имея творческой индивидуальности, парижане-парабольцы[360] Поэты, группирующиеся вокруг издательства «Парабола».
 искусственно создают в своих стихах какой-то «призрачный» тип, так что не на кого руку опереть – проходит насквозь или скользит как по слизи – всё расплывается, расходится под прикосновением.) Сам он написал прекрасный цикл стихов «интуристических», что печатались в П<оследних> Н<овостях> теперь и которые он хочет назвать (хорошо!) «Пять чувств»[361] См. вышедший под этим названием в 1938 г. сборник А. Ладинского.
.

 В общем встреча эта оставила во мне разочарование – в самом себе. Замыслов у меня никаких нет. Просто с читательским наслаждением перечитываю Ломоносова, Державина, Сумарокова. Пересмотрел всё свое стихотворное имущество и нашел, м<ожет> б<ыть>, 4 стихотворения, кот<орые> хотел бы сохранить для себя, остальное можно с чистою совеcтью сжечь. Поэму печатаю[362] «Эмигрантская поэма».
. Хочется писать свободно и просто – по-розановски.

Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.

 Жена посылает Вам свой сердечный привет.

 Посылаю 5 купонов. Это: 2.40 подписки на две Ваши книжки Писем и 1.10 за один экз. Скита; купоны стоят по 70 гр.

69. Гомолицкий – Ремизову

                                                                            19.Х. 35

  Дорогой Алексей Михайлович,

 я думал не Цветочки, а Цветничек, но Чур действительно лучше. Но м<ожет> б<ыть>, раз это Ваша мысль, Вы бы написали вступительное – почему Чур? и что Чур? и нарисовали бы Чура. Это бы и начало всё. «Ниву» же за 1917 год в Польше невозможно найти (обыскал все библиотеки и букинистов) – как раз годы немецкой оккупации, от России было отрезано. Еще надежда – м<ожет> б<ыть>, в провинции найдут, на Волыни, но и на то не надеюсь. Едва ли. Большое, большое спасибо Вам за отзывчивость.

 Очень жаль Поплавского[363] Ср.: Л.Г., «Смерть Бориса Поплавского», Меч, 1935, № 41, 20 октября, стр. 6.
. Как раз последнее время все дороги как-то к нему вели. Многие на него надеялись. Спасибо за то, что о нем написали. Было отрадно прочесть[364] Ремизов откликнулся на смерть Поплавского в своем письме Гомолицкому.
. Ходасевич правильно сказал: е<сли> б<ы> те деньги, что на похороны, – на жизнь бы[365] Владислав Ходасевич, «О смерти Поплавского», Возрождение, 1935, 17 октября, стр. 3; Владислав Ходасевич. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика. 1922-1939 (Москва: Согласие, 1996), стр. 366.
. Но ведь и сам он, наверно, ничего живому не сделал. А с другими разве не то же самое?

 Жду весточки и Чура. Весь Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

70. Гомолицкий – Ремизову

30.Х.35

  Дорогой Алексей Михайлович,

с альбомом я предполагаю такой проект. В каждом номере Чура будем помещать по два-три рисунка. Так скопятся клише, и тогда выпустим отдельно весь альбом. Только клише – не могут быть больше чем 50 кв. сантиметров площадью и надпись (чтобы не набирать потом для альбома) д<должна> б<ыть> от руки (тоже войдет в размер клише). Обложку для альбома сделаем даже цветную. Экземпляров 150. А что с ними сделать, от вас зависит – поступит в Вашу собственность. А если доверите нам – сделаем платным приложением к «Чуру». Оригиналы к Вам вернутся, но только когда все рисунки будут использованы, а сделается это не скоро, п<отому> ч<то> клише будем делать постепенно от номера к номеру (каждое стоит 2 злотых). Иметь бы деньги – так можно издавать, п<отому> ч<то> сама печать совсем не дорога. Таким способом издам маленькую книжечку – 5 клише всего – свою. Увидите, как это выходит. Размер клише – дело уже техники, от размера рисунка не зависит, только, конечно, приходится рассчитывать, впрочем, можно и двойной – 100 см², но тогда вдвое дороже будет и меньше рисунков в номер войдет.

 Еще до сих пор жаль Поплавского. Как человека. Стихов его почти не знаю. «Флаги» не читал (как их достать?), а только то, что в Числах и других местах было напечатано.

                                                                             Л. Гомолицкий.

Открытка.

71. Гомолицкий – Бему

                                                        23.XI.35

 Дорогой Альфред Людвигович,

 пользуюсь случаем (В.В.[366] В.В. Бранд.
 посылает Вам письмо), чтобы приписать Вам от себя несколько строк. Давно Вы уже не писали, и я соскучился без Вашего голоса. У меня сейчас положение всё ухудшается и как нарочно преследуют неудачи. «Новь», в которой д<олжен> б<ыл> появиться мой рассказ и стихи, распалась – все редактора перессорились. Прикладываю все старания, чтобы их примирить, но тщетно. Жаль, всё же какое-то дело налаживалось, мог бы выйти со временем хороший журнал. Здесь в Варшаве у меня неприятности служебные и личные. Не за что ухватиться, почва уходит из-под ног. И сознаешь, что так вот в ненужном и напрасно уходит время, уходит жизнь. Прочел еще в рукописи Вашу последнюю статью (о Толстом)[367] А. Бем, «После Толстого (Из моих воспоминаний)», Меч, 1935, № 47, 30 ноября, стр. 5.
. Живо она припомнила тот Толстовский воздух, особый кислородистый, которым веяло и на меня когда-то от его книг. Я это прошел тоже, но иначе – не через него увидел весь свет, но и его узнал в том свете, в котором жил в своей юности. Перечитывал, а не читал, радуясь, что и по-русски совсем недавно написано вечное.

 Жена просит передать Вам поклон. Мы часто вспоминаем о Вас.

Искренне Ваш Л. Гомолицкий.

 Сейчас получил длинное письмо от редактора Нови, Павла Мих<айловича> Иртеля, в котором он рассказывает всю историю с журналом. Просит меня, между прочим, передать и Вам в Прагу в «Скит» (связь они имели через Андреева)[368] См. его мемуарную книгу: То, что вспоминается. Из семейных воспоминаний Николая Ефремовича Андреева (1908-1982). Том I-II. Под редакцией Е.Н. и Д.Г. Андреевых (Таллинн: Авенариус, 1996). См. также: Андрей Рогачевский, «Николай Андреев в Праге (1927-1945): материалы к библиографии», New Zealand Slavonic Journal, vol. 40 (2006), рр. 115-161.
 все свои огорчения. Иртель скрывал от всех, а издавал-то «Н<овь>» на свои средства и неоднократно из-за этого имел неприятности по службе – эстонцы косо смотрели. Новый номер д<олжен> б<ыл> выйти на средства Ком<итета> Дня Культуры. Спорный материал через К.Д.К. не прошел (были тому и полит<ические> и эстетич<еские> причины), всё же винят его, ушли из редакции, взяв обратно материал, когда уже номер печатается. Трудно издали разобрать, кто прав. Все, как всегда, нетерпимы, а дело распалось. «Н<овь>» всё же И<ртель> выпустит[369] Речь идет о восьмом сборнике Нови, оказавшемся последним.
.

72. Гомолицкий – Бему

                                   10.XII.35.

  Дорогой Альфред Людвигович,

 посылаю 5 купонов за проданные через Редакцию книжечки «Скита». Давно уже не получал от Вас никакой весточки – да и сам виноват – редакция экономит, приходится сокращать «казенную» переписку. А самому – невозможно. Правда, тяжко на сердце. Литературной жизни никакой, ничего не происходит. И устал я очень. Новь, я Вам писал, рассорилась, но номер Иртель, кажется, выпустит и там всё же мое что-то появится. Но уже это меня интересует меньше, так как те, с кем мне там было приятно работать, оттуда ушли. Пишу повесть, но ведь совершенно для себя, не представляя вовсе, что с ней, написанной, делать. И получается исповедь перед самим собою. Это не искусство. С поэмой, хотя отделал ее (много поработал), тоже ничего не выходит. Бранд всё обещает, но всегда места не остается[370] «Эмигрантская поэма».
. Лежат у нас в ред<акционном> портфеле и очень интересные (важные) статьи Иваска[371] Это были статья о Цветаевой, позже напечатанная: «Попытка наметить тему. “Новые спартанцы”», Меч, 1936, № 10, 8 марта, стр. 6 и статья о Н.П. Гронском.
. Альфред Людвигович, не знаете ли биографии Ник. Гронского. Если да – пришлите. Яворский перевел Белладонну, и для опубликования перевода нужно вступление[372] При переводе была напечатана статья Ю. Иваска: Juryj Iwask, «Piewca Pic-Madonny i trzech alpinistów», Kamena. Miesięcznik literacki. Rok III, nr. 5 (1936, styczeń), str. 88-90. Вскоре перевод вместе со статьей был выпущен отдельной книжкой.
. Буду очень рад Вашему письму. Жена передает поклон.

                                                                   Ваш Л. Гомолицкий.

73. Гомолицкий – Ремизову

                                                         14.ХII.35.

  Дорогой Алексей Михайлович,

 Получил Вашу открытку об альбоме и обеспокоился. В открытке пишете так, точно одновременно и альбом посылаете, а альбома до сих пор нет. Не пропал ли – ведь это было бы не знаю какое горе. С другой же стороны, могли и не выслать еще, задержаться. Вот и решил вас спросить, – что с альбомом. Журнал хотят выпустить к Рождеству. Материала у меня уже много. Только вот еще все сомневаются насчет названия – понятно ли для детей, просто ли – «Чур». Не знаю, видели ли – есть такой рукописный журнал для детей, кот<орый> растет вместе со своими подписчиками (был для детей младшего, теперь – старшего возраста), издает в Норвегии петербуржанка Н. Гейнц – так очень хорошее название нашли: «Синичка» (за морем жила). Потом еще, Алексей Михайлович, не пришлете ли Вы и для «Меча» в рождественский номер рассказ[373] Ремизов в Мече не печатался.
. Не специально рождественский рассказ – просто номер праздничный будет заключать больше литературного материала. М<ожет> б<ыть>, из большой вещи отрывок – был бы только доступнее и для простого читателя (у нас такой тоже есть). И с иллюстрациями можно.

Сердечно Ваш

                                                                   Л. Гомолицкий.

Открытка.

74. Гомолицкий – Ремизову

                                                                                       3.I.36

  Дорогой Алексей Михайлович,

 поздравляю Вас с праздниками, желаю на Новый Год всего, всего пожелать можно, а главное – чего Вы сами себе желаете. Альбом получили. Прекрасные для детей там есть. Большое Вам спасибо. К изданию журнала приступаем. Всё еще только насчет денег сомневаются редактора. Высчитывают, сколько стоить будет – как бы не ошибиться. Последний номер в списке альбомов 150-й «Bicou» (По карнизам). Книги тоже получил. Спасибо большое. Кулаковскому пока не знаю, как передать – он переменил квартиру, обещал сообщить новый адрес и исчез (он ведь тоже из волшебной России).

Сердечно Ваш

                                                       Л. Гомолицкий.

Открытка.

75. Письмо в редакцию

  М. Г. г. Редактор!

 Обращаюсь к вам с просьбой дать место на страницах вашей уважаемой газеты нижеследующему:

 В номере 4 (1202) «Нашего Времени» и «Русского слова» была напечатана статья Н. М. Волковыского «Почему обойдены?» (по поводу «Антологии зарубежной поэзии»). Отмечая тот факт, что в антологии «Якорь», вышедшей недавно в Париже под ред. Г.В. Адамовича и М.Л. Кантора, из русских поэтов в Польше помещены стихи только мои и С.Л. Войцеховского, Н.М. Волковыский вину в том, что остальные поэты были «обойдены», возводит на меня на основании предисловия антологии, где (как могут судить из статьи, т.к. антологии я до сих пор не видел) моя фамилия указана среди «оказавших содействие» на местах составителям сборника.

 «Участие живущего в Варшаве Л.Н. Гомолицкого, упомянутого среди “оказавших содействие”, – пишет Н.М. Волковыский, – давало бы, казалось, основание рассчитывать, что русские поэты в Польше найдут свои имена в этой “Антологии”…»

 Чтобы снять с себя обвинение, мне достаточно довести до сведения, что никакого содействия я от себя лично составителям антологии не оказывал, прежде всего потому, что они ко мне за содействием не обращались. Тем не менее, если моя фамилия указана на сборнике среди «оказавших содействие», то причина на это была, и если не прямая, то косвенная.

 Осенью 1934 года М.Л. Кантор обратился в Союз Русских Писателей и Журналистов в Польше с просьбой помочь при составлении антологии, сообщив сведения о русских поэтах в Польше. Просьба эта союзом была исполнена, а так как секретарем союза тогда состоял я, то ответ М.Л. Кантору был подписан от лица правления моим именем. Насколько помню, союз отнесся к просьбе составителей антологии вполне добросовестно: были перечислены все известные союзу имена, даже сведения о выпущенных поэтами сборниках, приложены имевшиеся в распоряжении вырезки из периодических изданий со стихотворениями разных авторов и указаны известные союзу адреса, чтобы составители могли лично снестись с поэтами. Во всяком случае, в числе перечисленных были: В.В. Бранд, С.В. Барт, В.С. Байкин, А.А. Кондратьев, И.Ф. Кулиш, С.Е. Киндяков, С.П. Концевич, С.И. Нальянч, К. Оленин, В.С. Чихачев и др.

 Не имея точных данных о виленской группе поэтов, союз сообщил адрес объединения поэтов в Вильно. Более точные сведения о переписке с составителями антологии может дать правление союза.

                               С совершенным почтением Л. Гомолицкий.

Наше Время, 1936, № 14, 19 января; Русское Слово, 1936, № 14, 19 ян­варя.

76. Гомолицкий – Бему

2 фев<раля> 36

 Дорогой Альфред Людвигович, пользуюсь случаем, чтобы послать Вам несколько строк с письмом Вл.Вл.[374] Бранд.
 Мне очень дорого Ваше исключительное сердечное отношение к нам с женою. Ваша последняя записочка нас очень тронула и ободрила. Тогда я послал Вам свою новую оду – первый вариант. Сейчас я уже его проработал, исключив лишнее, и замышляю новую часть. Подарком для меня явилась Новь – так хорошо удалось ее издать Иртелю. Скит же очень вырос за последнее время. Соседство с «Парижем» в Якоре[375] Антология русской зарубежной поэзии, составленная Г. Адамовичем и М. Кантором.
 для него оказалось очень выгодным, и в Нови – хорошие, лучшие стихи. «Шахматы» Чегринцевой – лучшая вещь в журнале. Последний номер «Камены», который получился вчера, принес мне тоже подарок – в нем напечатан перевод Белладонны Гронского (полностью)[376] Mikołaj Gronskij, «Belladonna (Poemat Pic-Madonny i trzech alpinistów)», Kamena. Miesięcznik literacki. Rok III, nr. 5 (1936, styczeń), str. 91-93.
 и статья (очень хорошая) Иваска о Гронском и его поэме. Статья была бы очень важна и интересна по-русски, но, к сожалению, ведь Иваску теперь негде печататься. Он пробовал в Мече, но тут его статьи о Цветаевой и Гронском держат с лета прошлого года в папке. И еще новость: Иртель взялся издать мою Эмигр<антскую> поэму и сборничек стихов. О Якоре и Нови я написал для Меча только так, начерно[377] Анонимные инфoрмационные заметки и статья Гомолицкого «Надежды символ», Меч, 1936, № 4, 26 января, стр. 10. См. также: Г. Николаев, «О “Нови” № 8», Меч, 1936, № 7, 15 февраля, стр. 6.
. Было бы очень интересно, если бы Вы еще вернулись к этим темам, в частности, мне лично интересно очень – услышать о них Ваше мнение[378] См. разбор антологии Якорь – А. Бем, «Письма о литературе. В тупике», Меч, 1936, № 14, 5 апреля, стр. 3; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 252-256; Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под ред. Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Пе­тербург: Алетейя, 2005), стр. 248-252.
.

 Я теперь закончил довольно большую повесть, с которой не знаю что теперь делать. М<ожет> б<ыть>, Новь напечатает по частям[379] Части ее печатались в Журнале Содружества.
.

 Жена передает Вам поклон. У нас по-прежнему положение не улучшается, а скорее ухудшается. Но мы любим друг друга, и это нам помогает всё переносить. Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.

(Иртель сделал отдельные оттиски из Нови «Священной Лиры».)

77. Гомолицкий – Бему

                                               27 фев<раля> 36 г.

 Дорогой Альфред Людвигович,

уже несколько дней собираюсь написать Вам по делам Пушк<кинского> Комитета. Наш Варш<авский> К<омите>т хочет завязать сношения с К<омите>том Пражским. Помощь м<ожет> б<ыть> взаимная и советом и делом. Во-первых, мы подумываем о том, чтобы выписать к юбилейным торжествам кого-ниб<удь> нам в помощь из Вашего К<омите>та. Во-вторых, мы замышляем собрать библиографию Пушкина и о Пушкине по-польски, и, оказывается, сделать эту работу можно скорее в Праге, чем в Польше. В Варшаве, в частности, библиотеки пусты, после эвакуации в них почти ничего не осталось[380] Имеется в виду эвакуация библиотечных собраний в Ростов-на Дону в ходе Первой мировой войны.
. Ответьте, Альфред Людвигович, что можно сделать в этом направлении в Праге и не взял бы на себя этот труд Пражский Пушк<инский> К<омите>т.

 Что у Вас, Альфред Людвигович? Недавно послал Вам поклон через Андреева. У меня всё – то же. Пишу по дороге в Редакцию о смерти[381] «Ода смерти».
. Готовлю материал для Нови[382] Две поэтические книжки Гомолицкого, вышедшие в Таллинне, – Дом. Цветник и Эмигрантская поэма.
. В этом номере напечатаем материалы о зарубежной поэзии[383] Возможно, речь идет об отклике Гомолицкого на статью Ю. Мандельштама в Журнале Содружества. См: Г. Николаев, «Гамбургский счет», Меч, 1936, № 11, 15 марта, стр. 6; Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под ред. Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр. 236-238.
. Не желая Вас беспокоить, просил Андреева сообщить мне подробные данные о скитниках и историю Скита. Присмотрите, чт<о>б<ы> Андреев не забыл моей просьбы. Искренне, сердечно Ваш. Жена Вам передает привет.

                                                                      Л. Гомолицкий.

Chocimska 35, m. 14

Warszawa, Pologne

Открытка.

78. Гомолицкий – Бему

                                            <середина марта 1936>

 Дорогой Альфред Людвигович,

да, новое, парижское стихотворение А. Головиной совершенней, но, признаться, прочитав его, мне стало боязно за автора. Изменив своей «пражской» тематике, она изменила и старому приему, стилю, который делал ее стихи своеобразными. С дороги трудной (в сущности – поисков, догадок, открытий) она свернула на убитый широкий путь. Да, в этой традиции легче писать вещи совершенные, но и большая опасность растворения своей личности творческой – в чем? В чем-то, во всяком случае, знакомом. Надо идти с большой темой или большими силами, чтобы не быть заглушонной в общем хоре голосов. В прежнем стиле – она «пела» одиноко и, как бы ни пела (хорошо или посредственно), голос был слышен. Теперь пожелала петь в хоре и вот уже заглушается другими.

 Говорил только что с Рафалом Блитом[384] Рафал Блют (1891– расстрелян в ноябре 1939) – польский литературный критик-русист, участник собраний «Домик в Коломне». См. о нем: «Słownik biograficzny autorów “Verbum”», Verbum (1934-1939). Pismo i środowisko. Materiały do monografii (Lublin: Towarzystwo naukowe Katolickiego Uniwersytetu Lubelskiego, 1976), str. 292-297.
. Он напишет. Он сам очень интересовался Вашей книгой. Послать ему можно по адресу: R.M. Blueth, ul. Filtrowa 30, m. 5, Warszawa. Просил его и о библиотеках узнать (сделать это лучше всего через него). Обещал навести справки. На всякий случай, если будете ему писать, напомните сами об этом.

 Ваше письмо получил вечером поздно – одиноко сидел в редакции, дожидаясь часа для деловой поездки, по заведомо напрасному делу. Очень было тяжело на душе. Прочел в трамвае и письмо и статью о Чегринцевой (так как раз я сам думал в последнее время о Париже и Праге). Спасибо, Альфред Людвигович, за Вашу память и доброту[385] А.Л. Бем, «Письма о литературе. О стихах Эмилии Чегринцевой», датир. 4 марта 1936, Меч, 1936, № 12, 22 марта; стр. 5. В статье попутно упомянута «Варшава» Гомолицкого.
. Эти месяцы, с нового года начиная, чувствую потустороннее веяние. Как у Ходасевича – клонит, как ко сну, к...[386] «Милые девушки, верьте иль не верьте...» – Вл.Ходасевич. Путем зерна.
Окончательно понял – ненужность борьбы – не для меня это. Видимо, не приспособлен к жизни. В иных условиях, прежний – цвел бы. А эти – требуют слишком много сил, усилий. Не хватает. Делаю, и всё кажется, что спешу закончить, а не начинаю заново.

 Познакомил со стихами Скита польск<ого> поэта Чеховича (он сюрреалист). Ему очень понравились. Но больше других из зарубеж<ных> поэтов нравится ему Поплавский. Перевод Белладонны с предисловием Иваска выходит отдельным изданием.

 Статью со стихами Чегринцевой передал Бранду. Еще раз большое спасибо за весточку.

Письмо написано на последней странице машинописи «Эмигрантской поэмы»: Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив А.Л. Бема, стихи Гомолицкого, № 3.

79. Гомолицкий – Бему

                                                                          28.3.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

 Вы очень добры, очень сердечны ко мне, и не только ко мне, но к нам, к нашей маленькой семье. И мы чувствуем эту Вашу отеческую доброту. Я же всегда огорчаю Вас, но верьте, что умысла тут нет. Очень трудна жизнь – и внешне – и, что еще хуже, – внутренне. Жестокое время и очень душное. И страшно, что это не преувеличенные, не красивые слова о «жестоком времени», а самые обыденные, простые. К тому же устал я очень жить вот так, что Дм<итрий> Вл<адимирови>ч называет «без быта». Кислороду мало. Дышу Вашими статьями (от них всегда пахнет свежим воздухом). Значительна для меня дружба с Иваском. Устаешь еще и разными делами, – «общественная нагрузка», необходимая совершенно... Слежу с интересом за советской кампанией против «формализма». Ходасевич неплохо написал в четверговом номере[387] Гулливер, «Литературная летопись. “Формализм”», Возрождение, 1936, 26 марта, стр. 4.
. Статья Ваша о «Якоре» идет в этом номере[388] А. Бем, «Письма о литературе. В тупике», Меч, 1936, 5 апреля, стр. 3; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 252-256.
. Вот кн. 60 Сов<ременных> Зап<исо>к осталась неотмеченной. Не надеюсь на Андреева, хотя он сам предложил. В сущности, об этой книге только Вам и нужно было написать. Статья Газданова, исследование о Е. Трубецкой[389] Иван Кологривов, «Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая», Современные Записки, кн. 60 (1936), стр. 204-249 (очередной фрагмент из книги, посвященной жене декабриста С.П. Трубецкого).
, конец Приглашения на казнь (весь фон Джойсовский этой вещи и прекрасный конец, где рушатся декорации этого мира и Цинцинат (второй) направляется в сторону настоящих человеческих голосов) и начало повести Берберовой[390] «Книга о счастье» Н. Берберовой.
. Тут все Ваши темы. Напишите, Альфред Людвигович[391] См.: А. Бем, «Письма о литературе. Человек и писатель (К статье Гайто Газданова “О молодой эмигрантской литературе”)», Меч, 1936, № 18, 3 мая, стр. 5; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 257-261.
. Бранд извиняется, что не писал давно Вам, знает, что виноват и не только в этом и обещает при первой возможности выслать в счет долга. Яворский издал отдельной (очень изящной) книжечкой свой перевод Белладонны с предисловием Иваска и своим послесловием[392] Mikołaj Gronskij. Belladonna. Z rosyjskiego spolszczył Kazimierz Andrzej Jaworski (Chełm: Biblioteka Kameny, 1936).
. Я пропагандирую направление Скита среди молодых польских поэтов и русских (что труднее) в Польше. Пушкинский (наш) Комитет обращается к Пражскому уже с более конкретным предложением обмена лекторскими силами. Кто бы мог приехать из Праги? Вы? Посылаю Вам наши бюллетени. Я отчаялся получить от Андреева материалы о «Ските». Он пишет, что завален работой. Между тем это так просто: перечислить имена и написать о каждом кратчайшие сведения, какие известны. Потом в двух строках рассказать историю Скита. М<ожет> б<ыть>, Вы поручили бы это кому-ниб<удь> другому (Морковину, Мансветову?) или Андреева бы подогнали – жаль не иметь – ведь теперь это всем будет интересно (уж я не говорю, что самому Скиту в первую очередь). Я и жена благодарим Вас за память и ободряющее слово. Сердечно Ваши. Л. Гомолицкий.

 Вся переписка с Варш<авским> Пушк<инским> К<омите>том – через меня.

80. Гомолицкий – Бему

Варшава, 16 апреля 1936 г.

 Дорогой Альфред Людвигович,

поздравляю Вас с праздниками и за себя и за жену: Христос Воскресе! Спасибо за письмо. Очень меня обрадовало Ваше суждение об Иваске. Да, он очень интересный человек и я втайне возлагаю на него большие надежды. Только по-настоящему проявиться он всё как-то не может. С интересом прочел Ваши последние «Письма о литературе» – во всем с Вами согласен. Почему бы Вам, Альфред Людвигович, не взять на себя и миссии, важность которой Вы сами хорошо сознаете, дать начало этого объединения новых сил, объединив их около себя. Со своей стороны я уже давно обещал Вам всяческую помощь. Лучше всего было бы дать нсколько выпусков сборника (объединяющего), и это ведь не невозможно. Я хотел сделать коллективное издание, в кот<ором> бы я с Иваском и Гершельманом объединились бы на теме «о смерти» (моя ода). Но с ними не могу сладить, списаться. Сколько их ни прошу, ничего не могу добиться. Силы разрозниваются. Мне остается напечатать оду в «Нови». И так вот ничего не выходит. Я сейчас организую здесь лит<ературный> кружок молодежи[393] При Российском Обществе Молодежи (РОМ). См.: «В РОМе. Литературный кружок», Меч, 1936, № 11, 15 марта, стр. 7.
 и хочу повести его именно в этом духе.

 «Мечи» с Вашей статьей о Чегринцевой кажется уже высланы[394] Номер от 22 марта 1936.
. С Блитом я вчера говорил по телефону. Он книгу получил и очень извиняется, что не ответил. Книга его заинтересовала[395] О Достоевском. III сборник статей под редакцией А.Л. Бема. А.Л. Бем. «У истоков творчества Достоевского. Грибоедов. Пушкин. Гоголь. Толстой и Достоевский» (Берлин: Петрополис, 1936).
. Просил я его о библиотеках узнать. Так вот, он говорил в университетской б<иблиоте>ке и советут Вам лично обратиться туда (Bibljoteka Uniwersytetu Warszawskiego, Kr. Przedmiescie 26/28). Кроме того он советует обратиться в Краков к Вацлаву Александр<овичу> Ледницкому (al. Słowackiego 8, m. 12, Kraków) и предложить для Краковского ун<иверсите>та, и в Вильно (там ведь можно снестись с Всеволодом Сергеевичем Байковым, его адрес теперь Kościuszki 27, m. 2, Wilno). Для «Меча» надо будет написать мне (м<ожет> б<ыть>, я сразу напишу и для Меча и для польской Камены), но очень мне боязно, потому никак и не решаюсь приступить к этому. Сегодня написал Яворскому и просил его выслать Вам польский перевод Белладонны, дал ему Ваш адрес. Он, наверно, пришлет, а м<ожет> б<ыть> и напишет (он прекрасно пишет по-русски). У меня готова статья об этом издании, но всё не может найти места в газете[396] Л. Гомолицкий, «Героический пафос», Меч, 1936, № 22, 31 мая, стр. 5.
. Ни Гронского, ни Поплавского нам не прислали на отзыв. Думаю выписать эти книги[397] Николай Гронский. Стихи и поэмы (Париж: Парабола, 1936); Борис Поплавский. Снежный час. Стихи 1931-1935 (Париж, 1936).
. Нельзя их не иметь.

 Поклон Скиту.

        Любящий Вас и преданный Вам

           Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

81. Гомолицкий – Бему

                                                                  Варшава, 26 мая 1936

  Дорогой Альфред Людвигович,

 спасибо за присланное Вами благословение (позвольте так принять Вашу «дружественную» рецензию). С большой для себя пользой я прочел то, что вы пишете обо мне. Для меня это большая поддержка[398] А. Бем, «Вскипевшая жизнь эмигранта. О стихах Льва Гомолицкого», Меч, 1936, 14 июня, стр. 5; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 262-269.
. Видите, насколько я в более выгодном положении, чем все те, кто писал в первый «героический» период зарубежной литературы. Я не один. Я имею поддержку в Вас и в Иваске, и посмертную – в Гронском. Кроме того, мне есть где писать, есть с кем спорить. (Не знаю, одобряете ли Вы мою статью в Журнале Содружества[399] Л. Гомолицкий, «В Гамбурге (В порядке “Гамбургского счета”)», Журнал Содружества, 1936, № 4 (40), стр. 27-30; Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под ред. Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр. 243-247.
; она получилась резкой, но я не мог промолчать; и потом я вижу по опыту первого Меча – такие полемики не проходят даром в Париже – вызывают там внутренние разговоры; Смоленский, напр., откололся в значит<ельной> мере благодаря нам – м<ожет> б<ыть>, он совсем не правильно пошел, но это уже другое дело; с Ладинским в беседе с глазу на глаз я понял, что и он почти наш – на нем только сильно еще довлеет акмеизм.) Хуже, что «провинция» мало выразительна. Читаю «Землю Колумба» и «Лит<ературную> Среду»[400] См. заметку Гомолицкого об этих – сан-францисском и белградском – изданиях: Н., «Новые книги», Меч, 1936, № 24, 14 июня, стр. 5.
– они почти безлики, это плохо.

 Жена просит передать Вам от себя благодарность.

 Да, Иваск писал, что послал Вам письмо. Он интересный собеседник, хотя с ним нужно было бы сговориться лично.

 Статью Вашу я передал Бранду, надеюсь, что комитет ред<акци­онный> пустит ее в одном из ближайших номеров. Сейчас они почему-то дали мою статью о Гронском. я написал не по существу, а около, по существу оставляя для Вас[401] Статья Бема по поводу посмертного сборника Н.П. Гронского напечатана в Мече 22 ноября 1936.
.

 Яворский выпускает номер «Камены» с переводами эмигр<антских> поэтов. Я дал ему короткий обзор[402] Lew Gomolickij, «Poezja w diasporze», Kamena. Miesięcznik literacki. Rok IV, nr. 2 (1936, październik), s. 42-44.
. Перевел он Иваска, Ладинского, Кнута и мое стих. из «Дома»[403] Lew Gomolicki, *** (Z nadludzkim, tępym tłuc wyrachowaniem) – «С нечеловеческим тупым расчетом…» – последнее стихотворение в книге Цветник. Дом (Таллинн, 1936), стр. 52.
. Хочу, чтобы он представил полнее – послал ему стихи и Штейгера и Поплавского, и Смоленского и др.

Искренно, сердечно Ваш

         Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

82. Гомолицкий – Ремизову

4.7.36

  Дорогой Алексей Михайлович,

спасибо за весточку. Сам хотел написать вам. Дело. Есть в Варшаве один библиофил – фон Рихтер, из русских немцев. Видел он у меня ваш альбом «Волшебная Россия» и просил написать Вам – не продадите ли. Дело в том, что с детским журналом ничего не вышло и я уже было думал отсылать Вам обратно. Согласны ли Вы продать и за сколько. У Pихтера родственники в Париже, и он через них легко Вам передал бы деньги. Боюсь только, что много он не даст.

           Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

83. Гомолицкий – Бему

4.7.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

 не писал из-за всяких хлопот и глупостей, которыми забита жизнь. Нужного времени у меня нет. Еще – отправил жену к родителям на Волынь, а теперь – без нее тоскую очень. Речь передал в Редакцию. Издать можно только в виде прежнего «Меча» журнала (в два столбца 6,5 страниц, с заглавным листом на той же бумаге) – стоить будет злотых 20. А как следует издать – дорого. Если согласны на такого вида брошюрку, ответьте скорее (возможно), и попробую всё это уладить. Тут нужно еще согласие Редакции, так как шрифта у нас мало, а тут 800 строк будет занято под брошюрку. Иваск пишет, что получил от Вас письмо (кажется, не со всем согласен). Все-таки он интересный собеседник. Я с ним понемногу беседую (правда, редко). «Жур<нал> Содр<ужества>» напечатал мою «Балладу»[404] Журнал Содружества. 1936, № 6 (42), июнь, стр. 2-5. В 1937 Л. Гомолицкий издал эту трехчастную «Балладу» вкупе с «Одой смерти» отдельной книжкой.
. Боюсь, что Вам она не понравится. Писал ее, когда лежал в гриппе в мае. Иваск пишет мне о ней: «Тема камня и мне, между пр., тоже очень близка. Вы прекрасно “доказали”: хорошо быть камнем. Но в чем трагизм камня и его назначение?.. Камень есть чистое ожидание окончательности (“страшного суда”, “нирваны” и т.д.)». – О Гумилеве теперь всё чаще в сов<етской> критике. Всюду находят его влияния, «родимые пятна». М<ежду> пр<очим>, у Саянова (рец. Мустанговой в «Лит<ературном> сов<ременнике>»)[405] Е. Мустангова, «О стихах В. Саянова», Литературный Современник (Ленинград), 1934, № 9, стр. 106-120.
. И тут связь, конечно, с походом против «камерной лирики». (Неплохое слово – и нам полезно.) Почему Вы не хотите использовать и Жур<нал> Содр<ужества> как трибуну? «Круга» не видел и не увижу, наверно[406] Первый сборник альманаха Круг (1936).
. Нет, о Дост<оевском> мне написать хочется, собираюсь только с силами[407] О книге Бема см. в статье: Л. Гомолицкий, «Пушкин и Достоевский», Меч, 1936, № 50, 13 декабря, стр. 6.
. Д.В. лучше[408] См. заметку, сообщавшую об отъезде Философова на лечение в Отвоцк и о том, что члены редакции его часто навещают. – «Болезнь Д.В. Философова», Меч, 1936, 31 мая, стр. 3.
. Ваш Л. Гомолицкий.

84. Гомолицкий – Ремизову

13.7.36

  Дорогой Алексей Михайлович,

 Рихтер может уплатить деньги за альбом только в два приема по 125 фр. – 8 августа и 8 сентября. Напишите, согласны ли. Уплотит прямо через свою сестру, кот<орая> живет во Франции.

         Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

85. Гомолицкий – Бему

            16.7.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

 да, вышла досадная ошибка. Статью хотели дать только до 3 главы и по недосмотру заверстали всё тогда набранное, забыв вдобавок написать: «продолж<ение> следует». Теперь начнут с 3 гл<авы>, повторив этот отрывок. Статья разделится еще на два номера[409] А.Бем, «Судьба двух поэтов. Блок и Гумилев», Меч, 1936, №№ 28-31, 12, 19, 26 июля и 2 августа.
. Расходы по печатанию брошюрки редакция берет на себя и засчитает за Ваши гонорары. Вид брошюры будет именно такой же, как «Меч»-журнал (2 столбца, формат, без обложки) – иначе вышло бы очень дорого[410] Статья вышла отдельной брошюрой в издании газеты «Меч».
. – «Балладу» я писал, когда был болен весною – при высокой температуре – дал себе волю. За ту болезнь отдохнул – писал, читал, благодушествовал. – То, что «Возр<ождение>» кончилось[411] 21 июня 1936 прекратился ежедневный выход парижского Возрождения. После некоторых колебаний А.О. Гукасов 18 июля возобновил выход Возрождения как еженедельной субботней газеты.
, для литературы имеет значения мало, Ходасевичу нельзя придавать большого значения – он весьма примитивен как критик и уж никак с Адамовичем не соревновал. – Стихи Чегринцевой мне вообще нравятся, но ведь это тоже стилизация. Тема же ее мне пока не ясна.

         Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

86. Гомолицкий – Бему

            26.7.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

письмо Ваше запоздало – брошюрка уже издана, и в начале след<ую­щей> недели вышлю ее Вам. Хотели сделать на отдельной странице заглавие, но статья большая, заняла в обрез всего 8 страниц, пришлось сокращать даже – текст не могли без Вас, так вынули из набора стихотворение «Жена моя...» как наиболее общеизвестное и всеми цитированное[412] Первое стихотворение из цикла Блока «На поле Куликовом».
. Торопились же напечатанием, п<отому> ч<то> нельзя было держать столько набора – нечем уже было набирать новый номер. Теперь можно было бы сделать обложку, но это очень дорого стоит, половину того, что вся брошюрка, у редакции же сейчас нет денег. Строки Гумилева (пропущ<енные>) я вставил. «Соврем<енных> Записок» мы даже еще и не видели. Что ж, пусть Андреев напишет, но Ваше «по поводу», конечно, интересней. Материала у нас сейчас литературного очень много скопилось, а номер будет выходить на 4-х страницах. Пересылаю Вам письмо Унковского, присланное им для Вас в редакцию. С интересом прочел Вашу статью о Круге[413] А. Бем, «Вне жизни (Об альманахе Круг. Петрополис, 1936)», Меч, 1936, № 38, 20 сентября; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 266-269.
. Круга не видел, но, судя по отзывам, и не интересно. Всё одно и то же, устарело уже. Спасибо за привет. Ваш Л. Гомолицкий.

 1 авг<уста> я тоже недели на 2 поеду на Волынь к родителям. Как Ваше здоровье?

87. Гомолицкий – Ремизову

                                                                                             18.8.36

  Дорогой Алексей Михайлович,

нет, дело это верное, задержка лишь в том, что из Польши высылать деньги за границу теперь очень трудно. Могла бы выслать сестра Рихтера, которая живет во Франции, но она как раз август проводит в Италии, где те же ограничения. От Рихтера имею открытку – с извинениями перед Вами, что так случилось. Альбом же у меня. Он хочет его взять лишь когда всё выплатит. Выплатит деньги сестра его, когда вернется, вернется же в сентябре.

         Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

88. Гомолицкий – Бему

26.8.36

 Дорогой Альфред Людвигович,

 только теперь вернулся с Волыни и узнал, что брошюра Вам еще не выслана. Правда, причина была довольно веская – пересылка должна была стоить больше 6 злотых, а у нас это время самое тугое. Зная, что Вам интересно увидеть хотя бы, как же это вышло, отсылаю 25 экз<емпляров>. Наверно, в начале сентября пошлем и остальные. Помню, писали Вы, чтоб печатать маленькой книжкой, чтобы вышло всё же в один столбец. Просьба эта Ваша запоздала, но и так едва ли была бы осуществима: обошлось бы в полтора, если не в два раза дороже. Стоила бы и переверстка, и бумага, и печать – вышло бы больше так наз<ываемых> форм. Знаю, что Вас не удовлетворит вид брошюрки. Но что же делать – всё от бедности нашей. Жена Вам кланяется – она еще осталась на Волыни. Не знаю, вернулись ли Вы в Прагу. Пишу и посылку отправляю на пражский адрес.

Ваш Л. Гомолицкий.

Hа открытке пражский адрес Бема переправлен рукой почтальона на Karlovy Vary.

89. Гомолицкий – Булгакову

Варшава, 14 сент<ября> 1936

  Глубокоуважаемый

     Валентин Федорович,

 я вполне разделяю Ваши предложения. Для меня было неожиданностью то, что Вы писали о «денежных условиях». И в мыслях мы не имели «продавать» начатое нами общее дело. Никаких ультиматумов и о «сроке» издания ставить мы не имеем права, вполне доверяя Вам, зная, что Вам так же дорога мысль о Словаре. Единственное наше условие, это просьба сохранить первоначальный замысел Словаря, который был задуман нами Словарем только зарубежных авторов. Теперь, чтобы уточнить вопрос об авторах –: инициатива Словаря принадлежит Союзу, исполнением же задуманного занялся я на основании: 1. анкеты Союза, начатой совсем по другому поводу – в ответ на советский номер Wiadomości Literackich, где Радек и другие советские журналисты утверждали, что никакой эмигрантской литературы нет (в прямом смысле – отсутствия писателей), 2. автобиографий молодых авторов, печатавшихся в «Молве», 3. анкеты в Калифорнийском Альманахе[414] В Калифорнийском Альманахе (Сан Франциско: Издание Литературно-Художественного Кружка города Сан Франциско, 1934) в разделе «Писатели о себе» были помещены автобиографические заметки Екатерины Бакуниной, Сергея Горного, Георгия Гребенщикова, В.Я. Ирецкого, В.В. Корсака, В.П. Крымова, Галины Кузнецовой, Александры Мазуровой, И.А. Матусевича, М.А. Осоргина, Н.А. Оцупа, Георгия Пескова, П.П.Тутковского и Юрия Фельзена.
, 4. алфавитного указателя в антологии «Якорь», 5. архивов варшавской «За Свободу» и варшавского Литературного Содружества, 6. юбилейного сборника «Последних Новостей». В числе источников, которые необходиимо было бы использовать, – библиографический журнал, издававшийся А. Ященко в Берлине «Русская Книга», а потом «Новая Русская Книга». К сожалению, в Варшаве его нет, выписать за давностью нельзя. В Праге он наверно имеется... Что касается гонорара авторского, то буде издание состоится и таковой будет назначен, мы по своей бедности от него не откажемся. Но и размер гонорара, и сроки – всё это, конечно, на усмотрении издателей. Копии писем анкетных я выслал бы Вам сейчас же, но у нас остался единственный экземпляр. Переписать снова нет возможности (– у меня; отдать же переписать дорого бы стоило – 28 густой печати, без промежутков между строчками, страниц). Надо выждать ответа из Ревеля от редактора «Нови», куда послан этот материал для опубликования[415] Так как Новь после 8-й книжки (1935) больше не выходила, материал остался неопубликованным.
. Если он будет напечатан, тотчас же вышлю.

 У меня есть еще к Вам одна личная просьба. Немного странная. Не знаю, как к ней и подойти. В моей необеспеченной, кочевой жизни я не могу возить за собою «сантиментального архива». Всё написанное вновь я спешу где-нибудь напечатать или переслать в копиях в верные руки. Юношеские дневники я уничтожил как интересное мне одному. Не поднялась рука только на один юношеский цикл, напечатанный при особых обстоятельствах. Это «духовный» дневник, написанный стихами в течение одной недели в 1924 г. Переживания этой недели, чисто субъективные, настолько интимны, что при жизни я не могу их опубликовать. Живому это попросту невозможно. Прочитав, Вы, наверно, согласитесь со мною. Могу ли я обратиться в Музей с просьбой взять на себя хранение этой рукописи с тем, что после моей смерти, если будет на то возможность – найдется издатель или представится случай воспользоваться страницами какого-нибудь журнала – опубликовать ее или хотя бы сообщить в печати, что в Музее хранится такая рукопись (передав вкратце ее содержание и мою волю). Из трех списков один я перешлю Вам, один – своему другу, живущему в Эстонии[416] Очевидно, Ю. Иваску.
, один оставлю у себя.

 В ожидании Вашего ответа

глубоко уважающий Вас

         Л. Гомолицкий.

Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Автограф, на бланке Меча. В тексте отчеркивания на полях, подчеркивания и вопросительный знак, проставленные получателем. Цитата из этого письма приведена в статье Г. Ванечковой «От редактора» в Словаре (стр. XVII).

90. Гомолицкий – Бему

                                                                            21.9.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

 как видите, рецензии о Круге и о Штейгере[417] Влад. Мансветов, «Стихи Анатолия Штейгера (“Неблагодарность”. Париж, издание “Числа”, 1936)», Меч, 1936, № 38, 20 сентября, стр. 3.
 пошли. Рад был узнать, что мои провинциальные мысли[418] Л. Гомолицкий, «Провинциальные мысли», Меч, 1936, № 37, 13 сентября, стр. 3 (очерк о поездке в августе на Волынь).
 Вам понравились, и тут же огорчился: пишете – здоровье после возвращения в Прагу[419] С курорта в Карловых Варах.
 ухудшилось. Огорчает и то, что брошюра не удалась. Кажется всё, что и моя вина тут есть – не доглядел как следует. На зл. 15 было бы дороже в виде книжечки переверстать. Послали уже две пачки, осталась еще большая одна. Попрошу выслать скорее. От Иртеля тоже полгода ничего не имею, хотя неск<олько> раз писал. Кондратьев мне дал неск<олько> книжечек с просьбой передать по своему усмотрению с заменой на другие книги[420] Вышедшая летом книга А.А. Кондратьева Славянские боги.
. Я пошлю Вам, а Вы, если можете, вышлите ему взамен какую-нибудь из своих книг. Адрес его: A. Kondratiev, cukrovnia Bubino-Tomachowska, m. Równe Wołyńskie. Pologne. Чегринцевой уплачено по 1 декабря. Жена просит передать Вам поклон.

Сердечно Ваш

       Л. Гомолицкий.

91. Гомолицкий – Ремизову

                                                                                                      23.9.36

        Дорогой Алексей Михайлович,

 Рихтер показал мне вчера письмо его сестры, где она пишет, что выслала Вам вторую часть денег за альбом. Получили ли Вы их (и эти первые – в августе)? Рихтер написал Вам от себя письмо, но еще до этого сообщения о вторых деньгах.

                                                Сердечно Ваш  Л. Гомолицкий.

Открытка.

92. Гомолицкий – Бему

                                                                                        8.X.36.

 Дорогой Альфред Людвигович,

 Чегринцева прислала мне свой сборник[421] Эмилия Чегринцева. Посещения (Прага: Скит, 1936).
. Он мне как раз нравится, и нравится больше, чем все остальные из Скита. Я еще как следует не вчитался в него. Не знаю, не могу пока определить, чем он мне близок. У Чегринцевой есть, кажется, своя тема. Какая, пока не знаю.

–––

 Кондратьев писал свои сонеты от холодного разума, как собиратель поверий[422] Речь идет о сонетах, составивших его книжку Славянские боги.
. «Откровений» там нет. А раз нет откровений, нет и настоящей поэзии, осталась стилизация. Наружу вышел стиль. «Голый стиль».

–––

 О Вашей статье (Блок и Гумилев) писал в № 1 Камены Яворский (дал заметку)[423] «Kronika słowiańska», Kamena, 1936, nr 1 (wrzesień), str. 26.
. Переводы из Пушкина у меня есть только Слободника (Домик и Моцарт), но автор, кажется, и Вам послал свою книжечку[424] A. Puszkin. I. Domek w Kołomne. II. Mozart i Salieri. Przełożył Wł. Słobodnik (Warszawa, 1935). Иллюстрации, обложка и суперобложка к этому изданию были выполнены Л. Гомолицким. Книжка вышла в июне 1935.
. Тувиму я сегодня написал о Вашей просьбе. Он готовит книгу переводов к январю[425] Речь идет о книге стихотворных переводов Юлиана Тувима из Пушкина – Lutnia Puszkina.
, но она еще не поступила в набор, а имеет ли он лишние экземпляры переводов, разбросанных по журналам, не знаю.

 Чегринцеву продавать не берусь – переслать теперь деньги за границу труднее, а увеличивать Вам долг в редакции не хочется. Но если можно, пришлите несколько книжечек для Тувима, Яворского (который похвалил «Шахматы» в рецензии о «Нови»).

–––

 Иваск мне как-то писал, что пошлет Вам свои стихи для отзыва. Как они Вам нравятся? Поэт ли он? Я очень ценю его как теоретика, но теория его не находит воплощения в его стихах.

–––

 Иртель мне не писал уже полгода. И то это были беглые деловые открытки.

–––

 Книжечку Вашу получил. Спасибо. Д. Вл. Ф<илософову> переслал помеченный для него экземпляр[426] О Достоевском. III сборник статей под редакцией А.Л. Бема. А.Л. Бем. «У истоков творчества Достоевского. Грибоедов. Пушкин. Гоголь. Толстой и Достоевский». Изд. «Петрополис», 1936.
. Статья у меня по поводу Вашей книги написана, но всё не решаюсь выпустить ее из рук[427] Л. Гомолицкий, «Пушкин и Достоевский», Меч, 1936, № 50, 13 декабря, стр. 6.
.

 О юбилейном пушкинском материале для «Меча» будет разговор в редакц<ионном> комитете. М<ожет> б<ыть>, у них явится какой-ниб<удь> план – тогда напишу Вам. Ваши строки из письма о этом прочел Бранду.

–––

 «Настоящего» письма от меня давно не было потому, Альфред Людвигович, что тяжело писать о тяжелом. Положение мое всё делается безвыходнее, петля всё стягивается. В редакции я служу последний месяц, почти не получая жалованья, которое растянулось уже на два с половиной месяца. Идти мне некуда. Все мое положение знают, никто не хочет или не может помочь по-настоящему, т.е. дать постоянную, хоть вот с таким маленьким заработком, какой был в редакции, работу. Не вижу исхода, чувствую, что обречен. Живу со дня на день в условиях унижающих, выматывающих, не дающих ни отдыха, ни права быть собою. Об этом тяжело говорить.

 Жена благодарит Вас за привет. Можете представить, в каком и она сейчас состоянии. Она переносит всё труднее, чем я, и так же в этом положении беспомощна.

 Благодарю Вас от всего сердца за Ваше доброе к нам отношение и ласку.

                                                                   Ваш Л. Гомолицкий.

 Администрация наша просит узнать у Вас, продолжать ли высылку газеты тем Вашим подписчикам, которые заплатили по 1 апреля?

 проф. А. Камневу (гимназия в Морав<ской> Тшеб<ове>)[428] Алексей Владимирович Камнев, учитель французского языка в русской гимназии в Моравской Тшебове. В 1935 г. она была объединена с русской гимназией в Праге и переехала туда.
, Долгорукому[429] По-видимому, князь Петр Дмитриевич Долгоруков (род. 1866, брат Павла Долгорукова, отправившегося в подпольную поездку в СССР и расстрелянного ГПУ в 1927 г.), видный общественный деятель, член партии кадетов, а в Праге – ряда эмигрантских общественных организаций. Арестован советскими карательными органами в 1945 г. и погиб в заключении в СССР.
 и Головину?[430] Алла Головина сo своим мужем Александром Головиным в июле 1935 г. переселились во Францию.

 Высылка газеты им пока не прекращалась.

                                                                                          Л.Г.

93. Гомолицкий – Бему

                                                                                        29.X.36

  Дорогой Альфред Людвигович,

 я послал Вам на днях книжки переводов на польский Пушкина. Тувиму я вашу книжку и сборник Чегринцевой передал. Ему очень нравятся ее стихи – от некоторых он в восторге. Письма Вашего он, по-видимому, тоже не получил. Не понимаю почему. М<ожет> б<ыть>, адрес был не точен: Mazowiecka 7. Juljan Tuwim. Теперь мы с ним временно в постоянном контакте: я помогаю ему при издании его переводов Пушкина, делаю черную работу. С одной стороны, я ему полезен, но он, видимо, искренне хочет помочь мне и с тем и дал эту работу. За нее я получил сто злотых, что дало мне возможность просуществовать этот месяц (ведь жалованья я в Мече с августа не получаю). Это единственный человек, который реально помог. Но постоянно он меня нигде устроить не может, стипендии давать тоже не может, да я бы и постыдился принять. Но к себе я еще вернусь, тут же могу Вам дать перечень его переводов, благо сам же составлял его для книги:

 1. Ангел (в дверях Эдема) 1827, 2. Анчар 1828, 3. Бесы 1830, 4. Блажен в златом кругу вельмож 1827, 5. Близ мест, где царствует Венеция 1827, 6. Брожу ли я вдоль улиц шумных 1829, 7. Был и я среди донцов 1829, 8. В альбом (Что в имени тебе моем) 1829-30, 9. В начале жизни школу помню я 1830, 10. Ворон к ворону летит. 1828, 11. В прохладе сладостной фонтанов. 1828, 12. Приятелям 1825 (Враги мои, покамест я ни слова), 13. В часы забав иль праздной скуки 1830, 14. Герой. 1830, 15. Город пышный, город бедный. 1828, 16. Гусар. 1833, 17. Дар напрасный, дар случайный 1828, 18. Демон 1823, 19. Дорожные жалобы 1829, 20. Жив, жив Курилка! 1825, 21. Заклинание, 22. Зимний вечер 1825, 23. Зимняя дорога 1826, 24. Зоилу, 26. Из Анакреона LV (Узнают коней) 1835, 27. Из оды «Вольность» 1817 – запрещенный конец, 28. Из «Осень» (Октябрь уж наступил) 1833 VII-XII октавы, 29. Из Пиндемонти 1836, 30. Из Пира во время чумы, 1836 – песня председателя, 31. Из Полтавы – полтавский бой, 32. Из Разговора поэта с книгопродавцем, 1824, 33. Из Цыган – эпилог, 34. Клеветникам России 1831, 35. Когда в объятия мои 1831, 36. Когда к мечтательному миру (К Жуковскому) 1818, 37. Мадонна 1830, 38. Мирская власть 1836, Моя родословная 1830 без P.S., 39. Муза (В младенчестве моем) 1821, 40. Медный всадник, 41. На Булгарина (Не то беда) 1830, 42. На гр. Воронцова (Полугерой) 1824, 43. На холмах Грузии 1829, 44. Недавно я стихами как-то свистнул (Ex ungue leonem, 1825), 45. Не дай мне бог сойти с ума 1833, 46. Обвал 1829, 47. О муза пламенной сатиры 1821-24, 48. Он между нами жил 1834, 49. Подражание итальянскому (Как с древа сорвался) 1836, 51. Подражания Корану I, V и VI, 1824, 52. Подъезжая под Ижоры 1829, 53. Послание в Сибирь 1826, 54. Поэт (Пока не требует) 1827, 55. Поэту (сонет) 1830, 56. Приметы 1829, 57. Прозаик и поэт 1825, 58. Пророк 1826, 59. Птичка 1823, 60. Расставанье (В последний раз) 1830, 61. Саранча летела 1824, 62. Свободы сеятель пустынный 1823, 63. Собранье насекомых 1829, 64. Совет (Поверь: когда слепней) 1825, 65. Соловей (В безмолвии садов) 1827, 66. Соловей и кукушка 1825, 67. Сонет (Суровый Дант) 1830, 68. Среди рассеянной Москвы (кн. Волконской) 1827, 69. Стамбул гяуры нынче славят 1830, 70. Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы 1830, 71. Сцена из Фауста, 72. Телега жизни 1823, 73. Три ключа 1824, 74. Ты и вы 1818, 74. Уединение (Блажен кто в отдаленной) 1819[431] Номер 74 поставлен дважды.
, 75. Умолкну скоро я 1821, 76. Храни меня, мой талисман 1827, 77. Чернь 1828, 78. Я вас любил 1829, 79. Я памятник себе воздвиг 1836, 80. Элегия (Безумных лет угасшее веселье) 1830, 81. Эхо[432] Даты проставлены над названиями, очевидно, самим Л. Гомолицким.
.

 Не могу найти Вашей последней открытки и не помню, не было ли в ней еще каких-нибудь вопросов, на которые я должен был ответить. Я переживаю такие трудные дни, что они мне кажутся годами. Вчера вечером, возвращаясь домой, я понял, что я четвертован и отдельные части мои разбросаны по Варшаве. Сейчас по-настоящему только почувствовал всю безвыходность своего положения. Дело ведь в том, что «Меч» это группа, стоящая в стороне от всех в Варшаве и всем остальным кругам враждебная. С ней я был связан со своего появления в Варшаве – естественно, что нигде, кроме ее же, этой группы, я принят не могу быть (среди русских). Среди же поляков сами понимаете, как трудно при безработице теперешней, при моем бесправном образовании и плохом знании польского языка. Бранд же сокращением моим спасает положение газеты – он плохой коммерсант, у него всегда радикально-фантастические планы. Впрочем, я, м<ожет> б<ыть>, мало нужен газете...

 Получил милую открытку от скитников – коллективную, «из русского бара». Передайте им эти несколько слов:

 Друзья дорогие! Меня очень тронула Ваша открытка. Я благодарен за память и мысли обо мне. И раз Вы уже думаете обо мне – подумайте «лучше», –: как мне помочь – п<отому> ч<то> очень тесно, совсем безвыходно стало в Варшаве. М<ожет> б<ыть>, Вам удалось бы перетянуть меня к себе в Прагу.

Искренне Ваш

        Л. Гомолицкий.

94. Гомолицкий – Бему

            20.XI.36

 Дорогой Альфред Людвигович,

статья Ваша и стихи Иваска (от него не было никакого письма; вообще он давно мне не писал) уже сегодня напечатаны[433] А. Бем, «Письма о литературе. Поэзия Ник. Гронского (Ко второй годовщине его смерти, 21-го ноября 1934 года)» (Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 274-277); Юрий Иваск, «Гронскому» («И восстал в изгнании поэт…»), Меч, 1936, № 47, 22 ноября, стр. 6.
. Спасибо за Ваши заботы обо мне и постоянную память. Чегринцева мне писала и я ей ответил, послал кое-что из своего для сборника[434] В намечавшийся ретроспективный сборник «Скита» первоначально предполагалось поместить либо кусок из «Оды Смерти», либо из «Сотом вечности». См.: Л. Белошевская, «Пражское литературное содружество “Скит”», в кн.: «Скит». Прага. 1922-1940. Антология. Биографии. Документы (Москва: Русский Путь, 2006), стр. 38.
. Теперь она мне ответила, и хочу просить Вас передать ей моих несколько слов в ответ, которые при сем прилагаю. Отзыв мой о Чегринцевой[435] Л. Г-ий, «Эмилия Чегринцева. “Посещения”, изд. “Скит”. Таллин, 1936», Меч, 1936, № 45 (129), 8 ноября, стр. 6.
 по необходимости был смят, п<отому> ч<то> у нас говорили, что недавно была большая Ваша статья[436] А. Бем, «Письма о литературе. О стихах Эмилии Чегринцевой», Меч, 1936, № 12, 22 марта, стр. 5; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 247-251.
 и нельзя писать много; да и я теперь сам не свой и мне очень трудно писать. Тувиму Вашу просьбу я передал. Книжечку Вашу он получил через меня; ее я тотчас же отнес, как только она была получена. Да, «Камена» интересный журнал. Яворский теперь получил за нее лит<ературную> награду города Люблина (он оттуда). С Иртелем я теперь опять начинаю списываться. Он женится и пока отложил лит<ературные> дела. В Варшаве начнет выходить в декабре газета рус<ского> об<щест>ва молодежи (РОМ), где лит<ературный> отдел поручен мне, причем я имею полную свободу. Хочу сделать его боевым. Я сделал выборки из важных лит<ературных> писем (Меч), общие суждения о молодой заруб<ежной> лит<ературе> и буду их давать в каждый номер понемногу, п<отому> ч<то> в них полно выражена моя программа. Конечно, будет указано, откуда сделана перепечатка. У меня есть надежда, что, познакомившись с моим отделом, Вы не откажетесь помочь мне и оригинальным материалом (если не под своим именем, то хотя бы под новым псевдонимом). Хочу просить принять участие и «Скит». У нас объявился новый поэт и, кажется, хороший. Это сын познанского проф. Витольда Клингера, о кот<ором> Вы, наверно, слышали или которого, м<ожет> б<ыть>, даже и знаете. Его единственного из Польши буду печатать. Хочу привлечь еще Иваска. Те стихи его, что Вы прислали (о Гронском), хороши.

Искренне, сердечно Ваш

                                                        Л. Гомолицкий.

Жена просит передать Вам свой поклон.

Еще должен исполнить просьбу Варш<авского> Пушк<инского> К<омите>та и передать через Вас в Пражский, что в Варшаве найден склад старых изданий нот на слова Пушкина по дешевым ценам. Справки у нас. Список этих нот будет в варш<авской> рус<ской> печати и наших бюллетенях.

95. Гомолицкий – Э.K. Чегринцевой

20.XI.36

  Дорогая Эмилия Кирилловна,

 благодарю Вас за сердечное письмо. Мне приятно было узнать, что Вам что-то в моих стихах понравилось, п<отому> ч<то> мнение скитников, а Ваше в особенности мне дорого. В каком смысле пишете о «тяжести, неудачливости нашего четвертьстолетия»? В историческом плане – это большая, трагическая тема. Она не может не волновать нас всех. Ведь ею-то мы и живем. У меня пока еще не выговорилась и заслоняет несколько ее другая – личная легкость и удачливость начальных лет революции – для моего поколения. Эта анархическая свобода и неожиданно высокая дорога к вещам невещественным[437] Ср. поэму Гомолицкого «Сотом вечности».
. Тема же смерти меня всегда волновала. Как прекрасно о ней у Сумарокова (ода Хераскову) и Баратынского (Смерть). Но для меня тут всегда было славословие, а не проклятие, не ужас[438] Ср. «Оду Смерти».
. Занимали мои мысли всегда и мертвые – невидимые (ставшие нашей памятью) и видимые (недавно видел фотографии мертвецов, пролежавших в подвалах доминиканской инквизиции в Вильно четыре столетия – жертвы инквизиции, спасенные от ада язычники...). Но об этом можно говорить без конца. «Варшаву» высылаю. Я вообще Ваш неоплатный должник – должен Вам и другие книги, но «Эмигр<антской> поэмы» у меня и самого уже нет[439] Таллиннское издание, вышедшее в апреле 1936 г.
. Если пришлете «Посещения», я их передам С. Кулаковскому, Яворскому, Чеховичу, пошлю Клингеру. Если будет охота побеседовать со мною, напишите – буду искренне рад весточке от Вас. Поклон всему «Скиту». В Варшаве скоро начнет выходить газета Рус<ского> Об<щест>ва Молодежи, где я буду вести лит<ературную> страницу. Хотел бы, чтобы Вы считали эту страницу своей – стихи, статьи, рассказы – всё, что чувствуете необходимым сказать, чем поделиться – можно печатать здесь. Передайте это всему «Скиту».

Искренне Ваш

          Л. Гомолицкий.

 Марку попытаюсь разменять. Она пригодится. Спасибо.

«Вокруг “Скита”. Публикация О.М. Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 193; стр. 193-195 – комментарий.

Эмилия Кирилловна Чегринцева (1904-1988) — поэтесса, участница пражского «Скита».

96. Гомолицкий – Бему

Варшава, 6 янв<аря> 1937 г.

  Дорогой Альфред Людвигович,

сердечно поздравляю Вас с Новым годом и праздниками. Знали ли Вы в Варшаве Прозорова[440] Петр Прозоров (псевдоним П.Г. Калинина, род. 1889) – писатель, поэт и публицист, один из основателей варшавского Литературного Содружства. Выехал во Францию осенью 1931 г. и занялся ведением фермерского хозяйства, продолжая посылать свои сочинения в Варшаву.
. Он всегда, встречая Новый Гoд, желал скромно, чтобы он был не хуже прошлого. Эти дни, ущербные 36-го и нарастающие 37-го, я всё время испытывал тревогу, и какую-то не личную, не из-за одного себя. Все праздники провели вдвоем с женою. Я читал и писал стихи. Всё время держится небольшая температура, а к доктору как-то не соберусь пойти. То денег нет, то силы, то – делá. Живем по-прежнему чдом и в расчете на чудо. П<отому> ч<то> ничего не то что настоящего, а даже похожего на такое нет. Меня порадовало, что статья моя о Пушкине не так уже вышла плоха[441] Бем откликнулся на статью: Л. Гомолицкий, «Пушкин и Достоевский», Меч, 1936, № 50, 13 декабря, стр. 6.
. Как Вам понравилась наша страница стихов в Мече? Там два недочета: мало Скита; попал – отрывок – в такое почетное соседство – из моей оды[442] В рождественском номере Меча целая страница (1937, № 1, 5-7 января, стр. 5) была отведена подборке «Молодая русская поэзия за рубежом». Туда вошли: Т. Ратгауз, «Исцеление», Арс. Несмелов, «Ловкий ты и хитрый ты…», Ант. Ладинский, «Ночью», Борис Поплавский, «В ярком дыме июньского дня…», Анатолий Штейгер, «Первый чуть пожелтевший лист…», Виктор Мамченко, «Из поэмы “С голубых высот”» (при полной публикации поэмы название ее было «С голубой высоты») и фрагмент «Из оды смерти» («На стол, символ гадальной карты…») Гомолицкого.
. Есть и другие недочеты, конечно. Чегринцева прислала стихи, но они уже не успели: вкладные листы были набраны. Передайте eй это и извинитесь, что не отвечаю отдельно – : началась горячая работа в Пушк<инском> К<омите>те. Выходят две тоненькие брошюрки в изд<ании> Свящ<енной> Лиры – стихов Клингера (как он нравится Вам?) и моей оды. Как только выйдут – пошлю Вам. Я написал целую поэму о своем поколении – его героических годах: 1920-1925. Но всё там «по поводу», без действия, без ясных фигур. Многое д<олжно> б<ыть> понятно только посвященному. Но дух-то, мне кажется, я уловил. Боюсь Вашего суда. Сейчас всё заканчиваю, отделываю. Всё получилось труднее – вплоть до ритма – не на чем отдохнуть ни глазу, ни слуху, и, главное, нет в теме никакой надежды, никакого обещания. Героично, но безотрадно[443] Речь идет о поэме «Сотом вечности» (№ 214).
. Не знаю, поймут ли.

 Искренне, сердечно Ваш. Жена передает Вам привет.

Л. Гомолицкий.

 В феврале Меч готовит Пушкинский номер. Пришлете ли статью? Ледницкий в Кракове выпускает сборник статей. Я на всякий случай послал ему Ваш адрес. Его адрес: prof. Wacław Lednicki, al. Słowackiego 8, Kraków. Тувим уже выпустил свою «Lutnia Puszkina». 11 фев<раля> Польское Радио передает Моцарта в переводе Слободника со вступительным словом Ледницкого. От Иртелей получил открытку из Италии (он ведь женился на Роос). И забыл еще – одно из самых главных – передать свое большое спасибо Вам за статью о Мамченко[444] А. Бем, «Письма о литературе. О бессмыслице в поэзии (Стихи Виктора Мамченко “Тяжелые птицы”. Париж, изд. Объединения поэтов и писателей, 1936)», Меч, 1936, № 52, 25-27 декабря, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 278-281.
. У него много влияния Белого и есть Хлебниковская традиция.

 Поэму свою – вкладываю в конверт вместе с письмом.

                                                                                                Л.Г.

 На днях было заседание редакционного комитета Меча, на котором говорилось о пушкинском номере. Комитет просит Вас прислать для этого номера статью[445] См.: А. Бем, «Письма о литературе. Чудо Пушкина», Меч, 1937, № 6, 14 февраля, стр. 3 (Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 282-285).
. М<ожет> б<ыть>, у скитников будет подходящее стихотворение. Номер выйдет 12 февр<аля>, и материал желателен в первых числах февраля.

Л.Г.

<приписка В.В. Бранда:> Дорогой Альфред Людвигович, хотел написать Вам длинное письмо, но не успел. Шлю привет Вам и всей Вашей семье. Ваш В. Бранд.

На бланке: Варшавский Пушкинский комитет. Warszawa, Chocimska 35, m. 14.

97. Гомолицкий – Бему

                                                                               16.III.1937 г.

  Дорогой Альфред Людвигович,

 я всё болею. Письмо Ваше получилось без меня, и Вл. Вл.[446] Бранд.
, видя, что в нем есть статья, вскрыл его и взял статью (у нас так уговорено). Она должна пойти в этом номере, как Вы того хотели. Статья Адамовича меня возмутила. Вашей я не читал еще, т<ак> к<ак> она уже отправлена в типографию в набор[447] «Возмутила» Гомолицкого статья Г. Адамовича о книге А.Л. Бема О Пушкине (Ужгород, 1937) в номере Последних Новостей от 4 марта. Ответ Бема «Отзыв о несуществующей книге» был помещен в Мече 21 марта. См. также: Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 286-287.
. Я всё собирался Вам написать, но вот болею (застудил грипп, выходил на работу, когда надо было лежать, теперь всяческие неприятные осложнения). Прислал ли Вам Клингер свою книжечку?[448] Георгий Клингер. Небесный плуг. См. рецензию: Л. Гомолицкий, «Георгий Клингер», Меч, 1937, № 9, 7 марта, стр. 6.
 Как она Вам нравится? Я так же выпустил свою оду. Интересно услышать Ваше мнение о внешнем виде изданий[449] Среди сохранившихся книг личного собрания А.Л. Бема в Славянской библиотеке в Праге этих изданий нет. Ср.: «Вокруг “Скита”. Публикация О.М. Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 195.
. Очень хочу, чтобы так же издал маленький сборник Иваск. Что слышно со сборником «Скита»? Почему задерживается его выход? Я думаю, это ничего, что в сборник войдет последняя глава моей оды[450] «По плескам городских каналов...»
, которая теперь вышла отдельным изданием[451] Л. Гомолицкий. Ода смерти. Баллада. Напечатано в количестве ста экземпляров в Зарубежье в тысяча девятьсот тридцать седьмом году (Zakł. Graf. P. Szwede, Warszawa).
. Ведь одно другому не мешает. Мне хотелось бы, чтобы в сборник Скита вошел именно этот отрывок; с другой же стороны, представился случай – такой сумасшедше редкий – издать оду. В крайнем случае, если бы Вы это сочли неудобным, можно выбрать из новой поэмы «Сотом вечности» или из новых стихов, которые тут прилагаю.

 Жена передает Вам поклон.

          Сердечно Ваш

                  Л. Гомолицкий.

 С газетой РОМ'а у меня романа не получилось – хозяева ее считают, что «литература вообще не нужна»; стихи же – даже Гронского – «не понимают» (!). Увы! – таково молодое поколение[452] «Роман» оборвался после публикации «Из Баллады» (Разговор человека с камнем), Газета РОМ'а, 1937, № 2, 15 января, стр. 3.
.

На бланке Варшавского Пушкинского Комитета.

98. Гомолицкий – П.П. Балакшину

                                                                      26.4.37

  Дорогие Собратья,

 я получил вашу любезную открытку и шлю в ответ свою поэму «Сотом вечности» и стихи Г. Клингера для «Земли Колумба»[453] В Мече появились краткие заметки о двух выпусках издававшегося в Сан-Франциско журнала: Н. Л. Гомолицкий, «Новые книги», Меч, 1936, № 24, 14 июня, стр. 5 (в заметке рассказывалось о сборнике Литературная среда, вышедшем в Белграде, и о первом выпуске Земли Колумба) и Л. Гомолицкий, «Земля Колумба», Меч, 1937, № 10, 13 марта, стр. 6 (о втором выпуске калифорнийского журнала). Во втором выпуске появились автобиографические материалы об эмигрантских писателях; для сбора сведений о живших в Польше авторах редакция обратилась к Гомолицкому. На второй книжке (в которой, в частности, была помещена краткая статья, содержавшая отзыв об обеих книжках Гомолицкого, вышедших в Таллинне) издание Земли Колумба прекратилось.
. Сейчас я редактирую антологию русской поэзии в Польше. После выхода ее – пошлю вам. Из этой книжки вы познакомитесь со всеми, кто здесь пишет стихи. Правда, многие представлены там будут единственным «возможным» для печати стихотворением. В Польше живет А. Кондратьев, б<ывший> сотрудник «Весов» и соратник Брюсова (A. Kondratiew, Równe Woł., Cukrownia Babino Tomachowska), и много любителей поэзии, пишущих, но как, впрочем, часто и настоящие поэты, не умеющих разобраться в своих писаниях, что тут у них хорошо и что плохо. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы могли, использовав набор для журнала, сделать отдельные оттиски моей поэмы в виде брошюрки со своею издательскою маркой, – хотя бы в 50-ти экземплярах.

Искренне желающий вам успеха

                                                   Л. Гомолицкий.

University of California Libraries. Bancroft Library. Berkeley. Архив П.П. Балакшина.

Петр Петрович Балакшин (1898-1990) – писатель и журналист, издатель Калифорнииского альманаха (1934) и Земли Колумба (1936), исследователь русской эмиграции в Китае, автор двухтомного труда Финал в Китае. Возникновение, развитие и исчезновение Белой эмиграции на Дальнем Востоке (Сан-Франциско: Сириус, 1958-1959).

99. Гомолицкий – Бему

Христос Воскресе!                                          9 мая 37

  Дорогой Альфред Людвигович,

 Бога ради не подумайте, что я придаю значение истории со сборником. Ведь это право «Скита» выдержать сборник в духе семейном[454] . Бем уведомил Гомолицкого о том, что редакция ретроспективного сборника «Скита» от стихов Гомолицкого (фрагмента «Оды Смерти») отказалась, решив включить в издание лишь живущих в Праге участников кружка.
. Писал же я больше для точности. Вы знаете, что никакими ложными самолюбиями я не страдаю. При случае скажите это Чегринцевой – боюсь, что она неправильно меня поняла. Последние годы Скит выработал свою форму – общую –, но никакого внутреннего оправдания у нее не было. Куда значительнее было его начало (увы, забытое) со стихами Лебедева и Эйснера (впрочем, не уверен, были ли они тогда в Ските)[455] Ср.: Л. Гомолицкий, «Скит поэтов», Меч, 1937, № 27, 18 июля, стр. 6.
. «Течение всеэмигрантское» создать необходимо (чувствую и сам, как было бы оно мне, в частности, полезно) и думаю, что и орган при желании всё же удалось бы иметь. Надо только прямо начать с дела – собирания материала. У нас же обычно говорится и говорится, а когда я предложил Иваску и Гершельману издать сообща сборник и возможность на то определилась, – ничего от них не сумел добиться – просто замолчали на некоторое время, а потом с полным правом забыли. Чувствую бессилие свое сбить такое дело. Уповаю на Вас, – вы могли бы списаться, собрать сотрудников, а я приму черную работу на себя.* Ведь не альманахи же объема Чисел издавать, может быть и бедное – я даже предпочитаю бедное, так больше правды, больше соответствия теме. Даже невозможно – «на бумаге альфа»[456] На этой дорогой бумаге печатались Числа, что вызывало язвительные замечания рецензентов За Свободу!.
. Вы ничего не пишете, понравились ли Вам стихи Клингера. На прошлой неделе я гостил с женой у них в Познани и приглядывался к нему ближе. Он очень умный и начитанный не по летам мальчик. «О Фаусте»[457] А.Л. Бем, «Фауст» в творчестве Достоевского (Прага: Изд. Русского свободного университета, 1933).
 прочел в тот же день, когда получил – в Лазенках (первый и единственный раз в этом году удосужился посидеть в Лазенках). Хочу написать, но теперь я на гонорарах и меня особенно сокращают – не знаю, когда удастся протиснуться[458] См.: Г., «“Фауст” в творчестве Достоевского», Меч, 1937, № 21, 6 июня, стр. 6.
. О Замятине пойдет теперь, после перерыва[459] А. Бем, «Письма о литературе. О Евг. Замятине», Меч, 1937, № 19, 23 мая, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 291-294.
. Ремизов писал, интересовался, будет ли у нас о З<амятине>, и просил прислать номер, если будет. Если найдете время, напишите. Буду с нетерпением ждать. Жена передает Вам привет и благодарность за постоянную о нас заботу и память. Ваш Л. Гомолицкий.

             За Чегринцеву теперь уплочено по 1 июня.

_______

*А то ведь можно и так – начать с переписки «из двух углов» – и «письмами» этими проникать в доступные нам газеты и журналы. Т.е. развить идею моей «Свящ<енной> Лиры», которая ждет поддержки.

100. Гомолицкий – Бему

                                                               Варшава, 9 июня 1937.

  Дорогой Альфред Людвигович,

 получил Ваше письмо и передал статью и заметки Бранду. Пойдет, наверно, в следующем номере[460] А.Л. Бем, «Письма о литературе. О парижских поэтах», Меч, 1937, № 25, 4 июля, стр. 5 (о новых сборниках Г. Иванова, А. Присмановой и А. Ладинского); Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 295-298.
. О Ладинском и я хочу написать, но о всех трех его книжках – О Ладинском – «в целом»[461] Г. Н-в, «Роман с Клио», Меч, 1937, № 25, 4 июля, стр. 6.
. Интересно, – ведь он ровесник Есенина. Только подумать, какая пропасть легла меж нашим и тем временем. Есенин сошел со сцены давно, вошел в историю, а Ладинский всё еще начинает. Писать начал в ином веке. Много у него декоративно-гумилевского; искупает – история: много ее в стихах Ладинского... Впрочем, раньше я хочу написать статью о Пастернаке[462] Л. Гомолицкий, «Вакансия поэта», Меч, 1937, № 43, 7 ноября, стр. 6.
. Сам по себе Ладинский – как человек – мил, душевен, но проходит мимо, ничего от себя не оставляя. Андреева буду ждать[463] Н.Е. Андреев должен был остановиться в Варшаве по дороге из Праги в Таллинн.
, но только бы он появился в день, когда я свободен – понедельник или среду, а то мы с ним не свидимся. Еще можно в пятницу, но для этого я должен заранее знать, где и в котором часу. В остальные дни меня можно застать только дома (Leszno 48/18) после 8 ч. вечера. Я теперь подрабатываю случайной поденной работой и в редакции бываю лишь два дня в неделю. Клингер недавно у меня гостил. Житейски он совсем еще ребенок. Но начитан и одарен. Если собираетесь о нас написать, то подождите лучше выхода третьего выпуска «Свящ<енной> Лиры»: А. Кондратьев «Вертоград небесный», кот<орый> выйдет еще в этом году. Есть у меня великий соблазн издать так же брошюркой «С<вященной> Л<иры>» выдержки из Ваших писем о литературе – касающееся лит<ерату>ры эмигрантской. Не знаю только, как Вы посмотрите на это?

 Жена просит передать Вам поклон.

                                                         Искренне Ваш Л. Гомолицкий.

 Помните, в Варшаве в Таверне Поэтов был Сергей Жарин. Кто он? откуда? и что Вы думаете о его стихах?[464] Вопрос поставлен в связи с работой Гомолицкого над «Антологией русской поэзии в Польше». Ср. справку о С. Жарине, предоставленную Гомолицким В.Ф. Булгакову – Валентин Булгаков. Словарь русских зарубежных писателей. Ред. Галина Ванечкова (NewYork: Norman Ross, 1993), стр. 53.

 И еще – у Вас есть тетрадь стихов Иваска. Вы писали когда-то, что он Вам прислал стихи. Если она еще у Вас, не составило бы для Вас трудности прислать мне ее на время. Просмотрев, я отошлю в сохранности обратно Вам.

 Поклон Эмилии Кирилловне и всем скитникам, которые знают меня.

             Л.Г.

На бланке Меча.

101. Гомолицкий – Бему

                                                        2 авг<уста> 37

  Дорогой Альфред Людвигович,

 я отсутствовал десять дней – был на Волыни у родителей и Кондратьева[465] См.: Л. Гомолицкий, «На берегах Ярыни. Посвящается А.А. Кондратьеву», Меч, 1937, № 30, 8 августа, стр. 9.
 и лишь теперь, вернувшись, нашел Ваше письмо. Статьи из него без меня были вынуты Вл. Вл.-м (он всегда это делает в мое отсутствие, зная, что в Вашем письме может быть материал), но поместить статью о Х<одасевиче> ему пока что-то помешало (пойдет в номере от 7-го)[466] А. Бем, «Письма о литературе. Книга “О Пушкине” Вл. Ходасевича (Берлин, “Петрополис”)», Меч, 1937, № 30, 8 августа, стр. 6-7; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе (Praha: Euroslavica, 1996), стр. 299-302.
; а о Еленеве пошла лишь во вчерашнем Мече[467] А. Бем, «Вел. кн. Екатерина Павловна в роли дипломата (о книге: Н.А. Еленев. Великая княгиня Екатерина Павловна в Богемии в 1813 году. Прага. 1936)», Меч, 1937, № 29, 1 августа, стр. 6.
. Теперь получена и Ваша открытка. Ладинскому сейчас отправил номер[468] № 25 Меча от 4 июля со статьями Бема и Гомолицкого.
 (хотя его теперь в Париже, наверно, нет), а Х<одасеви>чу прослежу, чтобы послали. Все полученные Вами гонорары внес в Ваш личный счет.

 Спасибо Вам, что ободряете меня – всегда это делаете, когда появляются мои писания о скитниках. Не знаю, так ли хорошо сделал, что напечатал эту похоронную статью[469] Л. Гомолицкий, «Скит поэтов», Меч, 1937, № 27, 18 июля, стр. 6.
. Всегдашнее мое оправдание, – что пишу всегда искренне, иногда и сгоряча. Очень понравилась мне Ваша пародия на «Может быть». О Ладинском –: да, он вообще какой-то равнодушный, точно жизнь его прибила навсегда. Но он очень мил и обходителен. Работать же с ним невозможно. Стихи свои в последнем сборнике он испортил – посокращал и изменил (слишком залежались) –: одним словом, перемудрил; и цельности всё равно не получилось. Когда он был в Варшаве в 35 г., у него был с собою в рукописи готовый сборничек – гораздо цельнее и интереснее. Теперь он замышляет полуэкзотические свои стихи о пароходах, поездах со «счастливыми машинистами», о кругосветных путешествиях – собрать в сборник «Пять чувств». Боюсь, что он всё больше отклоняется от настоящего пути. А ведь первые два сборника были весьма знаменательны.

 С Иваском я уже списался и имею некоторые его стихи. Он почему-то увял и умолк. По-видимому, личные дела его неважны.

 Охотно передам Вам всё свое маленькое собрание сборников неизвестных авторов. Только сейчас я один в Варшаве (жена у родителей) и бездомен. Вещи мои упакованные стоят на прежней квартире. Когда же снова устроюсь на зиму, пришлю вам список того, что имею и могу Вам передать.

 Да, Ирина О. в редакции проездом была[470] По-видимому, речь идет об И. Одоевцевой, направлявшейся через Варшаву в Ригу или из Риги в Париж.
 и познакомилась с Таней Р.[471] Возможно, Татьяна Руднева; она сделала приписку на открытке Ник. Андреева, отправленной А.Л. Бему из Варшавы.
 Они даже, кажется, провели вместе день и остались друг другом очень довольны.

 Очень беспокоит меня состояние Вашего здоровья. Если будете иметь возможность, сообщите хоть открыткой, как себя чувствуете.

 У Кондратьева я был с Клингером. Получилось нечто вроде съезда Свящ<енной> Лиры. Нашли у К<ондратьева> много интересных стихов. У него особенность – одним словом сделать какой-ниб<удь> «мифологический» сюжет – жутким, почти патологическим. Клингер много пишет и быстро мужает. У него большая склонность к акмеизму (впрочем, К<ондратье>в уверен, что никакого акмеизма не существует и всё это Городецким выдумано), но он весь в мире символистической метафизики. Достаточно его философии потерпеть крушение, и он начнет писать по-парижски (не обязательно в дурном смысле, конечно). К сентябрю, наверно, выпустим общий сборничек.

 Жена Вам кланяется с Волыни (а там хорошо, как в раю; в этом году и урожай хороший, и это чувствуется – земля довольна и отдыхает). Не могу удержаться от того, чтобы не послать Вам стихи на эту тему моей жены, которые (наверно, потому, что я – муж) мне очень нравятся. Судите сами:

                                  –––

Искренне, сердечно Ваш

                                                           Л. Гомолицкий.

Вл. Вл. просит передать Вам привет.

102. Гомолицкий – Бему

           29.9. 1937

        Дорогой Альфред Людвигович.

наконец нашлась такая минутка (правда, ночная), что могу ответить Вам. Отвечать же мне Вам – радость, равно как и от Вас письма получать. Огорчает и тревожит меня лишь то, что пишете о своем здоровье. На прошлой неделе послал Вам только вышедшие книжечки антологии[472] Антология русской поэзии в Польше.
 и Свящ<енной> Лиры, которые много отняли времени у меня и немало стоили забот. О Свящ<енной> Лире мы с Клингером с нетерпением ждем услышать Ваше мнение. Он неожиданно приехал к нам из Познани в это воскресенье и пробыл 3 дня. На этот раз приняли мы его хуже обычного: живем теперь в одной тесной комнатке, и тут как раз неделю тому назад взяли у нас кровать (была не наша – знакомых); купить было не на что новую, и спали мы всё это время на полу. Пришлось и гостя так уложить. Он, впрочем, имеет хороший сон и ему всё равно где спать, лишь бы лечь можно было. Насчет Свящ<енной> Лиры разные планы – хотелось бы выпустить и Иваска и Ваши «Письма», но пока нет денег. Выпуски меньше стоят 50 зл., а больше (как последний) – 80 зл.[473] Бем подчеркнул цифры карандашом.
 Всё же подготовляю материал. Хочется очень, чтобы Свящ<енная> Лира оправдала свою зарубежность и вышла из границ Польши. Предложил теперь Чегринцевой работать с нами, но пока не получил от нее ответа. Если бы Вы поддержали нас своим мнением – судить о Св<ященной> Л<ире> по трем выпускам уже можно. А еще – мечты, осуществимые ли! – если бы найти нам мецената. Ведь по существу-то всё это таких пустяков стоит. Не знаю, дорога ли печать в Праге? Мне теперь даже пришла мысль предложить Вам печатать сборник Скита здесь, под моим присмотром. Не дешевле будет? По моим подсчетам сборник в 20 стр. (как напр. первый) обошелся бы здесь около 60-70 зл. (200 экз.), а такой, как Чегринцевой – злотых сто[474] Подчеркнуто А. Бемом.
. М<ожет> б<ыть>, и новый сборник Головиной Вам выгоднее было бы печатать здесь? И хорошо, хорошо было бы издать сборник стихов старых скитников, собрав стихи из Воли России и Эйснера, и Лебедева, и Рафальского, и – других. Предварительную подписку на стихи одного автора тут у нас очень трудно устроить. Другое дело было с антологией, на которую собирали сами же ее участники, и сами давали. Очень было бы интересно, если бы Вы написали что-ниб<удь> по ее поводу (антологии нашей), и вспомнить Тавэрну тоже очень интересно. Тем более, что здесь у нас никто о ней не напишет – все участники, и неудобно самим писать.

 Присланный Вами материал передал сразу же Бранду, а просьбы Ваши передаю с опозданием (не сердитесь за это) – вот носил при себе письмо Ваше и сам крутился в водовороте, и Бранд что-то теперь больше занят, до сих пор не удавалось ему сказать. Скоро, свалив залежи работ разных, разберусь в своем архиве и пошлю сборники стихов для Вашей коллекции.

 Жена просит передать привет.

           Сердечно Ваш

             Л. Гомолицкий.

103. Письмо в редакцию

    Глубокоуважаемый

Господин Редактор,

 обращаюсь к Вам с просьбой дать место на страницах «Меча» следующему разъяснению.

 В одном из недавних номеров «Русского Слова» была помещена статья Евгения Вадимова по поводу книги «Антология русской поэзии в Польше», написанная чрезвычайно резко и направленная, собственно, против меня. Из статьи этой явствует, что г-ну Вадимову не были известны условия, на которых создавалась антология, что привело его к некоторым неосторожным заключениям. Прежде всего, я не был и не желал никогда быть единоличным издателем и редактором антологии. Издателем ее был (как и значится на заглавной странице книги) Союз русских писателей и журналистов в Польше. Редактировала же сборник специальная комиссия, составившаяся из членов правления Союза. В комиссию вошли: А.М. Хирьяков, С.Л. Войцеховский и я. На мне лежала вся работа по составлению сборника: я вел переговоры с авторами, я собирал материал, почему со стороны и могло казаться, что антологией занят я «единолично».

 Что касается стихотворения Евг. Вадимова, помещенного в антологии, то автор видел его в корректуре (о чем он и сам вспоминает в своей статье) и никакого определенного требования о замене его другим стихотворением тогда не выразил. Не обратился он с протестом в правление Союза и после выхода антологии, так что о столь серьезном недовольстве автора стало известно только после появления его резкой статьи. Между тем, узнав своевременно о протесте г. Вадимова, составители антологии могли бы, вероятно, удовлетворить требования автора.

Примите уверения и т.д.

Л. Гомолицкий.

Меч, 1937, № 42, 31 октября, стр. 7.

104. Гомолицкий – Булгакову

                                                                                19.XII.37.

  Дорогой Валентин Федорович,

 получил письмо Ваше и, конечно, ничего возразить не могу, кроме разве одного: не очень мне хочется выставлять свою фамилию в заголовке. Работа над составлением словаря была не творческая, да еще и недоконченная. Если хотите обязательно помянуть мое имя, то расскажите в предисловии историю книги: как Союз Писателей в Варшаве собирал автобиографии писателей и как у секретаря Союза Л.Н. Гомолицкого явилась идея составить словарь зарубежного писателя. М<ожет> б<ыть>, вообще можно не писать на обложке имена составителей, а лишь – редактора – т.е. Ваше. К.А. Чхеидзе я знаю по переписке, которая у нас тянулась года два и потом заглохла, но на самой дружественной ноте. Передайте ему мой привет и просьбу – отозваться и прислать весточку и адрес (писал ему по прежнему, но не получил ответа, почему и решил, что письмо не дошло).

 Относительно словаря: 1) просил бы включить нового молодого поэта – Георгия Витольдовича Клингера, род. в 1918 г., сын извест<ного> польского профессора Познанского у-та Витольда Клингера. Выпустил в изд. «Священной Лиры» тетрадь стихов «Небесный Плуг» 1937 г.

 2) Необходимо использовать для словаря библиографический журнал А. Ященки «Русская Книга», а потом «Новая Русская Книга», выходивший в 1921-2 гг. в Берлине. Только там было много имен советских писателей, к теме не относящихся, и тех, кто в те годы были «за границей», а не в Зарубежьи[475] Aбзац был обведен овалом и Булгаков внес помету: просмотреть.
.

 3) авторов, живущих в Польше, следовало бы почистить, так как есть в словаре имена случайные, людей пишущих не по дару и даже не профессионально. Сохранить надо[476] Крестиком отмечены имена, перечеркнутые получателем письма, который таким образом указывал наличествующие у него справки.
: А.М. Хирьякова[х], А.С. Домбровского, В.С. Клементьева, А. Луганова[х], «тавернистов»: В.С. Байкина[х], В.В. Бранда[х], О. Воинова, Б. Евреинова (ум. в 1933), С. Жарина[х], О. Колодия (ум. 2.V.1937)?[477] Вопросительный знак поставлен получателем.
, М.К. Константиновича, Ал. Топольского; «содружников» В.С. Чихачева, С.В. Барта[х], С.И. Нальянча, П. Прозорова[х]; затем –: А.А. Кондратьева, Г.В. Клингера[х], Веру Рудич (сотрудница Нов<ого> Времени, лауреатка, за границей ничего не издала), К. Оленина[х], В.К. Михайлова[х][478] В письме Булгаков подчеркнул имена Клементьева, Луганова, Байкина, Бранда, Евреинова, Жарина, Колодия, Константиновича, Топольского, Чихачева, Барта, Прозорова, Клингера, Рудич, Оленина, Михайлова и перечеркнул крестиком имена лиц, справками о которых он, по-видимому, уже располагал: Хирьяков, Клементьев, Луганов, Байкин, Бранд, Жарин, Колодий, М. Константинович, Барт, Прозоров, Клингер, Оленин, Михайлов. Имя Веры Рудич (жившей в Дубно) тоже было сперва перечеркнуто, но потом перечеркивание было отменено. Внизу листа получатель записал: «Б. Евреинов (†1933), О. Колодий (†1937), М.К. Константинович. Ал. Топельского (?), Вера Рудич (подробно), В.С. Чихачев». Примечательно, что в письме нет никакого упоминания о Лидии Сеницкой, Петре Алексееве, Ваврике, Витязевском, Белоблоцком, Каценельсоне, Войцеховском.
.

Искренне уважающий Вас

                                                                         Л. Гомолицкий.

Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Штамп о получении – Русский Культурно-Исторический Музей, 6 января 1938. Цитата из этого письма приведена в статье Г. Ванечковой «От редактора» в кн.: Валентин Булгаков. Словарь русских зарубежных писателей. Ред. Галина Ванечкова (NewYork: Norman Ross, 1993), стр. XVII.

105. Гомолицкий – Бему

                                                              9 янв<аря> 1938 г.

 Дорогой Альфред Людвигович,

 спасибо Вам большое за память. Я всё время хотел написать Вам, но положительно сил нет бороться с одолевающими разными житейскими делами. За это время вышла в Свящ<енной> Лире книжка Иваска (наверно, Вы уже ее получили)[479] Юрий Иваск. Северный берег (Зарубежье: Священная Лира, 1938) – первый его сборник.
, а я уже мечтаю о новом выпуске. Хочу выпустить печатный лист из четырех отдельных книжечек – по 8 страниц. В том числе – одну хочу отдать под Вашу статью о задачах современной поэзии? литературы? Статья не может иметь больше 150 строк, – чтобы поместилась (считаю строки «Меча»). Очень надеюсь, что Вас заинтересует моя идея и что Вы не откажете. Буду ждать Вашего ответа. У меня есть вырезки из Ваших статей, я мог бы составить из них; но думаю: лучше если бы Вы взялись сами сказать решительное, твердое слово; найти синтез всех своих дум за последние годы о молодой литературе. Остальные выпуски хочу предложить Чегринцевой, Ладинскому, Гершельману (очень меня интересуют его короткие, лаконические стихи, вроде того, что вошло в рождеств<енский> Меч[480] В подборке «Русская поэзия за рубежом», наряду со стохотворениями З. Гиппиус, Ант. Ладинского, Виктора Мамченко, А. Штейгера, Юрия Иваска, Георгия Клингера, Татьяны Ратгауз, Эмилии Чегринцевой, было помещено и стихотворение К. Гершельмана «Было просто, очень просто…», Меч, 1938, № 1, 7 января, стр. 5.
; но много ли их у него, не знаю). Спасибо Скиту за привет – общую открыточку получил. Здесь сейчас младший брат Гессена, с которым я встречаюсь и которого полюбил[481] Дмитрий Сергеевич Гессен (1916-2001). См. о нем: Лазарь Флейшман, «Об этом издании и его составителе», в кн.: Соломон Барт. Стихотворения. 1915-1940. Проза. Письма. Изд. 2, доп. (Москва: Водолей, 2008), стр. 301-304. В.Ф. Мансветов писал Д.С. Гессену 18 января 1938: «Напишите мне очень подробно о Вашем друге Гомолицком. Хотя я ровно ни в чем с ним не согласен и готов с ним ругаться 40 дней и 40 ночей подряд (оставив потоп без внимания), но что-то есть в нем, что меня трогает (в глубине души); он все-таки один из тех, кто самозабвенно, самоотверженно (и, может быть, самостоятельно) думает о судьбе человека и искусства (по-моему, не так думает, но хорошо, что думает)». – Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив Д.С. Гессена.
. В конце прошлого года я написал новую «Оду» о Державине[482] См.: «Ода Парнасский склон» (№ 248).
, которую приветствовал Иваск. Писал аллегорические стихи – «притчи» (думаю собрать из них цикл). Много читал по истории рус<ской> поэзии, кое-кого из поэтов изучил. Сейчас сижу над Белым, которого открываю всё снова и снова в своей жизни. Вхожу в него, как нога в домашнюю туфлю. Читаю Хлебникова. Но основное в жизни – мешающие заботы о главном, которые принимаю как второстепенное.

 Жена передает поклон. Оба мы от всего сердца желаем Вам всего доброго в Новом году. Усталость Ваша и то, что хвораете, очень нас беспокоит.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

 Не откажите, дорогой Альфред Людвигович, передать письмецо Э.К. Чегринцевой.

106. Гомолицкий – Чегринцевой

27 янв<аря> 1938 г.

 Эмилия Кирилловна, дорогая, спасибо Вам за посылку стихов для «Свящ<енной> Лиры». Я вообще думаю, что большие вещи интереснее в наше время, как преодоление циклической личной лирики. Преодоление это д<олжно> б<ыть> формальным, новой же форме приходится учиться на больших вещах, начиная, м<ожет> б<ыть>, с больших стихотворений. Всё, что Вы пишете, меня особенно интересует, и эти новые вещи я, как всё Ваше, приветствую. Началась «Свящ<енная> Лира», т.е. ее выпуски, на свои деньги (тут у нас ведь дешевле обходится и набор и печать): на возвратившиеся – образовался фонд, который я отдал на издание Иваска. Жду теперь (без особых обольщений) возвращения затраченного. Пока есть в фонде 10 зл. Нужно минимально еще злотых 50. Надо значит снова собирать и копить. Если бы Вы могли вложить свой пай или собрать в Праге, было бы очень кстати, сколько бы ни вложилось и сколько бы ни собралось. В новых выпусках хочу дать новые имена: Вы, теоретич<еская> статья Ал<ьфреда> Л<юдвиговича> (пришлет ли – ничего мне не ответил) и двух парижан, было еще пока ни с кем не списаться (некогда). Интересует меня там, признаться, Мамченко, Ладинский (побоится, работая в «П<оследних> Н<овостях>»), (а Мамченко не знаю адреса). Пока ограничусь Прагой – нужна мне только статья Бема, чтобы ориентироваться в материале. Корректуру, конечно, пришлю. И если ограничимся сейчас этими двумя выпусками, то и денег надо будет меньше, не намного, правда, но всё же меньше. Поклон Альфреду Людвиговичу.

Ваш Л. Гомолицкий.

Есть еще такой план (не мой), едва ли осуществимый – моей поездки летом в Прагу.

«Вокруг “Скита”. Публикация О.М. Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 195; стр. 196 – комментарий.

107. Гомолицкий – Бему

                                                             <3 IV 38>

Христос Воскресе, Альфред Людвигович. Спасибо за «Достоевского», с увлечением читаю[483] А. Бем. Достоевский. Психоаналитические этюды (Прага: Петрополис, 1938). См. отзыв Гомолицкого: Г. Николаев, «Литературная биография Достоевского» Меч, 1938, № 29, 24 июля, стр. 6.
. Тар. был[484] По-видимому, К.Ф. Тарановский (1911-1993), в будущем – известный филолог-стиховед, преподававший в Белградском, Калифорнийском (Лос-Анджелес) и Гарвардском университетах. Был членом группы «Литературная Среда» в Белграде. С февраля 1938 по июнь 1939 находился в Праге и занимался в Карловом университете.
См.: Дж. Бейли, Х. Баран, «Об авторе», в кн.: Кирилл Тарановский. О поэзии и поэтике (Москва: Языки русской культуры, 2000), стр. 9-12.
, и я с ним пошел к Тувиму. Тот просил Вам передать привет. Узнав от меня о «Достоев<ском>», Тувим просит Вас, если это возможно, прислать ему книгу. Адрес его: Tuwim Julian, ul. Мazowiecka 7. Warszawa. С Лит<ературной> стр<аницей> не выходит, п<отому> ч<то> никто ничего не шлет.

Сердечно Ваш

                                                             Л. Гомолицкий.

Открытка. Дата устанавливается по почтовому штемпелю.

108. Гомолицкий – Бему

           <Апрель 38>

 Что касается моих личных дел, то они по-прежнему шатки. Был занят по 15 часов в сутки пустяками – заработком. Теперь одну работу потерял, но и здоровье расшаталось; а заработки мои таковы, что ешь пока работаешь. Чегринцевой сборничек на будущей неделе печатаю, если не слягу только. Набран, и жду от нее корректуру. Денег в Св<ященной> Лире сейчас, действительно, больше нет; приходится одалживать и на этот выпуск[485] Эмилия Чегринцева. Строфы. Стихи (Зарубежье: Священная Лира, 1938). См.: Ник. Андреев, «“Строфы”. О стихах Э. Чегринцевой» Меч, 1938, № 25, 26 июня, стр. 6.
. Издание Иваска себя и наполовину не покрыло, не надеюсь и на это. Не для этого, т.е. без этой мысли, конечно, занимаюсь выпусками, но на новые нужны деньги.

 Есть у меня одна безумная идея. Очень мне хочется издать свою первую «настоящую» книжечку, в которую вошли бы: в переработанном виде Варшава, средняя «сюжетная часть» Эмигрантской поэмы, Сотом вечности, потом оды (напечатанная и новая, неопубликованная, с темою «Державин – ода Бог»)[486] «Ода Парнасский склон» – № 248.
 и цикл Притчи. Денег пока на это нет, но об этом я как-то и не думаю. Меня занимает вопрос принципиальный, можно ли вновь включать в сборник недавно напечатанное, перерабатывать только что выпущенное – не надо ли с этим ждать годы. Меж тем это результаты 5 лет, какой-то завершившийся период, и первая – книжка, ибо до сих пор ведь было бедные брошюры, в ничтожном количестве выходившие. Хотелось бы услышать Ваше мнение[487] Подчеркнуто А.Л. Бемом.
.

 В Мече борюсь по-прежнему с «Парижем», но не знаю, дает ли что-нибудь эта борьба. Прислушиваются ли «там» для пользы, а не только для спора, и читают ли «здесь», где вообще-то мало читают.

 Жена благодарит Вас за память, очень нас всегда трогающую, и просит передать свой поклон. Не болейте и не переутомляйтесь, дорогой Альфред Людвигович. Сердечно всегда Ваш – Л. Гомолицкий.

Отрывок письма без начала. Рукой Бема указана дата: апр. 38

109. Гомолицкий – Чегринцевой

 Дорогая Эмилия Кирилловна, боюсь, что между нами произошло недоразумение. Ведь я, делая смету на книжечку, думал о 8, а не 16 страницах. Хотел одновременно печатать две по 8, и тогда обе обошлись бы наполовину дешевле. То же, что Вы считаете себя «жертвой» Свящ<енной> Лиры, мне очень и очень неприятно. Послал партию книжек – еще осталась пачка такая же. Не считал, сколько всего. Типография берет 18 экз. для цензуры и главных польских библиотек; у себя я оставил неск<олько>, чтобы кое-кому тут раздать (Тувиму и др.). Остальное – Вам. По редакциям лучше будет вам разослать – у меня ведь неважная репутация.

  Христос Воскресе!

           Л. Гомолицкий.

 Посылка задерживается, п<отому> ч<то> я сам брошюрую, а у меня очень мало времени свободного.

«Вокруг “Скита”. Публикация О.М. Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 196-197, комм. стр. 197. Открытка с почт. штампом 23 апреля 1938.

110. Гомолицкий – Чегринцевой

                                                           1.V.38

  Дорогая Эмилия Кирилловна,

 я и не думал на Вас обижаться, а только стало минуту неприятно, что Вы могли в чем-либо осудить меня, тогда к<а>к Священная Лира ведь, в конце концов, мое безумие. За письмо большое спасибо, и не будем вспоминать об этом. В Прагу мне едва ли удастся попасть: дорого, да и отпуск в работе моей мне не дадут. Работаю я круглое лето, и перерыва не будет. Если не желаю остаться без работы, не могу уехать. А хотелось бы, конечно, побывать в Праге. Да вот привязаны мы все к месту. Печать книжечки Вашей обошлась: набор 15 зл. (и верстка); печать 20 зл., да я взял лучший шрифт (лучше, чем в двух готовых книжечках), за кот<орый> пришлось заплатить 5 зл., бумага стоила 7.65; ну и пересылка вместе с тем, что уже послал Вам, должна стоить 5 с лишним злотых. И вот всё вместе 50 зл. с чем-то. Так что, соединив то, что получил от Вас (через Гуляницкую)[488] Галина Степановна Гуляницкая – руководительница русской драматической студии в Варшаве, основанной ею и артистом МХТ В.И. Васильевым-Сикевичем в 1933 г. и преобразованной в 1935 в постоянный русский театр. См.: Е.Н. Л. Гомолицкий, «У Г.С. Гуляницкой (Беседа о Русском театре)», Меч, 1936, № 16, 19 апреля, стр. 6; Н., «Русский театр в Варшаве. Беседа с Г.С. Гуляницкой», Меч, 1937, № 24, 26 июня, стр. 5; Л.Г., «“Гроза” в Русской Драматической Студии», Меч, 1938, № 11, 19 марта, стр. 7. См. также: Т. Исмагулова, «Актеры Пражской группы МХТ – создатели Русского театра в Варшаве (В.И. Васильев-Сикевич и Г.С. Гуляницкая)», Международная конференция «Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследованиий. Фонды Славянской библиотеки и пражских архивов». Прага, 14-15 августа 1995 г. Сборник докладов. Том 2 (Прага, 1995), стр. 777-785. Группа просуществовала до 1939 г. и возобновила свою работу в Варшаве осенью 1940 года. См. отчет об открытии сезона: С. Москвин С.М. Кельнич, «Письмо из Варшавы (От варшавского корреспондента “Нового Слова”)», Новое Слово (Берлин), 1940, № 40, 29 сентября, стр. 6.
, с тем, что было в «фонде», я еще должен был добавить своих немного денег. И у меня просьба: не сейчас, а когда раскупятся книжечки и Вы вернете затраченное Вами, из того, что будет свыше, из чистого Вашего барыша – из него мне и вернете мой расход, а если и впрямь столько книжечек пойдет, то и фонд пополнится Свящ<енной> Лиры.

 «Строфы» мне очень по душе, и (м<ожет> б<ыть>, я не беспристрастен) мне кажется, что книжечка должна иметь успех. Во всяком случае, было бы несправедливо, если бы не имела. Если будут отзывы, напишите мне, что, где и как было.

 Передайте мой поклон Альфреду Людвиговичу. При случае напишите, как его здоровье.

Искренне, сердечно Ваш

           Л. Гомолицкий.

 «Вокруг “Скита”. Публикация О.М.Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 197-198; стр. 198 – комментарий. Открытка.

111. Гомолицкий – Бему

                                                                   7.VI.38

 Дорогой Альфред Людвигович,

 не знаю, как благодарить Вас за Вашу вечную память о нас. Статья Ваша о «Св<ященной> Л<ире>» не только «удовлетворяет», но кажется мне исключительно доброжелательной ко мне. Ведь в ней Вы в сущности мне одному оказываете такой неограниченный кредит[489] А. Бем, «Письма о литературе. “Священная Лира”», Меч, 1938, № 23, 12 июня, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 321-324.
. Сейчас я погружен в писание «романа в стихах» – дела, меня крайне увлекшего своим размахом и заданной «простотой». Добиться без снижения возвращения в поэзии к действию и описанию; как ни странно – так, казалось бы, просто, а почти непреодолимая задача. На тысячи ладов подхожу к этой задаче; всё идет не сразу, как сырой материал. И что-то, какое-то строение, растет понемногу. С поправкой на свое бессилие, на свои особенности индивидуальные, нащупываю путь: на пользу идет, с одной стороны, «гротеск», с другой – «удельный вес темы». Не хочу выпускать незаконченных кусков. Когда общий план определится и «всё» будет написано, пришлю и буду ждать совета.

 Со страничкой лит<ературной> не получается потому, что никто ничего не прислал и из ничего нельзя было ничего сделать. Ведь нужны и статьи и беллетристика. Один Иваск откликнулся, но он посылает черновики статей в редакцию, в которых ничего нельзя понять. Если бы Вы сорганизовали бы помощь страничке хотя бы в одной Праге, уверен, что дело наладилось бы.

 О книге Вашей хочу дать заметку пространную, может быть статью. Сейчас только я перетрудился работой и нахожусь в каком-то состоянии изнеможения, а каждую свободную секунду – теперь как-то выходит по утрам еще в постели – пишу свой «роман». Но скоро станет свободней (хоть и заработок уменьшится). Тогда – первое дело на моей совести – статья о Достоевском.

 Жена благодарит Вас за память и просит передать привет.

 Почему замолчала Чегринцева? Не обиделась ли на меня за что?

Ваш сердечно

        Л. Гомолицкий.

1.  А. Бем, «Письма о литературе. “Священная Лира”», Меч, 1938, № 23, 12 июня, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 321-324.

112. Гомолицкий – Бему

                                                                  9.VII.38

 Дорогой

     Альфред Людвигович,

 посылаю Вам свой Роман в стихах с большой просьбой помочь мне в работе над ним. Жду Ваших общих замечаний и самых необщих, вплоть до возможных ляпсусов и грам<матических> ошибок, которые, по ошибке раз сделанные, потом могут благополучно перейти и в печать. Писал я ведь в невероятных условиях, когда другой построил бы теорию невозможности писать. Работы по-прежнему меня одолевают, приходит жара и духота городская вдобавок, а уехать из В<аршавы> нельзя, держит работа. Чегринцева всё молчит – м<ожет> б<ыть>, огорченная (напрасно) критикой Парижской, досадует на меня – мол, я виноват в выпуске Строф. Я совершенно искренно считаю их интереснее многого, что теперь появляется в печати. С мнением же Ходасевича и Адамовича[490] Отзыв Ходасевича появился в Возрождении 10 июня, Г. Адамовича – в Последних Новостях 12 мая. Последнему отвечал А. Бем в статье «Священная Лира».
 я привык не считаться. Я Чегринцевой послал неделю тому назад остальных две порции ее книг (заказными посылками) и не знаю, получила ли она их.

 Жена просит передать Вам свой привет.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

 Проф. В. Клингер просил меня навести справку: кто-то теперь в польск<ой> печати (ИKC) поднял опять историю провокаторства Бжозовского, ссылаясь на Бурцева[491] Jan Krzesławski Jan Cynarski, «Czy St. Brzozowski był szpiegiem... Teczka St. Brzozowskiego znajduje się w Instytucie im. J. Piłsudskiego. Rewelacyjny dokument stwierdzający winę polskiego pisarza», Ilustrowany Kurier Codzienny, 1938, nr 219 (10.08), str. 3. О деле С. Бжозовского, польского мыслителя, писателя и литературного критика (1878-1911), ложно обвиненного В.Л. Бурцевым (одновременно с разоблачением Азефа) в провокаторстве, см.: Лазарь Флейшман. Материалы по истории русской и советской литературы. Из Архива Гуверовского Института (Stanford, 1992) (Stanford Slavic Studies. Vol. 5), стр. 95-100.
. Профессор Клингер друг и защитник Бжозовского и давно еще полемизировал с Бурцевым[492] Witold Klinger. Stanisław Brzozowski jako człowiek (Kraków: Nakładem autora, 1912); Witold Klinger, «O rehabilitację męczennika. Sprawa Stanisława Brzozowskiego. „Prawda” Bakaja w świetle oświadczeń Stołypina», Wiadomości Literackie, 1926, nr. 42, str. 2; W. Klinger. Sprawa St. Brzozowskiego (Kraków: Nakładem autora, 1932); W. Klinger, «Sprawa Stanisława Brzozowskiego w jej dotychczasowym przebiegu», Wiedza i Życie, 1935, nr. 7 (lipiec), str. 526–542.
. Ему сейчас нужно ответить в печати[493] Witold Klinger, «Nieoczekiwana ofensywa», Wiedza i Życie, 1938, nr. 11 (listopad), str. 756.
, и он не знает, вызвана ли статья в ИKC какой-нибудь новой работой Бурцева или это еще отголоски его мемуаров. У нас в ред<акции> нет книг Бурцева, и я не могу дать ему этой справки. М<ожет> б<ыть>, Вы знаете что-нибудь?

113. Гомолицкий – Бему

                                                                          28.VII.38

  Дорогой Альфред Людвигович,

мне не хочется думать, что суд Ваш о моем «романе в стихах» был бы окончательным. Мне было бы крайне важно, чтобы Вы внимательно рассмотрели его. Мне нет к кому пойти за советом и сочувствием, а Вашим мнением я дорожу исключительно. Тут, при этом, мне хотелось бы поделиться с Вами всеми моими домыслами, которые приходили ко мне за этой работой. Уже 4 года меня мучила и нудила «монументальная» работа, но традиции-то у нас всех лирические, камерные – и вот в этой борьбе я находился всё время. Тут то же, что у миниатюристов палехских изографов, которые берутся за светские композиции и монументальные фрески (описательно-исторические). Только они сознательно стилизуют, а вот в поэзии: лирика – общий современный язык. Путь был единственный – через «лирическую» поэму. Но без сюжета такая поэма распалась бы в обычный камерный цикл. И вот я искал цемента – литературных реминисценций в Варшаве, легкого, едва намеченного сюжета в центральной части Эмигр<антской> поэмы, «героической» темы (преодоления бытия сознанием), дидактичности в Сотом вечности. Кроме того у меня всё время был страх пустоты – на «большом полотне» площади увеличенной миниатюры приходилось заполнять узором (интересно – у палешан совсем точно то же) – отсюда неизбежны стали речевые украшения, которые для меня сродственнее всего разрешились накоплением архаизмов. И вот меня ударила мысль – да ведь ближе же всего, счастливее всего – автобиографический роман. «Лирика» оправдана Я, мелочи узора – потоком движения романа = жизни, всё принимающего от художественного монтажа, толпы лиц, сплетения событий, соединения различнейших мыслей и до соединения различнейших жанров: сатиры, повествования, размышления, бытописания, истории, героики – чего хотите. И этим я увлекся, решив не прятать, обнажить такого построения схему. Отсюда в 3-й главе, как бы лишь намеченной, главки, давая намеки на продолжающееся действие, разрешают в отдельности каждая свою задачу жанра. Сам же бытовой сюжет умышленно хотелось затушевать, чтобы выделить поверхностную поточность «романа» – он прозрачно угадывается в глубине, под этою рябью. Что ж, всё ведь ясно – герой книжно-фантастический (тут еще не хватает главы с описанием среды друзей, ставящей всё на свое место в хронологии общерусской), вступающий в искус жизни, но сохраняющий (дописываемый сейчас конец) всё же подсознательно благость своей юности (последнюю главу первой редакции я выкинул, заменив новым резюмирующим концом). В бытовой части – революционное время и наше эмигрантское безбытие, в исторической – мальчики моей юности, лит<ературный> кружок наш «Домик в Коломне», Варшава. Неужели это всё настолько зашифровано, что остается вне сознания читателя!? Если бы я мог Вас затруднить такой работой, я очень просил бы Вас – пройтись пером по четырем главам романа, отметив пустоты и неточности, приняв мой план общий – не знаю, отвечает ли Вам он. Для меня это были бы ценнейшие указания. Самому мне кажется, что достиг геркулесовых столбов «понятности». Но самому мало что видно. Когда допишу недостающие части – вышлю их Вам. (Вопросы еще: возможно ли существование рядом двух вариантов первой главы (так и оставив их подзаголовки)? Не надо ли предисловием объяснить план и замысел работы (я боюсь предисловий)? Нужно ли расширить примечания (напр., объясняя главу «Домик в Коломне»)? У меня всегда страх примечаний.)

 Ответа Вашего буду ждать с нетерпением. От него зависит моя работа.

–––

 Гессен младший мне казался мальчиком глубоким. Он только странный. Странности его я объясняю отчасти его воспитанием, отчасти любовью к необычности, в возрасте его – обычной. В нашем быте, среднем между богемным и взрослым – для него (Гессена) было слишком много взрослости, для нас же он (Гессен) был слишком богемным: отсюда: несостоявшийся роман.

 Книжки я обязательно разыщу и пошлю через редакцию.

 Не могу скрывать от Вас, что Николаев – это я. Написав о Достоевском, я колебался подписать ее своей фамилией, чтобы не связывать Вас в Ваших высказываниях в газете обо мне, чтобы не получалось со стороны картины «дружественных» рецензий[494] Г. Николаев, «Литературная биография Достоевского», Меч, 1938, № 29, 24 июля, стр. 6.
. Подписи этой моей никто не знает, а я для разнообразия имен в газете часто к ней прибегаю. Николаев (сын) – так мечтал называться Толстой, уйдя из дома.

 Мы с женой искренне желаем Вам отдохнуть и набраться сил в Карловарах.

Сердечно Ваш

           Л. Гомолицкий.

114. Гомолицкий – Бему

                                                                           20-30.8.38

  Дорогой Альфред Людвигович,

 не знаю, как благодарить Вас за подробное большое письмо, что столько отдали времени своего отдыха – мне. Но Вы не знаете до конца, как мне оно насущно сейчас и как я Вам благодарен. Мне всё кажется, что в нашей маленькой литературной компании Вам не совсем безразлично, что и как пишу я, и это дает мне смелости занимать Ваше внимание. Мне бы не хотелось даром продать своей поэмы, и я готов работать над ней в поте чела своего, сколько требуется на то лет. Я внимательно прочел Ваши указания и воспользовался ими, поскольку сумел, да и продумал снова весь план поэмы, который лишь теперь окончательно встал передо мною. Не хочу ничего предрешать. Хочу, чтобы Вы сами увидели всё в окончательном виде. Но когда это будет! Пока и понять ничего в разрозненных частях нельзя. С тех пор, что я послал Вам поэму в первоначальном виде, она сильно разрослась и будет расти – будет, только едва ли рост этот будет быстрым, п<отому> ч<то> началась страдная пора рабочая – до ноября, а там кончится работа и пойдут заботы, где заработать. Но как-то выживем.

 Был у меня проездом Клингер (едет на отдых на Волынь). У него новые хорошие стихи, да и сам он возмужал сильно. Думаем о новых выпусках С<вященной> Л<иры>. Он – свой текст[495] «Зарубежное издательство “Священная Лира” готовит к печати новый цикл стихотворений Георгия Клингера». – «Литературная хроника», Меч, 1938, № 35, 4 сентября, стр. 6.
, я – главу с Домиком в Коломне (переработанную)[496] См. № 249 нашего собрания.
.

 Возвращаясь к Вашему письму: я не согласен, что нельзя со стороны участвовать в процессе писания. Очень можно. Со стороны всё всегда лучше видно и сторонний взгляд хорошо отрезвляет от опасных увлечений.

 Показал В.В. Бранду конец Вашего письма, где пишется о статьях в Мече о Чехословакии. Бранд недоумевает – в чем тут опасность. Хорошо было бы, если бы Вы ему подробно объяснили, в чем.

                                   Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.

Вл. Вл. передает Вам привет и посылает польские марки. Письмо задерживал – хотел послать вам новые варианты поэмы, но всё равно – всё еще слишком сыро. Поклон Эм. К. Чегринцевой.

115. Гомолицкий – А.П. Дехтяреву

18 декабря 1938 г. Варшава

 Вот я и не знаю, как начать письмо. Может быть, это вредный обычай, начинать обязательно письмо с обращения. Через такие препятствия бывает очень трудно переступить. Но другого выхода нет – переступим.

 Меня очень тронуло Ваше письмо. Позвольте сердечно поблагодарить Вас за живой отклик. Часто мне кажется, что пишешь напрасно, в пустоту. Машина идет холостым ходом, ремни колес не задевают.

 Это оченя тяжелое сознание – ОКРУЖАЮЩЕЙ ПУСТОТЫ. И каждый отклик приносит облегчение. Все-таки человек не один.

 В статье о Поплавском[497] Л. Гомолицкий, «“В венке из воска”. Борис Поплавский. “Флаги”, “Снежный час”, “В венке из воска”, “Из дневников 1928-1935”», Меч, 1938, № 47, 26 ноября, стр. 6.
, мне кажется, я был близок к точной формулировке мысли, давно меня зажигающей, ставшей с некоего времени мне ясной:

 ДЛЯ РЕЛИГИОЗНОГО ОПЫТА НЕОБХОДИМ ДАР, КАК ДЛЯ ВСЯКОГО ДЕЛА.

 В аскетизме, в мистике ничего не сделаешь одним поденщицким упрямством. Но гений и здесь идет своей дорогой. Всякое творчество – и мистическое тоже – избегает трафарета, шаблона. Вот почему мистически одержимые натуры пытаются верить по-своему, боятся церковных наставников, а то и самой Церкви. Но такой опыт опасен и почти невозможен. Надо быть святым от рождения (чего не бывает), чтобы избежать в нем всех опасностей и соблазнов. Между тем все-таки наставников, понимающих это, тоже одержимых – едва ли есть много. Я, по крайней мере, их не встречал, не встречал и Поплавский. Дело у Поплавского еще осложнилось и тем, что он был поэт, поэт настоящий, очень талантливый, очень культурный. Творческий опыт – тем более (непон<ятное> слово)[498] Неразобранные адресатом выражения в письме Гомолицкого.
 его и толкал на самостоятельную дорогу в жизнь труда...

 В творчестве необходим личный опыт, еретический, отважный и опасный. Он очень легко вяжется с (неясно)2 с еретическим или бунтарским опытом (неясно)[499]Неразобранные адресатом выражения в письме Гомолицкого. 
. Но и тот и другой не ведут к спасению. Отдавшегося ждет гибель – либо духовная, либо физическая. Он попадает во власть демонов. Недаром Блок узнавал свой опыт, читая авву Евагрия в Добротолюбии. Только Евагрий боролся с демонами и учил других, как бороться, Блоку же бороться было нечем, он был безоружен, он даже не видел необходимости борьбы. В своей статье о символизме Блок писал о демонах-двойниках, оборотнях мира. Вся установившаяся сейчас у нас поэзия – это мир оборотней, двойников – иносказательным образом. В СТИХАХ ЖИВУТ ДЕМОНЫ.

 ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО ПОЭТА – ОПЫТ ДЕМОНИЧЕСКИЙ. Не знаю, сталкивались ли Вы с современной поэзией и чувствовали ли это – потому так задерживаюсь на ней. В такой настойчивости, одержимости невозможен правильный духовный путь. Но выхода для Поплавского не было. Он должен был отказаться от стихов (чего (не ясно)2 хотя понимал, что отказаться надо). (не ясно)...2 Из духовных переживаний можно извлекать опасные наслаждения. Поплавский злоупотреблял этим. Вы верьте, что гибель для него была неизбежной. Думаю, что выхода тут – вообще нет, как из многого в нашем неблагополучном мире. А м<ожет> б<ыть> и лучше, что нет выхода – есть по крайней мере ...отная2 тоска по совершенству и спасению. Впрочем, вспомним старое утешение – ко спасению все соблазны. Но для слабого человека это далеко не так.

 Простите за сумбурное письмо. Я теперь так занят, что работаю без передышки даже и ночью; не высыпаюсь, устаю. Поплавского у меня есть лишь «Дневник», остальными книгами пользовался из чужих рук. Дневник посылаю с этим письмом. Мне крайне интересно, какое он произведет на Вас впечатление и какие Вы сделаете, прочитав его, выводы. Напишите, буду ждать с нетерпением письма.

 Я часто от своей матери слышал фамилию, которую Вы носили в миру.

Сердечно Ваш

        Лев Гомолицкий.*

* Сотрудник газеты «Меч». Варшава.

Копия А.П. Дехтярева. Рукописный отдел Библиотеки Академии Наук Литвы. F. 93-230, стр. 64-66. Опубл.: http://www.russiansources.lt/archive/Gomol/Gomol_17.html. Подготовка текста – Павел Лавринец, 2002.

Александр Петрович Дехтярев (1889-1959) – детский писатель, поэт, журналист, деятель школьного просвящения. Литературную деятельность начал в Вильне в 1908 г. С 1914 по 1917 находился в армии, был заведующим верфью в Риге. В 1918-1920 гг., во время гражданской войны, жил на Дону, работал в области внешкольного детского воспитания и скаутского движения, издал один номер журнала Лучи солнца. В 1920-1923 воспитатель Галлиполийской гиманзии, с 1924 по 1934 в Болгарии, где основал интернат «Моя маленькая Россия» при Русской гимназии в Шумене. В 1935 постригся в монахи в Карпатской Руси, приняв монашеское имя Алексий и продолжая работать и в духовной, и в светской литературе и журналистике. Был соредактором газеты Православная Русь и журнала Православный Карпатский Вестник. Заведовал монастырской школой, участвовал в руководстве русским скаутским движением на Карпатской Руси. В 1938 возведен в сан иеромонаха и назначен настоятелем Храма-памятника русским воинам в Ужгороде. См.: Свет (Wilkes-Barrе, PA.), 1939, 5 (18) мая, стр. 7. В 1938-1939 посылал корреспонденции о своей работе с детьми и молодежью, а также о русской жизни в Подкарпатье в газ. Меч. См.: Г. Гр-въ, «Писатель инок. К 30-летию писательской деятельности А.П. Дехтерева», Свет (Wilkes-Barrе, PA.), 1938, 26 авг. (8 сент.), стр. 6; «Юбилей А.П. Дехтерева», Меч, 1938, № 38, 25 сентября, стр. 6. В 1940-1949 гг.– настоятель церкви в Александрии, принял советское гражданство в 1946 г., выслан из Египта. В 1950-1955 епископ Пряшевский (Чехословакия, 1950-1955), с 1956 г. до смерти – архиепископ Виленский и Литовский Алексий. См. о нем: Е. Бахметьева, «Три ипостаси Александра Дехтерева», Вильнюс, 1993, № 7 (126), стр. 123-138; Р. Тименчик, «На окраине Серебряного века», A Century’s Perspective: In Honor of Olga Raevsky Hughes and Robert P. Hughes. Edited by Lazar Fleishman and Hugh McLean (Stanford Slavic Studies. Vol. 32) (Berkeley, 2006), стр. 123-144; Дж. Малмстад, «На окраине русского Зарубежья», От Кибирова до Пушкина. Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова (Москва: Новое Литературное Обозрение, 2010), стр. 258-267. См. также отзыв Гомолицкого на одну из книжек Дехтярева Детские игры в заметке: Л.Г., «Среди книг», Меч, 1938, № 31, 7 августа, стр. 6.

116. Гомолицкий – Бему

       31 янв<аря> 39

  Дорогой Альфред Людвигович,

 Вы писали Вл. Вл-чу, что послали мне на праздник открытку, но я не получил ее. Сам же никому не писал, просто по какому-то изнеможению, усталости от всех дел, которые мной владеют. Год этот выходит какой-то трудный, требовательный. Не знаю точно, что заставляет, но я с самого начала его принялся к подведению разных итогов, окончанию начатого и готовлю три книги: стихов, критики и – роман (начатый 13 лет тому назад). Ну и в личной жизни тоже подводятся какие-то итоги и ожидаются перемены. Всё это берет у меня последние силы – я работаю ночами и так ослабел, что днем становится дурно. Спасибо за несколько слов памяти обо мне в статье о зарубежной литературе. За последнее время много о ней передумал.

 Поклон всем в Праге. Жена посылает Вам привет.

    Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

117. Гомолицкий – Булгакову

14 февраля 39

 Многоуважаемый Валентин Федорович,

 благодарю Вас за весточку, которая искренне меня порадовала. Узнав от Вас, что Вы сейчас с новыми силами занялись работой над нашим словарем, решил послать Вам еще материал, который, думаю, будет Вам не бесполезен. А именно – историю варшавских русских литературных кружков. Кроме Тавэрны, в двух других я был с самого их основания постоянным секретарем, и никто, кроме меня, не может дать о них полных сведений (материалы еще хранятся у меня). Может быть, нечто из этого уже имеется у Вас, но то, что я посылаю теперь, полнее и достаточно исчерпывающе.

 В дополнение еще немного библиографии:

 в 1937 г. Союз Рус<ских> Писателей и Журналистов в Польше выпустил «Антологию русской поэзии в Польше», в которую вошли образцы произведений 35 местных авторов.

 «Зарубежное» издательство «Священная Лира» выпустило в Варшаве сборники стихов: в 1937 г. «Небесный плуг» Георгия Клингера, «Ода смерти. Баллада» Л. Гомолицкого и коллективный сборник, в который вошли циклы: А. Кондратьева «Вертоград небесный», Л. Гомолицкого «Сотом вечности» и Г. Клингера «Жатва Божия». В 1938 г. – сборники: «Северный берег» Ю. Иваска и «Строфы» Эмилии Чегринцевой.

 В 1938 г. я выпустил тетрадь стихов «Притчи» (изд. автора)[500] Здесь машинописный текст сменяется автографом.
.

Искренне Ваш

        Л. Гомолицкий.

Я приготовил к печати, но пока не имею издателя, 3 книги: «Поэмы и притчи» (стихи); «Арион» – о новой зарубежной поэзии; «Памятник» (роман).

    Биография Ник. Гронского

Родился Н.П. Гронский 11 июля 1909 г. в Териоках. В эмиграцию выехал с родителями в 1921 г. Окончил русскую гимназию в Медоне под Парижем. В университете сначала вступил на юридический факультет; в 1932 г. поступил на философское и литературное отделение Брюссельского ун<иверсите>та, где работал под руководством проф<ессора> Экка. Летом выезжал в Альпы, где и была задумана лучшая его поэма «Белладонна». Умер Гронский от ран, полученных под поездом парижского метро 21-го нояб<ря> 1934 г. При жизни его отдельным изданием вышла только тетрадь с двумя поэмами в Ковно. [После смерти в 1936 г. издат<ельство> «Парабола» выпустило «Стихи и Поэмы». Между тем] Сразу же после смерти в «Последних Новостях» (№ 5008) была напечатана с предисловием Г. Адамовича «Белладонна». М.И. Цветаева прочла в Париже о Г<ронском> доклад и посвятила ему цикл [прекр] стихотворений («Соврем<енные> Зап<иски>»?). В 1936 г. в изд<ательстве> Парабола вышли «Стихи и Поэмы»; «Белладонна» была переведена на польский язык К. Яворским и напечатана отдельным художественным изданием в библиотеке польского поэтического журнала «Камена» с предисловием Юрия Иваска. Из статей, посвященных Гронскому, появились в печати: Ю. Иваск «Памяти Николая Гронского» («Журнал Содружества», № 9 (33) 1935, Выборг); Л. Гомолицкий «Несколько слов по поводу Белладонны Н. Гронского» (Новь, кн. 8, 1935, Таллин), он же – «Героический пафос» («Меч»); А. Бем «О Н.П. Гронском и его поэме “Белладонна”» («Меч» 10 фев. 1935); он же «Поэзия Ник. Гронского» («Меч» ноябрь 1936)[501] При публикации справки в словаре Булгаков сократил ее и внес исправления. См.: Валентин Булгаков. Словарь русских зарубежных писателей. Редактор Галина Ванечкова (New York: Norman Ross, 1993), стр. 43. Далее следует приложение к письму Гомолицкого «Литературные кружки в Варшаве», напечатанное на машинке.
.

    Литературные кружки в Варшаве

1. «Тавэрна поэтов» (1921-1925). Закрытый кружок, в печати выступавший коллективно, с обозначением под каждым стихотворением своих участников названия кружка. Участники Тавэрны печатались в Варшавской эмигрантской газете «За Свободу!». Между ними и польскими поэтами молодого тогда поколения (Скамандритами) был тесный контакт. Тавэрнисты выпустили в Варшаве сборник стихов и прозы «Шестеро». Участниками «Тавэрны» были: Всеволод Байкин, Владимир Бранд, Олег Воинов, Борис Евреинов (ум. 29.X.1933), Сергей Жарин, Олег Колодий (ум. 2.V.1937), Михаил Константинович, Александр Топольской и др. Последним руководителем Тавэрны был д-р А.Л. Бем[502] См. Булгаков, Словарь, стр. 221.
.

2. «Литературное Содружество» (1929-1935). Первоначально собрания Содружества происходили в интимной обстановке, по примеру Тавэрны. 12 и 18 октября 1930 г. Содружество устроило два собрания, посвященные собеседованию по докладу И.И. Бунакова «Миросозерцание и политика». Вступительная речь Н.А. Рязанцева и отчеты о собраниях были напечатаны в газете «За Свободу!», номер 3263[503] См: «В литературном “Содружестве”», За Свободу!, 1930, № 282, 16 октября, стр. 3-5; № 283, 18 октября, стр. 4.
. С тех пор отчеты о собраниях кружка начали появляться в газете регулярно. Содружество в них еще пишется в кавычках и всюду прибавляется пояснение: «литературная секция союза писателей и журналистов». Собрание 1 ноября было посвящено разбору 2-3 книги «Чисел», 16 ноября – теме «Церковь и государство», 23 ноября – В.Ф. Клементьев, а 7 дек<абря> А.С. Домбровский (ум. в августе 1938 года, успев выпустить перед смертью в ревельском издании «Русская Книга» свой роман «Иван Калюжный») и П. Прозоров прочли свои произведения. Собрания уже были вынесены на нейтральную почву и происходили сначала в помещении редакции «За Свободу!», затем – в Российском Общественном Комитете. Количество гостей на закрытых собраниях всё увеличивается. Интерес к ним растет. Своего расцвета Содружество достигло в 1931 году. В этом году им было устроено 33 закрытых и деловых собраний, большой вечер в День Русской Культуры, открытое выступление содружников, а 31 января 1932 года известный польский поэт и переводчик Пушкина Ю. Тувим прочел на открытом собрании Содружества свой перевод «Медного Всадника». В этот период количество гостей на закрытых собраниях возрастает до 30-40 человек. Но с начала 1933 года Содружество начинает всё больше ограничивать себя. В этом году состоялось всего 14 закрытых собраний; в следующем – 2 закрытых и три публичных выступлений с докладами и, наконец, в 1935 – еинственное собрание, на котором и было принято решение о закрытии.

 Начиная с 1931 года в Содружестве были прочитаны доклады: С. Березовский – о советской литературе, С. Киндякова – неоплатонизм в доктрине Юлиана Отступника и попытка замены им христианства, А. Луганов – о Достоевском, о Блоке, о Некрасове, Л.Н. Гомолицкий – о Блоке, о Гумилеве, о Довиде Кнуте, С. Нальянч – о Гумилеве, Иосиф Чапский (изв<естный> польский художник) – о Розанове, Д.В. Философов – о Тургеневе, проф. В.Г. Марцинковский – Достоевский и Евангелие, С.В. Барт – «Творческий темперамент Чехова», Д.В. Философов – «Государство, личность и Калибан» (о «Медном Всаднике»), он же – «Активизм и цыганщина», Мария Чапская (польский литературовед) – «Общий взгляд на польскую эмиграцию после 1830 г.», она же – «Умственные течения в польской эмиграции после 1830 г.», А.М. Хирьяков – «Первый русский народник (П. Якушкин)», Рафал Блют (польский литературовед) – «Духовный перелом Достоевского», В.С. Чихачев – о творчестве, Л.Н. Гомолицкий – «Русские писатели в СССР и в эмиграции», он же – о работе русских писателей в изгнании, Е.С. Вебер – «Молодая эмигрантская литература», Г.С. Гуляницкая – «Русский театр за рубежом», Д.В. Философов – «От чего зависит возрождение эмиграции», Е.С. Вебер – о советской драматургии.

 Отдельные собрания были посвящены беседам на темы: «О втором и третьем поколении в эмиграции» – вступительное слово Д.В. Философова (на этом собрании присутствовал П.Б. Струве); «О борьбе мечом духовным» – вступит<ельное> слово – Л.Н. Гомолицкий. Свои произведения на собраниях Содружества читали: П. Прозоров, В.К. Михайлов, В.Ф. Клементьев, С. Барт, С. Нальянч, В.В. Бранд, Л.Н. Гомолицкий, А.С. Домбровский, Е. Быховская, С. Войцеховский, [И. Гуловский][504] Вычеркнуто чернилами.
, С. Концевич, С.Е. Киндякова, В.С. Байкин, Ян Щавей (польск<ий> поэт), кн. Лыщинский-Троекуров, Игорь Северянин, К.Д. Бальмонт, Владимир Слободник (польск<ий> поэт), Юлиан Тувим, А.М. Хирьяков, В.С. Чихачев и др. На собраниях, посвященных разбору произведений содружников, прочли доклады: Л.Н. Гомолицкий – о стихах С. Барта, Е.С. Вебер – о повести В.К. Михайлова «Приезд Твердохлебова», Л.Н. Гомолицкий – о рассказе В.Ф. Клементьева «Отец Иоанн». Большинство докладов и произведений, прочитанных на собраниях, печаталось в газетах «За Свободу!», «Молва» и журнале «Меч» в Варшаве. Отчет о последних трех публичных выступлениях был напечатан в 10 книге «Чисел» (стр. 243-245); краткая же история Содружества – в таллинском журнале «Новь» кн. 8, стр. 170-171[505] Эта справка практически дублирует как раз эту «некрологическую» заметку самого Гомолицкого. См.: Е.Н., «Варшавское Литературное Содружество закрылось», Новь. 8 (Таллин, 1935), стр. 170-171. Ср. Булгаков. Словарь, стр. 212.
.

3. «Домик в Коломне» (1934-1936). В сообщениях, рассылавшихся первый раз приглашаемым на собрания «Домика в Коломне», устроители его писали: «В Варшаве образовался литературно-исторический кружок под названием “Домик в Коломне”. Учредителями его являются Е.С. Вебер-Хирьякова, Л.Н. Гомолицкий и Д.В. Философов. Как видно из самого названия кружка, он не претендует на устройство многолюдных собраний. Домик маленький, а потому тесный. Но имя Пушкина обязывает к большим и широким темам. В творческой личности Пушкина чудесно сочетались начала национальные с началами всемирными. Поэтому, выступая под знаком Пушкина, “Домик в Коломне” утверждает всемирность как основную традицию русской национальной культуры...» К основному ядру кружка примкнули друзья-поляки: Рафал Блют, Иосиф Чапский и Георгий Стемповский (известный польский эссеист). На собраниях «Домика в Коломне» бывали: [польская литературная элита] известные польские писатели (М. Домбровская, А. Загурская, Т. Бреза, А. Рудницкий, Б. Митинский), поэты (Ю. Тувим, Подгорский-Околов, В. Слободник, И. Чехович, Р. Колонецкий, К. Флюковский и др.), литературный критик К. Заводинский, проф. Валицкий, проф. Татаркевич, философ Г. Браун и мн. другие.

 Кружок устроил 13 докладов: 3.XI.34 Иосиф Чапский – «Башня из слоновой кости и улица»; 17 XI.34 Е.С. Вебер – о Лермонтове; 1.XII.34 Георгий Стемповский – «Раскольников и Наполеон»; 15.XII.34 – Р. Блют – «Мицкевич и современность»; 26.I.35 Л.Н. Гомолицкий – о молодой русской литературе в эмиграции; 16.II.35 Георгий Стемповский – о романах Мальро; 2.III.35 Вл. Слободник – прочел свои переводы «Домика в Коломне» и «Моцарта и Сальери»; 16.III и 16.IV.35 Д.В. Философов – «Иностранцы о России» – «De omni re scibili et quibusdam aliis»; 11.V.35 собеседование о готическом искусстве в Польше – вступительное слово Д.В. Философова; 26.X.35 Г. Стемповский – «Литература о неимущих»; 18.I.36 Е.С. Вебер – «Советский писатель»; 8.II.36 Болеслав Митинский – «Несколько слов о временной этике»[506] Ср. Е.Н., «Домик в Коломне», Новь 8 (1935), стр. 169-170; Булгаков. Словарь, стр. 209.
.

Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Машинопись. Штамп о получении – Русский Культурно-Исторический Музей, 20 февраля 39.

118. Гомолицкий – Бему

7.XII.40

  Дорогой Альфред Людвигович,

 простите смелость мою: посылку Вам моих рукописей. Это два моих сборничка – единственные (все предыдущее не в счет)[507] «Цветник»; «Ермий».
 и черновик большой поэмы (неоконченной)[508] «Совидец».
, которую, надеюсь, благословите. В сборничках большая часть вещей Вам известных, но в измененном и окончательном виде. Всё это наследство свое вручаю Вам – в Ваши руки предал душу свою. Всегда любил, всегда уважал Вас больше всех. Достиг ли Вас мой Арион – о зарубежной поэзии? Если нет – могу прислать. Напишите. Философов ушел, благословив – ушел через неделю Хирьяков.

Ваш любящий и уважающий

         Л. Гомолицкий.

Машинопись, новая орфография.

119. Гомолицкий – Булгакову

7.XII.40

  Дорогой Валентин Федорович,

 Очень давно получил Ваше письмо и не мог на него ответить. Просьбу Вашу – Музея невозможно было исполнить: рукописей, о которых просите, здесь нет. Философов и Хирьяков умерли один после другого – расстояние между смертями неделя. Ф<илософов> ничего после себя не оставил. Х<ирьяков> свои воспоминания о Толстом перед смертью переслал, кажется, Ч<хеидзе> для какого-то сборника. И вот я – вместо того, чтобы исполнить Вашу просьбу – сам обращаюсь к Вам с просьбой своей: принять в Музей на хранение мои рукописи: два сборника стихов, подготовленные для печати (Цветник и Ермий вторая книга стихов – оба по 10 страниц машинного письма) и восемь глав большой неоконченной поэмы (26 страниц м<ашинного> п<исьма>). Их и пересылаю при этом письме Вам.

 Радуюсь (как Вы приглашаете меня в своем письме), что дело Музея развивается, и желаю Вам успехов дальнейших. Искренне уважающий Вас

         Л. Гомолицкий.

ГАРФ, ф. 6784, оп. 1, ед. хр. 48, л. 7. Собрание Русского Культурно-Исторического Музея. Машинопись, новая орфография. Письмо сопровождало отправку машинописи стихотворений.

120. Гомолицкий – Булгакову

22. II. 41

  Дорогой Валентин Федорович,

 только вчера получил Ваше письмо. П<отому> ч<то> Вы послали по адресу старому – редакции, а редакция давно не существует. Письмо совершило сложный круг, побывало в трех руках и все-таки нашло меня. Этим объясняется мое запоздание в ответе. Адрес мой теперь – домашний (кажется, Вы писали уже по нему) – Koszykowa 33 m. 53.

 Спасибо за внимание к моим скромным делам – незаслуженное. Хотел бы просить Вас прислать краткое содержание Вашего доклада о моих писаниях – что каждому автору всегда поучительно. Ничего, конечно, не могу иметь против прочтения неизданных вещей, тем более что готовил их для печати. Я теперь с Божьей помощью довожу до конца упорядочение своих стихов, от юношеских начиная, и, если бы была возможность в будущем издать, видел бы издание в трех книжках: первая (главная) – состояла бы из Цветника (в том виде, как послал теперь Вам: Цветник (2 стих<отворения>), Притчи (22), Поэмы) и Ермия; вторая – из большой автобиографической поэмы в 10 главах (Вам я послал 8 глав и теперь дописал 10-ую; девятая пишется [в ней, между прочим, предполагаю описать смерть Философова]); третья – из стихов юношеских Отроческое (1920-25), двух циклов Сонце и Дом, объединенных под заглавием После Света (1926-33) и Разных Стихотворений (1933-38). Этим был бы подведен итог всему. Теперь можно начинать заново или перестать вовсе. Собираюсь, переписав, прислать всё это Вам в Музей – в надежде, что если не я (не удастся) осуществлю в таком виде издание, то, м<ожет> б<ыть>, кто-нибудь после меня заинтересуется моими скромными трудами.

 Очень рад был узнать из письма и отчета о докладе, что словарь наш подвинулся столь далеко. Из варшавских стоит лиш (и это вполне беспристрастно) включить А.А. Кондратьева (бедный, теперь бежав с Волыни, клеит тут бумажные мешки для магазинов за 8 зл. в неделю), Г.В. Клингера, С.В. Барта (его книги: Камни. Тени 1934 (В<арша>ва), Душа в иносказаньи 1935 (Парабола), Письмена 1936 (В<арша>ва), Ворошители соломы 1939 (В<арша>ва)), А.С. Домбровского (роман Иван Калюжный, изд. Рус<ская> Кн<ига>. Таллинн)[509] Даты выхода книг вписаны Гомолицким над строкой.
– остальные дилетанты. Я перед войною самой издал книгу о зарубежной поэзии Арион (Париж) – не знаю, достигла ли она Вас. Издал бы Цветник, но не успел.

 На могиле я часто бываю. Там у меня теперь не одна эта могила: оба Хирьяковы (Евгения Сем<еновна> и Ал<ександр> Мод<естович>) и могила моего деда, который был начальником Цехановского уезда[510] Ср. мотив ненайденности могилы деда – в поэме «Варшава» (1934).
. На могиле Д.В. Ф<илософова> стоит низкий крест северный с крышей (как он просил в посмертном письме) с деревянной табличкой (только имя и даты) и кивотом с копией (мною сделанной) Ланского Нерукотворного Спаса[511] См. об этой иконе: А.Н. Грабар. Нерукотворный Образ Ланского собора (Прага, 1930) (Ζωγραφικα. Вып. 3).
. Для меня эта могила как могила родного отца.

Искренне сердечно Ваш

           Л. Гомолицкий.

Herrn

V. Bulgakov

Russisches Kultur-Historische

 Museum

Prag II

Quergasse 2

Protektorat Tschechen und Möhren

L.Gomolicki

Koszykowa 33 m. 53

Warszawa

General Gouvernement

Автограф.

121. Гомолицкий – Булгакову

5. III. 41

  Дорогой Валентин Федорович,

 в дополнение к письму, которое недавно послал, отвечая на Ваше, посылаю на хранение в Музее свои юношеские стихи «Отроческое» и отрывки 10 главы «Совидца» (отрывки 9-й буду посылать по мере написания). В Отроческом есть план издания Стихов и поэм – на всякий случай, если самому мне не удастся его осуществить, а когда-нибудь и кто-нибудь заинтересуется моими писаниями. Редакция Цветника и Ермия последняя: как прислал Вам в январе (только в Ермии в примечаниях прошу вычеркнуть всю первую часть, относящуюся к названию книги; останутся примечания к поэмам Домик в Коломне и Встреча).

 Получили ли Вы мой ответ? Рукописи мои одновременно послал тогда в январе также Альфреду Людвиговичу Бему. Если Вы встречаетесь с ним, – при случае узнайте у него: получил ли (не ответил), и передайте мой поклон. И еще просьба –: напишите – получили ли эту (с этим письмом) посылку («Отроческое»). Конечно, и без того буду рад весточке Вашей.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

ГАРФ, ф. 6784, оп. 1, ед. хр. 48, л. 33. Собрание Русского Культурно-Исторического Музея. Автограф.

122. Гомолицкий – Булгакову

29.IV.41

 Дорогой Валентин Федорович,

посылаю Вам ещо раз свои писания, проработанные немного и дополненные (черновой набросок девятой главы «Совидца»; проект десятой, что посылал Вам, анулируется; некоторые добавления в Цветнике III тома, примечания). Тут все так, как (если бы была возможность) можно было бы издать в трех книжках. Поэма Совидец остается неоконченной. Надо было бы ещо пожить, чтобы ее окончить. Открытку Вашу я получил и читал в газете сообщение о докладе. Спасибо за внимание к моей не стоющей того особе.

 Сейчас работая над своими стихами, просмотрев от начала всю свою жизнь, я подумал, что даже и такая скромная жизнь стороннего наблюдателя, м<ожет> б<ыть>, когда-нибудь в будущем покажется интересной. Не своими делами, конечно, – их и не было, но делами нашего века.

Сердечно Ваш

       Л. Гомолицкий.

Автограф.

123. Булгаков – Гомолицкому

V. Bulgakov          Г-ну Л.Н. Гомолицкому. Варшава

Praha – Nusle

Sezimova 13

Прага, 6 мая 1941 г.

 Дорогой Лев Николаевич,

 Изящный томик Ваших «Стихов и Поэм» получен мною и уложен на хранение в Русском Музее. С удовольствием будем его хранить, вместе с прежними версиями Ваших творений.

 Посвященный Вам вечер Кружка по изучению русской литературы прошел хорошо. Напрасно Вы думаете, что «Ваша особа не стóит» оказанного ей скромного внимания. Наоборот, она стоит и большего, но только время настоящей оценки Ваших трудов, видно, еще не пришло. Ведь эта оценка должна была бы выразиться, прежде всего, в ИЗДАНИИ всего написанного Вами, а это, как видно, еще не сделано. Но, наверное, в свое время (более точное определение его невозможно) будет сделано. Положительно оценили Ваши труды и слушатели моего доклада, среди которых отмечу известную петербургскую писательницу и редакторшу разных журналов баронессу С.И. Таубе (Аничкову), историка литературы, автора книжек о Пушкине и Лермонтове В.В. Перемиловского, начинающую беллетристку Е.Н. Коцюбинскую, члена редакции издававшегося здесь журнала «Своими Путями» Н.А. Антипова и др. Я ознакомил их с Вашей биографией, с намечающимися влияниями в Вашей поэзии или близостью Вашей с предшествующими мастерами (Блок, Тютчев, Клюев[512] Имя Клюева вписано Булгаковым от руки.
, Державин), излагал, характеризовал и цитировал как изданные, так и неизданные Ваши творения, как поэмы, так и лирику, изученные мной предварительно с достаточной тщательностью, – говорил более часу и видел, что внимание присутствующих не было утолено. Несомненно, что ознакомление с Вами как с поэтом доставило им всем определенное удовлетворение. В частности, «Совидец», из которого я прочел последние патетические главы, особенно понравился присутствующим.

 Лично я очень счастлив, что дал себе труд и имел возможность попристальнее приглядеться ко всему написанному Вами. Я точно только теперь впервые познакомился с Вами и этим новым знакомством, право, очень дорожу. Может быть, будь мы помоложе и живи мы поближе друг к другу, мы бы даже подружились. (В старости, хотя бы и относительной, говорят, дружбы приобретаются с трудом!) Но если так не суждено, то это ничего. Зачем же иначе «в начале бѣ слово»? Слово-то и сближает нас или, по крайней мере, приближает меня к Вам духовно, чему я – один из странников в мирской пустыне – искренно радуюсь. Кроме чудесной «Варшавы», драматического «Совидца» и прекрасных стихов «Цветника», меня лично более глубоко тронуло Ваше «Отроческое». Это удивительный, в своем целом, сборник чистого и искреннего душеизлияния глубокого, юного, еще не тронутого ржавчиной жизни существа. За предоставленную возможность прочесть... не прочесть, а выпить живоносную влагу этого кубка духовного – Вашего сборничка «Отроческое» я Вам особенно благодарен. Сейчас «сансара» (так индусы называют хлопотливое жизни) снова завлекла меня, но думаю, что в сборничек Ваш я еще не раз буду погружаться – в тихие и глубокие минуты, когда утомит «однозвучный жизни шум»[513] Пушкин, «Дар напрасный, дар случайный…», 1828.
 и когда захочется «меда духовного»... Конечно, и «Отроческое» заслуживает впоследствии быть изданным целиком. Оно вовсе не тем только ценно, что характеризует Вашу подготовительную стадию в поэзии. В нем есть своя, особая прелесть и очарование.

 Чтобы хоть чем-нибудь отплатить Вам за то удовольствие, которое я испытал при более подробном ознакомлении с Вашим творчеством, позволяю себе послать Вам вышедшую в прошлом году в Китае вторую драму мою «Эдгар Поэ»[514] Валентин Булгаков. Эдгар Поэ. Драма в 5 действиях и 7 сценах (Тяньцзин: Издательство А.И. Серебренников и Ко., 1940).
. Первая была «На кресту величия» (о Л.Н. Толстом), ее послать пока не могу, третья «Рюрикович»[515] Ср. газетное сообщение: «В.Ф. Булгаков, автор двух пьес из жизни Льва Толстого (“На Кресте”) и Эдгара По, из которых одна ставилась русским театром в Риге, написал новую драму, посвященную князю Павлу Дмитриевичу Долгорукову, отправившемуся в свое время в Россию, чтобы “самому все увидеть” и там трагически погибшему». – Г. Рубанов, «Пражская хроника (От собственного корреспондента “Нового Слова”)», Новое Слово (Берлин). 1940, № 39, 22 сентября, стр. 4.
 и четвертая «Цветок Небес» (сцены из древне-китайской жизни) пока не изданы.

  Сердечно Вас обнимаю и желаю всего хорошего!

Ваш Вал. Булгаков.

Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Машинопись с подписью автора.

124. Гомолицкий – Булгакову

        15 мая 41

        24   "    "[516] То есть две даты: 15 мая и 24 мая 1941.

  Дорогой Валентин Федорович,

 признаться, я очень тронут и смущон Вашими письмами. Заслуживают ли мои старомодные и скромные писания того внимания, каким Вы их дарите. Притом в словах Ваших столько искренности, что и благодарить Вас в обычной форме не чувствую себя вправе. Вы слишком добры ко мне, и мне всё кажется, что тут ошибка, а на самом деле я того не стою. Наполняет страхом и то, что пишете о дружбе: а как я не оправдаю ее! Дружбой жизнь меня не баловала. Так уж сложилось – война (та 914 года) нарушила ход жизни. С отрочества я рос в одиночестве. Потом коротко я нашол отвлечонного друга. Об этой хладной дружбе я писал в одной из глав Совидца. Последние годы перед теперешней войной я вел дружескую переписку с людьми, мне сочувствовавшими: Юрием Иваском и Виктором Мамченко, поэтами. Теперь мы потеряли друг друга из вида. В общем, окружающие дарят меня симпатией, но я очень одинок в своих работах и мыслях. Такими люди, очевидно, рождаются. И Вы понимаете, как отрадно узнать, что то, что считал лишь своею внутренней жизнью – одинокие писания – находит отклик в другом.

 Благодарю Вас за присылку драмы и надпись на ней. Я тут же прочол Эдгара По – книга эта задумана в благородном шиллеровском духе. Мне лично было приятно и то, что она издана в Китае, водяные знаки китайских иероглифов на страницах. Издавна испытываю слабость к китайской культуре. Благословил меня на это увлечение русский перевод Буланже конфуцианских книг[518] П. Буланже. Жизнь и учение Конфуция. Составил П.А. Буланже. Со статьей гр. Л.Н. Толстого «Изложение китайского учения» (Москва: Посредник, 1903).
. Перевод, кстати, слабый. Но потом я читал перевод французский и первый русский – старинный, современный Екатерине – Лаврентьева (прекрасный перевод по архаизированному своему библейскому стилю)[519] Ошибка Гомолицкого – не Лаврентьева, а Леонтьева. См.: Сы-Шу-Гси (то есть четыре книги с толкованиями). Книга первая философа Конфуциуса. Перевел с китайского и маньчжурского на российский язык надворный советник Алексей Леонтьев (С.-Петербург, при Императорской Академии Наук, 1780); Джун-Юн, т.е. закон непреложный. Из преданий Китайского философа Кун-Дзы. Перевел с китайского и маньчжурского на российский язык коллегии иностранных дел канцелярии советник Алексей Леонтьев (С.-Петербург: при Императорской Академии Наук, 1784).
. Конфуцианство, как я убедился, отвечает мне больше других религий: своим оптимизмом (нет присущего другим дуализма – раскола на добро – зло: дурное лишь следствие несовершенства, добро заложено в нас, естественно, и наш долг – его развивать), своей «кровностью» к каждому, семейственностью (культ предков) и отсутствием нездоровой мистики. Сейчас в этом году, благодаря знакомству с польским синологом Яблонским[520] Witold Andrzej Jabłoński (1901–1957) – выдающийся польский китаевед, ученик Марселя Гранэ, после войны – профессор Варшавского университета.
, я получил возможность заняться чтением оригиналов и всё свободное время занимаюсь китайским. Очень мне нравятся конфyц<ианские> трактаты своей простотой, краткостью, точностью, светлостью внутренней и особым лаконическим стилем, любящим символические умолчания. Эта их цепь зависимостей в деле совершенствования, где всё идет по кругу и конец спаян с началом. Если Вас интересует, могу прислать подстрочный перевод первой части великой или, точнее, большой Науки Конфуция – то, что до сих пор одолел. Подстрочный перевод, обнаруживающий все особенности стиля, не только точнее, но и любопытнее и поучительнее обычных выглаженных и приспособленных к европейскому пониманию переводов.

   Без конца благодарный Вам    Ваш Л. Гомолицкий.

Автограф.

125. Гомолицкий – Бему

13.VI.41

 Очень обрадован был Вашим письмо, дорогой Альфред Людвигович. Гадал и не знал, что значит Ваше молчание. Не решался писать уже Вам, не зная: могли быть у Вас и внутренние и иные причины. Теперь я ещо раз переработал всё свое прошлое. Составилась книжечка, где не окончена (всё ещо) лиш поэма – прибыла девятая глава (очень вчерне)[521] «Совидец».
. Да, надеюсь, что судьба (это от нее зависит) позволит окончить эту работу. Начал, кроме того, совсем новые стихи, и, кажется, не только для себя самого новые: совсем на новых началах с новой поэтикой. Неожиданно для себя, п<отому> ч<то> не думал, что напишу ещо что-нибудь – что хватит сил начинать заново. О поэзии зарубежной думаю как Вы, что Вам было дано составить о ней мнение в целом. Я это знал ещо накануне и об этом писал Мамченке и Иваску. Ничего о них не знаю, кроме того, что М<амченко> читал стихи на каком-то собрании со Смоленским и неизвестными именами. Что касается «второго периода» зарубежной поэзии, я в него мало верю, думаю, что если и будет чтó – то не «период», а случайное, единичное, без среды. Вы меня утешаете своим лестным отзывом о Арионе – была эта книжка «пиром во время чумы», как ещо успел сказать мне Философов. Он одобрил Ариона, но жестоко напал на меня за дилетантски-легковесные строки о Византии и за «формализм» (для Ф<илософова> – Хлебников остался «гениальным идиотом» – мнение сходное с Ходасевичем, отметающее: скорей Маяковский, чем Х<лебников>). Клингер порхает, есть в нем некое безответственное благодушие. Кондратьев в крайней нужде, остался один с женой, которой недавно делали операцию (рак) – дети их все не в Варшаве. Вл. Вл. благополучен[522] Бранд.
. У меня же много трагических перемен. Ни от кого никаких вестей. С первого дня войны потерял из вида своих родителей. Из газет имеем лишь Нов<ое> Слово[523] Берлинская газета, созданная в 1933 году как орган нацистской пропаганды в русской среде. С 1934 редактировалась В.М. Деспотули (зимой 1933-34 года, перед своим назначением в Новое Слово, бывшим берлинским корреспондентом варшавской Молвы). Выходила раз в неделю. С началом войны Новое Слово широко распространялось и в оккупированных странах Центральной и Западной Европы.
; о Нов<ой> Газете, о кот<орой> пишете, ничего не слышал[524] А.Л. Бем, очевидно, сообщил Гомолицкому о Новостях. Русский периодический литературно-информационный орган в Чехословакии (Прага), в номере которого от 1 декабря 1940 г. была помещена большая информационная статья о докладе В.Ф. Булгакова о работе над Словарем русских зарубежных писателей. Там упоминалась роль Л. Гомолицкого в этом проекте. См.: Рашит Янгиров, «К истории издания Словаря русских зарубежных писателей В.Ф. Булгакова», From the Other Shore: Russian Writers Abroad. Past and Present. Vol. 1 (2001), pp. 71-80.
. Писал мне из Праги Булгаков Валентин, которому в музей на хранение послал свои стихи. Поклонитесь Чегр<инцевой>, если обо мне не забыла, и сами не забывайте. Я помню всегда. Ваш искренне любящий

         Л. Гомолицкий.

Aвтограф.

126. Гомолицкий – Булгакову

      23.V.42.

 Дорогой Валентин Федорович,

 очень давно не имел от вас никакой весточки. Посылаю Вам на сохранение новую свою работу: перевод Крымских Сонетов размером оригинала, т.е. силлабическим стихом[525] А. Мицкевич. Крымские сонеты. Перевод Л. Гомолицкого. – ГАРФ, фонд 6784, оп. 1, ед. хр. 50. См. в разделе стихотворных переводов в настоящем издании.
. Это одна из первых проб в этом роде. Напишите, подтверждая получение. Если видитесь с Бемом, поклонитесь ему от меня и расскажите об этой моей работе. Ещо вышлю свой трактат о русском силлабическом стихосложении.

      Всегда Ваш Л. Гомолицкий.

Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Автограф.