#piano.png
soundtrack - http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/geometria/arija-obman.mp3
От неприютного берега Перекрестка до Мирового Древа протянулся мост хрустальной радуги. Реальность расцветило всеми красками солнечного спектра.
Двадцать четыре серебристые кометы, прочертив пространство россыпью ослепительных брызг, сошлись в единой точке — на самом верху семицветной дуги, и ориентиром им был сидящий там старик с черными раскосыми глазами.
Врезавшись в Радугу, каждая из двадцати четырех комет обрела сначала призрачные очертания человеческой фигуры, а затем и вовсе, уже на ходу, приняла плотский облик мужчины либо женщины — тех и других было поровну. И все они собрались вокруг старика.
Он открыл подведенные сурьмою глаза и велел им присесть, как когда-то.
«Да будут справедливы к нам все мировые течения, — не раскрывая рта, вымолвил он в сознании у каждого. — Я рад вновь увидеть вас! Вы, наверное, думаете: ну вот, снова нет покоя от этого Паскома!»
«Мы рады вам, Учитель!» — искренне отвечали попутчики и попутчицы.
И лишь Рарто добавил:
«Но я все еще не вижу среди нас Ала. Его так увлекла та реальность, или достались упрямые ученики?»
«Ему досталась нелегкая судьба. И строптивый характер. Потому я вас и позвал на нашу радугу, как в былые времена, и счастлив, что вы откликнулись все до одного».
«Могло ли быть иначе?» — удивился Рарто.
«В этих вселенных чего только не бывает! Но мы ждем еще одного участника, и он вот-вот объявится на Перекрестке, ибо часы его жизни на земле сочтены. В Ростау идет страшная битва, а заговоренный меч Тассатио все еще жаждет крови, и ему уже все равно, чья эта кровь — в нем пробудилась память деяний на Горящей».
И тут все увидели в дымке Перекрестка среди воспаленных синих спиралей перехода корчившегося в агонии человека. Смутный след меча все еще оставался в его груди, пробив самоубийцу насквозь.
Пока забвение не одолело вновь пришедшего, Паском простер к нему руку и втянул на Радугу.
«С приходом, Фирэ!»
— Где я? — вскрикнул молодой мужчина, хватаясь за грудь и озираясь по сторонам.
«Ты у Мирового Древа, Фирэ!»
— Как… вы назвали меня? Вы ошиблись, перепутали с кем-то — я Ал-Демиф! Я должен был убить себя собственным мечом, ведь Хор, сын златовласой Исет, победил в том бою, а для меня как командира это страшный позор. Наверное, я все же убил себя — и я в Дуате, верно? Но почему нет крови? — он отнял от груди и показал собравшимся чистую ладонь.
«Ты убил, убил себя, Фирэ, насчет этого будь спокоен, — Паском и его ученики заулыбались, точно речь шла не о смерти, а о предстоящей увеселительной прогулке. — И это хорошо, что ты все еще помнишь. Но сейчас тебе придется вспомнить больше, чтобы помочь своему Учителю».
— Сетху? Что будет с ним? Он тоже погибнет в этой битве?
«Нет, в этой битве он не погибнет. Встань, воин!»
Вновь пришедший поднялся на ноги. От Мирового Древа к нему устремилось семь нитей, и они пронзили его сущность от затылка — и по всей длине позвоночника. Распятый на них, словно на музыкальных струнах, он блаженно закрыл глаза и приподнялся над Радугой. Память былых воплощений возвращалась, как и должно быть с любым «куарт». И даже страшное воспринималось им сейчас так, будто он смотрел на жизнь свою со стороны, читая живописание о ком-то ином, а не о себе. А прекрасное и подавно кружило голову своей тайной.
«Фирэ, ты вспомнил былой день? Вспомнил то, что случилось много тысячелетий назад в этих же краях, где ты умер теперь?»
— Да, я помню каждую минуту из той жизни. Я помню Оритан, я помню гибель Оритана, я помню наши злоключения и свою надежду на возвращение Саэти… Я помню казнь Ала и то, как страж мира За Вратами овладел «куарт» моего Учителя, преобразив его окончательно… Я помню смерть Танрэй и вместе с нею — моей попутчицы…
«Расскажи, что было потом»…
— Мы искали Коорэ и нашли его на материке Олумэару. К тому времени он был уже почти взрослым и остался править страной Ин. Он был одержим мыслью сохранить в целости память своих родителей. Ученик Кронрэя, он воздвигал удивительные постройки, и не только в своей стране. Коорэ покровительствовал мастерам слова в их умении фиксировать события живыми образами, и память о тех событиях начинала переходить из поколения в поколение, расползаясь по всей планете, легко понимаемая всяким племенем земным, только на свой лад…
«Нашел ли он „куламоэно“ — место вечной жизни?»
— Нет. Ему отчего-то не удалось это сделать в том воплощении, а потом он попросту забыл… А мы и не искали. Вернув Тизэ ее правителя, мы остались в Тау-Рэе до конца жизни Учителя. Моэнарториито была к нему милосердна: он ушел легко, во сне — просто однажды под утро его сердце перестало биться. Не было мучительной болезни и ожидания конца, Учитель заснул и не проснулся, он ушел с улыбкой на губах вслед за кем-то, кого мечтал увидеть. После его смерти с городом, который он создал, стали происходить непонятные вещи. Тау-Рэя начала оплывать в «тонкий» мир, уходя на иной план бытия, недоступный нам, живым. Так, просыпаясь по утрам, мы не находили в доме ту или иную вещь, потом начали исчезать сами дома, оставляя своих хозяев прямо на голой земле. И казалось, будто на этом месте никогда никто не жил и ничего не строил. Лабиринт поглотил всю Тепманору, все города, где что-нибудь возводил Тессетен, пусть это был дом, беседка или просто скульптура. Говорили — «города деваются» или «хозяин забирает свое»… На их месте вырастала тайга, выживая всех, кто оставался там после нас…
«А страна Ин, где правил Коорэ?»
— Со временем в тех краях начались войны. Самого Коорэ уже не было, прошло несколько тысячелетий. Его великие постройки, не говоря уже о творениях Кронрэя, были стерты с лица пустыни до основания. Оставался лишь фундамент, но и его вместе с громадным памятником Белому Зверю замело песками.
Приходили новые племена. В иных местах они расчищали песок и обнаруживали следы былых построек. Их созидатели пытались возводить на них что-то свое, и это удавалось им с переменным успехом: фундамент оставался цел и невредим, а верхушка чаще всего ветшала и рассыпалась от времени.
Прежние технологии забывались, утрачивалась сама философия того, как и для чего это должно было строиться или делаться. Покойников начали бальзамировать и складывать в капсулы. Там их тела не горели, но и не гнили, высохшие от соли. Люди помнили предания, где шла речь о возвращении к новой жизни после полета к звездам…
Откопанного Белого Зверя изменили — поскольку тот удар молнии повредил голову льва, ему сделали человеческое лицо, посвятили некоему своему монарху и назвали Отцом Ужаса… Что-то похожее случалось повсюду: на руинах былого строилось новое, после гибло и оно. Но приходили новые и новые поколения и приспосабливали всё под свои нужды, и уже трудно было понять, где здесь начало, а где конец. Нас забывали… да что там — мы сами забыли себя! Мы дичали чем дальше, тем страшнее. И вот — пришли к тому, к чему пришли, уже в открытую убивая друг друга внутри одного государства…
«Убивая?! — растерялся Рарто, да и остальные ученики Паскома стали переглядываться. — Неужели тот мир, который он выдумал, все же стал реальным?!»
— Да. Стал…
Струи мягко поставили вновь прибывшего на хрустальную поверхность и померкли.
«Что ж, Фирэ, у тебя свой путь — ступай. Мы свидимся еще. И здесь, и в мире грубых форм, — Паском кивнул, и силуэт самоубийцы растворился у подножия Мирового Древа. — А к вам у меня будет большая просьба»…
Ученики оживились. Все они помнили тринадцатого ученика и его попутчицу, все любили их, и больше всего к ним были привязаны Рарто со своей спутницей, они-то первыми и заговорили о помощи не Взошедшему другу.
«Вам всем приходится время от времени воплощаться, чтобы помогать вашим ученикам. И хотя вы очень редко делаете это, я попрошу каждого из вас об одолжении. Как только вы окажетесь в том мире, напишите послание Алу… Пусть это будет… скажем, какая-то священная книга! Двадцать пять священных книг, считая и мой вклад. Двадцать пять священных книг, написанных на том языке, в чьем народе вы воплотитесь. Так больше вероятности, что хотя бы некоторые дойдут до адресата. Собрав их воедино, объединив все религии мира за счет перекликающихся между собой сентенций, Ал и его ученики прозреют и снова вернутся на путь Восхождения, оставив бессмысленные распри. Излечение начнется не сразу, но оно начнется, и этому поспособствуем мы с вами. Обещаете ли вы сделать это?»
«Да, Учитель! Мы все сделаем для Ала и Танрэй!»
И ни на мгновение не замешкался ни один из Взошедших учеников Паскома…
* * *
1177 год от Р. Х., Центральная Италия, Тоскана, к юго-западу от Сиены .
Что забыл он на этом холме? Кто шепнул ему: «Гальгано, ступай на вершину Монтесьепи и жди!»? Чего ждать?
Рыцарь Гвидотти сжал рукоять древнего меча, его неразлучного товарища, свидетеля и участника кровопролитнейших столкновений с теми негодяями, которые, заискивая перед германскими императорами, осмелились пойти против самого Папы!
Гроза медленно двигалась в сторону Сиены, и все же ливень еще хлестал воина и его вороного коня.
Ветер вдруг поменял направление, и жеребец испуганно захрапел. Подпрыгивая, он пошел боком, выкатив кровавые зрачки и тихо взвизгивая, чисто поросенок под ножом. Гвидотти осадил его, но скакун дрожал всем телом.
— Да что с тобой, дьяволово ты порождение?! — выбранился рыцарь и оглянулся.
Серая тень метнулась в придорожные кусты. Вот как! За ними по пятам идут волки!
Лязгнул, покидая ножны, верный меч. Однако ветер снова изменился, да и преследователь более не показал носа на дороге. Вороной фыркнул последний раз, озлобленно хлестнул себя и наездника мокрым хвостом и припустил под плеткой к холму.
Верхушка холма состояла сплошь из базальтовых глыб. Чтобы не мучить коня, Гальгано Гвидотти спешился, стреножил его и оставил пастись внизу, а сам, как велел загадочный голос, поднялся наверх, скользя по мокрой земле.
Ливень давно уже прекратился, а сумерки все еще пахли дождем. Вскоре и вовсе стемнело, похолодало. Ругая себя вполголоса, рыцарь снял с плеча щит, с досадой воткнул его заостренной частью в расщелину и сел на камень. Обитая кожей «капля» щита хоть немного, но защищала хозяина от порывистого и промозглого ветра. Неласковой выдалась осень в нынешнем году! Время от времени Гальгано посвистывал и, услышав в ответ булькающее конское ржание, успокаивался.
И тут между камнями невдалеке снова мелькнула светло-серая тень.
— Гальгано, — услышал он мужской голос за спиной.
При свете половинки луны там стоял незнакомец в одежде монаха.
— Кто ты? — насторожился Гвидотти, но и одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что монах безоружен, а потому неопасен, да и в голосе его не таилось никакой угрозы.
— Мое имя Габриелло, я из Сиены. Не беспокойся, это моя собака, а не волк. Все отчего-то принимают ее за волка и боятся, хотя иная собака по свирепости своей не уступит серому, — монах усмехнулся и подошел ближе. — Я пришел рассказать кое-что о твоем мече.
— Что не так с моим мечом и почему ты не обращаешься ко мне как к синьору?
— Если я обращусь к тебе как к синьору, станешь ли ты внимательнее слушать то, что я тебе скажу?
Он сбросил капюшон с головы и вблизи оказался совсем еще молодым парнем с тонкими, аристократичными чертами лица и длинными волосами — не очень светлыми, но и не темными. Собака размером с телка подбежала к нему и встала у ноги. Но она и в самом деле как две капли воды походила на волка — если она не волк, то вороной рыцаря Гвидотти — не конь!
— Однажды твой меч убил того, кто был твоим отцом…
Гальгано растерялся. Его отец жив по сей день! Или этот монашек намекает…
— Ты пытаешься опорочить мою мать?! — рыцарь схватился за рукоять своего меча, готовый сейчас же наказать хулителя.
— Постой, Гальгано. Постой-те, синь-ор Гвидотти, — нарочито отчеканивая каждый слог, повторил Габриелло. — Я понимаю, что человеку, понимающему Священное Писание буквально, будет трудно осознать, что кроме черного и белого в этом мире еще как минимум семь цветов и совсем уж бессчетное число оттенков. Но постарайтесь хотя бы минуту послушать того, кого ваш практичный рассудок уже записал в еретики! Этот меч потом убил и вас, синьор. Вернее, вы сами проткнули им свое сердце, решив, что ваша доблесть посрамлена…
Гвидотти уже хотел уйти. Это не еретик, это просто сумасшедший, пусть бредит дальше. Но вдруг в голове его сложилась отчетливая картина: он бьется, держа в руках этот самый меч, с молодым мужчиной в легких черных доспехах. На голове противника вороненый шлем в виде морды волка или шакала. И не хочет меч разить его, как не хочет лук в виде скорпиона в руках у волкоголового пускать стрелу в Гальгано… А когда отряды тех, кого с трепетом величали демонами пустыни, разбиты наголову армией богини Исет, Гвидотти в отчаянии поворачивает собственное оружие против себя!
— Что это? — вскричал рыцарь, возвращаясь в свой мир, на холм Монтесьепи.
— Это всего лишь одна из твоих прошлых жизней, Гальгано. Только одна — но и в ней ты успел натворить такого, что не можешь остановиться по сей день. Хочешь узнать, что делал твой меч еще? Еще раньше?
— Нет! — вскрикнул рыцарь, отшатнувшись от монаха, но калейдоскоп воспоминаний уже обрушил на него битое стекло картинок былого.
Вот неведомый мир (память подсказывает: Гатанаравелла, город на погибшей Але), и высокий стройный мужчина разит этим самым мечом каких-то людей — вооруженных, безоружных, женщин, мужчин… Вот он же на планете, которую его сородичи зовут Колыбелью, а он — Пристанищем или Убежищем, с мечом в руке возвышается над лежащим в луже крови правителем.
«Меч Тассатио, Гальгано! Это меч мятежного Тассатио!»
Оружие не бывает мирным. Оружием нельзя восхищаться так, как всю жизнь восхищался своим мечом Гальгано Гвидотти. Он даже не помнил прежде, он вспомнил только сейчас, как попал к нему этот меч: его подарил мальчишке старый друг деда, синеглазый сиенец, который любил говаривать «у нас на Сицилии» и, кажется, в самом деле был родом оттуда. Да-да, у этого пожилого вельможи были длинные светло-русые волосы и аккуратная бородка клинышком на породистом лице, а уходя, он красиво набрасывал на плечи роскошный плащ-паллиум из ярко-красного шелка, на котором золотом были вышиты бык и змея. Змея кольцом обвивала быка, ухватив саму себя за хвост. Вот как отчетливо вспомнилось все, что видел юный Гальгано, нынешнему бесстрашному рыцарю Гвидотти! И, кажется, тот вельможа-сиенец не захотел, чтобы мальчик запомнил его как дарителя меча, затуманил его память… Это было какое-то колдовство!
Все остальное Гальгано вспоминал уже в бреду. И всюду, всюду участвовал его меч. И всюду, всюду текли реки крови, вплоть до сегодняшнего дня.
— Нет! — очнулся рыцарь и понял, что все эти образы пробежали мимо него ровно за то время, пока он кричал это свое «нет», шарахнувшись прочь от зловещего Габриелло.
Пес монаха пристально глядел на рыцаря человеческим взглядом. И рука сама отбросила проклятый меч.
— Этого мало, синьор Гвидотти, — смиренно сказал Габриелло. — Меч должен перестать убивать.
И рыцарь увидел, как монах вытягивает руки над вросшей в землю базальтовой глыбой и как камень теряет свои свойства, будто в реторте еретика-алхимика. Он вдруг забулькал, словно расплавленный, однако никакого пара не шло от каменной лужи. Повинуясь взгляду пса, Гальгано поднял свой меч и, размахнувшись изо всех сил, всадил зеркальное лезвие в базальт. Тотчас же камень снова стал камнем. Он намертво сковал кровожадный клинок, став для него последними ножнами.
— Я не желаю больше убивать! — прошептал Гальгано, истово крестясь, а когда поднял голову, то увидел лишь собаку, а самого Габриелло уже не было на холме.
«Он будет хранить этот меч, пока здесь не возведут капеллу. И ты не будешь больше убивать, Гальгано!»
И понял бывший воин веры Гальгано Гвидотти: в ту ночь на вершину холма Монтесьепи к нему являлся сам архангел Гавриил и говорил с ним из его же собственного сердца…
* * *
Февраль 1405 года от Р. Х., низовья реки Арысь, город Отрар .
Тяжкими, ох тяжкими были последние дни эмира! Так и не добравшись до границы Поднебесной, армия Железного Хромца встала меж двух рек, скованных небывалыми морозами. Что только ни противилось Теймер-ленгу в его жизни — ничто не могло удержать полководца, а вот холод и болезнь — удержали…
В страхе твердили лекари, что выживет владыка мира, поднимется, а все хуже и хуже было ему. Во сне видел он прежние походы, и радовалась душа завоевателя, если она у него была. Все его соратники, что уже оставили бренный мир и наслаждались в райских садах вечности обществом полупрозрачных гурий, приходили к нему в сновидениях и звали с собой. Являлся и учитель, Мир Саид, долго говорил с ним, поминая нефритовый гроб. Но не спешил Хромой Тимур, не торопился во дворцы из жемчуга к волооким прелестницам в яхонтово-изумрудных комнатах. Не все еще решил он здесь, на земле, и не должна была смерть вставать на пути эмира!
«Почему ты не помогаешь мне?» — спрашивал Теймер-ленг свою смерть.
«Если бы я тебе не помогала, ты уже кувыркался бы со своими гуриями, старый ты пень! — ворчала его смерть. — Надо же такое придумать! Прозрачные бабы!»
«Ну так поспеши, родная, поспеши. Срок человеческой жизни короток, а я не был, как ты знаешь, праведником и основательно поизносил это одеяние!»
«Нечего было в семьдесят лет геройствовать! Кто надоумил тебя обливаться на морозе? Какой кретин посоветовал у всех на виду обрить голову, когда на ней волосы превращались в лед? Так помирают владыки мира, по-твоему, полоумный старикан?»
И если бы хоть один его воин смог подслушать этот разговор, то сошел бы с ума, так и не поверив, что кто-то смеет подобным образом отвечать самому грозному из всех завоевателей.
Вот наконец дела пошли на поправку. Февраль близился к середине, морозы ослабли, а эмир, напротив, окреп и стал медленно выздоравливать, о чем не преминули объявить во всеуслышание обрадованные лекари. Дух учителя Барака перестал навещать Тимура, да и прежние друзья пригорюнились, уж не надеясь встретиться с ним в Раю.
Но однажды под утро услышал эмир щебет соловья. Соловьиные трели несказанно хороши накануне рассвета, но, помилуйте, откуда взялся соловей посреди зимы?!
Теймер-ленг раскрыл глаза и сел, худой, слабый, но еще полный жизни. Полог дернулся.
— Кто?.. — каркнул эмир, но голос сорвался, и слова «посмел» не получилось.
— Прости, повелитель, — внутрь шагнул личный телохранитель Хромца, молчаливый уйгур из гвардии Тимура.
— А, ты, Таир… С какими вестями ты ко мне?
Это было много лет назад. Небольшой отряд Тимура был зажат в тиски огромной армией противника. Тогда еще победоносная тактика боя на открытом пространстве не была отточена им до мелочей, и на них насело войско, вдесятеро превышавшее численностью его людей.
Но свершилось чудо: каким-то немыслимым образом к ним в кольцо проникли шестьдесят человек воинов Кулси-Нат во главе с Таиром. Это была элитная гвардия завоевателя. Немногословный и мрачный, будто волк-одиночка, уйгур коротко рассказал будущему эмиру и его военачальникам, как все они будут выходить из окружения, объяснил, кто и что должен делать, показал действия каждого вплоть до постановки ног и положения тела во время этой операции. И свершилось второе чудо: они вырвались из тисков, не потеряв ни одного человека! С тех пор никому, кроме как Таиру, не доверял более полководец.
— Что ты принес? — спросил Теймер-ленг, замечая в руках воина Кулси-Нат какой-то сосуд ярко-синего цвета.
— Это ваза из Пакистана, повелитель. Тот, кто передал ее для тебя, сказал, что ее цвет сейчас таков, как твои глаза, а вот каким он станет — зависит от твоей души, эмир.
«Проклятие! Нет, только не это! Зови, зови на помощь, эмир!» — только и успела прокричать смерть.
И хотел бы крикнуть Теймер-ленг, да голос его пресекся. И успел он лишь прошептать:
— Вот и ты, атмереро… Я не желаю! Только не это… Пусть лучше окончательная смерть, чем то, что ты уготовила мне… И как только я не распознал тебя еще тогда, под Сеистаном…
Забормотал Таир что-то, на неведомом языке забормотал, и потянуло эмира прочь из тела, и увидел он собственный труп на ложе — увидел сквозь синее стекло вазы, созданной пакистанскими стеклодувами. И это было последнее, что видели они со смертью: стекло помутнело, стало черным.
— Иначе вас не остановить, коэразиоре и моэнарториито, — со вздохом пробормотал Таир, унося с собой проклятую вазу.
Он стоял одним из первых возле гроба повелителя — гроба, высеченного из цельного куска нефрита. Саркофаг был установлен в ногах давно умершего Мир Саида Барака, духовного учителя Тимура: так пожелал когда-то сам полководец. И вязь предостережений была охраной покою эмира, ибо люди легковерны, и вздрагивали только от одной мысли о том, что если потревожить дух бога войны, то начнется страшное сражение и на небе, и на земле. Только не было уже никакого духа в усыпальнице Тимуридов, и бояться надо было отныне за судьбу неприметной черной вазы, странным образом кочевавшей из одного царского рода в другой…
И это было все, что смог сделать для новой цивилизации немой защитник, предсказанный когда-то в сердцах Ормоной.
Перед каждым из них лежал еще длинный, до бесконечности длинный путь.
Путь к самому себе.
КОНЕЦ РОМАНА
(Октябрь 2010 г. — 06.06.2011 года, 6 часов утра по новосибирскому времени)
Приключения героев продолжатся в наше время в романе «Душехранитель» http://samlib.ru/g/gomonow_s_j/1soulguard.shtml%22=%22