— В детстве меня учили гадать по ладони, — разглядывая мою руку, шепчет Ленка, чтобы не разбудить посапывающую в своей кроватке Светланку.

— И что ты видишь по моей?

— Вот это линия жизни. У большинства людей рядом с ней идет еще одна, тонкая или четкая, прерывистая или неразрывная. Это линия судьбы.

— Ну и где она?

— У тебя ее нет.

 

Признание Шивы

Я в замешательстве смотрел на Савитри:

— Топ-топ-модель — это была ты?! — и тут мне стало необычайно стыдно перед ней за то, что едва не случилось между Денисом и Стеллой в «Неоновой барракуде» в той, другой, жизни. — Но почему тогда ты не объяснила мне… то есть Денису, все сразу — про станцию, про «Тандаву»?

Она грустно усмехнулась и, осушив пальцами остатки слез, поднялась с моих колен:

— Как ты себе это представляешь? Ну-ну, сам подумай.

Да уж. Они, дети эпохи материализма, скорее обвинят инакомыслящих в сумасшествии, чем попытаются вникнуть в то, что им хотят объяснить. Уверен, Денис отмахнулся бы и покрутил у виска, как любой другой на его… на моем месте. Я и здесь-то не был слишком доверчив к «странной» информации…

— Ты зачем-то просила Дениса описать тебе твою… вернее, Стеллы… внешность…

— Да, подсоединившись, я не успела посмотреть на себя ее глазами в зеркало, только и всего. По описаниям Шивы, она была красоткой, потом я убедилась, что так оно и есть. Надеюсь, я, настоящая, похожа на нее хоть немного?

Я поджал губы. Надо же было до такого додуматься — стать Стеллой Вейде! С ее стороны это была настоящая провокация…

— Не обижайся, — сказала Савитри: она всегда как-то чувствовала мой настрой. — Это я виновата, но не со зла. С непривычки.

— С непривычки — что?

— Я не знала, что оно так влияет на… эмоции. Зрение. Настоящее.

До меня начало доходить:

— Ты серьезно?

— Да, — просто согласилась она. — Я этого хотела. Хоть раз увидеть. А когда увидела, то…

— То есть Стелла здесь ни при чем, ее поведением полностью управляла ты?

— Да. Она сама тебя бы и не вспомнила на другой день. Но я чувствую, что ты разделяешь сейчас себя и Дениса и поэтому злишься.

Она угадала. Это была какая-то патологическая, совершенно извращенная ревность к самому себе:

— Конечно, разделяю. Я всего лишь инородная нашлепка на личности того парня, и эту нашлепку он, к своему несчастью, приобрел при рождении. Тело-то мое вот оно, здесь! — я выставил вперед руки.

— А ты так уверен, что это твое тело?

Холодок пробежал по спине:

— Это тело-дублер? — дрогнувшим голосом уточнил я на всякий случай.

— Да нет же, я не о том, прости и помилуй! Я говорю — откуда у тебя гарантия, что ты не есть такая же нашлепка на сознании Агни или еще кого бы то ни было? Почему ты считаешь эту жизнь настоящей, а ту…

— Поверь мне, ту я тоже считаю настоящей, — тихо сказал я ей. — Но не совсем моей. Не могу я считать Дениса полностью собой, понимаешь? Хоть он выглядит в точности так же, и голос у него такой же, и…

— …и ниже он тебя и всех нас, здешних, в полтора с гаком раза! — послышался насмешливый голос Варуны. — Как и все население тех эпох…

Учитель в сопровождении Шивы шагнул в каморку.

— Но Савитри права — что, собственно говоря, такое есть мы? Плоть? Кости? Фантазии? Иллюзии и заблуждения? Электрические разряды между нервными клетками? Кто даст бесспорный ответ?

И мы крепко пожали друг другу руки.

— Какими судьбами? — спросил я.

— Аури кинула клич, когда все узнали про вашу с Умой беду. Я и прилетел по ее вызову ребятам в помощь. Ты был прав — оборудование у тебя в полном порядке.

— Но что тогда?

— Да есть версии. Пока рабочие. После озвучу.

— А вы, я так понимаю, от лица Денисовой бабушки завели дневник, подписали его своим именем и добавили Дениса в друзья?

— Ну-у-у… не только я. Это было коллективное творчество. Но дневник, ты прав, выдумал и назвал я.

— Вот, значит, откуда был чеснок, бесхозный нетбук, все эти бабушкины загадочные намеки…

— Обговорим это позже. Сейчас тебе нужно выслушать всё, что в запале не выслушал тогда. Отчаяние — плохой советчик…

Мы расставили кресла вкруг и расселись слушать рассказ Шивы о том, что произошло с ним в том злосчастном цикле.

— Когда я в облике команданте уже почти спустился в вестибюль «Хабана Либре», перед глазами все потемнело, пол ушел из-под ног…

* * *

Черная пелена спала. Он испытал пронзительную боль в правой ноге и стиснул зубы. Всё кругом было незнакомым: беленые стены какой-то хибары, низкий потолок, черная доска на стене, исписанная мелом, беспрестанное гудение мух и страшный смрад пропастины.

Шива привстал с пола. В дальнем углу комнаты лежали двое незнакомцев в рванине, окровавленных, но кровь на них и на полу уже почернела и засохла, и сразу стало понятно, что они мертвы, мертвы давно, гниют на жаре, облепленные мухами.

Разогнав насекомых, так и норовивших усесться на промокший бинт, и ощупав лицо связанными руками, Танцор пришел к выводу, что по-прежнему остается ассимилирован с сознанием команданте и в его теле. Но почему он здесь? Ведь только что он находился в Гаване, в лучшем столичном отеле и…

В комнату, зажимая нос одной рукой и неся миску в другой, вошла смуглая молодая женщина. Она испуганно поглядывала на Шиву, готовая в любой момент отскочить и сбежать.

— Не бойтесь, сеньорита, — произнес хозяин тела, в котором гостил и Шива, — я не ем людей, — он усмехнулся, — но с удовольствием съел бы похлебку, которую вы принесли.

Нехорошее подозрение шевельнулось в душе Танцора. Но не спрашивать же о том, какой теперь год и месяц! Хотя почему нет — что им обоим, с команданте, теперь терять?

— Что это за место? — облизывая ложку, спросил Че, принужденный к этому Шивой, хотя самому пленнику оно было уже не слишком интересно.

— Ла-Игера, сеньор.

«О, нет!» — мысленно простонал Шива и уже не стал более церемониться, задавая вопросы:

— Как вас зовут, красавица?

— Хулия Кортес.

— И чем занимаетесь?

— Я учительница, — она кивнула на школьную доску.

— А почему тогда ваши ученики пишут с орфографическими ошибками? — пленник с улыбкой указал на корявую надпись мелом: — «Я умею читать»: для чего в слове «умею» стоит ударение? Это школа? У нас на Кубе другие школы…

Хулия склонила голову, пряча глаза.

«Таня, Таня, Мимолетная Звезда, дошла она до места или нет? Нет!» — мелькало где-то на задворках сознания; Шива уже не знал, чьего именно сознания. Он говорил и говорил вслух о кубинском образовании, думая совсем о других вещах. Тут всплыло в памяти и переданное по радио месяц назад сообщение о трупе Тамары Бунке, найденном на берегу Рио-Гранде, и связанное с этим собственное недоверие. Зря не верил. Сегодня…

— Какое сегодня число, Хулия?

— Девятое октября, — забрав миску, она повернулась уходить.

— Подождите, Хулия. Могу я с вами немного поговорить? Тут дурно пахнет, я знаю, но…

Она кивнула, по-прежнему пряча глаза и прикрывая нос и рот.

Девятое октября. По истории, которую из-за многих циклизаций Шива помнил назубок, это последний день жизни команданте, а ровно сорок дней назад, тридцать первого августа, была убита связная — верная Таня. Как он мог тут очутиться? Почему молчат сура и Агни? Если Уму в точности так же закинуло на шесть с половиной лет вперед, то после гибели Бунке она должна вернуться на «Трийпуру» и поднять тревогу. Но ничего не происходит… Этот сбой, этот странный сбой…

Сердце колотилось, как бешеное. Он уже всё понял. Это конец. У него остается всего…

— Который час?

— Около десяти, сеньор.

У него остается всего четыре часа жизни. Что будет потом, если суры нет рядом, если не откликается координатор — Агни, а Уму вышвырнуло из локации? Он очнется в родном теле или проснется в реинкарнационном боксе, куда система телепортирует дубликат? А если останется тут, развоплощенный?

Он отчаянно думал, а тем временем выговаривал слова о революции, и по лицу девушки было видно, что ей это совершенно не интересно, что слушает она из вежливости или из жалости, видя, как отделали пленника солдаты, вымещая на нем гибель своих товарищей в перестрелках.

Хозяин тела, в котором находился Шива, еще на что-то надеялся. Он не мог до конца поверить, что его жизнь могут вот так взять — и оборвать. Ему в самом деле теперь страшно: что там, за порогом? Верно ли, что в согласии с атеистическим немецко-русским учением материалистов — небытие и вечная пустота? Или муки ада, которыми стращают христианские священники по всему миру? А если все же сознание переносится из тела в тело, как умеют делать индейские шаманы и как верят далеко в сказочной Индии, — что достанется тогда смертнику? Если верить только глазам, то он, врач, вскрывший не один труп, был близок к соблазну исповедовать самую первую теорию: души в этой груде разлагающейся плоти он не находил ни разу. Впрочем, разума, копаясь в мертвых мозгах, он тоже не находил, и в таком виде они не слишком отличались от мозгов какого-нибудь крупного животного — овцы, свиньи или обезьяны…

Шива старался не допускать своих мыслей к нему. Че неплохой в сущности, хоть и изрядно заплутавший парень, но это его жизнь и его смерть, его путь, к которому Танцор из будущего присоединился лишь по несчастливой случайности. Пусть переживет то, что должен пережить, пусть мучается от неизвестности — всё, как должно происходить в реальности с любым заслужившим подобное. Без вмешательства посторонних сил. Он атеист? Отлично — будет ему там сюрприз. Жаль только, не сможет оценить, не вспомнит ничего, разве что смутные тоскливые отголоски, от которых в детстве так щемит сердце, а по мере взросления перестает.

Ему, Шиве, надо искать выход, связь с координатором, с сурой, с Савитри или Умой, наконец. В противном случае сюрприз может получиться не только для команданте Гевары, но и для него. А оседать в этой дурной эпохе в планы Танцора не входило никак.

Шива точно знал, почти по минутам, что происходит там, снаружи. Там решается судьба этого лихого вояки, и палец судьбы вот-вот повернется к земле с зашифрованным приказом из Северной Америки: «500–600», то есть: «Приступить к ликвидации сеньора Гевары». Ни у кого не будет особенного желания выполнять его, и солдаты бросят жребий. Один из них вытянет длинную соломинку — он и станет палачом…

— Агни, ты слышишь меня, Агни? — в отчаянии зашептал Шива, с выпрыгивающим из груди сердцем слыша, как кто-то подходит к низкой двери его последней тюрьмы. — Агни, гром и молния, если вы с сурой сейчас же не вытащите меня отсюда, я не знаю, чем всё это обернется!

Кажется, ему предстоит на личном опыте узнать, что чувствует человек, когда его убивают.

В комнату вошел худощавый усатый боливиец. Глаза его бегали. В едином порыве со смелым команданте Шива заставил тело подняться со скамейки, невзирая на боль, слабость и подступающее удушье астмы.

Боливийский сержант не выдержал его взгляда, вышел. Значит, вот так оно все же и было…

«Всегда следует думать о массах, а не об индивидуумах… Об индивидуумах думать преступно, потому что интересы индивидуума ничего не значат перед лицом человеческого сообщества», — вот так думал и говорил когда-то давно тот, кто теперь уже знает, что его ждет. И как бы ни держался он, на пороге неизвестности команданте был именно им — индивидуумом, запертым наедине с собственным ужасом и отчаянием. Обычным человеком, от которого отвернулся его собственный фанатизм, так долго поддерживавший в нем силы.

Прошло несколько минут. Сержант вошел второй раз, нервно сжимая короткоствольную винтовку. Че поднялся снова, тяжело и со свистом дыша. И опять казнь не состоялась.

— Да какого хрена! — тихо выругался Шива.

— Кто ты? — наконец спросил Че, догадавшись, что это не его собственные мысли и слова.

Все происходящее так разозлило Танцора, что он не слишком остроумно огрызнулся:

— Тот, в кого ты не верил, Тэтэ!

Дверь с грохотом распахнулась.

— Мне жаль, команданте, — проговорил нерешительный боливиец, вскинул карабин и почти в упор выстрелил в него несколько раз.

Смерть ослепила и отхлынула. Шива приоткрыл глаза, не в силах пошевелиться на полу. Огонь в груди, в боку слева, в шее, но освобождение всё не идет к мятежному пленнику, лишь утекает кровь из ран, а все мышцы сводит нестерпимой, адовой болью последней горячки, скрючивая руки, ноги, позвоночник… «Добейте!» — подумал он. А где-то там, в воспоминаниях, чередою мчались какие-то люди и события. Улыбающиеся женщины, молодые и не очень. Невезучий черный песик. Друг Миаль. Он сам, в зеркале, бреющийся, и на фотокарточке, смеющийся, с сигарой в зубах. Дети разного возраста, радостно догоняющие то его, когда он одного с ними роста, то друг друга, и рост у него теперь гораздо выше. Светловолосая и веселая Алейда. Бесстрашная оптимистка Таня. Мужчины, знакомые и незнакомые. Сотни людей. Друзья и враги. Сражения и минуты покоя. Чужие страны, красивые и не слишком. «Добейте!»

Снова шаги, чьи-то ботинки перед глазами, выстрел, темнота, рокот мотора, тишина…

Когда Шива снова обрел способность видеть, то понял, что теперь он один. Один, и не может сдвинуться с места, не может даже шевельнуть пальцем, моргнуть. Но все видит через чьи-то неподвижные глаза: мимо медленно проходят бедно одетые люди, зажимая лица платками и тряпками, кругом стоят военные. Что всё это значит?

Он попробовал дернуться и сесть. Ощущения тела не было, но не так, как это бывает у парализованных, — во время миссий Танцору доводилось присоединяться и к таким. Не было вообще никакого ощущения жизни в этом теле. Но он продолжал находиться внутри! Тут Шива всё понял и застыл от ужаса перед тем, что сейчас происходит, кто все эти зрители, почему он остался один и не может двинуться.

То и дело щелкали затворы фотокамер, трещало нелепое устройство для киносъемки, всхлипывали какие-то женщины, отворачивались мужчины, чувствуя осмысленный взгляд открытых следящих глаз мертвеца и недоумевая, как такое может быть.

Может, когда идет слияние времен! Это катастрофа. Они провалили миссию.

Силой воли Шива подавил в себе естественный для любого живого человека страх оказаться похороненным заживо узником мертвой плоти. Но все же есть еще время, пока он не спрятан от всего мира, пока Агни и сура еще могут отыскать его среди живущих!

Волна зевак схлынула. Он услышал разговор фотографа, который приставал к военным с расспросами, для чего они убили аргентинца. Тому что-то невнятно отвечали.

«Мозг тела, в котором я обитаю, давно умер, — раздумывал Шива. — Тогда как же я способен анализировать происходящее? Для обнаженного сознания такие вещи недоступны, а я анализирую все как живой, мне страшно, как живому. Не значит ли это, что я не утратил связь с собственным телом, оставшимся в будущем, в моем вимане?»

И вот поток посетителей иссяк. Над трупами теперь суетились военные: на полу, справа от Че, лежали его убитые соратники, но они мало интересовали боливийцев, и их вскоре вынесли вон.

Словно магнитом, внимание Шивы притянуло к одному из офицеров. Он был черен, горбонос и пасмурен, слова печатал и возражений даже не предполагал.

— …И отрубить кисти рук, — офицер небрежно приподнял и тут же бросил безвольную руку мертвеца. — После этого их всех закопать в одной яме на аэродроме и заасфальтировать. Никаких могил, никаких памятников. Дактилоскопические данные у нас…

Он продолжал говорить, и тут Танцор увидел то, с чем никогда прежде не сталкивался. Черный раздвоился, как сиамский близнец, сросшийся в поясе с братом. Призрачный двойник наклонился прямо к лицу трупа и оскалился жуткой ухмылкой: глаза сквозили ненавистью. Шиву затрясло, будто от удара молнии. Тут же ему послышалась музыка, и она была настолько страшной, что живой на его месте умер бы или сошел с ума.

«Ты мне еще понадобишься, команданте, — твоя бессмертная слава и твои последователи, — прозвучало громче этой музыки, словно душераздирающая последняя нота набата. — И ты, Танцор, не спеши!»

— Заканчивайте тут, — соединившись со своим фантомным двойником, велел офицер и покинул провонявшую формальдегидом прачечную, которая стала моргом.

Странный фотограф неуклюже взобрался на стол и принялся целиться в труп объективом — сверху, в упор. Нога его дрогнула, и он едва не упал на мертвеца.

«Наджо, ты найден!» — ничто не сравнится с проявлениями суры, когда даже мертвый получает надежду.

«О, спасибо тебе!» — бессловесно вскричал в ответ Шива, услышав самую прекрасную в мире мелодию.

Сура больше с ним не общался. Танцор почуял, как что-то дернуло его вверх, сквозь тело этого фотографа, который все еще пошатывался, пытаясь восстановить равновесие. Фотограф вытаращил глаза: он почувствовал, но всё поймет по-своему. И нет Шиве больше дела до того, что подумает о произошедшем латиноамериканский фотограф в дремучем прошлом! Шива приходит в себя в «Тандаве» неподалеку от космической станции «Трийпура». Шива еще ничего не знает о том, что произошло с его командой…

* * *

— Нормально соображать я начал уже после того только, как Савитри завела наш виман в ангар и помогла мне выбраться из центрифуги. До этого всё путалось, события моей жизни перемежались с событиями жизни Гевары, и я с трудом отделял одни от других, — Шива опустил голову. — Я даже не сразу понял, о чем ты толкуешь. Потом мелькнула мысль, что это не на самом деле, а продолжение какого-то большого розыгрыша, и по сценарию ты должен меня обмануть, будто Ума погибла. У меня было ощущение, что мозг обретается в каком-до дурмане, и я связывал это с долгим провалом в прошлом…

Я взглянул на Савитри:

— Ты ему говорила?

— О чем?

— Что я спрашивал тебя о его состоянии в самом начале повторной циклизации?

— Да, она говорила, но я так и не понял, что ты имел в виду.

— В тебе было что-то странное. Жалко, я не сразу отдал себе отчет… Знаешь, у меня были подозрения, что с Вилларом что-то нечисто, и он тебя каким-то образом отравил. Но все осложнялось тем, что он был в виде голограммы, а значит…

Они с Варуной в упор сверлили меня взглядами. От Савитри же просто исходило пристальное внимание.

— Я действительно думаю, что с профессором не все ладно, — повторил я, поворачиваясь уже к учителю. — Два года назад вместо того чтобы выгнать меня за драку с шутом, он расспрашивал о суре — о событиях, которых я заведомо не мог знать. Четыре дня назад он вызвал Шиву и снова повел себя крайне странно.

— Подожди, не забегай вперед! — остановил меня Варуна. — Ты же еще ничего не знаешь о Стяжателе!

— Это асура-ятта, который способен пользоваться мозгами, в отличие от своих сородичей?

— Более чем. Давай мы все же расскажем тебе о том, что тут было без тебя и какие шаги мы принимали по вашему с Умой вызволению.

И они по очереди заговорили.

* * *

Шива нашел Уму довольно быстро. Ее сразу закинуло на двадцать лет позже смерти Тани, в теле которой она вошла в цикл. Она обрела воплощение в облике рождавшейся в тот момент девочки, младшей дочери четы Пушкарных, названной Еленой.

А вот со мной все было куда сложнее. Я промазал так, что новый сура, призванный на помощь уже Варуной, никак не мог отыскать моих следов. Дело было в неустойчивости устаревшего к тому времени тоннеля. На поиски меня у них ушло больше двух суток, и Шива ждал возможности свести наши пути в общую точку, чтобы присоединиться к нам и начать эвакуацию.

— Тебя отшвырнуло на много поколений назад, да еще и в другую локацию. Слава Вселенной, что хотя бы не в европейское Средневековье с его религиозными заморочками, иначе пламенем костров, куда бы ты с твоим характером и тягой к горяченькому непременно влетел, тебе выжгли бы остатки воспоминаний души, — говорил Варуна. — Но и так мы находили тебя уже в последний миг каждой твоей жизни… и теряли заново. Ты ускользал от нас, как будто специально. Все смерти твоих воплощений были насильственными, а это значит, что тебе все тяжелее было оставаться самим собой в последующей инкарнации. Сура нырял из эпохи в эпоху, но никак не мог с тобой сладить. В предпоследний раз он обнаружил тебя по грязным кляксам следов, оставленных ведущими на тебя охоту асурами. И тогда у него получилось просчитать, где и когда ты воплотишься в следующий раз. И нам это не подходило: ты был бы намного старше Умы и жил на другом краю земли. Не знаю, как всё это реализовал проводник, но он совершил гениальный обмен, и ты родился в теле ровесника Лены Пушкарной, в том же городе и чуть ли не в том же квартале, а тот, кто был бы Денисом Стрельцовым, отправился наслаждаться жизнью в далекую Австралию. Поэтому, Агни, ты никакой не нарост на личности Дениса: кроме тебя, других личностей в его оболочке не существует.

Итак, я родился, и с самого начала они контролировали меня, начав активнее проявляться по мере моего взросления. Однако сводить меня с ума никто не собирался, поэтому информацию они подавали очень медленно и в малых дозах, чтобы разум успевал адаптироваться ко всяким странностям и нелепостям, вплетавшимся в будни моей размеренной жизни.

— Мне не удалось попасть в категорию ваших ровесников, — подхватил рассказ Шива. — Но и критического промаха не было: я оказался старше вас с Умой всего на пять лет. Вскоре мы все перезнакомились, и она, хоть и будучи девушкой из того времени, с помощью чисто женской интуиции начала угадывать во мне меня. Для нее, конечно, это выглядело как чудо и только усиливало необъяснимую привязанность. Оставалось немного форсировать события и вытаскивать вас, прозревших, из той дыры, как слепых котят из пожара. Но опять же произошло непредусмотренное…

Я усмехнулся:

— Светланка.

— Ну да, — Танцор почесал кончик носа. — Ну а поскольку она была фактором совершенно не запланированным, но важным (позже объясню, почему), то переигрывать сценарий мы начали на ходу. Поскольку возвращаться к исходной стало опасно, мы решили проделать обратное. То есть попытаться передвинуть маркер ближе к финалу нашей жизни и развоплотиться позже, чем собирались.

— А как собирались?

Шива небрежно взмахнул манипулятором:

— Да мало ли возможностей случайно покончить с земным существованием? Совместная поездка на природу, водитель не справляется с управлением и… Это к примеру.

— Гм, спасибо. Хорошо, что Денис об этом не догадывался.

— Ну, зачем же нервировать население? И вот ведь какая фигня получилась, — высказался он на таком знакомом мне как Денису сленге, — не смогли мы передвинуть маркер вперед!

— Почему?

— Потому что не просматривается эта наша ветка. Вообще. Как с той петлей времени — папа Варуна ведь рассказывал тебе о ней? Всё, что было до этого воплощения — пожалуйста, гуляй туда-сюда сколько влезет. Здесь — как обрубило.

— Там таится узел, Агни, — сказал тогда Варуна. — Некое событие с неизвестной развязкой, от варианта которой зависит, как будут события в том мире развиваться дальше. Светланка и сын охранника Селезинских складов, который мог задохнуться выхлопными в гараже, в будущем должны сыграть в этом важную, если не ключевую роль. Вот тебе и пожалуйста, роль незаметного человечка в истории. А что там за событие, в этом узле, неведомо даже всевидящему суре.

Тут вмешалась молчаливая Савитри:

— И узел этот завязан искусственно.

— Кем? Стяжателем?

— Я всегда говорил, что Савитри в тебе не ошибается! — воскликнул учитель, а она вдруг заметно смешалась и покраснела. — Всё-таки мозги у тебя работают отменно! Да, именно Стяжатель! Эта сволочь переходила нам дорогу постоянно, из одного твоего воплощения в другое, следовала за тобой тенью в виде подосланных им соглядатаев-прислужников. Ультиматумов он нам не выдвигал, да и вообще никоим образом не предъявлял своих требований. Его действия для нас — и даже для суры — абсолютная загадка. Самое страшное в том, что Стяжатель сильнее любого суры и любого асуры. Он аккумулировал силы на протяжении сотен, а может, и тысяч лет, время для него ничто, в этой системе он не знает никаких преград. Как он там очутился, непонятно, выяснить это мы не сумели. Пока не сумели. Явно только то, что Стяжатель будто бы задался целью разрознить вас, удерживая в заложниках кого-то одного.

— Со мной у него получилось, — сказал Шива. — Я был выбит из игры совершенно внезапно.

— Какого черта ты полез в то крыло, да еще и снял маску?! — не выдержал я. Честно говоря, никогда не думал, что мне в реальности удастся задать Степке вопрос, который постоянно задавал в мыслях, стоило лишь вспомнить о нем.

— Мне слышался детский крик. Голос был так похож на Светкин, что я сломя голову бросился по коридору в ту сторону. Все было в дыму, иногда ребенок кашлял. И наконец я ее нашел. Она в самом деле была точной копией Светланы и уже задыхалась. Ничего не оставалось, как содрать маску и надеть на нее.

— А нас на этом эпизоде блокировало, — добавил Варуна. — Он качнул весы.

— Да что за весы, в конце концов?!

— Доброе деяние наказуемо. Эти правила ввел в своей эпохе Стяжатель. Могущество нашего суры прекращается в его темпоральных владениях, мы вынуждены подстраиваться под его законы.

— Да ведь не было никакого доброго дела! — почти закричал я, крайне раздраженный этими новостями. — Когда общагу потушили, задохнувшегося Степку нашли в коридоре. С ним не было никакой девочки или мальчика, он просто держал маску в руке, вцепившись в нее мертвой хваткой — говорят, в морге едва вытащили!

Савитри подошла ко мне и положила руку на плечо, как когда-то успокаивал я ее.

— Да, ребенка в коридоре не было. Мы здесь кусали локти, видя всё это, но вмешаться было невозможно. Как позже — с тобой. Тебя спасла случайность, твоя бдительная соседка, выглянувшая в подъезд. Шиве не повезло. Слишком серьезным было гипнотическое воздействие на подсознание. С появлением Светы они оба стали намного уязвимее — и он, и Ума. И для того, чтобы качнуть весы, подчас достаточно просто доброго намерения и связанных с ним действий. Стяжатель играет или на инстинктах, или на лучших, высших чувствах, использует любовь как орудие шантажа. Здесь он не ограничен в выборе средств. А мы ограничены. Мы сдали уже много позиций.

— Зачем тогда вы помогали мне, подсказывали, тормозили время, когда я вытаскивал Ленкину сестру из горящей машины? Вы же знали уже про весы после Степкиной гибели?

Варуна помотал головой:

— У нас не было выбора. Денис, не знающий возможностей преобразования веществ, был движим чувством долга, он действовал машинально — примерно как действует вайшва-координатор, когда дана команда старта. Авария была такова, что ты бы наверняка погиб вместе с той женщиной.

— Вилка, — пробормотал я, но чуткая Савитри услышала и переспросила, о чем я толкую. — Я говорю, двузубая вилка, когда выбор есть, но обе возможности ведут к поражению…

— Да, — согласились коллеги почти хором.

Я посмотрел на учителя:

— Вы сказали, что у вас есть рабочие версии насчет причины сбоев.

— И рабочие, и самые фантастические. Итак…

 

Что предположил Варуна

— Когда меня вызвали на станцию и я первым делом протестировал всю аппаратуру, никаких неполадок не выявилось, — начал свой рассказ Варуна. — Всё работало, как часы, даже через день после вашего с Умой исчезновения…

Пока Шива и Савитри безуспешно гонялись за моими тенями в прошлом, Варуна, всё проверив, отправился к Дэджи Аури.

Профессор уже второй день пребывала в сильно расстроенных чувствах. По ее распоряжению двенадцать ангаров занимались теперь нашими с Умой поисками и лишь один — выполнением текущей работы. Известие докатилось и до прилетевшего на одном катере с Варуной Жана-Огюстена Виллара. Поэтому, когда мой учитель вошел к Аури, руководитель «Альфы» в виде голограммы уже расхаживал по кабинету, а Дэджи, не глядя на него, что-то просматривала на своем инфокристалле, выслушивала возмущенные доводы и глухо молчала.

— Здравствуйте, профессор Виллар, — сказал Варуна.

— А вы что здесь делаете?! — воскликнул тот: во время перелета он техника-пенсионера на катере не увидел и теперь был откровенно изумлен.

— Варуна прибыл на станцию по моей просьбе, — тут же вмешалась начальница ассистов.

— Что за самоуправство, Дэджи?!

— Позвольте вам напомнить, профессор, — вдруг жестко произнесла Аури, поднимаясь из-за стола, — что Министерство наделило нас с вами одинаковыми полномочиями. Все это время я предоставляла первенство вам исключительно из собственных соображений, озвучивать которые, простите, не стану. И ваш министерский шут осознает это, я мешаю ему. Однако сейчас ситуация такова, что я беру свое законное право действовать по обстоятельствам и без предварительного согласования с вами нарушать установленный режим.

Голограмма хлопнула в ладоши:

— Очаровательно! Нет, это, правда, очаровательно! Прикажете удалиться, самодержавная? — в голосе Виллара прозвучали ядовитые нотки.

«Лучше уж тебе не удалиться, а удавиться! — подумалось Варуне. — Вместе с твоим шутом»…

Аури взмахнула костлявой рукой:

— Ну нет уж, вы так просто не отделаетесь! У нас есть к вам несколько вопросов. Так что прекратите истерику и сядьте.

Виллар поморщился, но отключаться все же не стал, только зыркнул на Варуну из-под кустистых бровей взором Зевса-Громовержца. Но техники у нас хорошо заземлены, поэтому эффект не сработал.

— Ну, спрашивайте, Варуна, — велела профессор.

Бывший вайшва повернулся к голограмме:

— Профессор Виллар, а нельзя ли подробнее узнать, с какими целями вы в день трагедии вызывали к себе в кабинет Танцора Шиву?

В глазах Громовержца молнии померкли, заклубилась туча непонимания:

— Еще раз?

Не поленившись, отец Савитри дословно повторил вопрос.

— Но я не вызывал Шиву к себе последние полгода! И в день, как вы выразились, трагедии меня на станции не было! — растерянно выдал наконец Виллар, помешкав с минуту от удивления. — Я отправлялся на Землю и возвратился почти только что!

— Вот те на! — Варуна скроил недоуменную гримасу; с такой же гримасой стояла в стороне и Аури. — А с чьей же голограммой тогда общался Шива?! Он уверен, что это были вы!

— Не имею ни малейшего представления! Вернувшись, я обнаруживаю, что работа стоит, а на станции царит какая-то вакханалия с этим поиском пропавших сотрудников! Почему вы подрядили на эти поиски все группы, профессор?! Разве недостаточно было бы одной-двух?! Впрочем, ладно, я все понял, самодержавная. Торжествуйте, вы дорвались до власти.

Аури тяжело вздохнула и с безнадежностью покачала головой. Для историка Виллара судьба каких-то двух людишек на фоне грандиозного строительства великого настоящего и не менее великого будущего не стоила ничего.

— Тогда нельзя ли нам переговорить с Эрихом-Грегором Шутте? — спросил Варуна.

— Я сам ищу его с момента прилета. Он не прибыл встречать меня, к тому же его не видели уже давно!

Варуна почувствовал, как сердце ёкнуло в груди, а воздух, извернувшись в глотке, едва не вышиб из него кашель. Шутте пропал?!

— Вы отправили кого-нибудь на его поиски? — спросила профессор, склоняя голову к плечу.

— К шуту этого болвана! Меня больше интересует, кто посмел использовать мою голограмму!

— Профессор, — сладенько мурлыкнула Аури и уселась в нишу между живописно свисающих цветочков, — а вам не кажется, что исчезновение вашего соглядатая, который отнюдь не является болваном, а очень даже умен и хитер, подделка голограммы и трагедия в восьмом ангаре могут быть связаны между собой?

— Связаны? — очнулся Виллар. — С какой это стати они связаны?

Да, люди науки иногда так далеко отодвигаются от реальной жизни, что, наступив на грабли, начинают вычерчивать и изучать траекторию полета рукоятки им в лоб и размышлять, как бы так наступить еще раз, но с меньшими потерями. Убрать или обойти препятствие они попросту не догадываются.

Теперь уже пришла очередь Варуны удрученно вздыхать и разводить руками. Но Аури не сдавалась:

— Как я понимаю, от вашего имени кто-то приглашает начальника «наджо» восьмого ангара на встречу в «Альфу». И это в разгар рабочего дня. Шива ожидает вас… то есть, думая, что вас… продолжительное время, в обществе вашего соглядатая…

— Прошу вас, Дэджи, — устало выдал, явно сдаваясь, Виллар, затем уселся где-то у себя в кресло, отчего прямо в воздухе смешно «уселась» и его голограмма в кабинете Аури.

— Хорошо, Жан-Огюстен: в обществе Шутте. Который, точно зная, что вас на «Трийпуре» нет, начинает развлекать сотрудника нелепой болтовней, будто нарочно отводя ему глаза. Отводя от чего — вот это вопрос! Я считаю, что он был в курсе затеянной кем-то аферы.

— А может быть, и в доле, — ввернул Варуна, не сводя глаз с совершенно обмякшего Виллара, до которого наконец начала доходить вся опасность создавшегося положения.

Аури продолжала:

— После странной беседы «ни о чем» с голограммой Танцор возвращается и приступает к работе. Шутте исчезает, и мы в суете из-за случившегося забываем и думать о нем. Вы по-прежнему не видите связи, Жан-Огюстен?

Профессор удрученно дернул плечами. Снова заговорил Варуна, подходя почти вплотную к голограмме:

— В результате этого цикла происходит критический сбой. Сбой, в котором нельзя винить их вайшву, поскольку он сделал все, что должен был, что мог и даже сверх того. Исполнитель застревает внутри танцуемой эпохи, его напарница, пытаясь помочь, гибнет.

— На кой же она полезла туда?! — не удержался Виллар. — Дура-девица!

— Она его жена. И я уверен, что моя жена поступила бы в точности так же, случись со мной подобное!

— Ему не понять, — махнула рукой Аури, — не старайтесь. Это все слюни и сопли, не более, да. В его жесткой науке нет места соплям, его кумиры столь суровы!

— Да ладно вам, — виновато проворчал профессор, — всё я понимаю… забыл просто, что они были женаты…

— Так вот, когда напарница погибла, реинкарнатор не сработал — бокс остался пустым.

— Почему?

— Да в этом-то нет никакой мистики. Ее сознание отсутствует в нашем времени, поэтому устройство не может сдублировать тело, покуда оно никому не нужно. Это грамотное устройство, работает оно правильно. А вот что совершенно непонятно — откуда эти сбои внутри эпохи? Шива жаловался мне на них еще год назад.

Виллар прикрыл лицо ладонью:

— Ваши предположения?

— Есть одно. Я думаю, количество асуров, перебравшихся туда, превысило неведомый нам лимит, и в конце концов случился коллапс. Ведь это только суры возвращаются к себе в инфосферу рано или поздно, а судьба их теней нам толком неизвестна. Когда-то они рассеивались, и мы рапортовали о чисто проделанной работе. Теперь, видимо, нет.

Аури, по-прежнему восседая в нише, качнула ногами в воздухе:

— А как, Варуна, можно объяснить то, что сбои были только у «наджо» в восьмом ангаре? Мы делали проверку — у остальных двенадцати групп все проходило без всяких накладок.

— Вот этого я не знаю. Просто выдвинул рабочую версию… И еще, мне кажется, Шутте как-то узнал об этом и свел счеты с обидевшими его ребятами.

Виллар повел шеей вбок, потом вспомнил, о чем толкует бывший техник, и кивнул, соглашаясь с его доводами.

— Только куда при этом девался он сам? — пробормотала начальница ассистов.

— Хороший вопрос. И еще я очень сильно надеюсь, что нам не придется включать сюда другой мотив…

— Думаете — Агни?.. — в один голос вопросили профессора.

— Будем уповать на то, что Шутте не в курсе. Ведь он — не в курсе, профессор Виллар? — с нажимом уточнил Варуна.

Тот пошевелил бровями, пожевал губами:

— Мне очень хотелось бы думать, что не в курсе. Но кто этих министерских крыс знает.

Варуна сдержал улыбку. Вот как заговорил профессор в отсутствие постоянной слежки! Или просто подыгрывает сейчас им? Мой учитель все же не до конца доверял руководителю «Альфы»: казалось, тот о чем-то догадывается, но ни в какую не хочет говорить правду…

— Так я не понял: Агни тоже погиб или нет? — спросил Виллар.

— Нет. Но когда он не возвратился через час, мои ребята погрузили его тело в анабиоз и приступили к усиленным поискам их с Умой.

— Успешно?

— Пока нет.

— Нужно объявить розыск Шутте, — решила Аури, спрыгивая с ниши. — Куда он денется со станции?..

* * *

— Куда бы он ни девался, девался он хорошо, — завершил историю трехдневной давности Варуна, глядя мне в лицо. — Вот уже третий день, как его ищут по всей «Трийпуре», и пока безрезультатно.

— Мне показалось, вы что-то упустили в вашем рассказе, — сказал я, отвечая ему таким же прямым взглядом.

— В самом деле? Где?

— Вы заговорили про какой-то «другой мотив» и замяли тему, скомкав концовку. Этот «мотив» касался меня?

— Почему ты так решил?

— После этой фразы вы не переставали смотреть на меня.

— А ты наблюдателен. Да, речь шла о тебе. Отчасти о тебе…

Меня как обожгло.

— От меня что-то скрывают?

Варуна и глазом не моргнул:

— Ничего, что могло бы нанести тебе вред, Агни.

— И все же?

Я чувствовал рядом молчание Савитри и Шивы. Кажется, их тоже интересовал ответ. Варуна уже открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг мы все услышали по внутренней связи сигнал: «Обнаружен Шутте!» — и одновременно подскочили в мест.

Кажется, вся станция сбежалась на средний уровень. Сектор «Бета», наиболее заросший кактусовыми плантациями, оказался для бедняги-Шутте непроходимым лабиринтом. Он забрался в такие дебри, из которых так и не смог выйти самостоятельно. Я почему-то ожидал найти его труп, однако Вилларов клоун оказался живым. Хорошо ободранным, заросшим, даже похудевшим с голодухи за четыре дня, с безумно вращающимися глазами, но живым. Когда охранники из «Альфы», работая мачете и секаторами, извлекали его из тупика, Шутте скулил и плакал.

— Разве это Шутте? — привстав на цыпочки, шепнула мне на ухо Савитри.

— А что с ним не так? — шепнул я в ответ, и она слегка отстранилась.

— Всё не так. Я же вижу его иначе, чем вы. Раньше он был другим.

— Какого цвета?

— Не цвета.

— Формы?

— Я не могу тебе объяснить. Я не видела его в цвете. Он просто был не таким, как сейчас. А сейчас, если тебя интересуют его цвет и форма, он серый и плоский.

Его тем временем вывели на освещенную площадку в переходах между коридорами. Иголки торчали из него, как из дикобраза. Шутте бормотал какую-то чушь. Один из закамуфлированных охранников подогнал электрокар, чтобы отвезти соглядатая в центральный сектор, но тут, увидев парня — а тот был дюжим молодцем, — Шутте начал тормозить пятками на ходу и истошно кричать. Охранник спокойно смотрел на него.

— Ты! Ты! Опять ты! — орал клоун, от которого не осталось ничего от прежнего наглого провокатора. — Спрячьте меня, спрячьте! Уберите его от меня! Закройте в клетку! Свяжите! Иначе он всех вас убьет! А-а-а! Не надо! Закройте меня в реинкарнаторе!

— Рехнулся! — вздохнул кто-то рядом с нами.

— Или придуривается… — прожужжал мне в другое ухо Варуна, сильно приглушая голос.

— Нет, с ним в самом деле что-то произошло, — возразила Савитри. — Он изменился.

— Уйди! Изыди! — упираясь в руках сопровождающих, истерил Шутте, вылупившись на высокорослого атлета у электрокара. Охранник лишь усмехнулся и покачал головой.

Тут через толпу пробился профессор Виллар. Расталкивая нас, зевак, он кинулся к своему клоуну:

— Эрих-Грегор! Вы меня узнаете? Господин Шутте, вы узнаете меня? Что же делать… Эрих-Грегор, мы искали вас три дня, где вы были?

— В кустах он отсиживался! — весело молвил кто-то в толпе, и многие засмеялись, хотя в сущности ничего смешного во всем этом не было. Но мы же помним, как нежно любили на «Трийпуре» министерского соглядатая!

— Мне кажется, нам есть о чем поговорить с Эрихом-Грегором Шутте, не так ли? — заглушая гул, раздался звучный голос Дэджи Аури. Ей никого не пришлось расталкивать: ассисты расступались перед начальницей сами, и от лифта до площадки она прошла беспрепятственно, а встретившись со мной взглядом, тепло мне улыбнулась. — Профессор Виллар, не стоит увозить его отсюда. У нас есть к нему вопросы.

— Да вы взгляните, в каком он состоянии! Вы хотите, чтобы меня там… — Виллар вздернул указательный палец и беззвучно подвигал челюстями. — Да?! Вы этого хотите?

Дюжий охранник все еще стоял и, улыбаясь, дожидался решения старших.

— Мне плевать, профессор, — нежно объяснила Аури, разводя руками и манипуляторами. — Понимаете? В чрезвычайной ситуации, которая объявлена на станции, нет привилегированных. Поэтому Шутте пойдет сейчас с нами, — она кивнула в нашу с Варуной, Савитри и Шивой сторону, — и в моем кабинете ответит на несколько интересующих нас вопросов. После этого вы можете забирать его и делать всё, что пожелаете.

Виллар отступил. Детина в камуфляже пожал плечами и уехал на машинке, в которой едва помещался. Охранники, спасшие клоуна от кактусов, без труда развернули свою ношу и направили ее стопы к кабинету Аури. Профессор тем временем подошла ко мне и, взяв за локоть, осторожно, но крепко сжала руку:

— Рада вас видеть, молодой человек!

— Я вас тоже, профессор.

— Идемте, идемте. Эй, народ, ну-ка расступись!

И по свободному коридору между двумя стенками из людей, отошедших к стенкам настоящим, мы зашагали вслед за охраной и Шутте. За нами поплелся Виллар, которому не оставалось больше ничего, кроме этого.

 

Медиум

В своем кабинете Аури велела охранникам «Альфы» удалиться, а сама усадила обезумевшего Шутте в кресло, где он принялся вытаскивать из себя иголки, которыми был утыкан, будто кукла вуду.

Смерив меня взглядом, профессор Виллар прошел к своему клоуну и сел чуть поодаль.

Шива рассматривал соглядатая и чуть морщился, а Савитри держалась так, словно ей хотелось спрятаться за нашими с Варуной спинами.

— Эрих-Грегор, — произнесла Аури, когда все мы расселись, — вы осознаете, кто вы?

Толстяк отвлекся от своего занятия и вздрогнул, увидев нас:

— Где я?

— Вы у меня в кабинете.

Он почесался:

— А вы кто?

— Так вы помните, кто вы такой, или нет?!

— Конечно, помню, — жалобно мяукнул он, сжимаясь под грозным взглядом руководительницы «Беты».

— Кто вы?

— Я статист четвертой зоны Министерства.

— Постойте, какой статист?!

— Четвертой зоны.

— Курируют безопасность, — подсказал Виллар.

— Я знаю, что такое четвертая зона! — отозвалась Аури, даже не взглянув на коллегу. — Но почему статист? — тут ее осенило: — А сколько вам лет, Эрих?

— Д-двадцать семь.

Старшие переглянулись, а мы с Шивой и Савитри смотрели то на них, то на жалкого Шутте.

— Вы уверены, что двадцать семь? Подумайте, я не тороплю вас!

— Да, уверен! Конечно, уверен!

— Эрих-Грегор, ну вспомните же! — взмолился Виллар, переживавший о том, как будет отчитываться за Шутте перед своим начальством. — Вам сейчас почти пятьдесят четыре!

— Как так?! — соглядатай ощупал физиономию.

Если он и ломал комедию, то делал это мастерски, как положено настоящему лицедею. Но я все же был склонен верить тому, о чем утверждала Савитри, видя в нем теперь кого-то другого.

— Итак, с какой целью и кто вызвал четыре дня назад Танцора Шиву в кабинет профессора Виллара?

— А кто они такие? Ох, постойте! Что же я сижу? Я должен отчитаться перед господином Дэлургом!

С этими словами Шутте прытко вскочил на ноги.

— Стойте, стойте! — Аури с Варуной переловили его и заставили сесть обратно. — Министр Дэлург ушел со своего поста уже восемь лет назад.

— А я, кажется, понимаю! — сообщил вдруг Виллар. — Он почему-то отлично помнит события, случившиеся четверть века назад и не ориентируется в современных реалиях. Он все еще молодой статист в Министерстве, и на «Трийпуру» его командируют только пять лет спустя!

— Странно, почему именно этот период? — задумчиво потерла подбородок Аури.

— Можно я взгляну? — нерешительно предложила Савитри. — Симптомы напоминают инсульт, — и добавила в мой адрес: — Как у бабушки Дениса.

— Посмотри, Савитри, посмотри, — подбодрила ее профессор.

— Тогда мне нужно перевести его в наш сектор, вся аппаратура у меня в медкабинете.

Варуна удивился:

— Но зачем тебе в этом аппаратура, ты же…

— А просто так я понять его не могу, он выглядит странно.

С помощью карауливших у дверей охранников мы переместили Шутте на наш сектор. В кабинете Савитри шута уложили в устройство, отдаленно похожее на реинкарнатор, и док принялась за обследование. Минут через пять она развела руками:

— Нет, это не инсульт. Никаких физиологических повреждений, состояние организма соответствует нормам его возраста.

— Значит, повреждения только психические? — уточнил Виллар, поглядывая, как его компаньон выбирается из цилиндра.

— Пока не могу судить, — отозвалась дочь Варуны. — Приборы отклонений не зафиксировали.

— Сдается мне, обычными методами мы ничего не выясним.

С этими словами сам Варуна подошел к Шутте и, зачем-то оттянув ему нижние веки, заглянул в глаза.

— Что вы предлагаете? — профессор Виллар был начеку.

— Давайте рискнем?

— Что-о-о?!

— Давайте рискнем провести дознание методом группового гипноза?

— Да, я могу быть медиумом, — согласилась Савитри.

— Но обещай мне не переходить грань, ладно?

Савитри пожала плечами. Я понял, о какой грани он толкует, а вот Виллар встревожился не на шутку. Видимо, ему тут же померещились пытки каленым железом или дыба. Окончательно его довел Шива, который, поднявшись, смачно хлопнул в ладоши всеми четырьмя конечностями:

— Ну, приступим помолясь, как говаривал великий гуманист Торквемада! — и, подойдя к Шутте, уселся в подвинутое доком кресло.

Савитри усадила клоуна с другой стороны от себя и взяла их обоих за руки. Помолчав с минуту, она медленно заговорила своим волшебным голосом. Шива не сопротивлялся гипнозу, привычный погружаться в транс за годы общения с «Тандавой» и не боящийся измененных состояний. А вот с Шутте ей пришлось повозиться: он был слишком перепуган происходящим и изодран кактусами. Утомившись обращаться к его разуму и сознанию, док решилась на тот же прием, с помощью которого воззвала сегодня к моей памяти:

— Я обращаюсь к твоему телу, Эрих-Грегор Шутте!..

И Шутте тотчас поддался. Через несколько секунд, которые она отсчитала в обратном порядке, в трансе оказался и он.

— Эрих-Грегор Шутте и Танцор Шива! Вспомните подробно, что произошло четыре дня назад в 12.30 по станционному времени!

Савитри откинулась на спинку своего кресла и приподняла лицо к потолку.

— Я получаю вызов лично от профессора Виллара, — медленно заговорил Шива, касаясь пальцами переносицы. — Он приглашает немедленно подойти к нему. Это происходит во время перерыва между циклами. Я упреждаю об этом команду и отправляюсь в сектор «Альфа»…

Шутте задергался, оставаясь при этом на месте. Савитри пояснила:

— Я вижу Эриха-Грегора. Он подходит к столу и при помощи открытого огня — я не понимаю, что это именно за прибор — разжигает что-то наподобие курильницы. Оно дымится и…

— Ал-тарь… — пробормотал вдруг министерский соглядатай.

— От устройства исходит не очень приятный запах горящего растения, — не услышав его, продолжала Савитри, на лбу ее выступили капельки пота, а щеки покраснели. — Что это за растение, Эрих-Грегор?

— Я не знаю… не помню.

Девушка замерла, будто набираясь сил. Я взглянул на Варуну. Тот хмурился, но останавливать дочь пока не спешил. Хотя я видел, что ей плохо и становится все хуже.

— Я вхожу в кабинет профессора, — вступил со своей партией Танцор. — Что заметил сразу — странный запах, как будто что-то горело, но не прямо в комнате, а если бы натянуло воздухозаборниками издалека. Я оглядываюсь. Кабинет пуст. Тут за большой картиной разъезжаются створки двери, и из этого смежного помещения выходит Шутте.

— Запах усиливается? — проговорила Савитри.

— Да, запах становится сильнее.

— Я вижу, как Эрих-Грегор подходит к Шиве, — док покрепче вцепилась в руку дергавшегося Шутте. Он напоминал спящую собаку, которой снится погоня. — Шива что-то говорит ему…

— Я спрашиваю, где профессор Виллар. Шутте отвечает, что профессор задерживается, но вот-вот подойдет, нужно лишь подождать. Этот тип говорит без остановки, как будто задался целью заставить меня смеяться, но добивается противоположного. Я с трудом подавляю в себе раздражение.

— Спустя пятнадцать минут что-то начинает происходить… — Савитри примолкла, потом вдруг вздрогнула всем телом: — Не вижу, но я их чувствую! Прости и помилуй, да их множество!

— Кого?! — вскрикнули мы все, кто не был в трансе.

— Сотни, тысячи нитей! Они плывут в дыму курильницы, тянутся в Шиве, проникают в него, а он ничего не замечает!

— Что за нити? — переглянулись Варуна и Аури. — Что это за нити, Савитри?

— Я не могу понять. Я их только ощущаю. Они разрозненны, но, кажется, представляют собой что-то живое. Не одушевленное, но живое. И очень, очень отвратительное… Затем Эрих-Грегор выходит. Я начинаю слышать жуткую музыку, — она закричала и часто задышала, словно распятая между погруженными в транс мужчинами, но контакт рук не прервала, сдержалась. — Она ужасна, кто мог выдумать такой кошмарный мотив?! — отдышавшись, Савитри отерла пот с щек о плечи. — Шутте снова разжигает уже почти погасшую курильницу, а потом достает из стола профессора информационный кристалл… активирует голограмму…

Кажется, в этот раз вскрикнул и я. Шумно выдохнула Аури. Виллар как-то сжался. Только Варуна сделал жест, без слов гласивший: «Это я и подозревал!»

— Когда этот недоумок наконец убрался в смежную комнату, профессор Виллар включил свою голограмму и извинился за то, что вынудил ждать. После этого он начинает расспрашивать меня о том, как было бы лучше сыграть покушение Чандрагупты Второго на своего старшего брата с целью получения монаршей власти на севере Индии. Из комнаты снова выбирается этот клоун и начинает нести чушь, временами перебивая профессора. Но тот не обращает на него внимания. Я отвечаю, но чем дальше, тем больше осознаю, что мы попросту теряем время. В конце концов, с какой стати в подобных обсуждениях должны участвовать «наджо» — и даже не вайшва, а Исполнитель-Танцор?!

— Нити продолжают плыть, ложась на дым. Я чувствую, как они ускоряют свое течение… Шива и лжепрофессор продолжают о чем-то говорить. Я сейчас слышу только эту ужасную музыку… — Савитри снова утерла пот, склоняя голову то к одному плечу, то к другому и проводя щекой по ткани комбинезона.

Снова Шива:

— В конце концов я намекаю профессору, что лучше бы ему обсудить этот вопрос с подчиненными профессора Аури и с нею самой. Виллар соглашается и отпускает меня. Я ухожу к своему кару.

— Выждав немного, Шутте идет вслед за Шивой. Я все еще чувствую присутствие этих нитей и приглушенную музыку. Шива уезжает, Эрих-Грегор бросается к лифтам и чуть позже него оказывается в нашем секторе. Мы уже начали цикл в Гаване, и Шутте останавливается у двери нашего ангара. Шива, что ты ощущал все это время? Вспомни в деталях!

— Ничего особенного. Впрочем, одна странность все же была. Я никак не мог избавиться от злости. Обычно я отхожу очень быстро, но в тот раз готов был вернуться и избить этого клоуна. Очень жалел, что не съездил ему по морде у Виллара. А потом мы начали цикл в Гаване…

— Я продолжаю видеть Шутте. Он все еще у нашего ангара, — Савитри всхлипнула и покачнулась в кресле. — Вот он начинает озираться, чего-то пугается и мчится по коридорам. Как результат, он теряется, попадает в заросли в одном из тупиков и застревает там на четыре дня. Я продолжаю чувствовать нити, даже сидя в вимане вместе с вращающимся в «Тандаве» Шивой… Ах! Вот! Вот только что! Эти ощущения пропали! Система дает сигнал, что Танцоры достигли противоположного берега темпорального тоннеля… Я… приказываю вам, Эрих-Грегор Шутте и Шива: на счет «пять» вы проснетесь здесь и сейчас. Один…

Шива вернулся на несколько секунд раньше Шутте и первым делом спросил:

— Я не бранился?

По лицу Савитри текли струйки пота, а безжизненные обычно глаза лихорадочно светились.

— Остановись! — крикнул ей Варуна.

Она неловко, снопом, завалилась вбок. Мы подхватили ее почти одновременно — я и учитель.

— Всё! Хватит! Довольно! Стоп! — он похлопал дочь по щекам.

Савитри дернула ресницами, зрачки закатились, и она потеряла сознание.

— Отнеси ее в каюту и посмотри, чтобы с ней все было нормально, — велел Варуна, сгружая девушку мне на руки. — Как договаривались.

Я кивнул и торопливо понес ее по коридору в секцию жилых помещений. Мне хотелось поскорее вернуться и узнать, какова разгадка. Но в то же время меня тревожило состояние дока: вот уже второй раз я стал свидетелем того, что бывает при форсировании мозговой деятельности у Савитри. Она перенапряглась, хотя сложность задачи была средняя. И представлять не хочу, что может случиться, если она подключит всю мощь…

В каюте я уложил ее на кровать и укрыл пледом до подбородка. Кожа ее лица, смуглая от природы, теперь приобрела неестественную бледность и покрылась мраморными прожилками, как будто истончала до состояния кальки.

— Воды, — приказал я роботу-СБО, а сам, послушав, бьется ли сердце девушки — оно билось очень слабо, — принялся через плед растирать ее плечи, руки, туловище, ноги, чтобы разогнать кровь по жилам и согреть.

Это дало нужный эффект: веки задрожали, она снова всхлипнула, начиная приходить в себя.

— Выпей! — я приподнял Савитри с подушки, поддержав под лопатки, и напоил из принесенного роботом стакана. — Какая ты ледяная…

Она лишь что-то промычала, бессмысленно водя зрачками из стороны в сторону. Я стал растирать ей ладони, следя, как уплотняется, теряя прозрачность, кожа на лице, как обретает прежний цвет. Постепенно вернулся легкий загар и даже румянец, а под моими пальцами ощутимо затрепыхался пульс. Высвободив одну руку, Савитри осторожно, на ощупь, дотянулась до моего лица и стала касаться лба, носа, щек, губ. Тогда я поймал ее кисть и поцеловал в сплетение голубоватых венок на запястье. Девушка замерла, прислушиваясь к чему-то.

— Тебе лучше? — спросил я, снова пряча ее слабые руки под плед — согреваться дальше.

Она разлепила спекшиеся даже после выпитой воды губы и едва слышно ответила вопросом на вопрос:

— Ты ведь уйдешь, огонек, если я скажу «да»?

На самом деле я теперь разрывался на две части. Мне хотелось быть одновременно и там, и здесь.

Чтобы не врать, поскольку точного ответа не знал сам, я поцеловал ее, и на этот раз в губы, но так же невесомо, как в запястье. И, может быть, прибавил ей тем самым сил: Савитри выдернула руки из-под пледа. Ухватив меня за плечи, приподнялась и прижала свои губы к моим так чувственно, что мое недавнее намерение сломя голову лететь за разгадкой померкло, зато всколыхнулись совсем другие помыслы. Самое главное, что я наконец понял: именно этого, именно ее мне не хватало последние два года. Озарило, как откровение.

— Если не хочешь видеть мои мертвые глаза, — прошептала она, — погаси свет.

— Я хочу видеть тебя всю, — ответил я.

Не знаю, сколько прошло времени. Нас никто не беспокоил, не вызывал, и мы немного выпали из этой реальности. И глаза ее не были мертвыми: я смотрел в них в самые упоительные мгновения нашей близости, и там, на глубине, на самом дне дымчатых зрачков, сиял таинственный огонек, похожий на далекий маяк, к которому меня звали…

Потом я, положив голову ей на грудь, слушал тяжелый и частый перестук сердца, а она стала рассказывать о том, о чем не успел поведать в суматохе Варуна, и сердце постепенно выровняло ритм:

— Когда мы начали наблюдение за тобой в том приморском городке, все маркер-маяки сошлись, разместившись в форме дуги. Ты был еще совсем маленьким.

Наверное, я никогда не привыкну, что Дениса называют мной. Наверное, как и мне-Денису будет трудно вспоминать о себе на «Трийпуре»…

— Не ты один заметил маркеры, но нас это не беспокоило: люди твоей эпохи уже давно нашли для себя объяснение, что это такое. Мы поочередно переносили себя в сознание тех, кто играл ключевые роли в жизни Дениса. Мой отец к тому времени уже был на станции. Он и предложил в качестве одной из лучших кандидатур в ангелы-хранители Денисову бабушку. Мы знали, что у нее вскоре случится инсульт и она станет ходячим овощем, а потом умрет. Долго отсматривали линии вероятностей, не нарушит ли чего ее затянувшаяся жизнь, и насколько мы могли это сделать, выяснили, что нет. Мы поддерживали в ней жизнь и постоянно провоцировали мозговую деятельность, оттого все чаще у нее случались периоды просветления. Бабушка Дениса своим существованием давала нам простор для импровизации. Мы не боялись вызвать подозрения: что возьмешь с больного человека? Он имеет право на неограниченные причуды.

Как же мне не хотелось возвращаться в тот дикий, чужой, полный бессмысленной злобы мир! Даже ради того, чтобы спасти Уму. Но я знал, что придется, и я сам буду первым, кто заставит меня это сделать.

— В «Неоновой барракуде» я допустила просчет: слишком рано решила передвинуть маркер. Спешка до добра не довела. Я не заметила внезапного и незапланированного конфликта с асура-ятта. Такое ощущение, что события переиграли на ходу, и переиграли их не мы. Похожая ситуация была в том цикле с Фиделем и подосланной убийцей, в то время как его должны были не застрелить, а отравить. Переигрывать мы не могли: мы танцуем эту вашу эпоху набело, без черновиков. В этом и заключаются частые просчеты. Партия получается очень сложной. В общем, драка в ночном клубе все-таки состоялась. Так за Дениса зацепилась одна из теней Стяжателя. Как и многое, что ятта делают обычно, повеления Тараки они выполняют скорее на инстинкте.

— Как, ты говоришь, его зовут?

— Он сам себя так зовет. Таракой Трансцендентным.

— Он что, руководитель религиозной секты?

— Можно сказать и так. Религиозной секты монетопоклонников. Самой многочисленной секты на планете, — горько усмехнулась Савитри. — Сам понимаешь, персонаж он влиятельный, с огромными связями, подобраться к нему практически невозможно. Скорее ты пожмешь руку Папе Римскому в Ватикане, чем прорвешься к Тараке.

— Чего он добивается?

— Отец думает, что Завершающей войны.

— Как это? В нашей истории не было такой — она произошла в той самой временной петле, с обитателями которой когда-то в прошлом сражались авантюристы из нашего мира!

Савитри вздохнула:

— Папа говорит, что Тарака ведет все к тому, чтобы слить петли и добраться до того мира именно этим способом. Светлана и сын охранника Селезинских складов в будущем окажут серьезное сопротивление самому Стяжателю. Как именно — не видно из-за образовавшегося узла. Если этот узел не распутать, из него вырастет очередная временная петля, которая, возможно, сольется с уже известной нам…

— Для чего ему другой мир?

— Ты меня об этом спрашиваешь? Его игра нам непонятна. Степана он устранил, Дениса с Леной разъединяет правдами и неправдами… Такое ощущение, что он поставил цель выбить из игры всю нашу команду. Остальным, кто нам помогает, он не оказывает такого сопротивления. Во всяком случае, никого из Исполнителей не убивает и не морочит.

Тут я вспомнил эпизод между Денисом и Ленкой. Тогда он меня покоробил, а сейчас я не чувствовал и тени тех переживаний:

— Стяжателю не нужно и стараться: Ленка с легкостью все проделала сама, чтобы разбить их отношения с Денисом.

— Что характерно, ты в этом полностью уверен! — подметила Савитри, и я почуял подвох.

— А разве это не так?

— Нет. Тарака уже пошел ва-банк. Он пока не знает, что мы предотвратили гибель охранника, у любовницы которого через полтора года должен будет родиться сын. Стяжатель этого мальчика опасается наравне со Светланой. Он уверен, что охранник наверняка задохнется от угарного газа в собственном гараже, и этого ребенка не будет уже никогда. Мы обыграли его спасение осторожно, через твой сон, а после Шива присоединился к твоему сознанию и донес мысль до самой жертвы. Смерти не будет, и Стяжатель об этом пока не ведает. Теперь для начала он попытается просто разбросать Дениса с Леной в разные стороны. Лена доверяет лишь Денису, никого другого она к себе не подпустит, поэтому вряд ли у нее одной появятся возможности достойно поднять дочку и дать ей необходимое образование. Тарака убивает не всегда. Он слишком умен, чтобы попусту раскачивать весы: тогда ведь в ответственный момент можно и лишиться хода, а мы получим фору.

— Что ж, тут ты все-таки ошибаешься. Во всяком случае, у Еремеевой уже есть кто-то, кому она доверяет взамен Денису.

— Ты о фразе «Лен, где тут у вас специи»? — засмеялась Савитри, нарочно разлохмачивая мои волосы. — Ладно, смотри.

Она поискала что-то в информационном кристалле своего браслета и запустила голограмму — запись наблюдающего суры со стороны Ленки. Денис тогда думал, что она говорит с ним из дома, а оказалось, что она сидела на работе, в большом офисном помещении, и что-то делала на компьютере. Неподалеку, спиной к ней, за другим компом сидел парень в желтой майке и резался в стрелялку — любимое времяпрепровождение людей той эпохи, это самое время нисколько не ценивших. Увидев мой номер, высветившийся на мобильнике, Ленка помедлила, хмурясь. Потом выдернула клеящуюся бумажку и написала на ней маркером именно эту фразу: «Лен, где тут у вас специи?» Встала, подошла к соседу за противоположным столом, приклеила бумажку ему на монитор:

— Скажи это как можно естественнее и громче, когда я вышлю тебе смайлик по аське.

— С тебя пиво!

— Ладно.

Савитри выключила запись:

— На этот раз Тарака не стал искать каких-то оригинальных ходов. Просто позвонил ей и, шантажируя Светланой, велел порвать с Денисом.

— И она повелась?

— Она мать. Для нормальной матери жизнь ее ребенка стократно ценнее каких бы то ни было иных отношений. В таких случаях она уже не думает головой. Тарака знает, кого и чем купить.

Я с облегчением вздохнул. Хотя сама ситуация безрадостна, я был счастлив тем, что Ленка вела себя так не от бабской дурости. И это значит, что их надо вытаскивать оттуда как можно скорее. Но как быть со Светкой?

— Если мы вытащим Уму, у нее здесь сформируется тело-дублер. Но как вытащить из прошлого их дочь?

— Никак. Это невозможно. Девочка должна повзрослеть там и выполнить свое предназначение в своей эпохе. Нам необходимо охранять ее жизнь, а не вытаскивать сюда.

Потом Савитри вспомнила о недавнем гипнозе и о том, что мы узнали о Шутте.

— Ты тоже думаешь, что он притащил какую-то дрянь на станцию и заразил ею Шиву? — спросил я.

— Не заразил. Впоследствии Шиву я подвергла многоступенчатому обследованию — в нем больше нет ничего постороннего. А когда он начал цикл в Гаване — что-то было. Но так хитро спрятанное, что я ничего не почувствовала, а обследовать повторно посчитала излишним… Но Шутте определенно воспользовался Шивой как переносчиком неведомой информации, разыграв перед ним всю эту сцену. Только вот что потом лишило его разума?

Я не ответил. Молчание затянулось. Дыхание Савитри стало ровным и безмятежным. Так и есть: она заснула.

Аккуратно уложив ее поудобнее, я оделся и попробовал выйти на связь с Варуной. Он не отвечал. Аури — та же история. Молчал и Шива. Это было непонятно, ведь мы должны были продолжать миссию по спасению Умы, несмотря на все эти трийпурийские тайны и интриги с Шутте.

Решив, что все они могли собраться в ангаре и начать цикл без нас с Савитри, я отправился туда. Но нет. Во всех остальных ангарах кипела работа, в нашем же было темно.

Я поднялся в свою «рубку». Ни о чем не думая, включил систему. Пустые центрифуги закрутились. Но я не стал выводить маркер и создавать темпоральный тоннель. Нет. У меня вообще не было какой-то цели, я делал всё это скорее машинально, ни для чего. Хотя нет — конечно, интуитивная цель у меня была. Просто я не думал, что это сработает.

И все же оно сработало!

— Рад говорить с тобой, почтенный! Нынешний цикл будет необычным?

— Цикла не будет, ади. Я только хотел задать тебе вопрос.

— Я к твоим услугам, вайшва.

— Почему вы, ади, потворствуете нам, людям, в этих опасных забавах? Что заставляет вас являться на зов и становиться соучастниками преступлений?

Я ощутил печаль суры. Это было и светло, и горько одновременно. Я не могу точнее описать то состояние, которое он передал и мне:

— Являться на зов нас заставляют изверги.

— Кто это?

— Те, кого вы зовете асурами и тенями.

— Как они заставляют вас это делать, ади?

— Нам приходится следовать за ними, когда они извергаются в мир грубых форм, иначе здесь после первых же вызовов началось бы…

— Подожди! Ты говоришь — следовать?! Суры следуют за асурами? Не наоборот?

— Да, почтенный, — еще более грустно согласился сура. — Вы вызываете не нас. Вы всё это время вызывали и вызываете извергов…

 

В заложниках

— Как?! — я стоял, не в силах впитать в себя эту ужасающую информацию.

— Законы неизменны. Если что-то идет слишком легко, это может свидетельствовать лишь о неправильности действий. Изверги без колебаний соглашаются на перемещение в мир-палитру. Но не ради помощи ученым, разумеется, потому что радуга на палитре их не устроит, им нужен один цвет. Точнее, его отсутствие. И когда мы выдали свое существование, останавливая тени, ваши изобретатели решили, что создают нас. Они совершили маленький просчет, в самом финале умозаключений. Но этот просчет, как видишь, принес с собой тяжелейшие последствия.

— Но почему вы, ади, сразу же не сказали об этом людям?!

— Мы говорили. Нас не слушали.

— Вас попросту не слышали!

— Это не так. Нас может слушать только тот, кто желает слышать. Желает искренне и бескорыстно. Среди людей таких нет.

— Тогда самое главное: почему же первые изверги были безопасны, а теперь…

— Тут замешано время.

— Они адаптировались?

— Нисколько. Один из них умеет перемещаться по времени. Он достаточно умен, чтобы использовать для этих своих целей людей. И если прежде мы контролировали извергов, не позволяя им овладевать обличьем будущих исторических деспотов, то теперь всё усложняется с каждым часом.

— И теперь…

— И теперь одному из них доступно сознание самых отвратительных тиранов, существование которых на земле он старательно обеспечивал себе в качестве будущего плацдарма.

— Нашими руками, — поник я, закрывая глаза.

— Да. И руками своих сородичей-теней. Капля за каплей, цикл за циклом. Вы выстлали извергам дорогу в их рай. А знаешь, почтенный, что такое их рай?

— Догадываюсь. Мы во временной петле?

— Почти уже в ней. Осталось немного до того, чтобы петля замкнулась и навсегда зациклила события внутри себя.

Я прикрыл лицо ладонью. Мне было страшно.

— Если бы я знал раньше, ади… Куда девалась тень, за которой последовал ты? Я не заметил ее.

— Насчет этого изверга не беспокойся, почтенный! — от суры повеяло теплым ветерком, и я понял, что именно так он улыбается или даже шутит — конечно, если сурам доступна такая человеческая черта, как юмор. — Его обезвредил ты сам.

— Я сам? Нет, я никого не обезвреживал, ади! Вероятно, он проник на станцию и…

— Конечно, проник! — светящийся ветерок свидетельствовал уже о том, что сура заливается смехом. — И тут-то ты его и обезвредил, вайшва!

— Ты что-то путаешь! Когда, по-твоему, я успел бы это сделать, если…

— На второй день после прилета сюда, почти три года тому назад. Он напал на тебя в коридоре, и ты испепелил его! Разве ты этого уже не помнишь?!

Даже если бы это можно было забыть, шрам на руке освежил бы мою память о той стычке с гориллообразным черным призраком.

— Теперь они все скользят по времени? — прошептал я.

— Не все и не то чтобы скользят… но теперь им проще, вайшва. Значительно проще, чем было поначалу. Один из нас не справился со своей тенью, она была чересчур сильна…

Один и тот же вопрос полыхал огнем в голове: «Что делать? Что делать? Что де…»

Тут я почувствовал незримое присутствие второго проводника. Поприветствовав меня, он обратился к моему собеседнику. Их общение происходило не при помощи слов, но я отчетливо осознал: это сура, призванный координатором одной из наших групп. Вернее, явившийся вслед за призванным извергом… Если бы суры разговаривали, информация, которой они обменялись за пару мгновений, была бы невероятно обширна и передача ее вербально заняла бы многие дни. Охватить ее своим человеческим разумом единомоментно у меня не получилось. Сознания достиг лишь жалкий отголосок той беседы:

— Нам пора, почтенный, — «говорил» чужой сура моему. — Ты уже нейтрализовал своего изверга?

— Не я. Поэтому он больше не возникнет, почтенный, — отвечал ему мой сура.

И оба они направили свое внимание на меня. В точности так же я ловил осязаемое внимание от Савитри, когда воспринимаешь взгляд не зрением, а всей поверхностью кожи, всем своим существом.

— Желаем тебе обретения прежней силы, — благословили меня оба ади перед тем, как исчезнуть из нашего мира.

Кажется, они позволили себе сочувствие. Позволили себе показать его. Они были огорчены тем, что человечество уже сдало все позиции асурам, и я опять испытал судорожный озноб подступающей паники.

Шаги за спиной. Я не услышал, а именно ощутил их всей поверхностью кожи, как ощущал внимание Савитри и ади.

Шива не стал подниматься в мою «рубку». Он лишь мотнул головой, подзывая меня.

— Куда вы пропали? — спускаясь к нему, спросил я и сразу заметил, что на нем нет ни сенсорника, ни браслета-коммуникатора, а сам Танцор готов рвать и метать.

— Т-ш-ш-ш! Всё плохо. Заблокируй ангар. Мы не могли отвечать на твои вызовы: у нас отобрали все средства связи.

— Кто?! — обалдел я, тут же забыв, что еще пару секунд назад намеревался посвятить его в откровения суры.

Шива бегал по ангару и вручную активировал все возможные средства блокировки — вплоть до тех, что были предусмотрены на случай крупной аварии на станции.

— Мы приплыли, Агни. Это началось, — говорил он на ходу. — Хорошо, что вы с Савитри успели уйти. Как только мы перебрались обратно в кабинет профессора Аури, они вломились к нам.

— Так кто это был?!

— Охрана сектора «Альфа». Но по сути своей никакая она не охрана. Это военизированное подразделение, которое в секретном режиме ведет надзор на станции. Кто отдал им этот приказ, я не знаю. Они ворвались к Аури, угрожая оружием, отняли у нас все средства связи и вывели их из строя. Видишь, я теперь даже не могу дистанционно управлять ангаром! Пока нас вели в центральный сектор, я успел заметить, что за главного у них тот громила с имбецильной физиономией, который приезжал за Шутте.

И хотя в представлении Шивы имбецильными физиономиями обладали примерно две трети жителей станции, у меня в воображении сразу нарисовался портрет.

— Тот, с которым Шутте не захотел тогда ехать?

— Да. Клоуна прямо трясло от его вида. Что-то нечисто с этим великорослым недоумком. Они заперли нас с профессором Аури и папой Варуной в пустом кабинете в «Альфе», а Виллара и Шутте куда-то увели. Мы сидели и перебирали варианты развития событий. Мне не раз вспомнилась Ла-Игера и последние часы команданте, Агни… Поэтому я очень зол…

Теперь я напрочь утратил желание говорить о посторонних вещах, как то: разговор с сурой.

— Ты сбежал?

— Нет. Они отпустили меня. Без объяснения причин задержания и освобождения. Изъятые вещи не вернули. Приказали продолжать работу в обычном графике — то есть остановить все действия, связанные с тобой и Умой и заняться накопившимися делами.

Я зло рассмеялся:

— И что же они смогут поделать, если мы откажемся?

Вместо ответа он подвел меня к обзорнику и включил карту. Тут-то я и понял, почему так быстро покинули эти места суры.

Со стороны Луны, окружая «Трийпуру», подбирались военные крейсеры и неисчислимое количество персоналок, пилотами в которых, судя по извлеченным данным, были синтетические организмы. Эти, последние, конвоировали виманы наших Танцоров к станции, прекращая незавершенные циклы в эпохе моего Дениса и Уминой Ленки. Не тронули только одну — дежурную — группу, поскольку та выполняла миссию по расписанию. Однако мы успели заметить, что Исполнители той группы сами бросили цикл и вернулись вместе со всеми.

— Теперь ты знаешь, что это была за секретная катапульта на Луне, — сказал Шива, скрещивая руки на груди и в то же время раздраженно постукивая друг о друга кончиками пальцев рук-манипуляторов. — Нас изначально пасли, как отару овец.

— Я даже не знал, что у Земли такой громадный военный арсенал… Для чего им это? Всего лишь ради нас? — пробормотал я, и Танцор угрюмо кивнул:

— Люди никогда не изменятся в своей основе, ложь и лицемерие — наши псевдонимы. Если судить по известному нам прошлому, то разве возможно представить, что из гнилого рахитика когда-нибудь вырастет доблестный богатырь?

— Тогда зачем мы всё это делаем? Ученые что, наивно считают, будто трудятся во имя светлого настоящего? Или, того хуже, — будущего?

— Во всяком случае, четыре года своей работы здесь я считал именно так, а сомневаться начал одновременно с твоим у нас появлением. Так, видать, совпало.

Я смотрел на карту и наблюдал безрадостную картину. Многогранник «Трийпуры» медленно вращался под прицелом баллист, со всех сторон обложенный военными судами. Где-то в глубине станции, внутри ее «ядра» — скорее всего, автономного, на случай гибели внешних секторов, «Беты» и «Омеги», — сидят сейчас под арестом Аури с Варуной, и судьба их никому не известна. А в дремучем прошлом остался лежать под развалинами Чертова сарая мой чер Денис Стрельцов, и там же мучается от угроз Стяжателя бедная Ленка, с ума сходящая от страха за жизнь своей дочери. И мы, заложники маленького рукотворного шарика посреди равнодушной космической пустыни, уже ничем более не сможем им помочь…

Эти мысли промчались ураганом, и я захлопнул за ними дверь, чтобы не вернулись. В голове вдруг стало ясно-ясно.

— Экстренно сзываем все группы к нам в ангар, пропуск усложнить анализом рисунка сетчатки глаза, при малейшем подозрении проводим через генетическую проверку на лишнюю информацию кода, — мой голос звучал странно, не знакомо мне самому, словно бы со стороны, а тело и разум обволакивало ледяное спокойствие.

Шива не возражал, мы думали с ним в унисон. Он включил общую систему оповещения, и очень быстро к нам стали подтягиваться «наджо» из параллельных групп.

Я отозвал Шиву к себе в техкомнатушку:

— Скажешь им, что мы саботируем работу и выдвинем ультиматум: выпустить заложников из «Альфы» и убрать от станции свои пукалки. А потом…

— А сам почему сказать не хочешь? — прервал меня Танцор.

— Ты представительный и давно работаешь на станции.

Шива усмехнулся и пожал плечами:

— Не привык я к суфлерам, знаешь.

— Когда ты притворялся богами, политиками и революционерами, мое суфлерство тебя что-то не смущало! Вперед — и до победы!

Что я могу поделать: худо у меня с ораторским искусством, а сейчас не время проявлять косноязычие. Но и Шива еще не совсем собрался с мыслями. Мы не знали всех фактов, и это осложняло задачу.

Наконец в нашем ангаре собрались все полсотни Исполнителей, если считать нас с Шивой и вычесть отсутствующих Уму и Савитри. Стоял гомон, все задавали друг другу вопросы, ответы на которые не знали. Многие тревожно поглядывали на развернутую карту-обзорник, где светились крейсеры и персоналки, окружившие станцию, как стервятники полудохлого слона.

— Все вы увидели только что истинное лицо нашего настоящего — то есть закулисного — руководства, — заговорил тогда Шива, тщательно подбирая слова и оттого медленнее обычного. — Нас убеждали, что все жертвы, приносимые «Трийпуре»: потраченные на нескончаемую суетливую работу годы, бесконечный риск, разлука с близкими людьми, вынужденность скрывать от них род наших занятий или лгать им, — мы приносим во имя благополучия нынешней цивилизации. Честной. Мирной. Исповедующей единство духа, воли и разума. Нас убеждали, что иначе якобы нельзя: без мрачного прошлого не получить опыта для строительства светлого настоящего, поэтому алтарь ждет новые жертвы, будьте добры приобщиться. И мы приобщались. Мы мчались, как белки в колесе.

Танцор указал в сторону зооуголка Савитри, где именно в эти минуты бельчонок решил поразмять косточки на своем тренажере. Исполнители внимательно слушали его, скучившись вокруг нас у моей «рубки». По выражению на многих лицах я заметил, что для подавляющего большинства все это уже не открытие. Были среди них и пожилые, которым до пенсии оставалось всего ничего, и юнцы вроде нас. Да, быстро же стала изживать себя идеология на «Трийпуре» — и полвека не прошло!

Шива продолжал:

— Мне сейчас стыдно вспоминать свою наивность, но я долго верил, что иначе нельзя. Однако мои глаза поневоле видели то, что отличалось от красивых слов. Когда произошел несчастный случай и мы наконец занялись по-настоящему достойной деятельностью, наше теневое руководство этот простой разозлил. Как видите — они бросили на нас столько техники, что ею можно разнести в клочья саму Луну, не говоря уже о «Трийпуре». Пока они исключительно бряцают оружием. Как они поступят дальше — непонятно. Мы обязаны сделать наш ход и по возможности предупредить их силовое вмешательство. Дать понять, что просто так они своего не добьются.

— И как мы избежим компромиссов? — уточнила синеглазая Тэа, возглавлявшая седьмую группу.

— Скорее, мы просто не станем ничего делать. Вообще ничего. Во всяком случае, до тех пор, пока они не выполнят наши требования: вернуть из заложников Варуну и профессора Аури и убраться со своими драндулетами подальше от станции.

— Аури и Варуна в заложниках?! — пробежал смятенный ропот.

Тэа подбоченилась:

— Ты хочешь сказать, что нашим ответным ходом будет саботаж?

— «Омега» мы или не «Омега»? — подмигнул ей тогда Шива.

Они были поразительно похожи между собой и понимали друг друга с полуслова. Еще бы они не понимали, будучи не просто родными братом и сестрой, а двойняшками! Теперь я знаю, как будет выглядеть валькирия-Светланка Еремеева, когда вырастет… Если вырастет… Если вырастет, не застряв в очередной головоломной петле времени, которую нам всем уготовила таинственная сила, персонифицировавшаяся в Стяжателе.

— Что ж, гулять так гулять! — согласилась Тэа, сдергивая со лба обруч-сенсорник и встряхивая светло-русыми кудрями. Волосы ее свободно рассыпались по плечам, закрыли лопатки, и не я один как очарованный следил за преображением.

Глядя на Тэу, Исполнители, а особенно женщины, начали избавляться от надоевшей техники. И вот уже наш ангар превратился в банкетный зал на пятьдесят персон, кругом мелькали роботы бытобеспечения, сервируя столы. Мы затеяли пир во время чумы.

* * *

Гулянка была в самом разгаре. Имитировать алкогольное опьянение без единой капли спиртного поначалу удавалось далеко не всем. Но со временем командный дух охватил всех «наджо» сектора. Мы горланили песни, многие затевали драки, выглядевшие со стороны вполне натурально. Настолько натурально, что иногда заигравшихся приходилось растаскивать в разные стороны. Толпы праздных гуляк бродили из ангара в ангар — «по гостям». И нам было плевать, что все помещения совершенно одинаковы и это хождение не имеет практического смысла. Мы драли глотки, припоминая песни всех времен и народностей, с которыми когда-либо приходилось сталкиваться во время циклизаций. Особенно заливался Шива, чудовищно перевирая слова «нашей, пожарницкой». То есть — «Сон Степана Разина»:

А вокруг «Трийпуры» кольцами Сатурна вращалась надпись ультиматума Исполнителей. Наша с Шивой гордость и «апофеоз психологического абсурдизма», как он, биохимик-токсиколог по образованию, назвал сотни светящихся зеленцой мухоморчиков, составлявших буквы лозунга «Псилоцибина и свободы!» Кружась, чтобы надпись была видна всем обитателям крейсеров, мухоморчики время от времени обрастали иголками и становились кактусами. Взирая на происходящее внутри станции, наши оппоненты должны были отбросить всякие надежды по поводу того, что в «Омеге» остался хоть один «наджо», способный влезть в центрифугу и приступить к выполнению их проклятых миссий.

— Надеюсь, у них там снесло башни! — периодически любовался нашим совместным творением Шива, особенно когда надпись начинала обрастать иглами и светиться сильнее.

— А вы знаете, — совершенно пьяным голосом объясняла кому-то Тэа, — что многие религиоведы прошлого считали Прометея и Люцифера аналогами?

— Это ты к чему? — вопрошал тот, кого Тэа использовала в качестве ушей.

— К-как называется наша миссия?

— Ну, «Прометеус»!

— Есть еще вопросы?

— Есть! А причем тут Люцифер?

— Тьфу ты!

— Друзья «наджо», а знает ли кто-нибудь правила игры в «преферанс»?

В общем, чем дальше, тем больше сектор «Омега» напоминал дом для душевнобольных, а не научно-исследовательский центр по изучению времени.

И вот когда мы были уже на пороге катарсиса, с нами на связь вышел профессор Виллар:

— Шива, позвольте узнать, что у вас происходит?

Шива с размаху откинулся на спинку кресла, дотянул-таки последнюю фальшивую ноту, икнул, мутно глянул на голограмму профессора и, покачивая головой, извлек из себя ответ:

— Пийом!

— Вы что там, с ума посходили?

— Ш-ш-ш! — Танцор приложил палец к губам, промазал, потом сложил большой и указательный пальцы почти вместе, поднес к одному глазу, посмотрел сквозь щелку на руководителя «Альфы»: — Чу-чуть!

— Там есть кто-нибудь вменяемый! Тэа?

— А? — та браво подскочила с коленок какого-то Танцора, с которым они мило обжимались в уголке, но пошатнулась и чуть не грохнулась, зато зачем-то отсалютовала на манер военных из древности. — Слушаю, пр-р-фсср!

— Откуда на станции алкоголь?

— И в самом деле — откуда на станции алкоголь, пр-р-фсср? — Тэа широко махнула руками. — Да тут вс-с-сюду алкоголь растет — только выжимай!

— Ик! — подтвердил Шива, не вставая.

— Но, пр-рфсср, мы хотим еще найти цветущий этот… Lophophora williamsii!

— Пей-ёотль! — перевел ее братец.

— Да! Обязательно цветущий! У вас там нету? Ай, у вас же там ни шиша нету! Давно мы не жевали мескалина! Ну, не плачь, — обратилась она ко мне и погладила меня по макушке. Я сидел в расхристанном комбинезоне, угрюмо скорчившись, на полу у клетки с одуревшей белкой. Зверюшка притворялась трупиком в своем колесе, впервые увидев такое столпотворение и услышав столько новых для себя звуков. — Не плачь, Агни! Мы найдем тебе пейотль, дай время! И белку твою реанимируем!

Точно не помню, но, кажется, Шива и Тэа учились вместе… Именно оттуда они притащили столько хитрых названий веществ, способных творить с человеческим организмом настоящие чудеса, самым удивительным из которых был мгновенный летальный исход.

Наверное, только я успел заметить, как, безнадежно махнув рукой, отключилась голограмма профессора. Остальные настолько увлеклись мечтами, что забыли о Вилларе, и прямо-таки изумились, когда не нашли его изображения на том месте, где оно было полминуты назад.

— Слинял! — константи… констатир-рвал Танцор, с которым недавно обнималась Тэа.

— Не видать нам любимого кактуса, — взгрустнули близлежащие наши коллеги.

— Я прокинулся, господа!

— Ремиз!

Голова гудела. Лучше бы мы действительно пили… Или жевали пейотль…

— Пас!..

…Я продрал глаза оттого, что меня сурово трясли, ухватив за расстегнутый ворот. Перед глазами возникло до крайности изумленное лицо Савитри. Потерев набрякшие веки, я огляделся вокруг. Гнездо разврата теперь больше напоминало сонное царство. Исполнители дрыхли, кто где упал. В позах, мало отличающихся от действительно пьяных. Один Шива гордо похрапывал в своем кресле, с которого, видимо, и не вставал, а вокруг него валялись карты. Причем не игральные, а Таро. Эти свихнувшиеся резались в преферанс гадальными картами… С кем приходится работать, о, Галактика!

— Что это? — прошептала док, пытаясь нацелить зрачки мне в глаза, но, как обычно, промахиваясь.

Я притянул ее к себе и, несмотря на сопротивление, быстро зашептал на ухо:

— Твоего отца и Аури удерживают в «Альфе». Тихо!

Она замерла и прекратила упираться. Я торопливо поцеловал ее в щеку, чтобы хоть как-то успокоить после такого известия:

— Они живы, живы.

— Зачем удерживают? — шепнула она.

— В качестве заложников. И мы сами здесь заложники.

— Кто это делает?

— Если бы мы знали точно…

— Но почему папу и Дэджи?..

— Видимо, чтобы вынудить нас работать. Ну и… нам ничего не оставалось, как… — я повел взглядом по пиршественному залу и подумал, что сейчас у нас у всех должна непременно раскалываться голова, и надо об этом не забыть, а еще…

— А профессор Виллар?

— Похоже, он не с нами, Савитри. Увы…

— Его убили? — ужаснулась она.

— Если бы… — мстительно пробормотал я, вспоминая его очумевшую при виде нашего разгула физиономию.

Но профессор оказался легок на помине. Он снова влез в наш междусобойчик, включив голограмму на том самом месте, куда мы пустили его (вчера?).

— Так что, протрезвели вы? Агни?

При этом голограмма корчила несусветные гримасы, которые я назвал бы заговорщицкими.

— Никак нет, ик! профессор! — я сгреб Савитри к себе под мышку и уселся поудобнее под тихо скрипящим колесом белки, а сам стал пристально следить за его мимикой.

Он явно пытался мне что-то сообщить, но я не мог понять языка его жестов, а Савитри не умела детализировать неживое проявление.

Тогда Виллар принялся ходить из стороны в сторону и читать нам нотацию о моральном облике. Время от времени он останавливался и указывал пальцем на одну из карт возле спящего Шивы. Первой был Шут. Ткнув в это изображение, Виллар тут же ткнул в меня, разливаясь соловьем о том, как должно вести себя Танцору и уж тем более — технику.

— Что означает Шут в Таро? — шепнул я Савитри.

— Не знаю.

— Он хочет нам что-то сказать. Ты можешь разобраться?

— Нет. Настоящий Виллар защищен экраном. Я его не чувствую вообще…

Следующей картой была Луна. А, ну это понятно! Я расслабился было, но Виллар сделал зверские глаза и отрицательно помотал головой. Значит, под Луной подразумевалась не Луна. Потом он показал на Суд, но сделал движение, будто хочет перевернуть ее кверху ногами. И последней он выделил карту с нарисованным колесом. А я сделал вывод, что за нами наблюдают, но не настолько удачно, чтобы видеть все манипуляции профессора, он же при этом выбрал правильный ракурс, чтобы подать какой-то знак.

Шут, Луна, Суд и Колесо Фортуны… Что это может означать?

— Пас! — переворачиваясь на другой бок, буркнул сквозь сон один из заснувших в «Тандаве» Танцоров.

— Борьба! Вот что отличает нас от животных! А вы совсем не боретесь со своими страстями! — рявкнул профессор, раздраженный моей недогадливостью, и покосился в сторону обзорника. — Сидите тут, пьянствуете!

— Мы требуем возвращения профессора Аури и Варуны!

— Начинайте назначенную вам работу! — он снова со значительностью вперился в несколько уже показанных мне карт.

— Только в том случае, если от станции отведут крейсеры!

— Не дождетесь! — выкрикнул Виллар и отключился.

— Савитри! Ты среди нас, по задумке, вроде как трезвая и здоровая. При первой же возможности поищи информацию о значениях следующих карт…

 

Небесное Таро

Я улизнул в медицинский сектор, едва понял, что проснувшиеся в превосходном настроении и здравии «наджо» намерены продолжать ломать вчерашнюю комедию. Мне же стало до озноба интересно, раздобыла что-нибудь Савитри о картах или нет, поэтому я во всеуслышание объявил Шиве, будто помираю с похмелья и пойду попрошу что-нибудь из медикаментов.

Док пребывала в затруднении. Уже вторую половину часа она пыталась пробиться к общей информации «Трийпуры», но стоило только ввести названия этих четырех карт, как ее выкидывало обратно.

— Что-то нечисто с этими картами, — пожаловалась она, выбираясь из кресла. — Не бывает такого, любой запрос обрабатывается. Кроме этого. Попробуй — может, у тебя выйдет лучше?

— Так, давай попытаюсь, — я запрыгнул в кресло вместо нее, и сидение тут же приобрело нужный размер и форму, подстраиваясь под мое телосложение и рост. — Значит, Шут, Луна, Колесо Фор…

— Суд и Колесо Фортуны! — поправила Савитри, усаживаясь рядом.

— Да, точно, последовательность вполне может иметь значение…

Сначала, сделав запрос, я очутился в темноте, потом ничего не произошло: снова открыл глаза в кресле для виртуалки.

— Что-то делаем не так… Ты не перестаралась с экранированием кабинета?

— Нет. Можешь проверить.

Я проверил. Она слегка обиделась из-за этого, но я должен был так сделать, и тут не до тонкостей отношений. Защита была средней. Наши попытки никто извне при этом не гасил. Скорее всего, мы сами неправильно формулировали запрос по картам. Но должны быть варианты: ты называешь слово, тебе предлагается синонимический ряд. А здесь — глухо. И происходящее еще больше утвердило меня в мысли, что за этим что-то кроется и перед нами ребус.

— Хорошо, давай подумаем, ведь наверняка есть у этих карт другие названия? — я снял сенсорник и переместился на ту сторону, с которой сидела Савитри.

— Агни, я не имею ни малейшего представления о Таро.

— О Небесном Таро… — вдруг вспомнилось мне.

— Что?

— Ничего-ничего. Это такой шар из тысяч пазлов, в них намешаны всевозможные символы, составляющие бесконечное число комбинаций. Мне это привиделось, когда вы с Шивой выводили меня из анабиоза…

— Может быть, не привиделось?

— Может быть. Я уже не могу быть уверен ни в чем. Ладно, так мы ничего не добьемся. Пойду поспрашиваю наших картежников — вдруг они посоветуют что-нибудь вразумительное… Идешь со мной?

— Нет, пожалуй. Знаешь, лучше быть, чем слыть.

Я понял ее. Да, наша так называемая пьянка — зрелище не для впечатлительных натур. Бедная Савитри до сих пор не могла прийти в себя. И наверняка страшно переживала за отца.

Шива и говорить не стал со мной насчет карт: он в них смыслил ровно столько же, сколько мы с доком. Указал на наших картежников, которые продолжали резаться в преферанс колодой Таро. Я подглядел в веер одного из них, но логики этой чудовищной новой игры так и не понял.

— Слушай, — пристал я к координатору двенадцатой группы, и он искоса поглядел на меня, отворачивая на всякий случай карты.

— Чего тебе? — буркнул вайшва: наверное, проигрывал и был не в духе.

— Вот названия четырех карт, — я показал ему бумажку с почерком Савитри, где она аккуратно записала четыре пиктограммы. — Есть у какой-нибудь из них альтернативные?

— Ну да. Еще «Колесо Судьбы» иногда говорят. Луна — Сумерки. А у Шута их вообще куча: и Дурень, и Безумец, но официальное — Дух Эфира.

— Как? — я почувствовал, как сердце затрепетало; сам ничего еще не понял, но что-то внутри меня опередило разум и восторжествовало: след взят!

— Дух Эфира.

— Девушки! — повернулся я к прекрасной половине Исполнителей. — Поцелуйте его кто-нибудь! Спасибо тебе!

Я пожал парню руку и хлопнул его по плечу, а девчонки без лишних вопросов окружили картежников. Дальнейшее осталось за спиной — я бегом ринулся в кабинет Савитри.

— Все заново! — на ходу крикнул я ей и запрыгнул в кресло.

— Узнал?

— Надеюсь, да!

На новый запрос, начинавшийся со словосочетания «Дух Эфира» система отреагировала не так, как прежде: символ вспыхнул и высветился в пустом черном пространстве. Следом я получил пакет информации о карте, и в памяти запечатлелась лишь одна характеристика: «Вы идете по дороге, свернуть с которой не удастся. Вас ведет по ней судьба. Во всех других старших арканах речь идет о зависимости вашего настоящего и будущего от вашей же воли, но нулевой аркан Духа Эфира — олицетворение кармической предопределенности». Безумный Шут брел по бревну, перекинутому через пропасть, и я видел его, движущегося из бесконечности в бесконечность. Глаза его были завязаны, а злая собака, тенью бегущая позади, все время кусала за пятки, отсекая путь к отступлению, и несчастный даже не мог указать твари на ее место.

Затем символ Шута погас, и наступило ожидание. Тогда я ввел пиктограмму «Луна» и был презрительно вышвырнут вон.

— Савитри, это какой-то код, пароль! — сказал я доку, которая внимательно следила за происходящим, сидя рядом со мной. — Значит, не Луна, а Сумерки.

— О чем ты?

— Второе название.

Последовательный набор «Дух Эфира» и «Сумерки» выдал уже начало цепочки взаимосвязей: «Аркан Сумерки — это блуждание твоей души без дороги, без понимания того, куда на самом деле бредет человек. Карта также говорит о твоих способностях к постижению тайных знаний». И я видел унылый ночной пейзаж запустения, освещенный луною. Где-то вдалеке выл волк, а там, над пропастью, шагал Шут со своей собакой…

На Суде я споткнулся снова. Карта замерла, словно дожидаясь от меня каких-то действий. Но она и не пропадала. Мне к тому времени уже надоел повтор одной и той же информации по первым двум арканам, и я, поскрипывая зубами, старался не выразиться в присутствии Савитри дурным словом.

— Ты уверен, что Виллар указал тебе именно Суд? — спросила она.

— Да, и…

Тут я отчетливо вспомнил тот миг. Профессор слегка вращал кистью руки!

Дух Эфира — Сумерки — Суд. Карта замирает, и я одним ударом переворачиваю этот пазл в пустоте. Она бешено вращается и повисает рисунком вниз. Тут же вспышка, картинка в виртуалке оживает…

Из могил на погосте полезли тени. Их было множество, их было не остановить. «Перевернутая карта Суд говорит об ухудшении ситуации, а не о возрождении к новой жизни. Она требует решительных шагов. Человек должен прекратить осуждать себя и суметь перевернуть карту обратно!»

Теперь в цепочке было уже три движущихся взаимопроникающих картинки. Все эти манипуляции почему-то так утомили меня, что я едва двигал руками.

Колесо Фортуны пожелало сделаться Колесом Судьбы. Я не возражал.

На вершине вертящегося на одном и том же месте колеса показывал мастерство эквилибристики танцор-Сфинкс. Само колесо вращала бешеная белка с выпученными глазами и растопыренными ушами, бестолково несущаяся в никуда. Изредка с одной стороны на устройство взбегал человек с головой собаки, телосложение и одежда его поразительно напоминали того безумца, что ковылял над пропастью, а голова — ту собаку, что не давала ему житья. И когда кинокефал взбегал к танцующему Сфинксу, от Сфинкса вниз, с другой стороны колеса, в страхе сбегала неведомая тень, черное чудовище-дракон — Тифон. Они никак не могли встретиться, псоглавый и человекоящер. «Аркан указывает на рутину, предвестницу скорых перемен. Он намекает, что если ты однажды взлетел, это не означает, что не можешь снова упасть вниз».

Картинки перетасовались, удвоились — каждая обрела свою перевернутую противоположность, отразившись в воде океана. Потом словно магнитом их притянуло друг к другу. Они обрели форму жезлов и, с лязгом столкнувшись над водной поверхностью, вспыхнули огненным шаром. И вот внутри шара я различил жертвенную жаровню на постаменте, в которую летели восемь пламенных жезлов. Это была единственная карта, каким-то чудом образовавшаяся в результате смешения изученных арканов. Мне почудился в ней скрытый ответ.

— Есть результаты? — прозвучал тихий голос Савитри.

— Да. Тут появилась новая карта, но я не понимаю, что с нею делать… — ответил я из виртуальности.

— А ее можно вертеть?

— Алтарь? — я протянул руку к жаровне, и карта словно подвинулась ближе.

Коснувшись постамента, на котором стоял жертвенник, а осторожно взял его за угол и попытался провернуть слева направо. Алтарь поддался. Еще раз. И вот прямо в центре одной из поверхностей куба-основания стал виден глубоко вдавленный оттиск ладони.

— Если что, будь готова извлечь меня отсюда, — попросил я дока, ощутил прикосновение ее пальцев к плечу и решительно вложил свою ладонь в углубление.

Моя рука совпала с оттиском полностью. Тело пронзила мгновенная боль, но я успел подумать, что если закричу, Савитри прервет сеанс. И поэтому сжал челюсти до хруста, но стерпел.

В виртуале меня швырнуло вперед и вниз, и все это произошло в полной темноте и пустоте.

Тут я осознаю, что стою перед незнакомым мужчиной весьма преклонного возраста, он смотрит на меня, щурясь, потому что за спиной у меня солнце, оно слепит старика, и блеклые глаза его слезятся.

— Вы пунктуальны, — заговорил незнакомец, а я на мгновение оглянулся, чтобы понять, где я нахожусь.

Позади меня было большое окно, в которое светило перевалившее далеко за полдень солнце на фоне чистого голубого неба, а ветки дерева, растущего у здания, едва дотягивались до нашего этажа своими самыми молодыми побегами. Светло-зеленая мелкая листва на них трепетала от слабого ветра.

— Мы на Земле? — снова оборачиваясь к собеседнику, спросил я.

— Конечно, — он сделал знак отойти в простенок между окнами и приложил к глазам платок. — Простите. Да, я на Земле. Министр Мназон, к вашим услугам.

По этим фразам я понял, что нахожусь перед министром в виде голографической проекции, поэтому никакой тени от меня не падает, а солнечные лучи, беспрепятственно проходя сквозь изображение, слепили Мназона.

— Я должен вам кое-что передать. Но взять это сможете только вы сам. Пойдите сюда, господин Агни.

Министр коснулся браслета, и передо мной выросло что-то наподобие голографической арки. Она переливалась семью цветами. Я посмотрел на старика.

— Просто пройдите сквозь нее, — подсказал он.

Сделав это, я почувствовал покалывания в своем настоящем теле, которым до этого момента по привычке считал проекционное и заметил различия только теперь, осознав некоторую свою раздвоенность.

— Когда вернетесь, считаете полученную информацию. Доступ к ней есть только у вас.

— Министр, «Трийпура» захвачена…

— Да, я знаю, — вздохнул он. — Я и сам нынче нахожусь под арестом, и лишь благодаря организованному вами тайному каналу вы сейчас здесь, иначе наш контакт был бы невозможен.

— Вы под арестом?

— Да. Министерство захвачено, как и ваша станция.

— Почему военные взбунтовались?

— Это не военные. В большинстве своем это асура-ятты. Стяжатель находится на «Трийпуре». Он долгое время пребывал в теле одного из министерских людей, но совсем недавно оставил его.

— Это был Эрих-Грегор Шутте?

— Да.

— И вы знали об этом?

— Я - нет. Те же, кого он внедрил к нам и кто затем внедрил Шутте на «Трийпуру» — безусловно. Возвращайтесь, Агни. Возвращайтесь и ознакомьтесь с информацией.

— Эту информацию вам подбросил Виллар?

— Нет, эту информацию «подбросили» мне вы сами. Прощайте.

* * *

— Что дальше? — спросила Савитри, едва я очнулся.

— Шутте был носителем для Стяжателя.

Она замерла, переваривая услышанное.

— Тогда понятно, — сказала в итоге. — И где он теперь?

— Здесь, Савитри. Где-то здесь, среди нас, на станции. Сейчас мне нужно как-то добраться до информации, которую внедрили в мою проекцию.

— Информацию передали через голограмму?

— Да.

Она одобрительно хмыкнула, но ничего не сказала.

Я обратился к своему инфокристаллу, но он не выдавал никаких оповещений о новых данных. Вот славно! Теперь я обладатель информации, к которой даже не знаю, как подступиться!

— Савитри, я могу попросить тебя об одной вещи? Только ты должна дать мне слово, что не будешь слишком при этом разгоняться…

— Гипноз?

— Да. Но ты просто погрузи меня в него — и все. И если заметишь что-то подозрительное — тут же буди.

— Ладно.

Она была так собранна и серьезна, и я подумал, что надо бы как-то ее отвлечь от нехороших мыслей.

— Мы вытащим Варуну, — сказал я ей. — Министр сказал, что эту информацию каким-то образом подбросил ему я сам. Такого не может быть, но все-таки вдруг кто-то сделал это от моего имени, и она всем нам поможет выпутаться?

Савитри напряглась. Когда я попробовал обнять ее, она вдруг сжалась и отстранилась.

— Ты что?

— Министр сказал, что это сделал ты сам. Передал информацию. Самому себе… — медленно заговорила она. — Именно так действует Стяжатель…

Она прижала руку к губам, и я увидел, что запястье ее покрылось гусиной кожей, а в глазах, снова оживших, стынет ужас.

Тут до меня дошло.

— Ты думаешь, что я Стя… ты думаешь, что я асура, который… Но подумай сама…

А если она права? Если я всего лишь носитель этой мрази и сам до поры не подозреваю о собственной сущности? Савитри говорила, что в центре груди у меня пустота — а она не видит двух вещей: белого цвета и отсутствия всех возможных цветов… Я носитель асуры, который выбивает всех соперников, беспрепятственно перемещаясь по всей исторической реальности? Шутте переправил его мне пять дней назад через Шиву, и я стал тенью? Всё сходилось. Мысли метались, и среди них мелькали самые страшные — о том, что смогу сделать я, бесправный по сути человечишко, болванка, чтобы избавить их всех от присутствия Стяжателя, и в силах ли я буду сделать это с собой… Но если меня не станет, он всего лишь переберется в другого, для него это не препятствие…

И тут я услышал тихий голос. Да-да, я услышал прямо в своей воспаленной голове тихий голос, который не был, совершенно точно не был моими собственными мыслями:

— Может быть, ты уже прекратишь истерику, и вы начнете гипноз?

Голос отрезвил меня. Наверное, это был Стяжатель, и впервые за все это время он решил себя выдать.

— Я хочу узнать всю правду, — сказал я Савитри. — Какой бы она ни оказалась. Зафиксируй меня накрепко в кресле, а если заметишь что-то подозрительное — беги и блокируй кабинет. Блокируй намертво, на все уровни. Только не убей, это опасно.

— Я не смогу тебя убить, — ответила она, сутулясь, и повела рукой в сторону кресла. — Садись.

Кресло сжало меня в своих объятиях: Савитри активировала все фиксирующие устройства, предусмотренные конструкцией.

— Я начинаю.

Она заговорила, и я поплыл по волнам ее интонаций, не вслушиваясь в слова. Стало вдруг так же светло и радостно, как во время перехода в «Тандаве». «Мир — это иллюзия, иллюзия, иллюзия…» — звучал монотонный напев.

* * *

…Я должен догнать его! Если в этот мир попадет он, всё кончится катастрофой!

И я несся сквозь нестерпимое физическое пространство, сжигая последние силы. Непривычная среда ела меня, а извергам все нипочем.

Я тогда не знал еще названия этому полному препятствий пространству, состоявшему из упорядоченных структур и создававшему формы. Моя цель была все ближе, я ломился к ней, не разбирая пути.

Вот наконец он на расстоянии одного рывка. Мы сцепляемся, и я, подавляя его волю сетью своей энергии, осознаю, как же тяжело мне будет двигаться в обратном направлении, да еще и не одному…

Что же вы творите, жители грубого мира?!

Мой антипод верещит и выбивается. Он уже столько распланировал, что я захлебнулся информацией, случайно выдернув ее клок из него. Он будет играть на парадоксальности и иллюзорности этой вселенной. Он изогнет пространство и время, чтобы проникать в нужные ему места и эпохи…

Поблизости оказывается несколько местных обитателей. Если бы хоть один обладал развитыми возможностями управлять огнем, моя задача была бы решена сейчас же. Но…

Прочитав мои намерения, изверг неожиданно рассеял свою сущность — он приберег на этот случай резервных сил, — и я, вымотавшийся, не удержал его в сетке. Собравшись воедино, он… пропал.

Люди метались, они не видели и не слышали меня и не могли видеть или слышать, но поняли, что произошло что-то серьезное. Серьезное и плохое.

Я вышел за пределы пространства с препятствиями. Здесь, во всяком случае, пусто, тихо и можно разобраться с информацией. Изверг отметился в районе стратосферы нашей планеты и ушел вниз. Я примерно представлял, чего он добивается, но теперь он наверняка сменит прежний план, отбросив известные мне сведения и выдумав что-то новое.

У меня нет выбора. Я должен сделать так, как не делал еще ни один ади. Если я хочу остановить свою тень, то должен действовать так же, как по своему обычаю действует изверг. Только в этом случае мне удастся взять след. Для этого надо отследить переплетения нитей судеб трех миллиардов людей. Из них — пятисот миллионов еще не родившихся. И при этом есть шанс, что я найду того, чьей оболочкой воспользуется изверг, чтобы спрятаться от меня. Что там шанс — это моя обязанность. Иначе…

Я создал свое подпространство и ушел в него думать. Если я обзаведусь телом, то утрачу почти все свои нынешние возможности, зато кое-что и обрету. Ади не может слишком долго терпеть мир грубых форм, зато это может человек. Люди никогда не слышат ади, но если сильно постараться, то можно заставить услышать себя, будучи человеком. И, наконец, сделать что-то с извергом во плоти я смогу лишь в том случае, если и сам обзаведусь плотью. Но только не так, как это делает он!

А вот и тень…

…По коридору одной из наземных построек двигался коренастый молодой человек. Он имел какое-то поручение и спешил. Но вдруг некая тень, налетев, сбила его с ног… и исчезла. Поднимаясь с пола, мужчина встряхивал головой и непонятливо озирался…

Тень и ее носителя я нашел. Сосредоточился на лабиринтах его будущего пути, на связях с другими людьми, разрывах с другими людьми. Все было зыбко и изменчиво. Он вмешается в законы времени, и все станет нестойким, ненадежным: время будет то нестерпимо тянуться, то мчаться со скоростью мысли…

А вот и тот, кто нужен мне!

Нет, нет, это, конечно же, не он. Это его будущие родители. Он еще даже и не стал «им», до этого события шестьдесят земных суток, а уж до самого главного и первого свершения в своей жизни — и подавно где-то двести пятьдесят. Что ж, я подожду. Это хорошее убежище, ведь изверг ни на миг не забудет о том, что я ищу его. Агрессивная среда не повредит мне во время моего ожидания. Я потерплю, мальчик. Я постараюсь помочь вам всем, Агни. Слышишь? Да-да, Агни, ты будешь единственным, кто услышит голоса ади. Ты будешь мной, а я буду тобой, мой мальчик Агни, и я стану беречь тебя, как ты бережешь меня. Мы что-нибудь придумаем, Агни, мы найдем способ отвести беду от твоих глупых сородичей. Не грусти, когда-нибудь у нас появится случай поговорить — тогда, когда ты научишься слушать пропавшего ади!

* * *

— Савитри!

Она отшатнулась в недоумении, ведь я по собственному почину вышел из сомнамбулического состояния. Теперь мне было так легко, что я забыл о фиксаторах кресла и попытался встать:

— Ты все слышала? Я говорил это вслух?

— Да.

Она зажмурилась. Губы ее вдруг задрожали. Плача, она освобождала меня от пут одной рукой, а другой вытирала лицо.

— Ну что ты плачешь?

Савитри отмахнулась.

В голове было пусто и звонко. Я совершенно не представлял, что делать дальше, но сейчас меня это не беспокоило. Так чувствуешь себя в дурмане легкого опьянения. Это была эйфория, о которой мне так много рассказывали в былые времена.

— Идем, — сказала док, выплакавшись. — Идем к Шиве.

Это имя мгновенно отрезвило меня. Шива умеет быть убедительным даже на расстоянии.

 

Возвращение

— Значит, Стяжатель тогда прибегнул к какому-то фокусу, чтобы через меня пробраться в прошлое? — внимательно выслушав мой рассказ, уточнил Танцор.

— Да и фокус был несложный. Мы пользуемся диметилсульфоксидом в качестве химической защиты от извергов, а здесь изверг нанес ответный удар — намесил каких-то трав, чтобы расширить ваши с Шутте сознания: его — чтобы он свободно выпустил подселенца, твое — чтобы ты не заметил, как принял его же.

— «Каких-то трав»! — воскликнул Шива, всплескивая всеми руками разом. — О чем ты говоришь! Я узнал бы практически любое психоактивное вещество растительного происхождения по запаху!

— И их смесь — тоже? — уточнила Савитри, присевшая на столик в моей каюте, куда удалились мы втроем, прямо как в былые времена, только теперь без бедной нашей Умы. — Наверняка он знал, с кем имеет дело, и обставил все с большой осторожностью: курильница была в другом помещении, контакт с этим неизвестным веществом был слабым, но продолжительным, в смесь добавлено растение, перебивающее основной запах…

Он не стал спорить. Тем более что последствия были налицо.

— Он просто ассимилировался с тобой на информационном уровне, — завершил я, хотя для меня и для суры это вещество также оставалось тайной. — Поэтому выявить отклонения при обычном медицинском осмотре было бы невозможно. Наверное, я почуял неладное просто потому, что…

Шива и Савитри улыбнулись.

— Как прикажете теперь к вам обращаться, светлейший? — с иронией отозвался Танцор. — Ади? Почтенный?

Я почувствовал уже знакомый светящийся ветерок, но уже в себе самом. «Мой» сура рассмеялся им в ответ.

— Нам нужно действовать, Шива. В конце концов, Ума все еще там!

— Не можем же мы вечно изображать гулянку! — вставила док, поддержав мой аргумент.

— Н-да… Не можем… Но какие у нас перспективы… А перспективы у нас никудышные.

Сейчас было особенно заметно, как осунулся и потемнел лицом Танцор и какие круги под опухшими глазами у Савитри. Будто кто-то хлопнул в ладоши и черной магией состарил близких мне людей лет на десять.

— Если мы не дадим внятного ответа в ближайшие сутки, — Шива в упор смотрел на меня, — они сделают следующий ход. Ты догадываешься, Агни, что это будет за ход с их стороны?

Я кивнул и высказал вслух то, что еще со вчерашнего дня, когда началась вся эта инсценировка, вертелось в голове:

— Убить они никого не могут: реинкарнатор под нашим контролем. Это все равно, что просто передать пленников нам в руки.

— Так.

— Поэтому они, скорее всего, прибегнут к более страшному способу убеждения, — я посмотрел на Савитри, понимая, что произношу жуткие слова, и чувствуя, как переворачивается ее душа под непроницаемой оболочкой наигранного спокойствия.

— Так, — снова согласился Шива. — Шантаж с применением пыток на заложниках.

Док сжала кулаки, но не проронила ни звука. Но я видел, как дрожит завиток волос у нее за ухом и пульсирует венка на шее. А Шива поднялся, и глаза его почернели, как чернеет море перед штормом:

— У нас несколько часов на решение.

Я растер ладони, делая вид, будто разглядываю их с пристальным вниманием, потом поднял голову:

— У тебя есть предположения, кто из наших, — я кивнул в сторону ангаров, где «наджо» продолжали имитацию оргий, — сдаст позиции первым?

— Не предположения — уверенность. Как бы цинично ни было об этом говорить, — Шива отвернулся. — Сначала они устанут, затем засомневаются. Потом начнут разговаривать с остальными, постепенно уверенность исчезнет во многих. Для этого асурам даже не нужно будет вселяться в их тела. Это просто человеческая психология…

— Я не верю, — прошептала Савитри, глядя в никуда. — Наши не могут. Никто из наших не может…

— Могут! — вдруг со злой улыбкой резко повернулся к ней Танцор. — Ты плохо знаешь нашу историю, диди? Или мало знакома с людьми?

— Подождите, — попросил я их, поскольку мне не хотелось отвлекаться на ненужный спор. — У нас времени впритык…

— Хорошо, тогда кто, по-вашему, будет этим первым предателем? — отступила Савитри.

— Эсмайл, — буркнул Шива.

Это был тот самый картежник, которого я отдал сегодня на зацеловку танцовщицам после его гениальных подсказок. Эсмайл, техник-координатор двенадцатой группы… Я прислушался к себе и не нашел возражений. Сура, та часть меня, о которой я узнал, которую пробудил и которая всё еще была мне в новинку, молчал. Кажется, это мудрое и загадочное существо может проникать глубже в пучину событий, чем человеческий разум. Вспомнился мимолетный облик Эсмайла, неосознанное движение, когда он закрывал от меня свои карты, недоверчиво приподнятое его плечо… Жесты говорят больше, чем тот отросток без костей, который предпочтительнее держать за зубами.

— Мы можем спрогнозировать будущее и отпустить их заранее, не доводя «до грани фола», — предложил я Шиве. — Отправить в сектор «Альфа» якобы в парламентерских целях, они останутся там…

— Всех не спрогнозируешь, — он был настроен совсем уж пессимистично. — Когда нам начнут транслировать то, что они будут делать с Варуной и профессором Аури, я даже за себя сомневаюсь, Агни. А они не остановятся, и ждать нам нужно именно этого!

Савитри прикусила губу.

— Значит, наша задача — сделать что-то такое, что собьет их программу, — сказал я. — Сделать обманный ход на опережение, пока они еще не слишком понимают нашу тактику.

— А ты сам-то ее понимаешь? — пробормотала Савитри. — Устроили тут…

— Устроили всё правильно, — перебил ее Шива. — Но постепенно они привыкнут к раздражителю. Тут нужно или огорошивать их бесконечно, или… Так что за обманный ход? — воззрился он на меня.

— Мы дадим согласие на продолжение работы.

— Ты думаешь, что в этом случае папу Варуну и профессора нам вернут?

— Нет, конечно. Но и пытать их не станут. А мы тем временем действительно начнем выполнять циклы.

— Под прицелом баллист, — развел руками и манипуляторами Шива. — Чего мы добьемся? Вернуться за Умой они тебе не позволят.

— Почему ты так считаешь?

— Они не подпустят проводника и его тень к коридору, ведущему в ту эпоху.

Мне стало любопытно, как долго еще он будет глупить. Сдерживая улыбку, я уточнил:

— И что за беда? Ну, и не пустят они какого-то проводника, что с того? Зачем он так уж нужен, этот гипотетический сура?

— Ты забыл, что бывает при переходе без помощи проводника?

— А кто тебе сказал, что переход будет осуществляться без него?

Вы когда-нибудь наблюдали за человеком, которого постепенно озаряет догадка? Смотрели ему в глаза, сдерживая смех и пытаясь не выдать решение головоломки до последнего мига? Вот так и я смотрел в проясняющиеся глаза Шивы, покуда он не вскричал:

— Громы и молнии им всем в печень! Без проводника! — он хорошо ткнул кулаком мне в поддых. — Ха-ха-ха! Один-ноль в твою пользу!

— Зови его просто — ади, — пошутил я, и «моему» суре, кажется, эта шутка пришлась по вкусу: мне на минутку стало веселее и легче. — Да, в нашем случае сгожусь и я. Поэтому, Шива, мы откроем четырнадцатый коридор. В стороне от всех. На свой страх и риск, конечно.

— А как замаскировать лишний виман?

— Вимана не нужно. Нужно будет только перетащить из «Беты» и обустроить дополнительный координационный пульт. Мы выйдем через стационарную «Тандаву»… если эти бабуины не разнесли их вдребезги все до одной… Я проведу Савитри на тот берег и установлю маяки по обе стороны. А еще для техников подставной группы нам будут нужны ассисты Аури.

Шива покривился:

— О, нет!.. Я ни за что не вручу им наши жизни! Только не эти тупые «беты»!

— От «омеги» слышу, — на пороге моей каюты возникла Тэа. — Мой брат — самовлюбленный шовинист, который незаслуженно возомнил себя «альфа-самцом». Не понимаю, как тебя столько терпела Ума! Так вот, — обращаясь уже к нам с Савитри, она даже сменила тон, — у меня есть несколько очень смышленых знакомых техников из «Беты». Пожалуй, я поручусь за них: это мои хорошие приятели.

— А как ты нас услышала? — удивился Шива, проглотив ее остроту.

— Ну, возможно, я просто подсунула тебе в карман съёмный кристалл со своего коммуникатора? — она завела голубые глаза к потолку и притворно вздохнула.

— Это к вопросу о том, почему никому нельзя доверять, — демонстративно указав на сестру всеми четырьмя руками, сообщил нам Танцор. — В древности она траванула бы родного братца какой-нибудь цикутой и потом вот так же невинно моргала бы глазками…

* * *

Савитри с боем уговорила Шиву выспаться. Все четверо суток, ныряя вслед за нами с Умой, они не смыкали глаз и постоянно вкалывали себе допинги, чтобы не спать, а теперь пришло время расплаты.

— Зомби! Ты похож на зомби! — ругалась док, беря его руку и нащупывая пульс. — Если бы ты мог увидеть себя так, как вижу я…

— Вот ты на себя и посмотри сначала!

— Я выспалась.

— Да и я вчера отрубился на гулянке! — перечил ей Танцор.

— Да, да, как будто там можно было выспаться, да еще сидя! — подпевала доку Тэа. — Пока мы всё будем готовить к запуску — иди и спи!

— Агни, изолируй от меня этих безумных тёток! — возопил тогда Шива и отступил вглубь каюты, ко мне, занимающемуся рабочей экипировкой.

Наконец-то водрузив на себя манипуляторы, я застегнулся и подошел к нему вплотную. Приятель был и выше, и старше меня, но в тот момент я почувствовал, что имею право ему указывать.

— Шива, кровать вон там, Сорбонну ты знаешь, если что будет нужно — обращайся к ней. Через восемь часов мы тебя разбудим.

Танцор сдался.

— А ты ее хорошо перепрограммировал? — с опаской осведомился он, разглядывая отключенную СБО.

— Если для тебя актуально, могу восстановить всё, как было благодаря вам, — припомнив их совместный розыгрыш, я не удержался от подкола.

Шива криво усмехнулся, освобождаясь от дополнительных конечностей и комбинезона. Выходя вслед за девушками, я успел увидеть лишь, как он ничком бросился на мою кровать.

* * *

Я сам вызвал на связь профессора Виллара. Пока наши и «бетовцы» сооружали четырнадцатое, скрытое, рабочее место в нашем ангаре, меня вдруг неотвратимо потянуло поговорить с руководителем «старших братьев».

Он не удивился, лишь слегка вздернул лохматую бровь, внимательно прислушиваясь к словам. Это из-за бровей он всегда казался угрюмым и сердитым, но сейчас я увидел на его лице усталость едва ли меньшую, чем у Шивы и Савитри. Мне даже стало совестно: пока я эти четыре дня продрых в анабиозе, все они на станции работали, не смыкая глаз. И, наверное, даже Виллар.

— Мы возобновляем работу, профессор, — сказал ему я. — Но мне хотелось бы узнать о судьбе вайшвы Варуны и профессора Аури.

— Назначьте координаты, я приду голограммой, — ненастойчиво и даже несколько равнодушно попросил он.

Предположив, что профессору лучше известно, как и что делать в создавшихся условиях, я открыл ему доступ к озеру-бассейну нашего сектора. Здесь с одной стороны из проулков выпирали постоянно подрезаемые заросли кактусов, с другой — безмятежно простиралась водная гладь, да еще и специальная система все время распыляла аэрозоль с диметилсульфоксидом в составе, из-за которого в коридорах постоянно витал едва уловимый запах чеснока. Пусть те, кто пасет Виллара, любуются милыми их сердцу реалиями.

Профессор не заставил себя ждать: когда я подошел в назначенное место, он уже прогуливался с тросточкой по краю бассейна.

— С ними все в порядке, — первым заговорил он, услышав мои шаги. — Их никто не пытает, мы даже можем с ними общаться… хотя, конечно, делаем это под контролем. Они просили передать вам, чтобы вы не поддавались панике. Я думаю, что вы… Агни, — Виллар сделал упор на моем имени, но мне показалось, что имел он в виду не совсем меня, — приняли правильное решение.

Он раскусил нашу затею? Или каким-то непостижимым образом уже знал о ней? Я смотрел ему в лицо и видел, что он посвящен. Или это намек, что тени нашли способ наблюдать за нами и подслушивать?

— Всё не так страшно, как вам представляется, — продолжал он, делая такие глаза, чтобы я понял: всё именно так, как представляется нам.

— Могу я задать вам один вопрос, профессор? — я сел на большой камень посреди клумбы в опасной близости от свесившейся из-за угла лапы кактуса.

Виллар кивнул и похлопал себя тросточкой по кончикам туфель.

— Чего вам не хватало?

— Мне?

— Нет. Вам всем. Чего вам не хватало в жизни, если вы затеяли всё это? — я развел руками по сторонам.

— Это вы, Агни, сейчас говорите?

— И не только.

Я не мог разделять, где мои мысли, а что подсказал сура. Он ведь не зря обещал, что мы будем единым целым и поможем друг другу. Сначала мне нелегко было свыкнуться с этим откровением, но по прошествии нескольких часов я прекратил рефлексировать на эту тему. Ведь прожил с этим Агни, ничего не зная, четверть века — так почему бы ему не продолжать жить, только будучи осведомленным?

— Здесь не было войн уже несколько тысячелетий. Здесь однажды свершилось чудесное с точки зрения социологии преображение человечества, о котором и не мечтали в эпохе войн и катаклизмов. В лучшем случае, о нем говорили как об утопии. О заветном и таком желанном Королевстве Завтра. Так чего не хватало нашим ученым, когда они только начинали вылазки в прошлое? Этого? — я мотнул головой вверх, где за прозрачной оболочкой «Трийпуры» в безвоздушной черноте зависали сотни военных суден.

— Не будьте столь строги, молодой человек. Кто бы знал наперед…

— Кто осмеливается ворочать прошлым, тот должен быть очень подробно осведомлен о результатах в будущем.

— Вы прекрасно знаете, что в будущее заглянуть невозможно.

— Да. Поскольку оно бесконечно вариативно. Зато очень возможно загреметь во временную петлю и начать бег внутри беличьего колеса, миллиарды раз сгорая в аду одних и тех же войн, забывая об этом и сгорая снова и снова.

Виллар только вздохнул, выражая свое со мной согласие.

— Лента Мёбиуса… А вот вы попробуйте просто делать то, что делаете! Глядишь, и выведет та кривая на нужную дорогу, — сказал он, помолчав, а потом вдруг нарисовал в воздухе лежащую на боку арабскую «восемь» — или древний символ бесконечности. — И зайдите ко мне непременно. Непременно! Буду ждать.

— К вам в кабинет?

— Да.

— Когда вы будете меня ждать?

Он усмехнулся одними глазами, и мохнатые крылья-брови сделали пару комичных взмахов:

— Вчера.

Голограмма с тростью растаяла в воздухе. Вместо нее над водой бассейна поплыла нарисованная только что призрачная петля. Ни начала, ни конца, и сторона всего одна…

* * *

Когда мы закончили с последней конструкцией, и один из «бетовцев», протеже Тэи, начал загружать предварительную запись нынешней обстановки в эпохе Дениса и Ленки, в ангар приплелся заспанный Шива.

— А мне врали, что привидений не бывает! — тут же громко прокомментировала его явление сестрица.

— Лучше б не спал, — буркнул Танцор. — Теперь башка трещит, как с похмелья…

— Это у тебя с непривычки, — между делом Савитри привычным жестом втолкнула ему в рот какую-то пилюлю и снова уселась возле меня. — Твой организм сильно удивился.

— Фот и нефефо его балофать! Фем запить?

— Не надо запивать, под язык ее.

— Гадость! — скривился он. — Ты нарочно всегда находишь для меня самые гадостные зелья!

Так, слегка встряхнув наше сосредоточенное общество, Шива угомонился и влился в работу.

Тем временем вихрастый Кама (так звали приведенного к нам ассиста из «Беты») развернул перед нами три голографические записи из разных локаций. На одном из экранов виднелся Чертов сарай и прогуливавшаяся вдоль дороги Стелла Вейде: фокус был снаружи, поэтому увидеть, что там, в руинах, творится с Денисом, не получалось. На втором я узнал Ленкин двор с этой незабвенной аркой и вечной меткой граффити-оригиналов «Цой жив!». Здесь пасся какой-то подозрительный тип. Подозрительным он показался мне, поскольку нет-нет да и поглядывал в сторону окон Ленкиной квартиры. Неспроста на него обратили пристальное внимание в «Бете». Третий экран отображал саму Ленку, возвращавшуюся откуда-то домой за руку с дочерью. Шива насторожился.

— Это одновременный слепок с трех разных точек, — объяснил рыжий Кама и поскреб в затылке. — У дома, в общем, один из ятта. Что ему надо — неизвестно. Понятно, что хорошего мало: эти твари имеют невербальную связь со Стяжателем, и, в общем, отследить, что там к чему, фактически невозможно. Ума с дочерью сейчас возвращаются из гостей, они были на даче у Еремеевых. Запас времени есть, но Уму необходимо задержать минут на пятнадцать, — ассист прекратил чесаться и обвел виртуальной указкой стоящую невдалеке, на пути Ленки, милицейскую машину. — Тут есть лазейка. Этим займется Шива.

Танцор пожал плечами. Будь там не Ума, а кто другой, наверняка поднял бы бунт на корабле по поводу «недоумков», предлагающих дурацкие решения. Но сейчас, похоже, он искал любую возможность повидаться с нею в реальной обстановке, пусть даже она его и не узнает.

— За это время вам с Савитри, — Кама обернулся к нам и указал на Чертов сарай, — надо добраться до ятты и обезвредить его. Задача несложная, по случаю праздника во дворе немноголюдно.

Что ж, значит, Денис мой выжил под завалом. Это обнадеживает.

— В общем, когда дам сигнал, Уму можно будет отпускать, — ассист взглянул уже на Шиву. — А вы дождетесь ее у дома и увезете домой к Стелле. Дальнейшие инструкции будут, когда появятся новые данные. Сейчас что есть, то есть. Возвращаетесь в ту временную точку, откуда были извлечены.

Не знаю, как Шиве, а мне этот бодрый толстячок показался профессионалом своего дела и неплохим парнем. И я решил, что Каме я свою жизнь, пожалуй, доверю с легким сердцем.

— Удачи! — на прощание сказала Тэа и обняла брата. — Мне пора.

Она побежала к своей группе — начинать цикл, — а Кама уселся за пульт. Три замаскированные «Тандавы» ждали нас, Шива направился к одной из них.

— Подожди, — попросил я, удерживая Савитри за локоть и отводя в сторону. — Мне нужно сказать тебе пару слов.

Она догадалась:

— Ты сомневаешься?

— Ну, в общем, мы сейчас сильно рискуем, и нам стоит попрощаться… На всякий случай.

— У тебя всё получится.

Мы отошли за центральную колонну с оборудованным в ней зооуголком и встали у клетки с белкой.

— Я не знаю, получится или нет. Как бы там ни было, мне хотелось бы, чтобы всё, что у нас с тобой было, произошло с нами… не так…

Савитри засмеялась, устремив невидящий взгляд куда-то мне в плечо:

— Тебе будет что вспомнить в твоем мире, сура.

— Я не сура.

— Так и знала, что сейчас ты начнешь отрекаться от самого себя.

— Просто мне на самом деле будет страшно встретиться с собой, настоящим, когда ади уйдет в свой мир.

— Это не больно, Агни.

Я усмехнулся, вспомнив знаменитые предсмертные слова Аррии. А Савитри положила руки мне на плечи:

— Всё у тебя получится. Всё будет так, как должно быть. Сура знал, что делал.

Хотелось бы мне самому той же уверенности…

Я обнял ее и, закрыв глаза, жадно поцеловал в губы. Вдруг это и в самом деле в последний раз?..

* * *

Было плохо. Иногда казалось, что я больше не сдвинусь с места. Пространство будто пожирало меня. Я понимал, что то же самое всегда чувствуют мои собраться и всё же добираются до противоположного берега, но как же мне было плохо! Так и тянуло оглянуться на жизнерадостный зеленый маячок, отметивший причал родного берега! Но оглядываться нельзя — это смерть для тех, кто идет сейчас вслед за мной, не видя меня, но доверяя мне.

Коридор времени — странная штука. Если во времена Дениса и Ленки в фантастических фильмах изображали темпоральный переход посредством доносящихся извне отрывков фраз из разных эпох, то на самом деле тут не было ни каких-либо голосов, ни образов, ни запахов. Ты просто чувствуешь, как сыплется сквозь тебя прах времен, и это отчасти напоминает впечатление о первых похоронах, которые тебе пришлось увидеть и попрощаться с близким человеком. И это совсем не те благостные ощущения вояжа, которые ты испытываешь, «танцуя» в центрифуге и купаясь в лучах радости. Вот она — доля суры: поглощать боль и отдавать счастье…

А до противоположного выхода из тоннеля было еще так далеко!

Сам не помню, как очутился среди звуков, запахов и света. Шум от обрушения едва стих, когда я, отплевываясь и кашляя, начал отгребать от себя завалы цементных кусков и штукатурки в Чертовом сарае. Теперь мое имя снова Денис Стрельцов. Но кто я на самом деле, мне уже не забыть.

 

«Сжечь — не значит опровергнуть!»

Выбравшись со Светиком из вагона пригородной электрички, Лена посмотрела на небольшие станционные часы. Если Первомай водителям общественного транспорта не помеха, то до дому они с дочерью доберутся, пожалуй, еще засветло. Лена поморщилась. В последнее время ей все меньше хотелось возвращаться в свою квартиру. Вся радость уходила из сердца, стоило миновать короткий тоннель, ведущий во двор ее дома. А ведь ей казалось, что траур по Степке уже не так гложет ее душу, как раньше. А может, и не в Степе тут дело. Она не знала, в чем именно.

Этот, страшный, больше не объявлялся: она ведь после его угроз избегала встреч со Стрельцовым. И даже убеждала себя, мол, что бы ни делалось — к лучшему, для чего ей риск стать вдовой во второй раз с этой Денискиной сумасшедшей профессией?

Будто черная сеть оплела всё здание, где жили Еремеевы, и даже солнце светило здесь по-другому.

Дорогу к остановке они переходили наискосок. Автомобилей почти не было, людей — тоже. Только на другой стороне улицы стояла патрульная милицейская машина, а возле нее околачивались двое в форме и какой-то подозрительный тип, пытавшийся им что-то объяснять. Лена вспомнила историю с «Неоновой барракудой» и невольно забрала чуть левее, чтобы обойти эту компанию по широкой дуге. Не хотелось ей мелькать перед милицией.

— Девушка! — тут же, как назло, выкрикнул один из стражей правопорядка. — Девушка, задержитесь!

Понимая, что милиционер обращается к ней и улизнуть не удастся, Еремеева подавила в себе раздражение и неохотно повернула в сторону машины. Тут еще Светка, как назло, уронила книжку в пыль прямо посреди проезжей части, пришлось поднимать, отряхивать. Нет, если бы завтра не надо было на работу, Лена приняла бы предложение свекров остаться на их даче с ночевкой, до того неудачный был нынче день.

— Сержант Грачиков, — отрекомендовался милиционер, коротко дернув рукой в сторону своей фуражки, делавшей его и без того немаленькую голову несуразно огромной по сравнению с тщедушным тельцем. «Гном! — подумалось Еремеевой. — Бороды не хватает, бритый гном!». — Ваши документы!

Лена с ужасом поняла, что документы с собой не брала, а если так, то у патрульных есть все основания задержать ее до установления личности. Только этого ей не хватало сегодня! Не видят разве, что она с ребенком, который устал и клюет носом?! Одно слово — козлы. А этот еще и гном-козел…

— Понимаете, мы с дочкой едем с дачи, я не беру в такие места паспорт, чтобы не потерять, — заговорила она с сержантом таким тоном, каким говорят с больными — мягко и доходчиво. Ко всему прочему он был ниже нее ростом, и в каком-нибудь другом случае мог вызвать материнскую жалость и желание участливо погладить по фуражке. — А что случилось?

— Да тут нарушителя задержали, — бросив короткий взгляд на Светика, ответил Грачиков и указал большим пальцем за спину, через плечо. — Понятые нам нужны.

— Так я ведь ничего не видела!

— Девушка, нам не свидетели нужны, а понятые. Ну хоть какой документ есть при вас?

— Билет на электричку… использованный.

— Давайте пройдем в машину.

— Да не могу я в машину! У меня дочь на ходу засыпает, нам скорей домой нужно! Давайте я подпишу, что надо…

«Гном» задумчиво помял подбородок, почесал нос-картошку:

— А флюорография есть у вас?

— Что? — Лена решила, что ослышалась.

— Из поликлиники флюорография — есть?

— Зачем? — она даже перестала сопротивляться, зато Светланка, у которой сон как рукой сняло, с любопытством вертела головой, разглядывая то чужого дядьку, который что-то от них хотел, то свою изумленную маму.

— Ну как зачем. За здоровьем следить надо.

— Послушайте, вы шутите, наверное?

— Ладно, пойдемте, подпишете протокол задержания, но адрес и телефон свой мне оставьте! — поразмышляв, сказал сержант и повел их со Светой к машине.

Лена грешным делом подумала, уж не аферисты ли это, переодетые в милицейскую форму. Она читала в интернет-новостях о таких случаях. Лихорадочно нащупав в кармане мобильный телефон, она отсчитала две кнопки в верхнем ряду: на этой клавише быстрого вызова у нее был номер Дениса. В случае чего, может, догадается искать ее по сигналу от сотового.

— Вы вон там постойте, — велел второй милиционер, когда они втроем добрались до тротуара.

Ругаясь про себя на чем свет стоит, Лена кусала губы и смотрела, как охранники правопорядка поставили задержанного к капоту машины и начали охлопывать на нем одежду в поисках оружия. Мысли метались: не позвонить ли Денису прямо сейчас, пока не поздно? А если этот, жуткий, отслеживает ее звонки и исполнит угрозу?.. Но ни на секунду не появилось желания пожаловаться на шантаж стоявшим в пяти шагах от нее милиционерам. Для Лены они теперь были на одно лицо — и тот, неизвестный, и эти, в форме. Всё это походило на какой-то тягостный бесконечный сон, полный нелепостей и паранойяльной антилогики. Врагами казались все.

Между тем «гном» изредка посматривал на них со Светланкой, и почудилось Лене в этом взгляде что-то невероятно знакомое. А когда она попыталась прочитать подсунутые им записи, чтобы не подписать что попало, сержант даже подмигнул Светке, а когда та показала ему язык, стал смеяться.

— Вот тут вот мне еще телефончик свой черкните, — попросил он, выдергивая чистый листок из блокнота на пружинке. Но когда Лена уже протянула руку, чтобы взять листок, Грачиков словно к чему-то прислушался и, передумав, убрал блокнот вместе с вырванной страничкой: — Благодарю за помощь, вы свободны!

Даже фуражку приподнял, блеснув на прощание великолепной лысиной.

Лена подхватила дочь на руки, сумку с вещами подвесила на локоть и неловко побежала к остановке, потому что на повороте уже показался автобус.

— Елена Сергеевна! — ознакомившись, видимо, с ее подписью в протоколе, окликнул «гном».

— Ну что еще? Там мой автобус! — раздраженно прокричала Лена, задыхаясь от тяжести.

— А флюорографию сделайте! — он погрозил пальцем.

«Идиот какой-то!»

Когда она вскарабкалась на заднюю площадку подкатившего автобуса и, усадив Свету, упала рядом на сидение, руки просто не хотели разгибаться, мышцы ныли. Если этот слоненок сейчас заснет, до дому они точно не доползут.

* * *

Выбравшись из-под завала, я залез на подоконник и спрыгнул в траву у самой сетки. Необдуманный прыжок отдался в правом боку, боль скрутила меня в бараний рог, и я, созерцая хороводы звездочек, рухнул в траву. Сетка тут же заскрипела, возле меня кто-то приземлился.

Когда я пришел в себя, то разглядел человека в следующем порядке: сначала небольшие светлые кроссовки, потом джинсы-джинсы-джинсы (ноги от ушей!), ремень, затем между ремнем и майкой — узкую полоску тела и аккуратный пупок, выше — белую майку в обтяжку (взгляд поневоле на пару секунд застрял в районе груди), тонкую золотую цепочку на длинной загорелой шее… и наконец лицо!

Нависая надо мной, рядом стояла белокурая Стелла Вейде и, судя по всем подробностям рельефа выделяющейся под майкой груди, без нижнего белья. Традиционно.

— Ч-черт, — пожаловался я, старательно изгоняя неуместное здесь желание пялиться именно на этот рельеф. — Про дырку в боку забыл.

— У нас нет времени, — сообщила Савитри сахарными устами топ-топ-модели и своим собственным голосом, который затмевал все внешние прелести красотки-менеджера. — Я потом посмотрю тебя.

Силищи в ней было немерено. Ухватила меня за ладонь и вмиг помогла подняться на ноги. Распространяя вокруг себя клубы цементной пыли при каждом движении, я перелез через забор. Девчонки, потерявшей йоркшира, не было нигде.

— Ее вообще не было, — ответила Стелла-Савитри, на ходу пытаясь отряхнуть мою одежду. — Ты куда? Нам направо.

— А щенок был? Я же слышал его!

— Щенок — был. Но он давно уже тут околачивается, и хозяев мы не видели.

— Его засыпало.

— Жаль.

Машину она предусмотрительно оставила за кустами у одного из частных домиков. С дороги ее маленький серебристый «Ярис» видно не было — вот я, приближаясь тогда к Чертову сараю, и не заметил ничего подозрительного. Толстая девчонка была наваждением, а вместо нее мне морочила голову сама Савитри…

— Слушай, Стелла Батьковна, ты перестань так вилять… гм… тылом! Или иди сзади меня.

— А что? — она воззрилась на меня в точности так, как делала это без посредства глаз, когда была доком на «Трийпуре». Аж мурашки по коже. Вряд ли это умеет настоящая Стелла Вейде.

— А догадайся!

— Блин, товарищ Стрельцов, в отличие от вайшвы Агни вы решительно не подходите для этой миссии! Поскольку мысли ваши всегда пребывают на метр ниже того места, где они должны находиться!

Спорить я не стал, только пробурчал под нос, что кое-кто мог бы для таких миссий изредка надевать нижнее белье, и тогда мысли даже у товарища Стрельцова будут пребывать исключительно в отведенных для них местах.

— Подожди! — остановила она меня, когда я уже собирался садиться в машину. — Для начала посмотри на себя.

Я заглянул в боковое зеркало и поневоле затрясся от хохота. Физиономия была, как у нырнувшего в гипс хулигана из старой комедии про Шурика, всклокоченные волосы собрали в себя, кажется, все цементное крошево, какое только могла унести голова, а насчет одежды я и подавно промолчу. На левом виске краснела свежая ссадина.

— Это у нас с тобой уже становится традицией, — подметила Стелла. — Но моря тут нет, а барахтаться в пруду некогда. Поэтому — версия-лайт!

Она извлекла автомобильную щетку, вытащила бутылку с минеральной водой и беззастенчиво принялась меня чистить, как кавалерийского коня в стойле.

— Ладно, ладно, я уже сияю!

В качестве завершающего штриха Стелла заклеила промытую ссадину пластырем, затем мы прыгнули в «Ярис» и рванули к городу.

— Ну и как тебе? — спросил я по дороге.

Не отвлекаясь, Савитри уточнила, что именно.

— Как чувствуешь себя в этом облике?

— Даже не знаю, что сказать. Обоняние на нуле, слух слабенький, тактильное восприятие посредственное… Чувствую себя ущербной. Но через пару часов это пройдет, я привыкну.

— А я теперь про свой бок все время забываю…

— И ты привыкнешь, — флегматично откликнулась напарница.

— «Боже мой, какая же вы зануда»!

Мы мчались к Ленкиному дому. Савитри нет-нет да к чему-то прислушивалась: связь с нашим координатором у нас происходила через нее, а я существовал здесь как бы вне системы.

Бросив «тойотку» со стороны улицы, мы направились к арке во двор. Ятту, околачивавшегося у подъезда в ожидании приезда Лены, я узнал сразу. Неприметный крепыш моего примерно возраста, какой-то неприязни к нему я, как ни удивительно, не ощутил. Вполне вероятно, что некоторые из них теперь хорошо умеют скрывать свою истинную сущность.

Стелла походкой «от бедра» отправилась в сторону ятты. Он оторопел. Как хорошо я его понимаю…

Девушка энергично продефилировала перед ним, а там, под тесноватой футболкой, у нее при ходьбе всё обрисовывалось и заманчиво колыхалось, магнитом притягивая мужские взоры. Ятта, будто на аркане, засеменил вслед за нею, хоть Стелла в его сторону даже не взглянула. Полминуты транса — и крепыш благополучно шмыгнул вслед за нею в угловой подъезд. Выждав несколько секунд, я последовал за ними. Это был единственный подъезд в Ленкином доме, до сих пор не запакованный дверью с кодовым замком. Мелькнула мысль, что если я буду нерасторопен и этот черт успеет воткнуть мне в «солнышко» свой увесистый кулак, то моя спутница окажется в серьезной опасности: боль просто вырубит меня.

Сверху раздался стук разъехавшихся дверей лифта.

— Вам на какой этаж? — голос Савитри.

— С вами, девушка, с вами!

Забыв о нытье в боку, я взлетел на площадку. Савитри изящным движением выскользнула из-под граблей асуры и побежала выше на пролет. Готовый в любой момент уклониться от удара, я спросил крепыша:

— Ничего не хочешь мне сказать напоследок, ятта?

— Ты кто? — хмуро буркнул тип, расталкивая захлопывающиеся створки дверей и выходя из лифта. — Чё, проблемы нужны?

Потом произошло необычное: мои руки поднялись, будто сами собой, в воображении возникла сеть, и видеть всё окружающее я стал иначе — как под электронным микроскопом. Мир состоял из молекулярных структур, и только асура, бьющийся сейчас в незримой сети, не был материален. Чернущая тень. Ничуть не отличимая от той, которую мне… Агни… пришлось спалить на «Трийпуре».

Время замерло. На этот раз я осознанно совершил преобразование вещества. Миг — и тень вспыхнула в тысячеградусном пламени.

И вот мы с Савитри уже стоим над бессознательным телом парня возле опаленных дочерна почтовых ящиков, а до меня все еще доносится яростный вопль сожженного асуры и вонь рассыпавшихся белым пеплом газет. Пол задрожал под ногами, полуотломанные дверцы почтовиков жалобно скрипнули, качаясь от землетрясения.

— Знай свое место… — пробормотал я, цитируя фразу из старой-старой сказки. Сама сорвалась с языка.

— Идем. Шива уже отпустил девчонок, они скоро будут тут.

— Ты слышала его вопль? — я кивнул на бывшего носителя асура-ятты; после вспышки, которую я нарочно отвел в сторону от человека, у него лишь опалило брови и волосы надо лбом, да и то из-за моей неловкости. — Думал — оглохну…

— Нет. Я слышала только его мат. Меня умиляет их твердокаменная вера в собственную неотразимость. Что с ним будет дальше?

— Давай посадим его у стеночки, чтобы чего доброго не захлебнулся, и свалим отсюда.

Мы не без труда подтащили тело этого бычка к ближайшей стенке, привалили к холодному радиатору, а Савитри на всякий случай еще и расстегнула пуговицу у ворота его рубашки. Землетрясение как раз прекратилось.

— Так что с ним будет без соседства ятты? — повторила Савитри, когда мы выскользнули из злополучного подъезда.

— Скоро придет в себя. У него осталось незамутненное сознание младенца, — так подсказывала мне логика (или опыт суры). — Постепенно, быть может, разовьется до среднего уровня мышления.

— Шива мечтал вот так же испепелить австралопитека, который тебя пырнул, — призналась Савитри.

— Астралопитека, — скаламбурил я, памятуя об ареале их обитания. — Да, да, я слышал под наркозом ваши переговоры… Между прочим, мы с тобой сейчас снова качнули эти хреновы весы, Савитри…

Она кивнула. Что нам оставалось? Рано или поздно, но Тарака об этом все равно узнает. Этот, нынешний, Стяжатель еще не вернулся на «Трийпуру», не проник в одного из охранников «Альфы» и не затеял мятеж с захватом заложников, всё это будет позже. Около сорока пяти лет назад по местному летоисчислению он был принесен сюда Шивой во время цикла по спасению Кастро — и пропал. Что он делал в период между смертью Че и рождением Лены Пушкарной и Дениса Стрельцова — нам неизвестно. Мы знаем только то, что сейчас, тут, он выспренно зовет себя Трансцендентным Таракой и незаметно для обывателя меняет мир, соотносясь лишь с созданным собой же законом «качающихся весов». Или эти ограничения наложило на него само время? Кто знает…

Приезда Ленки и Светланки мы дождались в машине снаружи дома. Получив команду с «Трийпуры», Савитри открыла дверцу:

— Не звони мне здесь ни при каких обстоятельствах, — напомнила она. — Даже если мы задержимся.

Ради этой операции мы с нею оставили наши сим-карты от старых телефонов под кустом у Чертова сарая, а в Стеллиной машине нас ждали уже три новых, не засвеченных, мобильника. Благодаря этому мы рассчитывали выиграть некоторое время, пока Тарака будет нас искать обычными методами. У нас есть фора, которую в этой странной игре мы взяли сами.

Вышли они быстро. Маленькая валькирия сонно спотыкалась на ходу, обхватив обеими руками и прижав к груди большую книгу. Ленка встревоженно озиралась. Она обнаружила меня только после того, как вслед за дочкой села на заднее сидение.

— Эй! — вырвалось у нее.

В панике наша бедная Ума, ухватив Светика, попыталась дезертировать из машины, но Савитри уже стояла начеку у дверцы и затолкнула их назад.

— Тихо, тихо! — шепнула она. — Мы все сейчас тебе расскажем.

Уж не собралась ли она сгоряча рассказать ей про «Трийпуру»? Это был бы номер.

— Денисик! — обрадовалась Еремеева-младшая и перевалилась на переднее сидение обниматься со мной.

Стелла тем временем завернула в проулок и повела машину прочь от дома Ленки.

Та сидела, сложив ладони и закрыв ими нос. Глаза были круглыми от страха:

— Что же вы делаете? — простонала она спустя минут пять, глядя на меня, а я пытался усмирить не вовремя взбодрившуюся Светланку. — Тебя ведь теперь убьют, Денис!

— Это ничего, — ответил я ей, наконец заталкивая юного слоненка на ее место рядом с матерью. — Много будешь жить — сильно состаришься, — и подмигнул Светику.

— Нам с ней тоже угрожали…

— Лена, — серьезным и холодным голосом заговорила Стелла-Савитри, — я не стану говорить тебе всего. Только то, что отчасти прояснит для тебя ситуацию. У нашей фирмы и нашего директора большие финансовые проблемы. Ты здесь лично ни при чем, но! — она резко вскинула указательный палец. — Но ты однажды видела того, кого не должна была видеть. Того, с кем проблемы у фирмы, одним словом. У человека откровенная паранойя, но эта сволочь — крутая сволочь.

— Я думала, 90-е давно прошли.

Стелла бросила ироничный взгляд через плечо:

— 90-е прошли. Сволочи остались.

— А кого я видела?

— Вот давай мы только не будем уточнять! И без того проблем хватает.

— Тогда каким боком тут Денис?

— Вы же вроде встречаетесь? — равнодушно изрекла Стелла, а Савитри от себя добавила едва различимой язвинки. Едва различимой для меня, а Ленка ее не заметила. Как там говорил Шива? Безумные тетки? В чем-то он прав…

И хотя моя напарница наплела неслыханной чуши, Еремеева поверила. Ей хотелось верить, что кто-то поможет, и банальная лапша на уши показалась ей золотыми серьгами. После пережитого Ленку прорвало: она начала говорить и говорить. Рассказала про звонки Тараки, угрозы. Про то, как убегала с работы, чтобы проверить дочь в детском садике. Про мою бабушку, которой так не вовремя приспичило передать мне нетбук в больницу.

— Почитаешь мне? — шепнула утомленная маминым красноречием Светланка, исподтишка показывая мне свою книгу.

— А что там у тебя?

— «Незнайка в Солнечном городе»!

Ленка мгновенно переключилась с пятого на десятое:

— Светатун у нас недавно запала на «Незнайку».

— А я уже ничего оттуда не помню, — зевнув, призналась Стелла и плавно вырулила на загородную трассу.

— Тут рассказывается, что бывает, когда волшебная палочка попадает не в те руки, — продолжала просвещать нас Еремеева-старшая.

— Страшное дело, — согласился я.

— А что ты смеешься? — (Я не смеялся. Честное слово.) — У меня давно уже есть ощущение, что кто-то выпустил из зоопарка всех ослов, по приколу превратив их в людей. Как это сделал Незнайка… — она указала на дочерин увесистый фолиант.

— Аленосик, а ты ведь в чем-то права. Ослы на свободе — страшное дело.

— Да, страшное… Страшное… Но почему, за что?

Выговорившись, Ленка вдруг расплакалась. Увидев это, в унисон завыла и Светланка. Только предусмотрительная Стелла, не отвлекаясь от дороги, на ощупь вытащила из сумочки стеклянный флакончик с какой-то жидкостью и без единого слова протянула его назад. Я успел прочесть на этикетке слово«…валерианы». Следующим движением она извлекла упаковку бумажных носовых платков и невозмутимо отправила их по тому же адресу.

— Простите меня, простите! — шептала нам Еремеева, утираясь платочками и дрожащими руками капая валерианку прямо в колпачок, а Светик, скривившись, отодвинулась от нее и зажала нос двумя пальцами. — Я совсем рехнулась.

— Немудрено, — отозвалась Стелла. — Итак, некоторое время вы с девочкой поживете у меня в загородном доме. Там охраняемая частная территория, дачи всяких крутых… Ну, ты понимаешь. Теперь у тебя будет вот этот телефон, — она подала Ленке новый сотовый. — Взамен тому, что ты оставила дома. Но условие: никому, кроме нас с Денисом, не звони.

— Но…

— Да, они все будут волноваться, никуда от этого не деться. Мы найдем способ оповестить твоих близких. Но если всё получится, как нужно, никто об этом и не вспомнит.

Знала бы Ленка, насколько буквальным был смысл этой фразы!

* * *

Едва слышно работала сплит-система. За огромным, от пола до потолка, полукруглым окном открывался романтичный весенний пейзаж загорода. Веки наливались тяжестью.

— На счет «десять» ты заснешь и станешь говорить со мной целиком и полностью от лица ади, — тихо внушала Савитри, стоя позади и кончиками пальцев поглаживая мои волосы.

Напоследок я подумал о том, как хорошо, что Ленка и Светик в соседней комнате и что хоть какое-то время можно побыть за них спокойным. Вздох получился необыкновенно легким, после чего я куда-то провалился…

 

Молния, ударившая в часы

И снова передо мной висит гигантский шар из зеркальных пазлов. Я гляжу в них и пытаюсь прочесть по складывающимся картам будущее, однако Небесное Таро не поддается моим усилиям…

Вот доносится из ниоткуда:

«Но его-то за что?!»

«Сколько же раз я слышал эту фразу!»

Мне так больно, так больно в груди, и это боль утраты и бессилия. Она душит меня, и я знаю, что это какое-то невнятное пророчество. Но лучше уж ничего, чем столько тумана.

Затем я вижу в осколке зеркала нашу станцию. Вижу так, словно подглядываю в дверной глазок. Вижу суету среди коллег, но не слышу ни звука.

Так и не разобравшись, что происходит (или произойдет?) на «Трийпуре», я… просыпаюсь.

Укрытый тонким, но теплым одеялом, лежа на диванчике в той комнате, где Савитри начала гипноз, я пытаюсь вспомнить, что еще было, кроме этого сна, и понять, сколько сейчас времени. В комнате сумрак: высоченное окно плотно прикрыто шторами. Но «внутренний таймер» мне подсказывает, что проскочило несколько часов.

И точно! Отдернув штору, я сощурился от слишком яркого — утреннего! — света. Вчера, когда мы начали гипноз, уже смеркалось, а сейчас солнце в полную силу светит с другой стороны, и тени от деревьев такие длинные, и воздух настолько прозрачен, словно нет его вовсе: даже вдалеке все четкое, без привычной размытости.

На душе было скверно. Что-то случилось во сне, а я никак не мог поймать ускользающую мысль за хвост и допросить ее с пристрастием.

Немного заплутав среди коридоров Стеллиного коттеджа, я случайно ворвался в ее маленький спортзал. Топ-топ-модель уже топ-топала по полотну своего тренажера, и чувствовалось, что для нее это привычное начало дня.

— Привет, — сказала она, не оборачиваясь.

Я подошел, ступил на тугое полотно и, обняв со спины, молча приник щекой к ее затылку. Мне хотелось сейчас почувствовать в ней Савитри, и девушка поняла это, остановилась, мягко коснулась ладонью моей руки.

— Что-то случится, Савитри.

Она удрученно кивнула.

— Сура что-нибудь говорил?

— Только то, что для него все пути видятся еще смутно. Говорил, что чувствует беду с кем-то из близких тебе людей в этом времени.

Меня будто кипятком ошпарило: кажется, она права — сейчас я более Денис, чем Агни. Сразу подумал о здешних моих родителях, потом о Ленке со Светиком. Савитри молчала. Тело ее было разгоряченным от ходьбы и чужим, нисколько мне сейчас не интересным. Однако, обнимая Стеллу, я не терял связующей ниточки именно с моей маленькой чудаковатой подругой, на фоне которой всё отходило куда-то на второй план и таяло, даже безумная сексуальность красотки-менеджера и давняя моя привязанность к Ленке Еремеевой. Савитри ощутила, как я в смятении вздрогнул из-за страшной новости, и снова погладила мою руку:

— Кто бы из них это ни был, на «Трийпуре» выяснят и предотвратят, огонек.

Много ли они предотвратили со Степкой, подумал я, но ничего ей не сказал. Не хотелось ныть и генерировать плохие мысли. Надеяться нам приходилось только на себя. Мне казалось, что и на «Трийпуре» ныне всё очень зыбко, непредсказуемо и что вот-вот тоже случится непоправимое. Муторно и страшно было даже приближаться к этим мыслям, потому я не мог заставить себя развивать их подробнее. Во всяком случае, пока не мог.

После завтрака, прошедшего в полном молчании — если не считать болтовни Светика и бурчания огромного плазменного телевизора почти под потолком на стене, — Савитри ушла в Стеллин кабинет, а перед уходом кивнула в сторону зала. Я понял, что она имела в виду. Все-таки, в армии Денис прослужил не зря: обращаться с оружием его там худо-бедно научили. Поэтому я, как мы с Савитри договорились, пришел в зал, вытащил из сейфа два «Стрижа» и ОЦ-38, уселся на диван за журнальный столик и принялся проверять их состояние. Бесшумный ОЦ, как мне казалось, мог бы подойти Ленке, причем исключительно ради самозащиты, на крайний случай. Она не уронит его в панике от оглушающего выстрела, как это произошло бы с любым другим. «Стрижей» в случае надобности возьмем мы с Савитри. Я разобрал и собрал их все по очереди. Они были в идеальном состоянии — по крайней мере, на мой дилетантский взгляд. Откуда они у Стеллы, мне, признаться, даже не хотелось узнавать…

Ленка с дочерью таращились в телевизор, и если Светик что-то понимала в событиях фильма, то Ленкин взгляд остекленел и замутился, как будто ее только что вытащили из морозильной камеры и усадили на софу. Она вообще не выглядела живой.

— Мишной дядька! — сообщила мне Светланка, указывая на актера, игравшего в старой футуристической комедии о перемещениях то в прошлое, то в будущее.

Мотая из стороны в сторону седыми патлами, сумасшедший изобретатель машины времени метался у доски, чертя какие-то линии и объясняя сидящему перед ним парнишке, что такое альтернативная реальность и как с нею бороться. Подросток слушал с таким же недоумением, как сидящий в корзинке мохнатый пес изобретателя, но в отличие от собаки иногда кивал и что-то говорил.

— Лен, — позвал я.

Та очнулась.

— Можно тебя на пару слов?

Я хотел подготовить ее к возможному обращению с оружием. Вернее, для начала — подготовить к подготовке. И уже заранее представлял себе ужас в этих ввалившихся усталых глазах.

— Посиди тут, — велел я дернувшейся было за нами Светланке.

— М-м-м! — завредничала она.

— Посиди, — сказала уже Ленка твердым голосом.

— …и пока мы были в будущем, Бифф вернулся в 1958 год и передал «Альманах» самому себе! — воскликнул изобретатель в фантастическом кино.

Черт! Я отпустил Ленкину руку и, развернувшись, впился в экран. Раз десять, еще с детства, я пересматривал этот классный фильм, но впервые момент их разговора прошил меня, как током. Если у нас есть возможность перемещаться в определенную временную точку в прошлом, так какого бы дьявола мне не передать самому себе, что…

— …Во всем виноват я: если бы я не купил эту книгу, ничего бы не произошло!

— Ну ладно, — перебил покаянную речь парнишки ученый, — всё в прошлом… То есть в будущем! Как угодно! Но это показывает, что машину времени можно использовать во зло, и что ее нужно будет уничтожить, как только мы всё здесь поправим!..

Я слышал, у американцев есть такой термин — «ангел из библиотеки». Это когда мысль, терзающая, но не находящая решения, вдруг вспыхивает у тебя в мозгу с абсолютной четкостью и указанием выхода из лабиринта. Будто чья-то подсказка. И сейчас меня даже заколотило от предчувствия бытности совершенно нового (а может, уже объективно старого, но нового только для меня?) пути.

«Сура, это ты?»

Мне стало смешно. Сам по себе разговор со своим вторым «я» — психическая патология, а уж когда этого второго «я» подразумеваешь ангелом… Браво, Стрельцов, ты хотя бы догадываешься не говорить сие вслух! И спасибо, ади, что ты хотя бы не вступаешь в диалог…

Тут к нам вошла Стелла. По лицу ее я понял: что-то случилось. Непоправимое. То самое, о чем мы говорили утром.

— Как дела? — спросила она у Ленки со Светиком, принужденно улыбнувшись.

— Тыдысь! — просияла юная валькирия и показала ей большой палец.

— Ну и хорошо. Ты посмотри кино, а мы поговорим с мамой и Денисом о неинтересных вещах.

Стелла подкупила ее конфеткой и увлекла нас с Ленкой в зал.

— Мне сейчас звонил наш шеф, — сказала она. — Сказал, что Аникин погиб ночью. ДТП, по его сведениям. Несчастный случай.

— Русь-ка? — переспросил я занемевшими негнущимися губами, и почему-то понял, что не могу двинуться.

— Да, наш журналист Руслан Аникин. Возвращался из командировки, ну и какой-то пьяный отморозок вывернул на встречку и лоб в лоб врезался в его такси.

Ленка прикрыла рот ладонью, брови ее страдальчески изогнулись.

Боль ударила камнем в грудь, хлынула потоком через прореху прямо в сердце. Понеслись воспоминания. Вот мы с Русом бежим из школы по домам, а он, привирая по обыкновению, рассказывает о своей поездке в лагерь и кулачных победах над тамошним задирой. Вот он приходит ко мне в палату и разглядывает конструкцию, к которой прицеплена моя загипсованная нога, а потом предлагает ее разрисовать, как делали в каком-то фильме. А вот подкидывает мне шпаргалку на экзамене, когда мне достался билет, который я не учил: единственный невыученный из всех по закону подлости тогда мне и выпал…

Выяснили, называется… Предотвратили…

— Когда похороны?

— Ты уверен, что пойдешь туда? — уточнила Стелла, слегка щуря глаз.

— Какого черта… конечно, пойду. Теперь нет смысла прятаться.

— Думаете, это подстроено? — вмешалась Ленка.

Стелла пожала плечами, я ответил, что вряд ли это можно теперь выяснить.

Тарака совершил ответный ход, и им одним решил две задачи: отомстил за свою пешку-ятту и выманил нас. Мы не можем не пойти: у меня была уверенность, что только подчинившись его воле, мы сможем получить новые сведения и понять, как действовать дальше. Тем самым под ударом окажутся Ленка с ее дочкой, но он не станет рисковать и качать весы первым, потому что в этом случае будет наказан за поспешный ход и потеряет возможность стрелять в самое яблочко — в своего врага суру. В меня. Асура слишком хорошо понимает, что нельзя лишать врага всего, поскольку смертельно раненый зверь смертельно же и опасен. Для Стяжателя это всего лишь игра: он не теряет в ней своих родных и близких, не может потерять по определению: у него нет любимых людей. Его неуязвимость, а оттого — беспредельная подлость вызывает во мне приступы ледяного бешенства.

И лишь одна далекая звездочка не давала совсем угаснуть надежде. Если у нас все получится, смерти Аникина не произойдет. А может быть, не произойдет и смерти Степки… Настоящего Степки, а не аватара Шивы.

Шива. За все это время я впервые вспомнил, что ведь он тоже сейчас тут, в нашем времени, где-то недалеко. Вернуться на станцию до завершения миссии он не может, как не может покуда и присоединиться к нам.

Если всё у нас получится…

* * *

Руську хоронили в закрытом гробу. Когда подошла моя очередь бросить горсть земли, вспомнились похороны Степки, и я, бунтуя, едва не закричал: «Ну Руську-то, его-то, балбеса веселого, за что?!»

В ответ уши заложило оглушительным хохотом: «Сколько же раз я слышал эту фразу!»

— Сволочь, — беззвучно прошипел я сквозь зубы, но оказавшаяся рядом Стелла, кинув свою горстку на крышку опущенного в яму гроба, взяла меня за руку и отвела в сторону:

— Гаси эмоции, огонек. Они делают нас слабыми в такие моменты.

— Он ответил мне, Савитри.

Она осталась бесстрастна:

— Это хорошо. Значит, он изготовился и ждет нашего ответного хода.

— Савитри, ты сейчас говоришь о Стяжателе, который здесь, в этом времени. А ты не забывай, что есть еще Стяжатель, вернувшийся оттуда вместе с Шивой после гибели Степки, и он может влиять на события прямо там, на «Трийпуре». Понимаешь?

— Да.

Ей легче. Она никогда не знала Аникина, как знал его Денис Стрельцов. Для нее он всего лишь друг моего аватара, человек из повергнутого в прах прошлого. Ведь это втемяшивали в их головы на тренировках, до того как выпустить в беличье колесо «Тандавы»!

Мы с нею шли позади двоих мужчин: один был директором их фирмы, второй — главредом, непосредственным начальником Руськи, как мне шепнула Стелла.

— Да, Анатолий Яковлевич, кто лучше Аникина написал бы мне эту статью… — сокрушался главред. — Я хотел приурочить ее прямо ко Дню Победы, и только Руслан успел бы в такие сроки сделать все, чтобы комар носа не подточил. А теперь передал тему Игрицкому, и знаете, чего он мне накропал? С какого-то перепугу полез в неведомые дебри и понес ахинею о письмах Махатмы Ганди Гитлеру!

— А что, в самом деле были такие?

— Да были-то они были. Но кому это интересно?! Ганди вроде как хотел отговорить фюрера от боевых действий еще до начала Второй мировой, но Гитлер или совсем не читал этих посланий, или проигнорировал увещевания истинного истинного арийца…

Да, он так и сказал: «истинного истинного арийца».

Услышанное как-то странно отозвалось во мне. Как будто я уже где-то слышал об этих письмах и даже был в шаге от того, чтобы пересказать их содержание… Поистине странно!

Я ощутил на себе пристальный взгляд Стеллы. Нет, неправильно. Пристальный взгляд Савитри. Только она умела так смотреть.

— Что? — спросил я.

— Ты не хочешь еще кое о чем вспомнить под гипнозом?

— Например?

— О человеке по имени Мохандас Карамчанд Ганди?

— Зачем мне это нужно?

— Джей Рам, какой же ты упертый! — взмолилась она, воздевая руки к майскому солнцу, как ни в чем не бывало освещавшему тихое городское кладбище.

Я вздрогнул:

— Как ты сказала? Джей?..

— Джей Рам. О, Рама! Последние слова Ганди после того, как в него выстрелил Натхурам Годзи…

— Ну что, ребятишки, уже решили, что делаем дальше? — по моему левому плечу хлопнула чья-то рука.

Мы обернулись. Я успел заметить, что вторая рука того же мужика по-свойски лежит на правом плече Стеллы, а он сам, слегка нас раздвинув, протиснулся вперед. Это был низкорослый и головастый мужичок в милицейской форме. Я уже видел его на предварительном показе, на голограмме у Камы…

— Шива, — прошептала Савитри, — ну что там? Почему я не могу связаться со станцией?

— Я сам не могу, какая-то хренотень, — слишком бодро для столь дурной новости выдал очередной аватар Шивы. — Последнее, сказанное Камой, была какая-то невнятная тирада о том, что сейчас пульт закроют энергетическим щитом от посторонних глаз. Так что, вайшва, ты, скорей всего, не зря разбирал стволы: если в пьесе на стене висит ружьишко…

— Заткнись, ладно? — попросил я. — Мы вообще-то на похоронах.

— На похоронах иногда принято стрелять.

Если даже остро чувствующая Савитри не могла полностью понять меня, то что уж говорить о Шиве, который всегда отделял личное пространство от рабочего и до последнего времени никогда их не смешивал?! Для него Руська был тем же, чем для Стяжателя являлся тот ятта, которого мы уничтожили в подъезде Ленкиного дома. Шива и Савитри были чужими в этом времени, и оно было чужим для Шивы и Савитри. А для меня-Дениса с Умой-Ленкой — нет.

— Едем к тебе, — предложение милиционера к топ-топ-модели выглядело бы очень уж развязно в глазах непосвященного, если бы за нами кто-то наблюдал, но мы слишком отстали от остальной процессии и уже готовились ретироваться.

Стелла кивнула и указала на свою машинку за воротами кладбища.

* * *

Кама едва успел укрыться под дополнительной энергозащитой. Теперь связь с миссией ухудшилась донельзя, и ассист пытался отладить хотя бы минимальную проницаемость канала.

Толпа из «Альфы» вот-вот доберется до восьмого ангара. Маскировку обнаружат не сразу, но все равно счет идет на минуты. Успеть бы хоть завершить переброску «наджо» в обратном направлении!

Может быть, их убедят своей исполнительностью остальные группы, и восьмой ангар будут осматривать не так рьяно, чтобы найти добавочное звено? Официально ведь и отсюда направлены виманы, а Танцоры вполне легально занимаются своей текущей рабо…

— Кама, тревога, — просочился в узенькую прореху канала голос сестры Шивы. — Нас вернули на базу, а в виманы лезут охранники из «Альфы». Молния мне в печенку! Вообрази, они забираются в «Тандаву»! Эти гориллы что-то задумали, чтоб им там всем в вакууме полопаться…

— Я понял, Тэа, не рискуй больше. Отключаюсь.

Переведя дух, Кама снова принялся подбираться к своим Исполнителям. Надо извлекать их из эпохи. Пусть лучше провалится миссия, чем погибнут все члены восьмой группы, до самой смерти запертые в петле прошлого.

Он увидел, как в ангар ввалились охранники, человек семь, забегали из стороны в сторону, что-то разнюхивая. С ними был новый начальник — тот самый здоровенный улыбчивый парень. Вот только сейчас ему было не до улыбок.

Как и рапортовала Тэа, официальных исполнителей вернули в ангар, а в их виманы влезли охранники, упаковываясь в центрифуги. Здоровяк тем временем допрашивал вайшву подставной группы, и по его губам Кама прочел, что тот называет имена Шивы, Агни и Савитри. Как же быстро он их вычислил!

Вайшва лишь качал головой и отнекивался. Тогда один из сопровождающих здоровяка шагнул вперед и наотмашь ударил парня по лицу, а остальные неторопливо подступили и стали размеренно пинать техника ботинками. Так и не дождавшись результата, начальник охраны принялся обнюхивать каждый угол ангара и когда обнаружил защищенную энергокуполом пустоту, вскинулся, что-то крикнул своим. Они перестали избивать уже недвижимого вайшву, построились вокруг защищенной зоны и направили нейтрализаторы, как показалось Каме, прямо на него. Пара секунд — и купол исчез. Кама стоял у своего пульта, подрагивая, весь взмокший, но продолжал судорожные попытки связаться со своей группой. Его окружали три «Тандавы», в которых вращались спящие Шива, Агни и Савитри.

— Слив засчитан, — непонятно выразился здоровяк. — От лица Тараки Трансцендентного выношу благодарность за содействие! — напыщенно продекламировал он в адрес своих помощников. — Ну а вы чьих будете, голубчик? — это уже Каме.

— Да уж не твоих точно, — дерзко отозвался тот и вдруг, отшвырнув манипуляторами державших его громил, руками молниеносно отсчитал на пульте несколько пиктограмм.

Система отключилась и умерла. «Тандавы» остановились, и распятые внутри них тела безжизненно повисли на креплениях. Коридор времени, соответственно, сгинул.

— А, саботаж… — равнодушно высказался Тарака, и бровью не поведя, затем мощным рывком опрокинул центрифугу с Савитри, разломал ее и приложил пальцы к горлу девушки. Лицо его озарилось улыбкой: — Сдыхают!

Кама закрыл глаза и мысленно попросил прощения у погибающих коллег. Так они хотя бы смогут жить в той эпохе, а если бы коридор не закрылся, их и там сжили бы со свету примчавшиеся по следам асуры.

— Всё, сдохла, — сообщил Стяжатель и толкнул девушку кулаком в щеку. — К реинкарнатору. Сейчас вернем шалунишек.

Как только охранники покинули ангар, Кама бросился к «наджо», но все трое были уже мертвы. Тогда он побежал вслед за проникшими в медицинский блок асурами и с удовлетворением отметил, что они выстроились у двери бокса с реинкарнатором. Пока Стяжатель что-то им объяснял, ассистент на цыпочках удалился и помчал в свой сектор.

 

Щит Медузы

Это случилось во время гипноза. Может быть, находись я тогда в ином состоянии, всё сложилось бы по-другому. Хуже или лучше — не знаю, но по-другому.

Сначала нахлынула отупляющая тишина. Ты ничего не соображаешь, ты даже не хочешь ничего соображать и, тем более, делать. Все бросить, свернуться и заснуть навсегда в клубящихся пучинах инфозоны! Все осточертело! И при этом — глухое безразличие во всем твоем существе.

— Савитри, остановись! — прошептал я губами Дениса, обращаясь к возлюбленной Агни. — Остановись, мне нужно время!

Как будто мы им располагали, этим временем!

Но я понял: произошло то, что мы учитывали в одном из пунктов плана, хотя втайне надеялись на лучшее. И когда понял, мобилизовался — вытянул себя из липкого сиропа агонии, происходившей в другом месте и в другую эпоху, но с телом, в котором прежде жило мое сознание и с которым оно имело крепкую связь даже теперь.

Нас убили. Нашу миссию вот-вот расшвыряет в пространстве и времени…

Савитри услышала — замерла. Я начал судорожно просеивать через себя терабайты информации. Сверять, анализировать, безжалостно отбрасывать за ненадобностью, захватывать новые сведения. Миллионы путей разбегались от наших ступней в прошлое. А мне нужно открыть всего один, мне нужен единственный и безошибочный выход — только тогда я выведу нас всех из лабиринта!

И вот одна из смутных картин прошлого стала обретать краски и звуки…

* * *

— Что за сила творила тебя? Ведь ты столь мал, но в каждом сочленении твоем видна божественная гармония… Нет ничего ненужного, лишь то, что необходимо тебе, дабы жить…

И, едва не прикоснувшись к саранче кончиком тонкого хрящеватого носа, юноша вздрогнул. Разглядывая кузнечика, он позабыл о том, где находился.

Что его несколько минут назад пожелал увидеть родитель, он тоже вспомнил лишь теперь, когда тот сам решил спуститься к нему в мастерскую.

— Отец! Простите, я увлекся и… — бросив насекомую тварь в глиняную плошку к остальным образцам и распрямившись во весь свой немалый рост, юнец встретил входящего пожилого синьора. Мужчина кивнул в ответ на его почтительный поклон.

— Отчего Себастьяно клянется, что более не войдет сюда ни за какие блага мира? — с усмешкой спросил синьор, косясь на нечто укрытое полотном в глубине комнаты.

Молодой человек заступил вперед, тем самым преградив ему путь:

— Он поклялся в этом? Ну наконец-то! Себастьяно нечего здесь делать, и я не велел ему входить ко мне. Это все его постылое любопытство…

— Прекрати пугать слуг, сынок! Иначе некому будет следить за домом, всех распугаешь сво-и-ми… — сер Пьеро выковырнул из плошки сухую бабочку шелкопряда, разглядел, дальнозорко отстранив ее на ладони вытянутой руки, и небрежно кинул обратно, — своими изысканиями. Ну и вонь! К чему это все? — он кивнул на полки с валяющимися там и здесь трупами ящериц, змеек, жуков, летучих мышей и прочей нечисти: все они исправно разлагались в июньской жаре, однако юноше, похоже, не было никакого дела до нестерпимого зловония.

Между разговором старший из собеседников бочком-бочком подвигался к спрятанному под тряпицею диску и уже прицеливался ухватить двумя пальцами уголок полотна, чтоб заглянуть под него. Тогда младший, разгадав маневр батюшки, снова встал между ним и мольбертом.

— Простите, отец, это еще не готово для того, чтобы его показывать!

— А Себастьяно?!

— Я прогнал его. Он самовольно снял покрывало.

— И что такого он там увидел, ежели до сих пор бормочет молитвы и клянется Святой Мадонной, что не останется в нашем доме более ни на час?! Раззвонит по всей округе, и потом мне придется обещать двойную оплату этим бездельникам! И то навряд ли окажутся желающие служить у таких безумцев, как мы!..

Воспользовавшись тем, что в своем пылком монологе прижимистый, говоря откровенно, батюшка, жестикулируя, отвернулся, молодой человек возвел серые глаза к потоку и беззвучно помолился своему ангелу-хранителю. Кудрявый ангел по своей привычке лишь лукаво, чуть вкривь, улыбнулся тонкими губами и таинственно подмигнул. Он никогда не вмешивался, если дело не касалось искусства.

— Ну так что же он там увидел, Леонардо? — настаивал сер Пьеро, раздосадованный покорным молчанием сына.

— Уверяю, отец, ничего из того, что наплодило его разыгравшееся воображение. Я всего лишь копирую устройство сих тварей в портрете будущей химеры, — юноша кивнул на засушенных насекомых и рептилий.

— Но они же мертвы, их ловкость уже не видна в полной своей красе…

Молодой художник улыбнулся, вторя своему лукавому хранителю. У Пьеро да Винчи была хватка нотариуса, но сердце поэта. Он всегда понимал великую гармонию всего сущего, и, быть может, при меньшей расчетливости в самом деле мог бы стать служителем лиры.

— Я сначала изучаю их живыми. Просто в неволе они скоро умирают, как бы я ни старался их кормить. Но в мертвом тоже есть неслыханное обаяние неподвижности! Для моего замысла необходимо то и другое попеременно.

— Ах, вот оно что! Ну что же, я дождусь, когда вывеска твоя будет завершена. Только пообещай мне, что я увижу ее первым!

— Обещаю, отец, — с напускной, веселой торжественностью поклялся Леонардо и добавил себе под нос, когда да Винчи-старший уже покидал мастерскую и не мог его слышать: — Во всяком случае, первым из тех, кто имеет плоть и кровь.

Он усмехнулся. Вывеска! Стал бы он стараться ради вывески для какого-то трактира! Это будет настоящий боевой щит, одним своим видом повергающий в трепет врага. Выпад — парирование — уход! Художник бьется кистью! Леонардо прекратил шутливую дуэль и победно воздел над собой свое оружие, а его неосязаемый, но самый первый зритель, покачав головою, с усмешкой отвернулся…

Убедившись, что отец не собирается возвращаться, юноша рывком сорвал покрывало. Еще немного — и картина будет готова. Еще совсем немного, но спешить не нужно. Достаточно ли жуток взор химеры, выползающей из бездны?

Леонардо сложил руки на груди, отстранился, прищурился и для верности еще откинул русоволосую голову, чтобы охватить рассеянным взором весь щит.

И вдруг это случилось снова, теперь уже здесь! Но все в точности, как тогда, в доме матери, одиннадцать лет тому назад…

Пространство заколыхалось, замерцало солнце в окне, воздух задрожал горячим маревом…

…Он видит себя в карете, и хотя этому бородатому старику уже, наверное, лет тридцать пять, или сорок, а то и все пятьдесят — словом, старик, — юноша узнает в нем себя и слышит то, что слышит путник:

— le Cheval de Troie! — кричат на площади.

Десятки арбалетных стрел летят в статую гигантского коня — самого гениального, что когда-либо изваял человек.

— le Cheval de Troie! — неистовствуют французские солдаты.

И юноша видит, как старик в карете устало прикрывает лицо рукой, а лошади под свист кнута, храпя, несут экипаж прочь из большого города.

— le Cheval de Troie! Vous devez tirer dans la tete!

Картина быстро изменяется, уходят под землю постройки, и, взмахнув крыльями, фантазия летит на простор, в эти загадочные, подернутые туманной дымкой дали, за холмы и долы, за таинственный горизонт бытия… Словно во сне, слышит юноша всё те же голоса: «Le pere de la Terreur!» Но уже не стрелы, а пушечные ядра язвят гигантскую голову человека неведомой расы, разбивая вдребезги ее каменные черты. И молчаливо взирают на их ярость и на странно одетых иноземных солдат вечные пирамиды сердца пустыни…

Леонардо обнаружил себя скорчившимся на низком табурете в углу.

— Мама! — прошептал он, как тогда, и опомнился: уж много времени она живет в лучшем мире и смотрит на него глазами безмолвного хранителя.

Не было сил даже пошевелить рукой, а в груди кололо так, что не вздохнешь. Это случилось опять, и он не понимал, отчего такое происходит с ним, а главное — что оно означает. И еще: неужели он, пятнадцатилетний мальчишка, когда-нибудь превратится в такого древнего старика, как тот, кого он видел сейчас в карете?! Вихрь вопросов пронесся в голове, оставаясь без ответа.

Со щита скалилась омерзительная химера, сотканная из частей тех тварей, что избрал для натуры молодой художник. И в ней до сих пор чего-то не хватало… Не хватало божьей искры, дабы срослись воедино разрозненные члены ужасающего существа.

Лукавый ангел хранил молчание.

Идея вспыхнула, словно возрожденная Господом звезда на небосклоне, и всё вдруг стало просто и понятно. Юноша вскочил, стянул волнистые волосы завязкою в хвост, чтобы не мешались, схватил кисть… и опомнился, когда картина была окончена. За окном царила непроглядная темень, светильники, невесть кем зажженные, догорали.

Утирая пот предплечьем перепачканной в краске руки, Леонардо отступил. Со щита Медузы, как он прозвал творение для себя, сползало адское чудовище, и вонь от дохлых мышей и ящериц была амброзией в сравнении со смрадом дыхания химеры. Всё было в ней правдиво — и оскал, и изворот тяжелого тела, и мохнатые паучьи лапы, и вытаращенные глаза, будто слепленные из сотен маленьких пчелиных сот…

А утром юноша очнулся от отцовского вопля. Заснув глубоко ночью у мольберта, Леонардо позабыл накрыть щит полотном.

Сер Пьеро со всех ног улепетывал из мастерской, проявляя неподобающую возрасту прыть.

— Отец! — со смехом крикнул ему вслед Леонардо. — Постойте, отец! Я же обещал, что вы увидите ее первым!

— Беги оттуда, сынок, беги! — отдалившись от дома на безопасное расстояние, тот обернулся, но держаться старался все ж поближе к стволу оливы. — Сюда, скорее! Беги ко мне!

Юноше стоило немалых стараний уговорить батюшку вернуться и рассмотреть чудовище поближе.

— Нет, я не смогу отдать это Паоло, — покачал головой успокоившийся сер Пьеро, разглядывая химеру, и в точности повторил вчерашние мысли своего отпрыска: — Твой щит достоин лучшей участи, чем быть вывеской на крестьянском трактире…

Но Леонардо более не интересовался судьбой своего творения. Ему теперь хотелось лишь хорошо выкупаться и уснуть на чистых простынях в отеческом доме, а не в своей провонявшей дохлятиной каморке.

* * *

«В начале февраля мы покидали мятежный Милан, занятый войсками Людовика, которого то ли в шутку, то ли всерьез французы прозвали Отцом народа. Мой друг, маэстро да Винчи, оказал мне любезность, пригласив совершить отъезд в его карете. Это сулило нам возможность предаться продолжительной и весьма познавательной беседе»…

Примерно так должен был выражать свои мысли Лука Пачоли, не окажись им в тот период я. А поскольку именно я и обосновался в сознании фра Пачоли, мне, говоря вслух, следовало облекать выдумку словами таким образом, чтобы не навлечь на себя ничьих подозрений. Поэтому поначалу приходилось быть немногословным и тренироваться, тренироваться. Мыслил же я, конечно, совсем по-другому и вдобавок лихорадочно искал способ достучаться до великого Леонардо, не покалечив его психику и не представ в его глазах тихопомешанным теологом-францисканцем, который чересчур заработался на математическом поприще. Кроме этого, мне нужно было разыскать остальных участников миссии — тоже погибших в далеком будущем Савитри и Шиву. Задача казалась неразрешимой, но я знал, что сура ничего не делает понапрасну, поэтому необходимо просто хорошенько подумать. Времени хватало: до июня 1517 года, когда умрет фра Пачоли, у нас в запасе еще много лет…

Трясясь в карете под щелканье кнута и глухой топот конских копыт, я глядел в окно на старый город. Смута и Мятеж — вот иные названия для Милана в последние недели, когда горожане бросались на иноземцев, иноземцы — на горожан, когда артиллерийские снаряды, попадая в жилые дома, обрушивали крыши на головы жителей, и людям приходилось прятаться по подвалам. Сколько народа здесь уже поражено влиянием извергов Стяжателя и сколько еще прибудет такого в составе новых партий французских войск Отца народа, которые вот-вот перевалят через Альпы в подкрепление авангарду?..

— Вы не переменили своего решения, мой друг? — заговорил вдруг маэстро.

Я так задумался о своем, сопоставляя факты, известные синьору Пачоли как очевидцу, с известными мне по истории, что даже вздрогнул при звуке его голоса:

— О чем вы?

— Сразу продолжите свой путь во Флоренцию?

Мне не пришлось отвечать: нас догнал верхом на лошади Джакомо, ученик да Винчи, и, перевесившись с седла, заглянул в окно со стороны учителя.

— Господа Мельци надеются увидеть вас у себя, мессер, — вполголоса проговорил юноша, мельком взглянув на меня. — Я видел, что они будут очень расстроены, если вы откажете…

— Да, они писали мне, и как раз об этом я сейчас и хотел сказать фра Пачоли. Ты опередил меня.

Я все еще в рассеянности из-за своих недавних раздумий уточнил, о чем именно идет речь. Маэстро объяснил, что семейство Мельци, с которыми мы давно состоим в дружеских отношениях, готово снова приютить всех нас на своей вилле Ваприо, у подножия Альп. И не просто готово, а ждет с нетерпением.

У фра Пачоли были, как мне известно, свои планы относительно преподавания в университете Флоренции, однако нынче они расходились с моими планами. Именно там, у Мельци, я получу возможность подобраться с нелегким разговором к Леонардо. Нет смысла отвергать удобный случай.

Да Винчи был уже далеко не тем юнцом, которого впервые разглядел сура, погружая нас в эпоху. Заметная морщина над переносицей прорезала высокий бледный лоб, резче очертился тонкий нос, взор стал скорее усталым, нежели пытливым, узкие губы скептически сжались, в длинных волосах и бороде — морозные искры седины. Он носил теперь короткий, вопреки нынешней моде, алый плащ и пышный берет, был медлителен и задумчив. Но я точно знал, буквально чувствовал: в его голове мысли рождаются с такой немыслимой скоростью и четкостью, что вся динамика нашего хваленого будущего меркнет в сравнении с этим удивительным процессом. Интересно, допустил бы Мастер создание «Тандавы», распорядись судьба иначе и позволь ему родиться в наше время? Что возобладало бы в нем — прозорливость гения или честолюбивое любопытство ученого? И я точно знал: пока не получу ответа на этот вопрос, заговаривать о главном с мессером Леонардо нельзя. После нашей переброски центрифуга должна быть наверняка уничтожена. Да, уничтожена, как советовал изобретатель в том фантастическом кино, которое снимут только спустя пять столетий…

— le Cheval de Troie… — пробормотал он, прикрыв глаза и пристроив голову поудобнее на подушке у задней стенки кареты.

— Что, прошу прощения?

Мастер, не поднимая век, махнул рукой — пустое, мол:

— Иногда мне снятся непонятные сны, друг мой. Я уверен, что не спал, но между тем объяснить это иначе, кроме как сном, невозможно. Не раз мне снилось то, что в точности сбывалось много лет спустя со мною же… Вот только что закрыл глаза — и вижу себя самого, лет в пятнадцать, в отцовском доме. А ведь тогда мне приснился этот день, и я помню всё, как сейчас…

— Это порывы…

— Как вы сказали? — он приподнялся с подушки, серые глаза ожили, сверкнув интересом.

Я понял, что машинально ляпнул то, чего говорить пока не стоило. Про временные порывы Леонардо должен узнать не раньше, чем я расскажу ему о «Трийпуре», роковой миссии «Прометеус» и асурах.

— Я сказал, что это всего лишь иллюзии, — с трудом, но все же выкрутился я. — Не более того.

Мессер да Винчи не был тугоух и явно не слишком мне поверил, однако промолчал, прикрыв лицо ладонью. Он наверняка что-то уразумел, но по скрытности своей предпочел не озвучивать догадок. Уж слишком дорого стоило ему вольнодумие в юности.

Мы ехали по размытой зимними дождями дороге, глина летела из-под колес, да еще и Джакомо — ученик, которого Леонардо в шутку называл Дьяволенком — от скуки нарезал круги возле нашей кареты, копытами своей лошади еще пуще разбрызгивая грязь во все стороны.

Подремав с четверть часа — а я часто замечал, что мессер да Винчи делает такие перерывы, даже когда работает, — Леонардо оживился, и мы начали обсуждать проиллюстрированный им «мой» математический трактат «О божественной пропорции».

— Ах, друг мой, я так и не успел показать вам сконструированный по тому чертежу многогранник… — посетовал он. — Эта модель пришлась по душе его высочеству более всех других.

— Вы о курносом кубе, мессер?

— Да, о нем.

— Вам, мне кажется, он тоже по душе, — аккуратно подметил я, ощутив легкий укол предчувствия верной темы, и вгляделся, не изменился ли мастер в лице.

Так точно — он видел и это во время временного порыва! Лишь на мгновение что-то эдакое промелькнуло во взгляде Леонардо, и я понял, что «сон» был ему еще тогда, лет десять назад, когда он сделал чертеж круга и квадрата, а внутрь поставил идеально прорисованную мужскую фигуру — знаменитого даже в эпоху Дениса Стрельцова «Витрувианского человека». И этот временной порыв был связан с появлением здесь нашей горе-миссии. Значит, я смогу найти с ним общий язык и рассказать о произошедшем, иначе «петля» не образовалась бы, закольцевав его прошлое и будущее! Это обнадежило меня, но я не перестал осторожничать. Будущее сейчас крайне нестабильно, в любой момент нас может выбросить в альтернативную ветку развития событий.

Почти всю дорогу до жилища Мельци мы проговорили о математике, и пару раз я ввернул в диалог провокационные фразы. Дескать, мне хотелось бы узнать, что будет лет через сто после нас. Леонардо лишь скептически сжимал губы и кривовато усмехался. Я видел, что понятие времени здесь воспринимается очень специфически. Если в эпоху, где жил Денис, сутки проскакивали незамеченными и все его современники постоянно суетились и куда-то бежали сломя голову, а в моем мире день растягивался или сжимался в зависимости от практической необходимости, то сейчас, среди неспешности событий, даже неделя казалась вечностью, а отношение к времени было очень неопределенным. Само понятие уже существовало, но у меня было субъективное ощущение, что даже люди просвещенные еще не совсем привыкли к этому открытию.

Когда же зашумела поблизости бурная Адда, непокорно прыгая на порогах и беснуясь в своем каменистом русле, мессер словно воспрянул из пепла. Удручающая, мятежная бытность Милана сменилась покоем полудикой природы, растаяла в прошлом, точно пятно от вздоха на поверхности зеркала. Находиться здесь, в Ваприо Д'Адда, было мастеру привычно и по душе.

Нам оказали пышный прием, во время которого дерзкий Салаино нет-нет да и подтрунивал над пафосом хозяина виллы, Джироламо Мельци, а тот лишь смеялся, и в конце концов высокопарность его речей иссякла. Стало по-домашнему уютно, как в прежние наши наезды. Я знал это через воспоминания самого фра Луки.

Тут послышался торопливый топот: с лестницы к нам сбежал сын Джироламо, девятилетний Франческо. Со времени нашего прошлого приезда его густые пшеничные волосы отросли и заметно потемнели, а светло-серые глаза остались прежними. Поздоровавшись с нами вскользь, он, глядя на синьора да Винчи, сумбурно затараторил о каком-то «дождемере». Отец попытался одернуть его, но Леонардо сделал рукой останавливающее движение и внимательно склонил голову к мальчику.

— Шарик! Шарик опустился сейчас на последнее деление кольца! — воскликнул Франческо.

— Какое кольцо, какой шарик? — раздраженно перебил его сер Мельци.

— Ч! — на сей раз Леонардо вскинул палец к губам и сверкнул глазами на хозяина дома, но в следующий миг смягчил свой жест улыбкой: — В свой прошлый приезд, друг мой, мы с вашим сыном соорудили для него одно приспособление. С помощью этой конструкции можно узнавать, какая будет погода через день-другой.

— Ах вот оно что! — сер Мельци засмеялся. — Теперь понимаю, каким образом он водил нас всех за нос!

Салаино хохотнул и, вгрызаясь на ходу в сочную грушу, потащил наверх сундук своего учителя.

— Это дождемер! — широко распахивая ясные глаза, пояснил мальчик. — Но сейчас он, кажется, сломался. Даже перед ливнем я не видел, чтобы шарик опускался так низко.

— Пойдемте посмотрим, — предложил Леонардо, словно забыв усталость с дороги.

Да и неудивительно: все же мессер да Винчи моложе фра Пачоли на целых семь лет! И я поволок тяжелые ноги пожилого монаха вслед за всеми, когда мы отправились в комнату Франческо.

Дождемером они с Леонардо звали гидрометр, самый первый прототип будущих метеоприборов. В изобретении маэстро все было гениально просто: шарик из воска и шарик из хлопка вместо чаш на «коромысле-весах». Сами «весы» крепились к кольцу со шкалой, отмечающей степень влажности воздуха. Сейчас хлопковый шарик опустился ниже последнего деления.

— Бениссимо! — проведя длинными пальцами по бороде, высказался Леонардо.

«Бениссимо» и «интересанте» — «замечательно» и «интересно» — были самыми частыми выражениями в словаре мессера, употребляемыми по мере значимости. Причем «бениссимо», как правило, выражало превосходную степень его оценки.

Итак, да Винчи сказал «бениссимо» и, несолидно присев на корточки перед прибором, принялся его разглядывать. А мне, признаться, стало как-то нехорошо. Я уже понял, что он сейчас скажет.

Прикоснувшись к шарикам, проверив крепление «коромысла» к медному кольцу и даже устойчивость прибора на столе, маэстро посмотрел на Франческо, а потом на нас с синьором Мельци:

— На вид конструкция исправна. Она предсказывает великий дождь или бурю…

Хозяин виллы перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца. Мальчик растерянно захлопал ресницами:

— Потоп, мессер Леонардо?!

— Не настолько великий для потопа, — усмехнулся мой друг. — Но прополощет знатно. Что ж, — он легко поднялся на ноги и хлопнул в ладоши, — пока этого не произошло, я предлагаю небольшую прогулку по окрестностям!

Я постарался сделать самый что ни на есть незаинтересованный вид и поскорее отвернулся от прибора. Из жизни Дениса Стрельцова мне вспомнилась строчка стихотворения классика:

Это было некстати, поскольку вызвало у меня светлый образ русички Тамары Святославовны Рудановой и, как следствие, глупую улыбку. Надеюсь, что я смог вовремя взять себя в руки и никто ничего не заметил.

На протяжении всей прогулки мои спутники с тревогой поглядывали в небо, но до самых сумерек не было ни облачка, и солнце, клонясь к закату, отражалось в спокойных водах канала Мартезана. В конце концов Салаино заявил, что дождемер бессовестно наврал, в ответ на что обиженный за свое изобретение маэстро отозвался в том духе, дескать, неужели кто-то или что-то может врать бессовестнее одного бездарного чертененка, у которого вечно все валится из рук и из головы. Синьор Мельци, шагая рядом со мной позади мессера и его ученика, рассуждал о виноградниках, а я его почти не слушал. Точь-в-точь как маленький Франческо, я внимал своему другу, поглощая всю информацию, какая только поступала: слова, жесты, взгляд… Мне нужен был ответ на самый главный вопрос. Хотя в их препирательствах с названым сыном тоже была своя прелесть.

— А вы видели войну, сер да Винчи? — вдруг с горящими глазами полюбопытствовал мальчик, осторожно коснувшись рукава мессера.

— Спроси об этом лучше фра Луку, — уклонился тот. — Мне не хотелось бы сейчас говорить о самом великом из человеческих пороков, Франческо.

Ну вот, чуть что — сразу фра Лука. Кто из нас монах, а кто изобретатель всяких смертоубийственных приспособлений? Он ведь однажды показывал мне чертеж страшной колесницы, да и, памятуя всё оставшееся после него, что я видел позже, глазами Дениса и глазами Агни, трудно не заподозрить маэстро в противоречивости. Но я не ощутил в нем и тени лицемерия, как во многих, кого я знал, говорящих одно, а творящих другое. Здесь надо хорошенько разобраться…

Уже вечером, собравшись в гостиной на вилле, мы слушали, как Леонардо музицировал для нас. Свою лиру да брачио он впопыхах забыл в Милане при переезде, а у наших друзей в Ваприо нашелся лишь старый пятиструнный фидель, который ему пришлось сначала долго настраивать на лад. И, что примечательно, смычок мессер держал в правой руке, хотя дома свой инструмент он перекроил под левую.

— Что вы сейчас исполняли, друг мой? — спросил растроганный мелодией Джироламо Мельци.

— Это еще детская моя фантазия: положенная на музыку история глупой бабочки, — откликнулся Леонардо. — Я был тогда не старше вашего сына и однажды, наблюдая полет шелкопряда к свече, внезапно понял одну важную истину. Огонь и свет манят к себе, но с теми, кто не умеет разумно ими распоряжаться, они играют злую шутку, — он почему-то насмешливо посмотрел на меня, и в глазах его плясали золотые искорки пламени из камина. — Огонь может быть в домашнем очаге, покладистый и добрый, а может стать адской бурей из жерла огнедышащей горы, его можно использовать как во имя добра, так и во зло. Верно, фра Лука?

Я пожал плечами и смиренно покивал, соглашаясь:

— Пожалуй, что так, сер да Винчи. Свет Древа Познания доверить можно не каждому смертному.

Леонардо отвернулся и продолжил:

— Но, поскольку в детстве я долго не мог выучиться читать и писать, мне пришлось запомнить эту сказку в виде музыкальной строки.

— Вы не могли выучиться читать? — чуть слышно проговорил юный Франческо, будто не веря своим ушам.

— Да. Мне никак не давались начертания букв, я постоянно их путал, а если читал вслух, то переставлял местами, и слова теряли всякий смысл. Это было сущее мучение! — да Винчи рассмеялся и отложил инструмент.

— Как же вы справились? — чуть ли не хором спросили мы все.

Он помолчал, слегка дернув бровями, потом, припоминая, ответил:

— Я немного обманул свою недалекость. Кажется, в этом мне помогло зеркало. Эти проклятые буквы менялись, если я смотрел на них в зеркало, и мне было легче запоминать их искаженными. Я писал слова наоборот, потом усложнил задачу и стал писать сразу двумя руками, одновременно слева направо и справа налево. Писал как слышал, дробя слова не там, где это положено по правилам. Постепенно все встало на свои места, я уже не путал между собой ни те буквы, что аккуратно выписаны в манускриптах, ни те, что пишутся бегло в письмах, смог понимать прочитанное и запечатлевать выдуманное. Но отцу я об этом говорить не стал, иначе он усадил бы меня зубрить законы ради профессии. Иногда удобнее сказаться неграмотным, дабы грамотность твою не использовали во зло… — и мессер снова кинул в меня краткий, но пристальный взгляд.

— Поэтому вы продолжаете писать все шиворот навыворот и еле разборчиво? — спросил я, не отводя глаз.

— Бывает, что и это приносит пользу большую, нежели соблюдение каллиграфических норм.

* * *

На протяжении трех недель мессер занимался новым полотном, которое никому не показывал, и старательно избегал всех нас, кроме мальчишки. Даже развязный Салаино старался лишний раз не беспокоить учителя и часто отирался на кухне, таская сладости и норовя ущипнуть пышнотелую кухарку за бока.

Ожидаемой бури так и не случилось: если не брать в расчет нескольких дождливых дней, в феврале и начале марта осадков было немного, а с ветром их и вовсе не бывало. Но Франческо каждое утро докладывал: дождемер по-прежнему пророчит бурю.

Слухи до нас доходили самые неутешительные: французы прибывали и прибывали в Милан, и мы однажды даже сами видели проезжавший мимо владений Мельци отряд гасконцев-арбалетчиков. Правда, видели издалека, но впечатление он произвел на нас самое удручающее. Страну делили, словно праздничный пирог между жадными обжорами, куски ее выдирали друг у друга прямо из рук, и кровавая начинка разлеталась в разные стороны…

Я уже потерял надежду поговорить с Леонардо, когда все сложилось самым неожиданным образом.

— Как вы полагаете, фра Лука, — обратился он ко мне однажды вечером после музицирования в гостиной, — допустимо ли считать, что хрустальных сфер может быть на одну меньше, чем нам известно?

Он огорошил меня этим вопросом.

— Каких сфер, друг мой?

— Хрустальных.

Мне показалось, что мессер про себя смеется, и лишь после этого я понял, о каких сферах речь:

— Ах, этих! Нет-нет, ни в коем случае не меньше, но и не больше! Ибо сказано, что планеты переносятся на лунном кольце, Солнце прикреплено к солнечному, а дальше всех на звездной сфере кружат звезды, дабы освещать денно и нощно нашу богосотворенную Землю. Путать между собой эти кольца ни в коем случае нельзя, иначе окажись Солнце чересчур близко, оно сожжет наш мир!

— Видишь, Франческо, не удастся нам с тобой запустить змея так далеко, чтобы его не стало видно в мою трубу, — с деланным сожалением сообщил Леонардо сыну хозяина. — Ударится он о первую же хрустальную сферу и грохнется обратно наземь подобно возгордившемуся Икарусу. Видел, как по осени вываливаются из колец звезды и летят вниз, орошая собой Землю? Так же будет и с твоим змеем.

Синьор Мельци изъявил желание поглядеть в трубу Леонардо, поэтому мы забрались на плоскую крышу виллы. Нашим глазам представилась конструкция, которую я как Денис Стрельцов и как Агни мог бы назвать прототипом телескопа… Как математик я должен был изъявить любопытство и рассмотреть странное изобретение, а вот как монаху мне следовало бежать прочь и делать вид, будто я ничего такого не видел. Словом, я разрывался на части, не желая выглядеть чересчур невозмутимым и искушенным, как если бы наблюдал такие вещи ежедневно, но и излишним восторгом и любопытством стараясь не допустить фальшивой ноты. Мессер внимательно следил за выражением на моем лице, и я не сразу это заметил. Но позже взгляд его меня насторожил.

Я смотрел в холодное, щедро усыпанное созвездиями небо и представлял, что где-то там, неподалеку от Луны, изогнувшейся острыми рожками юного месяца, через тысячи лет будет вращаться станция «Трийпура», внутри станции — центрифуга «Тандавы», а в «Тандаве» — агонизировать мое тело, поверженное Стяжателем Таракой. Верилось в это теперь с трудом даже мне самому, и я могу вообразить, как воспримет мой рассказ коренной житель этой эпохи. О, как бы я хотел поверить в индуистского Майю! Беда только в том, что он — Танцор из третьей группы «наджо» и никакими сверхвозможностями бога иллюзии никогда не обладал…

Я уже дописывал последние строчки аккуратным почерком францисканского монаха, когда в дверь моей комнаты тихо постучали.

— Да, войдите!

Мессер, а это был он, вошел. На его руках и одежде виднелись следы краски, волосы были собраны в хвост, борода стянута тесьмой.

— Могу я задать вам пару вопросов, фра Лука? — спросил он, охватив себя руками и рассматривая меня так, словно впервые увидел. — Благодарю. Тогда скажите мне, чего вам от меня нужно — ведь вам чего-то нужно, не так ли?

Я с трудом глотнул и кивнул. В горле запершило, мне едва удалось сдержать кашель.

— Хорошо. Тогда кто из них направил вас следить за мной и доносить? А самое главное — по какой причине я снова оказался под подозрением?

Это было так неожиданно, что я все же поперхнулся и затряс головой.

— Говорите, фра Лука, — подав мне воды, Леонардо уселся на табурет рядом со столом, напротив меня, и положил локоть на клочок бумаги, которым я промакивал перо, избавляясь от лишних чернил. — Я уже привык терять друзей.

 

Догнать да Винчи

Он расхаживал из стороны в сторону. Попытка принять и осознать сказанное мной открыла в нем гейзер энергии. Наверное, он носился по комнате фра Луки, попросту чтобы не взорваться от обилия собственных мыслей.

Когда я рассказывал о будущем, о начале XXI века, подкрадываясь к главному издалека, он еще сидел на месте и вглядывался в мое лицо, откровенно выискивая в нем признаки безумия. Но, в отличие от любого смертного — и к своей чести, — Леонардо не проронил ни единого слова об этом.

Я начал с барометра. С того самого бабушкиного барометра, что висел в моей спальне и упорно предсказывал бурю. Я начал с жизни Дениса Стрельцова, чтобы не напугать мастера слишком уж фантастической для его понимания реальностью будущего. Будущего, которое Агни должен называть своим настоящим. Мне нужно было подготовить Леонардо к откровению, как готовили самого Дениса Стрельцова. Я рассказывал о странностях, происходивших — а вернее, еще не происходивших пока, в нынешней временной системе координат, — с парнем-пожарным, о его смутных воспоминаниях чего-то далекого и неведомого, а когда добрался до встречи в подъезде с убийцей-австралопитеком, мессер да Винчи лишь вздохнул и, проведя ладонью по лицу, прошептал:

— Боже правый, фра Лука, ну и сумбур был в этом вашем сне! Инкубо! — после чего поднял голову: — Мне такое не снится… Да, и еще! Как, по-вашему, — смертные перестанут есть и спать? Или сутки растянутся вдвое против нынешних, дабы люди могли всё успеть?

— Нет, просто суета того времени — это издержки научного прогресса… — остановив свою исповедь, пояснил я. — Вы еще не видели того, что творится на станции «Трийпура»!

— И что же — там в самом деле изобретут механизмы, способные отталкиваться от воздуха и летать, а с воздуха швыряться ядрами в дома врагов?

— Ох, мессер, поверьте: по сравнению с ядерной бомбой всё чепуха! Даже химическая атака.

Он нахмурился. Потом выдернул у себя из-под локтя измазанную чернилами бумажку, перевернул на обратную сторону, ухватился за перо и, нервно брызжа чернилами, молниеносно начертал схему своего «танка».

— Докажите!

С этими словами Леонардо толкнул ко мне изображение.

— Доказать что?

— Найдите ошибку в моей схеме!

Он немного сбил меня с толку переменой темы разговора, но я сосредоточился и, воспользовавшись знаниями и опытом Агни, рассмотрел рисунок. Две шестерни во вращающей колеса зубчатой передаче просто взаимно исключали, судя по их расположению, усилия друг друга. Система работала бы вхолостую, и устройство не двинулось бы с места. Я обвел чернилами эти две шестерни и отдал бумагу обратно. Глаза маэстро вспыхнули, он хлопнул себя по ляжкам:

— Продолжайте! — подскочил, заходил туда-сюда и больше уже не садился, но с тех пор то и дело перебивал меня уточняющими вопросами.

Похоже, решение задачи на чертеже послужило для меня в глазах мессера чем-то вроде средневековой индульгенции. Наверное, он решил, что в наше время все обязаны знать механику, как алфавит.

— Ваш рассказ изобилует нелогичными моментами, фра Лука, — сказал Леонардо, спустив пар и наконец-то остановившись. — Исключительно поэтому я верю вам! Но ежели вы и кто-то еще с вами — ипостаси других людей из иного мира, то чем же я смогу помочь вам здесь?

Кажется, я не ошибся в своих расчетах. Мессер да Винчи был единственным человеком этой, а может, и не только этой эпохи, который не стал цепляться за стереотипы и не сунул голову в песок. Гореть мне на костре, расскажи я все это самому фра Луке, будучи воплощенным в ком-нибудь другом!

— Я не фра Лука, — тихо поправил я маэстро.

— Знаю, — расцвел улыбкой Леонардо, и в ясных глазах его заплясали те же золотистые искорки, что однажды усмотрел у меня мой учитель Варуна. — Но вы не находите, что если я, оговорившись, назову вас при ком-нибудь постороннем вашим настоящим именем — Агни, — это может быть опасно?

— Да, вы правы, синьор да Винчи. Зовите меня лучше так, как привыкли. А помочь нам вы сможете следующим образом…

* * *

«Фра Луке Бартоломео де Пачоли, университет Флоренции.

Мой добрый друг, спешу уведомить, что Ваш прогноз, сделанный во время беседы на вилле Ваприо два с половиною года назад, оказался правомерным. Но я не писал столь долго, покуда положение мое здесь не стало определенным, поскольку не хотел обременять Вас своими неурядицами и обнадеживать пустыми обещаниями.

Сейчас, в Тоскане, я могу уже точно ответить Вам касательно того дела, ежели Вы вспомните о связи с дружественной Вам стихией и примените ее на практике. Слышал, что в эти два года Вы читали лекции в Пизе, Перудже и Болонье, а ныне обретаетесь в моем родном городе в ожидании известий от меня.

Я свел здесь знакомство с чрезвычайно интересным человеком, синьором Никколо Макиавелли. Хочу привести Вам одну из его записей, освещающих личность Его Высочества герцога, в услужении у которого я имею честь состоять:

«Обозревая действия Чезаре Борджиа, простонародьем называемого герцогом Валентино, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть… Тем, кому необходимо в новом государстве обезопасить себя от врагов, приобрести друзей, побеждать силой или хитростью, внушать страх и любовь народу, а солдатам — послушание и уважение, иметь преданное и надежное войско, устранять людей, которые могут или должны повредить, обновлять старые порядки, избавляться от ненадежного войска и создавать свое, являть суровость и милость, великодушие и щедрость и, наконец, вести дружбу с правителями и королями, так чтобы они с учтивостью оказывали услуги, либо воздерживались от нападений, — всем не найти для себя примера более наглядного, нежели деяния герцога, соединившего в себе силу льва и хитрость лисы».

Возможно, Вам вскоре придется озадачить себя целью поиска необходимого помещения для наших дальнейших изысканий, но назначить точную дату я покуда не в состоянии.

Посему, дорогой друг, примите мои заверения в преданности и наберитесь терпения.

Всецело Ваш,

Леонардо, родом из Винчи».

К письму прилагались два наброска, выполненных наскоро, но в той неподражаемой технике, которая так отличала руку мессера от любой иной.

На одном я увидел человека, который, будучи еще совсем молодым, выглядел лет на пятнадцать старше из-за густой бороды, неряшливо всклокоченных волос, каких-то изъязвлений на коже и странного, пустого выражения лица. В его потухших глазах, которые смотрели мимо зрителя, куда-то вниз, не было ни искры. Я словно видел перед собой нарисованное лицо покойника…

«То движение, которое задумано как свойственное душевному состоянию фигуры, должно быть сделано очень решительным и чтобы оно обнаруживало в ней большую страсть и пылкость. И в противном случае такая фигура будет названа дважды мертвой: мертвой, так как она изображена, и мертвой еще раз, так как не показывает движения ни души, ни тела»… [28]

Второй, тоже молодой, напротив — являл собой живость и ощущение лихорадочной деятельности. Он был чрезмерно сухощав, редковолос, но в черных его зрачках горела тревожная метка ищущего…

«Делай фигуры с такими жестами, которые достаточно показывали бы то, что творится в душе фигуры, иначе твое искусство не будет достойно похвалы»…

Как я понял, этот, второй, был тем самым господином Макиавелли. Потому что первый не мог быть никем, кроме Чезаре Борджиа, сыном Папы Александра VI. За спиной Чезаре именовали «бесноватым гишпанцем» или «красным быком»: дворянский род Борха с давних времен правил в Арагоне, неподалеку от Сарагосы. Из этой семьи вышел и наш герцог-бастард, к личности которого нам волей-неволей еще придется вернуться, потому что, переправляя своих друзей в эпоху Ренессанса, я как проводник был вынужден просчитать и совершить наиболее целесообразные исторические сцепки. Причем — невзирая на душевные качества наших аватаров. Когда на кону вопрос жизни и смерти — не до подобных тонкостей, как не до подобных тонкостей государям и нищим…

«Надобно понять, что такое человек, что такое жизнь, что такое здоровье, и как равновесие, согласие стихий его поддерживает, а их раздор его разрушает и губит»…

Стихий… Дружественная мне стихия… Мы уговорились с мессером обмениваться «тайнописью». Оказывается, Леонардо и за четыреста лет до революционного переворота на одной шестой части суши знал о том, что можно писать на бумаге «молочными чернилами», и те проступят по мере нагревания. По легендам, именно так обменивались информацией лидеры той роковой революции, а посему мы решили не мудрствовать лукаво и пойти тем же путем, но на полтысячи лет раньше. Причем писать соком цитрусовых или лука не рискнули, слишком уж яркий аромат они дадут, и это может вызвать подозрения. Молоко было оптимальным вариантом.

Я отложил в сторону наброски, поднес его письмо к свече и, стараясь держать на безопасном расстоянии от пламени, прогрел бумагу. Молочные загогулины потемнели, проступили между строк, написанных обычными чернилами. Леонардо не пожалел меня даже на этот раз: тайнопись пришлось расшифровывать с помощью зеркала и мастерства разгадывать ребусы. Он и тут дробил слова, где ему вздумается!

Два года назад, незадолго до отъезда из Ваприо, мы договорились о следующем. Когда мессеру придет приглашение от Чезаре Борджиа, он примет его, поскольку это для нас единственный шанс получить необходимые материалы, чтобы сконструировать хотя бы подобие «Тандавы». Здесь было много сложностей, едва преодолимых в условиях начала XVI века. Если получить сталь приемлемого качества еще можно было бы способом кричного передела, уже освоенного в эту эпоху, то насчет оборудования для вытачивания деталей устройства, насчет тончайшей электроники и энергетического оснащения будущей «машины времени» я не имел никаких планов. Затея казалась нереальной даже после того, как Леонардо выказал готовность помочь во всем, что только от него зависит. История со Стяжателем Таракой потрясла его более, чем если бы я объявил о пришествии Антихриста и представил все доказательства рождения сатанинского отпрыска. Но мы все же надеялись выкрутиться, по возможности заменяя какие-то детали аналоговыми и импровизируя в процессе сборки. Да, это было подлинное безумие. Но что нам оставалось кроме этого?

И теперь между строк я с невероятным трудом прочитывал зашифрованный отчет Леонардо о проделанной работе при дворе «бесноватого гишпанца».

 

Северная Италия, область Романья, город Болонья, лето 1502 года от Р.Х

Да Винчи прибыл ко дворцу на Пьяцца Маджоре уже далеко за полдень. Его проводили к герцогу Валентино, по пути как бы между прочим оповестив, что его высочество нынче не в духе. Леонардо не подал и виду, что его это как-то тронуло, однако разговор обещал оказаться нелегким.

Во дворце было душно, жарко, и тошнотворно пахло какими-то притираниями. Мессер различил запах лечебных снадобий.

Герцог Валентино, он же Чезаре из рода Борджиа, ожидал его, сидя у распахнутого стрельчатого окна высотою от пола до потолка. Лицо его было почти полностью закрыто черной маской, из-под которой выглядывала смоляная, чем-то вымазанная борода. Маска, словно на венецианском карнавале, повторяла черты человеческой внешности, прорези для глаз были оторочены каймой из сусального золота. Неподалеку на столике стоял кубок, пыльная бутылка вина и закупоренная склянка с серебристого цвета веществом.

— Мне сказали, Леонардо из Винчи, что ты мастак растолковывать сны, — без всякого намека на приветствие заговорил герцог, слегка взмахнув рукой в черной бархатной перчатке с кружевной отделкой.

— Позвольте, государь, но кто сказал? — удивился Леонардо, поклонившись его высочеству и стараясь встать так, чтобы чувствовать свежую струю воздуха из раскрытого окна.

— Важно ли, кто сказал? Сказали. Итак, я хотел бы узнать, отчего мне часто снится один и тот же сон. В нем я бегу по улицам неизвестного города и сам не знаю, чего ищу. Но остановиться не могу, ноги сами несут меня дальше и дальше. И вот я оказываюсь в порту, подбегаю к одному судну, к другому, но всюду ощущаю, что это не то, что мне нужно. Вдруг вижу: новая каравелла, огромная, с золотыми парусами. Ее спускают со стапелей, и я должен успеть попасть на борт. Я прыгаю, каравелла поднимается в воздух и парит над морем, как птица, а я перебираюсь на палубу, лезу по грот-мачте и, ухватившись за рей брамселя зубами, повисаю на нем. Тут тело мое начинает окутывать паутина, я умираю и просыпаюсь. Что скажешь, Леонардо из Винчи?

— Ваше высочество, мои успехи на поприще толкования снов несколько… м-м-м… преувеличены, — со сдержанной улыбкой опять поклонился Леонардо. — Я могу посоветовать вам чаще бывать на свежем воздухе перед сном, особенно когда приходится иметь дело с соединениями хидраргирос, — он кивнул в сторону склянки на столе.

— Не бойся обвинений в чернокнижии, Леонардо, я не дам тебя в обиду, — засмеялся герцог, откидываясь в кресле и сквозь прорези маски исподволь изучая гостя. — Можешь смело говорить обо всем, здесь нет убогих с их доносами, а уши у этих стен я давно отрубил и скормил храмовым свиньям.

— И все же я в самом деле никудышный толкователь сновидений, государь.

— Ну хорошо, забудем. Итак, я рад видеть тебя здесь, мастер Леонардо. Твоя слава бежит впереди тебя, и я знаю, что ты не только великий художник, но и инженер. Ради этого ты и был приглашен мной сюда.

Чезаре подобрался и, ухватившись за подлокотники, сел ровно. От внимательных глаз художника не ускользнула дрожь слабости в его руках, а вместе с тем и призвук иной, здоровой, силы, исходившей теперь из больного тела.

— Как поживает тот, кто подсказал вам выйти на меня, господин да Винчи? — внезапно переходя на уважительное «вы», меняя тон и скорость речи, спросил герцог. Он будто бы сразу стал вдвое больше, разросся и теперь скорее отдавал свой душевный свет, чем забирал чужой.

Так значит Лука, или тот, кто выдавал себя за Луку, не ошибся, назвав Борджиа вторым из троицы странников по времени.

— Тот, кто назвал вас Шивой, поживает неплохо, ваше высочество, но дальнейшее во многом зависит от вас. Насколько свободно вы можете говорить со мной от лица его друга?

— Присаживайтесь, мессер. Не слишком близко ко мне! Галльская болезнь, знаете, штука крайне неприятная… — круговым, небрежным жестом кисти Чезаре обвел свою маску и уронил руку обратно на подлокотник.

Леонардо кивнул, сел на скамью в простенке между окнами, слегка склонил длинноволосую голову к плечу.

— В последнее время помрачения находят на него все интенсивнее, синьор Леонардо, поэтому контролировать сознание герцога у меня получается достаточно часто и продолжительно. Становясь безумен, он обретает рассудок. Но иногда эта свинья приходит в себя и творит такое… — Шива стиснул зубы: — Ублюдок… Пока после обострений его дрянной хворобы он не в силах соображать, я вступаю в свои права, и мы с вами можем смело вести беседу. Знали бы вы, насколько поражены этой паутиной его мозги, мессер!

— Вы говорите о болезни?

— Нет, от болезни они у него просто медленно гниют. Я говорю об этой чертовой паутине, которая пронзила всю его сущность с самого рождения и до сих пор продолжает внедряться в каждую новую клетку тела… Метка деструкта… Агни ведь рассказал вам о них, об асурах?

— О, да. Да. Рассказал. Да, — Леонардо поморщился и слегка кашлянул, не в силах подавить неприязнь.

— Понимаю вас, самому противно. До этого случая мне еще не доводилось соседствовать в одном теле с деструктом во время циклизаций.

— Зато вы вполне успешно защищали их от покушений, не так ли?

Чезаре-Шива тяжко вздохнул:

— Мессер, вы абсолютно правы. И дозащищались… Ну так что же решил предпринять ади… то есть Агни? Кстати, как его зовут здесь?

— Этого вам лучше покуда не знать, — предусмотрительно уклонился от ответа Леонардо.

— Ну, может быть, и так…

— Он решил воссоздать здесь вашу «la Macchina infernale», для чего нам потребуется много металлов и иных веществ, добыть которые без вашей помощи мы никак не сможем…

— Поэтому вы столь охотно откликнулись на мое предложение?

— Конечно.

Шива рассмеялся:

— Ну что ж, это придумано неплохо, узнаю затеи Агни! И куда предполагается поставлять «неучтенные» материалы, мессер?

— Во Флоренцию. Там мы оборудуем тайное помещение, в котором будет стоять сталеплавильная печь и иные необходимые для этого замысла приспособления.

— Прекрасно. Будьте так добры, мессер, подайте мне бумагу, перо и чернила, я выпишу вам пропуск.

И пока Леонардо задумчиво рассматривал из окна люд на площади Маджоре, Шива нацарапал следующее:

«Мы, Чезаре Борджиа, божьей милостью знаменосец и главный полководец Святой Римской церкви, всем нашим наместникам, кастелянам, капитанам, чиновникам, командирам, солдатам и подданным, каковым мы приказываем и предписываем на вечную память, чтобы они всюду предоставляли свободный проход и освобождали от всякого официального платежа за него и его провожатых, чтобы они дружески принимали и давали осматривать и измерять и хорошо обследовать, как он того захочет, предъявителю сего, нашему любезнейшему приближенному архитектору и инженеру Леонардо да Винчи, который по нашему поручению должен осматривать укрепления и крепости нашего государства для того, чтобы согласно с его указаниями мы могли своевременно перестроить их. Для этого ему должны быть предоставлены люди, сколько он требует, и оказана помощь, которая будет нужна. Причем мы хотим, чтобы по техническим работам, производящимся в наших владениях, любой инженер советовался с ним и повиновался его решениям, и пусть никто не осмеливается не повиноваться этому, если он не хочет подвергнуться нашему гневу. Дано в Болонье, дня десятого августа лета господня тысяча пятьсот второго. Чезаре».

— Дня деся-то-го ав-гу-ста… Угу-угу… Чезаре… — Додиктовав самому себе, Шива подышал на свой перстень и тиснул печать в конец документа. — Вы еще не задремали от долгого ожидания, мессер? Вот, возьмите и пользуйтесь на здоровье.

— Благодарю вас, — Леонардо с полупоклоном принял грамоту.

— Я старался. Надеюсь, без ошибок. В крайнем случае, изменим языковую реформу на принадлежащих герцогству территориях.

После этих слов он стал серьезен:

— Вся надежда на вас, дорогой маэстро Леонардо. Вся надежда на вас.

А затем снова обессилел, сжался, уменьшился и обрел былую ущербность.

Покидая палаццо, да Винчи взглянул на него напоследок, и под черными одеждами померещился ему жалкий труп, который отчего-то все еще двигал членами и мог говорить. Так было во время опытов: когда лягушке отсекали голову, она, мертвая, какое-то время дергала лапами и пыталась прыгнуть…

* * *

В то время как маэстро катался вместе с Борджиа и его армией по возрождающейся Италии, занимаясь фортификационными сооружениями и изо всех сил создавая видимость бурной военной деятельности, специально отряженные герцогом люди привозили в предместья Флоренции тайный груз, принимать и прятать который неизменно приходилось мне.

Так, вскоре я заполучил помещение, расположенное в одном из тайных подземных переходов между университетом и женским монастырем близ базилики Сантиссима Аннунциата, чуть в стороне от одноименной площади. Здесь было несколько достаточно больших комнат, и постепенно они превратились в хранилище сырья для будущей плавки. Через несколько месяцев Леонардо прислал сюда своих учеников во главе с Салаино. Пока одни возились с будущей печью, другие занимались привычными делами: рисовали, лепили, выполняли нехитрые заказы ради пропитания. Я продолжал преподавать в университете и корпеть над научной работой. И все мы как манны небесной ждали возвращения учителя, моего друга да Винчи.

А еще я перебирал способы, как выйти на третьего странника во времени, чтобы собрать нас вместе. Где скрывалась Савитри, я знал точно. Было непонятно, как заполучить ее, не вызвав при этом праведный гнев супруга той загадочной молодой дамы, в сознании которой она обитала, и не обратить на себя ненужное внимание общественности.

 

Птица «кортоне»

Заместитель профессора Аури по сектору «Бета» хмуро поглядел на вошедшую сестру Шивы, поглаживая магнитные холки двух псов, обличье которых приняли бытовые роботы и возлегли по обе стороны от кресла хозяина.

— Вайшва Йама, — приветственно улыбаясь, кивнула Тэа, и он по старой памяти ответил ей тем же, прогоняя тени со своего лица. — Едва прорвалась в ваш сектор. Кама вернулся?

— Да, и мы уже занялись поиском троицы.

— Полностью располагайте мной, вайшва. Пока Стяжатель не разлучит нас, — девушка невесело рассмеялась, не сопротивляясь, когда Йама взял ее за руку и принялся задумчиво, по очереди, пересчитывать поцелуями тонкие пальцы. Отпечатки времени покидали его лицо, и если при входе Тэа увидела перед собой мужчину, который мог бы сгодиться ей в отцы, то теперь, после их беседы, бывший техник-координатор из «Омеги» становился все моложе. Складки у рта и меж бровей разглаживались, взгляд темных глаз теплел. Он был удивительно переменчив, бывший техник-координатор их группы…

— Я знал, что ты придешь, ждал тебя, — признался Йама. — Часто думаю о тебе с тех пор, как перевелся к Дэджи.

Сестра Шивы вздохнула. Будучи ровесником Варуны, он пожертвовал собственной свободой, три года назад получив официальную возможность покинуть «Трийпуру» за выслугой лет. Но не покинул. Из-за нее, из-за Тэи.

— Прости, девочка, прости, тебе сейчас не до этих разговоров. Весь сектор ищет времянахождение пропавших. Можешь не сомневаться — мы просеиваем локал за локалом, эпоху за эпохой. Безостановочно…

Тэа прищурилась:

— А почему вы так свободно говорите со мной, не удостоверившись, в самом ли деле перед вами я?

Йама провел ладонью по ее щеке:

— Потому что, будь ты заложницей асуры, то не прошла бы в эти двери. Хотя нет, я неверно выразился. Ты — прошла бы. Асура был бы сожжен. Но даже если ему каким-то сомнительным чудом удалось бы миновать встроенную в дверях систему очищения, то есть еще вот… они…

Он с гордостью возложил руки на большие головы остроухих псов, которые равнодушно водили взглядом по сторонам, имитируя шумное дыхание настоящих собак и в точности так же спуская между клыков трепещущий язык. С той только разницей, что у роботов он был соткан из десятков мелких шариковых магнитиков.

— Йама, Йама! Я предпочла бы обманываться и романтически верить в вашу безрассудную отвагу!

— Да ну! — включаясь в игру, откликнулся заместитель Аури. — А в то, что я с завязанными глазами отличу тебя от любого другого по одному лишь дыханию, — в это ты верить не хочешь?

— Я пошутила.

— Девчонка, — с деланным укором покачал он головой.

— Знаете, вайшва, есть у меня одна идея, как найти наших бродяг. Она связана с последней Гарутой, которую папа Варуна четко ориентировал на сознание Пропавшего суры. Птица, как ни странно, все еще жива в той эпохе. Она может указать нам хотя бы примерное направление, когда искать.

Йама воодушевленно распрямился, и теперь его темно-карие, чуть ввалившиеся глаза уже сияли на грубоватом, но преисполненном какого-то древнего благородства лице:

— Тэа, а ведь это выход!

— Но при переходе она может погибнуть, и больше мы не сумеем воспользоваться ее указкой.

— Значит, нам нужно снизить вероятность ошибки до минимума.

— …И еще я предложил бы начать формирование локала для войны с Древней Трийпурой.

Они обернулись. В кабинет вошел рыжий толстячок Кама, слегка подпрыгивая от переизбытка идей. Псы лениво облизнулись и уложили морды на пол между длинных передних лап. Тэа поднялась с места и обняла его:

— Рада видеть тебя живым и здоровым.

— А там, у вас, все живы? — спросил он нерешительно, и на его круглом лице отразились воспоминания о том, как избивали Исполнителей в «Омеге».

Девушка опустила глаза и пожала плечами:

— Я ничего не знаю. Даже не полностью помню, как пробралась сюда. «Омеги» больше нет. Во всяком случае, в том виде, в каком мы привыкли к ней… Все «Тандавы» захвачены прихлебателями Тараки и переориентированы на времена доисторической Индии. Похоже, они намерены нанести удар оттуда…

— Ничего, балерина, мы еще поиграем в дартс на мишени из шкуры Стяжателя! Господин Йама, в общем, я за вами. За вами обоими!

— Да, я понял. Пойдемте. Попробуем осуществить ваши безумные затеи, молодежь…

— И если всё у нас получится, я исполню свое вам обещание, вайшва! — многозначительно поглядев на высокого и статного, как ее брат, Йаму, шепнула Тэа.

Он в ответ поцеловал ей руку:

— И мы с тобой будем вспоминать «Трийпуру», как страшный сон?

— Да-да, и возделывать виноградники у Египетского моря! — поддакнул Кама, торопя их и при этом опасливо поглядывая по сторонам. Его утешало только сопровождение из двух четвероногих роботов-чистильщиков матерого вида. Ходить по коридорам без особого риска теперь можно было лишь с такими телохранителями: им не страшны ни кактусы, ни асуры.

Но едва они повернули к лифтам, псы ощерились и выступили вперед людей, оттесняя их и глухо рыча на кого-то или на что-то за углом. Танцовщица и двое техников аккуратно выглянули из-за переборки.

В декоративной арке-нише, густо заросшей ядовитым молочаем, что-то шевелилось.

— На деструкта это не похоже, — пробормотала Тэа, которую Йама тщетно пытался затолкать себе за спину. В манипуляторах у него угрожающе лязгали громадные ножницы, а в правой руке он сжимал рукоять длинного кинжала. — Вайшва, если вы не заметили, я тоже вооружена! Не нужно со мной нян…

— Да подойдите же! — послышался раздраженный громкий шепот из зарослей молочая.

— Виллар?! — изумился Йама, не дослушав возмущений Тэи, но сдерживать ее перестал.

— Проклятье! — прошипел профессор. — Не я, а голограмма! Как, по-вашему, я смог бы разгуливать по станции, когда меня держат здесь под конвоем круглые сутки?!

— Останьтесь тут, — сказал спутникам заместитель Аури и, кликнув с собой одного робота, заскользил к арке.

Второй пес уселся охранять Тэу с Камой. Прислонившись к переборке, те принялись обсуждать последние события.

— Вы застряли там, что ли, профессор, в этих кустах? — уточнил Йама, все еще держа оружие наготове.

— Скорее, неудачно рассчитал координаты трансляции. Что там стряслось? В самом ли деле Стяжатель убил Исполнителей восьмой группы, как хвалятся асуры?

— Физически — да. Теперь всех…

Виллар измученно что-то простонал, утерся ладонью и присел на корточки, чтобы хоть так видеть собеседника из-под нависшего молочая.

— Не знаю, каким образом, но Агни необходимо вытащить сюда! — выдал он наконец.

— Пока у нас есть возможность извлечь его только посредством спиритического сеанса, профессор, и никак иначе, — развел руками Йама. — Скажите лучше, нет ли шанса освободить вас, Дэджи и Варуну?

Профессор покачал головой, вздрогнул, оглянулся:

— Кажется, ко мне кто-то идет. Запомните: хоть спиритически, хоть алхимически, хоть методом клонирования, но вам необходимо найти и сделать все, чтобы Пропавший сура смог еще раз оказаться в этом времени, пусть даже всего на несколько минут — большего не требуется! Он один знает, как действовать дальше, и его нужно вернуть. Не прощаюсь.

Голограмма дрогнула и растворилась в темно-зеленых ветках.

— О чем он говорил? — спросила Тэа, едва Йама вернулся и отключил скольжение.

Он передал наказ Виллара.

— А если они уже в этом… в «дне сурка»?

— Где? — в один голос откликнулись мужчины.

Девушка махнула рукой:

— Да это Шива после той миссии стал так называть петлю времени. Говорит, по мотивам одной фантазии… фильма, то есть. Из эпохи его аватара Сте-пу-хи.

— В общем, если даже они в «дне сурка», через Гаруту мы их определенно извлечем, — подхватил Кама. — Но самое главное сейчас — обеспечить хорошую диспозицию на Древней Трийпуре и обзавестись там индивидуальными «черами», как у Шивы и Умы. Только индивидуальными, чтобы ими никак не смогли воспользоваться асуры, если попытаются перехватить управление! Пока я нашел хорошую лазейку, туда Тарака еще не добивает — слишком запредельная древность. Мы должны успеть все к тому моменту, когда наш локал встретится с его локалом в нулевой отметке темпоральных координат. Войны, в общем, не избежать, это уже понятно. Но в наших силах устроить себе стратегическое превосходство.

— Нам хотя бы тактическое обеспечить… — вздохнул Йама, открывая перед ними кабинет Дэджи Аури — святая святых сектора «Бета».

* * *

— И что же она?

Я посмотрел на Салаино. Прикусывая кончик языка от старательности, ученик Леонардо уже пару часов расписывал что-то в углу недавно затеянной картины и на всем протяжении этих двух часов, почти не замолкая, подтрунивал над приятелем — Луини.

Томмазо, по прозвищу Заратустра, завладел плавильной печью и, похожий на мифического Вулкана, хозяйничал там, сверяясь с моими чертежами «адской машины», как ее величали все посвященные. Слушая легкую перебранку учеников да Винчи, он лишь ухмылялся в сторону и потряхивал всклокоченной головой. Я помогал Заратустре по мере сил и знаний кузнечного дела, вызывая легкое недоумение окружающих, которые, надо сказать, уже почти привыкли к экстравагантным выходкам пожилого монаха-математика.

— Ничего, — откликнулся Бернардо. — Сказала, что придет, но не то с сестрой, не то с подругой…

— И что же, ты так и не нашел в ней ни тени глупости, Бернардино? — легкомысленно подмигнув ему, Салаи опять скрылся за доскою на трехногом мольберте.

— Да пошел ты к дьяволу, Джакомо! Она умнее сотни таких, как ты!

— Если женщина не притворяется перед тобой дурочкой, это значит только одно: ты ей безразличен, малыш!

— Ох, беда с вами! — вздохнул Перетола-Заратустра, придирчиво разглядывая багряное мерцание заготовки и, крепче сжав клещи своей ручищей, уложил кусок металла на станок. — Давайте, святой отец, так ее!

Следуя советам Томмазо, я принялся колотить по заготовке молотком попеременно с его кувалдой. Выходила очередная часть пластины для будущей центрифуги. Мне даже не верилось, что я сам, собственными руками, творю то, что в далеком будущем привело всех нас к катастрофе. Это как если больной гангреной ковал бы пилу, которой ему же потом и отрежут гниющую ногу…

— А сдается мне, фра Пачоли, что и отсюда нам скоро улепетывать придется! — вдруг оставив в покое Луини, обратил ко мне взор Салаино.

Ох и беспутные у него глаза, у этого парня! И цвет, и разрез в самом деле напоминают глаза его учителя, да и лукавая заговорщицкая улыбка… Но нет в них и толики той мудрости, что видел я во взгляде маэстро. Если слухи не врут, то не врет и известная пословица о том, на ком любит отдыхать природа…

— Почему это? — опередив меня, ввязался в разговор Томмазо, а потом с грохотом припечатал кувалдой по остывающей пластине.

Салаи со значительностью воздел указательный палец:

— Чую: выслеживает нас кто-то. Сказать, кто, наверняка не могу, но нюх меня не подводил еще. Вызнали что-то про нашу Сантиссиму Аннунциату или нет, пока не знаю, но кружат, кружат где-то неподалеку, доносчики проклятые…

Я подумал о Стяжателе, и мне сразу стало как-то нехорошо: все-таки фра Пачоли не мальчик уже — скоро седьмой десяток разменяет, сердце пошаливает иногда, и мошки перед глазами витают…

Пришел в себя, когда на лицо полилась ледяная вода, а щеки заболели от хлопков. То Салаи с Заратустрой, усадив хворое тело монаха на топчан близ печи, принялись плескаться из внесенного с улицы ведра, причем Заратустра решил для пущего эффекта отходить меня своими лапищами по физиономии.

— Ты мне этак мозги вынесешь, Томмазо! — проворчал я.

Но Перетола гоготнул:

— Это ничего, только ума добавлю, фра Лука! Вон не читали записи мессера? Те, где он говорит, мол, самое первое, что ему в жизни вспоминается — это коршун, который сел к нему в колыбели на грудь, отворил клювом уста и надавал хвостом пощечин. Зато видали, какой умник вырос?

— Астро, ты же не коршун, — сочувственно вздохнул Салаино, часто-часто моргая и растирая мне кисти рук. — А дури в тебе столько, что любому ударом голову отвернешь и не заметишь.

Тут к нам с радостными воплями вбежали два подмастерья из соседнего помещения:

— Встречайте! Встречайте!

А вслед за ними уже входил мессер да Винчи, разодетый по-зимнему и, судя по огонькам в глазах, чрезвычайно счастливый видеть нас.

— Ну и жара тут! — воскликнул маэстро, легко высвобождая плечи из-под зимнего, отороченного мехом, плаща; на пышной черной шапке его, посверкивая напоследок, таял снег.

— А вы как хотели, сер да Винчи? — развел руками Заратустра и, прежде чем сунуться к Леонардо, вытер с них копоть о свой подфартучник. — Открытый горн, стало быть!

Это была бурная встреча. Даже мне, перепуганному подозрениями Салаино и мыслями о проникших сюда асурах из будущего, передалась всеобщая радость.

— Так что там… с Борджиа? — шепнул я мастеру, когда мы обнялись.

— Позже скажу, — изменившимся тоном ответил он и тут же во всеуслышание объявил о том, что нам с ним и с Заратустрой непременно нужно отлучиться.

Мы втроем вышли на морозец. Хотя назвать здешние потуги на холод морозом мне как Денису Стрельцову было бы трудно, снег все же припорошил округу и продолжал сыпаться на вычурные крыши старинного города, скрывая грязь улиц. Здесь запросто можно было увидеть развалившихся посреди дороги свиней или прохаживавшихся вдоль канав горделивых гусаков. Город шумел, поглощенный своей собственной жизнью.

— Сюда нам, — сказал Томмазо, и мы свернули в узкий проулок, не доходя до университетской территории.

— Проезжая Барбигу, — обращаясь, как я понял, ко мне, заговорил вдруг Леонардо, — видел я птицу… У нас на флорентийском диалекте их называют «кортоне»… И было у меня странное чувство, как будто она парит, сужая круги, следит именно за мною. Я нарочно либо шпорил коня, либо останавливался, а кортоне соответственно взмахивала крыльями и летела скорее, или же, неподвижно замирая в воздухе, начинала подниматься ввысь и кружила на одном месте.

— Как выглядит эта птица? — снова ощутив сердцебиение и хватая его за бархатный рукав утепленной куртки, взволнованно спросил я.

Леонардо, не сбавляя шага, извлек из карманной прорези в своем длинном черном колете кусок картона, нашел с краю более или менее свободный от рисунков участок и все так же на ходу в минуту набросал там очертания орлана.

— Гарута! — вырвалось у меня. Скрывая слезы счастья, я закрыл лицо ладонями: — Господи, они пробились, они нас ищут!

Художник лишь похлопал меня по плечу.

Мы пробрались в тайную комнату с другой стороны квартала, через задворки. Конечно, она сообщалась скрытой дверью с остальными помещениями мастерской, которые мы заняли в результате моего ходатайства перед настоятелем монастыря. Но знали об этом проходе через кузню лишь посвященные, поэтому Леонардо справедливо избрал пусть и дальний, но куда более надежный маршрут к нашей цели, хоронясь от любопытствующих глаз.

Две «Тандавы» стояли на своих местах, тускло поблескивая в полутьме. Третья лежала, распластав «лепестки», половины которых еще не хватало. Но эта часть была не самой сложной. Будет куда труднее в условиях эпохи Ренессанса полностью скопировать «начинку», отвечавшую за принцип работы «la Macchina infernale». На это уже и так ушли годы, а финала всё не видно. Однако Заратустра был сообразительным парнем, руки у него росли оттуда, откуда нужно, поэтому надежды меня не покидали. Конечно, показывать ему всего я не стал, и мессер да Винчи со мной согласился: поговаривали, что очень уж интересуется наш Томмазо «чернокнижными» учениями, а пройди он от и до через все этапы воссоздания машины времени, еще неизвестно, чем это может обернуться в дальнейшем.

«Еретиков» в Европе по-прежнему терзали и поджаривали. Католическая инквизиция, которую на рубеже второго и третьего тысячелетий новой эры псевдоисторики пытались обелить, сваливая все зверства исключительно на инквизицию протестантскую, а то и подавно на завышенное в документах число человеческих жертв, в действительности оказалась именно институтом мракобесия. За тупой и глухой обороной трусливого, озлобленного, оголтелого невежества здесь обреченно угасали всякие проблески здравого смысла. Будучи в теле монаха-францисканца, я успел разобраться в подробностях не понаслышке, и лучше бы в моей исторической подкованности на месте этого эпизода оставалось большое белое пятно — мне спалось бы крепче!

Так что старый приятель мессера был осведомлен лишь в том, что мы конструируем военную машину по заказу Борджиа. Я подозревал, что и сам Леонардо осознанно самоотстранился от сборки, поэтому и медлил с приездом, хотя Чезаре мог отпустить его от двора в любое время. Мессер бросил по сему поводу единственную фразу и больше уже о том не заговаривал: «Впервые не стремлюсь узнать всего, — сказал он мне в зашифрованном письме. — Я даже боюсь, как бы не просочились ко мне в голову опасные подробности нашего дела. Не то чтобы я сам себе не доверял, мой друг, но вы же знаете эту ученую блажь!»

Мы не в шутку играли с огнем, который когда угодно мог стать нашим палачом, укажи в сторону мастерской хоть один из горожан. Явятся по доносу с обыском, а там уж найдут и тайное пристанище, и «адскую машину». Но я понимал, и теперь наверняка, что Леонардо страшился узнать больше вовсе не из-за угрозы быть сожженным на костре по обвинению представителей Конгрегации доктрины веры. К этому риску он давно привык: здесь так жили все. И даже не своей ученой слабости — «блажи», которая якобы не позволит ему разрушить «Тандаву», — он боялся. Пугало его совсем другое: проговориться во время пыток о том, как работает устройство. Люди, особенно европейцы, просто не могут существовать, не переделав всякое великое открытие для военных нужд, и Денис с Агни в этом убедились на собственных шкурах не единожды.

— Да, похоже, — помолчав, сказал мессер и отвернулся от центрифуг. — Хотя во сне я видел и еще кое-что — очень большое сооружение, висящее в черноте среди звезд…

— Это вы саму станцию видели, Леонардо, — откликнулся я. — Гигантский многогранник… Знаете, мессер, если бы создание машины случилось в XX–XXI веках после Рождества Христова, в эпоху сложной электроники, мы были бы обречены. У нас не было бы возможности сделать тут даже одну микросхему. Когда я думаю об этом, то радуюсь, что открытие машины произошло много тысяч лет спустя, когда…

— Ни слова больше! — взмолился он, похожий на ребенка-сладкоежку, которого дразнят леденцами и пирожными, но которому старшие строго-настрого воспретили лакомиться кондитерскими вкусностями. — Я ведь просил вас, Лука: ни единым намеком! Никаких подробностей о funzione этого аппарата!.. Лучше я расскажу о последних событиях. Ваш друг находился в большой опасности. В конце лета Папа отправился на виллу кардинала да Корнето, и герцог…

…Словом, Шива потерял контроль над сознанием Чезаре в самый неподходящий момент. Хозяин тела перехватил инициативу и не давал Танцору проявиться. Герцог Валентино явно был в ударе, так и сыпал остроумными фразами, улыбался и шутил. Поговаривали, что или он, или его понтификствующий папаша на этом приеме решили расправиться с врагами Борджиа своим привычным способом — подсыпанием яда в еду или напитки. Но якобы что-то там у них пошло не так, и скорпион обратил против себя собственное жало. Александр VI успел выпить смертельную дозу своего (или не своего?) зелья, а Чезаре словно вдруг опомнился и недопил. Кто помог ему опомниться и выжить, вопросов не вызывает, но молодой Борджиа все равно долго находился между жизнью и смертью. Были и другие версии: гнилая горячка, которую из-за сырой погоды подхватили все гости кардинала, но у Папы развилась скоротечная саркома, в результате чего после смерти его труп столь быстро разложился, что это вызвало множество кривотолков. А сын его переборол хворь, и как там все было на самом деле, теперь мог бы рассказать только он. Почувствовав улучшение, герцог вызвал к себе Леонардо. То есть беседовал с Леонардо уже, разумеется, Шива. Они оговорили крайний срок, когда у герцога еще будет возможность находиться на этом свете. Последняя возможность. Четыре года до того, как Чезаре убьют, у нас в запасе есть, и за это время мы должны достроить «Тандаву»…

— Более того, друг мой, — прибавил художник, пока Томмазо, делая вид, будто не пытается расслышать, о чем мы говорим, с лязгом и грохотом привинчивал один из сегментов центрифуги. — Мне представился случай свести знакомство с синьором Джокондо, о котором вы мне писали. Супруги его я, увы, не видел, но пришлось слукавить. Я предложил написать ее портрет.

— И он?..

— О, сер Джокондо — деловой человек. Он мало смыслит в искусствах, но сказал, что будет польщен, ежели его жену «увековечит настоящий художник». Да, так и сказал.

Я перевел дух. Мы оставались в просчитанной сурой ветке вероятностей и никуда не отклонились. Хотя, конечно, история с отравлением или лихорадкой Шивы меня насторожила: он должен был снизить риск до минимума, а сам при этом едва не погиб. Тоже мне, синегорлый глотатель амриты и мухоморов!..

Ночью мне не спалось. Сильно мерзли ноги: в монастырской комнате стоял жуткий холод, к тому же я все время думал о событиях полугодовалой давности — представлял, что случилось на вилле кардинала. Внезапно засвистел ветер, и сквозь вой вьюги донесся тихий стук. Зажигать лампаду я не стал. На фоне желтовато-серого неба сквозь мутное оконное стекло чернел силуэт птицы, которая, нахохлившись, мостилась на подоконнике снаружи.

Вздрагивая от промозглой сырости, я все же осветил келью и впустил Гаруту. Она, чуть расправив крылья, тяжело спрыгнула на деревянный стол и прикрыла глаза полупрозрачными нижними веками, когда я на радостях провел ладонью по ее обледенелой голове.

— Здравствуй, здравствуй, птица моя дорогая! Грейся! Иди сюда, к печи, тут еще не все угли прогорели!

— Здравствуй, Агни, здравствуй, — ответила чуть измененным голосом сестренка Шивы.

Выглядело это престранно: орлан разевал большой крючковатый клюв, а из зоба его доносился отдаленный женский голос.

— Тэа, ты это?

— Да, я. С таким трудом мы тебя нашли, вайшва! Рассказывай, если уверен, что никто нас здесь не слышит.

Забыв о холоде, я поведал ей о событиях последних лет, о недособранной «Тандаве», о Шиве-герцоге и о Савитри, заключенной в теле пока еще совсем не знаменитой флорентийской матроны. Гарута-Тэа слушала меня очень внимательно, переступая с лапы на лапу возле остывающей печки. Потом пришел ее черед, и так я узнал, что случилось с «Омегой» и нашими воплощениями из будущего. Впрочем, все это и так хранилось у меня в памяти в виде полустершегося сна.

— Агни, тебе нужно отправить Шиву и Савитри в далекое прошлое. Координаты запомни. А сам возвращайся на станцию, резервный реинкарнатор в секторе «Бета» подключен…

— Нет, Тэа. На момент моего перехода реинкарнатор надо будет деактивировать, иначе всё испортим.

— Ты уже продумал свой план?

— Да. И теперь, когда ты здесь и все мне рассказала, вижу, что его можно осуществить. Но для этого не нужно пока восстанавливать там мое тело.

Гарута кивнула и, взъерошив перья, встряхнулась:

— Какие выводы ты сделал о нынешних временах, Агни?

— Когда Леонардо удивился, узнав от меня о том, что потомки назовут нынешние дни Ренессансом, он сказал: «А выглядит мир так, словно Судный день грядет, уж никак не возрождение!» Я тогда ответил, что такие же чувства будут у людей и через пятьсот лет. Сейчас озираюсь и вижу, насколько проникли во все сферы жизни асуры Стяжателя…

Орлан покачал головой и огорошил меня ответом:

— Тут ты ошибаешься. В выбранной тобой ветке их считанные единицы, и они еще не слишком влияют на судьбу мира.

— Но кто же тогда ответственен за все эти ужасы, если не они?!

Тэа вздохнула:

— Иногда сами люди бывают хуже любого асуры…

— А Чезаре Борджиа?

— Асура-ятта, который доминирует в сознании герцога Борджиа, по своей извращенной изобретательности и в подметки не годится Чезаре-человеку. Всё не так просто, Агни. В том-то и беда. Не каждое тело может занять асура, не каждое сознание он способен подмять под себя полностью. Мы изучали Борджиа и сидящего в нем деструкта. Результаты поражают: иногда сам асура впадает в растерянность от разрушительных действий Чезаре. Он только блеклая тень этого страшного человека. Представляю, как нелегко там брату… И таких людей — не деструктов! — тысячи и тысячи! Их никто ни к чему не подталкивает, не соблазняет и не искушает. Они сами по себе таковы, Агни. Сами… — она замолчала, почистила перья, а потом спросила: — Покормишь меня?

Я вздохнул. Замкнутая на меня Гарута способна восполнять свою энергию лишь за счет моей. Никакая иная пища пользы ей не принесет. Именно поэтому так много орланов «Трийпуры» погибло в поисках меня, отправившегося тогда вслед за Умой.

Никаких сложностей я не испытал, просто вошел в начальное состояние для преобразования вещества и на том остановил процесс — как будто задремал без снов, а когда проснулся, то ощутил неимоверный упадок сил. Не мог и с места двинуться, зато Гарута теперь выглядела бодрой и здоровой.

— Если все так, как ты говоришь, — пробормотал я, едва ворочая языком, — то, может, к черту этот мир с такими людьми? Может, пусть они все катятся в преисподнюю вместе со своими проклятыми законами, подлыми выходками, тупостью, злобой и беспримерной похотью?

— Выспись хорошенько, Агни. Тогда выспится и сура, и ты перестанешь нести чушь, — посоветовала она, прежде чем улететь.

А я подумал, что Тэа права. В этом мире есть и люди, идущие дорогой Леонардо…

На другой день я прямиком отправился к его дому, где он жил и в прошлый свой приезд во Флоренцию. Всюду стояли не распакованные пока вещи — коробки, сундуки, мешки, — но зато первым делом он привел в порядок свою открытую студию на террасе заднего двора. Шагая через хлам, я пошел на звук голосов.

Они оглянулись. Студия была задрапирована черным шелком, сверху от яркого света ее защищал тонкий полупрозрачный полог, и под ним цвета были мягки и призрачны, как на всех картинах мессера.

Возле Леонардо стояла невысокая женщина в траурном одеянии. Она была очень молода и не слишком хороша собой. Кончик удлиненного носа нависал над короткой верхней губой небольшого рта, на щеке проступала ямочка легкой улыбки, которая не особенно ее украшала. Прелести ей добавляла только юношеская свежесть. Но я знал, что именно этот женский тип натурщицы предпочитает да Винчи.

Леонардо внимательнее всего стал приглядываться к ней, когда незнакомка отвлеклась на мое появление. В какой-то миг он не удержался и жестом факира, извлекающего карту из манжеты, взмахнул рукой у нее перед глазами. Девушка, моргнув, слегка вздрогнула и отстранилась.

— Простите, мона Лиза, — почтительно поклонился да Винчи, извиняясь за свою дерзость. — У меня возникли некоторые сомнения…

— Сомнения в чем? — бесстрастно спросила она высоким странным голосом.

Художник опустил глаза:

— В том, что вы зряча.

— Савитри… — прошептал я.

— Огонек! — затрепетали ее бледные маленькие губы.

 

«Когда я думал, что учусь жить, я только учился умирать»…

Во время одного из сеансов, уже весной, когда в студии находились мы трое, да еще вечно похрапывающая компаньонка-монашка Лизы, которую загипнотизированный сер Джокондо отправлял к художнику приглядывать за супругой, Леонардо вполголоса поделился со мной:

— Меня кое-что беспокоит, друг мой. В последнее время Заратустра проявляет чрезмерный интерес к вашей машине. Будьте уверены, он непременно станет напрашиваться на ее испытания…

Я смотрел на портрет и с каждым днем видел проступавшую сквозь лик синьоры Лизы дель Джокондо улыбку Савитри. Он угадывал это, как угадал ее недуг, он через тысячелетия привлекал ее истинные черты сюда, и нельзя было смотреть в бездну, разделявшую берега, но так хотелось стать свидетелем таинства!

— Вам в любом случае понадобится помощник, мессер. Вы не сможете манипулировать всеми системами управления машиной. Так почему бы не Заратустра, который разбирается в этом лучше других?

Он нахмурился:

— Томмазо — мой друг, и я знаю его много лет. Я доверил бы ему что угодно, даже собственную жизнь, но, поймите, здесь дело иного характера. Вы сами говорили, что у нас нет права на ошибку. А я чувствую, что если мы подпустим его к машине во время испытаний, это будет самый страшный промах в нашей работе.

— Что же тогда делать, мессер? Для контроля «Тандавы» вам будет необходима как минимум еще одна пара рук…

— Пару рук в помощь я найду. Джакомо хоть и прохвост, но когда появляется нужда в его помощи, можно в нем не сомневаться. Его руки, может, и не столь ловки в живописи, но стянуть с пояса кошелек так, что даже трезвый человек не заметит ровным счетом ничего, Салаино умеет виртуозно. Можем мы также рассчитывать и на его молчание, тем паче, что вряд ли он разберется в funzione по-настоящему. Но что делать с Заратустрой?

— А если переключить его внимание на другой род деятельности? — не двигаясь в заданной позе, вдруг подала голос Савитри, и на лице ее отобразилось девчоночье лукавство.

Леонардо вскинул бровь:

— Что ж, возможно, это выход.

— Мне жаль вашего времени, мессер… — вздохнул я.

Вот уже четыре года мы лишаем его полноценной работы, заставляя распыляться, создавать видимость, а то и выполнять поистине разрушительные задачи современных царьков. Чем дальше, тем сильнее я испытывал страшную неловкость. А тут еще несколько дней назад сильно обжег руку и не мог теперь ассистировать Перетоле в его кузнечных делах, поэтому сидел вместе с Леонардо и Лизой, между делом обсуждая дальнейшие наши действия — если, конечно, ее компаньонка-монахиня позволяла себе вздремнуть, как теперь.

Но художник лишь тряхнул седоватой гривой и снова погрузился в созерцание портрета. Иногда он долго стоял напротив полотна, смотрел, отстранившись, и не делал ни единого мазка. А иногда набрасывался на него с кистью, словно фехтовальщик на соперника, и в несколько минут создавал целый слой изображения, которое затем снова правил, переделывал, дополнял. Казалось, этот процесс вечен. Увы, я мало смыслю в живописи — примерно как сер Джокондо или любой другой филистер — и оттого не видел разницы между вчерашней Лизой на портрете и Лизой, претерпевшей «нападение» своего творца. Я недоумевал, зачем столько возни, хотя в глубине души осознавал свое невежество. Изменения становились мне заметны лишь после завершения очередного слоя, когда мессер покрывал краску специальным защитным лаком. Тогда казалось, что картина распахивает свою глубину, что в нее можно просто шагнуть, чтобы оказаться совершенно в ином мире. И, признаюсь, даже для меня существует великая разница между творением, на котором еще не до конца просохло масло, и его состарившейся ипостасью, что прожила пятьсот лет, выцвела, поблекла, покрылась сеткой трещинок…

Внезапно над пологом скользнула тень, через полминуты — снова. Это была крупная птица.

— Я на минуту!

Гарута ждала меня в палисаднике, прячась в виноградной беседке за кустом розы. На этот раз она затараторила мужским голосом:

— Это Кама. В общем, слушай. На вас там настучали, и очень доходчиво. Дело, Агни, принимает дерьмовый оборот: как ты знаешь, его святейшество Юлий II направил сюда инквизиторов из Святого отдела расследований еретической греховности. После ареста Чезаре Борджиа Папа пытается надавить на всех, кто был связан с герцогом. Сам понимаешь, что да Винчи тоже играл не последнюю роль при дворе бесноватого гишпанца. Поэтому сейчас по оговору одного из Микеланджеловых фанатов, решившего таким образом поддержать своего кумира, в вашу тайную мастерскую направлено несколько фанатов… э-э-э… Великого Конструктора… Ну ты, в общем, понял, — Гарута развела крыльями и смущенно, совсем по-человечески, помялась. — Из всех средств у меня только одно: выклевать кому-нибудь из них глаза. Но тогда вас точно обвинят в сложных отношениях с дьяволом, а на Сантиссиму Аннунциату наложат интердикт, и потом…

— Кама, я уже всё понял. Возвращайся, наблюдай и будь по возможности на связи, — сказал я и на ватных ногах, спотыкаясь через шаг, кинулся на задний двор.

— Савитри, у нас проблемы! — сказал я ей на нашем языке, потому что только что говорил на нем с Камой и от потрясения не успел переключиться.

Леонардо впился в меня непонимающим взглядом, а Джоконда опасливо покосилась на сладко причмокнувшую во сне компаньонку.

— Мессер, нам грозит церковный трибунал, — переходя на итальянский, я объяснил суть и масштабы грозящего бедствия, по сравнению с которым Заратустра с его скромными притязаниями теперь казался детской шуткой.

— Черт, — поморщившись, ответил Леонардо. — Простите, синьора.

— Ты мне поможешь, ади, — вскакивая с кресла, мона Лиза подошла к нам. — Садись на мое место. Похоже, придется пока снять ментальный контроль с «моего» благоверного, но это ничего…

И через пару минут я погрузился в транс, ставший уже таким привычным для нас с сурой…

* * *

Два священника в сопровождении вооруженного кавалерийского отряда из пяти человек — итого благословенное число «семь», — подгоняя своих коней и распугивая торговцев, скакали к площади Сантиссима Аннунциата. За ними с восторженным улюлюканьем мчались городские сорванцы, но, не поспевая, быстро отставали, уступая свое место коллегам из следующих кварталов. Прохожие старались свернуть с улиц в какую-нибудь подворотню, дабы не оказаться забрызганными с головы до ног летящей из-под копыт грязью и помоями, а жители домов — не высовываясь, осторожно — подглядеть в окно, что происходит.

Большой хищной птице было нетрудно сопровождать их, планируя с крыши на крышу и в общей суматохе оставаясь незамеченной. Если бы кто-то вдруг оказался рядом с нею, он онемел бы от ужаса и поседел, услышав, что кортоне разговаривает с кем-то на человеческом, пусть и неизвестном языке:

— Они уже сворачивают в проулок… Спешиваются… Остановились и молчат… Из дверей вышел Капротти. Он посмотрел на них и отправился дальше. Они его как будто не заметили… Джакомо свернул за угол и куда-то побежал… Продолжаю наблюдение…

* * *

— И козьего сыру не забудь! — крикнул вслед Салаино краснолицый кузнец, высовываясь в мастерскую.

— Ты мне еще с прошлого раза должен, Томмазо!

— Ничего, я помню.

— Я тоже! — хохотнул молодой человек и, поправляя на кудрях щегольской берет, стал взбегать вверх по лестнице.

При выходе во двор его окатило ужасом: напротив мастерской скорняка стоял небольшой, но грозный отряд из нескольких солдат, возглавляемых кондотьером, и среди них, опустив куколи чуть ли не до кончика носа, замерли два черных священника. Из-за угла на них таращились уличные мальчишки — и только они, да, пожалуй, лошади незваных гостей казались живыми. Сами же солдаты с инквизиторами походили на разодетые статуи.

Стараясь не обращать на себя их внимания, Салаино как ни в чем не бывало зашагал своей дорогой, и только повернув на соседнюю улицу, перевел дух, а потом со всех ног припустил к учителю. О заказе Перетолы он тут же забыл, едва увидал визитеров.

— Силы небесные, — бормотал он под нос, — с солдатами! Рехнуться можно!

У церкви хватало и собственных сил, чтобы арестовывать и тащить на допрос сопротивляющегося человека. К представителям светской власти, в частности — к военным — она обращалась крайне редко и неохотно. Местная инквизиция отличалась нравом скромным, афишировать свою деятельность не любила. Все знали испанцев-инквизиторов по именам: и ныне покойного Томмазо Торквемаду, и все еще здравствующего Диего де Деса, — но те, кто занимался подобным на территории, картографами изображаемой в виде сапожка, вторгшегося в Средиземное море, были едва ли кому известны даже понаслышке. Трибуналы проходили тихо, не привлекая внимания. Если казнили, то делали это за пределами городов.

Замешкайся Салаи при выходе, то увидел бы странное представление. Гости зашевелились вдруг все разом. Сначала стали переглядываться, потом — озираться, затем повернулись к своим лошадям. На их лицах отображалась опустошительная растерянность: никаких иных чувств она рядом с собой не терпела. С минуту приходя в себя, солдаты начали расспрашивать своего кондотьера, что они здесь делают, а кондотьер принялся допытываться того же у инквизиторов, которые в свою очередь разводили руками, шептали молитвы и крестились. Наконец все они сели верхом и убрались вон, причем разъехавшись в разные стороны.

* * *

Пребывавший на посту ординария флорентийской епархии архиепископ Ринальдо Орсини с недавних пор рассчитывал на кардинальский сан и переезд в Рим. Ему долго приходилось скрывать былую симпатию к учению оголтелого Джироламо Савонаролы, но после смерти Папы Александра VI Орсини почувствовал себя куда свободнее. У него были и личные причины ненавидеть покойного Родриго Борджиа — понтифика Александра VI, а также все его осиное гнездо, с вычурной иронией названное кем-то «семейством Борджиа». Превосходная семейка! Вспомнить хотя бы то, что невестка архиепископа, практически не скрываясь от мужа, косоглазого и забитого Орсино, блудила с пожилым Родриго и даже прижила от него дочь Лауру, дружила с Лукрецией Борджиа, которую подозревали в кровосмесительной связи с собственным папашей и братцем, и ни во что не ставила флорентийского родственника — то есть, его преосвященство Ринальдо… Когда ядовитое гнездо разорили, а Юлий II изъявил намерение приструнить всех сторонников Чезаре Борджиа, еще остававшихся на территориях некогда завоеванных им провинций, в том числе во Второй Флорентийской республике, архиепископ Орсини начал действовать.

Только вчера ему доставили анонимный донос на Леонардо, нескольких его учеников и Томмазо Перетолу, непонятно как вошедшего в доверие к художнику — по слухам, скептически и с иронией относящемуся к чернокнижию, алхимии и прочим подобным вещам. Не откладывая в долгий ящик, ординарий направил двух инквизиторов по указанному в оговоре адресу. Один из них, побеседовав со своим троюродным дядей, гонфалоньером Содерини, получил разрешение ехать на арест в сопровождении отряда патрульных. Поэтому теперь его преосвященство, сочиняя письмо в Ватикан по другому вопросу, нет-нет да вспоминал о деле неуловимого да Винчи и ощущал в себе нетерпение поскорее увидеть главного подозреваемого у себя в кабинете — а он собирался поговорить с художником с глазу на глаз. О Перетоле по прозвищу Заратустра он тоже вспоминал, но больше всего интересовала Орсини личность знаменитого маэстро из Винчи. Четверть века назад на Леонардо уже доносили, но потом возникла защитительная записка, последовали разбирательства, повторный донос того же анонима, отсутствие свидетелей и в итоге — окончательное оправдание. И если суть тех, первых, доносов на якобы имевшую место содомию среди молодых художников, в число которых входил и Леонардо, носила откровенно завистнический характер, а потому не вызывала особенного доверия дознавателей, то теперь всё оборачивалось куда серьезнее. Речь в записке шла о некромантии с кражею трупов, которой занимаются Леонардо и его ученики в мастерской, оборудованной в подземной галерее-переходе между университетом и базиликой Сантиссима Аннунциата. Место указано было настолько точно, что Орсини заподозрил в оговоре кого-то из близкого окружения самого да Винчи.

Когда, по его расчетам, арестованных уже должны были доставить к зданию архива, странная мысль посетила его. Непреодолимо захотелось вдруг перечитать тот самый донос. Орсини взял материалы дела и вытащил коряво исписанную бумажку. Глаза бегали по строчкам, а смысл написанного ускользал от разума. Записка будто таяла, чернила растворялись, как если бы попали под ливень. Его преосвященство поморгал, и все вернулось. Он начал читать заново — и снова содержание поплыло.

Где-то во дворе прокричал петух. Архиепископ поглядел в окно, где на фоне прозрачного весеннего неба кувыркалась стая голубей, и не заметил, как письмо в его опустившейся руке задело краешком пламени свечи. Бумага вспыхнула. Когда Орсини опомнился, спасать было уже нечего, но не это главное. Он совершенно забыл, что такого важного хранилось в этой бумаге. Его преосвященство слегка пошевелил кончиком пера сброшенный на стол пепел и обгорелый кусочек доноса, в котором еще сохранялась часть слова «уведомляю», а точнее, совершенно неприличная его часть. Из-за обгорелости «с» читалось с какой-то лишней закорючкой внизу, и его теперь можно было принять за другую букву — «g».

Архиепископ потер лоб. Далась ему эта бумажка для вытирания чернил с пера! С чего он вдруг стал придавать ей такую значимость?! Сгорела — и бог с нею… Но что-то он хотел сделать… Ах, да, письмо в Ватикан!

Орсини сел на место и, обмакнув перо в чернила, старательно дописал послание, а затем неожиданно для самого себя задремал прямо в кресле.

* * *

«Остановись, Савитри!»

«Ади, нам осталось только убедить Содерини в том, что он отправил посыльных уведомить да Винчи явиться в Палаццо Веккьо!»

«Мы сделаем это чуть позже, а сейчас ты должна остановиться!»

«Чуть позже у меня может не остаться для этого жизни, ади. Ты знаешь. Поэтому продолжаем!»

А когда я перестал ее чувствовать, то еще видел вспыхнувшую посреди бела дня свечу, на которой моими стараниями был сожжен донос. Букву «с» тоже подправил я. Огнем, слегка лизнувшим ту часть слова. И это ничтожная толика того, что мне хотелось сделать со всей этой братией.

Из транса я выкарабкался сам. Когда личность Луки Пачоли снова облекла меня, точно сброшенное и вновь надетое платье, глаза прозрели. Я снова видел студию Леонардо, снова чувствовал запах красок и лака, снова слышал звуки.

Безжизненно запрокинув голову, с синеющими губами, Лиза, подхваченная художником, полулежала на ступенях, что вели из дома. Мессер тормошил ее, хлопал по щекам, касался длинными пальцами горла и звал меня:

— Очнитесь же, брат Лука! Друг мой, придите в себя, ей необходима срочная помощь! Вы меня слышите, фра Пачоли? У нее нет биения пульса!

Я скатился с кресла и подскочил к ним. Глаза моны Лизы были полуприкрыты, зрачки закатились, и, кроме жутко глянцевых белков с едва различимой красной сеткой сосудов, под веками не было видно ничего.

— Подержите, я принесу нюхательную соль! — Леонардо передал ее мне, а сам бросился в дом.

— Что здесь происходит?!

Только этого нам и не хватало: проснулась компаньонка Джоконды.

— Синьоре стало дурно, — ответил я подбежавшей монашенке, и мне было наплевать, что она подумает. Савитри уходила, покидая тело, которому отказывал сверхъестественно перегруженный мозг. Стой, пожалуйста, стой! Удержись тут еще минуту!

Как в прошлый раз, я тер ее руки, пытался завернуть в плащ и согреть, встряхивал пустеющее тело. Секунды отсутствия Леонардо показались мне часами, но вот он уже подсунул флакон ей под нос в надежде таким незамысловатым способом вывести из обморока. Квохчущая монашка доставляла массу неудобств и сильно нам мешала. Жаль, я не обладал способностями к гипнозу.

— Сядьте на место! — вдруг прикрикнул на нее мессер. Компаньонка Лизы вся сжалась и на согнутых ногах убралась к своему креслу в углу. — Что с Лизой, фра Лука? — шепнул он, когда монашенка уже не могла нас слышать.

— Есть опасность, что она сожжет во время такого сеанса все клетки головного мозга и умрет, — ответил я, ощущая, как дернулись пальцы на правой руке Джоконды и мысленно воздавая хвалу вонючей соли из запасов маэстро.

Леонардо поднес ей флакон еще раз. Теперь Лиза с отвращением отвернулась и застонала. Компаньонка прибежала на звук ее голоса, и снова поднялась суета.

Синьора приоткрыла светло-карие глаза. Зрачки были мутны, но, поймав мой взгляд, стали оживать.

— Агни… — беззвучно проговорила она, ухватив меня за локоть и силясь подняться.

— Что с вами, синьора? — не отставала монашенка.

— Все хорошо, Кьара, не беспокойтесь, не беспокойтесь.

— Я всегда знала, что эти занятия бесконечно вас утомляют, мона Лиза! Сегодня же доложу вашему супругу, чего вам стоят часы неподвижности. Воображаю, как болит у вас спина! Да и куда лучше — портрет давно готов!

Савитри беспомощно поглядела на меня и на Леонардо. Я понял, что переубедить Кьару и синьора Джокондо она в ближайшее время не сможет.

— Смею вас оспорить, мона Кьара: картина еще не окончена, — подбирая слова, мягко сказал художник.

— А зрителю всё виднее, синьор да Винчи! — упорствовала монашенка, строго складывая узкие морщинистые губы с небольшими, но заметными волосками «усиков» в углах и сверкая водянистыми глазами. — Я не позволю рисковать благополучием госпожи!

Леонардо развел руками и отступил. Насколько я замечал, с женщинами он старался не спорить никогда и ни о чем, лишь в обществе нас с Лизой-Савитри становился разговорчив и заинтересован.

— Вы сходите, Кьара, отдайте распоряжение кучеру, — велела Джоконда, не зная иного способа избавиться от навязчивости компаньонки, и когда Кьара наконец лишила нас своего общества, посмотрела на да Винчи: — Мессер, это ненадолго, мне нужно будет восстановиться, и я опять возьму их обоих под контроль.

— Так вы zahori? — спросил он с любопытством.

Лиза улыбнулась:

— Нет, мессер, я просто пока еще живая иллюстрация истины о том, что если где-то убудет, то где-то и прибудет. Так вот, это ничего, что я не смогу больше приезжать: у вас все равно скоро не останется времени заниматься моим портретом.

— Почему?

— Вам придется стать соперником Буонаротти, — она пожала плечами, которые столь дивно соответствовали модным вкусам современников: были покаты и притом пышны, тем самым подчеркивая небольшой, но полный бюст и длинную гладкую шею без малейших намеков на выступающие ключицы и с едва-едва различимой яремной впадинкой посередине.

— Соперником Буонаротти?! С чего бы это… и — как? — все более удивлялся Леонардо.

Мона Лиза грустно улыбнулась:

— Вам с ним наперегонки придется расписывать дворец Синьории. По заказу гонфалоньера Содерини. Можете не благодарить: у меня в тот момент не было более удачных идей, сер Леонардо. Поскольку один из его сторонников подложил вам свинью, я решила ответить самому Микеланджело, но обратным. Отвечай на зло добром, не так ли? — тут она уже рассмеялась, потому что посмотрела на меня, а я и сам едва сдерживался, чтобы не захохотать от воспоминаний о записке-доносе. — Сначала Содерини пригласит вас, чуть позже — Буонаротти.

Не успел художник ответить, что по-прежнему ничего не понимает, как снова появилась мона Кьара и заявила, что к дому подъехали два кавалера и просили доложить о них хозяину. Тут же, едва не сбив ее с ног, в студию ввалился потный от бега Салаино и, не извиняясь, слово в слово повторил слова монашенки, а от себя добавил, что тех двоих он узнал: они с товарищами только что стояли у входа в мастерскую.

— Нам пора ехать, — вздохнула Лиза и застегнула плащ. — Прощайте. Я пришлю за картиной слугу, мессер.

С этими словами она, поддерживаемая под руку компаньонкой, удалилась. Леонардо кивнул ей вслед, после чего мы с ним вышли к уже известным мне кондотьеру и солдату.

— Сер да Винчи, — сказал кондотьер, а я проводил глазами карету Джоконды, — синьор Содерини изъявили просьбу увидеть вас в Палаццо Веккьо, и мы здесь, дабы составить вам эскорт.

Я отвернулся, пряча улыбку. Похоже, парень еще даже сам для себя не придумал объяснение собственной роли в этом странном деле. У солдата, между прочим, вид был не менее растерянный, чем у его командира. За нашими спинами стоял Салаино, и он, само собой, не понимал вообще ничего, разве что моя веселая физиономия развеяла его тревогу.

— Что скажете, мессер? — спросил я при прощании садившегося верхом Леонардо.

Тот, уже в седле, приподнял руки, возвел глаза к лазурным небесам, покачал кому-то в ответ головой и, берясь за уздечку, пришпорил коня.

Оставшись с Салаино вдвоем, мы переглянулись, а потом одновременно, с облегчением, выдохнув, утерли лоб рукавом.

* * *

Савитри восстанавливалась долго. Леонардо отправил ей со слугой портрет, а сам принялся за картонную версию будущей фрески «Битва при Ангиари». Свободное время он проводил в мастерской, где внезапно для всех воспылал прежней страстью к созданию летательного аппарата. Эта затея отвлекла Заратустру от «Тандавы», посему машину я дорабатывал в полном одиночестве. Пока маэстро с Перетолой мастерили прототип дельтаплана, полностью заняв им одну из комнат, я собирал последнюю центрифугу и настраивал систему.

Других доносов не было, но мы оставались начеку. По крайней мере, если Леонардо почти всю светлую часть суток находился пред очами правящей верхушки и своего врага-Микеланджело, крыть стукачам было нечем: мессер «не был, не замечен, не состоял», и подтвердить это могли теперь многие свидетели.

Однажды я увидел в его студии еще несколько портретов Лизы, набросанных углем на картоне. Разные ракурсы, поворот головы, поза — но всюду один и тот же взгляд и неверная, размытая улыбка маленьких губ.

— Мне иногда не верится, что она зряча, — однажды поделился со мной Леонардо. — Но бьюсь об заклад, я еще ни разу не видел такого лица и у слепых! И, сколько ни ломаю голову, я всё ж не могу понять — что такое запредельное предстает взору вашей спутницы, фра Лука?..

— Я сам… не могу этого понять, мессер, — признался я тогда. — Скажу только, что через пятьсот лет это не разгадают… Разве что портрет тот, который вы отослали семейству Джокондо, очень сильно отличается от того, что выставят в Лувре…

— В Лувре? Это, если я не ошибаюсь, какая-то французская крепость? Как же попадет туда моя картина?

— Пути Господни неисповедимы, мессер. А Лувр через пятьсот лет будет одним из величайших музеев Европы.

— Воистину неисповедимы… Моя «Мона Лиза» в величайшем музее Европы… Невероятно… Там столько недоработано!

— Но… мне кажется, в Лувре будет вывешена совсем другая картина. На ней другая Лиза, мессер!

— Как — другая?

— Сначала я думал, это связано со свежестью красок на только что созданной картине. Но нет! Там будет та же поза, те же руки, всё то же самое, кроме бровей… Однако в ней проступит что-то пугающее, что притягивает и отталкивает одновременно… как беседы о посмертии, о душе и бренной плоти, о том, что никому на самом деле неизвестно доподлинно, но что неизбежно узнает каждый, когда придет его срок…

— Вы хотите сказать, Лизу подменят подделкой?

— Нет, ваше авторство будет полностью доказано.

— Что же тогда? — он взял в руки один из картонов и вгляделся в эскиз. — Вы сказали — «кроме бровей». Что там не так с бровями, Лука?

— Их нет.

— Чем вы это объясните? Веяние моды? Она попросит еще один портрет несколько лет спустя и выщиплет брови?

— Нет, после 1506 года вы с нею больше не увидитесь. А насчет бровей… Мне не довелось побывать во всех эпохах во время работы на станции, но некоторые специалисты у нас рассказывали о том, что в Древнем Египте люди полностью сбривали брови, чтобы обезобразить себя по причине траура…

— Ну, то у предков коптов! Древние все были чудаки почище нашего…

— Да, прямая аналогия не прослеживается. Но иных причин я не знаю, мессер. Поживем — увидим.

— Хотелось бы. Могу представить вашу степень разочарования: вы приходите за ответом, а у меня самого одни вопросы!

Мы засмеялись. В разговорах с Леонардо я прежде побаивался тем, связанных со смертью. Боялся, что однажды он не утерпит и спросит — «когда?» И я не посмею ответить и при этом буду чувствовать себя негодяем: ведь я знаю, а для него это тайна за семью печатями. Но он не спрашивал и даже взглядом не подавал намеков. И однажды я понял, что мессер — не спросит. Человек, который ограничил себя в познании технологий будущего и сделал это волевым усилием, осознанием опасности такого анахронизма, не станет спрашивать о дате собственной смерти. Тогда всё встало на свои места, былая моя зажатость при общении с ним исчезла. Я не знал его полностью, но понимал и тех, кто шел за ним, и тех, кто его ненавидел.

Время шло, и вот в один прекрасный вечер я приехал к Палаццо Веккьо, застав там да Винчи. Сидя на лесах, он расписывал «Битву», а внизу несколько подмастерьев поддерживали огонь в небольших, обложенных камнем, очагах, призванных высушивать фреску. Не тревожа его, я просидел вместе с подмастерьями до ночи, наблюдая за его работой, разительно и принципиально отличавшейся от той, что я видел прежде. Спустившись и разглядев меня, Леонардо удивился и укорил: мол, нужно было подать голос.

— Я не имею исторического права вам мешать, — сказал я, когда мы уже шагали с ним к мастерской. — А теперь хочу поделиться: «адская машина» закончена!

— Святая Мадонна! — с восхищением, какого раньше никогда передо мной не выказывал, остановившись и ухватив меня за плечи, воскликнул художник. — Примите мои поздравления, мой друг! Одного мне будет жаль…

— Чего же?

Он отпустил меня и понурился:

— Я привык к Агни в обличии Луки и не знаю, смогу ли переносить настоящего Луку после того, как вы вернетесь к себе. Мы никогда не говорили с ним о том, о чем говорили с вами, к тому же в некоторых вещах он… слишком ограничен. И… знаете, тяжело расставаться с кем-то, кто, кажется, тебя понимает и кого, кажется, понимаешь ты…

— Вы преувеличиваете мои способности, мессер. Агни всего лишь обыватель из будущего, дрессированная обезьяна, обученная неизвестным здесь и сейчас фокусам, но мало понимающая их глубинный смысл. Тот, кого Лиза звала «ади» — не я, он как бы внутренний слой, сердцевина древесного ствола, к которой Агни не имеет никакого отношения, хотя сам является по отношению к нему этим самым «деревом». Он выручает нас, поставивших человечество на грань гибели, а я только проводник для него, покорный исполнитель, и знаю свое место.

— Ну-ну, — неподражаемым своим тоном ответил Леонардо, и, я уверен, утопил в бороде ту самую лукавую усмешку, которую приписывал и некоторым своим героям. По-моему, он всегда судил о людях, с которыми давно общался, куда лучше, чем они того заслуживали. И я в их числе. — Вы видели фреску? Что скажете?

— Смените краски.

— То есть?

— Вы спасете «Битву» если в верхней части стены выберете краски, которые просохнут быстрее и которые не будут отторгаться грунтовкой.

— Я уже думал об этом.

— Знаю.

— Ну вот, а говорите — дрессированная обезьяна.

— Я дрессированная обезьяна из будущего. У меня фора, мессер.

— Ладно, ладно, будет вам.

Отправление я назначил на другую ночь. Вышел на связь с оператором Гаруты и велел оповестить Шиву и Савитри. Гарутой управляла Тэа, и она не стала скрывать радости.

Первой в мастерскую приехала мона Лиза. Разумеется, тайком. Мы впустили ее через черный ход, и, оказавшись в комнате с центрифугами, она замерла:

— Не могу поверить, что тебе удалось! А где Шива?

— Он бежал из плена и, надеюсь, скоро будет здесь. Во всяком случае, это мне обещала его сестра.

К нам постучался и заглянул Салаино. Он должен был ассистировать учителю во время нашей переброски, а потом помочь ему уничтожить «Тандаву».

— Там ломится какой-то синьор в маске, представился господином Шивой. Он утверждает, будто вы все тут его с нетерпением дожидаетесь. Пускать?

— Безусловно, — спокойно ответил Леонардо, разглядывая пульт.

Салаино провел герцога через кузницу и впустил в тайную комнату. Лиза-Савитри уставилась на него с любопытством.

— Молния мне в чакру, ну вы и окопались! — воскликнул Борджиа, сбрасывая монашеский куколь и снимая с лица шелковую маску.

Широко расставленные, огненные черные глаза, густые, красиво изломленные брови, хитроватый прищур улыбки, прямой, чуть вздернутый нос, густые волнистые волосы смоляного цвета и клочковатая неопрятная бородка…

— Че… — вырвалось из приоткрывшегося от удивления рта Лизы, — …заре?!

 

«Постфактум априори»

— Что скажете, вайшва? Хорош портретик? Знаю, вас вполне устраивает, — поворачиваясь ко мне, Шива стянул и перчатки. — Обниматься не будем. Итак, какие у нас планы на ближайшие лет тысячу?

На его лице и руках виднелись отметины дурной болезни, уже не явные, но все еще заметные.

— Вас с Савитри ждут в фортификационной локации Древней Трийпуры, — сказал я. — Там для вас приготовлены аватары и всё необходимое, поэтому на банкете скучать не придется. А у меня еще есть кое-какие дела на станции.

— От вас с сиром да Винчи можно ждать только банкета для стрельбы из бруствера.

— Об этом я и говорю.

Леонардо усмехнулся, но в диалог наш вмешиваться не стал. Я подошел к пульту и в который раз уже проинструктировал их с Салаино о последовательности операций. У обоих все получалось вполне сносно, но меня от волнения грызла тревога: вдруг я впопыхах чего-нибудь упустил? Легкомыслие Леонардова ученика меня страшило, и даже уверенность мессера в ловкости его рук обнадеживала не слишком.

Тем временем Шива, раздевшись до исподней рубахи, в кожаных штанах для верховой езды и коротких сапогах легко запрыгнул в свою «Тандаву» и привычными жестами зафиксировал руки и ноги. Леонардо тронул меня за локоть, делая знак подождать, после чего восхищенно уставился на центрифугу с Танцором внутри.

— Прям как в вашей карусели у Лодовико Сфорца, учитель! — одобрил Салаино. — В точности по чертежу для Витрувия!

Мне стало тоскливо. Я обвел взглядом сырые и черные, но ставшие уже такими привычными, даже родными, стены подземной комнаты. Инстинктивно нашел глазами Савитри, которая, я знал, одним своим видом могла бы утешить тоску. Но мона Лиза и сама была в заметном расстройстве: слишком сложно сшитый наряд с жестким корсетом внутри мог бы стать не просто неудобным, но и опасным во время эксперимента. Она бесцельно, с присущей ей плавностью и грацией водила большими красивыми руками по складкам одежды, не понимая, как одновременно выжить при переброске и не опозорить гордую синьору в глазах посторонних мужчин, если придется ее раздеть, ведь мы-то переместимся, а Лиза очнется в незнакомом помещении с незнакомыми людьми.

— Ничего, ничего! — угадав ее затруднения, пришел на помощь мессер. — У меня есть средство, погружающее в дрему. Выпейте отвар сейчас, и не пройдет десяти минут, как всех вас сморит сон. Мы с Салаи успеем одеть синьору Джоконду, а также увезти вас до пробуждения подальше отсюда.

Боги мои, как же мне было стыдно! Леонардо обдумал то, о чем совершенно позабыл я. Какие еще проколы обнаружатся в последний момент?

Мы выпили зелье, напоили им закрепленного в пазах центрифуги Шиву и, пока оно еще не подействовало, занялись приготовлениями к переброске.

— Мессер, измените конструкцию дельтаплана, иначе Заратустра расшибется, — между делом успел шепнуть я художнику. — Аппарат должен быть треугольным, а не как у вас. Я ваш чертеж, простите, осмелился немного подправить… он у вас в доме, на камине… в моей Псалтири вложен. И еще. Взлетать и садиться можно только против ветра! Только так, мессер!

Он кивнул.

Лиза спряталась за занавес и вышла оттуда уже в одной тонкой белой рубахе до пола. Что до меня, я только разумом фра Луки и догадался, чего можно стыдиться в таком надежно упакованном виде. Грудь у нее была обнажена ничуть не более, нежели в платье. «Так в чем же тогда дело?» — спрашивал Агни, взывая к монашескому сознанию фра Пачоли, и получил ответ, когда Джоконда взошла на «Тандаву», словно на Голгофу, обреченно вдела кисти в обручи и ступни в пазы. Свет горящих ламп машины выхватил и обрисовал все подробности ее фигуры, только что вроде бы неприступно скрытые под широкой рубахой. Я посмотрел на ее босые ноги и содрогнулся. На станции фиксаторы были сделаны из пластичного металла, не способного нанести вред человеческой плоти. Здесь же мы с трудом легировали сталь, даже не замахиваясь на какие-то особенные ухищрения.

Обручи сомкнулись на ее лодыжках и запястьях, словно браслеты кандалов. Лиза слегка поморщилась.

— Можно попробовать чем-то их обмотать, — предложил я. — Но…

Она спокойным голосом перебила:

— Ты не хуже меня знаешь, что ничего лишнего в устройстве быть не должно. Ничего, потерпим и так. Прощайте, сер да Винчи! Теперь даже если и суждено нам умереть, я сделаю это с легким сердцем.

— Вы лучше живите долго, моя таинственная zahori, — попросил художник, — и пусть у вас все получится.

— Для полной правдоподобности нам кое-чего не хватает, — проверяя браслеты на прочность, заметил Шива из своей центрифуги.

— Чего не хватает? — насторожился я, но Танцор хохотнул:

— Ну как же — сура у нас есть, а где его оппонент?

Я перевел дух и буркнул, что оппонента мы как-нибудь отыщем. Леонардо подошел ко мне и, как вчера, положил ладони мне на плечи:

— Мое зрение ограничено устройством глазного яблока, мой мозг — теми примерами, что ему уже известны по опыту изведанного. Я не могу видеть так далеко, как мне хотелось бы, но смею надеяться, что наша с вами встреча и все последние годы — это самое важное, что произошло в моей жизни. Прежде я прикладывал немало сил, создавая то, что оказывалось никому не нужным, а здесь суеверно не создавал ничего, лишь стоял в стороне и смотрел, как происходит чудо, которое творит человек, пришелец из невозможной реальности…

— Это не так, мессер, вы не стояли в стороне, вы единственный, кто…

— Постойте, Агни, иначе я от огорчения забуду, что хотел сказать. Да, клянусь, эта машина будет уничтожена и не послужит во зло. Но поступите и вы, как должно. Почините этот мир, синьор механик.

Мы обнялись на прощание, и он спрятал глаза, отвернулся, быстро шагнул к пульту. Мне тоже было больно. Я смотрел на его высокую фигуру с гордо посаженной головой римского патриция, длинными седеющими волосами, пристальным взором умных светлых глаз и думал, что же такого произойдет с ним и для чего он напишет вторую «Джоконду». Ведь официальная история умалчивала это до дней «Трийпуры», а в эпоху темпоральных странствий, когда на загадку можно было бы получить внятный ответ, всем стало не до Ренессанса и не до райских кущ познания. Ну да это как обычно — нечему удивляться, ади, ты давно должен был привыкнуть к Витрувианскому человеку, распятому на рекламном транспаранте одного из множества банков в одной богом и людьми забытой эпохе…

Когда на руках и ногах защелкнулись челюсти стальных фиксаторов, центрифуга покачнулась, набирая обороты, а усыпляющий отвар начал свое действие, я вдруг отчетливо понял неуловимое для разума и все эти годы вертевшееся рядом откровение. Самым главным, что отличало Леонардо от остальных людей, что влекло к нему одних и что отталкивало других, была бесконечная, как само мироздание, Свобода. То, что пугает слабых и восхищает сильных. То, к чему стремятся все рабы, — а заполучив, большинство из них не знает, что с этим приобретением делать, и в слезах раскаяния бросается обратно под кнут. То, что многие, слепые духом и нищие разумом, отождествляют с вечными муками одиночества. Одиночества-кары, а не одиночества-Пути.

Для него свобода была таким же естественным состоянием, как для птицы кортоне ее полет.

— Прощайте, мессер! — прошептал я, засыпая под восхитительную музыку высших сфер, что создавалась «la Macchina infernale». — Может быть, где-то на извилистых дорогах вероятностей наши с вами воплощения встретятся снова, чтобы не узнать друг друга, но почувствовать, как необъяснимо заколотилось сердце, и услышать вот эту самую мелодию…

* * *

Асура бросился на меня первым, покинув сознание герцога. Я не ждал, что так скоро, был поглощен переживаниями Агни, этого вечно юного старика.

Нас вышвырнуло в межвременье и межпространство. Я успел увидеть его прошлое — на счастье, он при какой-то циклизации сразу воплотился в Чезаре и ничего еще не мог знать о Стяжателе. С его стороны нападение было рывком отчаяния. Оборона с моей — выполнением обещания Шиве. Истошно крича, деструкт сгорел в пламени ади, и я неожиданно для себя испытал что-то вроде сожаления. Вот парадокс! Асура, обитавший в человеке, был по сути лучше этого самого человека… Вот насмешка природы!

Теперь возникла новая сложность: я должен проводить своих спутников в одну эпоху, а сам затем переместиться в другую. Действие «Тандавы» ограничено циклом. Нужно успеть всё.

Я сотворил венецианскую гондолу цвета ртути. Я вообразил и воплотил в реальность подземную черную реку с осклизлыми каменными берегами. Я взял в руки весло и встал на корме; в центре лодки сел Шива, ближе к носу и глядя невидящим взором вперед — Савитри. Я оттолкнулся веслом от изумрудного шара-маяка, от тяжелой мертвой воды сначала справа по борту, потом слева, а волнышки разбежались слабой рябью, отмеряя проделанный путь, не помогая, но и не мешая. И тогда мертвенным светом озарился противоположный берег, замигал тускло-зеленый огонек в тумане. Мы медленно потекли к нему по шкале недвижимой реки…

* * *

Мой расчет был только на Варуну. За двадцать семь лет до печальных событий он прибыл на «Трийпуру» из отпуска вскоре после того, как я скрылся от работников станции, гоняясь за будущим Стяжателем. Это всё, что я знал о том периоде из рассказов отца Савитри.

Это время было для меня знаковым, ведь я впервые попал в мир грубых форм через «Тандаву». Я чувствовал эпоху даже на вкус, и чем-то родным повеяло от гигантского многоугольника, тягуче проступавшего из небытия в реальность. Он обрел форму, цвет, он влек меня к себе, словно маяк. Агрессивная среда вновь начала рвать меня на части. Варуна, мне нужно к Варуне, он уже должен был прилететь на станцию и узнать о чрезвычайном происшествии с сурой, который решил прогуляться. С Варуной мы решим, как быть дальше.

Лишь на миг я успел увидеть его лицо — еще совсем молодого голубоглазого парня с темными волосами и морским загаром — и вот мы уже одно целое. Я затаился в его сознании, как в убежище, переводя дух от боли и дожидаясь, когда они с тогдашними Танцорами закончат разговор. Сейчас будет самое трудное: с Леонардо я хотя бы разговаривал в облике другого человека, а тут мне, с одной стороны, нужно ясное сознание Варуны, а с другой — его доверие к моему рассказу. Вещи несовместимые, как части плана «Постфактум априори», который я наметил.

Зевнув, он отправился в свою каюту, где устало сбросил прямо на пол манипуляторы, ботинки и комбинезон, и голышом пошел в душ. Своими действиями он так напоминал меня самого в воплощении Агни, что я не смог не улыбнуться. Лицо Варуны в зеркале тут же расплылось улыбкой, и он выдавил на ладонь каплю шампуня. Наверное, мое настроение передалось и ему, но объяснил он его воспоминанием о домашних — Бхадре и маленькой дочке. Я слегка подглядел в его память: мне хотелось узнать, какой была в детстве Савитри. Но девочка была еще настолько мала, что задерживаться там не имело смысла.

— Не нужно таскать ее по врачам, Варуна, — обратился я к нему. — Она и без того умеет видеть, только по-своему. Не мучьте себя и ее.

Вайшва был так поражен, что мгновенно активировал защиту мозга, чего я не ожидал, даже не подозревая о таких способностях. Меня вышвырнуло вон, и озлобленный чуждый мир снова впился в меня, точно стая оводов. Всего мгновение — и вот я внутри чего-то, что еще нельзя называть сознанием. Меня закинуло сюда, как само собой разумеющееся. Понятно, я заброшен в своё временное убежище, которое сам же и избрал: это еще лишь эмбрион мальчика, который нескоро, когда узнает всё, будет упорно отделять меня от себя, не понимая главного…

Мешкать было нельзя. Я опять кинулся к Варуне, но тот был начеку. Вот откуда у Савитри такие способности подбираться к мозгу других людей: у кого-то нападение, у кого-то — защита. Даже внутри одной семьи.

— Варуна, мне нужна твоя помощь! — взмолился я. — Я тот сура, которого все ищут.

— Где ты? — он стоял под выключенным душем, обмотавшись полотенцем, и озирался.

— Я проводник, Варуна. Я рядом с тобой, но ты никогда не сможешь меня увидеть, разве тебе, координатору, это неизвестно?

— Что тебе нужно, если это так?

А ведь узенькую щелочку, чтобы слышать меня, он в сознании оставил, смелый человек!

— Чем дольше мы говорим, тем быстрее я погибну. Пусти меня, я обещаю ничего там не трогать.

— Где?

— В твоем сознании.

— Ну вот еще! Мне не слишком нравится вся эта затея с перемещением во времени, а уж на такие эксперименты…

— Варуна! — заорал я, включив в себе все человеческое, что только мог выдать благодаря многолетнему опыту воплощений. — Если ты сейчас не сделаешь, как я говорю, погибнем мы все: ты, твоя дочь, все ее друзья, профессор Аури и, скорее всего, профессор Виллар. Не говоря уже о самой человеческой породе!

Я мог бы поступить, как поступают изверги — втиснуться в эту «щелочку», посчитав ее приглашением. Но что-то щелкнуло во мне: я не стану подражать им, лучше испарюсь, дотла сожженный чужой вселенной.

И тут он посмотрел прямо на меня. Вздрогнул. Не знаю, что ему привиделось, но, поколебавшись еще пару секунд, он кивнул и открылся.

— Вы все так странно выглядите? — задал Варуна свой первый вопрос.

— Наверное, да. Нам с тобой надо придумать, как выбраться из очень скверной истории, Варуна…

Я начал демонстрировать ему в образах события будущего и только тут заметил, что они искажаются, обрываются, не попадают к нему целостно.

— Что это за калейдоскоп? — потряхивая мокрой головой, удивился вайшва.

— Постой, я попытаюсь пересказать.

Говорить было легче, он успел что-то уяснить, и тут меня снова перекинуло в Агни. Теперь это уже был не тот зародыш, каким я покинул его, кажется, только что. Мы оказались в другом времени. Его мозг уже сформировался, он видел свои сны — сны-тени, сны-звезды. Он видит мои сны, он будет единственным из людей, кто знает инфозону, мою родину… и его родину.

Я возвращался множество раз, успевал что-то сказать — и снова был закинут в свое тело, независимо от хронологии: то уже готовое к рождению, то еще на эмбриональной стадии. Словно само время не желало выдавать кому-то свои тайны. Так бывает с пересказом сна, когда помнишь лишь его части и никак не можешь связать, а собеседник слушает и теряется. Но я помнил всё — я просто не мог передать все из своей памяти в память Варуны, чем сильно его запутывал.

— Да чтоб мне сенсорника не видеть, как быть-то?! — рассердился он наконец. — Я мало что понял из твоей абракадабры, и прекрати уже скакать туда-сюда, иначе мы оба сойдем с ума.

— Трое, — угрюмо подсказал я, обреченно разглядывая его ноги, на которые он уставился. — Сойдем с ума мы трое. Есть еще мальчик, который родится через некоторое время на Земле. Его будут звать Агни. Когда он вырастет и выучится, вам нужно будет забрать его сюда и…

Бабах! Я опять в этом мальчике Агни. Ну что ж, хоть что-то сказать успел. Надеюсь, Варуна запомнит имя…

— Я уж думал, чего это ты загостился: целых три минуты никуда тебя не уносило!..

В мое отсутствие у отца Савитри произошел приступ черного юмора. Но зубоскалить было некогда:

— Давай еще раз. Запоминай всё без повторов, я в любой момент могу исчезнуть и уже не вернуться. Агни — это буду я. Нужно как можно скорее передать в будущее некоторые сведения, поставить в известность Виллара, Аури и одного человека в Министерстве, имя которого Мназон.

Варуна с иронией поглядел на свое отражение в бокале с водой и отпил из него пару глотков:

— Я рад, что ты хотя бы не рассчитываешь задействовать Совет планетарного управления…

— Если вы обратитесь туда, вас уволят по состоянию психического здоровья и заменят другими работниками.

Он остался невозмутим:

— Это понятно, я просто пошутил. А министерские — не уволят?

— Мназон, как я понял, знает Виллара, и у них будет возможность найти общий язык относительно меня. Мне же нужно будет лишь пробудить память Агни, когда его жизнь достигнет отмеренной точки.

— Сам я не смогу ему передать дословно то, что знаю? Нельзя?

— Можно. Просто не сложится. И память его нужно будет именно пробудить, а не объяснять на пальцах, кто он такой. Только тогда он позволит мне действовать через себя, как сейчас позволил ты. Поэтому особого смысла рассказывать не будет. Хотя… попробуй. Вариативность не исключена.

Исчезая-возвращаясь еще и еще, я кое-как дал ему инструкцию: будто бы невзначай подбросить Агни историю о Пропавшем суре, это запустит механизмы подсознания и начнет расчищать мне дорожку. Затем — добиться встречи с Вилларом, сказать о Шутте, которого вот-вот пришлют из Министерства на станцию и который с тех пор, играя роль шута при профессоре, сам будет наблюдать представление коверных — всего населения «Трийпуры». Виллар должен найти способ связаться с министром (или еще не министром на данное время?) Мназоном и создать «радугу», что-то вроде маркера памяти лично для меня, слепок моей сути, инфоматрицу, которая разбудит меня в Агни. Таков был план. Вроде простой, но если учесть способ, каким мне пришлось его поведать Варуне, то изматывающий до полусмерти. Чувствуя онемение апатии, я просто свернулся в уголочке и отключил связь с миром. Мир исчез, исчез и я, чтобы набраться сил под защитой отца девушки, которую обязан был спасти. Ради Агни? Ради себя. Мы давно уже с Агни единое целое, но он никогда этого не признает…

* * *

Наиболее отчетливо мне запомнилась встреча с Мназоном. Ему уже тогда было хорошо за пятьдесят, но он занимал только должность секретаря министра информации. Вот почему ожидать от него активной помощи мы не могли. Кроме того, я замечал, что и профессор Жан-Огюстен Виллар, еще молодой ученый аристократичной внешности, не слишком серьезно воспринимает всю эту историю. То есть он не отринул ее полностью, как отринуло бы подавляющее большинство, но и не мог видеть в ней реальность, которая обязательно осуществится. Так не верит больной в роковой диагноз, надеясь на врачебную ошибку. Но к чести Виллара стоит сказать, что он с уважением отнесся к рассказу Варуны и согласился принять необходимые меры предосторожности.

— Тогда, быть может, вы вернетесь, уважаемый сура? — глядя на него, спросил профессор меня — я как раз только что снова вернулся из тела Агни обратно на «Трийпуру». — Вернетесь, и мы отправим вас обратно в ваш мир, а с остальным справимся сами?

— Варуна, о чем он? — спросил я удивленно.

— Хочет уладить все до того, как это закрутится.

— Если это закрутится без меня, вам… Ладно, не передавай этого. Скажи, что я не могу вернуться туда, не подчистив кляксы, которые вы насажали при вызове изверга. Так и скажи, черт возьми!

Варуна так и сказал. Густые брови Виллара полезли на лоб. Пока он сомневался и пережевывал все «за» и «против», меня еще дважды выкинуло и вернуло. Правда, выкидывало самопроизвольно, а вот возвращаться всегда приходилось, напрягая волю. Тогда-то я и заметил, что как будто стал «стираться». Какие-то вещи вспоминались с трудом, какие-то — вообще не вспоминались. У людей такое происходит при повторных рождениях, а вот что случилось с моим сознанием, которое всегда лишь накапливало и никогда ничего не теряло, я не понимал. Мне стало страшно. Пока повреждения были невелики, а утраченные сведения — не слишком важны. Но если процесс начался, то дальше будет хуже. В настоящем времени на «Трийпуре» у меня нет живого тела, а в прошлом я присутствую лишь потому, что для ади и для извергов нет хронологической разницы. Я потому и попросил техников Гаруты не включать реинкарнатор и не восстанавливать Агни, иначе привычная обитель тянула бы меня в другой временной отрезок вопреки задуманному. Теперь я видел, как оно работает, и понял, что был прав в своих опасениях. Иногда мне казалось, что разум мой померк, мыслить логически было так трудно, что на это уходили все силы, и я подолгу уходил в бездействие, чтобы прийти в себя. То-то Агни теперь так дорожит своей обывательской «нормальностью»: после всего пережитого подсознание его хранит стольких скелетов, сколько не отыскать и в шифоньерах семейки Борджиа.

— Хорошо. Но прежде чем связаться с секретарем, мы должны проработать план, — наконец согласился Виллар. — Начиная с того, что должно послужить побудительным сигналом для суры, когда придет время?

Кабинет его уже тогда был забит всяческим антиквариатом, и взгляд Варуны, которым смотрел и я, случайно упал на изящный столик под старину или в самом деле старинный. На нем лежала колода карт.

— Да вот хотя бы некоторые карты Таро! — наугад сказал я Варуне и смутно вспомнил при этом, что уже когда-то эти карты были задействованы в моей судьбе.

— Таро? — задумался Виллар. — А если он однажды столкнется с ними до назначенного часа?

— А мы придумаем определенную последовательность… и неожиданный результат!

— То есть?

— Это будет Небесное Таро.

— Что это такое?

— Одна из разновидностей астрологических гаданий, как я понимаю… Господи, сура, ну что ты несешь? — передавая Виллару мои слова, наконец не выдержал Варуна. — Ну какие карты? Ну что за игры, в самом деле?!

Но профессор, на удивление, подхватил эту безумную идею:

— Что ж, а это мысль… Но ее нужно облечь в техническую обертку и защитить так, чтобы добраться до сути мог только тот мальчик.

Так был придуман первый алгоритм к расшифровке моих воспоминаний в сознании Агни. Второй мы преподнесли секретарю Мназону уже на блюдечке. Профессору пришлось схитрить, чтобы увезти на Землю Варуну, то есть фактически меня: второй раз за столь короткий период отпуск работникам «Трийпуры» не полагался. Во второй мы полностью встроили инфоматрицу моей личности, если так можно назвать то, что представлял собою я в этой вселенной. Она выглядела как дверная арка, но переливалась семью цветами солнечного спектра. Пройдя под этой радугой, голографическая проекция Агни должна была заполучить ключ, который потом активирует Савитри во время гипноза. К счастью, эти подробности я еще помнил отчетливо, а вот рассказать связно обо всем остальном по-прежнему не мог: всякая попытка стирала во мне все больше воспоминаний. Как их теперь собирать, неизвестно. Но нужно было чем-то пожертвовать в прошлом, чтобы потом не пропасть в будущем.

— Как вы будете выглядеть, когда придете за радугой? — спросил Мназон, глаза которого еще не слезились, да и голос не звучал, как надтреснутый кувшин.

Я ему что, Леонардо? С трудом, но удалось восстановить в памяти лицо взрослого Агни: и глаза его с золотыми искрами на дне зрачков, и привычка покусывать губы изнутри, когда задумывался, и густые, чуть вьющиеся с одной стороны у виска светло-каштановые волосы…

— Я не слишком способный мнемоник, — сказал мне Варуна, — но самое главное, кажется, я запомнил. Осталось только найти достаточно сильного медиума, который вытащит этот образ из моих мозгов и перенесет вовне.

— Обратись с этим к своей дочери, Варуна, — ответил я. — Лет через пятнадцать.

* * *

Уверенный, что выполнил свою задачу, я шагнул на воображаемом берегу в воображаемую гондолу цвета ртути. Кажется, после всех приключений от меня остался эскиз, по которому нещадно прошлись ластиком: моя память мутилась, я помнил всё полубессвязными эпизодами, как будто уже заточил себя в подсознании будущего координатора восьмой группы Исполнителей…

А ведь верно! Именно сейчас я «накладываюсь» сам на себя. Я в прошлом и я из будущего. Вот теперь всё ясно, но от этого ничуть не легче. Скорее убираться отсюда, из этого «сейчас», пока эскиз не превратился в чистый лист!

Когда лодка преодолела треть пути, я почувствовал ее странную дрожь.

— Я всё фантазировал, при каких обстоятельствах мы встретимся, — насмешливо проговорил кто-то, а затем проявился в центре гондолы.

Он не был ни Э.-Грегором Шутте, ни громилой-охранником. Передо мной сидел тот самый «колдун», которого я уже где-то видел (в тумане памяти всплыло имя Денис Стрельцов, однако ничего не объяснило).

— Грустно видеть, во что ты превратился, ади, — брезгливо поморщившись, вздохнул изверг Тарака.

Я без лишних разговоров съездил ему веслом по уху. Он свалился кверху ногами в черный омут реки Забвения, там заверещал, исчез, а в следующий миг вынырнул за кормой, чтобы, ухватив меня за лодыжки, сдернуть следом за собой.

Мы барахтались в шипящей воде. Он впился пальцами мне в глотку, а я впечатал ладонь в его физиономию и что было сил оттолкнул, покрепче сжав крючок «колдунского» носа и ощутив, как щелкнул хрящ. Сцепляясь и снова расцепляясь, пуская вверх мутные кровавые пузыри, мы шли ко дну.

И вдруг стало светло. Я снова увидел коридоры станции, и по ним меня волок черный сгусток энергии, замотав в черную же паутину. Это был сектор «Бета», а Стяжатель уверенно направлялся к засекреченному реинкарнатору, о котором я тут же вспомнил. Судя по тому, как прорвало плотину памяти, все происходило уже в настоящем времени — где погибли Шива, Савитри и Агни. Я пытался биться, но завязал в паутине еще сильнее. Она была липкая, как голос ее хозяина. Мы оба сейчас были в своей первозданной форме, и реальность снова вгрызлась в меня мертвой хваткой. А на Стяжателя не действовали ни кактусы, ни распылители диметилсульфоксида, ни сама вселенная. Он несся сквозь все преграды и вот уже ввалился в медицинский бокс, отшвырнул дока-ассиста — тот, теряя сознание, сполз по стене — и подключил реинкарнационную систему. Пока он отвлекся, я все же нашел прореху в его паутине и наполовину выбрался наружу, но в капсуле уже восстанавливалось тело Агни, попадать в которое сейчас мне было ни в коем случае нельзя. Я дотянулся до лежащего ассиста и просочился в него. Сразу стало легче, боль унялась. У этого парня были слабые задатки способностей к преобразованию вещества, поэтому, когда его сознание еще оставалось отключенным, я сам заставил его рефлексы работать, вскочил и отправил поток огня сначала в паутину, а затем в изверга. Тарака заорал, ринулся к капсуле, на ходу сбивая с себя пламя. Я оставил ассиста, прыгнул вперед и повис на Стяжателе, опутывая его своей сетью. Не успев открыть реинкарнатор, не на шутку перепуганный, тот пробился в межпространство и межвременье. И там я понял, что он вырвался и мчится впереди в неизвестную эпоху. Мне оставалось лишь следовать за ним, корректируя направление в соответствии с открывавшимися мне по выходе подробностями…

Впервые я очутился в прошлом, оставаясь, как ни странно, в своем собственном воплощении, а не на временном подселении в чужом. Это было начало XX века, и я помнил теперь всю, не прожитую пока этим человеком, жизнь.

 

Слепой художник

Взбивая ногами дорожную пыль, с десяток мальчишек нашего ашрама перетягивали друг у друга толстую веревку. Победа сомневалась: то она была готова перейти к одной ватаге, то уже, кажется, выбрала вторую, но в последний миг опять передумала. Веревка извивалась змеей в их руках и дрожала.

Я высыпал оголодавшим козам очистки и, прислонившись к ограде, закрыл глаза. Странное, смутное, из грязно-желтого тумана небытия возникло видение. Моя рука выводит строки: «Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов?»

Сейчас, другому мне, казались нелепыми и эти строки, и высказанная в них надежда. Это будут не британцы, щепетильные британцы с их подчеркнутым презрением к «цветным» в колониальных странах. Это будет противостояние иного порядка, а сегодня о нем известно только мне.

Я посмотрел на мальчишек, упрямо пытавшихся перетянуть на свою сторону удачу, шоколадных от солнца и блестящих от пота. Наша борьба с Британией ныне представилась мне таким же наивным перетягиванием каната, как ребячья игра, в сравнении с той страшной, глухой ко всему человеческому силой, по каплям стекавшей в бездонный сосуд для жертвоприношений. Сила эта доселе скрывалась и зрела в самых жутких закоулках людского подсознания, уже чуждая жестокому, но уравновешенному миру зверей, однако же неспособная когда-либо назваться человеческой.

«Метод ненасилия способен нанести поражение союзу всех самых ожесточенных сил в этом мире. Если не британцы, то другая держава, вне сомнений, победит Вас Вашим же оружием. Вы не оставите своему народу наследия, которым он мог бы гордиться»…

Они уже готовы принять своего антимессию, но если бы не память будущего, я и не думал бы об этом сегодня. Не думал бы, потому что не знал, и потому что сейчас, в 1919 году, мысли мои были посвящены расстрелу безоружных сикхов на площади Джаллианвалабагх, произошедшему в апреле и старательно скрываемому британскими властями на протяжении четырех месяцев. Так и было, так и было — тогда, в первый раз. Но в этой параллельной системе хронологии к своему «прошлому я» добавился «будущий я», и у меня возникла иная задача с далеко идущими последствиями.

То, что фюрером Германии станет не Стяжатель, сомнения отсутствовали. Тарака — тень, его стиль работы — влиять, оставаясь в укрытии и безопасности. Но он всегда выбирает оптимально подходящие кандидатуры, и Гитлер — одна из таких фигур. Суры и асуры действуют по одной схеме. Так же я, чтобы спасти нашу миссию, выбрал да Винчи.

На протяжении всех жизней, которые мне довелось провести среди людей, что-то извне постоянно подталкивало меня к верным ответам, что-то постоянно подкидывало мне подсказки, а в хитросплетениях случайных, казалось бы, событий безукоснительно проглядывалась тайная взаимосвязь. Я знаю теперь, что это мои собратья-ади, обреченные напрасно гоняться за тенями, выпущенными на волю, так или иначе пытались мне помочь. Каково было им, когда их съедала враждебная среда, служить ослепшим людям поводырями? Ни один из них не пожаловался мне при встрече. Ни один не изъявил укора этим сумасшедшим…

На сей раз я нарушу собственный обет и снова надену европейское платье. Но этого мало. Нарушу я и второй обет: быть полностью откровенным перед собой и другими.

«С одного выстрела, сура?»

«Без единого выстрела, Шива»…

— Осенью я еду в Германию, Кастурбай.

Она, та девочка, с которой нас поженили еще детьми, старилась вместе со мной. Сейчас я смотрю в ее смуглое круглое лицо с тенями прожитых годов, добрые влажные глаза с печальным взором, и чувствую, что есть в ней что-то от Савитри. И она становится оттого еще роднее.

— Бапу?! — удивляется она и прекращает прясть. — Как в Германию, Бапу? Зачем?

Я складываю ладони перед собой и подношу пальцы к губам. Мне будет трудно объяснить ей это, но она единственный человек, который в самом деле способен мне помочь остановить Тараку, а вместе с ним — того, кто через двадцать лет оружием и руками солдат своей страны уничтожит десятки миллионов жизней. Она всегда шла рядом со мной и смотрела в ту же сторону, куда смотрел я. Историю искалечили, когда открыли «Тандаву» и выпустили извергов. Мы должны вернуть всё это на прежнее место. Без единого выстрела. Ахимса.

— Послушай, если я скажу тебе что-то, чему трудно поверить сразу, но поверить нужно — ты готова будешь дослушать до конца и принять мои слова?

Я уселся на циновке напротив нее. Кастурбай склонила голову к плечу, поправила очки, глядя между тем на меня поверх стекол, и между бровями прочертилась морщинка.

— Сейчас в Мюнхене живет один неизвестный художник. Не удивляйся, что я о нем знаю: будем считать, я видел пару его работ. Он пейзажист-недоучка, у него неуравновешенный характер, из-за чего он срывался на людей в художественной академии, куда пытался поступить. Ему не отказали, а предложили стать архитектором, он превосходно рисует городские пейзажи. Но в силу своего болезненного самолюбия он отказался, резко ответил преподавателям, и во второй раз его уже не пустили на порог. Этот пейзажист прошел войну, он озлоблен и политизирован… Кастурбай, если, зная все это, сейчас ничего не предпринять, то через двадцать лет в мире свершится побоище, каких еще не видел белый свет. Мне был сон, поверь мне.

Она утерла сухие губы:

— Но, быть может, это всего лишь наваждение?

— Верь мне, Кастурбай. Это не наваждение. И еще. Художнику, о котором я сейчас говорю, интересна история культуры нашей страны, история нашего с тобой народа. Став политиком, он переврет ее так, как будет выгодно ему, если сейчас мы не воспользуемся последним шансом…

— Что же тут следует сделать? Не убить же? Вдруг все-таки этого не случится, а сон был просто сном, Бапу?

— Нет, не убить, конечно. Я хочу сделать по-другому. Когда-то я не получил возможности поговорить с ним, и он, скорее всего, не желал бы меня выслушать. Теперь же…

* * *

11 сентября 1919 года самый популярный вопрос у мюнхенских ценителей искусства звучал так: «Кто устроил эту выставку?» Это было неслыханное происшествие даже для привычной ко всему богемы из проигравшего мировую войну государства.

Поговаривали, некий чудак-меценат с Востока углядел в одном из начинающих здешних художников недюжинный талант и предложил этому… как его?.. Арнольду?.. нет, кажется, Альбрехту… или Адольфу?.. словом, неважно, как его имя, главное то, что один состоятельный… китаец?.. японец?.. а может, вообще индус предложил автору картин представить их на выставке. И не пожалел денег на огласку, назвав при этом себя всего лишь как жюльверновского персонажа — господином Немо.

Возможно, не будь все окружено такой зловещей таинственностью, на это странное мероприятия особого внимания никто бы не обратил. Но господин Немо — ходили слухи, он носил чалму, круглые очки с плоскими стеклами и совсем не по-европейски искренне улыбался всем встречным, — привлек сюда прессу и не поскупился даже на кинохронику. Это был доселе невиданный способ рекламы: до него на подобное не решались даже в отношении маститых творцов, да и к чему, ведь слава бежала впереди великих…

— Кажется, в этих картинах и в самом деле что-то есть… — сомневалась публика.

Отзывы были противоречивы. Кто-то завистливо шипел, будто шарлатану и прохвосту повезло стать протеже какого-то богатея.

— В их Индиях, душечка, вся земля наполнена драгоценными камнями, а эти обезьяны скачут голыми по деревьям! Одно слово — дикари и язычники, хуже жидов!

Иные соглашались, что в этих акварельных этюдах действительность отображена мастерски и с душою:

— Стоит лишь подтянуть техническую сторону… Но некоторые уже и сейчас — весьма и весьма!

Третьи упирали на то, что автору решительно не удаются человеческие портреты в отличие от «портретов собак»:

— Взгляните, он избегает рисовать взгляд, у всех людей на его набросках глаза или опущены, или отведены в сторону настолько, насколько это делает невозможным их увидеть, а в целом он предпочитает писать фигуры со спины или вдалеке!

И тут-то все наконец поняли главную идею анонса выставки, где открыто говорилось: «Художник, скрывающий глаза. Художник, чьи портреты не станут сверлить вас пристальным взглядом и не откроют своей души»… Это было честно, эпатажно и… в самом деле чертовски интригующе!

Через несколько часов после открытия на показ уже ломились, а картины подвергались бурному обсуждению. С каждым часом зрители все нетерпеливее требовали автора, но он не показывался и никак о себе не заявлял.

— В конце концов — а существует ли вообще этот герр Гитлер? — пронесся шепоток. — И что это еще за факир с Востока?

Присутствующие переглядывались.

Герр Немо тоже не торопился представить свое лицо объективам фотокамер.

— Может быть, этот белокурый красавец с черной повязкой на глазах, что на вывеске, и есть сам художник? — с подачи журналиста светской хроники размечтались молодые фройляйн.

На пресловутой рекламной вывеске и впрямь красовался блондин с буйной гривой длинных — не по современной моде! — волос, чувственными мужественными губами и плотно завязанными черным шарфом глазами. Сначала всем показалось, что это какой-то из нынешних молодых малоизвестных актеров. Постепенно мнение зрителей менялось. Все начали верить тому, что на плакате изображен сам художник.

Объявили о приезде профессора художественной академии Фердинанда Штегера.

— Мой друг, художник Макс Цепер, однажды представил мне работы этого молодого человека, — рассказал профессор подскочившим к нему журналистам, которые уже изрядно осоловели за столько часов неопределенности. — Самому мне видеть герра Гитлера не довелось, но я тогда сразу оценил его картины довольно высоко. Это совершенно незаурядный талант, который необходимо развивать. Начинал он у небезызвестного австрийского профессора Ашбе. Впрочем, герр Цепер сообщил также неутешительную новость о том, что Адольф воевал и попал в газовую атаку, в результате чего утратил зрение и пока не пишет картин, пытаясь восстановиться.

По рядам новоявленных поклонников прокатился стон сочувствия. Остальные зашушукались, но перебивать профессора не смел никто.

— Позже до меня дошли слухи, что юноше предложили обратить внимание на архитектурные специальности и оставить попытки развивать художественную карьеру. Но, простите, комментировать такое решение я не готов… Кажется, до повторного просмотра дело не дошло, он получил категорический отказ…

— Да-да, а я ведь уже слышала что-то этакое! — вскоре авторитетно убеждала окружающих полная дама с большими серьгами и прорисованными в ниточку дугами бровей. — Но до рассказа профессора Штегера у меня и в мыслях не было, что это он и есть. Но, кажется, этот художник слеп от рождения, а рисует на ощупь с трех лет.

— Гениально! — восхищались новые волны зрителей, которым доставались уже самые невероятные слухи о личности герра Гитлера. — Мне очень хотелось бы приобрести кое-какие его произведения!.. В самом деле — и я не отказался бы заполучить кое-что в свою коллекцию! Слепой художник! Я впервые слышу о таком феномене, господа!

— Но где же он сам и господин Немо?..

И только один человек в Мюнхене точно знал и где они, и кто они. Знал, и оттого пребывал в диком бешенстве. Его звали капитаном Карлом Майром, и человеком он был нынче лишь отчасти…

* * *

События последних шести месяцев развивались чересчур стремительно для XX столетия. Первого мая в мюнхенском районе Обервизенфельд прозвучало несколько винтовочных выстрелов. Стреляли из казармы «Макс-II», где располагался 2-й баварский пехотный полк, подчинявшийся правительству Советов и входивший в состав Красной Армии. В этом полку служил, в числе прочих, и некий ефрейтор Адольф Гитлер. Последние недели он расхаживал с красной повязкой на рукаве и охотно подчинился приказу стрелять по ворвавшемуся в Мюнхен баварскому фрайкору оберста Франца фон Эппа.

Когда «гнездо» так называемой «Баварской советской республики» было захвачено, сопротивление смято и раздавлено, а лидеры крайне левых казнены вместе с членами католического рабочего союза, эпповцами была учреждена следственная комиссия. Ефрейтора Гитлера арестовали с остальными, но на допросе он столь усердно доносил на своих сослуживцев, что обратил на себя внимание капитана Майра из «Союза борьбы за уничтожение процентного рабства», созданного экономистом Готфридом Федером. Самому Майру доложили о Гитлере подчиненные офицеры, проводившие допросы. Они получили ходатайства от начальников молодого ефрейтора, в которых особо подчеркивались его националистические и антисемитские взгляды.

— Мне нужно с ним встретиться, — сказал Майр.

Он просто искал оптимально подходящую кандидатуру для своей затеи. Стяжатель отлично знал настроения толпы из крошечной, но амбициозно-воинственной страны. Кажется, этот субъект (как там его?) был носителем нужных мнений, чтобы увлечь за собой правильно подготовленную, мастерски освежеванную, посоленную и поперченную биомассу в большую жаровню. Однако говорить с ефрейтором лично он не стал — ограничился присутствием на допросе.

— Хорошо, предложите ему стать доверенным человеком отдела прессы и пропаганды. Дальше станет видно.

В невротической горячности Адольфа было что-то, способное заворожить не только обывателя, но и личность вполне незаурядную. Карл Майр, чтобы понаблюдать за потенциальным агентом, устроил слежку. Ефрейтор выдавал себя за художника и писателя и легко добывал необходимую информацию. Он не лгал: выяснилось, что в прошлом он учился у художника из Австрии и всерьез намеревался поступить в художественную академию, но получил два отказа.

В конце июля Адольфа направили в команду по политпросвещению Лехфельда — лагеря для возвращавшихся с фронта солдат, кем еще недавно был и сам ефрейтор. И там он развернулся в полную силу, приводя людей, как свидетельствовал начальник лагеря, в состояние истинного воодушевления.

Перед рейхсвером же, над IV группой которого начальствовал капитан Карл Майр, как раз в это время встала сложная задача — заручиться поддержкой рабочей партии (ДАП). Однако рабочим было наплевать на антисемитские беснования федеровцев, и общего языка они найти не могли. Нужен был кто-то, кто растолкует им эту арифметику.

Майр наблюдал за Адольфом не только в работе, но и в быту. И окончательным доводом в пользу этого кандидата оказалось, как ни странно, более чем благосклонное отношение женщин к невзрачному, а иногда впадавшему в истерические состояния человеку. Увидев Гитлера на своих курсах и узнав, что именно им интересуется Майр, Готфрид Федер рассмеялся и воскликнул:

— А вы не замечали случаем в его шевелюре трех золотых волосков?

После этого Стяжатель для себя не называл Адольфа иначе как «mein Klein Zaches». Уж кто-кто, а он знал, что самки в таких вопросах не ошибаются, даже если внешне лидер вовсе лидером и не выглядит: инстинкты — вещь безотказная.

В конце августа Гитлер вернулся в Мюнхен и сразу же был привлечен к разработке пропагандистских рекомендаций по «поселенческому» и «еврейскому» вопросам. За две недели он сумел поставить себя так, что уже 11 числа первого осеннего месяца Стяжатель намеревался отдать ему приказ посетить на другой день собрание ДАП в пивной «Штернэккеброй», где тот провел бы лекцию и поглядел, что там творится.

Но именно 11 сентября, в этот ключевой для своей политической карьеры день, ефрейтор словно провалился сквозь землю. И даже уже узнав, в чем дело и где расположена выставка его картин, Карл Майр ничего не смог бы отныне поделать.

— Mein Klein Zaches, mein Klein Zaches… — сокрушенно повторял капитан, расхаживая по своей комнате поздним вечером и глядя в окно на темный Мюнхен. Лишь световое эхо с Амалиенштрассе напоминало, что город пока не заснул крепким сном и что, возможно, на той проклятой выставке все еще топчутся высоколобые негодяи, своими глупыми восклицаниями отнявшие столько пищи у асуров.

Как говорят у русских, свято место пусто не бывает. Замену можно отыскать любому. Маленькому говорливому авантюристу, к ногам которого через двадцать лет легло бы полмира, но который, не подозревая об этом, избрал участь «первого парня на деревне», — тоже. Увы, только назвать это полноценной заменой будет невозможно. Такой расклад в одни руки дважды не выпадает…

Стяжатель знал, что у Германии так или иначе появится свой фюрер, и все идет к тому. Но это станет уже совсем другой историей…

* * *

Сначала он пытался скрыть, что понимает английскую речь. Я шел за Адольфом от самых казарм, где было его временное пристанище, и нагнал в районе Мариинплац, когда он вышел из маленького художественного магазинчика, который выглядел так убого, что при взгляде снаружи здание сложно было заподозрить в принадлежности к прекрасному.

— Простите, сэр, — обратился я к нему, приблизившись, насколько это позволял европейский этикет.

Он взглянул свысока, задрав вытянутый нос, еще более выдающийся вперед из-за коротко остриженных черных усиков. Я вытянул из кармана давно заготовленный конверт:

— Это ведь ваше?

Прищурившись, Адольф поглядел. Кажется, ему удалось увидеть изображение на проштампованной марке. В глазах мелькнуло что-то неопределенное, но он тут же снова отстранился:

— Ich verstehe nicht was du mir erzahlst!

— Я пытаюсь найти человека, который это рисует, — по-прежнему на английском упорствовал я, твердо зная, что английский он понимает и даже может читать и говорить на нем, а вот мне выучить немецкий в самом деле не довелось. — Это ведь вы, мистер Гитлер?

Ему очень не нравилось то, что я ему улыбаюсь. На лице, пока молодом и даже благообразном, можно было прочесть такое знакомое выражение: «Эта ряженая обезьяна еще и говорит!» А я продолжал улыбаться, понимая, что рискую. Одно то, что «расово неполноценный» свободно разгуливает по бурлящему городу, могло навлечь на меня большую беду.

Адольф покачал головой и раздраженно взмахнул рукой, демонстрируя желание идти дальше. Я уступил ему дорогу, и он в своем кургузом сером плаще, старых ботинках и потрепанной военной фуражке направился восвояси. Ну что ж, у нас умеют ждать…

На третий день моей молчаливой осады он сдался. Сам подошел ко мне и прошипел сквозь зубы на ломаном английском:

— Какого черта ты шляешься за мной, кто бы ты ни был?!

— Простите, сэр, я вовсе не шляюсь за вами, а любуюсь красотами Мюнхена…

— Хватит скалиться! Тебя что, не пустили в гостиницу? — он оглядел мой костюм, который рядом с его затасканной полувоенной одеждой выглядел чересчур богато. Во всяком случае, дома я счел бы свой наряд нескромным и нелепым.

— Пустили, но мне все-таки хотелось бы поговорить с вами, сэр.

— Тогда говори немедля и проваливай. Мне не нужны сейчас такие спутники, как ты.

— Меня зовут Мохандас, и я из варны вайшьев, если вам это о чем-то скажет. Родом из Бомбея…

Представляясь, я выдавал отчасти правду и не замечал на лице Адольфа какого-либо интереса. Хотя, скорее всего, даже назовись я вице-королем, он воспринял бы это с той же степенью равнодушия. Но когда мой монолог затронул его творчество, взгляд водянистых глаз отобразил, как и в первый раз, что-то странное. Версия с попавшими ко мне на конвертах марками, где были его городские пейзажи, недоверия у него не вызвала, тем более что я дополнил ее рассказом о своей страсти к коллекционированию художественных ценностей.

— И тогда я подумал: если этот мастер может так изобразить город в миниатюре, то каковы же должны быть его крупные работы!..

Удивляюсь, насколько нетрудным оказалось искусство лжи в случае с Адольфом! Глядя в его акварельные зрачки, я внутренне холодел, и фантазия дорисовывала там отражения тысяч когда-либо виденных мною в будущем кошмарных снимков и кинокадров — документальная хроника деятельности существа, которое стояло сейчас передо мной и, что самое страшное, не было асуром. Трупы, трупы, трупы… При воспоминании о них произносить слова полуправды мне было легко и даже азартно. Нужно лечь костьми, но осуществить задуманное!

Капли воды и камень долбят постоянством — так сказал один мудрый эллин. Вскоре Адольф держался со мной уже менее враждебно и даже согласился пройтись по малолюдной улочке. Оказалось, он любил поговорить о художниках, и если его агитационные выступления были хотя бы наполовину такими же увлекательными, то я понимаю, чем он завораживал своих слушателей. И это несмотря на плохое английское произношение и не всегда верно подобранные слова. Я шел, изумлялся и все глубже проникался убежденностью, что решение мое было правильным.

Через пять дней Адольф не стыдился пройтись рядом со мной и по более оживленным местам Мюнхена. Помню, в детстве, еще до нашей свадьбы с Кастурбай, я поспорил с одним из приятелей, что приручу озлобленного пса, который бродил по округе и которого намеревались пристрелить, если встретят, все мужчины нашего городка: боялись бешенства. Через две недели эта собака ела у меня из рук — она оказалась вполне здоровой и не такой уж злобной. Теперь у меня было чувство, что история повторяется спустя много лет…

О моей стране Адольф знал мало и всё как-то однобоко, но, обладая поистине живым воображением и цепким умом, легко впитывал суть рассказов об истинном положении вещей. Кроме этого я цитировал ему «Махабхарату» и «Рамаяну», которыми когда-то с упоением зачитывался сам.

— Знаете, сэр, мне хотелось бы в благодарность за наши беседы устроить выставку ваших картин, — наконец подошел я к главному, и случилось это на шестой день нашего, если так можно выразиться, знакомства.

— Не думаю, что это возможно, — тут же нахмурился и опять отстранился Адольф.

— О, сэр, возможно всё!

— Я не располагаю такими средствами.

— Я располагаю.

И мне вспомнилось, как все знакомые, кому мы с Кастурбай доверили эту историю, внесли свою лепту в намечавшуюся поездку. Многие даже не задавали никаких вопросов, и за это я благодарен им вдвойне. Средств оказалось достаточно, чтобы разыгрывать в Европе чуть ли не раджу.

Когда выставка закончилась триумфом «слепого» художника, Адольф, который расхаживал среди публики, но так и не признался в авторстве, хотел со знаменитой немецкой педантичностью отдать мне часть денег, что я потратил на это мероприятие и что он выручил с продажи своих картин. Вместо этого я предложил ему уйти в отставку — он все еще значился на службе — и отправиться в путешествие по Индии.

Ведь Индия, как известно, просто рай для европейских авантюристов, жаждущих свести с нею знакомство!

20 лет спустя.

«Вардха, 23 июля 1939 г.

Господину А.Гитлеру, Парадип, штат Орисса.

Дорогой друг, прежде всего хочу выразить Вам сочувствие по поводу происходящего в Вашей родной стране, равно как в Италии и Аргентине. Не знаю, утешу ли Вас, но могу сообщить, что это далеко не самый худший вариант развития событий из всех возможных.

Теперь отвечаю непосредственно на изложенное в Вашем недавнем письме. Да, я осведомлен, что Вы работали вместе с историком Харапрасадом Шастри и в одном из пурийских матхов обнаружили до сих пор не известный манускрипт «Шива-пураны», а также видел Ваши непревзойденные эскизы и снимки. Хочу также выразить соболезнование из-за кончины профессора Шастри, это действительно большая потеря для науки в целом и санскритологии в частности. Сведения, о которых пишет профессор, ссылаясь на манускрипт из орисского монастыря, показались ученым крайне интересными, и в отделе археологии университета Калькутты ими занялись самые квалифицированные специалисты.

Кроме того, я с большой серьезностью воспринял Вашу гипотезу о существовании множества затонувших руин древних городов в Бенгальском заливе и приложу все силы, чтобы помочь Вам в этом исследовании.

Искренне Ваш, М.К. Ганди».

 

Улыбка Шивы

Я прибавил звук в автовизоре и, вскользь заметив себя в зеркале обратного вида, постучал кулаком по коленке. Судя по отражению, к возрасту Дениса Стрельцова добавилось лет двадцать, и я о прожитых годах ничего не знаю.

Меня вернуло сюда сразу после смерти человека, который, желая изменить мир, сам стал этим изменением. Вернуло со знанием того, что я не должен потерять из вида черный бронированный «Мерседес». Тот вальяжно встал у переезда, под предупредительным световым табло, оставив позади свой эскорт, усердно маскирующийся под случайных попутчиков.

Сегодня мой последний день. Последний день Дениса, которому не суждено разрешить свою задачу иным способом. Я знал это и уже попросил у него прощения. Мне нужно приблизиться к Стяжателю на минимальное расстояние и сделать то единственное, что могу в этой инкарнации. Испепелить его на месте. До сих пор выйти на асуру не удавалось, поэтому потерять шанс сегодня — это потерять мир навсегда. Есть еще отсрочка перед Завершающей войной, есть… Но всего несколько лет — и будет поздно.

Я отвлекся и посмотрел на голограмму автовизора. Меня удачно отвлекла от тяжких размышлений передача «Этот день в истории».

— Тридцать лет назад Папа Римский Иоанн Павел II во время своего визита в Индию посетил ашрам Махатмы Ганди, где по индуистскому обычаю возложил гирлянду к его статуе…

Ведущий менялся вместе со своей передачей и был ее неотъемлемой частью. Уже и голос не тот, уже не та осанка, и щеки повисли, и брюшко выступило под пиджаком — но он по-прежнему оставался лицом «Этого дня», поэтому повеяло вдруг на меня чем-то из юности, какой-то надеждой, отогнавшей мысли о скорой смерти…

На кадрах старой хроники старик-понтифик поднес гирлянду из цветов шафрана к изваянию Ганди и медленным, слабым движением опустил ее возле каменного посоха маленького, устремленного вперед человека.

«Скорее ты пожмешь руку Папе Римскому в Ватикане, чем прорвешься к Тараке», — прозвучал в ушах голос Савитри, и сказано то было тысячи лет вперед, в нашу с нею первую и единственную ночь.

— Затем Папа вознес молитву заповедей блаженств…

И в последний миг съемки я успел уловить, как Иоанн Павел II протягивает руку (на костяшку мизинца правой налип оранжевый лепесток) и слегка касается пальцами каменной кисти Махатмы. Голограмма уже сменилась, а я все сидел и неподвижно смотрел в одну точку — на табло, мигающее ярко-алым у переезда, — пока не вздрогнул от странного шума сбоку.

Мимо, качаясь и едва не скатываясь в кювет, пронеслась грузовая фура. Я успел разглядеть бешеные от ужаса глаза парня за рулем, пассажирку-блондинку и мотылявшуюся между ними подвеску под зеркалом — яркого павлина…

«Черт, в поле сворачивай!» — безмолвно проорал я им вслед.

Он пытался, но у него ничего не получалось, и машину снова выбрасывало на дорогу.

К переезду уже летел товарняк.

Время превратилось в желе… Я увяз в нем, и в памяти оставалась только рука понтифика на руке изваяния…

Замерзшим маятником раскачиваясь из стороны в сторону и ме-е-едленно-медленно цепляя машины, фура вгрызлась в автомобильную толпу эскорта Стяжателя, как ледокол в торосы, сгребла все легковушки перед собой и поволокла вперед, ими же и тормозя.

Алая надпись табло парализованно замерла, сменяя одно слово на другое. Секунды на часах едва отсчитывались…

Куча-мала волной накатила на «Мерседес», тяжело нырнула далеко за шлагбаум, встала… «Мерседес» продолжал катиться на рельсы…

…Грохот и оглушительный скрежет. Я выдохнул. Стремительно помчалась вдоль виска, по скуле, по щеке, к подбородку капля пота, сорвалась вниз. Побежали секунды. Пролетел мимо состав, разнося в стороны черные клубы дыма. Кругом кричали, выскакивали из машин, снимали на камеры…

На онемевших ногах я тоже вышел наружу, хлопнул дверью и побрел в сторону высокой светловолосой женщины из фуры. Она стояла на подножке и, таким знакомым жестом зажав ладонями нос, провожала взглядом состав, что визгливо притормаживал вдалеке.

Поле вокруг переезда заволокло дымом взорванного мерседесовского бензобака, куски разнесенной в клочья машины горели на шпалах, а по рельсам размазало кровь, такую же ярко-алую, как предупредительная надпись над шлагбаумом.

— Да что же ты, придурок такой, на мою голову навязался?!

Блондинка-пассажирка, неведомым образом оказавшись уже по другую сторону от фуры, с истеринкой в голосе напала на пацана-водителя. А девушка все сильнее мне кого-то напоминала…

— Раз в жизни попросила его с дачи подвезти — подвез!!!

— Да я ж нарочно, что ли? — парень неуверенно защищался локтями от ее увесистых затрещин, прятал голову и отступал в груду машин эскорта покойного Стяжателя. — Там тормоза накрылись…

— Да ты сам тормоз! Ты посмотри, ты посмотри туда, что ты наделал!

Он оглянулся, увидел окровавленные рельсы, спазматически дрогнул и, нырнув в канаву на обочине, вывернул в пыль содержимое желудка.

— Светланка, ну и зачем ты так на него? — спросил я. — Это же… Блин, черт побери! Да это же тупо несчастный случай! Поверить не могу…

Только тут она заметила меня. Зеленоватые глаза стали совсем Ленкиными, хотя еще секунду назад метали молнии Шивы-Разрушителя.

— Папа Денис! — обрадовалась она, на мгновение забыв о случившемся. — О, господи, куда же ты пропал? Мы весь город обыскали. Мама уже неделю вообще не отключает скайп-конфы с моргами и больницами, ты же знаешь, какая она оптимистка…

— Я не мог позвонить.

— Как не мог? На работе тебя все потеряли, дядя Руся всех своих знакомых полицашек задергал, а ты не мог позвонить?! Ну, ты даешь!

— Аникин жив?!

— Па, ну что ты такое говоришь? — возмутилась Светланка и, чуть не плача, повисла у меня на шее. — Почему дядя Руся не должен быть жив?

Да, да, я совсем ничего не знал об этой новой реальности, где не было Второй мировой войны и не погибло почти тридцать миллионов людей, где жив Руслан Аникин, а взрослая Светка Еремеева зовет меня отцом и, в точности как ее мать, от волнения трещит без остановки. А еще в этой реальности совсем глупо и бесславно лишился своей очередной жизни асура Тарака, называвший себя Трансцендентным, и я стою, как посторонний, до сих пор не в состоянии поверить избавлению.

— Что это за парень? — я указал на выползшего из канавы шофера фуры.

Кругом суетились какие-то люди, но мне сейчас было плевать на их эмоции. Нас тут было трое — и всё. И я хотел знать имя третьего.

— Это Лёха, сын бабушкиной соседки по даче. Из-за этого урода погибли, наверное, хорошие люди…

Я покосился на горящие остатки «броневичка» Стяжателя, на его собственные клочки, размазанные по рельсам, и покачал головой:

— Насчет твоей последней фразы… Видишь ли, Светланка, я думаю, три утверждения из четырех в ней неверны.

— А какое из них тогда верное?

— О том, что они погибли. Подожди-ка, — я отстранил приемную дочь и подошел к горе-водиле.

От парня несло блевотиной, но он казался вменяем.

— Алексей?

— Д-да?! — полуспросил-полуответил он, вскинув на меня взгляд.

Я присел на корточки:

— Как твоя фамилия?

— Бекетов.

— Это фамилия твоего отца?

— Нет, мамы. Они… они не женились.

— А фамилию отца ты знаешь?

Он утвердительно кивнул, проглотил слюну и только потом ответил:

— Ковалец.

Я поднялся и протянул ему руку:

— Ну что ж, Алексей Игоревич, вставайте. Это был всего лишь несчастный случай, Картикея ты бедовый!

И не нужно было этой парочке никакой спецподготовки, выучки бойцов секретного подразделения и трех высших образований. Достаточно того, что охранник Селезинских складов Игорь Ковалец внял нашему с Шивой пророчеству и тогда, двадцать лет назад, не остался в гараже прогревать машину. А позже его благополучно родившийся сын Лёха запал на красавицу-соседку, да так запал, что в один прекрасный день откликнулся на первую же ее просьбу подвезти до города на рабочей фуре, даже не подозревая, что в системе неисправности.

Верно говорят, верно: странная штука эта история!..

Со стороны города под какофонию сирен мчались полицейские автомобили, машины «скорой» и два наших красных «носорога». И медики за компанию с моими коллегами здесь были уже никому не нужны…

* * *

Она ждала моего пробуждения, с закрытыми глазами сидя возле капсулы в позе лотоса. Ее биокукла была создана такой похожей на нее настоящую, что, проснувшись, я еще долго не двигался и смотрел на нее. Наконец губы Савитри дрогнули в улыбке:

— Если я буду молчать еще сутки, ты все это время так и станешь притворяться спящим? — спросила она, а я следил, как док в разговоре слегка касается их кончиком языка, чтобы избавить нежную кожу от сухости жаркого здешнего воздуха.

— Хоть вечность. Где мы сейчас? И когда?

— Это побережье будущего Бенгальского залива, Двапара-юга, Агни. Так решили считать. Эпоха наших предшественников заканчивается, наша — еще не началась. При датировке ее в священных текстах, конечно же, слегка погорячились, но суть одна: мы в доисторической древности, огонек.

Я пошевелил руками, распутал сплетенные в той же медитационной позе ноги. Последствия долгого сна почти прошли, и мне удалось встать. Тогда поднялась и Савитри.

— У тебя всё получилось?.. — с затаенной тревогой спросила она.

Я не сдержался, ухватил ее за руку, привлек к себе, но Савитри опередила и, не закрывая незрячих глаз, впилась поцелуем мне в губы. Мне казалось, прошло миллион лет с той поры, как мы видели друг друга последний раз, и не было нам никакого дела до окружающих нас в лаборатории капсул, приборов и прочей техники.

— Расскажи, — попросила она, когда безумие первых минут встречи схлынуло и мы вышли в город.

По словам Савитри, узнав о моем скором пробуждении, наши уже часа полтора собирались у небольшого пригорка, почти не укрытого кронами деревьев. Когда мы явились, все были в сборе, и я более или менее складно пересказал им события, случившиеся со мной после того, как Шива и Савитри была переброшены сюда «Тандавой» из времен Леонардо.

Док покачала головой:

— Теперь я понимаю, зачем папа тогда попросил ему помочь с мнемоникой… Значит, если бы я могла видеть, как все, то встретив тебя наяву, сразу узнала бы по тому образу, что мы извлекли тогда из памяти отца…

— Наверное, но разве это что-нибудь изменило бы?

— Нет… Я все равно больше ничего о тебе не знала…

— И какие странные хронологические рывки в твоих перемещениях! — удивилась Тэа, одетая в какую-то длинную светло-серую тунику наподобие греческой, и я невольно улыбнулся ее сходству с подросшей Светланкой… с племянницей, выходит!

— Да, и я тоже еще не понимаю их закономерности…

— Ты устранил возможные петли времени, — проговорил заместитель Аури, вайшва Йама, пристально взирая на меня. — Похоже, что так. Тебя протащило по этим «затяжкам» в материи бытия. Я думаю, что нынешняя Трийпура — это последняя наша проблема.

— Может быть…

Шива покосился на меня. Было видно, что ему не понравилось это мое неуверенное «может быть». Вероятно, он считал, что если у меня симбиоз с сурой — не знаю, как иначе назвать это состояние, — то я должен уметь объяснить все на свете. Но теперь даже сура не мог угадать происходящее под наслоением действий Стяжателя и его орды.

— Скажи — между нами троими — о чем все-таки думаешь с этими «петлями»? — спросил Танцор, когда мы с ним и Савитри, отделившись от остальных, отправились по городу: они решили устроить мне экскурсию.

— Я не знаю про петли ничего. У меня сложилось впечатление, что Стяжатель, получив по уху, пошел ва-банк и напоследок решил подложить нам самую грязную свинью, со Второй мировой, когда ему не удалось добить меня в реинкарнаторе. И в результате выяснилось, что история, с которой был знаком Денис Стрельцов и все его современники, — это история той ветки времени, которую успешно реализовал Тарака, сбежав от меня со станции уже после того, как убил нас троих. Когда же я разрушил его планы, его ветка-новодел исчезла, а меня автоматически перенаправило в старую, настоящую ветку, где Второй мировой не было. Её, то есть Завершающую войну, как раз и готовил Стяжатель из прошлого, еще не знающий о том, что петля в будущем расцеплена. Получается, что на «Трийпуру» тогда, после проникновения в эпоху Че, он вернулся именно после смерти на переезде, размазанный по рельсам, озлобленный, и начал попытки нейтрализовать своих будущих невольных убийц, еще толком не разобравшись, что произошло. Почему он и повел агрессивную политику, захватив сознание громилы-охранника и взяв в заложники Варуну, Аури и Виллара. Но не забывайте, это только мои догадки, и я могу ошибаться…

Я просто озвучивал свои мысли и замолчал на полуслове, когда увидел совершенно одуревшие глаза Шивы и полное замешательство в лице и позе Савитри.

— Стрелец, а ты вот это сейчас… с кем разговаривал? — уточнил он с интонациями Степухи, и от них повеяло чем-то таким далеким и в то же время родным, как воспоминание о Ленке.

— Могу повторить медленно, — тут же предложил я.

Они в один голос с ужасом отказались.

— Черт, Степка… то есть, блин… Шива, — я прижал кулак ко лбу, а потом сознался: — Я запутался. Это всё выходит за пределы понимания для человеческого мозга, к тому же далекого от гениальности. Вне воплощения я еще что-то, кажется, соображаю, но в физическом теле — пас. Как отрубает.

Он хлопнул меня по плечу:

— Ладно, плюнь. Пошли смотреть город.

Только тут до меня дошло, что же в нем не так.

— Шива, а как же ты обходишься без своих любимых манипуляторов?

— С трудом, — удрученно вздохнул он. — Пошли.

Все здешние аватары были точными копиями реальных людей. Я узнавал всех наших, несмотря на другие, непривычные одежды вместо трийпурийских рабочих комбинезонов при отсутствии, к тому же, дополнительных конечностей. Да и на мне самом красовалось что-то странное, светлое, бесформенное. Но удобное.

О городе можно было сказать то же самое — он выглядел странно. Жилую часть встроили в архипелаги корней немыслимо разросшихся местных деревьев — бомбакса и баньяна. Военную скрыли среди многочисленных пещер. Никаких фортификационных сооружений я не разглядел.

Через пролив Лотоса от нас находилась та самая Трийпура, цитадель Тараки и его извергов. Город из стали, он внешними очертаниями напоминал распускающийся бутон лотоса. Отсюда, наверное, произошло и название пролива.

Мы с Шивой и Савитри сидели на вершине одного из прибрежных холмов. Сверкая на экваториальном солнце, далекая Трийпура вызывала нестерпимую резь в глазах.

— Там всё скрыто энергетическим куполом, — объяснял Шива. — К ним не подступиться. Акваторию пролива патрулируют два наших нага.

Даже отсюда было видно пенную полоску, которая, едва начиная исчезать, вдруг возобновлялась. Она прочерчивала расстояние между берегами континента и острова.

— Так все время. Днем и ночью.

— И где второе устройство? — я всмотрелся, прикрываясь ладонью от палящих лучей и сверкания стальных башен: белый след в море был одинарным.

Шива нахмурился:

— Ты же знаешь непредсказуемость этих энерготварей. Они плавали-плавали, потом взяли да срослись хвостами. Теперь это одна змеюка, но с двумя головами на разных концах, а заодно — с полярными задачами. И, похоже, скоро они удвоенными стараниями взобьют океан в масло, таская друг друга туда-обратно…

Я отметил для себя пункт: прежде всего придется разобраться с энергонагами, иначе оплот извергов останется для нас неприступен до конца времен. Один змей принадлежит им, другой — нам. Акватория перекрыта, пока твари плавают туда-сюда, ведь перепрограммировать их невозможно ни асурам, ни нам, поскольку вторая часть мутанта принадлежит врагу. Нанести удар с воздуха тоже не получится, все их сооружения — генераторы защиты, своего рода ПВО, а подпитка идет откуда-то из недр острова.

— Должна быть какая-то разгадка.

Шива посмотрел на меня, и даже Савитри повернула голову в мою сторону.

— Есть идеи? — спросил он.

— Думаю поковыряться в древних источниках — может, чего и наковыряем…

— И где мы их раздобудем?

— Тут.

Я постучал пальцем над виском.

* * *

— Истории, записанные в манускриптах, по большей части, безусловно, додумки и переосмысление. Но мне всегда казалось, что там кроется зерно истины. События как будто происходили в реальности, но с течением времени были неизбежно искажены, — я коснулся руки Савитри. — Ты же, наверное, знаешь, что твои древние предки долгое время не записывали свои предания, а зазубривали их, не смея исказить ни одного слова. Они передавали эту эстафету от одного поколения к другому. Такой способ помог им сохранить информацию на более долгий срок, чем это получилось в других, письменных, культурах. Но позднее записывать священные откровения стали даже ортодоксы индуизма. И это привело к некоторым изменениям в первоначальных текстах. А соответственно — и в истинах.

Она молча кивнула.

— Мне повезло. Я видел информацию, еще не слишком искаженную временем. Она не могла заинтересовать кого-то в процессе циклизации, поэтому на «Трийпуре» этим никто не занимался. Но она интересовала меня в одном из моих былых воплощений. Может быть, это неспроста. Может быть, ей помогли попасть ко мне, этой информации.

Шива вопросительно вскинул бровь, но я не стал говорить о других ади и о своих печальных размышлениях.

Мы сели на светлом, почти белом песке. Трийпура теперь, снизу, посверкивала на горизонте широким возвышением, без подробностей ландшафта, а кильватер, что тянулся за двуглавой, готовой сожрать самое себя змеей, отсюда выглядел жутко. Не удивлюсь, если подобные чувства испытывали древние египтяне в погоне за Моисеем, глядя на расступавшиеся перед беглецами воды моря. Волны пенились и шипели змеиным эхом, выбрасываясь на берег в попытке достигнуть наших ног. Кромка прибоя была усеяна вывороченными со дна водорослями, осколками кораллов и раковин и прочим мусором, какой случается видеть после приличного шторма.

— Итак, что сказано в «Шива-пуране», — начал я и провел ребром ракушки черточку в песке. — Сейчас просто слушайте и не перебивайте, иначе мы что-нибудь упустим. Сыновья демона Андхак-асуры выпросили у Брахмы благословение обрести город, состоящий из трех вечных крепостей. Последовал ответ Брахмы…

«…Последовал ответ Брахмы:

— Ничто не вечно в мире смертных.

Но тогда сказал Вир:

— Пусть это будут крепости, которые можно разрушить лишь единственной стрелою, выпущенной из лука Шивы! Пусть лишь одна крепость будет принадлежать земле, а две другие — высшему миру. И пусть выстрел можно будет совершить лишь в течение одной секунды раз в тысячу лет, когда соединятся все условия для него!

Брахма склонил голову в задумчивости:

— Такой город под силу возвести лишь великому зодчему Майе.

— Да-да, — обрадовались братья, — Пусть сделает это для нас Майя-сура! И пусть будет в нижнем городе источник вечной жизни, воскрешающий мертвых своей благословенной водой, исцеляющий раненых!

И Майя создал Трипуру — триединый город-крепость. Нижняя Трипура была выкована из железа, две других крепости — сотканы из серебра и злата и помещены на небесах. Города Трипуры никогда не стояли на месте, а разрозненно плавали в пространстве, выстраиваясь в одну линию на одну секунду раз в тысячу лет, когда накшатра Пушья встречалась с Луной.

Города эти славились своей роскошью. Многие асуры поселились в них и беззаботно наслаждались жизнью.

Вскоре асуры сильно возгордились и начали всячески преследовать благочестивых риши и девов. И тогда дело дошло до войны. Шива согласился помочь и отправил в поддержку богам своего быка Нанди, после чего те вступили в битву с асурами. В этом сражении погибло немало демонов, в их числе — асура Вир, уничтоженный самим Нанди. Однако вода из источника жизни в Трипуре всех их воскресила, и войне не было конца. Она потрясала планету до самых недр. Где прежде были ледники, земля трескалась от жара. Где в мареве тропических лесов еще недавно трепетали прекрасные мотыльки, там теперь все сковала стужа. Черное стало белым, белое черным. Мир перевернулся кверху дном, звезды поменяли свои места. В итоге Земля рухнула в Причинный океан, грозя утратить все сущее со своей поверхности.

Узнав об этом, Вишну принял облик гигантского вепря, своими клыками поднял Землю из вселенского океана и поставил ее на прежнюю орбиту. Затем он проник в Трипуру, выпил всю живую воду из источника асуров и воззвал к медитирующему на вершине Кайлас Шиве.

Для боя тот создал гигантскую колесницу. Его колесничим стал Брахма, Вишну принял облик стрелы, наконечником которой стал бог огня Агни, а оперением — бог ветра Ваю. Колесница была такой огромной, что вместила в себя всех девов.

И в тот же миг все три города Трипуры встали в одну линию. Накшатра Пушья соединилась с Луной. Шива натянул лук, но не выпустил стрелу, а просто улыбнулся. От его улыбки все три города в одно мгновение были испепелены. Дабы не нарушить благословение Брахмы, Шива все же выпустил стрелу на разрушенные крепости».

— Что ж, мифологическая Трипура все же была разрушена. Значит ли это, что в соответствии со священным текстом будет разрушена Трийпура реальная, или это уже ничего не значит? — проговорила Савитри, дослушав меня.

— Если этот текст мы передали отсюда сами себе через тысячелетия — может быть, — предположил Шива. — Мы ведь уже пользовались таким приемом раньше, притворяясь богами во время циклизаций, чтобы нам не мешали… Но всё так размыто… Что могут означать эти три крепости, две из которых в небе? Станцию «Трийпура»? И что нам это дает? Разве мы не могли передать себе более конкретную инструкцию?!

Интересно, он в самом деле не понимает или просто по своему обыкновению решил побузить в приступе перфекционизма?

— Шива, — аккуратно вставил я, — речь идет не о паре-тройке лет, понимаешь?

— И что?

— Шива, до того времени, когда в небе окажется наша «Трийпура», этот город, — я указал на стальную Трийпуру, — затонет и снова обнажится на карте Земли еще как минимум по одному разу. Ты себе представляешь протяженность таких геологических периодов, во время которых выветриваются даже камни, рассыпается в прах железо и меняются полюса? Хочешь передать себе инструкцию на станцию? Валяй. Вот песок, вот ракушка, пиши. И подробнее, пожалуйста.

— Тогда что предлагаешь ты, огненное божество? — съязвил он.

— Нам надо расшифровать суть этой легенды. Здесь что-то кроется, я чую!

И тут вмешалась Савитри, подчеркнув мои каракули пальцем:

— А почему не представить себе, что ключ к разгадке будет находиться где-то на этой Трийпуре? Я имею в виду — в тот период, когда в ней будем жить мы?

Что-то неопределенное шевельнулось в моей изрядно захламленной памяти. Между прочим, голова у меня сильно болела, и с каждой минутой боль только нарастала, а кожу на всем теле жгло, будто огнем.

— Постой-постой! Эта Трийпура станет тем самым городом…

— В котором живут наши с Савитри семьи, да-да, — улыбнулся Шива. — Замок Варуны в скале, наш с Умой дом… Она снова поднимется из воды, полностью осушив пролив и соединившись с континентом, как было во времена предшествующей глобальной цивилизации. И на этой поднявшейся Трийпуре найдут некоторые интересные артефакты из времен той цивилизации — мы ведь показывали тебе статую. Между прочим, сейчас они танцуют на дне этого пролива.

Меня прямо подкинуло на месте:

— Савитри, я провалился тогда в руинах какой-то древней постройки, помнишь?

— Ну, не «тогда», а еще только провалишься в будущем… Но помню. И как тебя отмывала — помню тоже…

— Там была сейсмическая установка, и ее признали сходной по конструкции с современными нам устройствами.

— За такой-то срок — и в полной сохранности? — Шива скептически покривился: — Да еще под водой? Нонсенс! Скорее всего, установку встроили туда много позже.

— Да в том-то и дело, что не под водой! Даже воздух почти не поступал в камеру, настолько она была замурована под обвалом, когда я на нее свалился с осыпью!

Савитри кивнула. Шива пожал плечами:

— Хорошо. Это может означать, что наша группа скоро каким-то чудесным образом затащит эту штуку на Трийпуру. Предварительно обдурив патрульных нагов и ослабив внимание асуров. И засунет устройство так, чтобы оно разрушило самое основание острова… этот самый, как там в легенде?..

— Источник вечной жизненной силы, — подсказала Савитри.

— Ага, он. Может означать, а может и не означать, — завершил Танцор. — Кто даст гарантию, что это не сделали уже после нас, в следующей юге?

— Никто, — согласился я, растирая виски, но голова гудела нестерпимо, хотелось зажмуриться и ничего не видеть в этом вызывающе-ярком мире. — Какие тут гарантии. Играем на ощупь.

— Ну конечно, — не выдержала док, — сейсмоустановки вот так запросто будут повсюду валяться здесь на протяжении всего доисторического периода! А потом найдется какой-нибудь сообразительный дикарь, на скорую руку изобретет водолазный костюм, подлодку, погрузит в нее одно из таких устройств — они ведь будут раскиданы в свободном доступе по всему побережью, не забываем! — и просто так, ради научного эксперимента, установит оборудование на каких-то подводных руинах посреди моря. Трийпура ведь снова опустится под воду, помним? Причем он откачает из камеры всю воду и герметично заделает все швы, чтобы штуковина долежала там до наших дней. Сообразительный, сознательный дикарь! Настоящий капитан Немо, да, огонек?

Шива сдался:

— Что ж, ладно, сойдемся на том, что оборудование установили мы здесь и сейчас. Вопрос: как?

Мы замолчали. Каждый задумался о своем. Я прикидывал, не связано ли всё это с темпоральным порывом из-за обилия асуров в одно время и в одном месте? Порывом, из-за которого «Трийпура»-станция из будущего могла на пару секунд оказаться в этом времени прямо над нами и «выстроиться в одну линию» с Трийпурой-городом… Нет, это какой-то бред. Парад планет? Тоже — в чем смысл? Как это отвлечет наших рехнувшихся энергонагов с островными извергами и позволит подобраться к крепости? Никак не отвлечет и не позволит…

— Не могу представить… — я отвернулся, чтобы Савитри не так ярко чувствовала мое поражение и муки из-за головной боли.

Но она почувствовала и, почувствовав, взяла меня за руку, сплетя свои пальцы с моими.

— Нам всем надо отдохнуть… Здесь очень жарко…

Я поднял взгляд в небо. Уже расцвечивая мир первыми оттенками заката, в воздушном океане парило золотое солнце. Напротив него над горизонтом океана земного серебрился серпик взошедшей луны. И стальная груда Трийпуры между ними… Мне стало худо, я опустил руки в пропахший рыбой прибой и намочил виски.

— Идем.

Как ни старалась Савитри, моя акклиматизация проходила слишком бурно. Я почти трое суток провалялся с лихорадкой в бреду. И даже не стану пересказывать, что мне снилось в те дни и ночи.

На третий день, когда уже почти стемнело, всё внезапно прошло. Тело было легким, мыслям было уютно в успокоившемся мозге. Я открыл глаза и потянулся, но в то же мгновение увидел в противоположном углу хижины черный силуэт какой-то женщины на фоне окна. Ее нельзя было бы перепутать с моей ладной Савитри и при меньшем освещении.

— Вы кто? — спросил я, пытаясь отыскать глазами дока.

Женщина оставила свою работу у окна и повернулась ко мне. Она была неказиста — коротконога, ширококостна, с приплюснутым лбом, глубокой переносицей и громадными ноздрями. Но глаза, блестящие глубоко под бровями, были умными и добрыми. Она сказала что-то на непонятном языке и, подойдя к двери, крикнула наружу три отрывистых слова. Не прошло и полминуты, как в хижину забежала Савитри.

— Кто это? — спросил я о женщине.

— Это местная, она нам помогает.

Незнакомка снова проговорила что-то на неизвестном языке.

— Она говорит: «Пусть о тебе думают только хорошее». Ее зовут Сатса.

— Передай ей, что я не против, чтобы обо мне так думали. А что это за местный народ?

— Интересный этнос. Их далекие предки пережили не то крупный катаклизм, не то войну более развитых народов, не то всё вместе, и у них хранится много иносказательных историй, связанных с этим. Приветствие — это то, что осталось от каких-то заморских пришельцев, которые жили некоторое время до катастрофы на их земле и построили затонувшую потом Трийпуру. Сородичи Сатсы очень дорожат своей историей. Нас они встретили приветливо, потому что приняли за возвратившихся из-за моря богов…

— Ну, это как всегда.

— Это как всегда, — согласилась Савитри и, когда Сатса поставила возле меня тарелку с каким-то варевом, предложила: — Поешь немного.

— Нет, не хочу. Пойдем лучше прогуляемся, я устал валяться.

Но свои силы я переоценил. Тело было легким только в горизонтальном положении. Попытка встать оказалась труднейшим занятием, и Савитри пришлось почти тащить меня, ухватив под руку и подставив плечо. Сатса не решалась присоединиться до тех пор, пока док не подала ей знак. И тогда физически сильная аборигенка поддержала меня с другой стороны. Таким образом мы доковыляли до побережья.

Звезды проступали на сумеречном небе, дул легкий ветерок с залива. Тут я заметил, что море обмелело, и стал приглядываться. Глаза меня не обманули: это начинался вечерний отлив. Тысячу лет не видел приливов и отливов. И, между прочим, это не фигура речи!

На отмели заплескались рыбы, выступили ощетинившиеся ежи, заструились вслед за уходящей волной водоросли. Привязанный у причала плот завяз в иле.

С того вечера, когда я в последний раз на нее смотрел, Луна изрядно пополнела и теперь походила уже не на едва видимый завиток, а скорее на небрежно обкусанную дынную дольку.

Что-то изменилось и в самом проливе. Патрульные змеи сменили маршрут и сместились к западу, продолжая чертить пеной по убывающей воде.

Я и не знал, что решение нашей головоломки лежало на поверхности. То есть буквально.

 

С одного выстрела

Мы почти вбежали в хижину для общих сборов. Не знаю, откуда взялись силы, но помощь Савитри и Сатсы по пути в город мне уже не понадобилась.

Услышав нас, сидящие за столом начали оборачиваться, а Йама даже слегка привстал со скамьи.

— Нам необходимо получить со станции котидальные карты этого геологического периода и узнать время ближайшей сизигии! — выпалил я и перевел дух.

— Он еще не совсем здоров, — кисло улыбнувшись, извиняющимся тоном пояснила Савитри, после чего взяла меня за локоть, чтобы увести.

— Подожди! — вмешался Йама. — Агни, а можно подробнее?

Он поднял ладонь, и все обратились во внимание.

— Нам нужны карты с линиями приливных фаз, чтобы отсмотреть пик прилива и отлива в этой локации — это котидальная карта океанов. А сизигия, при которой выравниваются друг относительно друга Луна, Земля и Солнце, обеспечивает максимальные значения того и другого. Чем сильнее прилив, тем сильнее отлив. Одним словом, нам нужно выяснить, когда будет ближайший максимальный отлив и сколько времени он продлится. Вот.

Я с размаху сел на подставленную Сатсой скамеечку и удовлетворенно хлопнул себя ладонями по коленям.

Наши стали переглядываться. Йама в раздумьях слегка склонил голову к плечу и поджал губы с выражением «Ну а почему бы и нет?» Кажется, он единственный, кто уловил направление моих мыслей. Остальные недоумевали.

— Что нам это даст? — спросила Тэа.

Поискав глазами и не найдя Шивы, я поинтересовался, где он.

— В своем вимане, он сегодня в «дозоре», — сказала его сестрица. — Так что нам дадут эти карты и… сизигия?

Похоже, на биохимическом факультете океанологию им не преподавали… Как неожиданно!

— Энергонаги.

Йама улыбнулся и посмотрел на Тэу. Та вздернула брови, не понимая моих намеков.

— Мы сможем нейтрализовать энергонагов, — пояснил я. — Диаметр их тел плюс защитное поле слишком велики, чтобы плескаться на отмели. И, похоже, от нашего берега до Трийпуры в определенном месте проходит что-то вроде подводной скальной гряды. Когда вода опускается, наги начинают цеплять ее брюхом и рискуют сесть на мель, как какой-нибудь крейсер. И поэтому они уходят западнее — там сохраняется достаточная глубина — после чего попасть на восточную сторону не смогут. Для этого им нужно было бы перевалить через гряду, то есть застрять на мели, а такого им не позволит программа.

— Робот не может покончить самоубийством, — заместитель Аури постучал пальцами по столу, и две его магнитные «собаки», соглашаясь, зевнули с легким взвизгом. — Так мы сможем пробраться по восточной стороне к острову и встроить сейсмоустановку. Проблема в том, что вражеский наг быстро поймет, в чем дело, как только заметит нашу подлодку. А обойти остров вокруг, чтобы перебраться на противоположную сторону, для него дело пары-тройки минут…

— Заметит только в том случае, если ничто не отвлечет его с запада и если наш змей предательски промолчит в ответ на действия асуровского, вайшва Йама. Но ведь наш удав начнет ему сопротивляться, правда? А на западе вдруг окажется агрессор с нашей стороны… Шива, например… откроет третий глаз и улыбнется.

— Отлично! — Йама резко поднялся с места. — Отлично. Я иду связываться со станцией.

* * *

В тот же вечер мне наконец рассказали историю появления острова извергов, и я в очередной раз убедился в ее родстве с мифом.

Изначально сюда смогли отправить лишь нескольких наших техников, в числе которых был Майя. Они построили на континенте лабораторию для создания аватаров и принялись за возведение города-крепости — той самой Древней Трийпуры, которая должна была стать нашим оплотом и находилась через пролив от основной базы.

Но пока нас было еще слишком мало в этом времени, сюда с подачи Тараки на станции «Трийпура» стали прорываться его изверги. Произошло это как раз тогда, когда они изгнали из ангаров всех Исполнителей и сами кинулись в темпоральные тоннели. Тогда, когда Каме пришлось отключить нас троих в «Тандавах» посреди циклизации и тем самым убить наши физические тела…

Горстка аватаров отбивалась недолго и, раздавленная количеством врага, потерпела полное фиаско: асуры только множились. Недостроенная Трийпура была захвачена очень быстро, а сам Майя попал в плен и до сих пор находится где-то в городе извергов. Вероятно, они принудили его завершить постройку города, а по окончании не убили, чтобы он не смог реинкарнировать в своем новом аватаре на базе и рассказать нам о секретах трийпурийской защиты.

— Сами они, в общем-то, не умеют создавать для себя биокуклы, поэтому пользуются телами местных жителей как сосудами для своей сущности, — объяснил толстячок-Кама. — Это тянется уже пару веков и пугает аборигенов до смерти. Асуры умом не разжились, но они свирепы, отчаянны, игнорируют боль и — самое главное: их неисчислимое множество. Где-то в Трийпуре есть портал для приема их собратьев из всех эпох. А накопилось этой мрази со дня первой эксплуатации «Тандавы» просто вагон и маленькая тележка.

Так я понял, что всё здесь окончательно запуталось и вышло из-под контроля. И впервые пожалел, что никто из нас не обучен профессиональной военной деятельности. Битва группы яйцеголовых и технарей против агрессивной армии была, кажется, обречена на провал. Если наш план с сизигийным отливом не удастся, то мы проиграли окончательно и бесповоротно: именно в конце Двапара-юги началась история новой цивилизации. Нашей цивилизации, которая агонизировала в далеком-далеком будущем, загнанная в собственную ловушку.

* * *

Это случилось внезапно. Наши дозорные заметили вспышки с восточной стороны побережья, там, где находились поселения аборигенов.

— Очередная провокация, — определили наши командиры и дали приказ активировать фортификационные сооружения.

Чтобы отыскать нас, асуры время от времени предпринимали вылазки с обстрелом хижин местных жителей. Это в очередной раз доказывало, что Стяжателя с ними не было: ему хватило бы и двух налетов, чтобы понять тактику врага. Наши дозорные виманы и виманы для боя никогда не приближались к городу. Во внутренних пещерах находился резерв военной техники, а на отражение извергов оказывалось достаточно четырех-пяти действующих снаружи истребителей, которые до поры до времени, постоянно меняя координаты, скрывались на дальних холмах. Поэтому найти базу трийпурийцам никак не удавалось. Однако всякий раз по сигналу тревоги ее обволакивал энергетический купол. Землю слегка потряхивало из-за работы генераторов и трансформаторов, подпитывавших основные узлы многослойной сети защиты, а на скале, к которой, переходя из-под деревьев в пещеры, лепился городок, приводились в состояние боевой готовности баллисты. За периметром ограждения в полусотне шагов располагалось пятнадцать равноудаленных люков, которые тоже в любой момент готовы были открыться и выпустить наружу целый сонм смертоносных «вертушек». По-настоящему устройства назывались аглаофонами, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь произносил это слово. «Вертушки» — и все тут. Они, словно лезвия, кромсали направленной волной ультразвука любое препятствие на пути. За исключением, конечно, энергополя над городами, просверлить которое было не под силу даже их совместному бельканто. До сих пор до «вертушек» дело не доходило, но когда мне о них рассказали, я понял, откуда, а точнее — у кого — Шива позаимствовал прообраз этих штуковин в военном деле и подал идею технарям. Ведь у нас, мирных инженеров и ученых станции, чьи предки до невесть какого колена не видели войн в реальности, было слишком мало практического опыта в этой области…

И вот мне впервые представилась возможность воочию наблюдать бой с асурами, а будь я в то время в дозоре — мог бы и поучаствовать. На этот раз они подобрались ближе, чем обычно, поэтому Шива с Йамой уже всерьез обсуждали, не выпилить ли несколько их виманов «вертушками» или пока не рассекречивать один из козырей.

— Что они делают? — спросил я, увидев на голограмме, как один из наших дозорных виманов снизился близ селения и сел возле подбитого, застрявшего в камнях аппарата извергов.

— Если они не сгорают во время боя, приходится осматривать виман, — пояснил Шива. — Ублюдки, если их не тронуло пламя, имеют обыкновение перескакивать в сознание кого-либо из аборигенов.

— Поэтому нынешние трийпурийцы внешне выглядят как местные жители. За редким исключением, — вздохнул Йама, и внешние уголки его ввалившихся грустных глаз опустились еще печальнее, а взор потемнел. — Мы не сразу обнаружили их уловку.

Танцор подхватил:

— Да, в точности как в том твоем мифе, Агни. Уничтожаешь одного асуру, а из каждой капли его крови, упавшей на землю, вырастает войско. Иносказательно, однако верно.

— Очень важно не дать им добраться до земли, надо успеть сжечь прямо в воздухе. Аборигены поняли эту взаимосвязь и вот уже лет сто как завели обычай сжигать на всякий случай своих умерших. Они утверждают, что так поступали и боги их предков, а уж боги знали, что делают, когда вопрос касался всякой нечисти.

Я слушал их и смотрел на изображение. Ребята-дозорные выволокли из подбитого вимана три безжизненных тела, уложили в ряд на траве и стали водить над каждым биосканерами. Все трое были мертвы. Они и в самом деле выглядели как сородичи Сатсы: смуглые дочерна, коренастые, коротконогие, с длинными руками и низкими покатыми лбами.

— Едем, — решил Йама, поднимаясь с места, и свистнул к себе своих псов. — Живо, живо!

Когда мы запрыгнули в дозорный виман, в защитном куполе на мгновение образовалась брешь, через которую нам удалось выскочить из города.

— Что они обычно делают дальше? — спросил я, глядя на мелькавшие внизу темные джунгли.

— Скоро увидишь.

Йама посадил виман у другой деревни. Обстрелянную было видно вдалеке по хвостам дыма, тянувшимся в звездное небо, и багровому зареву.

— Они не пользуются телами людей, на деревню которых нападали, потому что там их сразу вычислят, убьют и сожгут. Но и далеко от места падения после смерти их сознанию не достать, — объяснил заместитель Аури, разглядывая окрестности в бинокль. — Поэтому изберут кого-то из этого селения.

— А если нет?

— Здесь не так много вариантов. Если из другого, нам об этом скажут другие контролеры. Но, как правило, всё развивается по самому простому сценарию. Ты же знаешь: мозгов у асуров не так чтоб очень уж много… Просто главное вовремя перехватить.

Тут его перебил Шива:

— О! Вон они, зомбики! Идут-идут-идут, ковыляют! Ха!

В направлении берега через джунгли пробиралось трое аборигенов из той деревни, за которой мы присматривали. Шива повернулся ко мне:

— Только не калечь никого, это нормальные ребята. Да ладно, ты лучше меня знаешь, что делать! А их мы потом подкинем до дома. Идем! — и он первым покинул виман.

Это сказать было легко. А вот сделать… Учуяв нас, «зомби» оживились и стали кидаться какими-то дротиками. Нанести нам повреждения асуры не могли, но подступить к ним незамеченными не вышло.

— Работаем быстро, чтобы они не успели поменять тела! — шепнул Йама и бросился вперед с такой прытью, как будто был моложе нас с Шивой. Обогнали его только собаки-роботы. Так я увидел, что умеют проделывать эти штуковины в целях нейтрализации асуров: когда псы повалили двоих наземь, те не могли ни пошевелиться, ни издать какой-либо звук.

Я набросил «сеть» на третьего одержимого, рывком выдрал изверга из захваченного им тела и направленным потоком пламени суры сжег в пепел. Освобожденный абориген свалился в траву и еще долго сидел, встряхивая головой и подрагивая. Пока он приходил в себя, мы с Йамой и Шивой разобрались с остальными.

Это были те трое из подбитого вимана. Остальные изверги успели унести ноги еще во время воздушной стычки.

— Что ж, и это неплохо, — сказал вайшва, подзывая к себе роботов. — Сократили их численность на три асуры.

Мы подобрали селян и, ничего пока не соображавших («К утру проспятся!» — беспечно махнул рукой Шива), доставили к хижинам.

— Не всегда всё проходит так же гладко, — рассказывал потом Йама, почесывая длинными пальцами непривычную для его внешности седовато-рыжую бородку. — Многих дозорных, напоровшихся на засаду, приходится восстанавливать в реинкарнаторе. Хоть это, — он развел руки и показал жестом на туловище, — и простая биокукла, психике всё же трудно перенести ее гибель и вытерпеть боль.

Я не стал говорить, насколько хорошо могу это понять. Ничего не ответил и Шива. Мы с друзьями потеряли на станции не аватары, а свои настоящие тела. Когда я однажды заговорил об этом с Савитри, она замолчала на полдня. Реинкарнатор — это спасение, но до конца жизни мы будем помнить: тело, в котором обитаешь, только дубликат, абсолютная информационная копия того, что было твоим вместилищем при появлении на свет…

Все ждали Дня сизигии, как торжественно окрестили его наши острословы. Это должно было случиться через полтора месяца, а до тех пор оставалось лишь следить за асурами и отбивать их периодические атаки на континенте. Тарака-Стяжатель, если он и собирался нагрянуть сюда на подмогу своим недалеким собратьям, пока никак себя не проявлял. И я надеялся, что в ближайшие полтора месяца мы как-нибудь проживем без него.

* * *

— Отлив начинается! — разнеслось по всему городу, и жизнь закипела еще лихорадочнее, чем перед тем.

Шива направил в обход холма свои беспилотные виманы, а Кама принялся наблюдать на голограмме за степенью обмеления и беспрестанно восторгался его темпами. Йама с остальными инженерами упаковывали сейсмоустановку перед погружением на подводную лодку.

Солнце полностью закатилось за горизонт, уступая место Луне, а сама Луна вошла в созвездие Рака. Энергонаги начали смещаться к западу, убираясь с мелководья. Наступил тот самый час, когда Трийпура стала доступна.

— У нас, кажется, проблемы, — вдруг доложил Кама, чем заставил всех нас дернуться, бросить свои дела и ринуться к нему. — Видите? — он провел указкой по изображению. — Обмеление слишком сильное: самое сильное за последнюю тысячу лет. В общем, мы не сможем спустить туда твою подлодку, она завязнет на дне.

— Мы же все просчитали?! — возмутился Йама.

Толстячок развел руками:

— Вайшва, вы сами видите, как реальность нарушила наши расчеты!

Я решил вмешаться:

— Подождите, уже поздно менять планы. Сейсмоустановка на плаву?

— Да, — хором ответили все инженеры.

— Значит, мне придется надеть акваланг и доставить ее туда вручную.

— А остальные?!

— Да мне ассисты не нужны, мне главное допереть ее туда незаметно, а там уж разберемся. И давайте поторопимся.

Пока мы мчались к берегу, Шива завел свои виманы с запада и встал наизготовку за скалой у берега. Техники наперебой убеждали меня, что обеспечили установке легкость и транспортабельность, но если мне нужен кто-то в помощники, то любой из них готов, и так далее, и тому подобное. Молчавшая все это время Савитри вдруг не выдержала:

— Тебе может понадобиться врач. С тобой поплыву я.

— Нет.

— Я в любом случае должна была плыть с вами на подлодке, так в чем дело?! И, между прочим, у меня в памяти осталось точное место, где мы тогда нашли с тобой эту штуку, — она указала на коробку с устройством.

— Ты можешь передавать мне всё дистанционно.

Она хитро улыбнулась:

— Да? И ты постоянно будешь одергивать меня, чтобы я не перенапряглась?

Я в сомнениях посмотрел на нее. Савитри покивала: «Точно-точно, я не отступлю!»

— Хорошо. Но ты должна слушаться моих приказов.

— Слушаюсь, господин диверсант.

И с покорностью пятидесятой жены падишаха она забралась в водолазное облачение, а я пристегнул к груди акселератор, который на суше оказался тяжелым, как чугун. Впору было ползти до воды, и если бы меня не поддерживали коллеги, так и пришлось бы сделать. В отличие от ускорителя сама сейсмоустановка, завернутая в плавучую упаковку, оказалась очень легкой: ее без усилий затащила в воду Савитри, хотя макушкой едва доставала верха коробки.

— Мы все рехнулись, если решаемся на такое, — на прощание уверил меня Йама. — Удачи вам двоим!

Погружаясь в воду, Савитри что-то булькнула в ответ, а я, тяжело ступив на невидимое дно, кивнул и успел заметить, как заместитель Аури касается своего сенсорника и произносит:

— Шива, твой ход!

* * *

— Понял.

Не медля, Танцор поднял свой виман «Трипурари» над перевалом. Вслед за ним взлетели дистанционно управляемые «Дурга», «Шакти» и «Кали». Людей у них на борту не было.

Четыре летательных аппарата устремились к морю. Зависнув над литоралью, Шива поднял верх своего вимана и слегка придавил синюю вставку в сенсорнике, надетом на голову. Ничего не изменилось, но с моря донесся вой и шипение: фотоэлементы змей тут же поймали не видимый человеческому глазу инфракрасный луч, испускаемый экранчиком в обруче на лбу Шивы.

— Джай Ма «Дурга»! — шепнул Танцор, и один из виманов заскользил над самой поверхностью волн.

Тотчас же вода зашумела. К виману бросился наг противника, но в то же время его альтер-эго на другом конце туловища изо всех сил поволокло змеюку обратно, спасая одного из своих хозяев. Энергетический удав асуров с яростью вцепился в морду вражеского удава. Их общее тело завертелось кольцами. Тем временем «Дурга» направилась в сторону острова. Позволить ей продвижение караульный змей не мог, он бросил своего соперника и дернулся к летательному аппарату. Отряхнувшись, вторая голова нагнала его, и, вцепившись в основание черепа, стала топить. Отливающее электричеством упругое тело, шипя и барахтаясь в черной воде, меняло формы колец. Это завораживало, и Шива любовался битвой из своего «Трипурари», отведя до поры два вспомогательных вимана.

Пока змеи дрались между собой и одна из них пыталась плюнуть разрядом молнии в «Дургу», далеко на Трийпуре заметили какую-то возню у берега и выслали виман с разведкой.

— Там по твою душу, — раздался голос Агни в переговорном устройстве. — А мы на месте. Держись.

— Работайте, всё идет, как запланировано.

Шива развернулся и увел свой виман за скалу, а «Шакти» и «Кали» так и остались висеть над берегом в ожидании. Тем временем «Дурга» сделала несколько неудачных выстрелов в нага и стала отступать под двойным натиском плюющегося электрическим ядом змея, получившего поддержку с воздуха. На подмогу асурам-разведчикам выслали еще два вооруженных судна, чтобы разделаться с нарушителем.

— «Шакти»! — тихо проговорил Шива. — «Кали»!

Виманы вышли из режима ожидания и вмешались в бой. Пролив светился от электричества, испускаемого асуровым змеем, а ведь Агни и Савитри еще предстоит возвращение.

— Агни?

— Здесь.

— Возвращаться пока опасно, тут сейчас впору ставить гидроэлектростанцию.

— Мы еще не добрались до их источника, рано говорить о возвращении.

— Тогда до связи.

Шива прикрыл канал. Глядя, что творится в море, он покачал головой и тихо выругался:

— Это полная Махабхарата, чтоб мне целую кальпу в нирване не бывать!..

Да, только Агни могла осенить идея покорять Трийпуру в одних трусах. Но это может выстрелить, ведь даже олигофренам-извергам не придет в голову, что кто-то может додуматься до подобного идиотизма. Сейчас они все отвлечены представлением у берега.

Самим нагам от собственного электричества вреда не было, но едва подбитая асурами «Шакти» зацепила поверхность воды, ее корпус охватило искрящимся белым пламенем. Через секунду ее разнесло на части, и обломки ушли на дно.

Послышался характерный вой. Шива оглянулся. Так и есть: с базы ему на выручку мчалось несколько «вертушек». Вращаясь на манер фрисби, аппараты набирали мощность перед ударом, и тогда Танцор мгновенным озарением вспомнил принцип их действия. Вспомнил, поскольку ему, как биохимику, в свое время было интересно, каким образом аглаофоны подобно некоторым растениям поглощают ионы различных веществ ради пополнения энергии, а кроме этого — как лазерный луч затем генерирует звук, который сам по себе, высвобождаясь, становится страшным оружием. Хотя из-за нехватки знаний в этой области Шива понял далеко не все тонкости работы устройства, вычленить и осознать главное ему удалось.

— Йама, меня слышно?

— Да, Шива, и даже видно.

— Передай мне управление «вертушками»!

— Зачем?

— Есть идея.

Ему было жаль столь же нелепо терять два оставшихся вимана. Да и от ультразвука им может не поздоровиться…

Истерически визжа, «вертушки» направили звук в сторону суден асуров. Шива успел скорректировать цель и одновременно отвести в сторону «Кали» и «Дургу». Узкий коридор, по которому бешено мчался поток ультразвуковых колебаний, теперь был сосредоточен только на асурах и голове их нага.

Чтобы спастись от гибели, змей прекратил самобичевание и усилил свой энергококон. А защиты виманов асурам не хватило, их искромсало в мелкие клочки. Со стороны Трийпуры к берегу приближалась запоздавшая подмога, и аглаофоны без труда срезали врага повторным залпом. Третий раз — и их нужно будет отправлять заряжаться на базу. Впрочем, есть идея получше…

Шива улыбнулся и послал им координаты:

— Приятного аппетита, девочки!

«Фрисби» с воем взвыли в небо, а оттуда по пологой траектории впилились в море неподалеку от обескураженного нага. Змей асуров попробовал выпустить в незваных гостей очередной электрический разряд, но у него ничего не вышло. Пройдя над самым дном, «вертушки» взмыли в воздух на полпути к Трийпуре. Наг ринулся было туда, однако теперь ему сопротивлялось не только «альтер-эго», но и само море. Плыть стало значительно труднее, программа энергозмея была рассчитана на соленый водоем, а не на опресненный до состояния деионизированной дистилляции прожорливыми аглаофонами. Вода полностью очистилась от примесей в радиусе пяти километров.

Шива почесал горло. Пока все идет неплохо, только вот где там застряли Агни с Савири? Пора бы им уже возвращаться…

* * *

С акселератором мы добрались до места менее чем за четверть часа. В это время Шива уже отвлекал нагов и дозорных с Трийпуры, и мне совсем не хотелось знать, как там у них всё происходит.

Вода была мутной и бурлила у основания города-острова, к тому же постоянным фоном из глубины шел едва различимый гул. У меня возникло подозрение, что где-то ее закачивают внутрь, а по использовании спускают обратно в залив скрытые турбины. Вероятно, так обеспечивается постоянное поддержание энергозащиты над городом.

Вгоняя в породу альпинистские крючья и подтягиваясь на веревках, мы с Савитри почти на ощупь заползли в какую-то расщелину под водой. Убедившись, что здесь достаточно просторно, заволокли в нее наш груз. До поверхности оставалось несколько шагов, там уже вступал в силу защитный «колпак» Трийпуры.

Муть немного осела, мы включили подсветку на своих сенсорниках и обнаружили, что это не расщелина, а проход куда-то внутрь сооружения, которое вполне могло сойти за рукотворное. Повсюду валялись цилиндрические куски камня, заросшего илом, кораллами и водорослями. Может быть, прежде это были колонны грандиозного сооружения, способного вместить тысячи людей разом?..

Савитри направилась вглубь пещеры, и я, не позволив разыграться фантазии о былых временах, последовал за ней в надежде, что сейсмоустройство пролезет в узком коридоре. Вот что мне было интересно: обязательно ли нам устраивать очередной хроноклазм, разыскивая то самое место, где я обнаружил установку тысячи лет спустя, или достаточно будет оставить коробку где-нибудь тут, а затем возвратиться на базу? Разве что первый вариант впоследствии обеспечит нам немногим больше шансов попадания в нужную ветку вероятностей…

Вскоре коридор начал подниматься, и мы стали загребать вверх. Савитри плавала чуть хуже Умы, но при случае не посрамила бы чести поморов. А вот на «Трийпуре», помнится, она никогда не увлекалась походами в бассейн.

Мы вынырнули, и почти сразу же мой сенсорник подал сигнал об открытии канала Шивой:

— Агни?

— Здесь, — ответил я, отстегивая и сбрасывая неподъемный акселератор, а потом подтягивая за собой установку.

Он предупредил:

— Возвращаться пока опасно, тут сейчас впору ставить гидроэлектростанцию.

Вероятно, змеюки порезвились на славу и поубивали электричеством всю морскую флору и фауну в округе.

— Мы еще не добрались до их источника, рано говорить о возвращении.

— Тогда до связи.

Он не стал спрашивать меня, на каком мы этапе. Подозреваю, у него там слишком горячо, чтобы болтать.

Подталкивая коробку сзади, на камни выбралась и Савитри. Я включил для себя освещение, но все равно чувствовал себя подслеповатым и беспомощным, тогда как док уверенно направилась вперед: оказалось, там, впереди, были ступени вверх. По моим подсчетам, здесь уже действовало энергополе, но нас оно не отвергло.

Мы осторожно ковыляли по ступеням, стараясь не шуметь. Это были руины города, некогда ушедшего под воду, и теперь в этом не осталось ни малейших сомнений. Та часть, по которой мы шли, была разрушена еще до потопа: колонны сминало так, будто здание проседало под собственным весом.

— Странное место, — поделился я с Савитри. — Как будто на Луне…

— Эти развалины, по легендам, когда-то были дворцом, который строили те, кого в племени Сатсы зовут богами, — сказала она, беря меня за руку. — Знаешь, я никогда тебя не спрашивала, но сейчас захотелось узнать: как вы сосуществуете с асурами там, ну… у себя?

Опять она о том же! Ну как мне донести до нее мысль, что я и сура — абсолютно разные существа… «И одна личность», — сам себе ответил я. Тогда в памяти моей разросся фонтан света. Свет был всюду: сверху, снизу, по сторонам. Да и не было сторон, был только свет, искристый и зовущий.

— По-моему, — с удивлением ощущая, как ворочается язык во рту, когда говорю, и пробуя на вкус слова, ответил я, — по-моему, мы с ними не сосуществуем. Их там нет. Там лишь чистый горизонт бытия, присылающий жизнь.

— Жизнь?

— Да. То, что здесь мы зовем информацией. Суры живут ради вечного познания мира в его бесконечности и безначальности. И потому, находясь в материальной локации, очень тяжело объяснить, что же они такое…

Она помолчала, а мы всё шли и шли, петляя по каким-то закоулкам.

— Далеко еще? — спросил я.

Савитри стиснула мои пальцы и задала встречный вопрос, который дался ей нелегко. До того нелегко, что даже мое сердце сжалось, поймав импульс ее мыслей.

— У вас бывают имена? — начала она.

— Я… Нет, наверное, имен в нашем понимании у них не бывает… Ади — так зовут друг друга суры здесь, а там… Там просто общая сеть обмена информации. Можно называть это коллективным разумом или еще как-то — всё равно любой термин будет неточным и неполным…

— И ты скучаешь по тем местам?

— Наверное. Когда не в физическом теле.

— А когда в физическом?

— Тогда я почти ничего не помню. Только какое-то эхо, очень-очень далекое эхо…

Она замерла:

— Ты чувствуешь тоскливую боль под ребрами, когда слышишь эхо? Да?.. — и тут же оживилась: — Тебе бывает так, что хорошо и плохо одновременно?

— Конечно, бывает.

Савитри шумно вздохнула, снова помолчала и наконец сказала:

— Значит, когда все кончится, ты вернешься туда…

Я сначала хотел радостно воскликнуть — да! еще бы! Но человек во мне насторожился из-за ревнивых ноток в ее голосе и заглушил суру.

Ты не понимаешь, что ее убивает одна эта мысль, ади. Не понимаешь ведь?

Понимаю, но я не спешу обратно, и в конце концов все люди умирают, и когда-то от старости умрет это тело, умрет и ее тело, после чего я вернусь обратно.

А она?

Я еще не знаю, что будет, когда все это кончится и чем все это кончится в текущем цикле, мой мальчик, как же я могу загадывать о ней?

Но отвечать мне не пришлось. Савитри вдруг остановилась посреди какой-то глухой комнаты.

— Это было тут… нет, чуть левее. А ты свалился на нее сверху… и полость тут была уже гораздо меньше.

— Наверное, ее за столько времени просто засыпало камнями.

Мы придвинули сейсмогенератор к стене, содрали с него упаковку, и он уже сам начал словно бы врастать в камни, быстро с ними ассимилируясь нижней частью и правой стороною.

— Возвращаемся? — спросила док.

Я положил ей руку на плечо:

— Я не знаю, что будет дальше, Савитри, но обещаю тебе, что просто так ты от меня не отделаешься. И это всё, что я могу обещать сейчас. Нам пора.

* * *

— Агни, меня слышно? — Йаму тревожило долгое отсутствие Агни и Савитри.

Шива до сих пор удерживал внимание нага и асуров на себе и своих «девочках», хотя все сроки давно вышли, а диверсанты должны были или вернуться, или подать сигнал тревоги.

— Что там? — время от времени спрашивал Танцор.

— Пока ничего.

— Если они не объявятся, «вертушки» скоро устроят здесь экологическую катастрофу. Куда мы денем миллионы кубометров дистиллированной воды, скажи пожалуйста?

— Выльем тебе на голову, чтобы остудить! — не выдержав, вмешалась Тэа. — Попробуй связаться сам!

— Они не отвечают…

— Нам тоже.

Йама снова поднял виман над холмом в надежде хотя бы невооруженным глазом заменить какие-то приметы.

И тут общий коммуникатор очнулся:

— Это Агни. Начинайте!

— Да! — воскликнула Тэа.

И тут же связь оборвалась, стало тихо-тихо. Йама отдал приказ активировать сейсмогенератор. Море содрогнулось.

Первое, что увидели все — пропал постоянный защитный купол над Трийпурой.

— Дайте обзор! — велел заместитель Аури, заводя виман в ангар.

Сзади в них едва не впечатался Шива.

— Посторонись!

Перед ними на голограмме развернулось сказочное зрелище. Лотос Трийпуры распускался — разваливались в стороны его заградительные лепестки, между каждым рядом которых темнел водный канал и метались судна извергов, теряя управление. Страшное землетрясение губило непокорный остров. Всё, всё будто в каком-то древнем, почти совсем уж позабытом мифе…

Со стороны побережья к базе извилисто скользил по песку энергонаг. Голова, которая прежде управлялась программой асуров, теперь безжизненно тащилась на его хвосте, постукивая челюстью по кочкам. Теперь, когда программу патрулирования отключили, он убрал защитное поле и обрел возможность передвигаться посуху. Рядом с ним дружно порхали завывающие аглаофоны.

Изображение показало и святая святых тонущего острова — площадку с «Тандавой», до которой в суматохе уже никто не успевал добраться: кругом бурлила вода, гасло освещение и рушились постройки, что еще днем поражали взор стальной неприступностью.

— Йама! — ворвался в коммуникатор голос Камы. — В лаборатории выходит из анабиоза второй чер Майи! Он уже погиб на Трийпуре, наверно?

— Спроси у медиков, — ответил Йама. — Наверное, погиб.

— Здесь жутко трясет, Йама!

— Надо полагать! — тот, довольный, погладил своих собачек и поднял верх вимана.

Тут Шива хлопнул себя ладонью по лбу:

— Агни! — опомнился он. — Агни, где вы там? Савитри?..

Оба молчали.

 

«Planescape: Torment»

Мы вынырнули почти у самого берега и стянули маски, а я скинул в воду пудовый акселератор.

— Что-то не так, — настороженно прошептала Савитри.

Я и сам кожей чувствовал, что здесь что-то не так. Вокруг сгущалась непонятная сизая мгла, в которой я видел только свою спутницу — Савитри стояла на расстоянии вытянутой руки. Попробовал наладить связь с базой, и опять-таки тщетно.

— И они нас не ищут… — с досадой бросил я.

— Тише! — испуганно вскрикнула док.

Глухо растекались наши голоса в этом фиолетовом тумане, словно под стеклянным куполом. И не успели еще сомкнуться губы Савитри, как тело ее содрогнулось. Здесь был кто-то третий, но он оставался невидим. Док сжала кулаки и закричала:

— Скорее, скорее говори с ними, я не удержу его долго!

Ее шатало и корчило. Она с кем-то боролась, не физически боролась, ментально.

Я лихорадочно отстучал по сенсорам код вызова и услышал голоса. Наша база!

— Это Агни. Начинайте!

— Да!

Радостный вскрик Тэи я услышал в полете: меня отшвырнуло навзничь в воду. Я тут же вскочил, однако связь снова пропала. Земля заходила ходуном под ногами, застонала, завыла. Взметнулась смерчем сизая мгла.

— Савитри! Бежим!

Я рванулся к подруге, но ужасом окатило меня при виде нее. Разум еще не осознал, что слышит ее беззвучный смертный вопль. Изо рта Савитри выплеснулся темно-красный фонтанчик, и время для меня умерло. Взгляд, опускаясь, застыл на окровавленном острие гарпуна, высунувшемся из солнечного сплетения девушки — это я видел в своих недавних бредовых кошмарах и гнал из памяти. Миг — и тело ее с перебитым позвоночником обмякло. Труп сломанной куклой повалился вперед, залитое кровью лицо ткнулось мне в грудь. Я, кажется, заорал, в голове метнулись два запредельных символа — «база» и «реинкарнаторы», но подхватить мертвую Савитри не успел.

В горло врезалось что-то ледяное и острое, сдавило так, что под его натиском стала лопаться кожа. Боли не было. Не было и страха. Мне стало все равно, что случится дальше, я не хотел даже увидеть того, кто убил мою подругу и сейчас зарежет меня.

— Нравится тебе мой локал внутри вашего, ангел Безымянный? — и, вторя шипению за плечом, лезвие то сильнее вжималось в мое тело, то начинало стесывать кожу с поверхности, вызывая дрожь во всех нервных окончаниях, но по-прежнему — не боль. — Ловко, не правда ли? Ну так давай, проводник! Давай, веди меня через лабиринты ваших тайных грез, веди, и покончим с этим. Выигрывая у меня бой за боем, вы проиграли сражение, ангел. Ты ведь теперь догадываешься, что вы проиграли? Мы с тобой уже соорудили главную петлю, и тебе остается лишь признать свое поражение, покаяться и покорно выполнить предначертанное. То есть сделать то, что уже и так сделано. Как бы ты ни размахивал своими ободранными крыльями, Безымянный, тебе не разорвать эту петлю без моего на то согласия. Остался последний шажок, — в голосе послышались издевательские интонации, — маленький, совсем ничтожный шажок для Трансцендентного Тараки — и огромный шаг для Безымянного ангела. Огромный! Но последний. Веди!

Коротким и сильным движением он полоснул меня поперек горла. Сердце тяжко ухнуло во всем теле, в каждом сосуде, теряющем кровь. Я чувствовал, как холодеют руки и ноги. Я слышал, как совершает полный оборот внутри меня жизнь, выплескиваясь наружу бурными потоками. Шагнул — ноги подвернулись. Упал в воду возле неподвижной Савитри и в сизой мгле различил, как расплываются и перемешиваются в воде пятна нашей крови. Ватное равнодушие снова овладело мной, я просто наблюдал за собственной смертью и за тем, как прорастает из моего сознания сущность ади, как моя личность трансформируется во внетелесном проявлении, становясь сурой…

— Веди, проводник, дорогу знаю я, но провести нас по ней сможешь только ты. Ничего больше тебе не остается, я не выпущу тебя и эту женщину из своего локала, но если выброшу вас отсюда в таком виде, вам несдобровать. Что будет в этом мире с твоим и ее обнаженным сознанием, ты знаешь. Это хуже, чем попасть под поезд. Вперед!

Последний удар сердца, безумная, разрывающая душу тоска, такая знакомая и всегда одинаково ужасная, к ней не привыкнешь. Это последняя судорога инстинкта самосохранения, и с ним ничего не поделать. События этого воплощения пронеслись вмиг и растаяли в темноте перед невидящими глазами. Соленая вода хлынула в рот и ноздри, я успел только сжать мертвую руку Савитри — и стал наконец свободен. «Веди его! — в момент перехода шепнул ее голос. — Я знаю, что делать!»

Тоски больше не было, она осталась там, в вывернутом агонией теле, верная подруга смерти. Я взглянул напоследок на покинутые нами аватары, увидел и клубящийся фиолетово-черным силуэт Стяжателя. Озлобленный задор вдруг захлестнул меня:

— Я проведу, но и ты ответь мне.

— Спрашивай.

— Приятно чувствовать, как тебя размазывает по рельсам, изверг?

Он утробно зарычал и выдернул у себя из-за спины Савитри, по рукам и ногам скованную его паутиной:

— Если ты свернешь не туда или хотя бы обернешься, Безымянный, я отшвырну заложницу в сторону с нашего пути, и ты уже никогда не отыщешь ее в переплетении времен и вероятностей. А в чистом виде вашим сознаниям там долго не протянуть. Надеюсь, это не вылетит из твоей худой памяти, старик?

И мы поплелись ко входу в черный коридор, которым заканчивался мглистый локал Стяжателя, но войти туда я не смог. Постоял у бездонного зева и, не оборачиваясь, сказал:

— Мне нужен посох — открывать пути и зажигать маяки.

— Так делай, — ответил Тарака.

И снова человеческая злость охватила меня. Я процедил сквозь зубы:

— Как?! Если ты создал это свое… кривое пространство с его кривыми, как всё и всегда у тебя, законами. Как я создам здесь что-то действующее, изверг?

— У меня есть имя. В отличие от тебя.

— Сочувствую тебе, изверг. Имя для асуры что хвост для лисы — так и норовит застрять в капкане.

— Я отменю часть локала в переходе. Делай, что нужно, и веди.

— Пусть скажет девушка.

— Я жива, ади, я тут, — откликнулась Савитри, едва только он ей позволил. — Делай, как он говорит.

Стяжатель отступил вместе с заложницей, укрываясь под защитой своей мглы, и не зря он это сделал: я всерьез подумывал о том, чтобы дать знак Савитри, развернуться и сжечь его на месте. Асура предугадал мои замыслы. Пространство тут же впилось в меня, и ничего не оставалось, как преобразить его, продлив темпоральный коридор. Я растянул перед собой космическую струну и вообразил на ее месте посох. Набалдашником загорелся на нем изумрудный шарик маяка. Он начал разрастаться, алый поясок охватил его по экватору, и я сбросил его на ступени, ведущие в тоннель. Шар поплавком взмыл под своды потолка. Зеленое сияние усмирило ярость чуждого мне мира, алый луч указал направление. Но это лишь зыбкая гать в болоте, куда тащил нас разъяренный неудачами Стяжатель.

— Готово.

— Молодец, ангел.

Лабиринт, образованный как последствие нашего вторжения в тоннель времени, вел себя непредсказуемо. Пространство словно содрогалось в предчувствии скорой аннигиляции двух взаимоисключающих величин, которыми здесь были я и Тень. Однако аннигиляция не происходила, и при иных обстоятельствах меня бы это опечалило, но сейчас исчезать нам было нельзя: пропадет мгла Стяжателя вокруг них, погибнет без защиты и сущность Савитри.

То вдруг дорога под ногами начинала раскачиваться на манер подвесного моста над пропастью. То из тьмы переходов проглядывали очертания причудливых и устрашающих миров, готовых ворваться в наш и обратить все в прах. А то внезапно лабиринт приобретал обычные свойства физической вселенной, и тогда я слышал позади тихий стон Савитри, сознание которой, пожираемое материей, испытывало ни с чем не сравнимые муки.

— Потерпи! Потерпи! — заклинал я ее всякий раз.

Стяжатель молчал.

— Эй, ты еще не сдох там, изверг? — останавливаясь после очередного наплыва хаоса, чтобы восстановить силы, спросил я. — Мы идем, куда нужно?

Молчание.

— Понятно, твой скудный словарный запас иссяк после тех пафосных тирад. А может, ты все-таки сдох?

— Так ты обернись, проверь.

— Я спросил: мы идем в нужную сторону?

— Если мы с тобой будем так считать, то рано или поздно она станет нужной.

— А мир вокруг тебя случайно не вертится, демиург хренов?

— Мне очень отрадно, Безымянный, что с каждой нашей встречей ты все больше походишь на человека.

— Знаешь, изверг, а я, пожалуй, возьму себе имя. И даже фамилию возьму, чтобы быть совсем человеком. Мне нравится сочетание «Иван Сусанин». Как ты на это смотришь?

— Довольно болтовни. Отдохнул — веди!

Я оттолкнулся посохом и с усилием зашагал впереди них. Презренным шутом профессора он выглядел органичнее. По крайней мере, на своем месте. Тени место у ног.

Пока мы продвигались, десятки разнообразных планов по освобождению проносились в моем сознании, но ни один не был мало-мальски годным. Я даже пытался придумать способ созвать сюда на помощь собратьев-ади, и если бы асуры не изгнали их в инфозону во время нападения на станцию, это еще можно было бы осуществить. В инфозоне они меня не услышат, этот лабиринт возник неспроста, он глушил все, что проникало внутрь него, в нем, как в паутине, запутывалась даже информация, то есть мы, избравшие себе произвольную форму и силой мысли создающие из разрозненных сведений вспомогательные предметы. Все наши ухищрения здесь помогали мало, и я не надеялся на благополучный исход.

Коридоры переслаивались, проникали друг в друга. И однажды, когда нас снова затрясло, а со всех сторон посыпались невидимые камни, я заметил вдруг в перекрестье двух тоннелей чертовски знакомый пейзаж. Это были…

«Да!» — внутри себя услышал я торжествующий выкрик Савитри.

С оглушительным грохотом нас швырнуло в это перекрестье миров. Спасаясь от обвала, мы нырнули туда, в морозную ночь с ее узнаваемыми запахами и звуками. Савитри исчезла. Мы со Стяжателем упали сквозь крышу внутрь сарая во дворе того самого дома, где я и мои коллеги в начале весны не вспомню какого года тушили пожар.

Не успев опомниться сам и не давая этого сделать извергу, я швырнул в него посохом. От соприкосновения с сотворенным мной предметом Стяжатель заорал и задымился. Но брошенная следом сеть поймала пустоту: он сгинул. Просыпавшиеся с его шкуры искры с неестественной быстротой подожгли какие-то картонки, пламя занялось мгновенно. Я отпрянул, на пару секунд перестал видеть, а когда открыл глаза, то уже выпрыгивал из нашего красного носорога, и на мне была защитная форма пожарного, а значит, я был…

— Слышь, а ты щелкни нас вот отсюда!

Черт! Дежа-вю.

Я механистически нажал кнопку в мобильнике, фотографируя ментов на фоне горящего сарая.

— Чё тут у вас не проехать нигде? — буркнул Рыба.

Так, здесь что-то будет, здесь что-то произошло тогда… Вспоминай, вспоминай!

— Денис, иди глянь, что там! — крикнул мне Николаич, взмахнув рукавицей в сторону огня.

Горящий (подожженный, вот проклятье, мною самим!) сарай стоял чуть на взгорке и был предпоследним в ряду таких же развалюх. За сараями был спуск, и в этом закутке, точно за горящей постройкой, показалась крыша металлического гаража.

— Вот хреновина… — ругнулся я.

Подбадриваемые Николаичем, мы уже волочем с Женькой «Пургу», потом Николаич отзывает меня: «Стрельцов, подь сюды!» — а я все не могу вспомнить, что же тогда случилось с Денисом такого, если даже сейчас, после стольких событий, во мне живо ощущение беды. Оно усугублялось вибрирующим в нагрудном кармане, под курткой, мобильником, до которого сейчас не было времени добираться. Мы с Артемом Николаичем пинали обуглившиеся деревяшки, Женька закидывал пламя пеной из «Пурги». Тут телефон стих, а меня прошило озарением. «Пригнись!» — заорал я сам себе что есть мочи и сию же секунду нырнул вниз, приседая.

Надо мной — там, где мгновение назад еще была моя голова — со свистом пролетел и тяжело врезался в ствол ближнего тополя какой-то полыхающий предмет.

— Блин… — выдохнул Денис, а я увидел среди дыма и летящей копоти то, что не было видно ему — промелькнувшую фиолетово-черную тень знакомых очертаний. И тень эта удалялась бешеными скачками, перескакивая с крыши на крышу, прилепляясь к стенам домов и фонарным столбам, пока не исчезла из вида.

Значит, я повторно притащил сюда, в это время, Стяжателя?..

* * *

Антонина Вацлавовна проснулась посреди ночи и долго вспоминала, где находится и кто она такая. Только что ей снился внук Денис и много огня. А еще голоса, иногда появлявшиеся в ее нездоровой голове, часто подзуживали: делай то, делай это. Вот и теперь один, очень приятный, женский, повторял: «Вставай, вставай, иди и позвони ему! Он в опасности!»

— Позвонить, нужно позвонить… Очки, где мои очки? — комментируя вслух свои намерения, чтобы не забыть, она поднялась, продела озябшие ноги в шлепанцы и зашаркала к коридорному телефону.

В окошке на корпусе аппарата светились красным какие-то цифры. Надев очки, Антонина Вацлавовна разглядела, что уже почти три часа. Голос поторопил ее. Прикрыв все двери из коридора, чтобы не разбудить дочь и зятя, она набрала записанный на квадратном листке номер. В ответ слышались гудки, сам Денис не отзывался.

— Ну что ж ты будешь делать!

И вдруг пришло спокойствие. Антонина Вацлавовна нажала кнопку отбоя и положила трубку на базу, а через полминуты уже и не помнила, что пыталась куда-то позвонить. Но сна уже не было, и она побрела на кухню попить чаю. В голове у нее тем временем происходил странный диалог, не имеющий лично к ней никакого отношения. Поначалу голоса пугали ее, но со временем она к ним привыкла и старалась не вслушиваться.

«Странно, — проговорил мужчина, — только что я слышал там тебя».

«Меня? — удивленно переспросил тот же самый приятный женский голос, что недавно велел Антонине Вацлавовне идти и звонить внуку. — Не может быть, пап, я сейчас занимаюсь Гарутой!»

«Вот я и говорю: странно. Только что там была ты и зачем-то заставила объект звонить Агни».

«Что там у вас? — вмешался третий — тоже мужской — голос. — Снова сбой?»

«Не думаю», — отозвался первый, после чего все стихло.

Антонина Вацлавовна, тихонько мурлыкая под нос мотив старой песенки про злоключения черного кота, пила чай и вспоминала былое.

Вот она заходит в гости к соседям, Бирюковым, и застает их сына, Никиту, играющим за компьютером.

— А, здрасьте! Учиться пришли? — смеется парень.

— Учиться всегда пригодится.

На мониторе заставка игры — «Planescape: Torment». Как врезались в память все эти незначительные мелочи! Как обидно быть черным котом…

Коридор огласился прерывистой трелью телефонного звонка.

— Ба? — донесся негромкий голос Дениса. — Звонила?

— Алё! Алё, Дениска? Где ты ходишь?

Она совсем забыла, что сейчас три часа ночи.

— Ба, сейчас ночь, иди ложись! — напомнил ей Денис.

Он работал пожарным, но характер у него, по меркам Антонины Вацлавовны, был слишком мягким для этой героической профессии. Хотя дочь всегда говорила, что Денис не мягкий, а терпеливый.

— Ты в налоговой был?

— Нет! У меня дежурство, понимаешь?

— А, дежурство… А когда съездишь?

Он говорил все тише, и сейчас уже почти шептал в трубку:

— Утром сменюсь — и съезжу в твою налоговую. Честное слово, ба! Иди ложись, всех сейчас перебудишь! Все, ба, отбой!

«Planescape: Torment»… Мучения…

Повинуясь чьей-то воле, Антонина Вацлавовна зашаркала обратно в свою комнату, включила секретный нетбук и, загрузив поисковик, долго изучала ссылки, которые он выдал ей после запроса.

— Кажется, я начинаю понимать… — пробормотала она, когда там, в прошлом, свет померк перед ее глазами. — И если это так…

Если это так, немедленно нужно искать способ связаться с Пропавшим сурой, которого Тарака называл Безымянным. Сделать это сможет только другой сура-проводник — он помогает сейчас Варуне, Шиве и ей, Савитри-из-прошлого, приходить в эту эпоху и присоединять свое сознание к сознанию нынешних людей. Денис слишком закрыт для получения информации, а Безымянный еще не пробужден в нем, чтобы она, Савитри, могла поговорить с ним сама. Остается надежда лишь на проводника, у него все эти хроноклазмы, порывы и парадоксы не вызовут никаких затруднений…

Иногда мы получаем подсказку оттуда, откуда не чаяли ее получить. Из строчки в услышанной песне, из фразы прохожего на улице, из глупого рекламного слогана с билборда иногда врывается в наши мысли ответ на мучающий вопрос — и все пазлы вдруг собираются в единую картинку. В шар Небесного Таро.

* * *

Я приехал из налоговой и, помирая от усталости, завалился спать. Это было 14 марта, годовщина рождения и смерти Степана Еремеева. Да, примерно тогда у меня состоялся важный разговор с действующим в этом времени сурой. Денис помнил об этом совсем мало, но теперь-то я знал, что в том разговоре были «мертвые зоны» — эпизоды, не доступные восприятию парня, но в которых действовал я.

Ошибки не было: пока ему снился какой-то сон из прошлого Агни, на первый диалог наслоился второй.

— Ади, ты слышишь меня? — осторожно спросил сура, одновременно общаясь и с Денисом на внешнем плане его сознания.

— Слышу дважды. Говори, — ответил я.

— Цель Стяжателя наконец стала ясна, почтенный. Загнав тебя в колесо перерождений, он пытается добиться твоего полного и необратимого очеловечивания. И ему это уже почти удалось.

Для суры это будет равносильно смерти личности…

— Для чего ему нужна моя гибель именно в такой форме, ади?

Тот помрачнел, я чувствовал перепады его состояний, как собственные:

— Он твоя Тень, почтенный. Когда ты что-то теряешь, она приобретает. Приставку «Трансцендентный» Тарака присоединил к своему псевдониму неслучайно. Это именно то, к чему он в итоге и стремится. Ты по собственной воле станешь обычным смертным в ловушке плоти — он же обретет божественную всеохватность. Но суть его останется сутью изверга.

Ади умолк, и я услышал его же слова, которые попутно слышал и Денис:

— …До тебя тяжело достучаться. Еще сложнее было снова тебя отыскать, вайшва…

Просыпающийся в Денисе Агни ответил ему (тогда и сейчас):

— Почему же тогда я видел Гаруту?

Сура не удивился его вопросу, хотя только что на равных говорил со мной:

— Потому что меня ты еще не видишь, почтенный…

Я-нынешний снова обратился к нему, и ади снова раздвоился, не испытывая никаких сложностей с переходом из одного состояния в другое.

— Как целесообразнее поступить?

— Тебе, почтенный, нужно будет любой ценой выжить в последнем бою.

— Насколько любой?

— Абсолютно. Следующая смерть прекратит твое существование как ади, ты останешься на твердоматериальном плане физического мира и уже никогда не возвратишься к прежнему качеству. Тебе не стать человеком, но и о своем истинном проявлении ты забудешь. Эта неприкаянность станет для тебя вечной пыткой.

— Но самое страшное, как я понимаю, не это?

— Конечно, не это. Самое страшное, что Стяжатель получит свое. На этом физический мир станет планом бытия извергов. Полностью и окончательно. Ну и ты понимаешь, к чему это приведет…

Я промолчал, слушая разговор его с Денисом-Агни:

— …Но у меня ведь есть ты, не правда ли? — спросил техник с «Трийпуры».

— Да, я у тебя есть, — согласился сура, посылая мне прощальную вибрацию в пространстве, по которой я навсегда запомнил его и смогу узнать по возвращении — если мне суждено вернуться Домой. Будто отвечая моим нерадостным мыслям, он продолжил: — Но это ненадолго, вайшва. Я здесь только для того, чтобы соединить берега и проложить курс от маяка к маяку. Могу подсказывать, но защитить при надобности не сумею. Тебе надо торопиться. Будет знак, ты поймешь…

* * *

В дверь настойчиво позвонили. На лестничной площадке стоял один из моих коллег, а подъезд основательно заволокло дымом.

— Здоров, — сказал мне пожарный, тоже, видимо, узнавая по физиономии. — Тут у вас в какой-то из квартир задымление. Не знаешь, у кого может быть?

— Наведайся в восьмидесятую.

Закрыв дверь, я едва не наткнулся на стоявшую у меня за спиной бабушку. Она была похожа на очень навязчивый призрак.

— Вот говорю же тебе — сходи за чесноком! — с напором сказала она… голосом Савитри.

Денис плюнул и, накинув куртку прямо на футболку, в домашнем трико и с мокрыми волосами отправился на микрорынок. Для меня же это был тот самый обещанный знак.

По дороге я начал восстанавливать в памяти события этого дня из опыта минувшего, для Дениса еще не свершившегося. Итак, возвратясь с дежурства в начале девятого утра 14 марта, я наскоро перекусил и поехал в налоговую. По дороге мне позвонил Руська и позвал на мальчишник, который наметил вечером. В налоговой я пробыл больше часа и дома оказался уже в районе одиннадцати. Измотанный битвой с чиновниками и тяжелой трудовой ночью, лег спать, во сне увидел суру-проводника, успел с ним дважды пообщаться. Во втором часу дня родители приехали на обед и разбудили меня. Затем я побежал за чесноком для бабушки (собственно, чем я и занимаюсь сейчас). Далее… Далее, насколько помню, я провожу родителей — это произойдет около 14.00, - обсудив с ними свои планы на дальнейший день, то есть планируемую поездку с Ленкой Еремеевой к Степухе на кладбище. Но к Ленке я приеду… в 16.15, это помню точно. Добираться до ее дома от силы минут тридцать — тридцать пять. Вопрос: куда выпали из нашей с Денисом памяти два с лишним часа реального времени? Тогда я этим вопросом не задавался, просто не заметил провала, будто так и нужно. А сейчас мне эта амнезия совершенно не нравилась…

Купив целый пакет чеснока, я вернулся и дождался, когда у родителей закончится обеденный перерыв. Едва за ними защелкнулась входная дверь, я вызвал к дому такси, а сам пошел в комнату бабушки Дениса.

— Нам пора!

Развесив свой чеснок по всей квартире, Антонина Вацлавовна была полностью готова к путешествию и, одетая, сидела в кресле.

— Ты сможешь обновить портал в Чертовом сарае? — спросила она.

— Да. Только объясни мне, почему я не помню этой поездки с прошлого раза? Тогда ведь что-то было, да? И по времени совпадает… И спать я больше не ложился. Но ни Денис, ни я, ни Агни — мы ничего не помним.

Савитри смутилась, нерешительно замялась, втянула в грудь воздух, чтобы ответить, однако заговорить не успела: мобильник у меня в кармане завибрировал и зашелся неприятной мелодией.

— Серый «Ниссан», номер 342, подъехал, — объявил диспетчер.

Кажется, бабушке известно больше, чем мне…

* * *

Таксист словно нарочно петлял по самым неудобным улочкам, находил такие повороты, в которые мне и в голову бы не пришло свернуть, потому что я не знал об их существовании в родном городе. Выезжая на нормальные дороги, умудрялся собрать все светофоры.

— Молодой человек! — не выдержала баба Тоня. — Вы там счетчик накручиваете, что ли? Не старайтесь понапрасну, мы вам заплатим тем больше, чем скорее вы нас довезете.

Мужик чуть не зарыдал.

— Ба, — шепнул я, перегибаясь к ней через спинку своего кресла, — у него тут нет счетчика.

— Тогда я думаю, что это не такси, а бывший катафалк.

— Делаем ставки, у меня две версии: или он диверсант, или не знает дороги.

Таксист с облегчением закивал и забубнил о том, что приехал сюда не так давно, город не знает, работает второй день, а на «Навигатор» еще не накопил.

— И заметь, огонек, такое могло произойти только с нами!

— Да будет тебе, баушк, вечно ты сгущаешь краски! Кстати, ты мне все же подскажи, почему я не помню об этой поездке?

— Видишь, мы подумали, — помявшись, Савитри начала аккуратно подбирать слова, — что система снова устроила нам сбой. Ты ведь не должен был еще догадаться о Чертовом сарае, но почему-то поехал туда и повез ба… в смысле — меня. Мы приняли это за временной парадокс и слегка подкорректировали события.

— Что?!

— Папа сделал тогда откат маркера, и у тебя из памяти ушли ложные — как мы тогда считали — сведения. Поэтому ты ничего не помнишь о двух часах из жизни.

— Так они были или их не было после отката, эти два часа?!

В ее старческих глазах агонизировало отчаяние:

— Я уже не знаю! Не могу понять! Тогда этих событий не стало, а теперь получается, что они попросту ушли в другую ветку вероятностей и зажили параллельной жизнью.

Я покосился на водилу, но ему было не до нас.

— Мужик, сейчас давай прямо, там будет мост, а на той стороне — сразу на боковое шоссе.

Он ожил и радостно завертел баранку, выворачивая на прямую дорогу к мосту. Этих секунд мне хватило, чтобы собраться с мыслями.

— Почему же вы на «Трийпуре» ничего не рассказали мне об этих нестыковках?!

— Я - потому что вообще не поняла, что это нестыковки. А отец, как я понимаю, сделал неправильные выводы и убедил в них Шиву. Они решили считать это сбоем, как ту ловушку в Ла-Игере.

— О господи… — простонал я и до самого Чертова сарая ехал молча.

Когда мы уже выходили из машины, таксист уточнил, есть ли отсюда другой выезд.

— Лучше возвращайся задним ходом.

Тот начал сдавать по колее, а мы направились к забору вокруг руин.

— И сколько откатов системы было сделано еще? — спросил я Савитри.

— На моей памяти — три. Первый — в твоей прошлой циклиза… вернее, в твоем прошлом воплощении. Это когда в 1919 году ты (предположительно ты, точно мы тогда не знали) ни с того ни с сего покинул Индию и помчался в Германию.

— Вы и это умудрились перечеркнуть? А еще один откат?

— Еще один, когда тебе было в этой жизни пять лет. Здесь мы уже точно знали, что ты это ты.

— Ну хоть это вы мне рассказали…

— Да, это когда в Гудауте одновременно проявились все задействованные в поисках тебя маркеры, и их увидело слишком много народа…

— Значит, там было побольше компромата на нас, чем я помню?

Она махнула рукой и, двигая растопыренными в стороны локтями, неуклюже заковыляла к дому.

— Мы работали в сумасшедшем режиме, что хорошего из этого могло выйти… Мы не могли переигрывать твои жизни, тем более, о большинстве их узнавали только после твоей насильственной гибели, когда уже поздно было что-то предпринимать или не имело смысла.

— Ладно, проехали. А теперь, баушк, давай кумекать, как мне тебя внутрь забросить. Тут, я смотрю, новую сетку соорудили к весне… Ни дырочки, ни щелочки, ни малого отверстьица для маленьких жучков…

— Чего?!

— Давай подсажу, говорю!

* * *

Тем временем незадачливый таксист, выезжая задним ходом из узенькой поселковой улочки, заметил, что прямо над машиной промелькнула тень. Он отвлекся, разглядел крупную хищную птицу, похожую на орла, и тут же ощутил удар в задний бампер. Он прозвучал глухо, а толчок был слишком мягким, чтобы принять его за столкновение с забором или пнем. Собака или… человек?..

Ни жив, ни мертв от страха, таксист выбрался наружу. Сдавал он с маленькой скоростью, но абсолютное молчание сбитого настораживало. Не под колесо же он сразу закатился?!

В кустах, у забора, под голыми ветками куста сирени валялся, медленно шевеля конечностями, отброшенный автомобилем мужик. Одет он был как забулдыга. Водитель подошел к нему уже смелее: говорят же, что бог бережет пьяных да влюбленных.

— Эй, живой?

— Ты щё на людей кидаисся, командир?

— Да это еще разобраться надо, кто на кого кидается! Ты откуда взялся вообще?!

— Ладно, гони полтинник… и я тебя не видел!

Что-то легко отделался, подумал таксист, но пятьдесят рублей из кармана вытащил.

— Ездят тут… ф-ф-фсякие. А я, может, сотрясение заработал?!

— Да вот, вот, держи. Похмелишься, мужик, и пройдет твое сотрясение.

Забирая деньги, алкаш неожиданно ухватил его за руку. Водитель дернулся, чтобы освободиться, да не тут-то было.

— А ну пусти!

— Ты не голоси, командир, и все буит пучком!

И таксиста пробрало до печенок, когда в глазах забулдыги он вдруг увидел пропасть. Когда же черная пелена спала, алкаш был уже далеко — заползал в калитку через два дома отсюда. Водитель нахмурился, вспомнил что-то, улыбнулся и не своим голосом, обращаясь к самому себе, сказал:

— Вот и молодец! Прокатимся обратно.

Машина снова поехала к Чертову сараю.

* * *

Баба Тоня оказалась неподъемно тяжелой. Ко всему прочему, несмотря на все усилия Савитри, ей никак не удавалось совладать со своим телом. Один раз я чуть не сорвал спину.

И тут мы услышали хруст гальки под шинами автомобиля. К нам возвращалось такси.

— Эй, погодите! — крикнул этот растяпа.

— Бе-жим! — тихо отчеканила Савитри.

Не знаю, как, но престарелая бабушка Дениса махнула через сетку на зависть любому прыгуну с шестом. За нею перелетел я, и, замыкая шествие, прорвало сетку наддавшее скорость такси.

Я сгреб бабу Тоню в охапку и, не чувствуя больше ни ее тяжести, ни ног под собой, ринулся в здание через парадный ход, где ощутимо ударился плечом о полуоторванную дверь. Стяжатель в облике таксиста громко топал сзади и вот-вот мог нас догнать.

— Быстро, ади! — вскрикнула Савитри.

Я вызвал тоннель и распахнул портал времени. Чертов сарай тряхнуло, как при землетрясении. Вспыхнул зеленый свет помещенного здесь маркера-маяка. Стяжатель нырнул вслед за нами, и теперь у нас уже не было оболочек из той эпохи: мы, все трое, пребывали в состоянии перехода. Не удивляюсь, что мои наблюдатели с «Трийпуры» тогда ничего не поняли и предпочли передвинуть маркер назад, чтобы переиграть необъяснимое. Сейчас таксист, Денис и Антонина Вацлавовна опомнятся и наверняка поедут в город, так что выглядеть эта их вылазка в глазах Варуны будет бессмысленной потерей времени: Гарута не могла показать ему то, что творилось на самом деле с нашими истинными сущностями в темпоральном коридоре.

 

Последняя петля

Я подскочил в капсуле реинкарнатора ровно в ту самую секунду, когда мы же со Стяжателем из прошлого, пытаясь уничтожить один другого, отправились во времена Ганди и Гитлера. Это он привел в действие устройство, а сам бросился наутек, стоило мне воплотиться в теле ассистента и поджечь извергу хвост. Самого ассиста я теперь увидел, выбравшись из камеры в бокс: парень только что сполз по стенке, повторно теряя сознание. В воздухе отчетливо пахло паленым «хвостом» Тараки.

— Вот жареная крыса! — пробормотал я, заглянул в шкафчик для медперсонала и надел более или менее подходящий по размеру врачебный комбинезон.

Ассист — до нынешнего дня мы с ним никогда не виделись — начал самостоятельно приходить в себя, поэтому ради экономии времени пришлось оставить его, чтобы бежать в соседний бокс, где восстанавливалось тело Савитри. Я как раз успел к ее пробуждению. В первое мгновение она прикрылась руками и прыгнула за дверцу камеры, но, узнав меня, шагнула в бокс с вопросом:

— Где он?

— Меня больше интересует — когда он? Сейчас его здесь, кажется, нет. Пойдем поищем Шиву, он тоже должен восстановиться после Трийпуры.

Она кивнула и тоже оделась. Мы побежали по секциям, но Шивы не было нигде.

— Эй! — донесся слабый голос из бокса, который недавно покинул я. — Вы выжили или воскресли?

Это был «мой» ассист. Выглядел он помятым, но дееспособным.

— Иди сюда, — я подбежал к нему и, ухватив под локоть, потащил к выходу из медблока, потом к нему с другой стороны присоединилась Савитри. — Покажи, где все наши и где действующие «Тандавы».

Он посмотрел на наши с нею ноги. Мы были босиком, но парень ничего не сказал, только махнул рукой вперед.

Все наши находились еще в режиме циклизации. Переоборудованные центрифуги были заняты, координаторы с красными от усталости глазами едва ли понимали, кто мы такие, когда ассист водил нас из одного зала в другой. На одной из «Тандав» я увидел спящую сестру Шивы. Это значило, что операция по уничтожению триединой крепости была в разгаре, а я вернул нас с Савитри в ту точку, из которой за мгновение до этого сбежал вслед за Таракой.

— Нам нужны две свободные центрифуги и один вменяемый координатор, — сказал я.

— Я могу координировать, но насчет оборудования не уверен, — отозвался «мой» ассист. — Всё действующее пущено в ход.

— Кстати, как твое имя, вайшва?

— Рудра.

— Ну что ж, тогда настало время наведаться в «Омегу», Рудра.

Парень перетрухнул, однако возражать не стал. Мы все нацепили манипуляторы, переоделись в комбинезоны техников и вооружились всем, что могло бы защитить нас от кактусов: для асуров у меня имелось оружие особого рода.

— Держимся меня. Если я скажу отходить, никто не геройствует, потому что бегать сюда из «Омеги» за воскресшим будет некогда.

Савитри и Рудра кивнули. Савитри — потому что знала о «секретном» оружии ади, а Рудра — за компанию.

В сектор Исполнителей мы добирались тайными, давно не эксплуатируемыми путями, прорубаясь порой через непролазные заросли кактусов и суккулентов. Молочаи поливали нашу одежду и шлемы своим ядовитым содержимым, и мы походили на городские памятники после налета голубиной артиллерии.

— Мы не сможем связаться с моим папой? — шепнула Савитри в переговорнике с такой надеждой и страхом в голосе, что мне захотелось обнять ее и пообещать сделать невозможное. Но присутствие Рудры сдерживало, и я ответил, что мы свяжемся с ним сразу же, как очистим ангары «Омеги» от асуров. От моего уверенного тона ассист приосанился, а Савитри с облегчением вздохнула, и внутри меня прозвучала насмешливая реплика: «Иногда ты умеешь не ляпнуть глупость!» Но вступать в дискуссии с ади я не стал: он ведь считает себя мной, так что здравая самоирония ему не чужда.

В конце концов дорога вывела нас к секции с большим озером, и у нас появилась возможность не только отдохнуть от размахивания мачете, но и отмыть заляпанные комбинезоны.

— Вот уж гадость! — сетовал Рудра, с отвращением оттирая клейкие белые пятна со своего шлема. — И заметь, Агни: Стяжателю они не были помехой.

— Стяжателю ничто не помеха теперь, вайшва, — я зачерпнул воды и напился прямо из пригоршни.

— Слушай, а как это… в новом теле? — нерешительно спросил он, подвигаясь ко мне на корточках. — Никакой разницы не чувствуется? Извини, если я не того…

— Ну как не чувствуется? Лоб вот чешется с двух сторон… и копчик.

Савитри тихо засмеялась и спрятала лицо в коленях. Рудра заморгал.

— Да не помрешь ты, господи боже мой! Не лезь вперед и не сгоришь.

— В смысле?!

— В прямом. Так, привал окончен, идем дальше.

Мы поднялись и продолжили путь.

— Савитри, а как ты догадалась о намерениях Стяжателя?

Она пожала плечами:

— Совершенно случайно, как это всегда бывает. Отправной точкой стало прозвище «Трансцендентный», присвоенное Таракой. Это имя одного персонажа из компьютерной игры Никиты Бирюкова. Тарака называл тебя Безымянным. Я сопоставила два этих имени и поняла, что они совмещены в одном источнике: это была та самая РПГ-игрушка.

— И откуда бы об этой игре узнать Стяжателю?

— Ну кто вас, эфирных, знает, откуда вы достаете информацию! — откликнулась Савитри. — Лично я, будучи бабушкой Дениса, без труда раздобыла ее в Интернете.

Крыть было нечем: похоже, она была права в своих выводах, и суры приняли их как данность. Мы перебрались на уровень лифтов и наконец-то приблизились к своей цели. Перед нами открылся сектор «Омега».

— Рудра, слушай, а кем ты мечтал стать, когда был маленьким? — тяготясь длительным молчанием, спросил я.

— Не помню. Никем не мечтал. Думал: вот вырасту, старшим не надо будет подчиняться, стану делать, что хочу. А ты?

— А в какой жизни? — тут в дальнем конце галереи промелькнула чья-то тень. — Т-ш-ш!

Мы отступили в закоулок и почти влезли в подкарауливавшие нас там кактусы. Савитри изогнулась, стараясь не прикасаться к ним, а я и Рудра присели. Галерею патрулировал один из охранников «Альфы». Вернее, асура Стяжателя, захвативший сознание охранника и выставленный наблюдать за сектором, пока остальные полетели во времена Древней Трийпуры. Интересно, каким образом Тарака привил своим извергам иммунитет к распылителю, запах которого прежде их отпугивал и отвлекал, как ладан — чертей? Впрочем, это касалось невоплощенных асуров, а теперь они пользовались человеческими телами — наверное, всё дело в этом?

Я кивнул Савитри. Она отхватила секатором один из отростков опунции и швырнула его в коридор. Охранник остановился, прислушался, потом что-то проговорил по внутренней связи.

— Вызывает подкрепление, — шепнул ассист.

Да, неплохо Тарака прочистил им мозги…

На зов прибежало еще двое. Савитри в ожидании повернула лицо в мою сторону и, как всегда, не поймала мой ответный взгляд.

— Убивать и калечить не будем, — ответил я. — Надо взять хотя бы одного под ментальный контроль.

— Хорошо.

Асуры приблизились. Одного из этих охранников я знал, они дружили с Варуной и часто общались, поэтому общался с ним и я. Но теперь это был уже не тот парень, которого мы знали. Я показал на него Савитри. Она сглотнула и, для чего-то прикрыв глаза, сконцентрировалась. Через пару секунд мы с ассистом вывалились из проулка и напали на двух оставшихся, пока загипнотизированный замер в ступоре. Я накинул сеть ади на одного, отшвырнул в сторону, а пока освобожденное от чужеродной сущности тело оседало на пол, спутал второго, оглушенного обухом топорика Рудры по лбу. Бестелесные асуры с воплем кинулись на нас и вспыхнули в ослепительном пламени, терпеть которое человеческое зрение не могло. Потом пришел черед третьего, и приятеля Варуны я освободил с особым удовольствием. Мы усадили их в рядок у стенки. Савитри, пошатываясь, вышла к нам.

— Надо привести в чувство Уго, — сказал я ей, указывая на знакомого охранника, — он нам поможет.

Она кивнула, затем полезла в сумку с медикаментами. Мы переглянулись с ассистом, и он облегченно вздохнул. Пока Савитри возвращала в сознание Уго, мы разоружили его коллег, а после принялись стягивать с них двоих одежду. Наконец приятель Варуны очнулся.

— Эй, — простонал он и, увидев меня, встряхнул головой. — Агни? Что тут происходит? Мы где? Савитри?!

— Уго, нам нужна твоя помощь, но времени на объяснения мало.

— Чего тут паленым так воняет?!

Переодеваясь в костюм одного из раздетых нами охранников, я вкратце объяснил ситуацию и наши планы.

— Значит, это все-таки был Оуэн, — сказал он, поднимаясь на дрожащих от слабости ногах. — Ну, этот, который Стяжатель. То-то я сразу заметил, что Оуэн тогда начал по-другому себя вести, вот только доложить Виллару ничего не успел…

— Тот улыбчивый громила?

— Он самый. Куда идти?

— Идем по ангарам «Омеги» и по возможности истребляем асуров.

— Ага… — зловеще протянул Уго и потер ладони. — Так что стоим? Пошли!

— А как там папа? — с надеждой спросила док.

— Знаешь, вообще ничего не помню с того времени, как начал подозревать Оуэна. Будто отрезало!

— Ну да, в тебя ведь влез асура… — вздохнула она.

Возле восьмого ангара мы с Савитри, не сговариваясь, застыли на месте. Мороз пробежал у меня между лопаток.

— Вы чего? — удивился Уго.

— Здесь была скрытая добавочная установка, — ответил вместо нас Рудра, догадавшись о причине нашего ужаса, но охранник продолжал вопросительно взирать на него, ничего не понимая. — Когда туда ворвался Стяжатель, Каме пришлось прервать цикл, поэтому они двое и Шива там погибли.

— Молния расшиби! — воскликнул Уго. — Вы еще и через реинкарнатор прошли?! Ну всё, конец им там всем!

И он, заковыристо выбранившись, ворвался в ангар. Мы бросились следом, уже наплевав на то, что можем увидеть там собственные разлагающиеся трупы.

Однако никаких трупов в ангаре не было. Сломанные центрифуги так и валялись на том месте, где мы устанавливали скрытую систему, но они пустовали. Это успокоило Уго, и мы с ним вразвалочку направились к координатору, засевшему в моей рубке. Это была очередная жертва извергов, вайшва из сектора «Бета», да ко всему прочему еще и женщина. Она работала с двумя виманами, отправившимися из ангара к тоннелю на Древнюю Трийпуру, и нас заметила только тогда, когда мы вошли к ней в каморку. Рудра остался караулить снаружи.

— Как жизнь? — поинтересовался Уго.

Она отмахнулась, приняв нас из-за одежды за своих, и снова погрузилась в более важное занятие. Тут вступил я и сетью выволок Тень из рубки:

— Где трупы погибших, изверг?

Меня переполняла такая ярость, что я всерьез подумывал использовать пытки, если асура начнет увиливать. Но тот настолько перепугался, что сразу же ответил:

— Утилизированы в молекулярном распылителе.

После этого я сжег его с особым чувством, а управление виманами перехватил Рудра: мы ведь не планировали гибели нормальных людей, которых утащили на виманах асуры.

— Восьмой ангар наш, — отчитался Уго в переговорник, и тогда Савитри, войдя к нам, занялась женщиной-инженером, которая, как водится, упала в обморок после извлечения асуры.

Рудра приказал своим виманам возвращаться на базу, не дожидаясь возвращения извергов из тоннеля. Я тем временем прыгнул за пульт, где не так давно Кама лишил жизни наши предыдущие воплощения. Кажется, во мне и в самом деле становится все меньше от ади и все больше от людей, и это прискорбно…

Руки и манипуляторы все делали сами, я почти не уделял им внимания. Мой призыв был услышан:

— Да, почтенный?..

— Нам нужна ваша помощь. Всеобъемлющая помощь, ади! Помощь всех, чьи тени когда-либо были извержены в этот мир.

— Мы ждали твоего знака, почтенный! Мы готовы.

И тут началось…

При попытке уцелевших на Древней Трийпуре извергов вылезти из темпорального коридора суры вцеплялись в них и утягивали в инфозону, а если находили способ испепелить — испепеляли на месте.

Мы побежали по другим ангарам, чтобы обезвредить одержимых координаторов. В одной из секций завязалась перестрелка. Асура покинул пульт «Тандавы» и засел в рубке, отстреливаясь от нас. На помощь ему пришло пятеро не освобожденных охранников, сбежавшихся, когда началась заваруха. Нам снова пришлось искать защиты под кактусами в глухом проулке, и тут я обнаружил, что Савитри продолжает следовать за нами.

— Что ты делаешь? Я же просил не геройствовать! Беги в наш ангар и ищи Стяжателя по всем эпохам! — возмутился я.

— А зачем его искать? Я знаю, где он, — спокойно возразила док. — Сейчас я нужнее здесь.

И не успела она договорить, как один из асуров ранил Рудру выстрелом в ногу. Савитри оттащила ассиста в самые заросли, прорубила среди колючих лап логово и занялась раной.

«Помочь?» — спросил меня кто-то из собратьев-суров, уже справившихся со своей миссией.

«Да, ади!»

Через мгновение на станции и на душе вдруг стало светло. Ади выгнали координатора из рубки и освободили его от асуры. Затем кто-то из них, воспользовавшись преобразовательными умениями техника, на время вошел в его сознание. Пока бестелесные суры обезвреживали охранников, он сжигал на месте извлеченных из людских тел асуров. По коридору пополз запах горелого, а мы услышали жуткие изверговы вопли.

— Идем! — Савитри положила ладонь мне на плечо.

Я оглянулся и увидел их с кривящимся от боли Рудрой.

— Я готов, — уверил он меня. — Почти не болит.

Не знаю, насколько он был готов, но других вариантов у нас пока не предвиделось. Поэтому, оставив Уго за главного по сектору, мы отделились и побежали в восьмой ангар.

— И где Стяжатель? — спросил я Савитри.

— Всё возвращается к истокам, — ответила она. — Рудра, а перекинь нас на 70 лет назад!

И мы в очередной раз забрались в стационарные центрифуги «Тандавы»…

* * *

…По окончании записи слово взял профессор Лире, завкафедрой темпофизики:

— Теперь можно уверенно утверждать: наше вмешательство в прошлое повлекло за собой искажение пространственно-временного континуума. Некоторые события меняют свою очередность или наслаиваются, как вы только что видели на примере царицы Анны Иоанновны, друг на друга.

— Но, позвольте, — возразили ему, — мы ведь не можем остановить этот проект! Как известно, именно благодаря ему — тому, что мы получили возможность корректировать события прошлых эпох, — существует наша цивилизация. Вряд ли в верхах одобрят такой…

— Я даже не заикаюсь о заморозке проекта, — махнул рукой Лире. — Хотя и осознаю, что некоторые манипуляции над собой время не терпит. Из-за них в тот период оно ускорило свой бег так, что год шел за день, а день — за минуту. И все же закрыть проект, как мы все понимаем, уже невозможно. Да и не было возможно с самого начала: все оказалось предопределено в этой замкнутой цепочке вероятностей… Поэтому нам необходим проводник, некое стабилизирующее начало, которое прекратит возмущения и минимизирует подобные накладки в хронологии. И у меня даже есть человек, который готов заняться созданием такого проводника, мои дорогие коллеги!

Профессор переместил взгляд и направил его куда-то вдаль, над головами собравшихся. Лицо его постепенно вытягивалось: там, где он рассчитывал увидеть своего гения, создателя, как тот утверждал, проводников-суров, было пусто.

* * *

Сильно сутулясь, похожий на средневековый призрак, Освальдо Ре торопился на слушание. Инженер-темпофизик слишком хорошо знал характер своего начальника, профессора Лире, который терпеть не мог опозданий.

Надо сказать, если бы не удивительное везение, сидеть бы Освальдо на прежнем месте в команде таких же, как он, талантливых, но не особо выдающихся инженеров и ковыряться в чужих открытиях. Но одной дождливой ночью во время бессонницы послышался ему еле различимый шепот неведомо откуда:

— Это несложно, решение лежит на поверхности. Там, где подводит техника и где бессилен человек, нужно ввести третий вид, способный примирить противоположности. Я помогу тебе…

И на протяжении нескольких месяцев, никому ни в чем не сознаваясь, Освальдо Ре писал свою виртуозную программу по созданию существ-проводников. Основа — принцип действия птицы Гаруты — уже была, но проводник обязан был стабилизировать темпоральную последовательность и помешать накладкам во время вояжей по времени. И Ре условно назвал своих проводников сурами, вытащив это слово из глубоких культурологических тайников памяти. В этих созданиях поразительным было всё: и абсолютная невозможность для человека их увидеть — только почувствовать! — и очевидная чистота их сути, и отстраненная покорность, с какой они являлись своему творцу. Учитывались приборами и другие, дополнительные, показатели во время появления суров — своего рода «эхо» неведомой природы, — но то были досадные издержки, которыми, как решил Освальдо, ради результата можно пренебречь. Справедливости ради стоит учесть, что об этом каждую ночь нашептывал ему чудо-голос: не обращай внимания на мелочи, стремись к главному, остальное приложится. Молодой и тщеславный инженер рад был стараться. Хотя наличие посторонних голосов, ни с того ни с сего выходящих с тобой на связь и не слышимых более никому, — признак безусловно дурной как в понимании психиатров, так и в толковании мистиков. Однако тут речь шла о карьере, а на что только ни закрывают люди глаза ради карьерного роста!

Сегодня должен состояться его, Освальдо, триумф. Профессор Лире, курировавший проект, собирался представить инженера своим коллегам во время заседания, где будут обсуждаться темпоральные порывы и парадоксы в рабочих эпохах. Предвкушая скорое признание со стороны ученой братии, Освальдо так и эдак обыгрывал в фантазии грядущее выступление.

Возможно, он просто не заметил какого-то препятствия на дороге, когда споткнулся в первый раз. Едва удержавшись на ногах, изобретатель тихонько ругнулся и продолжил путь. Порядок мыслей возобновился, и Освальдо опять поплыл в приятном русле ожидания скорой победы. Когда он споткнулся во второй раз, это стало подозрительным. Что-то подсказывало оглянуться, и тогда инженер увидел идущих вслед за ним в отдалении мужчину и женщину. Их внимание было откровенно направлено на него, такие вещи безошибочно почувствует любой человек или зверь. Липкий страх сковал тело. Страх — или что-то другое? Освальдо попытался ретироваться, ускорив шаг, но ноги подворачивались, как в кошмаре, и не желали слушаться. Через пару шагов он перестал чувствовать ступни и упал на подходе к движущейся платформе. Институт был рядом, вот он — и недосягаем.

Незнакомцы приблизились.

— Что это с ним? — с притворным удивлением спросил мужчина.

— Полагаю, стремительно прогрессирующая мотонейронная болезнь, — отозвалась женщина, не сводя странного взгляда с изобретателя, а тот на подламывающихся руках все еще пытался отползти от них.

— О, да, Трансцендентный столь гениален!

Тут они подхватили безвольного Освальдо под мышки и куда-то поволокли. В какой-то миг ему показалось, что способность управлять телом вернулась, но женщина тут же снова нацелила на него пристальное внимание.

Потом его куда-то везли, завязав глаза. Он стал вспоминать истории из дремучего прошлого, когда конкурирующие организации боролись между собой за первенство в изобретениях и крали друг у друга ученых. Но кому это понадобилось сейчас?!

Запахло морем и ветром. Повязку сняли, позволили самостоятельно выйти из машины и встать во весь рост. Они очутились на берегу океана.

— Кто вы такие?

Ему не ответили.

— В его сознании нет Стяжателя, — сказал мужчина женщине.

— Да, похоже, тот наведывается к нему эпизодически. Что ж, значит, у нас есть шанс достучаться.

Тогда оба повернулись к Освальдо, и мужчина заговорил:

— Нам известен источник вашего изобретения. Более того, я — следствие этого вашего изобретения, господин Ре. А теперь вам придется выслушать наш рассказ и предпринять действия по ликвидации программы призыва асуров… В ином случае вы останетесь нашим пленником до тех пор, пока мы не уничтожим программу самостоятельно. Но в тогда за вашу личную безопасность я не поручусь.

— Программы призыва чего? — опешив, переспросил инженер.

— Асуров.

— Почему асуров, когда суров? И не призыва, а создания их!

— Стяжатель, может, и умен, но Тени не под силу сотворить своего Хозяина, как бы она ни пыжилась. Поэтому не приписывайте себе больших заслуг, чем это дозволила природа, а просто послушайте — почему асуров.

И незнакомец, указав на ближайший прокаленный солнцем валун, уселся рядом с изобретателем. Женщина повернулась к ним спиной, любуясь широкими океанскими волнами, однако Освальдо продолжал ощущать ее взгляд, внимательный и контролирующий. И начался длинный рассказ о будущем и о прошлом…

* * *

— Зря ты это сделал, я ведь хотел тебе помочь.

— Изыди.

— Что ж, не ты, так кто-нибудь другой. Глупец! Наука не стоит на месте. Прощай, Освальдо! Эй вы, я знаю, вы меня слышите. Так вот, пока я сам не потребую отменить петлю времени, всё будет идти по кругу до бесконечности. У тебя только один выход, Безымянный: сдаться и умереть в последний раз. Неужели ты не хочешь остаться человеком навсегда?!

* * *

— Рудра, переведи систему на семь лет назад.

— Как? Ведь всё прошло удачно?!

— Нет. Мы не можем бесконечно гоняться здесь за Стяжателем по петле. Рано или поздно он все равно научит темпофизиков вызывать извергов из инфозоны, и «Трийпура» будет создана. Ты же видишь, что ничего не изменилось! Значит, петля продолжает существовать.

— А разве я увижу, как что-то изменится?

— Да, Рудра. Все работники станции — участники этих событий, и они заметят переход из одной ветки вероятностей в другую. Неизменным всё окажется только для непосвященных и для тех, кто остался в прошлом: неизменным, но по-новому, для них — единственно верному. Понимаешь? Переведи систему на семь лет назад, точно в тот день, когда был обнаружен первый темпоральный коридор.

— Ты готов, Агни? Савитри, ты готова? Перевожу.

* * *

— Нам снова нужна ваша помощь, ади!

— Да, почтенный. Нам прибыть к тебе?

— Нет. Вам нужно занять все без исключения эпохи, участвующие в петле. Будет одна секунда, когда все они выстроятся в ряд, и петля откроется как тоннель времени. И тогда вы знаете, что делать, ади.

* * *

Мы с Савитри вошли в лабораторию след в след за тем самым астрофизиком из Восточного университета, который через несколько минут обнаружит первый в истории темпоральный коридор. Но только…

— Он ведь его не обнаружит, огонек? Правда? — перед самым входом шепнула Савитри, спрятанная в теле дородной тетки в комбинезоне лаборанта.

— Нет. Он отправит нужный набор команд для системы орбитального ускорителя частиц, — и, возвысив голос, я окликнул астрофизика: — Я не ошибаюсь, изверг?

Мужичок дрогнул, поджал плечи. Не оборачиваясь, он быстро коснулся своего сенсорника, а потом ткнул пальцем в приборную панель.

— Я приготовился заранее. Знал, что вы припретесь и сюда. Но всё, тоннель уже существует, и приборы его фиксируют. Мы сделали с тобой ту самую петлю, Безымянный, и позволь мне выразить тебе свою благодарность. До встре…

Улизнуть Тарака не успел, как не успел и я накинуть на него ловчую сеть. Я ощутил вдруг возле себя что-то, что расценил бы как источник мощного напряжения.

Теряя сознание, лаборантка повалилась на пол, но сознание Савитри, тело которой осталось на станции распятым в «Тандаве», продолжало контролировать волю Стяжателя.

— Не надо, Савитри! Стой!

— Лови его!

Он забился в сети и рассмеялся:

— Я все равно не дам согласия на уничтожение петли. Ты можешь сжечь меня сейчас, Безымянный — и отныне вы всю вашу бесконечную жизнь станете бегать по замкнутому кругу.

Но нечто сдвинулось в мироздании. Я заметил вдруг, что вспоминаю известные мне события уже в двух вариантах, и этот, дополнительный, сценарий не был кровавым и мрачным, каким привык я видеть летопись человечества…

«Что еще за…» — всем нутром услышал я вопль Стяжателя и взглянул на голограмму.

Человек во мне видел только цифровые показатели темпорального коридора. Сура — два полярных берега, ожидавших мореплавателей. А еще я сейчас увидел всё так, как не видел раньше никогда. Мир состоял из энергий, из переплетения света и тьмы, жары и лютого холода, и сейчас он весь вывернулся, словно тор, сделавшись замкнутым коридором, переслоенным событиями и чувствами миллиардов когда-либо живших людей.

— Савитри, не надо!

— Смотри! — прошептала она. — Смотри и призови всех ади! Пора!

Пропавший сура закричал. Я никогда не слышал, как они кричат, и все существо моё готово было взорваться.

Петля времени заполнилась проводниками, за всю историю «Трийпуры» выдернутыми из инфозоны вслед за Тенями. Суры населяли теперь каждую эпоху.

— Дерзай! — крикнул Пропавший Стяжателю и зашвырнул его в коридор, направив вслед столб огня.

С диким воплем обратившись в пепел, Тарака тут же воскрес в следующей эпохе. Там действие собрата повторил другой сура, дальше — третий, четвертый… миллионный.

И бешеный напор энергии, исходящей от Савитри, которая стискивала волю Тараки, словно крабьими клешнями…

Пройдя сквозь строй, асура был заброшен на повторную экзекуцию. Время закольцевалось.

— И так с тобой будет вечно! — закричал ему Пропавший. — Ты в собственной петле, изверг! Наслаждайся!

Мир менялся. Он менялся только для нас — те, вовне, кто не был замешан в этих коллизиях, не заметят никаких отличий от того, что был еще секунду, минуту, час, день… век… тысячелетие назад… Передо мной ретроспективой пробегали эра за эрой. И только одно, самое главное…

— Савитри! — простонал я. — Остановись!

Она уже не могла этого сделать. Как предсказывал Варуна, ее разум разогнался настолько, что не заметил, как миновал точку невозврата. Это значит там, на «Трийпуре», в центрифуге…

— Прощай, огонек! Я люблю тебя.

— Нет! — заорал вдруг Стяжатель, каждое мгновение вспыхивая, как обезумевший Феникс, рассыпаясь в прах, чтобы затем вспыхнуть вновь. — Останови это, ангел! Останови! Я согласен, я согласен на исчезновение петли!

И тут же — миг — все пропало. Только асура колотился в моей сети, воя от ужаса, и не было рядом моей Савитри. А еще мир стал совсем другим.

— Знай! Свое! Место! — прорычал я и испепелил его энергией тысячи солнц, недоступной мне в телесном существовании в материальном мире. — Прощай, Агни, и прости за то, что доставил тебе столько горя.

Белый свет, в котором мы только что купались, задрожал и стёк, будто молоко с зеркала. Инфозона выбросила меня в реальность. В груди было пусто-пусто. Я стоял на коленях в пене прибоя и, согнувшись, держал под голову неподвижную Савитри. Жаркое солнце Трийпуры палило в спину, и все здесь было так же, как во время того нашего беззаботного отпуска. Вот-вот она откроет глаза, вскочит, а на загорелой лодыжке сверкнет тонкий золотой браслетик…

— Не надо… ну не надо… — проскулил я, сгребая ее и прижимая к себе.

— Агни! — крикнула какая-то женщина.

Я вздрогнул. Ко мне от скальных ступеней каменного замка Варуны со всех ног бежали Шива и Ума… Степка и Ленка, а за ними — их маленькая дочь и сам Варуна.

Понимание обожгло смертной болью. Реинкарнатора и самой станции «Трийпура» больше не существует.

Я подхватил Савитри из воды. Сложив ее безвольные руки на груди — холодной, облепленной огненно-алым сари, — зашагал вперед…

* * *

…И едва поднеся кисть к полотну, мессер Леонардо замер.

— Мне снился сон, Франческо… — пробормотал он. — Мне снился сон, что нам пришлось уехать во Францию…

— Вы что-то сказали, учитель? — переспросил юный Мельци.

— Нет. Не сказал… Это был сон. Vous devez tirer dans la tete!..

Мастер бросил кисть на перемазанную палитру и схватил мастихин.

— Что вы делаете?! — в один голос вскрикнули Франческо и Салаино, когда мастерок безжалостно сбрил слой красок до самой имприматуры.

— Здесь стало прохладно, разожги огонь, Джакомо. Франческо, сыграй ту мелодию, что играл вчера. И бога ради — молчите сейчас, молчите!

Заплакала музыка, затрещал огонь, принимаясь за ужин.

Словно в дымке несбывшейся памяти, словно в галерее слепых зеркал видел мессер да Винчи женский лик и торопился удержать незнакомку хотя бы на мгновение, пока, одарив его последней улыбкой, она не уйдет в иные края. В те земли, о коих не ведает никто из живущих.

Уйдет и навсегда заберет с собой тайну времён…

Конец

17 февраля 2013 г.