1. «Там» что-то есть…

Мэтр Гэгэус нащупал в кромешной темноте кнопку на стене и включил бра. Неосознанный первобытный страх ослабил хватку, откатился и уступил позиции здравому смыслу.

Вроде бы — и что такого? Ну, снится уже вторую неделю проклятый Франтир, поселение аборигенов, мутноватая горная речка… Можно подумать, он, Гэгэус, кому-то там задолжал денег и теперь вынужден испытывать упреки нечистой совести, скрытые под маской навязчивых снов! Но даже если бы и задолжал, то все равно ничего страшного в природе вечнозеленой сельвы Франтира не было и быть не могло. Буйство растительности, горы и долины, птичьи песни от зари до зари, тропические ливни… Дикари с копьями загоняют травоядных животных в ловушки-сети, а потом, вечером, в потемках пляшут возле своих костров, пируя в честь удачной охоты… Ну не идиллия ли?! Разве что хищники, однако хищников во снах редактора не обреталось. Отчего же так страшно?

Присутствовало во сне мэтра Гэгэуса еще что-то, о чем он никак не мог толком вспомнить после пробуждения. Это темное пятно на задворках сознания… Именно оно порождало тревогу, граничащую с паникой.

А еще он с самого начала знал, что надо командировать туда кого-то из своих подчиненных. Но так как свободных журналистов в ближайшие два, а то и три месяца не предвиделось, Гэгэус все тянул и откладывал, а сны тем временем становились все муторнее и причудливее, как будто вынуждали совершить наконец необходимый шаг.

Сегодня ему мерещился вкрадчивый голос, нашептывавший над костром аборигенов странные речи, и мэтр точно знал, что тот, кому принадлежал голос, желает видеть во Франтире некоего человека из Гэгэусовых подчиненных. И хотя подобная командировка не противоречила политике издания, объяснить вышестоящему начальству необходимость финансирования столь дальней поездки будет не очень-то просто.

Гэгэус провел толстенькой короткопалой ладошкой по лоснящемуся от испарины лицу.

— Мамуля! — окликнул он посапывающую рядом секретаршу.

Та зевнула и сладко потянулась:

— Юлан?

— Мамуля, мне нужен список имен наших новых сотрудников…

— Профиль?

— Журналисты, корреспонденты… Можно даже фотокорров, в крайнем случае! Срочно, мамуля, это срочно!

— Гм! — она отбросила простыню и, совершенно обнаженная, лениво отправилась в смежную комнату, где, проникая в открытые окна, хозяйничал прохладный ночной ветерок. — Минутку, шеф. Сейчас загружу и соединюсь…

Домашний э-пи замигал разноцветными светодиодами, загудел и, соединяясь с удаленным сервером редакции, начал тихонько попискивать. Зевая и ежась от сквознячка, заспанная секретарша сидела в кресле и ждала полной загрузки. Ее не удивляли внезапные приказы шефа: за годы работы во «Вселенском калейдоскопе» бок о бок с Гэгэусом она была готова к любым причудам с его стороны и выполняла их неуклонно, без лишних вопросов и, уж тем более, возражений.

Через семь минут она вернулась в спальню, держа между указательным и средним пальцами лист бумаги.

— Благодарю, мамулечка! — выхватывая распечатку, пылко воскликнул мэтр Гэгэус.

— Не за что. Обращайтесь… — она широко зевнула, — еще! — и в следующую минуту уже опять сопела на своей половине кровати.

Гэгэус пробежал взглядом по фамилиям сотрудников-новичков. На седьмом пункте его будто бы кто-то щелкнул по темечку. Мэтр редактор подпрыгнул и даже на всякий случай оглянулся. Но «мамулечка» безмятежно досматривала прерванный сон — было совершенно понятно, что похулиганить она не могла. И не в ее это стиле. Гэгэусу снова стало не по себе.

— Так… седьмой номер, — пробормотал он вслух, нарочно, чтобы приободрить себя звучанием собственного голоса. — Сотис! Ну, Сотис так Сотис, мудрствовать не будем…

Больше сон о Франтире его не донимал.

* * *

«Нашел я эту тональность! Какой я молодец! Вот так, вот так! Ха-ха!»

В душе Ноиро щебетали птицы, светило солнце, а сам он будто мчался в седле с победным кличем. Самое главное в его деле — поймать нужную ноту, сделать ее основной темой, а поверх накрутить остальную информацию. Она ляжет как надо.

А ведь иные статьи вымучиваешь через силу. Даже перечитывать потом бывает стыдно. Ничего не поделаешь: работа работой, а вдохновение вдохновением.

— Ноиро, а Ноиро?!

Он со стоном проводил взглядом расползающуюся картинку, на которой остались птички, солнышко, рыжий конь и — самое обидное — нужная тональность будущей статьи!

Перед ним возникла кудровласая обозревательница спортивных новостей. Кажется, ее зовут Пепти Иссет, и кажется, она с первого дня его поступления на работу в журнал изо всех сил старается заполучить внимание нового коллеги.

— Ап, ап! — она пощелкала пальцами. — Ты что, не слышишь? Общередакционная планерка!

Ноиро огорченно закрыл начатую статью. Нет никакой уверенности в том, что вдохновение вернется после этой дурацкой планерки. Нет, все-таки в «Зеркальном мире» — на прошлом месте его работы — начальники не злоупотребляли планерками и другими «внеочередными собраниями». Здесь же за два с небольшим месяца Ноиро побывал в конференц-зале Юлана Гэгэуса не менее двадцати раз. И почти всегда — отвлеченный от своего занятия в самый неподходящий момент. Эх, если бы «Зеркальный мир» не закрылся, тем самым пополнив бывшими служащими армию безработных Кийара! И Ноиро еще несказанно повезло стать сотрудником такого перспективного издания, как «Вселенский калейдоскоп»… Многие по сей день обивают пороги журналов и газет, согласные даже на малооплачиваемые должности.

— Иду… — обреченно сказал Ноиро, поднимаясь из-за стола.

Издательский центр «Вселенский калейдоскоп — пресс» располагался в отдельном восьмиэтажном здании с автономной инфраструктурой. Здесь была столовая, бар, небольшой магазин быстрого обслуживания, косметический салон, парикмахерская, массажный кабинет, медицинский смотровой, боулинг и даже бассейн с термокабинкой. И все это — к услугам счастливых работников журнала-«кругосветки»!

Конференц-зал располагался на седьмом этаже. Мэтр редактор вообще благоволил к этой цифре, полагая ее счастливой для себя со всей суеверностью творческого человека, волею судьбы ставшего номенклатурной единицей, но не утратившего искр былой романтики.

Ноиро и Пепти поднимались к нему со второго этажа пешком: молодой человек пренебрегал лифтом, а спортобозревательница так и норовила побыть в его обществе, пусть даже на бегу.

— Говорят, Гэгэус сегодня с утра загадочный-презагадочный! — пыхтя и отставая от него на пару ступенек, выпалила Иссет. — Наверняка готовит нам грандиозную выволочку. Рекламный уже оголяется: были слухи, на этой неделе больше всего проколов — у них. Сейчас пойдут в ход розги…

Ноиро почти не слушал. Он составлял в уме продолжение своей статьи о древних обычаях кочевников Узлакана. Даже если в ближайшее время его не оставят в покое, статья будет готова, и ее останется лишь напечатать на э-пи.

— Угу, — ответил он кудрявой сослуживице, делая вид, что принимает участие в разговоре, чтобы она не обиделась.

Ноиро не любил женские обиды, не любил уговаривать и каяться в несодеянных грехах. Тем более — обиды посторонних женщин.

В конференц-зале Гэгэуса — смежном с его кабинетом — собрались уже едва ли не все сотрудники журнала, за исключением, разве что, корректоров, служащих отдела сбыта и уборщиков, которые, впрочем, на планерках не присутствовали никогда.

Позже Пепти и Ноиро на планерку явился только старикан мэтр Сабати, заместитель редактора в отделе очерков о путешествиях. Ходил он так, как передвигаются голуби — при каждом шаге помогая себе головой. Взглянув мутноватыми воспаленными глазками на присутствующих, мэтр Сабати проковылял к своему обычному месту. Из кабинета Гэгэуса выглянула секретарша, окинула всех цепким взором и молча втянулась обратно. Пару секунд спустя оттуда же возник толстенький и лысоватенький мэтр главный редактор — Юлан Гэгэус. Началась очередная нудная планерка, во время которой засыпали даже вездесущие мухи. Показательные разносы обычно устраивались в самом финале. Как говорил главред, «на десерт». Поэтому Ноиро преспокойно отключил внимание от окружающей действительности, сделал вид, будто что-то царапает в блокноте для заметок, а сам принялся проговаривать про себя фразы рождающейся статьи. Его привело в замешательство собственное имя, произнесенное устами Гэгэуса:

— Сотис! Ноиро Сотис! Кто из вас тут Сотис? — вопрошал тот, тем не менее безошибочно сверля взглядом Ноиро. — Будьте любезны пройти в мой кабинет!

Журналист встал и огляделся. Планерка подошла к концу, сотрудники расходились, и только Пепти сочувствующе подергала его за рукав:

— Держись! Поорет — и успокоится. Главное, ты не перечь ему, он этого не любит. Скажет, что ты пустое место — соглашайся. Что он тут уже почти десять лет и давно уже душа этого журнала — ни в коем случае не спорь! И в глаза не смотри, он психует, когда кто-то выдерживает его взгляд!

— Ладно, ладно! — Ноиро отстранился.

Гэгэус пропустил их вперед себя — старого мэтра Сабати и недоумевающего Ноиро Сотиса, который так и не сообразил, за какой прокол ему сейчас устроят персональный разнос в присутствии непосредственного начальника.

— А вы что? — не понял мэтр редактор, меряя взглядом замешкавшуюся обозревательницу.

Пепти спохватилась и почти выбежала из конференц-зала. Гэгэус лишь усмехнулся ей вслед, а Ноиро тяжело вздохнул, понимая, что сейчас начнется основное действо.

— Итак, голубчик, как вы оцените вашего журналиста? — покуда игнорируя присутствие Сотиса, обратился шеф к мэтру Сабати.

Старик покряхтел, тараща красноватые глазки.

— Мням… мням… ну что сообщить… э-э-э… извольте… э-э-э… Исполнительность журналисту Сотису… мням… не чужда… мням… Присуща ему исполнительность, сказал бы я… Работу… мням… выполняет в срок и качествен…

— Ха! — прервал его мямленье Гэгэус. — Мэтр Сабати, а сколь внимательно вы изучили личное дело молодого человека? — он наконец соизволил кивнуть в сторону Сотиса, который уже догадался, что перед ним разворачивается представление.

— Мням… — невразумительно ответил Сабати.

«Что они там нарыли?» — встревожился Ноиро. Совесть его была чиста, но за свои двадцать пять лет журналист успел насмотреться на людей и не раз видел, как обычное злословие, порожденное завистью, портило жизнь ни в чем не повинной жертве сплетен. Сотис отдавал себе отчет в том, что и он совершенно не застрахован от оговоров. Недаром у этого Гэгэуса столь торжественно-зловещий вид.

Молодой человек внутренне подобрался, готовясь к худшему. В голове мелькнула одна лишь мысль: «Если уволят, что я скажу маме и Веги и на что мы с ними будем жить?» Так сложилась судьба их семьи: отец умер очень рано, оставив жену и двоих детей — Ноиро и его сестренку — без какой-либо защиты. Если бы природа не одарила юношу веселым нравом, отходчивым сердцем и стойким характером, у Ноиро были бы все шансы стать с возрастом мизантропом, возненавидевшим заодно с людьми и весь окружающий мир. Зыбкое, шаткое равновесие держало его на грани, однако не давало упасть. И к тому же был у него еще один важный секрет… Но об этом позже!

Гэгэус подошел к своему столу, где взял распечатки.

— Сегодняшнее утро я уделил вам, Сотис, — он снова кивнул в сторону Ноиро и надел очки. — Общая сеть предоставила мне много интересного. Мэтр Сабати, а вы знаете, что журналист Сотис — тот самый человек, который был в экспедиции, обнаружившей в Туллии останки…

Сабати подскочил, как от удара кнутом, с невероятной для дряхлого старика прытью:

— Что? Сотис?! Но тот был…

— Да, тот был Сэн-Тар Симман. Так подписывал Сотис свои статьи три года назад. Верно?

Ноиро кивнул. Этим псевдонимом он пользовался на протяжении пяти лет до тех пор, пока не потерял работу. Перед тем, как попасть во «Вселенский калейдоскоп — пресс» ему довелось побыть внештатным корреспондентом в одной маленькой газетенке, где Ноиро начал подписываться именем из удостоверения личности.

Гэгэус усмехнулся и протянул замреду листок бумаги с фотографией Ноиро, сопровождавшей статью о туллийском ящере.

— Не знал, что вы у нас знаменитость, — прошелестел старик, придирчиво сверяя изображение на снимке с оригиналом. — Что ж не похвастались в резюме? Помню эту шумиху вокруг вашего имени…

Ноиро опустил голову. Ну как им объяснишь, что именно эта шумиха и обрыдла ему больше всех остальных «прелестей» узнавания. Когда каждый третий ученый норовит поддеть тебя, уличить в какой-нибудь лжи, обозвать фальсификатором и охотником за дутыми сенсациями, приятного мало. Скандальная известность не приносит хлопот только очень богатым, а тем, у кого и без того минимум дохода, она обуза. Никакого желания «хвастать» этим фактом своей биографии у журналиста не возникало, несмотря на то, что в своем репортаже о поездке в Туллию он был абсолютно честен. Однако теперь ничего не попишешь: Гэгэус взялся за него основательно. Ноиро не удивился бы, спроси мэтр главред, где это он бывает по ночам, делая вид, будто спит. Совсем не удивился бы после всего сказанного.

— Прошу прощения за то, что утаил информацию, — не поднимая глаз, заговорил молодой человек. — Я счел ее не слишком важной…

Гэгэус расхохотался. Он, показалось Нойро, видел всех насквозь, как на снимке под R-лучами.

— Это неважно, — насмеявшись, отмахнулся шеф, — это лишь к вопросу об опыте и компетенции.

Старик Сабати неопределенно фыркнул, но Гэгэус сделал вид, будто не заметил, и как ни в чем не бывало договорил:

— Если командировка в Туллию вас не напугала, то уж от поездки в Рельвадо вы наверняка не откажетесь, господин Сотис!

Ха! Туллия! Это еще нигде не написано, что Ноиро побывал и в Леллии, причем в самый разгар зимы и почти на самом полюсе, и… Что?! Гэгэус сказал о поездке в Рельвадо?!

— Как вы сказали, мэтр?

— Думаете — ослышались? Нет. Я намереваюсь заслать вас подальше отсюда, в другое полушарие нашей Доэтерием позабытой планеты, к дикарям Франтира — за описанием их нравов и обычаев. После вечных льдов Туллии вам не покажется это слишком уж опасным предприятием?

Ноиро с четверть минуты беззвучно открывал и закрывал рот, не в силах подыскать нужные слова. Отказаться от командировки в самое желанное место мира?! Ему — жадному до новых впечатлений и информации журналисту?! Да за кого это Гэгэус его принимает?

— Вижу: вы согласны. Это хорошо. Послезавтра в те же края вылетает экспедиция наших археологов, и я договорился, чтобы они взяли вас под свою опеку…

— Мэтр Гэгэус… и мэтр Сабати! Могу я попросить вас об одном одолжении?

Мэтры изумленно уставились на Ноиро.

— Не разглашайте, пожалуйста, информацию о том, что это я был Сэн-Таром Симманом… и о Туллии…

— Это будет зависеть от результатов вашей командировки, Сотис! — с игривым задором откликнулся Гэгэус, а Сабати что-то пробухтел под нос. — Так, мэтр, а от вас мне к следующей неделе нужна статья на полосу этого… как его?.. в шапочке такой все время ходит…

— Дайнио? — невольно подсказал Ноиро, и старик сверкнул на него злым взглядом, но Гэгэус не обратил внимания на реакцию замреда. — Да, он! Как мы обсуждали, мэтр, — мне надо побольше об этих самых «смертях в собственной постели». О них уже только ленивый не писал — и мы! Стыд и позор! И это — «Вселенский калейдоскоп»?!

— Но… мэтр Форгос, как вы знаете…

— Я имел беседу с директором, — мгновенно побагровев, рыкнул Гэгэус и стал самим собой, — и он дозволил размещение этого материала. Поэтому — ступайте и работайте.

— А вы скрытный тип, — проговорил мэтр Сабати, вместе с Сотисом покидая негостеприимный кабинет.

И в голосе его Ноиро услышал зловещие нотки.

* * *

Когда журналист приблизился к своему кварталу, стремительный порыв ветра возвестил о скорой грозе, подтвердив ее начало первыми каплями дождя, что сорвались из налетевшей вдруг тучи.

Ноиро взбежал на террасу и некоторое время постоял, втягивая в легкие непривычно свежий и сочный воздух, глядя на раскачивающиеся прически долговязых пальм и ворочая в голове мысли о скорой поездке в Рельвадо — зеленый материк на другом полушарии планеты.

Мимо журналиста, поздоровавшись, прошла соседка; Ноиро и Веги с самого детства за глаза называли ее Гиеной. Это была охочая до сплетен пожилая тетка, всегда чудом оказывавшаяся там, где случалось какое-нибудь происшествие.

Туча мрачнела на глазах, лиловея и бряцая для устрашения вспышками коротких молний. И вдруг с яростным треском она вскрыла свое переполнившееся брюхо. На вечерний Кийар обрушились потоки воды, и горе было тем, кто не успел укрыться под каким-нибудь навесом. Город сгинул в белой пелене.

«Повезло, — подумал Ноиро, глядя на автомобили, застрявшие в озере посреди дороги, и пешеходов, испуганно льнущих к стенам домов, — вовремя я успел!»

И тут же вспомнил, что не выполнил просьбу матери — не зашел в магазин. Так всегда…

Веги была дома.

— Привет, плюшка! — сказал Ноиро и ловко увернулся от полетевшей в него подушки. — Какая ты сегодня добрая!

Сестрица скорчила рожу, погрозила ему кулаком, а потом громко захлопнула дверь.

— Что вы там опять не поделили? — донесся мамин голос из кухни.

— Ма, я страшно голодный!

— Попал под дождь?

— Нет, но в магазин не успел…

— Святой Доэтерий, ну до чего же ты рассеянный!

— Да, мам, рассеянный, как склероз!

— Ты и есть ходячий склероз! — буркнула из-за двери сестрица, которая, как всегда, подслушивала в надежде, что Ноиро за что-нибудь достанется от мамы.

— Веги, а ну прекратите уже препираться, как малые дети!

— А чего он обзывает меня плюшкой? — возмущенно воскликнула девочка.

— Если хочешь, я могу звать тебя пончиком, — и Ноиро скрылся в душе, заглушив плеском воды сестрин гневный ответ.

Веги была невероятной заучкой, полной противоположностью старшего братца. Если во времена учебы все дисциплины усваивались им играючи, как будто даже невзначай, Веги корпела над учебниками, попутно поглощая огромное количество пищи. Совершенно неудивительно, что ни быстрый рост, ни беготня со сверстниками ее от излишней полноты не спасали, и это было главной причиной их конфликтов с братом. Ноиро задирал ее в шутку, зато Веги злилась всерьез.

Когда за ужином он сообщил о своей скорой поездке, Веги невинно поинтересовалась, водятся ли там цветные шипохвосты.

— Не имею понятия. А что?

Она хмыкнула, притащила энциклопедию и зачитала:

— «Цветной шипохвост, или ядовитая унцерна, водится на территории сельвы Рельвадо во влажных пойменных зонах, но встречается и на взгорьях. Несмотря на яркую окраску, они редко попадаются на глаза людям. Встреча с унцернами, как правило, не предвещает ничего хорошего: они забираются в спальные мешки туристов и, побеспокоенные, тут же пускают в ход шип на своем хвосте, содержащий как значительную дозу вещества-анестезина, так и порцию яда. Если не применить противоядие в течение получаса, смерть наступает в ста процентах случаев. Опасность этого укола заключается в том, что из-за анестезии пострадавший его не замечает и может даже не проснуться»… Хочешь, почитаю тебе про то, как размножаются унцерны?

— Веги, ты это к чему? — насторожилась мама, хмуря высокий лоб под облаком пушистых светлых волос, нисколько не поредевших с годами.

— Спасибо, плюшка, я знаю, как размножаются унцерны, — перехватил инициативу Ноиро. — Они рождаются в семьях в облике второго ребенка и стараются отравить жизнь по возможности всем домочадцам…

Веги намахнулась, чтобы хлопнуть его по голове раскрытой книгой, Ноиро стал сопротивляться, мать попыталась разнять кутерьму, сердито стыдя обоих, пока наконец энциклопедия не улетела в сторону и не упала на пол вверх картинкой, на которой поблескивал разноцветной чешуей шипохвост — не то длинная ящерица без задних лап, не то странная змея с передними лапами и угрожающей конструкцией на хвосте.

— Так и быть, плюшка, я привезу тебе твоего сородича, — зажав руки сестры, засмеялся Ноиро. — Хочу узнать, кто из вас кого отравит…

* * *

…Поначалу не спалось. На улице все еще хлестал ливень, терзая деревья, и на душе оттого было так же мятежно, как за окном.

Сначала Ноиро обдумывал планы на поездку в Рельвадо, вспоминал все когда-либо виденные передачи о тех местах и время от времени убеждал себя, что это происходит не с кем-то, а с ним, прежде посылаемым в вечную мерзлоту. Мысли начали путаться, и это был очень удобный момент, чтобы попробовать повторить неудавшийся на днях эксперимент…

…В первый раз странность Ноиро проявилась в пять лет, когда родители привели его в гости на празднование дня рождения сына своих знакомых. Забегая вперед, нужно сказать, что подружить мальчишек взрослым так и не удалось.

Ноиро завели на террасу дома, где уже было немало гостей. Пока все обменивались приветствиями, мальчик разглядывал сидящую в плетеном кресле женщину преклонных лет. Она озиралась по сторонам, и ей было явно не по себе. Увидев Ноиро, старуха кивнула, а на лице ее проступило выражение безмятежного спокойствия, так не вяжущегося с обликом мученицы.

Кто-то из играющих малышей влез к ней на колени и запрыгал, нимало не беспокоясь, понравится ли это старой женщине. Спохватившись, на него зашикали, сняли, ревущего, с кресла, приговаривая, что здесь баловаться нельзя. Старуха опять посмотрела на Ноиро, как будто хотела о чем-то попросить, и вдруг поманила его рукой. Мальчик взглянул на родителей, однако ни папа, ни мама на их молчаливый диалог с женщиной в кресле внимания не обратили. Тогда Ноиро просто взял и подошел к ней.

— Хорошего дня, — смущаясь, сказал он, потому что его научили вести себя вежливо и здороваться со взрослыми.

Старуха снова кивнула и беззвучно двинула губами. У нее было доброе, только очень страдальческое лицо, впалые глаза и щеки. Она казалась очень больной.

Ноиро прислушался, но так и не смог расслышать ни слова, хотя странная женщина упорно что-то говорила. Он слишком увлекся и не заметил, как все вокруг стихли и стали смотреть на них.

— Что он делает? — тревожно спросила хозяйка — мать мальчик, к которому пришли гости.

Гайти Сотис замерла. Ее муж, отец Ноиро, пригляделся.

— Вы очень тихо говорите, — пролопотал Ноиро, отчаявшись понять старуху, — я ничего не слышу.

Толпа дрогнула и зароптала. Пожилая женщина заплакала, вяло вскинула руки с мольбою и в отчаянии потрясла головой. Ноиро стало жаль ее. Ему понравился цвет, которым, как ему казалось, обладала незнакомка — это были оттенки потухающего заката. Ни у кого еще он не встречал такого цвета.

— Ноиро! — окликнул его отец.

Мальчик оглянулся.

— Пойди сюда, Ноиро!

— Я сейчас, — предупредил он собеседницу, поворачиваясь обратно, и вздрогнул: кресло оказалось пустым.

Праздник был испорчен. Хозяйка рыдала и пила успокоительные капли, гости начали расходиться, бросая в сторону семьи Сотисов неодобрительные взгляды, словно кто-то из них совершил что-то кощунственное. Ноиро ничего не понимал, и ему вместе с папой и мамой пришлось тоже уйти. Лишь спустя семь лет, перед рождением сестренки, Веги, отец расскажет о том, что кресло принадлежало бабушке ребенка, которого они поздравляли, а сама бабушка умерла за полтора года до этого от тяжелой болезни. Но самое главное, за что та семья осталась благодарна Ноиро — это болезнь матери именинника, случившаяся с нею из-за нервного срыва. Если бы не это, на следующий день они отправились бы в поездку, которую планировали уже давно, и погибли бы в загоревшемся при посадке самолете, как все сто двадцать девять пассажиров и экипаж. Именно столько людей было на борту в том злосчастном рейсе…

Но на самом деле необычные вещи происходили с ним куда чаще, чем это было известно родителям.

В десять лет Ноиро сильно заболел. Он лежал в своей комнате и горел, дрожа от жестокой лихорадки. Приглашенный врач запаздывал, жаропонижающие не помогали, температура карабкалась по столбику термометра с пугающим упорством…

Мать и отец сидели рядом, не в силах помочь, а Ноиро тихо бредил.

— Пить, пить! — иногда стонал он.

Сначала в глазах появились желтые пятна. Они закрывали собой все — родителей, предметы. Когда он поднимал тяжелые веки и смотрел в потолок, там, по белому полю, ползали желтые чудовища с неясным обликом. Вскоре все начало меркнуть. Мальчик перестал видеть.

— Включите свет, мне страшно! — просил он и слышал, как рыдает мать, потому что в комнате горели все осветители.

Но ему уже стало все равно. В какой-то миг свет вспыхнул, жар ушел, комната покачнулась и встала на место. Пытки больше не было.

— Мам, пап, я здоров! — сказал Ноиро, но пересохшее горло не выпустило ни звука.

Чтобы обрадовать их, Ноиро резко сел в постели и засмеялся.

Родители продолжали с ужасом смотреть на подушку, которая осталась у него за спиной.

Мальчик извернулся и получил пинок, отбросивший его к дальней стене спальни. А за окном было уже совсем светло — правда, свет был неестественно белым и тянул к себе, не позволяя сопротивляться. И еще в комнате царила пугающая тишина. Такой тишины здесь не было никогда!

С трудом оторвав взгляд от окна, Ноиро снова посмотрел на родителей и остолбенел.

На кровати перед ними разметался бледный ребенок без малейших признаков жизни. Тусклые белокурые волосы, спутавшись, раскинулись вокруг его лица на подушке, а глаза…

Ноиро закричал, но его никто не услышал.

Серо-голубые глаза мальчика на кровати были подернуты белесой дымкой и полуоткрыты. Челюсть безвольно отвисла, тонкая струйка слюны медленно стекала с края рта, пузырясь пеной.

Ноиро кричал и упирался, но неведомые силы волокли его к распахнутому в летнюю, почему-то светлую, ночь окну. Там, на постели, лежал он сам, такой чужой и отвратительно неживой.

— Я не хочу! — стенал он. — Я хочу назад!

Он все понял. Это была его смерть, суровая и равнодушная к нему и ко всем остальным. Это она обратилась в белое свечение и стояла там, за окном.

Мать уже вскочила, уже трясла опустевшее тело Ноиро за безвольные плечи, уже что-то кричала. По ее лицу текли потоки слез, отец пытался удержать ее, но она вырывалась и хотела поднять ребенка на руки.

Ноиро дернуло, будто током. При каждом рывке тела разрядом молнии било и его, свободного. И мальчик… обрадовался.

— Назад! — закричал Ноиро, не слыша себя, но точно зная, что будет так, как он скажет.

Снова пинок, кувырок, боль…

…Страшно болит голова, тело придавило гигантским прессом, но что-то изменилось, что-то сильно изменилось!

Ветерок, дующий из распахнутого в черную кийарскую ночь окна, холодил испарину, выступившую на лбу Ноиро. Волосы мигом промокли от пота.

Мальчик облизнул растрескавшиеся губы и попросил воды. Он никогда и никому не рассказывал того, что с ним случилось.

Но приоткрыть завесу своей тайны ему, однако, пришлось два года спустя.

Конечно же, как всякого ребенка, смутная угроза чего-то непонятного первое время его отпугивала. Стоило Ноиро ощутить в себе подозрительные симптомы — гудение и вибрацию во всем теле — как ему тут же мерещилось удушье, он паниковал, подскакивал и гнал от себя подступившее оцепенение. Иногда из-за этого он не давал себе уснуть на протяжении всей ночи, чтобы в полусне опасная сила не вышвырнула его из тела в белую ночь смерти.

Но однажды его сморило прямо днем. Он вернулся после учебы домой и сел в кресло отдохнуть, пока мама хлопотала у плиты. Сел в кресло, а очнулся в верхнем углу комнаты, под самым потолком.

Ноиро отчетливо различил не замеченную мамой паутинку на стыке потолка и стены. А еще в глаза бросалась тонкая трещинка на побелке.

Он висел в воздухе! Он был невесом, как во сне!

Мальчик всплеснул руками, как птица крыльями, и переместился из одного угла комнаты в противоположный.

«А-а-а, так я просто сплю!» — несколько разочарованно подумал он.

Вот сейчас просто надо постараться и открыть глаза. Вот… вот сейчас…

Ничего не получилось. Прежде, стоило ему подумать о возможности сна, наступало пробуждение.

Ноиро нырнул вниз и встал ногами на пол. Подошвы ничего не ощутили, но он понял, что при желании может ходить, как обычно.

С содроганием взглянув на себя, кульком развалившегося в кресле, мальчик решил, что раз уж это такой хитрый сон, то и делать в нем можно, что заблагорассудится. Например, прийти в кухню и подшутить над мамой. Хотя, конечно, это даже во сне не самая лучшая идея. В их семействе вот-вот ожидалось пополнение, отец едва ли не носил маму на руках, всем своим видом и поведением внушая Ноиро такие же трепетные чувства к ней и будущему брату или сестре.

Позевывая и потягиваясь, мальчик отправился в кухню.

— Привет! — сказал он маме.

Та не обратила на него никакого внимания.

— Ма-а!

Она взглянула на часы и продолжила помешивать какое-то варево, в задумчивости покусывая губы. Кажется, Ноиро был для нее невидим.

Чтобы проверить это, Ноиро запрыгнул на подоконник, перебрался на стол и, не схлопотав за это никакого наказания, решил снова полетать. Хороший сон! Попробовал бы он вести себя так же наяву!

— Ма-ма! Ма-ма-ма! Мама! — хохотал он, то взлетая к потолку, то пикируя на пол.

С таким же успехом Ноиро мог бы разговаривать с солнцем или звездами.

И вот в один из пируэтов его неудачно занесло и швырнуло на плиту. Мальчик смутно ощутил раскаленную кастрюлю и, поддавшись инстинкту, отпрянул. В тот же миг мама повернулась к плите. Оба они вздрогнули, как от удара током, и Ноиро понял, что каким-то невероятным образом очутился внутри огромного, как надутый воздушный шар, маминого живота.

Звуки вернулись. Все, что происходило снаружи, сюда доносилось глухо и слабо. Кажется, мама там что-то мурлыкала себе под нос. Зато здесь, внутри, было очень шумно, как обычно у нее в кастрюлях: что-то ухало в однообразном такте, что-то поскрипывало, булькало. И большую часть пространства занимал едва различимый в потемках кокон.

— Ой! — сказал Ноиро и, пригнувшись, заглянул сквозь стенки кокона.

Перед ним вниз головой в мутноватой жидкости не то лежал, не то висел младенец. Визит брата разбудил малыша, и он — она! — спросонья брыкнула маму пятками под ребра. Ноиро успел различить, как нечто длинное и тонкое, похожее на шланг, закручивается на шейке у еще не родившейся девочки тремя петлями.

Снова разряд — и Ноиро открыл глаза в своей комнате. Он помнил все так отчетливо, будто не спал.

«Получается, я родился во второй раз!» — засмеявшись, подумал мальчик. И еще он решил подождать, когда «оттает» онемевшая нога, а потом пойти к маме и рассказать ей этот презабавный сон. Они ведь все время спорили с папой, кто должен родиться. Хотя и Ноиро, и отец фантазировали о братике, теперь мальчик мог бы порадовать маму ее возможной — пусть хотя бы только во сне — победой.

— Мама, привет! — сказал он, морщась от неприятных укольчиков, щекотливо бегающих в ноге. — А мне приснилась сестренка.

— Ты же хотел брата! — лукаво прищурилась мама.

— Хотел, но приснилась сестренка.

— Да? И какая она?

Ноиро прислонился к стене и почесал затекшую спину о холодный кафель.

— Не знаю, там у тебя темновато было.

Лицо мамы вопросительно вытянулось:

— Где «там у меня»?

— В животе. Я видел только, что это девочка.

Она усмехнулась и качнула головой:

— Ну и сны тебе снятся, однако же!

— Это от голода, — серьезно уверил ее Ноиро. — А может там быть какой-то тонкий шланг, который закручивается у них, у малышей, на шее?

— Шланг? — растерянно переспросила Гайти Сотис, наполняя его тарелку ароматным супом. — Приснится же тебе, фанта…

Вдруг она побледнела, как будто внезапно о чем-то догадалась. Это позже, сопоставив ее реакцию и рассказ отца о случае семилетней давности с умершей бабушкой их друзей, повзрослевший Ноиро сможет предположить, что мама вспомнила тот эпизод в гостях, а оттого заволновалась. В обычном состоянии она в мистику верила едва ли — по крайней мере, в бытовую-обиходную. Но теперь, когда чувствительность душевная развилась у нее до предела, госпожа Сотис стала почти суеверной.

— О, святой Доэтерий! — прошептала она. — Пуповина?!

И бросилась звонить своему врачу. Ноиро побежал было за нею, но его изгнали и отгородились дверью.

Вечером мальчик, не на шутку встревоженный маминым поведением, подслушал их разговор с папой.

— Я ничего в этом не понимаю, — приглушая тон, говорил отец. — Что такого будет, если эта пуповина обовьется?

— Мне сказали, что если один раз, то может сама соскользнуть, а если два, то… — она всхлипнула, — то ребенок задохнется…

Отец помолчал.

— Но меня уверили, что я зря так убиваюсь. Это бывает очень редко, а с нами все в порядке.

— Но ты сказала им, чтобы…

— Конечно! Они будут наблюдать. Чувствую себя дуррой совершенной. Я переполошила сегодня весь наш центр…

— Это их работа…

— Да! Каждый день слышать истерики беременных дур с тяжелой формой энцефалопатии! — она принужденно засмеялась.

— А это еще что за «патия»? — насторожился Эрхо Сотис.

Она махнула рукой:

— Да шучу я!

— Но ты же не с потолка взяла свои страхи!

— Да вот именно, что с потолка! Не могу же я доказывать им, мол, боюсь, потому что это приснилось старшему сыну! Меня после этого вообще перестанут воспринимать всерьез!

— А ты им скажи, кто ты. Скажи, что ты доктор математических наук и только неделю как перестала преподавать.

Гайти Сотис засмеялась по-настоящему:

— Угу, «там и перетрудила мозг, а посему пора бы нашей беременной немножко побыть под наблюдением психолога»! Нет, не стану говорить ничего!

Все оборвалось в душе Ноиро. Он был теперь уверен, что видел то, что видел. Никакой фантазии его не хватило бы на то, чтобы создать столь вычурное сновидение с множеством подробностей. Вопросы полов и размножения интересовали его тогда очень и очень поверхностно, как любого нормального двенадцатилетнего мальчишку, не желающего замусоривать голову чепухой. Но как доказать родителям свою правоту — то, что даже если это был сон, к нему нужно прислушаться?

Он сильно изменился. Учителя не узнавали его, жаловались на снижение успеваемости, предполагали всякое, в том числе — подавляемую ревность к будущему члену семьи. Ноиро не спорил, но все отчаяннее поглядывал на маму. Ночами ему снились настоящие кошмары, где он терял ее и не мог найти, днем он старался как можно скорее прибежать из школы, чтобы все оставшееся время до возвращения отца не отходить от мамы ни на шаг. Более всего он страдал оттого, что ничего не мог сделать: сама природа повернула против них.

— Все будет хорошо, — пообещала Гайти Сотис, уезжая в больницу.

Ноиро бродил по опустевшему дому, как неприкаянный. Отец отвез ее и приехал обратно. И потянулись страшные часы. Мальчик молчал, как взрослый дыша в кулак, однако не находил себе места и едва сдерживал слезы.

— Ноиро, — вдруг произнес Эрхо Сотис, — расскажи, что ты видел и как?

Будто того и ждал, Ноиро бросился рассказывать отцу подробности «сна».

— Ты мне веришь, пап? — глухо и серьезно спросил он в конце.

— Протоний покарай! — ругнулся отец, стремительно двинувшись к телефону. — Ревность, ревность… Мы глупцы!

Он долго с кем-то говорил, а когда пришел обратно, выглядел успокоенным, сказал, что врачи решили делать операцию, даже напомнил сыну ту историю с днем рождения и плетеным креслом умершей бабушки именинника. Ноиро помнил все отчетливо, не знал только одного: женщина, которая пыталась ему что-то сказать, была давно уже не в этом мире!

Когда через две недели они с отцом встречали выписавшихся из больницы маму и Веги, врач спросила Эрхо Сотиса, каким образом ему стало известно о пуповине.

— Можете не верить, — усмехнулся тот, — но это благодаря сну, который видел старший.

Тогда-то она и сообщила, что у новорожденной было тройное обвитие шеи пуповиной.

— Может быть, когда-то у нас будет возможность подсматривать за новорожденными в утробе матери, — вздохнула врач, — об этом уже пишут в журналах… Но пока… — и она развела руками. — Вам повезло. Берегите способности вашего сына.

Если бы только знала она, причиной скольких проблем в ближайшие годы станут для Ноиро эти его способности!

Когда парню было шестнадцать, мама случайно застала его во время «прогулки». Она решила, что с сыном произошло то же самое, что и шесть лет назад, когда он чуть не умер от лихорадки, подбежала к нему и стала тормошить, метнулась звонить врачу, снова к юноше…

Он же в то время был неподалеку от дома, но встряска сдернула его с места. Ноиро потерял все ориентиры, оказавшись посреди унылой серой пустоши. Он не знал, куда лететь, да и летать он тут не мог, а стоял, будто скованный туманом.

Вдалеке скользили невнятные тени, и Ноиро мог только догадываться об их намерениях в отношении него.

— Назад! — закричал он, как всегда — не слыша звука собственного голоса.

Возможно, было в этом приказе что-то магическое, а скорее все существо юноши устремилось туда, где было это «назад», но в следующий миг он очнулся на своей кровати, слабый, с горящими от пощечин щеками и рыдающей от ужаса мамой рядом.

— Самое страшное для матери, — сказала она ему потом, — даже представить своего ребенка погибшим.

Ноиро и без того уже знал это: он посмотрел ей в глаза и понял, что пережила Гайти Сотис в эти минуты.

— Иногда, мам, со мной это бывает.

— Значит, тебе нужно обратиться к врачу!

— Со мной все нормально, мам. Я не ухожу надолго, это не смерть и не обморок, это «третье» состояние. Ты… просто не буди меня никогда, ладно? Можешь сделать хуже. Мое сердце бьется, я дышу, это как сон. Поверь мне на слово.

— Зачем ты это делаешь? Зачем?

— Это помимо меня. Я не знаю. Однажды побывав там, я не могу теперь остановится. Там целый мир, ма! Мне очень интересно изучать его. И, мне кажется, глубже есть еще мир…

Госпожа Сотис отмахнулась:

— Уволь меня от выслушиваний этого бреда! Ты умеешь погружать свое сознание в измененное состояние и видишь то, что тебе показывает твой загипнотизированный мозг. И ничего более. Когда люди умирают, они тоже видят всякие события, но это отмирают клетки памяти, вот и все! Хорошо, я не буду беспокоить тебя, но очень прошу: не увлекайся этим слишком часто. Кто знает, насколько это безопасно?

А вскоре внезапно умер отец от сердечного приступа. Терзаемый удушающими воспоминаниями о том, как все было до страшного дня, Ноиро не мог ни спать, ни оставаться в одиночестве. Это была непрекращающаяся мучительная боль в груди, во всем существе. Все, что ни пытался он начать делать, чтобы отвлечь себя, казалось пустым, никчемным и лишним по сравнению с… Да, с тем белым сиянием ночного заоконья, пришедшим к нему однажды.

И вот во время самого жестокого приступа тоски Ноиро снова очутился на серой пустоши. Ему померещилось, что одна из теней вдалеке походит на фигуру его отца, и он побежал следом. Двигаться было тяжело, почти невозможно, как в кошмаре. Фигура удалялась. Юноша изо всех сил вглядывался в нее, чтобы рассмотреть, но ощущение, что это отец, не проходило. И цвет — правда, теперь в привычную гамму примешивались оттенки заката — и стать, и походка были отцовыми. Фигура удалялась в сторону едва различимого посреди тумана грозного возвышения.

— Папа! Па!

И лишь чудом не сорвался Ноиро в пропасть. А отец — если это был он — продолжал идти по невидимому мосту к той конструкции, которая теперь проявилась куда четче прежнего. Это была вовсе не гора, как поначалу подумал юный путешественник, а вращающееся спиралевидное устройство. И сверху, над ним, серебристо-белесоватое небо тоже закручивалось в неистовый водоворот.

«Что это? — мелькнуло в мыслях Ноиро. — Зачем оно?»

И вдруг устройство как будто чихнуло, сперва сжавшись, а после резко раздавшись в размерах. Юношу отшвырнуло на камни с такой силой, что в грубом мире он получил бы сотрясение и хорошо, если бы вообще остался в живых. Да и здесь ему пришлось несладко.

Сколько он потом ни думал повторить опыт, сколько ни пробовал вновь найти загадочный ворот, до последнего времени у него не выходило ничего.

За три дня перед событиями, случившимися во «Вселенском калейдоскопе» — планеркой, на которой Гэгэус принял решение отправить Ноиро в Рельвадо, — журналист снова очутился на серой пустоши и даже увидел в тумане смутные очертания того невероятного приспособления. Однако он тут же заметил, что за ним наблюдают. Сперва Ноиро подумал об отце. Из того, прямо сказать, небогатого набора литературы на волнующую его тему Ноиро все же смог вынести основную мысль: там, где он оказывался, покидая свое тело, одномоментно способны присутствовать как живые, так и уже умершие, которым никогда не возвратиться в прежнюю оболочку. А возможно, это даже безвременье, где сливается прошлое, настоящее и будущее. Не иначе как оттуда смогла вырваться сущность покойной бабушки, чтобы дать знак своим любимым сородичам, предупредив тем самым о смертельной опасности. А коли так, Ноиро не терял надежды еще хотя бы раз встретиться с отцом и поговорить с ним о том, о чем они не успели, в повседневной суете все откладывая на завтра.

Но наблюдатель оказался не отцом Ноиро. Он действительно изучал его, оставаясь на почтительном расстоянии, и приближаться не желал.

Незнакомец был облачен в широкую бесформенную накидку. Капюшон черного балахона спускался на лицо, полностью скрывая черты. И только чистейший серебристый свет, который почуял в нем Ноиро, позволял предположить, что истинная сущность человека в черном иная, нежели он желает показать унылой расцветкой собственного одеяния.

Только тут молодому человеку пришло наконец на ум полюбопытствовать: а как же он сам выглядит в этом мире?

Ноиро вытянул руку, но ничего не увидел. Когда-то он читал о фантомных болях у инвалидов, перенесших ампутации. Им казалось, что у них болят давно отрезанные конечности. Так и здесь: сознание Ноиро хваталось за привычные воспоминания о теле, тогда как самого тела и мозга, который управлял бы им, тут не было.

«Интересно, вот ученые говорят, что только мозг способен мыслить… Тогда как о нем сейчас размышляю я, если лежу неизвестно как далеко отсюда, совершенно безжизненный и отделенный от собственного мозга? Мама права — я сам ввожу себя в состояние гипноза и сам себе показываю картинки? То есть Незнакомец — плод моего угасающего воображения? Почему же тогда все попытки подчинить себе это пространство и его население не приносят результатов? Во сне, в настоящем сне, я справляюсь с этим очень просто»…

Если Ноиро перемещался здесь, он перемещался весь, разом, при этом по старинке полагая, будто у него есть ноги и он их использует в ходьбе.

Он был просто слабо светящимся клочком тумана, серебристой паутинкой, форма которой отдаленно напоминала человеческую фигуру. Одно точно: на нем не было никакого подобия одежды в отличие от Незнакомца. Отец, если это был он, покидая пустошь, тоже походил на самого себя при жизни. Он был не в том, в чем его хоронили, а в любимом спортивном комбинезоне, который всегда надевал, отправляясь с детьми на конюшню в Затоне.

И Ноиро подумалось, что Незнакомец — это тоже сущность недавно умершего человека, который, быть может, еще не догадывается, что умер. Потому он и стоит, приглядываясь в растерянности к окружающему миру. Одно не сходилось: не было, по ощущениям Ноиро, никакой растерянности во взгляде Незнакомца.

«Ну что ж, помогу новичку! — самонадеянно подумал журналист. — Ему ведь, скорей всего, тоже надо к той спирали, которая не подпустила меня, живого!»

И он направился к существу в черном. Не двинув ни единой частью тела, Незнакомец пугающе плавно отстранился, соблюдая прежнюю дистанцию между ними. Одно только получше разглядел Ноиро во время этих действий: балахон его — это клубящийся черный туман, а не материя.

Молодой человек попробовал подойти еще раз. Зная, что говорить тут не получится — он и сам себя не слышал никогда, — Ноиро стал мысленно повторять: «Я друг, я друг, я хочу вам помочь, не бойтесь меня!» Ему почудилось, что в ответ Незнакомец улыбнулся и снова отплыл в сторону той коварной пропасти перед спиралью. Он или заманивал Ноиро в опасную ловушку, или…

«Осторожно, барьер!» — мелькнуло в мыслях журналиста.

Но тут спираль снова «чихнула», вышвыривая Ноиро в реальность.

* * *

Ливень стих, а Ноиро наконец-то провалился в блаженное состояние не-сна-не-бодрствования, из которого ему так легко было покидать тело.

В ушах, а потом и во всей голове загудели невидимые турбины. Каждая клеточка тела задрожала, словно не желая расставаться с самым важным, что делало ее живой, а существование всего организма — способом для «самого важного» добраться до некой, еще не совсем ясной, цели.

Ноиро очутился именно в том месте, откуда его вышвырнуло три дня назад. Вот только Незнакомца здесь уже, конечно, не было.

Гигантская спираль являлась центром множества перекрестков. Невидимые для Ноиро, но ощущаемые им мосты вели от пещер серой пустоши к чихавшему вороту.

Молодой человек осторожно подобрался к краю, покуда спираль не изгнала его вон. Ему хотелось подсмотреть, на какую высоту и глубину простираются ярусы незримых дорог для уходящих навсегда, а сделать это как прежде, из тоннеля, которыми повсюду оканчивался знакомый ландшафт, было невозможно. Необходимо было рискнуть и покинуть убежище. Вот и получалось: попадаешь в туман, вдалеке видишь спираль, начинаешь идти к ней и обнаруживаешь себя вдруг в длинной пещере, а в конце ее манит тебя мерцающей звездочкой выход, за которым через пару шагов — бездонная пропасть и мосты, мосты, мосты…

И вот несколько мостов высветились как огромные хрустальные радуги, и тени, смело отталкиваясь от края обрыва, перепрыгивали на них, где обретали человеческое обличье и легкость. Встречаясь на радугах — чудесном творении воды и солнца, — они либо вместе летели к вращающейся спирали, либо садились и в неподвижности смотрели друг на друга, постепенно исчезая для посторонних взглядов.

Ноиро давно понял, сопоставляя свой образ мышления в физическом мире и здесь, что в «третьем состоянии» у него не остается и незначительной доли тех устремлений, которые так важны — или кажутся таковыми — в жизни грубых форм. Например, он никогда не вспоминал здесь о работе и о людях, которые окружали его на работе. Именно это роднило сон и путешествия вне тела: история параллельной жизни, не зависимой от того, что принято считать единственной реальностью.

И как во сне сознание Ноиро совершало подчас необъяснимые поступки, так и тут та часть его, которую журналист легкомысленно считал «главным собой», могла принять интуитивное решение, чуждое любой рациональности.

Так было и теперь: он настоятельно почувствовал необходимость прыгнуть на радугу. И, не размышляя ни мгновения, молодой человек проделал это, пока не спохватилась и не вычихнула его отсюда неподкупная спираль.

Всю его сущность пронзило чувство, схожее с безумно сильным сексуальным позывом. Он завис в пустоте над огненной пропастью, жестоко терзаемый выматывающей истомой. Казалось, это один из ликов смерти. Ноиро не ожидал, что самое желанное в физическом мире способно стать самым ненавистным в этом. Он извивался и кричал, моля о помощи, и оттого пульсация лишь нарастала, превращая мгновения в века истязаний. Спазмы стали конвульсиями, но это была агония не физического тела, а гораздо более страшная — так, словно все смерти всех когда-либо живших существ обрушились теперь на него одного.

«Не сопротивляйся!» — вспыхнуло в сознании равнодушное к нему и ко всему остальному понятие.

Сделать это сразу не получилось, уж слишком суровым было испытание. Но чем меньше трепыхался Ноиро, тем слабее делалась смертельная истома, тем дальше отступал безотчетный ужас перед гибелью. Журналист чувствовал, будто накинувшиеся на него враги постепенно отцепляются и падают в пропасть. Он так хорошо вообразил их себе, что последних удалось увидеть и сбросить усилием воли.

И сразу же точно крылья распахнулись за спиной — наступила легкость, головокружительная, как главная победа в жизни. Ноиро плавно спустился на хрустальную радугу и отсюда увидел, что все мосты к вороту — это аркады реальностей, соединяющие миры. Голова закружилась уже по-настоящему, как будто здесь могло присутствовать хоть что-то от физического мира.

С верхней точки радуги спираль выглядела совсем другой. Она состояла из шаров, скованных между собой подобно бусинам в многослойном ожерелье. Ноиро стоял и просто любовался ее вращением, почему-то уверенный, что теперь она чихать не станет.

Однако побыть в покое достаточно долго, чтобы отдохнуть после испытания сладострастием, ему не дали. Невдалеке на ту же радугу обрушилось создание, которое Ноиро определил как женское. Золотисто-огненное впечатление от него изрядно портил смерч истомы, все еще клубящейся вокруг существа. Со стороны это зрелище было еще более жутким, нежели когда журналист сам находился в его эпицентре.

Создание потянулось к нему, словно взывая о помощи. Ноиро решил, что вмешиваться опасно. И, в конце концов, с какой стати оно явилось на его мостик?

Молодой человек легко оттолкнулся и перелетел на другую радугу. Снизу грозно взревел огненный океан, запоздало вышвырнув вверх щупальце-волну.

«А тут нужен глаз да глаз! — глядя на то, как опадает назад магма, подумал Ноиро. — Чуть зазеваешься — и сгоришь… Вот бы увидеть Незнакомца!»

И он его увидел! Черная фигура в клубящемся тьмой балахоне скользнула по радуге навстречу тому созданию. То все еще корчилось в муках на хрустальной поверхности покинутого журналистом моста.

Увитый серебристыми нитями, тянувшимися со стороны спирального устройства, Незнакомец приблизился к золотистому созданию и подхватил его на руки. Смерч мгновенно распался.

Затем черный наблюдатель устремил внимание в сторону Ноиро, и тому показалось, что он чем-то недоволен. Это пришло, как всегда, на уровне ощущений. Опустив золотистую ношу на радугу, Незнакомец взмахнул рукой…

…И Ноиро сам не понял, как успел преодолеть обратный путь, чтобы очнуться в собственной постели.

Переведя дух, он лег поудобнее и почувствовал страшную усталость. Как хорошо, что можно выспаться!

Не успев даже толком додумать свою мысль, журналист провалился в безмятежный сон.

 

2. Туллийский ящер

С каждым годом пустыня Агиз, территория Заречного Кийара, понемногу, но отвоевывала себе место в восточной части города. Она росла, накатываясь на все оазисы. Теперь лишь вдоль реки, некогда разделявшей Восточный и Заречный Кийары, осталась зеленая полоса растительности, а пески, словно перешагнув водораздел, продвинулись внутрь, съедая все живое. Ученые не находили тому явлению никакой причины, ссылались на экологию и глобальное потепление. Но отчего поднималась среднегодовая температура, они не знали. Все давно смирились с тем, что скоро пустыня придет к ним в дом и либо загонит под землю, как странноватых жителей Тайного города на том берегу, либо заставит эмигрировать.

Ноиро шел по мосту над плотиной и поглядывал вдаль, на покачивающийся в мареве Агиз. Сейчас дорога пойдет под уклон, а затем высотки административного центра Кийара закроют весь обзор. А говорят, особо ясными днями, стоя на противоположной стороне моста, можно разглядеть не только смутно-голубую гряду Узлаканских гор на границе с соседями, но и море. Коренному жителю Ноиро увидеть его отсюда не удалось еще ни разу в жизни, и он сильно сомневался в правдивости «очевидцев».

Ноиро обдумывал события прошедшей ночи. Странно, однако, невзирая на приключения в «третьем» состоянии, утром не осталось и следа от усталости. Журналист даже позанимался на своем почти заброшенном тренажере. Энергии было столько, сколько бывает лишь у детей. Ее хотелось выплеснуть, растратить, растранжирить, чтобы не захлебнуться в бурном водовороте невесть откуда прихлынувших сил.

Когда две первые встреченные женщины впились в него пристальными взглядами, Ноиро не обратил большого внимания. Правда, завернув за угол, на всякий случай проверил, не испачкана и застегнута ли одежда.

Возле моста он уже удивился. Мимо проезжала шикарная машина. Женщина, которая управляла ею — делового вида госпожа средних лет, — резко сбросила скорость и, сняв темные очки, бесцеремонно уставилась на него вожделеющим взглядом.

Ноиро вытянул лицо и в шутку подергал бровями, смеясь над собой в духе мэтра Гэгэуса: «В Кийаре объявили съезд сексуально озабоченных теток? Надо иногда заглядывать в светскую хронику, Сотис, чтобы не шарахаться от бедных женщин!»

Последней каплей, убедившей его, что все это не совпадения, оказалась встреча на перекрестке напротив здания «Вселенского калейдоскопа». Две совсем еще юных студенточки, направлявшиеся куда-то в сопровождении таких же, как они, молоденьких пареньков, ни с того ни с сего вывернули головы в сторону журналиста. И — сомнений теперь не было! — в глазах недавно целомудренных по виду девиц светилось откровенное «хочу». Одна из них с намеком облизнула пухлые губы, другая неосознанно провела пальцем по ложбинке между загорелыми грудями, которые теперь так соблазнительно обрисовывало легкое платье.

Ноиро, который мог бы поклясться, что минуту назад внешний вид девиц выдавал в ней таких же занудных книголюбок, как сестричка Веги, шарахнулся в сторону и, прибавив шаг, почти добежал до входа в издательство.

«Мир рехнулся!» — понял он, пожираемый по дороге на свой этаж взглядами коллег женского пола.

В Кемлине давно уже не считалось зазорным в открытую проявлять интерес как мужчине к женщине, так и наоборот. Но всему ведь существовал предел! С подобной пылкостью не таращились друг на друга даже актеры в эротических постановках: этот взгляд невозможно подделать даже за большой гонорар. Ноиро проверил и обнаружил, что смотрят так только на него, другие мужчины вниманием со стороны женской публики были обойдены, и объяснений внезапной «ноиромании» пока не было.

В редакционном кабинете находились только мэтр Сабати и журналист полосы происшествий Дайнио в своей неизменной вязаной шапочке набекрень. Оба они коротко взглянули на Ноиро, ответив на его приветствие, и снова углубились каждый в свое занятие.

Молодой человек перевел дух. Может, мама по ошибке купила какое-нибудь не такое мыло, а там оказались ароматизаторы с афродизиаками, и сегодня, моясь под душем, он сам себя сделал столь «неотразимым»? Однако тут тоже не срасталось: ну, хорошо, пусть в отношении встреченных пешеходок это работало, но как могла учуять запах деловая дама за рулем?! А буфетчица за стеклянной перегородкой? А только что выскочившая из лифта прехорошенькая рекламщица, на которую Ноиро положил глаз с первого взгляда и которая до сегодняшнего дня никак не реагировала на его знаки внимания?

Вспомнив о ней, журналист снова поиграл бровями. А что? Чем бы это ни было — неплохой шанс! Надо будет завернуть в рекламный отдел и позвать ее на обед в…

Стоило ему лишь краем сознания зацепить тему секса, на душе стало муторно и все мысли в этом направлении испуганно отхлынули. Да-а-а… дела…

Ноиро спрятался за своим э-пи и стал допечатывать вчерашнюю статью. За этим занятием все постороннее вылетело из головы живо и бескопромиссно.

— Ноиро?! — восторженно выкрикнул женский голос.

Журналист заметно вздрогнул. Это вернулась в кабинет отлучавшаяся Пепти Иссет. Глаза ее алчно горели, сама она странно дышала и все время как-то неприлично облизывалась.

— Эй-эй-эй! — пробормотал он, отгораживаясь от сотрудницы папкой с годовой подшивкой журнала. — Пепти, очнись! Ты не в ювелирной лавке, а я не браслет с изумрудами! Что случилось?

Спортобозревательница на секунду пришла в себя и с придыханием сообщила, что еще с утра в редакцию звонила Окити Нэтерс, секретарша мэтра Гэгэуса, и просила Сотиса зайти на седьмой этаж. Ноиро с облегчением и удвоенным рвением кинулся выполнять, шарахаясь от встречных женщин. Когда перед поворотом на лестницу они нос к носу столкнулись с госпожой Альти Ха-Ар, дамой весьма преклонных лет, числившейся помощницей старика Сабати, Ноиро и подавно припустил со всех ног, провожаемый пылким взглядом седой особы. «И эта туда же! — мысленно простонал журналист. — Мир определенно катится в бездну к Протонию!»

Шеф был чем-то раздражен. Показав Ноиро сесть, он еще долго ругался с кем-то по телефону, попутно промакивая толстый загривок носовым платком.

— А? А! — оставив наконец в покое трубку, Гэгэус в первый момент взглянул на Ноиро так, словно забыл, зачем тот здесь. — Угу, это вы. В общем, вылетаете завтра, с самого утра, с группой археологов. Их главного, профессора, Протоний их всех покарай, ученых этих, зовут Йваром Ладом.

Журналист молча внимал. Уж лучше сидеть перед рычащим и кидающим молнии Гэгэусом, чем возле сексуально озабоченных сотрудниц!

— Вот здесь билет, командировочные. Если понадобится снаряжение…

— Нет, у меня все лежит с прошлых поездок.

— Тем лучше. За камерой, фотоаппаратурой зайдите на пятый этаж в студию, передайте мою записку Асо Курасу и внимательно проверьте, что он вам подсунет. Я не шучу. Э-э-э… Сотис!

— Да, мэтр?

— С вами сегодня все в порядке?

— Да. А что не так?

— Вас как будто чем-то хлопнули по темени…

Ближе к вечеру женщины наконец-то перестали таращить на него глаза, а у него прекратилась депрессия, накатывавшая каждый раз при мыслях о том, что неплохо было бы подойти и предложить встречу той рекламщице. Все изменилось с точностью до наоборот, все встало на свои места, и девушка из рекламного, которая вновь повстречалась ему в коридоре, обратила на него не больше внимания, чем на пустое место. Как обычно. Однако Ноиро не стал жалеть об упущенном шансе: в симпатиях под гипнозом он не нуждался. А тут явно был какой-то гипноз.

И вдруг журналиста озарило. Ну как же он сразу не догадался! Радуга! То, что он пережил в «третьем» состоянии, наложило на него невидимый, но ощутимый для противоположного пола отпечаток! Все было так просто…

* * *

Агиз был когда-то головокружительно красив! Ученые говорили, что не всегда он представлял собой пустыню, пристанище змей и злых насекомых. Много тысячелетий назад оазисов в нем было не счесть, а вместо пустыни простиралась зеленая саванна. Но, увы, канули те времена.

От Заречного Кийара остались лишь руины древних построек Тайного города. Об этом месте и по сей день ходило множество разнотолков.

Самолет развернулся, качнув крылом, пустыня нырнула вкось, ушла из иллюминатора, и Ноиро зевнул. Взлетели хорошо, теперь бы так же и приземлиться… Но путь долгий, очень долгий: Рельвадо находится в другом полушарии планеты. Радует то, что сейчас они летят в теплые края, а не на Полюс.

Уши закладывало от гула двигателей почти так же, как во время перехода в «третье» состояние. Но если там вскоре наступала блаженная тишина, то здесь слушать монотонную музыку небесного странника придется много часов.

Они встретились с археологами в аэропорте. Грязное, захламленное здание аэровокзала, едва взошло солнце, стало плавиться от жары. Конечно, почетных иностранцев принимают в другом месте, и там отстроено все на славу. Оттуда ходил легкий голубой экспресс — он вез приезжих прямо на курорт, к долгожданному морю.

Ноиро первым узнал Йвара Лада — он нашел его фотографию во Всеобщей Сети и хорошо запомнил сухопарого брюнета с аккуратно подстриженными усиками и цепким взглядом. В реальности Йвар оказался старше, чем на снимке: видимо, изображение было многолетней давности. Зато усы остались прежними!

С Ладом летело еще девятнадцать археологов — студентов, аспирантов и несколько вполне состоявшихся ученых. У Ноиро сразу же сложились дружеские отношения с одним из помощников профессора — Кливом Матиусом, тридцатилетним невысоким крепышом с такими же, как у журналиста, светлыми волосами.

И только после регистрации Ноиро понял, что одним из девятнадцати участников группы Лада была женщина. Она вылезла из уголочка, где скромно дремала до самого объявления посадки, и оказалась каким-то чудищем. На ней был бесформенный грязно-серый комбинезон мужского покроя, под которым, похоже, она скрывала не менее безобразную фигуру. Голову ее закрывала громадная кепка с выцветшим верхом и длиннющим козырьком, а половину лица — стрекозьи черные очки, из-под которых некрасиво выглядывала только маленькая запятая носа. Рассматривать ее подробнее Ноиро не стал, хватило увиденного. Компенсацией за сэкономленные внешние данные была чрезвычайная выносливость. Она сама тащила на плечах необъятный и тяжеленный рюкзак, наотрез отказавшись от предложенной Матиусом помощи.

— Вот упрямая! — пробормотал тот, подсаживая коллегу на первую ступеньку трапа. — Надорвешься!

К счастью, ее место оказалось в другом конце салона, и Ноиро вздохнул с облегчением. Судя по поведению, характер у этой ученой грымзы нисколько не лучше внешности. Он даже не понял, сколько ей лет.

— Смотри, — подтолкнув соседа локтем, шепнул Клив Матиус.

Самолет поднялся уже так высоко к солнцу, что пустыня внизу и во все стороны света стала просто однотонным желтым пятном под ярко-голубым куполом неба.

Ноиро проснулся от тычка и повернулся к Кливу.

— Это Сэн Дэсвери. Мы часто попадаем с ним на один рейс!

Да, на этот раз рейсом «Кийар-Франтир» летел сам мэтр Дэсвери, известный путешественник и телеведущий, дочерна загорелый и с очень ясными голубыми глазами, лысоватый. Он кивнул в ответ на приветствие сидящих через два ряда Клива и Ноиро и уже хотел отвернуться, как вдруг будто даже вздрогнул. Поднявшись с места, он подошел к молодым людям.

— Простите, ведь это вы — Сэн-Тар Симман? — спросил он журналиста.

— Не совсем, — аккуратно ответил тот, не желая раскрывать свое авторство.

— Позвольте вам представить, мэтр Дэсвери, — вмешался Клив, — это Ноиро Сотис, корреспондент «Вселенского калейдоскопа»…

— Ну нет, нет, я не мог обознаться. У меня абсолютная память на лица, и я видел не один телемост с вами, — возразил телеведущий, впиваясь в Ноиро кристально-голубыми льдинками. Несмотря на холодность, взгляд его не был отталкивающим — скорее наоборот — чем-то наподобие глотка студеной воды, когда нестерпимо хочется пить.

— Это мой псевдоним, — тихо сказал журналист, упрямо стараясь уберечь инкогнито.

— Ты Симман?! — оторопел Матиус. — Тот самый Симман?

— Ну да, да, что такого? — понимая, что все его старания пошли насмарку, почти вспылил Ноиро.

Услышав их с переднего кресла обернулся аспирант Лада:

— Кто Симман?

— Простите, — тут же обратился к нему Дэсвери, — вы не будете так любезны на время пересесть в мое кресло? Вон оно.

— Конечно, без вопросов, мэтр! — с любопытством оглядываясь на Ноиро, юный археолог сменил ряд, а Сэн Дэсвери тут же уселся на его место.

Ноиро тяжело вздохнул. Сейчас начнут «экзаменовать»! Будь трижды проклят этот туллийский ящер!

— Вы не думайте о плохом. Я не сомневаюсь и никогда не сомневался в правдивости ваших слов. Но в тех передачах, которые я видел, вас постоянно перебивали, и я не получил связного рассказа. А мне чрезвычайно, представьте, любопытно! Я только что подумал о том, чтобы пригласить вас в свою передачу. Что вы об этом думаете, мэтр Сотис?

— Просто Ноиро, пожалуйста. Я думаю, не стоит.

— Но в чем дело?!

— Я не хочу из-за очередной шумихи потерять работу.

— Кто у вас там за главного? Не иначе как Юлан Гэгэус?

— Он главный редактор, а директора я еще ни разу не видел…

— Что там видеть — Гатаро Форгос, один из отцов нашего города, — кивнул мэтр Дэсвери и значительно взглянул на прислушивавшегося Матиуса.

Тот жестом показал, что тайна умрет вместе с ним. Дэсвери улыбнулся.

— Юлан, этот старый мудрый гусак, не выгонит! Он умеет вывернуться. А за таких людей, как вы, Ноиро, он держится руками и даже зубами. Не отказывайтесь!

— Я подумаю.

— Так расскажите, прошу вас, как же все было!

И Ноиро поплыл по реке воспоминаний почти трехлетней давности…

* * *

Они с экспедицией в Заливе Мрака в Южном море, омывающем ледовый панцирь Туллии. Небольшой катер, отбуксированный громадным ледоколом, причалил в заснеженной бухточке.

Все конструкции на палубе ощетинились густым инеем, с перил лесенок и бортовых ограждений свисали сосульки. После палящей жары экваториального Кийара чертоги вечной зимы пугали и одновременно завораживали кемлинов. Но очень уж суровым был закованный в ледяную броню пятый материк.

В незапамятные времена здесь, как и всюду на планете, шли бурные геологические процессы, тектонические плиты сдвигались, сминали друг друга или, наоборот, расползались, вызывая страшные катаклизмы. Платформа Туллии тогда просела под воду, и Залив Мрака продвинулся далеко на бывшую территорию континента. От бухты до Южного полюса было всего ничего — около часа езды на снегокате — конечно, если прогнозы не предвещают буранов, которые опасны тут в любое время года и в любое время суток.

Полярники рассчитывали оборудовать на Земле Агатти новую метеорологическую станцию, а также понаблюдать за (возможно!) вулканом, прячущимся под гигантским слоем льда на Сарталийской Возвышенности. Дремлющий вулкан, который вычислили ученые, располагался восточнее станции и опасности не представлял. «По крайней мере, в ближайшие годы!» — уверяли вулканологи.

Однако полярники с неудовольствием обнаружили, что земля, точнее, лед под их ногами время от времени ощутимо подрагивает. Ездовые собаки при этом начинали горько подвывать и поджимать пушистые хвосты.

Двадцатидвухлетний юнец, Ноиро работал наравне с матерыми покорителями Туллии. Так их величали в средствах массовой информации, создавая достаточно неправдоподобный образ человекоглыбы, гордо смотрящей из школьных учебников. Нормальные полярники ничем не отличались от журналиста Сотиса — были там представители и ростом пониже, и телом хлипче.

Ребята из экспедиции уважали его и почитали за своего. Это была уже вторая его поездка в том же составе, а два года назад была Леллия, с другими полярниками, да и его задание было другим. Поэтому новичком на суровом континенте Ноиро не был.

— Ты бы нам подошел! — посмеивался командир экспедиции в минуты досуга, когда все исследователи собирались вместе на обед или ужин. — Есть в тебе, парень, правильная настырность!

Но однажды веселье закончилось. Из поездки к Сарталийской Возвышенности не вернулось четверо полярников. Прогнозы убежденно обещали скорый буран, но не поехать на поиски означало обречь заблудившихся людей на верную погибель.

И Ноиро поехал со спасательной группой на одном из двух экспедиционных вездеходов. Все с надеждой вглядывались в белую пустыню: в целях экономии топлива та группа уехала на санях, намереваясь вернуться через несколько часов, и теперь, если с четверкой полярников что-то случилось, а собакам удалось убежать, они могли самостоятельно, порознь или в упряжке, бежать обратно, на станцию. Но даль, над которой постепенно собиралась свинцово-туманная мгла, была безжизненна и тиха.

Может, уйди первая группа на вездеходе, его следы уцелели бы на снегу хотя бы эпизодически, а теперь отпечатки полозьев и собачьих лап замело поземкой. Спасатели переговаривались, и Ноиро понял: они даже не уверены, что движутся в правильном направлении, по пути той упряжки. Рация же пропавшей четверки не отвечала.

— Смотрите! — вдруг крикнул молодой — почти ровесник Ноиро — полярник и указал в сторону Возвышенности, которая угрюмо росла и надвигалась на вездеход, тогда как остальная видимая часть ландшафта была неизменна, все то же ровное белое полотно.

Теперь стало видно: между ними и Сарталийской Возвышенностью лед треснул, образовав каньон поперек дороги, бесконечный, сколько хватал глаз, в обе стороны.

— Командир ведь еще сказал, что в бухте льдина подалась… — напомнил кто-то. — Вот вам и в бухте…

Ноиро присутствовал при том разговоре. Через три часа после отъезда ныне потерянной группы над немой пустыней — даже ветер не завывал сегодня с самого утра! — послышался громкий взрыв, потом треск. Откуда он шел, никто не понял. Лед под ногами дрожал, но к землетрясениям почти привыкли. Командир вышел из домика, приложил ладонь ко лбу, защищая глаза от низкого весеннего солнца, и напряженно всмотрелся в сторону Залива Мрака.

Снег, как ни в чем не бывало, переливался под румяным небом. С каждым днем солнце оставалось поверх горизонта все дольше — и скоро, через пару недель, оно вообще перестанет заходить на ночь. Тогда в Туллии начнется время сурового лета.

Треск прекратился, и тишина, сменившая его, обрела оглушительность грома. Ноиро никогда еще не встречался с подобным и молча ждал объяснения бывалых.

— Лед тает, — коротко сказал командир. — В Заливе трещит…

— Больно уж громко! — засомневался один из «старичков». — Никогда такого не слышал!

— Нормально.

Спорить они не стали. Подождав некоторое время, все разошлись по своим делам.

Теперь тайна открылась. Лед треснул неподалеку от вулкана.

Они подъехали ближе и остановились на безопасном расстоянии от края каньона.

— Какая здесь может быть толщина льда? — спросил любопытный Ноиро.

— До двух тысяч кемов, — ответили ему как бы между прочим.

Пропасть глубиной в две тысячи кемов… Ноиро содрогнулся и отогнал подальше ненужное воображение.

Пешком подошли ближе, оценить размеры препятствия. Журналисту показалось, что со стороны Возвышенности подул теплый ветерок. «Как дома!» — ностальгически подумал он, и мысль эта через секунду заставила насторожиться. Заметили потепление и остальные. Ровесник Ноиро наклонился и нагреб рукавицами снега, который не рассыпался, как простой наст, а послушно лепился в ком.

— Снег мокрый! — озвучил кто-то в полной растерянности.

— Но это же не вулкан? — едва слышно пробормотал Ноиро, чтобы успокоить в первую очередь себя. — Ведь говорили, что он не проснется еще…

— Все сюда!

Старший группы, который уже достиг края разлома, обернулся и махнул спутникам. Все сгрудились возле него, как будто лишь с этого места можно было увидеть то, что они увидели, заглянув в пропасть.

Две белые отвесные стены уходили вниз, на дно каньона. Высота была головокружительной, но это не помешало рассмотреть бурный водный поток, несущийся к морю по черной, без малейших признаков льда, земле. Попасть на другой берег иначе, нежели по воздуху, было нельзя.

Тут спасатели услышали принесенный порывом начинающегося бурана лай собак. Со стороны материка к ним неслась упряжка, а за ней наплывами гнались потоки клубящегося снега. Казалось, это они несут с собой буран…

Бывшие в упряжке вещи четверке спасти не удалось: когда начал расходиться лед, они едва вытянули сани и двух псов, с воем рухнувших в расселину и повисших на ремнях. Вещи упали на дно и были смыты потоком невесть откуда взявшейся здесь воды. Вместе с вещами погибла и рация, поэтому выйти на связь со станцией ребята не могли. Самое плохое, что они очутились отрезанными этим каньоном от обратной дороги. Сначала решили ехать в сторону Залива — ведь должна же была где-то закончиться проклятая трещина! Взбираться, даже наискосок, на опасную Возвышенность поначалу не решились. Стало понятно, что дремавший вулкан просыпается и шлет ультиматумы.

Однако трещина закончилась… в море. Огромная акватория чернела посреди снегов, белыми хлопьями плавающие в ней мелкие льдинки, а от воды шел пар. Поскольку все измерительные приборы сгинули вместе с вещами, один из четверки попробовал воду на ощупь.

— Ледяная, конечно, но делений десять, не ниже.

— В это время?! — подивился старший спасательной группы.

Несмотря на удлинявшиеся сутки, подолгу стоявшее над горизонтом солнце и скорую весну, возвух еще не прогревался выше минус двадцати восьми делений. По сравнению с этим температуру моря, названную разведчиками, можно было считать кипятком.

Понимая, что выхода нет, ребята повернули сани и — снова вдоль каньона — погнали собак к Возвышенности. Они видели признаки начинающегося бурана и молили Святого Доэтерия дать им возможность или выбраться на другой берег, или найти убежище.

— Не поверите! — продолжал рассказчик. — Уже на этом берегу, в паре тысяч кемов отсюда мы нашли что-то вроде пещеры. Трещина вызвала большую осыпь, и один уступ горы совсем обнажился. Мы еще успеем добраться туда, а до станции — нет.

Старший группы связался с командиром и выслушал приказ не рисковать и укрыться в найденной пещере. Буран усилился.

Все существо Ноиро, конечно, вопило о том, что отсюда надо бежать как можно скорее. И, возможно, со станции тоже. Но полярники уже приняли решение, и оставалось лишь уповать на удачу. Журналист гнал черные мысли.

Пещера оказалась хорошим пристанищем. Это была даже не пещера, а небольшой тоннельчик в гигантской монолитной глыбе, которому не грозил обвал даже при самом страшном землетрясении — скорее уж тогда обрушится вся глыба целиком. Но на всякий случай полярники расположились недалеко от входа, загнав внутрь технику, послужившую таким образом ширмой от ветра и пурги. Внутри было уже достаточно тепло. Перекусив, люди покормили собак, после чего забрались в спальные меховые мешки. Никто не разговаривал.

Ноиро, похоже, был один, кому не удалось уснуть до самого восхода солнца. Он понял, что провалялся впустую больше пяти часов. Но когда стены и потолок пещеры начали проступать из темноты, а краешек неба над крышей вездехода игриво посветлел, под шум стекающей воды на молодого человека накатила апатия.

Он так и не решил, был это сон или что-то иное. Никаких ощущений, предшествующих выходу, он тогда не испытал, а просто понял, что стоит снаружи у входа в пещеру, за спиной у него вездеход, а сам он, озираясь, оглядывает вспоротую раной каньона долину. Вокруг, бурно тая, неслись потоками последствия ночного ненастья. Понимая, что идти по земле опасно, Ноиро, нисколько не задумываясь, раскинул руки и взмахнул ими, будто крыльями. Тело свободно поднялось в воздух — так прежде бывало и во сне, и в «третьем» состоянии, если не выбрасывало на серую пустошь, где было не до полетов.

Ноиро облетел все окрестности и уже хотел было, пользуясь сном, добраться до вершины Сарталия, чтобы посмотреть, нет ли там кратера, как вдруг взгляд его упал на странную прогалину чуть ниже их убежища. Раньше он ее не замечал. Ему показалось, будто там лежат, переплетенные и грязные, корни деревьев. Но разве могли здесь когда-либо расти деревья?!

Удивившись логичности сновиденческого вопроса, Ноиро взмахнул руками и плавно опустился близ того места.

В переплетении корней больших деревьев, когда-то поваленных тут или выше и в хаосе спутанных друг с другом, лежало гигантское мертвое существо. Невзирая на грязь, прилипшую к шкуре, оно выглядело так, словно испустило дух совсем недавно. Этих существо Ноиро видел только на рисунках в книгах, связанных с палеонтологией, или на фотографиях реконструкций.

— Эй! Ехать пора!

Ноиро грубо выдернули в реальность, и он очнулся в своем мешке, а затем бросился проверять фотоаппарат и камеру. Все работало исправно.

— Та-Эр, — обратился он к старшему группы, — а нельзя ли забрать чуть на восток? Вот к этому месту?

Старший взглянул на табло над панелью приборов в вездеходе. Там высветилась карта.

— Протоний покарай! — мрачно буркнул он, почесав курчавую бородку. — Что мы там забыли?!

— Проверить одну гипотезу, — туманно ответил Ноиро, постаравшись вложить в свой взгляд предельную красноречивость работника СМИ.

Стоит ли говорить, что впоследствии, рассказывая эту историю, журналист старательно пропускал все, что касалось «третьего» состояния и ссылался на интуицию.

Погрузив сани на заднюю часть вездехода и привязав собак к длинному поводу, полярники сели в машину и стали аккуратно спускаться в указанное место.

При виде прогалины со знакомыми очертаниями Ноиро ощутил, как ёкнуло сердце.

В полном молчании глядели люди на гигантскую тушу мертвого ящера. Первым опомнился журналист. Он включил камеру и начал снимать, потом сделал несколько фотографий, меняя ракурс, отошел в сторону, чтобы захватить окрестности, и тут вдалеке увидел еще деревья и стадо мертвых тварей двух видов — сородичей первого и четвероногих. Но на этих еще наплывал гигантский тающий сугроб, поэтому половина туш оставалась в замороженном виде. Выглядели все они так, точно давным-давно в невероятном смятении неслись куда-то, спасаясь, потом упали здесь — кто где — были завалены деревьями и замерзли в считанные минуты.

— Да… — протянул Та-Эр, а остальные полярники не знали, что и сказать.

Ноиро обползал все вокруг и нашел еще несколько подтаявших могильников. Все найденное он педантично фиксировал на камеру и фотоаппарат…

* * *

— …А все для того, — сказал журналист Сэну Дэсвери под мерный, давящий на уши гул самолета, который летел в Рельвадо, — чтобы непререкаемые научные авторитеты вскоре обвинили меня в фальсификации…

— Но ведь трупы — наглядное свидетельство!

— Все ящеры были слишком велики для нашего вездехода и оставались вмерзшими в землю. Это я теперь, задним числом, понимаю, что нужно было хотя бы отрубить часть туши. А тогда решили, что вызовем подмогу, пригласим ведущих экспертов-палеонтологов… Как будто у нас была куча времени!

Вулкан взорвался через пять дней. Просто разлетелся на куски, выбросив на много сотен кемов вверх тучи пепла, дыма и раскаленных камней. Земля Агатти начала погружаться в воду переполнившегося из-за таяния ледников Залива Мрака. Полярники спаслись просто чудом: направление ветра изменилось, и ядовитый выхлоп отнесло в другую сторону от жерла. А лава, расплавляя лед, проложила себе русло в море, и в тот год по всей планете отмечали случаи наводнений и слишком частых ливней даже в пустыне Агиз.

Бросив станцию, которая ушла под воду на глазах у отъезжающей экспедиции, они помчались в глубь материка. Вывозили их из Туллии на вертолетах. Все, что осталось у Ноиро в доказательство находки — это фотоснимки и видеозаписи, которые впоследствии объявили подделкой.

— Но Туллия — большой материк, и летом у берегов лед и снег сходит… — начал было телеведущий.

Ноиро кивнул, отворачиваясь в иллюминатор и при виде легкомысленной белой горы-облака вспоминая тот ужасающий черный клуб дыма, закутавший все небо над Сарталийской Возвышенностью.

— Да. Но чтобы снарядить поиски, нужно иметь доказательства, что средства будут вложены не зря. А доказательств нет.

— Как это нет?! — возмутился Дэсвери.

Губы Ноиро помимо его воли покривила саркастическая усмешка. Он не мог подавить в себе злости на этих зажравшихся ученых мужей за те обвинения, которые они выдвинули против него и его свидетелей-полярников. Все это походило на какой-то непонятный сговор — утаить, задушить всякую информацию, связанную с противоречиями официальной исторической науке. Зачем — Ноиро не понимал. Не понимали и полярники, которых представили как «подкупленных лжесвидетелей» и заклеймили позором. Лишь немногие — в том числе мэтр Эре, бывший редактор — верили Ноиро. И журналист в который раз поблагодарил старого шефа за то, что тот надоумил непременно пользоваться псевдонимом и поменьше мелькать перед телекамерами.

— Доказательств нет, — повторил Ноиро. — Ведь это все фальсификация. А другие источники отсутствуют. Да и мою пленку забрали на экспертизу, после чего она бесследно исчезла…

— Сволочи! — достаточно громко, чтобы его услышали сзади, пробубнил себе под нос телеведущий. — Но мое предложение остается в силе.

— Не боитесь испортить репутацию программы? — с усмешкой уточнил журналист, опять переводя взгляд в иллюминатор.

— Не боюсь. Я, господин Сотис, уже давно ничего не боюсь — ни властей, ни осведомителей, ни клеветников. Тем более осведомителей своих знаю насквозь, да и они знают, что я знаю. Уж сколько раз праздники справляли, — Дэсвери сделал соответствующий жест. — В позапрошлом выпуске я беседовал с писателем Рато Сокаром — слышали о нем?

— Нет.

— Жаль. Словом, участием в передаче Сокара я рисковал навлечь на себя научное проклятие куда сильнее, чем вашим. Ну а проклятие властей — троекратно: он ведь из Сузалу, сами понимаете… гм…

Клив Матиус слушал их с бешеным азартом в глазах, переводя взгляд с одного на другого, но до этих пор не смея вмешиваться.

— Уговорите вашего спутника, Клив! — напоследок обратился к нему Дэсвери, протягивая визитку. — Я обещаю: у нас никто не отнесется предвзято к Сэн-Тару Симману. И, кроме того, я вполне способен изыскать возможность для научной экспедиции в Туллию…

— Обалдеть! — прошептал Матиус, толкая локтем Ноиро, когда ведущий слегка, но почтительно им поклонившись, удалился на свое место. — Слушай, ты только при Ладе не говори, что ты Симман…

— А что? — Ноиро насмешливо поглядел в простоватое лицо археолога.

— Он мужик, конечно, ничего… Но за любую мысль, расходящуюся с тем, что прописано в авторитетных книжках, задушит дочь родную! Нет, ну это я погорячился, конечно… Но назовет безнадежным романтиком и будет относиться со снисхождением!

— Как к тем, кто верит в инопланетных пришельцев?

Клив хихикнул:

— Скажу тебе по секрету. У него это пунктик…

— Что?

— Только ему не проболтайся, а то он меня… крычь! — Матиус провел пальцем по горлу. — В инопланетян Йвар верит!

— Да?!

— Да! И во всякие проклятия — тоже!

Они расхохотались. Клив постанывал и добавлял какие-то отрывистые фразы про тарелочки и зеленых человечков, а с передних кресел и с соседнего ряда на них стали оборачиваться люди.

— Всё! Тихо! Ти-хо! — усилием воли Матиус заставил себя сделать серьезное лицо, и его примеру последовал Ноиро. — Про Сокара при нем тоже не говори. Звереет!

— Святой Доэтерий! — притворно напугался Ноиро. — Совсем застращал. Я к твоему шефу теперь даже и подойти-то побоюсь!

— Ты лучше Нэфри бойся.

— А кто это?

— Она перед нами в самолет садилась. С огро-о-омным рюкзаком…

— Н-де… такую действительно испугаешься… А что, она у вас еще и начальница?

— Не совсем, — уклонился от прямого ответа Матиус и перевел разговор в другое русло. — Ну, тебе-то она точно не начальница. Слушай, а что ты намереваешься нарыть на этот раз? В Рельвадо и без тебя реликтовых накопали — все музеи ломятся. Так что тут сенсации не выйдет…

— Насколько я понял задание, меня должны интересовать не дохлые ящеры, а живые дикари. Об их нравах и обычаях мне нужно сочинить репортаж…

Ноиро говорил, а сам вспоминал, с каким видом Гэгэус давал ему «журналистское задание». Шеф как будто прислушивался к своему внутреннему голосу, слова произносил машинально и вяло. Во всяком случае, у журналиста создалось впечатление, что этот репортаж главному не очень-то и нужен и отправляет он Ноиро туда по какой-то другой, неведомой, причине. Интуиция даже шепнула: «Такое ощущение, что он хочет сплавить тебя подальше от Кийара и своего журнала!» — но причин не знала даже она.

Матиус пожал плечами:

— Разве только у тебя получится разговорить кого-нибудь из племени мирных…

— А что, там еще есть и племена воюющих? — вскинул голову Ноиро.

— Да кого там только… Но ты не переживай, Лад всегда выбирает спокойные регионы сельвы, вот и теперь такой выбрал. Если кто и помешает работать, так это, вон, «туристы»…

— А что там делать туристам?

— Хм… Я вижу, ты совсем не в курсе.

— Абсолютно! Просвети!

Матиус удовлетворенно крякнул, сел поудобнее и начал рассказ.

Когда в середине прошлого века по всем периодическим изданиям научного и научно-популярного толка прокатилось известие о пропавшей цивилизации древних обитателей сельвы Рельвадо — вальдов, — на зеленый материк рванули толпы исследователей, авантюристов и дельцов. Найденные немногочисленные ценности они выдирали друг у друга из рук, причем иногда с кусками мяса. Однако источник обогащения очень быстро иссяк: всем стало понятно, что древние не очень-то понимали золото и не слишком ценили драгоценные камни. А камни обычные, на которых выбивались иероглифические тексты, интересовали только ученых — историков, археологов и лингвистов. И до последнего времени Рельвадо был их вотчиной, пока в нынешнем обществе один богач не увидел у другого табличку с надписью и не счел ее весьма престижным артефактом. И пошло новое поветрие: коли есть спрос, предложение появится непременно.

В Рельвадо опять потянулись искатели сокровищ, но на этот раз под видом простых туристов. Чаще всего в каждой компании таких авантюристов-любителей было три-четыре профессионала, которые, прячась за спинами дилетантов, скрывали истинное лицо до тех пор, пока не натыкались на что-нибудь действительно дельное. Отведя глаза бывшим попутчикам, «черные» копатели откалывались от основной группы, брались за работу и имели потом свой барыш.

— «Черные» археологи, — пояснил Матиус. — Слышал о таких?

— Конечно. Просто я был не в курсе этого поветрия… Да, странных людей много.

— А еще больше — жадных. Ну а поскольку мы стараемся не просто найти, но и уберечь эти памятники от разграбления — они у «черных» часто гибнут из-за грубого обращения, — господа «туристы» нам сильно мешают.

— Насколько я знаю, — вставил Ноиро, — эти таблички до сих пор так и не сумели расшифровать?

— Сейчас этим занимается твой тезка, профессор Ноиро Гиадо, — Клив улыбнулся. — Лингвисты сдались — дело за математиком. А что? Ведь язык древних узлаканцев в прошлом веке удалось понять вообще астрофизику!

— Зако Фурону много чего удалось…

— О! Интересуешься? — воссиял археолог.

— Я пишу о культуре узлаканцев уже четвертую статью — как не интересоваться!

Мимо них в хвост самолета прошла та самая археологиня. Даже здесь она так и не удосужилась снять очки или хотя бы свою страшную кепку. Все поведение Нэфри, казалось, говорило о том, что она очень хотела бы стать невидимкой.

Ноиро проводил ее взглядом и не выдержал — уточнил:

— С ней всё в порядке? — он повертел рукой над макушкой.

Клив рассмеялся, но, неопределенно покачав головой, что не было ответом на вопрос журналиста, промолчал.

— Я читал, — сказал Ноиро, — что Фурон тогда оттолкнулся от написания и значения имен. Они на узлаканских камнях выделялись графически, особенным образом. Иероглифы — это всегда всего лишь слова-конструкторы, из которых можно сложить любое понятие. Замена всего одного иероглифа во фразе может полностью изменить ее смысл. Скажем, выбито на камне имя вождя — Белый Аист. Если к начертанию прибавить несколько косых линий и убрать рамки, это уже не имя, а понятие «стаи птиц улетают зимовать».

Матиус кивнул:

— Да, я тоже читал об этом, хотя на Узлакане не специализируюсь… Но таблички из Рельвадо — дело еще более запутанное. Там вообще одни картинки. Несколько табличек я откопал этими самыми руками! — в его тоне мелькнул оттенок гордости. — Если повезет, и ты подержишь такую. На черном рынке подлинники стоят от четырехсот до семисот тысяч асов.

— И как отличить оригинал от подделки?

— Если ты хоть раз подержишь в руках настоящую табличку, ты уже всегда будешь знать разницу. Настоящие — они как будто живые, тепловатые. А копии — просто глина.

— Буду знать, если у меня заваляется лишних полмиллиона асов.

* * *

Перекоп Айдо, куда их долго везли из захудалого аэропортишки Франтира на потрепанном автобусе, был немалых размеров каньоном. Ноиро настолько сбился при пересчете часовых поясов, что, когда стало темнеть, недоуменно спросил спутников:

— Но мы же летели на восток, и здесь должно быть утро следующего дня!

В ответ он услышал, как презрительно хмыкнула идущая впереди него Нэфри. Йвар Лад терпеливо объяснил, что это уже не утро следующего дня, а вечер, потому как летели они без малого сутки, и время сильно сместилось.

«Действительно — до чего же стервозная ухмылка природы!» — покосившись на тетку в комбинезоне, еле различимую при свете фонариков, раздраженно подумал усталый Ноиро и решил впредь воспользоваться советом Матиуса: игнорировать эту Нэфри как можно тщательнее.

С приближением сельвы их группу все ожесточеннее атаковали тучи москитов. Их не отпугивал ни репеллент, ни яростное обмахивание ветками.

— То ли дело кемлинские! — сетовал Матиус, отвешивая себе пощечину за пощечиной. — Те кружатся, кружатся, да скромно так, мол, ничего, если я вас немножко покусаю? А эти…

— Потерпи, Клив, потерпи! — ответил руководитель. — Всего пара часов — и пойдут заросли айгуны. Там мы спасены…

Ноиро где-то читал, что пыльца постоянно цветущей айгуны отпугивает все виды насекомых, но ее невозможно ни синтезировать, ни сделать состав для защиты. Лишь свежая пыльца на коже и одежде давала несколько часов отдыха от кровососущих тварей и обладала ранозаживляющим эффектом.

Глубокой ночью, старательно побродив по айгуне, путники вышли к намеченной цели и расположились в трех давно покинутых дикарями каменных доменах. Эти постройки были сложены хитрым образом, в виде пирамидок, стоящих на высоком и устойчивом каменном фундаменте — менгирах, огромных глыбах-мегалитах. Сделано это было с целью уберечься от потопления: ливни в сельве отличались яростным характером. Сверху, в качестве пола, прямо на глыбы укладывали громадные куски местного асфальта. Целые озера застывшего вещества, образованные в результате древней вулканической деятельности, встречались здесь едва ли не на каждом шагу. Асфальт был прочным и почти вечным — хорошая основа для покрытия из очищенных от коры и заноз досок одного из самых долговечных деревьев сельвы — эртана.

Совершенно обессиленные, археологи и Ноиро забрались в спальные мешки и тут же отключились. Только под утро журналисту начали сниться сны. Один был подозрительно ярким: круг, выложенный гладкими белыми валунами, чадящая жаровня, неподвижно, не мигая, сидящий вдалеке на кочке шипохвост, а возле кустов айгуны за всем этим наблюдал неизвестный серый хищник.

А потом журналист открыл глаза и ощутил себя на редкость хорошо выспавшимся. Айгуна заживила за ночь волдыри от укусов и остановила воспаление в многочисленных царапинах.

Ноиро взял бритву, зубную пасту и щетку и отправился на поиски речки — ночью они переходили ее вброд в самом, как утверждал Йвар Лад, узком месте. Именно поэтому вся одежда археологов сушилась сейчас на впопыхах протянутых веревках, а сами путешественники все еще крепко спали, приходя в себя после вчерашней прогулки.

…Так… Вот рощица айгуны — тут они пробирались, уже мокрые и злые после переправы, про себя ругая Лада, перепутавшего место брода. Вот та скала, которую огибает тропа…

Не ожидая подвоха и уже слыша близкое журчание воды, слившееся с другими звуками — как будто вдали кто-то играл на струннике и тихо, неразборчиво подпевал, — Ноиро беззаботно свернул направо, где лицом к лицу столкнулся с незнакомой девушкой. Она была в купальнике, стройная, темноволосая, с короткой стрижкой и лукавой безуминкой в чуть раскосых светло-карих глазах. При виде журналиста девушка невольно отпрыгнула назад, закрывшись большим полотенцем с такой торопливостью, будто была голой.

— Здрасьте… — растерянно пробормотал Ноиро и не нашел ничего умнее, чем спросить: — А где здесь можно умыться?

Мимолетная враждебность ее взгляда сменилась прежним насмешливым лукавством.

— Если у вас есть сыворотка, — незнакомка повела рукой, — то везде.

— Какая сыворотка?

— От укусов ядовитых тварей, — и она легким щелчком сбила с полотенца Ноиро серого паука, которого тот даже не видел.

Журналист скрыл, что внутренне содрогнулся: ядовитых насекомых было полно и в Агизе, но молодой человек так и не привык к их соседству и всегда испытывал сильную неприязнь к любому существу, имеющему более четырех ног.

Голос девицы Ноиро узнать успел:

— Вы ведь Нэфри?

Та чуть освоилась, перестала закрываться (журналист с трудом удержался, чтобы не уставиться на ее идеально слепленную природой грудь и не навлечь тем самым на себя гнев строгой археологини) и кивнула:

— Нэфри Иссет. Да, это я. Пойдемте, я покажу вам хорошее место, где можно даже поплавать. А про паука забудьте: этот был неядовитым да к тому же оцепенел на солнце. Самое страшное в сельве — разозлить взрослого шипохвоста. Остальное — поправимо. Яд шипохвоста поражает центральную нервную…

— Я наслышан, наслышан, — поспешил заверить Ноиро в надежде на более приятную тему для разговора. — А что это за звук?

— Какой звук?

— Ну вот, прислушайтесь!

Он взял ее за руку и остановился. В восстановившейся тишине, перебиваемой лишь редким теньканьем птичек в кронах деревьев, сквозь журчание реки снова послышались звуки струнника и бубнящее пение.

— А! Понятно! — Нэфри засмеялась, и Ноиро не без удовольствия отметил, что смех у нее заразительный, как у сестренки, Веги. — Вот все новички первым делом спрашивают, кто это играет и поет! Река течет с горы. В некоторых местах она падает с камней, под которыми находятся маленькие пещерки. Вероятно, в каком-то месте пустоты создают таких вот акустических призраков.

И ничего у нее нос не запятая. Это все виноваты были те страшнющие очки. Прямой востренький носик. Задорный, под стать глазам. И яркие губы все время улыбаются, блестят, приоткрывая ровные зубки. Кожа ровная, загорелая, легкий-легкий пушок на щеках. Прехорошенькая молодая девушка, между прочим! Только зачем одеваться, как пугало? Как говорится, даже если ты студент-археолог, твоя жизнь еще не кончена.

— Нэфри, у вас нет сестры?

Она тут же насторожилась:

— Нет. А в чем дело?

— Вы когда фамилию назвали, я вспомнил, что у нас в журнале работает Пепти Иссет. Может быть, вы с нею родственницы?

Улыбка вернулась на ее лицо:

— Нет, среди моих родственников такой точно нет! Ноиро есть, двоюродный дядя, но он уже старый. А Пепти нет. Смешное имя. Вот тут хорошее место, — она остановилась на небольшой полянке у самого берега, намеченного узкой песчаной полосой вдоль кромки мутной реки. — Здесь и течение не такое быстрое, и в воде меньше ила. Но пить ее все равно не советую: до Франтира далеко, а дизентерия тут явление нередкое.

Ноиро внимательно осмотрел песок и только после этого рискнул положить на него вещи. Он ждал, что Нэфри уйдет, но она стояла и наблюдала за ним. Журналист почувствовал неловкость — ну, не привык он бриться в присутствии женщин, тем более, посторонних! — и, чтобы освоиться, а заодно подначить ее, спросил:

— Вы во всем такая эрудированная, Нэфри? Или только в отношении Рельвадо?

Она чуть склонила голову к плечу:

— Что?

«Н-де…», — подумал Ноиро и продолжать не стал.

Когда он вынырнул у противоположного, более крутого берега, Нэфри уже не было. Пожалуй, Матиус прав: людей со слабо выраженным чувством юмора действительно стоит опасаться и обходить десятой дорогой…

 

3. «Артавар ванта!»

Деревня дикарей — археологи называли их племенем Птичников за непременный атрибут, перышки, которые те вплетали в волосы или нашивали на одежду, — находилась недалеко от базы исследователей, всего в паре тысяч кемов.

Их дома были в точности такими же, как временные пристанища ученых — сложенными из черных камней пирамидками на фундаменте из камней-менгиров. Все они лепились вокруг центра — самого большого в поселении домена, окруженного площадью с костром посередине. За костром постоянно следили меняющиеся караулы воинов-копьеносцев. Улочки между постройками казались узехонькими, но детям для игр им хватало, да и взрослые могли разминуться без труда.

Обойдя деревню вокруг, Ноиро нигде не увидел ничего похожего на культурные насаждения. Земледелием племя не занималось: в мире, где царит вечное лето, вспахивание земли было бы надругательством над нею.

Здешние дикари не только знали чужеземцев — они даже немного разговаривали на нескольких языках мира и поглядывали на визитеров с видом деловой заинтересованности. Огонек корысти в глазах смуглых полунагих человечков огорчил журналиста. Туземцы были грубо и безнадежно развращены цивилизованными приезжими. Они не хотели даже разговаривать, пока не убеждались, что гость даст им за это какую-нибудь побрякушку. Недаром Гэгэус посоветовал запастись целой кучей разных значков, заколок с перышками, бижутерией и прочим хламом — и даже выделил на это дополнительные средства!

— Значуки! Значуки! — переговаривались аборигены, рассматривая подарки. — Значуки нада!

Ноиро ощутил, как уходит, сменяясь мрачной обреченностью, последняя надежда на хорошую статью. Здесь не осталось живого места, все затоптали. Как говорит Веги, «позорная попсня».

Может быть, попробовать пройти в глубь сельвы и поискать другие племена? Правда, Лад строго-настрого запретил уходить далеко от базы, подтвердив слова Матиуса о враждебном настрое некоторых местных.

— Не хотелось бы везти кого-то домой в виде жаркого, — угрюмо предупредил он, ни к кому, на первый взгляд, не обращаясь, но намек поняли все, в том числе адресат.

Скорее всего, Гэгэус похлопотал, чтобы за сотрудником присмотрели и в случае чего дали дельный совет.

Ноиро тоскливо смотрел на двух рахитичных подростков, которые, не поделив бижутерию, отвешивали друг другу обидные тумаки, когда в северной части деревушки поднялась суета. Многие тотчас побежали туда, позабыв о белом туристе, да и сам Ноиро, недолго думая, направился вслед за ними.

У центрального домена собралось все племя. Несколько воинов, разрисованных татуировкой с головы до пят, тащили окровавленные носилки и, когда из жилища вышел вождь, опустили их неподалеку от костра. Вождь был еще молодым, лет тридцати пяти, не старше, статным и хорошо сложенным, но чуть деформированной правой ногой. Он взглянул на раненого и повернулся к копьеносцам. Ноиро на всякий случай отступил в кусты, досадуя, что нельзя подойти поближе и разглядеть получше.

Выслушав главного, копьеносцы поклонились. Из толпы выдвинулся худой черный старик, подошел к носилкам, осмотрел лежащего там и покачал головой. Тогда вождь кивнул воинам, и те, мигом подхватив носилки, умчались в сельву по утоптанной тропе — единственной широкой дороге, ведущей прочь из селения.

Ноиро хотел незаметно покинуть деревню и проследить за копьеносцами, но откуда ни возьмись перед ним выросли двое. А поскольку для кемлина все местные были на одно лицо, он поневоле отшатнулся, подумав, что это вернулись те, которые унесли раненого. Не произнеся ни звука, они скрестили копья, мрачным своим видом давая понять, что никто его на северную дорогу не пустит. Еще двое очутились у него за спиной. Журналист показал, что безоружен, но воины отступили от него только тогда, когда к ним приблизился вождь.

Теперь Ноиро мог рассмотреть его внимательнее. Тот лишь немного уступал в росте кемлину, а тело его было слеплено с той удивительной гармонией, которая выдает породу у представителя любой расы. И лицо — мужественное, но не свирепое — вполне вписывалось в каноны красоты даже на взгляд белокожего и светловолосого жителя Кийара.

— Я Араго, — сказал вождь по-кемлински, с сильным акцентом. — Ты чужой. Уйди к своим.

— Но, может, я помогу вашему соплеменнику? У меня с собой есть медикаменты… а на базе у нас врач…

Араго посмотрел на него, как на пустое место:

— Уходи, чужой. Не твои дела, не надо здесь быть.

Ноиро пожал плечами. Нафотографировать дикарей он успел вволю, причем еще во время наблюдения за их встречей с очередной партией туристов-авантюристов. Что ждать от этого племени сверх того, если за интригующими носилками его все равно не пустили? Лад советовал не нбарываться. И то верно: гонят — уйди. Чужая территория — свои законы. Сельва!

— Не возражаете, если завтра зайду? — исключительно из хулиганства фамильярно уточнил Ноиро у одного из вытянувшихся в струнку копьеносцев; ни один мускул не дрогнул ни в лице, ни в теле воина. — Нет? Ну ладно, вам тоже не болеть.

Злой — и на вождя, и на себя самого — Ноиро побрел к базе, однако на полпути ощутил внимательный взгляд из кустов. Дикари так смотреть не умели, а здесь таилась злоба, тяжелая и глубокая злоба, как если бы у жадного хищника появился человеческий, все именующий и оценивающий разум. На самом деле журналист, конечно, был вооружен, однако ему стало не по себе от чьей-то капающей на землю ненависти.

Поднявшись на пригорок, где лес редел, позволяя рассмотреть панораму, Ноиро обернулся, чтобы напоследок взглянуть, а то и сфотографировать злополучную деревню.

В ушах взревело, грудь сдавило нестерпимой болью. Уже оседая на колени в траву, молодой человек успел заметить серую тень, метнувшуюся в кустах внизу, и услышать яростный рык зверя. Где-то завопил человек, и сознание померкло.

Когда боль прошла и свет вернулся в глаза, Ноиро привстал на руке. Вот и она — наследственная предрасположенность к сердечным заболеваниям, которой пугали его врачи после смерти отца…

Внизу было тихо. Так тихо, что журналист засомневался, не было ли увиденное и услышанное в начале приступа галлюцинацией, прихотью страдающего от удушья мозга?

Он вернулся на базу встрепанным и не в духе. Задание катилось в логово Протония, выполнить его, не насобирав приключений на известное место, было невозможно. «Подсуропил Гэгэус, вот спасибо! Я теперь себя уважать перестану… Проделать такое путешествие — и так глупо все провалить!»

— Что-то не так?

Меньше всего он ожидал услышать этот вопрос от Нэфри Иссет. Она отвечала сегодня за питание группы и как раз во время размышлений журналиста подошла к нему с миской, в которой дымилось свежеприготовленное варево.

— А? — очнулся он.

Девушка указала глазами на еду. Ноиро спохватился и принял миску.

— Да нет. Спасибо. Все отлично.

— Ну, отлично так отлично. Но выглядите вы не очень.

Журналист посмотрел на нее и не стал отвечать. Азарта не было. Хотя с Нэфри можно было поупражняться в остроумии, как он успел понять, слушая их пикировки с Матиусом, а то и с самим Ладом. Она как будто отходила от тяжелой болезни или тяжелого потрясения, распрямлялась с каждым днем, становилась увереннее и веселее.

— Лучше расскажи, что у тебя нового, — посоветовал ей Лад, усаживаясь поближе к костерку.

— Мне показалось, они уже что-то обнаружили, сегодня подошли совсем близко к гряде.

— Но копать-то не начали? — он потер усы и подсыпал в варево специй, от которых на глаза сидящих рядом навернулись слезы — а он ничего, только удовлетворенно крякнул, испробовав первую ложку.

— Они еще не отделились от туристов, чтобы начать копать. Но уже скоро. Я поставила в известность Франтир.

— Правильно. Растешь. Да и нам пора заканчивать на старом месте, там уже ничего почти не осталось…

Ноиро автоматически слушал их диалог, а сам думал насчет запоротой статьи, ссоры с Птичниками и сердечного приступа. Без аппетита опустошив миску, он поблагодарил Нэфри, вымыл за собой посуду и под молчаливыми взглядами археологов удалился в домен.

«Непрофессионально это… Совсем расслабился, стыдно. Где спортивная злость? Полюсы не напугали — а тут сдашься? Непрофессионально, несерьезно. Времени тебе — до утра, а завтра ты просто обязан выкрутиться и нарыть интересных материалов для Гэгэуса!»

С этими мыслями Ноиро влез в свой мешок и, по обыкновению не застегиваясь, уснул.

В первый раз его разбудила песня. Он проснулся не сразу, и волшебная мелодия гостила на границе между сном и явью. Женский голос, чистый и сильный, доносился издалека, журчал и переливался горным ручьем. Ощущение было сказочным. Журналист лежал и слушал балладу о дальней стране, где у озера духов невинные девы ведут хоровод и на горы спускается на легких крыльях заря. Там было еще много красивых слов, но в какой-то миг они перестали быть только словами, растеклись в пространстве. И обрели цвет, форму, запах… Ноиро поплыл по реке образов — и заснул.

А потом разразилась гроза. Археологи были уже в домене и, устроившись в своих мешках, продолжали неоконченную беседу. Ноиро услышал Нэфри. «Знакомый голос», — лениво заворочался сонный мозг, разбуженный раскатами грома и оглушительным ревом ветра, принесшего ливень.

В таком состоянии всегда легко получалось выйти из тела. Соблазн оказался велик. «Хоть какая-то польза за весь этот бездарный день!» — решил молодой человек и «поплыл» над спальными мешками соседей.

Теперь он видел все отчетливее некуда. Молнии были ни при чем: в «третьем» состоянии он не пользовался обычным зрением.

Над Йваром Ладом слабо колыхалась светящаяся серебристая паутинка, частично повторяющая контуры его тела. Она то втягивалась под кожу, то снова появлялась поверх. Особенно трепетала паутинка, стоило Ладу захрапеть. Ноиро уже видел такое прежде, у других спящих людей, поэтому не удивился и теперь. Поглазев на любопытное зрелище, журналист подался к мешку Нэфри. Та не спала — что-то кому-то рассказывала, — но звуков речи Ноиро не слышал. Она глядела в потолок, иногда улыбаясь и даже смеясь, иногда прислушиваясь к ответам коллег.

Хулиганская идея посетила журналиста внезапно и тут же воплотилась в действие: в «третьем» состоянии так происходило всегда. Ноиро знал, что неосязаем. Он может ощущать препятствия, но может и проникать сквозь них, а вот почувствовать его присутствие не мог никто. Поэтому Ноиро приблизился к Нэфри, полностью уверенный в своей безнаказанности. Та замолчала, и на всякий случай он замер. Она кивнула, улыбнулась и снова заговорила. Похоже, выслушала чей-то ответ и продолжила беседу.

Ноиро устроился возле нее и сделал вид, что обнимает ее спальник, смутно ощутив складки материи мешка и тепло ее тела. Девушка повернула голову. Ему показалось, что она пытается рассмотреть что-то в темноте, но не может. Совсем развеселившись, журналист поцеловал ее, троекратно освещенный всполохом молнии. Нэфри отпрянула, взгляд ее впился в его глаза, а внутри Ноиро прозвучало: «Ляг спать, идиот! Гроза!»

Не веря увиденному, он взвился в воздух, прошел сквозь крышу и снова встретился с молнией. Вместо серой пустоши, куда хотел попасть, он очутился в грозовых небесах. Такого ужаса Ноиро не испытывал еще никогда. Словно на взбесившемся дельтаплане его швыряло вверх и вниз вокруг Тийро, погружало на дно бушующих океанов, выбрасывало на орбиту, крутило, переворачивало, трясло. А он совсем потерял то место, где осталось его тело и даже не ощущал за спиной ту серебристую нить, которая всегда приводила его обратно.

Чувство холода — первое чувство в грубом мире — вернуло его в домен археологов. Ноиро рухнул в свое тело и долго не мог отдышаться. Он еще никогда не покидал свою оболочку на столь длительный срок.

Кровь живо побежала по артериям и венам, но мышцы свело ознобом. Мешок внутри, вся одежда и даже волосы Ноиро были мокрыми насквозь.

Попасть в домен вода не могла никак. Но почему она все-таки попала в его спальник? Этому было какое-то объяснение, однако найти его молодой человек не смог.

Выбравшись из мешка и завернувшись в сухое одеяло, Ноиро опять задремал.

* * *

Когда в лесу стало совсем уже светло, журналист обследовал свой мешок и одежду. Вода, пропитавшая ткань, была рыжеватого цвета, а кое-где в складках он нашел мелкие кусочки ржавчины. При этом пол домена — он нарочно осмотрел каждый уголок — оставался совершенно сухим, и никаких щелей в крыше постройки не наблюдалось.

Решение, что делать, пришло само собой. Ноиро оделся в сухое и чистое, повесил сушиться мокрые вещи и направился к деревне Птичников, но чем ближе к ней, тем сильнее забирая на восток. Миновав поселение, журналист повернул к северу и вскоре вышел на ту самую тропу, по которой копьеносцы унесли вчера в сельву раненого товарища.

Ощущение взгляда появилось снова. Но теперь оно было безмятежным и… знакомым.

Еще через тысячу кемов возникло едва заметное головокружение и слабая тошнота. Прислушиваясь к себе, Ноиро остановился. Кажется, сердце билось в прежнем ритме. Тут было что-то другое, не похожее на недавний приступ.

А тропа внезапно кончилась, как будто тот, кто ее проложил, повернул здесь обратно и пошел по той же дороге. Дальше — снова спуск в долину и редколесье.

Шагах в тридцати за стволами деревьев что-то белело. Из-за туч наконец-то выглянуло утреннее солнце, осветив рукотворное сооружение. Тошнота и дурнота усилились.

Чтобы перевести дух, Ноиро прислонился к дереву. Краем глаза он заметил, как за дальними кустами промелькнул неизвестный крупный зверь серого окраса. Манера двигаться выдавала в нем хищника, и хищника опасного. На всякий случай журналист проверил доступность оружия, хотя животные сельвы предпочитали не связываться с людьми, тем более днем.

Поляна, где стояло таинственное сооружение из белых валунов, с одной стороны была почти совсем лысой, но не вытоптанной, а с другой, наоборот, покрытой темно-зеленой с синеватым отливом травою.

Валуны лежали концентрически и подогнаны друг к другу очень аккуратно. Эти камни приснились Ноиро в первую ночь, проведенную в Рельвадо. Во сне возле постройки были шипохвост и серый… Ноиро вздрогнул: серого зверя он только что заприметил неподалеку, значит…

Из травы на камень медленно выползало громадное длинное тело. Увидев радужные разводы на чешуе шипохвоста, журналист поспешно ретировался.

— Лодка богов, — пропищал чей-то голосок. — Тебе нельзя!

Мальчишка из племени Птичников стоял на пригорке и всем своим видом показывал, что дальше не ступит ни шагу.

— Ты кто?

— Тебе иди домой, тут умирать! — жизнерадостно сообщил юный птичник. — Иди!

«Удачный момент!» — подумал Ноиро и взял мальчишку в оборот, взобравшись к нему и подарив несколько значков, зеркальце и бусы из фальшивого жемчуга. Следя за солнечным зайчиком, дикаренок визжал от восторга.

За это мальчик согласился ответить на все понятные ему вопросы. Впрочем, Ноиро догадывался, что хитрый малец начинал «не понимать» в выгодных ему, мальцу, местах и за дополнительную плату его лексикон слегка расширялся. А торговаться, похоже, Птичники учились с младых ногтей.

У мальчишки журналист вызнал, что эти камни «были тут всегда, потому что положены богами». Через круг валунов проходят боги в своем «плавании по океану». Однажды, когда вождь Араго был «совсем младшим», боги «приплыли в сельву и решили тут остаться». На вопрос, где же они теперь, дикаренок прикинулся глухонемым, и тут не помогли ни уговоры, ни подкуп. Он сказал только, что они все время близко и могут их слышать и даже видеть. Ноиро продолжал записывать все на камеру, мастерски отвлекая мальчишку от встречных расспросов.

— А куда вчера унесли вашего раненого?

Мальчишка сделал большие круглые глаза, съежился, затряс головой и стал отсупать:

— Что сказай ты? Прямо не знай, прямо не знай!

И со всей прытью понесся к своей деревне.

Самым важным сведением в этом «интервью» было то, что загадочное племя Плавунов хочет теперь напасть на Птичников. Ноиро пересмотрел запись. Так и есть: еще до прихода журналиста в деревне побывали туристы-авантюристы. Они выменяли свои сувениры на дикарские принадлежности — воротники из перьев, набедренные повязки, венки из перышек. Некоторые нацепили это убранство поверх своей одежды и в таком виде нагрянули к Плавунам, а там их встретили серьезные люди, которые, к тому же, давно не ладили с Птичниками. Плавуны обвинили племя Араго в том, что те подослали чужаков шпионить, подкупив их своими побрякушками. Это был отличный политический ход в оправдание начала войны. Видимо, и в самом деле в этих краях скоро произойдет кровавая стычка…

* * *

— Нам надо поговорить, — сообщил Ноиро, в упор глядя на Нэфри. — Давай я помогу тебе с посудой.

— Что ж, бери бак, — она кивнула в сторону большой металлической посудины, в которую они собирали ночную ливневую воду, — и тащи к огню, пусть согреется.

Ноиро не без труда приволок наполненный почти до краев бак и, водрузив его на огонь, задумчиво посмотрел на прыгающие по дну кусочки ржавчины. Нэфри хихикнула:

— А полный-то зачем тащил? Для мытья и половины достаточно.

— Неважно, пусть греется. Вот, посмотри лучше запись…

Нэфри внимательно уставилась на экранчик и посмотрела эпизод с дикарями в поселке и с мальчишкой у белых камней. С каждой минутой хмурилась она все сильнее.

— Что скажешь?

— Плохо.

— Что именно?

— Война. Как раз в тех краях мы нашли приметы древнего поселения вальди и со дня на день собирались избавиться от «черных» копателей, чтобы начать раскопки.

— Как это — избавиться?

Нэфри засмеялась:

— В ловушку заманить и перестрелять, естественно! — она расхохоталась еще веселей. — Я наблюдатель от КИА. Моя задача — принимать превентивные меры против пиратского использования памятников цивилизации вальди. Тут уже кружит одна группы, поэтому я сообщила о них во франтирскую комиссию по надзору за древними ценностями. Вот-вот нагрянет местная полиция и вышлет наших копателей на родину. Если не повезет — запросят подмогу в Шарупаре. А тут еще и война местных… Ну совсем здорово…

Нэфри что-то буркнула, потрогала воду и начала мыть посуду.

— Пусть бы каждый за собой мыл, — помогая ей, проворчал Ноиро.

— Я заметила, ты один среди нас так всегда и делаешь…

— Отец приучил.

— Молодец! Но ты не переживай, мы тут все по очереди дежурим, каждый по двое суток. Не так уж сложно.

— А я еще про камни хотел у тебя узнать…

Она безразлично пожала плечами:

— А что камни? Обычный кромлех. Спроси Йвара, он тебе расскажет со всеми подробностями.

— Официальное мнение я знаю: везир для точного исчисления дней, который создали древние люди, чтобы ориентироваться в датах для ведения земледельческих работ.

— Угу, угу. И что тебя не устраивает?

— За каким Протонием местным дикарям земледелие, когда тут круглый год протяни руку — и в нее непременно упадет какой-нибудь фрукт? Да и смена сезонов здесь практически незаметна. Объясни!

— Хм… Непростой вопрос… А если в те времена климат был другим? Хотя нет… реликтовые не выжили бы… Слушай, а ведь стоит подергать усы Ладу! — она озорно подмигнула Ноиро. — Обожаю, когда он начинает пыхтеть и обзывать всех романтиками от истории, если что-то не может объяснить, а единственное подходящее мнение — из разряда альтернативных, которые он презирает!

Но у журналиста настроение было совсем не игривым:

— Знаешь, меня вполне устроило бы объяснение «календарь», если бы я не почувствовал влияние этих камней на себе. Когда я был уже совсем близко от кромлеха, меня, извини за подробность, чуть не вывернуло. Конечно, видео не может передать, что у оператора во время съемок кружится голова, но ведь каждый может побывать на моем месте и удостовериться! И мальчишка упорно стоял на безопасном расстоянии, да еще и с той стороны, где растет трава — в ту сторону кромлех почему-то не воздействует. Я все сопоставил! А если того раненого (или мертвого?) принесли в жертву этим их богам и отправили в кромлех? Сожгли, по ветру развеяли? Это ведь, может быть, целый культ, понимаешь?

Нэфри вздохнула:

— Не лез бы ты в это. А то и тебя ненароком, — она выплеснула в траву воду с кусочками ржавчины, — в жертву принесут, а Ладу потом перед твоим шефом отвечать…

Ноиро проницательно посмотрел на нее:

— А ведь это ты вчера облила меня водой…

Она резко поднялась:

— Сам виноват. Только полный псих полезет из тела во время грозы! Да, кстати! — девушка стремительно развернулась и влепила ему пощечину. — А это — сам знаешь, за что. Приятного вечера!

Ноиро стоял, как парализованный. То, что сказала она сейчас, не укладывалось ни в какие правила. Всё это было на самом деле! И Нэфри — она тоже знает о «третьем» состоянии!

Когда перед сном они разговорились с Матиусом, Ноиро осторожно спросил, почему тот советовал беречься Нэфри Иссет.

— А ты что подумал? — шепнул весельчак-Клив. — Я, вообще-то. Подразумевал, чтобы ты боялся втрескаться в нее по уши. Эх, если бы ты еще не дрых, как сурок, а слышал, как она поет!..

— Я слышал, — подавленно ответил Ноиро и полез в свой высохший спальник.

* * *

При виде того, что осталось от деревни Птичников, журналист ощутил липкий холод, пробравшийся за ворот рубашки и потекший по телу. Поселение было разорено почти полностью.

Жилища дымились. Сжечь или развалить сами постройки враг не мог, но уничтожить все внутри было Плавунам под силу. На вытоптанной земле большими пятнами темнела кровь, обильно пролившаяся здесь ночью. Ни раненых, ни убитых, ни победителей: по каким-то причинам Плавуны не стали занимать покоренную деревню.

Ноиро пошел к домену вождя и обнаружил, что жилье полностью уцелело. На пороге перед ступенями, покачиваясь, сидела полуседая сморщенная старуха и тянула: «Эу-эу-эу-а-а-а-эуэ». Выцветшие глаза ее смотрели в никуда. Журналист понял, что она не в себе.

— Бабушка! — позвал он, подходя ближе. — Куда все делись?

Старуха вздрогнула, мутный взор обратился на Ноиро.

— Прятасся… — прошамкала она беззубым ртом.

— А жив вождь?

Молчание.

— Вождь, Араго, жив? — повторил он вопрос.

— А-а-а! — старуха блаженно улыбнулась. — Сын моя живо! Араго ранетый, Араго Та-Дюлатар. Берегись, белый чужак! Улах идти!

— Где Та… этот самый… Латар? Проводите меня туда, бабушка! Араго и остальным нужно помочь, мы тут, неподалеку. У нас есть оружие, плавуны не осмелятся…

Он подхватил ее под руки и, развернувшись, почти понес в сторону заветной тропы. Старуха послушно семенила рядом, то ли читая молитвы, то ли оплакивая свой народ, и вдруг, охнув, стала оседать наземь и жалобно выть. Ноиро обнял ее за плечи, а когда выпрямился, то едва не ударился лбом о подбородок откуда ни возьмись выросшего перед ними мужчины со свирепым лицом, глазами хищника и носом стервятника. Его голову венчал череп громадной кошки. Ноиро ощутил что-то черное, колючее, стремящееся прорваться в него. Старуха залопотала, как будто умоляя о чем-то черного незнакомца.

Сощурившись, тот секунду глядел на них, а потом выкинул руку в направлении Ноиро, уже готового стрелять, и рявкнул:

— Артавар ванта!

Журналист услышал, как в то же мгновение заверещали все птицы в округе, а стая каких-то черных пернатых взвилась в воздух.

Старуха отшатнулась от Ноиро, как от зараженного. Свирепый схватил ее за седые космы и грубо поволок за собой.

— Эй! Ты! Оставь ее, не то буду стрелять! — разозлился Ноиро, целя в незнакомца, но не решаясь выстрелить из страха попасть в бабку.

Тот резко развернулся и приподнял копье, а старуха закричала на Ноиро, чтобы убирался и не подходил к ней больше. При этом она почти нежно гладила свирепого по разрисованной груди, а свирепый еще грубее выкручивал ее волосы, заставляя несчастную голосить от боли.

— Хорошо, я ухожу. Ухожу. Не мучай ее только! Ублюдок…

Мужчина угрожающе дернул копьем в его сторону, окинул Ноиро угрюмым взглядом — так не смотрят на живых — и пошел своей дорогой, волоча рядом рыдающую бабку. Да уж, поистине артавар ванта, Протоний всех покарай! Иначе и не скажешь.

Весь день журналист тщетно искал следы исчезнувшего племени. Не тут-то было! Совсем усталый и разбитый, молодой человек вернулся на базу, где о нем, поглядывая на часы, уже поговаривали Матиус и Лад.

— Ты где бродишь? — накинулся на него, как сова на мышь, Клив Матиус. — Это тебе сельва, а не проспект Фурона! Мы уже думали снаряжать спасательную группу…

— Да полная артавар ванта! — ругнулся Ноиро: это словосочетание весь день крутилось у него в памяти и вызывало страшное раздражение. — Плавуны разорили «моих» дикарей, дикари куда-то разбежались, потом какой-то поддонок напал на мать вождя Араго и утащил ее с собой за косы, а она… Вы чего?

Он смотрел на вытянувшиеся лица археологов. Лад даже поставил на землю миску, которая заплясала у него в руке, словно живая.

— Что ты сказал? — спросила Нэфри, с ужасом коснувшись пальцами губ.

— Я сказал, что эти сволочи…

— Нет, в самом начале…

— А… это… арта…

— Молчи! — перебила она с видом матери, впервые услышавшей от маловозрастного сына непристойного словцо. — Где ты это услышал?!

— Плавун сказал… или кто он там на самом деле?

— Кому сказал?

В воздухе сгустилось напряжение. Все археологи смотрели на Ноиро. Тот растерянно пожал плечами:

— Думаю, мне. Я же хотел увести оттуда старуху, вот он меня и выбранил…

Постаревший и осунувшийся Лад сидел, охватив голову и прижав лоб к коленям. Глухо и тихо проговорил он куда-то себе под ноги, в землю:

— Он тебя не выбранил. Он тебя проклял. Это Улах-шаман.

* * *

— По-моему, это глупо, — сказал Ноиро, наблюдая, как археологи баррикадируют вход в домен и устраивают свои спальники так, чтобы можно было в любой момент вскочить и схватить оружие.

Нэфри села рядом с журналистом, намереваясь караулить не то его, не то от него.

— Зачем мы нужны этим дикарям, чтобы они пошли сюда? И вообще, по-моему, шаман блефовал. Я ведь мог и выстрелить…

— Ноиро, а ты не хочешь наконец заткнуться? — поинтересовалась девушка.

— Хочу. Но все так суетятся…

— Тогда заткнись. Йвар однажды собственными глазами видел последствия этих двух «бранных» слов. До этого он тоже над мракобесием смеялся и Улаха не знал.

Ноиро невесело усмехнулся:

— Значит, у меня есть надежда убедить его в альтернативных взглядах на историю? Ладно, не злись! Ну не плакать же мне теперь!

— Я на твоем месте всплакнула бы.

— А кого из проклятых видел Лад?

— Одного из археологов. Это случилось десять лет назад и, конечно, я того человека никогда не видела. Лад до сих пор об этом рассказать не может, трясет его…

— Да… печально. Но я-то себя нормально чувствую!

Она приблизила губы к его уху и шепнула:

— Все-таки, ты тоже не так прост, каким кажешься, и у нас есть надежда…

Ноиро резко повернулся к ней:

— Я знаю, где видел тебя раньше! Этот огненный оттенок… Ты прыгнула тогда на радугу и…

Нэфри зажала ему рот ладонью:

— Молчи, говорю! — и опасливо покосилась по сторонам. — Что ты кричишь?

Даже в свете факела было видно, как она покраснела.

— И что такого? Меня на радуге тоже потрепало…

— Да я потом три дня как чучело наряжалась, чтобы на меня не пялились, как будто я голая. Пф! Побывал бы ты в моей шкуре, я бы посмотрела!

При одном воспоминании о том случае целый вихрь «стражей перекрестка» закружил над нею. Журналист ничего не успел с собой поделать: кровь забурлила, в паху стало горячо, напряглось и заломило, а сердце в бешеном ритме выдало барабанную дробь. Воображение нарисовало такое, что и описывать неловко, а разглядывать — заманчиво. Ноиро ничего сейчас не хотелось, кроме как стиснуть гибкое смуглое тело Нэфри, а потом до боли, до стонов мять губами ее губы, войти в нее и обладать ею до умопомрачения, до полного бессилия, до…

— Протоний покарай! — прохрипел он, вспоминая алчущие глаза знакомых и незнакомых женщин. — И я еще удивлялся! Вот как оно действует!

Нэфри с подозрением взглянула на него, словно раздумывая — пора отодвинуться или нет?

— Прости, прости, но это действительно сильнодействующая штука, — Ноиро поморщился, пытаясь все-таки подавить не стихающее желание. Нэфри и сама по себе нравилась ему, а тут еще отблеск чужого мира… Или не чужого — просто неизведанного? — А зачем ты меня облила водой? Отомстила?

— Ну что, гасим свет? — спросил Лад.

Матиус встал и специальным ковшичком пригасил все факелы в домене.

— Если бы я хотела отомстить, — донесся шепот Нэфри, — я просто легла бы спать, позабыв о твоем существовании.

— А наутро доктор Орсо констатировал бы мою внезапную смерть во сне?

— Вот именно!

— О! Значит, этот поступок дает мне право надеяться?..

— Какой ты…

— Раздолбай?

— Вот именно! Ты — в реальной опасности, а думаешь неизвестно о чем!

Ноиро огорченно шмыгнул носом:

— Почему же неизвестно? Скажу по секрету: я вообще всегда об этом думаю…

— Хватит уже! Я не ханжа, но когда обстоятельства…

— Ладно, я понял, понял! Расскажи лучше, как у тебя это было в первый раз?

— Ты опять?! — в гневе едва не завопила она и со всего размаха треснула журналиста по плечу.

Ноиро отпрянул:

— Да я про «третье» состояние, вот сумасшедшая!

Нэфри смутилась, а потом они прыснули и тихо захохотали. Первой не выдержала она и закатилась в голос.

— Про… про… стите мен… меня! — постанывала девушка. — Не… не мо… гу!

— Ты чего там? — недоуменно спросил Матиус.

— Смешно им, — скептически ответил Лад. — Повод прекрасный! Потрясающее легкомыслие!

Ноиро хрюкнул и закрыл лицо скомканным одеялом, гася в нем смех. Нэфри вытирала слезы.

— Да пусть ржут! — хмыкнул Клив, который и сам не прочь бывал позубоскалить, но вскоре не утерпел и он. Не зная причин веселья, просто зараженный звуками, испускаемыми Нэфри, он затрясся в приступе хохота, а через минуту весь домен трясло от раскатов гогота: это смеялись остальные археологи.

— Эй! — крикнули с порога. — У вас там все нормально?

Лад что-то проскулил в ответ. Недоумевающие коллеги из двух других доменов так и не поняли, что произошло, однако, строя различные предположения, удалились в свои жилища.

— Ладно, — прошептала Нэфри, когда все наконец угомонились и наступила непривычная тишина. — Расскажу. Впервые я «вышла» в пятнадцать лет. Случайно. Подумала, что умерла, ужасно перетрусила, но потом решилась попробовать снова и снова. Пока мама не рассказала мне, что это можно делать вполне осознанно, я вообще считала, что одна в своем роде.

— А что, твоя мама тоже умеет?..

— Нет. Говорит, что боится пробовать. А отец, говорит, умеет. Правда, я его не знаю. Он шаман, живет в одном маленьком городишке в Узлакане.

— Экзотика!

— Я тоже так думала, а потом мама мне сказала, что у него там каменный дом и бытовая техника. Представляешь — шаман со стиральной машинкой!

Они снова прыснули.

— Ты не похожа на узлаканку. По мне, так они страшноватые…

— Отец тоже не похож, в молодости красивым был. Он из коренных, которые еще до завоевания там жили. А страшные — все пришлые с Востока, «чистая раса», как они себя называют. Вырожденцы. Я в Са-Аса жила и то пару раз таких видела. Мерзкие люди, к другим относятся свысока, а сами учиться не хотят, только размножаются и воюют друг с другом, тупые и злые. Хотят выгнать всех, кто к их крови не относится… У них очень много умственно отсталых — это из-за близкородственных браков. Нет, мама с таким не общалась бы, а с отцом они любили друг друга, но она не захотела оставаться в Узлакане и уехала домой, а меня забрала с собой.

— Значит, тебе от отца по наследству это умение передалось?

— Не знаю. Я его там еще не видела.

— Наверное, я должен был помочь тебе тогда, на радуге…

— Учитель тоже сказал, что это должен был сделать ты, и тогда ни для тебя, ни для меня не было бы никаких последствий в физическом мире.

— Учитель? У тебя там есть учитель?

— Он приходит, когда хочет или когда это необходимо, и помогает мне продвигаться дальше.

Ноиро обрадовался, догадавшись, кто этот учитель Нэфри. Он уже совершенно забыл об «артавар ванта».

— Опиши его, как он выглядит?

— Я же не видела его в этом мире!

— Нет, там, в том! Опиши!

— На нем черный балахон с капюшоном, подвязанный бечевкой, а сам он серебристый, чистый, светится, как звезда. Но лица его я никогда не видела…

— Точно! Это он — Незнакомец! Тогда, на радуге, я видел его же!

— Он говорил, что дикари называют его Та-Дюлатар.

— Та-Дюлатар! — восторжествовал Ноиро. — Все сходится, Нэфри! Та-Дюлатар — это божество птичников, бог-целитель! Это к нему они относят своих раненых! Недаром, недаром я так хотел найти его все это время! Я уверен — это он привел нас с тобой сюда! Я уверен!

— Тише, тише, не разбуди людей!

— Меня как магнитом тянет в сельву, понимаешь?

— Понимаю, понимаю, не кричи!

— Я шепотом.

— Все равно слышно. Значит, он живет где-то здесь? Я даже не знала. Мы с ним никогда об этом не говорили. Он очень интересный, знает такое, о чем я даже не представляла, и умеет объяснить. Мне казалось, такие вообще не живут на этом свете, и он должен быть существом из того мира… Я его даже побаивалась поначалу, пока не поняла, что он добрый. Но очень требовательный и бывает резким… Мне обязательно нужно встретиться с ним и кое-что отдать.

— Так пойдем завтра вместе и найдем его? Отпросишься у Лада?

— Эта вещь не со мной. Я ведь не знала…

— Пойдем просто найдем! — Ноиро был чересчур оживлен, и Нэфри положила ладонь ему на руку.

— Тише!

— Слушайте, ну вы спать сегодня собираетесь?! — зашипели на них из темноты ближайшие соседи.

— Собираемся, собираемся! Простите! — отозвалась Нэфри, придвигаясь к Ноиро. — Вот, я говорила?!

Ноиро охватил ее рукой за плечи, и она не воспротивилась. Между ними образовалось общее поле, сделавшее их едва ли не родными. Найти такого же, как ты — это всегда триумф. Им так много хотелось рассказать друг другу, делиться впечатлениями, догадками, опасениями. Мир стал вдвое больше для них после того, как Нэфри призналась о своих прогулках по серой пустоши. И они говорили, говорили, пока Лад не захрапел во всю мощь своих легких, заглушая не только сопение других спящих, но и голоса Ноиро и Нэфри.

— Наверное, пора спать, — сказала девушка. — Завтра пойдем к Учителю…

— Я очень рад, что встретил тебя, — признался Ноиро. — Мне до сих пор кажется, что это сон, потому что так не бывает.

— До завтра, Ноиро!

Он хотел поцеловать ее, но Нэфри приложила к его губам указательный палец:

— Нет! Не тут!

Может быть, знай она, что произойдет несколько часов спустя, то не была бы столь категорична?

 

4. Та-Дюлатар

Ноиро дернулся и открыл глаза. В домене все еще было темно, Нэфри по-прежнему спала, а Йвар Лад сотрясал храпом древнюю каменную кладку постройки.

Зачем ждать? Та-Дюлатара, Незнакомца, учителя Нэфри нужно отыскать прямо сейчас! Только что Ноиро незримо присутствовал при уходе Птичников из жилища их божества. Раненый вождь Араго шел сам, опираясь на плечо одного из воинов.

Ноиро осторожно выскользнул из мешка, прошел между спящими, беззвучно ставя ступни на пустые места, легко проник между наваленными у входа вещами. Тело было по-звериному ловким.

Презрев опасности и суеверия, Ноиро мчался через ночную сельву, и лишь сова, вылетевшая на охоту, недоуменно следила взглядом за человеком, который бежал с немыслимой для двуногих скоростью. А потом она увидела того, кто преследовал его, и, бесшумно махнув напоследок мягкими крыльями, села на ветку, напуганная тем ужасным и неестественным, что было в сути черной тени-охотника.

Бегущий миновал домен вождя Араго, одним прыжком преодолел канаву за деревней и вылетел на тропу. Еще немного — и он окажется возле кромлеха из белых валунов, напоминающих вымытые ливнями и отполированные ветрами черепа павших колоссов.

«Ар-р-р-ртавар ванта!» — взорвалось в голове.

Ноиро ухватился ладонями за виски, и тут же что-то прыгнуло на него сбоку, и бешеная боль, и рев турбин, и он катится по траве, не чувствуя, не видя и не слыша ничего, и напугано вскакивает, взмахивает руками. Поднимается в воздух над поляной…

«Что это? Что это? Как такое может быть?»

И тут он остановил свое внимание на происходящем внизу.

Большая черная кошка — череп ее сородича украшал голову Улаха-шамана — мертвой хваткой вцепилась в безвольное, пустое тело знакомого светловолосого мужчины в знакомой одежде.

«Это я…» — отрешенно подумал Ноиро.

Кошка не рвала его и не терзала, а жертва не сопротивлялась, но было видно, что в первом своем броске зверь разорвал когтями бедро человека, а теперь — наверняка со страшным хрустом — сжимает клыками плечо, придавливая всем своим весом к земле. Ноиро ощутил смутные отголоски боли в ноге и в плече. Это отрезвило, это заставило его действовать.

Он бросился вниз и со всей отчаянностью обрушился на кошку. Боль от соприкосновения с собственным телом ослепила и повергла в бессилие.

Отпрыгнувшая в сторону тварь снова кинулась к оболочке, лишь презрительно рыкнув на прежнего ее обладателя. Того перекувыркнуло и снова подбросило вверх. Опуститься по собственной воле Ноиро уже не мог. Боль стала стремительно утихать, а память — уплывать куда-то, в ненужное сейчас прошлое, в туман, в отсутствие всякой логики. И где-то вдалеке, за лесом, уже высился спиралевидный ворот перекрестка в белом сиянии…

«Стой! — крикнул кто-то. — Жди!»

Ноиро встрепенулся. Он пропустил очень много и только теперь увидел, как внизу непонятное огненное существо, похожее и непохожее на человека, сражается с черной тварью. Такой же была Нэфри после прыжка на радугу. Это и теперь была Нэфри. Она била кошку по морде, и та злобно скалилась, не понимая природы происхождения противницы, досадуя, что нельзя убить ее и вернуться к недорастерзанной жертве.

Сознание снова поплыло по безрадостной реке уходящих. Во всем лесу стало светло, и серебристые небеса настойчиво влекли его вверх, к водовороту над спиралью, а там… там… Там что-то есть!..

«Я не хочу! — как в детстве у окна, что есть сил заорал Ноиро. — Я буду здесь! Я подожду!»

«Жди!» — безмятежно ответил бархатистый мужской голос, на сей раз очень близко, почти рядом.

Кошка взвилась в воздух, намереваясь в последнем прыжке добить поверженную оболочку Ноиро. Нэфри лишь бессильно вспыхнула пламенем и полетела вслед, уже не рассчитывая остановить хищника.

Из кустов вылетела другая тварь. Столкнувшись с нею, кошка нелепо брякнулась спиной на землю и забила лапами, а серебристый зверь бросился на нее.

Реальной была новоявленная бестия или только творение мира «по ту сторону», неизвестно. Ее могущество было почти осязаемым. Не теряя ни мгновения, пес вцепился в глотку кошки и, мотая головой, стал трепать, давить, рвать.

Нэфри исчезла.

Черная зверюга лупила врага когтями, но удары проходили сквозь серебристое тело.

Ноиро почувствовал, что может спуститься, и нырнул к своему телу. Слияния не произошло. Он в отчаянии катался по самому себе, лежащему, надеясь ощутить хотя бы слабенький отголосок боли, но все тщетно. Спиральный ворот прорисовался в небе еще отчетливее, и лес стал тонуть в сером тумане Пустоши…

Тем временем серебристый зверь каким-то чудом вырос раза в два, подбросил в воздух безвольное тело придушенной черной твари, перехватил, играючи, другой стороной челюсти и что было сил швырнул в сторону чащи. Распластавшись в воздухе, кошка пролетела не меньше пятнадцати кемов и наделась на одиноко торчащий из ствола обломанный сук. Фонтан крови брызнул из ее пасти, и тварь испустила дух.

Пес повернул морду к Ноиро и, как Нэфри некоторое время назад, испарился.

«Жди!»

И тут, словно на веревке, журналиста дернуло в воздух. Ему почудилось, что эта веревка вросла в его позвоночник, а другой ее конец примотан к неподвижному телу. Ноиро не сопротивлялся. Натяжение усилилось, последовал второй рывок — и неописуемая боль, хлынувшая в него, точно морская вода в пробоину корабля, вытеснила весь мир.

* * *

В эту же минуту на расстоянии полутора тысяч кемов от каменного круга в большом домене открыл глаза человек.

Он тут же поднялся с постели и повел головой, заставляя ожить затекшие позвонки. Придя в себя, мужчина легко вскочил на ноги и приблизился к двери — ни у кого в сельве, кроме него, не было дверей, только пологи-циновки или на худой конец войлочный занавес.

Выглянув наружу, хозяин необычного домена крикнул что-то в темноту ночи. Сердце успело стукнуть два раза, прежде чем на пороге возникло несколько копьеносцев, бесшумных, как тени.

— Асуэ свийто, — сказал мужчина, сверля их проникающим насквозь взглядом серо-стальных глаз и указывая на испачканные чьей-то кровью носилки, — кафаре ата, — (Рука небрежно махнула в сельву.) — Па астуринга-атэ, пай стета-атэ. Йол?

— Йол, — ответили ему и с глубоким поклоном удалились, прихватив носилки.

Он тут же повернулся и зашел в отгороженную ширмой часть помещения. Здесь у него таилась целая лаборатория. На громадном деревянном столе высились всевозможные склянки, перегонные кубы, колбы, соединенные между собой стеклянными змеевиками или шлангами, горелки, разного вида пробирки и другие приспособления для химических опытов.

Мужчина заглянул под стол и вытянул оттуда сколоченный из досок ящик. В ящике лежал фонарь с гигантской белой лампой. Присоединив фонарь к заряжающему устройству, человек проверил исправность лампы. Вспыхнувший неживой белый свет подавил яркость трех факелов, которые еще за мгновение до этого исправно освещали жилище. Однако хозяин лишь убедился в работоспособности фонаря, поэтому, отключив его, он быстро двинулся к выложенной в стене печи. Секунда — и пламя заполыхало в ней живыми лепестками. Он взгромоздил на каменную подставку хромированный бак с водой, а потом застелил чистой тряпкой второй, узкий, стол.

Привычным жестом мужчина собрал на затылке длинные пепельно-русые волосы и упрятал пучок под светлую тонкую шапочку.

Все больше предметов возникало на химическом столе в пределах досягаемости для того, кто будет стоять под лампой возле узкого, высокого. Шприцы, шланги, хромированная закрытая коробка, в которой звякало что-то металлическое, флаконы — много флаконов, наполненных разноцветными жидкостями. Человек не спешил, но все в его руках спорилось, будто по волшебству.

— Та-Дюлатар! — крикнули снаружи ровно в тот момент, когда он взял в руки запакованные в прозрачный мешочек резиновые перчатки. — Стета-атэ!

— Ито! — ответил мужчина, и копьеносцы внесли носилки в дом. — Висса-атэ ляй санга! — он кивнул на стол.

Воины осторожно, но очень быстро переложили с носилок на белую тряпицу окровавленного юношу в изодранной одежде.

— Йяй таято мия бемго-бемго ута? — спросил самый рослый из них.

Хозяин вздернул бровь и выглянул в раскрытую дверь. Двое оставшихся за порогом дикарей держали на плечах длинный тонкий ствол деревца с привязанной к нему тушей дохлой кошки. Внешний вид хозяина в шапочке и белой накидке, что скрыла его фигуру, пробудил в них священный трепет. Бросив зверя наземь, они рухнули на колени и ткнулись лбами в траву.

— Стай ута бемго-бемго ати-ма? — сухо осведомился мужчина.

— Бемго-бемго муто-маро, Та-Дюлатар, — не смея поднять головы, пробухтел в ответ воин справа, а воин слева быстро закивал. — Бемго-бемго Улах ватара ду.

— Стета-атэ бемго-бемго ута Араго анэ йохо раванга, — бросил хозяин и, ни секунды не сомневаясь в том, что приказ его будет мгновенно выполнен — испорченную напастью мертвую кошку унесут к вождю или шаману племени, — удалился к раненому, с которого дикари уже успели снять окровавленную одежду. — А теперь вон отсюда, — произнес мужчина, пользуясь известным лишь двоим в этом мире языком, однако воины прекрасно поняли распоряжение и покинули домен, благоговея при звуках божественной речи.

Он включил фонарь, облил руки бесцветной жидкостью, надел перчатки, облил их тоже. И только потом взглянул в бледное лицо светловолосого юноши. В серо-стальных глазах Та-Дюлатара мелькнула боль, брови сошлись у переносицы в глубокую морщину скорби, а руки словно сами собой, независимо от него, совершали нужные манипуляции: кололи, промокали, вытягивали, шили, вязали узелки…

Тихо потрескивали ненужные факелы.

* * *

Я… я… Что такое «я»? Это все и ничего? Где оно, это «я»? Что же мешает понять? Почему все путается, словно в покатившемся с горы калейдоскопе? Это — смерть? Это так просто? Но что же мешает понять? Где-то за пределами уютного меня, собравшегося в комок и не участвующего в разгадывании головоломки, есть еще раскинувшееся во все стороны, разбитое и разорванное «я», которое так болит и так заходится в судорогах, что уютное «я» не желает просыпаться и искать решение.

Но что же так… А-а-а-а! Святой Доэте… А-а-а!

* * *

Ноиро колотился в агонии, беззвучно крича и в ужасе тараща глаза. Свет угасал. Холод подступил так близко, что его можно было бы увидеть во плоти, если бы не страшная, противоестественная темнота.

Раненый не видел кинувшегося к нему мужчину, не чувствовал силу рук, прижавших его к твердой поверхности.

Конвульсии пошли на убыль. Смерть сдала позиции.

Мужчина что-то говорил, осторожно, но крепко удерживая Ноиро. Кажется, он успокаивал и объяснял. Раненый не знал этого языка и даже никогда раньше не слышал, однако умиротворение постепенно пришло на смену панике.

— Та-Дюлатар? — прошептал он, когда ужас отступил, а глаза снова стали видеть. — Вы Та-Дюлатар?

Неведомый спаситель молча снял колпачок с иглы шприца, прижал здоровую руку Ноиро к столу и поставил инъекцию в вену на сгибе локтя жестом уверенным и не доставившим боли. После этого мужчина приложил два пальца к его горлу и сосчитал пульс. Результат ему не понравился: лекарь насупился и покачал головой.

Укол подействовал быстро, боль в ранах утихла. Журналист пригляделся к хозяину домена.

Это был вполне зрелый, хотя если судить лишь по состоянию тела, то достаточно еще молодой мужчина из тех, кого с некоторой завистью и восхищением называют матерыми. Но взгляд выдавал его древность. Кажется, человек этот видел мир на протяжении очень и очень многих лет. Это пугало, но это же и привлекало в нем, таило загадку. Когда-то, быть может, и он был глупым пухлогубым юнцом с наивно светящимися глазами, однако вообразить его такого Ноиро не смог бы и при более благоприятных для себя обстоятельствах…

Глубокая поперечная морщина пролегла между бровей Незнакомца, а то, что в детстве могло быть обаятельной ямкой на щеке, ныне больше походило на суровую складку. Длинные русые с проседью волосы гривой падали на плечи, на лоб, свешивались над лицом, когда он склонялся к Ноиро. И еще от его одежды пахло удивительной чистотой. Так пахнут тщательно выстиранные и просушенные на свежем воздухе вещи — роскошь, почти недоступная горожанам.

— Вы только передайте археологам, что я тут и живой, — простонал журналист.

Вместо ответа лекарь влил ему в рот горький отвар из пробирки, а потом сунул электронный градусник. После того, как увидел шприц, наличию градусника в диком доме отшельника раненый уже почти не удивился.

Еще раз послушав пульс, Та-Дюлатар показал ему, что нужно спать. Утомившись, Ноиро сомкнул горящие веки и провалился в бред. Во сне он гнался за Нэфри, пытаясь объяснить ей, что жив и что его близких нужно уберечь от страшной новости. А Нэфри вскакивала в седло, и рыжий Всполох уносил ее к Затону.

Но потом стало невыносимо жарко. Это взошло злое кийарское солнце. Все они устали, и конь бегал в белых хлопьях пены. Только тогда девушка пообещала ему сделать все так, как он просил. Ноиро вздохнул, отер выступивший пот и лег прямо на песок, чтобы заснуть. Просто заснуть, ни за кем не гоняясь и ни от кого не убегая.

* * *

Журналист не знал одного: этим же утром на базу археологов по приказанию Араго-Ястреба заявилось трое воинов-Птичников.

В поселке ученых царило смятение. Йвар Лад готов был свернуть работу, как тогда, десять лет тому назад, и возвращаться в Кемлин со страшными новостями. Убеждений Нэфри он не слышал: на месте ночной схватки со зверем остались только гигантские пятна крови и смятая, а то и выдранная с корнем трава. Ни трупа, ни живого Ноиро в окрестностях они так и не обнаружили, а что может ждать человека, потерявшего столько крови и получившего такие раны, если не оказать ему квалифицированную медицинскую помощь?

— Говорю вам, Йвар: он у Та-Дюлатара! — твердила Нэфри.

— Что сделает знахарь-дикарь?

Вскоре не выдержал и вмешался Матиус:

— Хотя бы окажет первую помощь! Йвар, но не потащим же мы его израненного на самолет, сам подумай! Да и вообще… Меня вот еще почему зло берет: неужели нельзя найти управу на этого придурочного шамана? Сколько еще он будет безнаказанно уничтожать ни в чем не повинных людей?

Нэфри благодарно сжала его руку и хотела продолжить свою речь, но тут с наблюдательного поста дали сигнал, что у них гости.

Это были три копьеносца, мускулистые и темнокожие парни в густой вязи татуировок, с множеством мелких косичек, в которые не без искусности вплетались цветные птичьи перышки. Один на ломаном кемлинском поинтересовался, кто у чужаков самый главный, и Лад выступил им навстречу.

— Ваш быть белой голова человек, — не спросил, но уверенно заявил абориген. — Ночь он кусат… кусатой… бемго-бемго.

— Зверь, — подсказали ему спутники.

— Зверь! Да! Зверь — не жить, белой голова — болеть очень. Та-Дюлатар велить нам говорить, белой голова у он дом, долго лежит нада, долго. Вам ходит не нада. Плавун ищет. Ни! Нельзя совсем!

Йвар Лад раздраженно сложил руки на груди, съежился и в немом возмущении вздернул брови. Когда парламентер закончил, археолог почти закричал:

— Как мы бросим его там? Вы соображаете, что несете? Это наш соотечественник!

Птичники невозмутимо выслушали его, и в лицах не отразилось ни капли сочувствия.

— Вождь говорить, Та-Дюлатар говорить! Нельзя! Ни! — повторил главный и развернулся, давая понять, что переговоры окончены.

Археологи зароптали.

— У нас есть оружие! В конце концов, мы можем вызвать солдат из Франтира! — послышались предложения.

— Можно? — вдруг громко, перекрывая гул, спросила Нэфри.

Все смолкли. С молчаливого одобрения Лада она продолжила:

— Я знаю человека по имени Та-Дюлатар. Я убеждена, что ему не только можно, но и нужно доверять в этом деле. Если он говорит, что туда нельзя идти, это так и есть. Да я и не знаю, куда идти. Сельва большая. И те же Плавуны ориентируются в ней куда лучше нашего. Неужели кто-то хочет схлопотать ядовитую стрелу из-за дерева или привести врагов прямо к порогу спасителя Ноиро?

— Что ты предлагаешь? — устало уточнил Лад.

— Не уезжать в Кемлин, а продолжать работы и подождать, как будут разворачиваться события. Вы извините, что я вот так… лезу… Но я единственная, кто может поручиться за Та-Дюлатара.

Руководитель группы вздохнул и с кислым видом промямлил:

— Ну и откуда ты знаешь этого человека? Кто он? Почему указывает вождю?

— Он… я думаю, он у них врач…

— Ну вот… «Думаю»! А говоришь, что знаешь!

— Мэтр Лад, ну позвольте мне пока не раскрывать мои источники! — почти взмолилась она. — Просто попробуйте раз, один раз в жизни, — девушка приподняла указательный палец, — поверить кому-то на слово!

Взгляды всех ученых метнулись в сторону Лада. Тот потер усы и снова тяжко вздохнул:

— Нэфри… исключительно ради тебя. Только ради тебя я пойду на это безумство…

— И ради родственников этого раздолбая, — с облегчением улыбнулась Нэфри. — Они ума лишатся, если подумают, что он погиб!

А про себя подумала, что после Нового года, уже вернувшись в Кемлин, обязательно прокатится на том бешеном рыжем скакуне, которому никак не удавалось пересечься с путями бредившего Ноиро, чтобы Нэфри могла добиться от него, что нужно делать.

* * *

Журналист тяжело и ожесточенно боролся с лихорадкой на протяжении трех дней. У него не было сил есть, он только пил, и вкупе с огромной потерей крови это довело его до истощения. Ноиро мог видеть лишь кисть своей здоровой руки, и с каждым днем она все больше напоминала конечность высохшего мертвеца.

Та-Дюлатар ставил ему импровизированные капельницы и почти не отходил от его лежанки ни днем, ни ночью. Правда, иногда Ноиро доводилось слышать невнятное бормотание целителя и гадать, адресовано оно ему, или тот от бесконечного одиночества просто привык разговаривать сам с собой. А может, лекарь выдохся и бредил в полусне?

Однажды, когда хозяин жилища задремал рядом с постелью больного, уронив голову на руку и опершись локтем на свой «лабораторный» стол, Ноиро привиделось вдруг что-то желтое, видимое только боковым зрением. Оно кралось к ним из угла, держась так, чтобы оказаться у изголовья раненого, а тот не смог повернуться.

Ужас обуял журналиста, как в тот первый день. Ноиро завозился в постели, застонал, не в силах вопить, и проснулся от окрика вскочившего Та-Дюлатара:

— Луис!

Раненый не понял этого слова, но был несказанно благодарен целителю за то выражение глаз, с которым он кинулся на помощь, а после проверял, не случилось ли чего и в самом деле. Будто опомнившись, лекарь померк и сел на место, слегка махнул рукою и покачал головой в укор самому себе.

После этой — самой страшной — ночи все изменилось. Утром Ноиро проснулся голодным до тошноты, с очень ясной головой и в прекрасном настроении. Стараясь не разбудить прикорнувшего неподалеку Та-Дюлатара, он дотянулся до градусника и померил температуру. Впервые за последнее время жара не было.

Спина чесалась и ныла от чересчур долгого лежания в одной и той же позе: лекарь примотал его к кровати простынями, чтобы тот ненароком не растревожил раны, когда метался в горячке.

Услышав его возню, Та-Дюлатар очнулся. Ноиро показал, что хочет есть. Мужчина кивнул и ушел за ширму, к печи, пробыл там некоторое время, а потом вернулся с керамической миской, из которой стал кормить раненого с ложки. Бульон помстился голодному Ноиро чрезвычайно вкусным. Он с удовольствием щурил глаза, нет-нет да поглядывая на своего спасителя. А Та-Дюлатар впервые за все это время улыбался, правда — одними глазами, и сеточка морщинок собиралась у висков.

В дверь осторожно постучали. Лекарь спокойно докормил Ноиро — пришедшие не осмелились повторить стук — и пошел открывать.

Между тем журналист ощупал больное плечо и обнаружил, что боль приняла другой характер: теперь это был приглушенный зуд, мало похожий на прежние уколы сотен раскаленных спиц и рывки тупыми крючьями. Ноиро захотелось встать и попробовать свои силы.

Вслед за лекарем в жилище вошла дикарка с ребенком на руках и сопровождавшая их старуха. Ребенку — глазастой девочке — было года три, и она тихонько подвывала, пытаясь ухватить себя за нос, однако мать упорно перехватывала ее руку. При этом женщина не переставала объяснять что-то Та-Дюлатару.

— Ито, — ответил ей лекарь, указывая на стол, где три дня назад оперировал Ноиро.

Сейчас сюда сквозь окно, защищенное прозрачным стеклом в крепкой деревянной раме, проникал яркий дневной свет, и потому включать свою лампу лекарю не пришлось.

Журналист заметил, что из носа девочки сочится кровь. Когда ее усадили на стол, она заплакала и вцепилась в мать. И тут Та-Дюлатар, улыбаясь, присел на корточки, заглянул ей в глаза и заговорил. Девочка покосилась на него с недоверием, а через пару минут ответила и даже улыбнулась, показывая на нос.

— Табосто-ерта ис пачо-пачо? — игриво уточнил лекарь. — Йол? Оста: р-р-р! Йол?

Мать девочки и пришедшая с ними старуха переглянулись, после чего начали смеяться. Малышка охотно кивнула:

— Йол! Р-р-р-р! — и с любопытством глянула поверх головы Та-Дюлатара на Ноиро. — Ака ту?

Мужчина оглянулся.

— Кафаре ата иллой. Бемго-бемго.

— Р-р-р?

— Р-р-р.

В ее глазах мелькнула жалость, но превозмочь любопытство девчонка не смогла.

Женщины молчаливо таращились на Ноиро, будто позабыв о цели своего прихода. Тем временем Та-Дюлатар вытащил из хромированной коробки ножницы с расплющенными концами. Пока девочка не обращала на него внимания, он запрокинул ее голову и внимательно заглянул в окровавленные ноздри. Девчонка тут же догадалась, что он собирается делать, и захныкала, но лекарь быстрым точным движением ввел ножницы-щипцы в левую ноздрю пациентки и столь же точным движением извлек оттуда предмет округлой формы, похожий на косточку одного из местных плодов. Кровь побежала сильнее, и Та-Дюлатар приложил к ее носу тряпицу, смоченную темным раствором в одной из банок. По запаху журналист определил, что этим же веществом целитель все это время промывал его раны.

Поговорив с женщиной — довольно игриво и не без превосходства светила, привыкшего, что люди заглядывают ему в рот и ловят каждую фразу, — хозяин выпроводил гостей, а потом счастливо потянулся.

Ноиро сделал знак, что хочет встать и выйти по нужде. Та-Дюлатар выглянул за дверь и окликнул кого-то, а сам расстегнул и рывком содрал с себя рубаху. Тело его, слепленное без малейшего изъяна, было исполосовано старыми, но еще заметными шрамами, а один, самый свежий, рубец алел пониже левого соска, прямо напротив сердца. Ноиро ужаснулся увиденному, а Та-Дюлатар спокойно улегся на свою постель — отсыпаться впервые за последние три дня.

В дом вошли два воина. Один из них отмотал журналиста от лежака, и вместе они помогли ему подняться. К тому времени хозяин домена уже крепко спал.

* * *

Кампан погиб в недавней стычке с племенем Зубатых Ящеров. Кампана не было уже двое суток. Пятнадцать мужчин, воинов той и другой сторон, унесла Ночь в свои земли, откуда нет возврата. Но Кампана вернули, только не всего, не прежнего…

Кампан сидел перед шаманом и пусто глядел одним уцелевшим глазом, как тот натирает его тело какой-то мазью, бормоча себе под нос одни и те же непонятные слова, чуть подвывая и время от времени хлопая в ладоши. С каждым повтором и хлопком павший воин проникался ненавистью, но приказа бежать выполнять посмертную задачу еще не было, и Кампан не мог сдвинуться с места.

— Табаро маро… Табаро маро… Табаро маро… — твердил теперь Улах и водил костяным жезлом по ребрам скелета пантеры.

Перед мертвым взором возникала и прорисовывалась подробностями фигура обидчика, его жилище, окрестности. Какую обиду тот нанес ему, Кампан не помнил, знал он только одно: если не убить незнакомца, покоя не будет, а боль и ненависть станут мучительно и бесконечно раздирать его, как раздирают слова, которые гудят в голове, словно множество барабанов под ладонями незримых раванг-шаманов. Улах был для него невидим. Шаман Плавунов опустил в кипящий котел длинный и тонкий клинок ножа, вытесанного из вулканического стекла и отполированного до блеска.

— Табаро маро! — выговорил свиреполикий раванга и, ухмыльнувшись напоследок, нацепил на разбитую вдребезги голову мертвеца сверкающий конус: проклятые белые, поздравляя друг друга с одним из своих праздников, надевали такие уборы на себя и веселились. Знатный будет подарок самозванцу! Попомнит он Улаха. — Маро! Маро! Маро!

И он забился в экстазе, только что потратив все силы на преступление против великого Змея Мира, отделявшего живых от мертвых. Так давно пытался Улах научиться этому искусству — и вот наконец сейчас Отнятый-у-Змея совершит великий обряд избавления от врага.

* * *

По мере приближения к обидчику ненависть и боль возрастали. Ветки хлестко били нечувствительное тело. В отличие от Улаха Кампан точно знал, куда бежать. Мертвые знают все о мире, который им пришлось покинуть. Такое знание дается мертвым в тот миг, когда истаивает хрупкая серебристая пуповина между телом тонким и телом из плоти. Они получают его, чтобы унести самые главные уроки этой жизни в следующее воплощение, а не использовать против живых в Покинутом мире.

Всего два взмаха отравленного клинка — и встретившиеся Кампану на пути Птичники падают замертво. Жертва уже рядом, и сейчас она поплатится за все!

Враг был в сельве. Он стоял на одном колене в траве и срезал что-то с невысокого стебля. Пылая жаждой мести, Кампан обрушился на него всем своим смрадным телом… и обсидиан вошел в землю на том месте, где только что был его длинноволосый оскорбитель.

Терзаемый неутоленной яростью, мертвец гортанно взревел, мотая головой. Тысячи солнечных бликов брызнули в заросли, отраженные нелепым колпаком на размозженной голове. Он изрыгнул бы страшное ругательство, но одеревеневший язык плотным кляпом затыкал рот, наполненный ледяной тягучей слюной. Мутная зловонная жижа потекла из перекошенного рта Отнятого-у-Змея. Перед взором колыхался только пульсирующий теплый комок в центре вражеской груди. Сюда, именно сюда должен войти отточенный обсидиан! А потом он своими руками вырвет светящийся комок плоти, сломав противнику ребра, и отнесет великому Змею Мира в знак отмщения. У самого Кампана уже два дня не было живого сердца, и он с удвоенным чутьем угадывал его у других.

А на краю тропы стоял, наблюдая за ними и слегка ухмыляясь, болезненного вида человек в длинном желтом плаще…

Длинноволосый перехватил руку Кампана и молниеносно швырнул труп через себя. Кампан слышал треск собственных костей, но это его не остановило. От удара оземь сплющился и слетел с головы мертвеца блестящий колпак. Покуда бывший Плавун готовился r третьему броску, хватая с травы потерянный нож, белый человек успел вооружиться посохом. От нападения он ушел, исчезнув с пути Кампана и возникнув у него за спиной. Тот со всего размаха врезался в дерево. С противным плюхом вылетели из черепа холодные, начавшие разлагаться мозги. Длинноволосый настиг его; один за другим удары посоха сшибли Отнятого-у-Змея с ног. Наконечник пробил брюшину и пригвоздил Кампана к земле.

— Табаро маро ватанга! — сказал враг и, тут же прекратив быть врагом, исчез.

Растаял и тот белый наблюдатель в желтом плаще. Вместо их лиц Кампан начал видеть другое — смуглое, злое, ненавистное.

Длинноволосый спокойно отступил, взглянул в заросли и стремительным движением выхватил оттуда молодую унцерну. Пресмыкающееся шипело, но, повиснув на собственном ядовитом хвосте, причинить вреда ловцу не могло.

Мужчина огляделся, нашел в траве смятый колпак и, растянув резиночку, примотал его к шипохвосту.

Все это время мертвец пытался вырвать из своей утробы пригвоздивший его посох и бессильно урчал от злобы.

— Табаро маро ватанга! — повторил длинноволосый, освобождая его и вкладывая в руки извивающуюся унцерну.

Кампан ринулся в обратный путь. Ядовитый шип не раз впивался в задеревеневшую желтовато-серую кожу. С каждым прыжком лицо проклятого обидчика приближалось.

— А! — вскрикнул шаман, когда брошенная в него унцерна с привязанной к ее туловищу блестящей мятой бумагой всадило жало ему в бедро, выскользнула и, шипя, удрала в кусты. — Марун вевер!

Изуродованное тело Кампана, готового довершить начатое шипохвостом убийство, мгновенно обмякло и, словно из него выдернули костяк, рухнуло в костер.

Грязно ругаясь, Улах отправился устранять последствия ответного новогоднего подарка от Та-Дюлатара.

* * *

Ноиро привстал на локте уцелевшей руки. В дверь вошел лекарь, и выглядел он взбудораженным.

Налив воды в большой чан, Та-Дюлатар подставил таз, разделся, вступил в него и, поливая себя из ковша, тщательно вымылся, а затем, выплеснув старую воду, налил свежей, в которой замочил грязную одежду.

Журналист ничего не понимал. Лекарь выглядел сосредоточенным, как пред операцией.

— Что случилось? — спросил раненый, силясь встать и ухватывая прислоненный к лежаку костыль.

Та-Дюлатар, как будто не слыша его, неторопливо надел все свежее и чистое, расчесал гребнем вымытые волосы, напился воды из чайника и только потом повернулся к Ноиро.

— Ито, — произнес он и поманил журналиста за собой.

Молодой человек заторопился встать, однако лекарь жестом остановил его и покачал головой. Чуть подумав, Та-Дюлатар изобразил, будто спит, прикрыл глаза и слегка взмахнул руками, словно крыльями.

И Ноиро догадался.

«Только бы получилось! — мелькало в мыслях. — Только бы получилось, я ведь ни разу вот так, срочно, не пробовал!»

Он слышал, как Та-Дюлатар улегся на свою кровать за ширмой.

Ноиро волновался, у него не получалось. И вдруг в груди слабо заныло, а мозг превратил эту странную, сладостно-тоскливую, похожую на ностальгию, боль в слово: «Явись!» Медленно, плавно в голове нарастал гул. Тело завибрировало, неохотно расставаясь со своей сутью. На миг он успел увидеть над собою Незнакомца в черном балахоне — и тот одним рывком вытащил его на серую пустошь, едва понял, что разделение произошло. А там он, нисколько не церемонясь, закинул Ноиро на радугу.

Журналиста опутало безумным, изнуряющим иссушающим сладострастием. Но почему, почему здесь это такая пытка?!

Та-Дюлатар уже стоял на радуге, но даже не думал помогать застрявшему в пространстве спутнику. Он терпеливо ждал, когда тот расправится со своими химерами.

Наконец Ноиро избавился от последней вспышки похоти и упал на радугу.

«Теперь здравствуй, Ноиро, — прозвучал у него в голове знакомый баритон. — На радуге можно общаться, ничего не забывая. Радуги соединяют между собой миры».

Ноиро вспомнил, как отец учил его, четырехлетнего, плавать в море. Положив его на воду, он отступал. Мальчик трепыхался, глотал соленые брызги, но плыл, и с каждым разом это получалось у него все лучше!

«Нам нужно поговорить, садись», — сказал Незнакомец и подал пример, усаживаясь на хрустальную поверхность.

Лучи света бегали по граням горного стекла, преломлялись и заставляли хрусталь рождать мелодии солнечного спектра.

«Мое настоящее имя — Кристиан Элинор, — продолжал Незнакомец, чуть двинув капюшоном. — Здесь я выгляжу — когда, конечно, хочу так выглядеть — монахом».

«Что такое монах?» — не понял Ноиро, но следом пришел образ шамана, все пояснивший.

«Ты тоже можешь выбрать для себя форму. Но это неважно».

«А какая форма у меня сейчас?»

Кристиан Элинор со своей обычной небрежностью махнул рукой. Часть радуги вскинулась перед ними гигантским зеркалом, и Ноиро увидел себя.

Он был просто средоточием света, принявшего очертания человеческого тела. У него не было ни лица, ни глаз, ни носа, ни рта, не было пальцев на руках и ногах — но все это возникало, как только Ноиро замечал их отсутствие. А откуда-то из спины, извиваясь, выходила длинная серебристая нить, тянущаяся в никуда. Только теперь журналист обратил внимание, что на такой же «привязи» был и Незнакомец, но тот умел отвести глаза постороннему, и если не вглядываться нарочно, увидеть нить Элинора было нельзя.

«Хорош? — в мыслеголосе целителя прозвучала улыбка. — Я позвал тебя ради просьбы. Но если ты еще не в силах, то…»

«Я в силах! — быстро возразил Ноиро. — Я уже сам встаю и неплохо передвигаюсь!»

Еще бы: прошло уже десять дней! Иногда раненому казалось, что он почти совсем выздоровел.

«Не в том дело. Завтра мне придется отлучиться на весь день. Я буду выглядеть, как мертвый».

«Мне ли не знать!»

«Я буду выглядеть, как совсем мертвый! — упрямо повторил мысль Элинор. — У меня не будет биться сердце, ты не заметишь пульса и дыхания, к вечеру тело слегка закоченеет и станет ледяным, и по возвращении мне придется долго лежать, пока кровь снова с прежней скоростью побежит по артериям и наполнит мышцы, органы, мозг. Только сверхчувствительные приборы смогли бы уловить в том состоянии признаки теплящейся жизни. Но это не смерть. Я хочу, чтобы ты знал».

Ноиро кивнул. Он успел ухватить нечаянный образ, вспыхнувший в памяти Незнакомца: ночь, тревога и полные обреченности темные глаза невероятно красивой женщины рядом с ним, в его объятиях. Журналист вспомнил облик Элинора в физическом мире и сообразил, что эта красавица была под стать ему и внешне, и душой. Именно она — это чувствовалось! Может быть, он увидел жену Та-Дюлатара, и с нею случилось непоправимое? Почему такие страдания испытывает целитель, воскрешая ее образ? И почему этот образ всегда с ним? Он не посмел спросить, а Элинор не стал отвечать, хоть и понял, что Ноиро теперь знает о ней.

«Тот, кто проклял тебя, Ноиро, проклинает меня уже девятнадцать лет, — продолжал Незнакомец. — Он не оставляет попыток разделаться со мной…»

«Но за что? Что мы с вами сделали ему?!»

«С тобой. На „вы“ — это все ненужные сложности. Особенно здесь…»

Девятнадцать лет… Если девятнадцать лет назад — Ноиро тогда было всего шесть — Элинор был в таком возрасте, что мог спровоцировать Улаха на проклятие, то сколько же ему теперь? Журналист считал, что лет тридцать, максимум — тридцать пять.

«Мне сорок пять, — ответил лекарь, или услышав его мысли, или логически поняв, о чем может задуматься человек, узнав такое. — Я был твоим ровесником, когда мы впервые увиделись с Улахом. Сегодня он сделал очередной ход в этой изрядно затянувшейся партии… Завтра ты останешься один, поэтому будь начеку. Он, конечно, еще нескоро отойдет от моего сегодняшнего подарка, — Элинор тихонько хмыкнул, — но на всякий случай не стоит терять бдительность. Слава Всевышнему, Улах пока так и не узнал о двадцать первом числе!»

«О каком двадцать первом числе?»

«Двадцать первое число первого весеннего месяца. Оно наступит завтра».

Ноиро едва не охнул и оглянулся на вращающуюся спираль:

«Как я забыл! Ведь завтра Новый год!»

«У вас — да. Я знаю. Но меня здесь завтра не будет, и ты останешься за хозяина. Я видел, ты еще слишком слаб, чтобы сопротивляться Призыву…»

«Призыву? Это что?»

«Призыв может помочь, а может и убить. Все заключается в силе, с которой он послан».

«Как он может убить?» — насторожился Ноиро, ощутив, что близок к какой-то важной разгадке.

«Он может вызвать инфаркт или инсульт, грубо вырвав тонкое тело из физического. И никто из врачей никогда не заподозрит неладное».

Только теперь Ноиро вспомнил, о чем там бормотали у них в редакции со дня его появления и до отъезда сюда. «Смерти в собственной постели» участились настолько, что Гэгэус даже решил посвятить этой теме материал в жанре «журналистское расследование». За один только год умерло столько известных персон, сколько не покинуло этот мир за десять минувших лет. И большинство, по статистике, гибло именно от инфарктов и от инсультов. Причем в молодом возрасте. Врачи объясняли это изменением климата, побочными эффектами технического прогресса и прочей невменяемой ерундой.

«Тогда, в сельве?..» — Ноиро вспомнил злобный наблюдающий взгляд и свой странный приступ.

«Да. Он приценивался к тебе».

«Но зачем я ему сдался?»

«Не взывай к разуму там, где его нет. Аннигилирующие друг с другом частицы в космосе не имеют разума. Они просто сотворены так, чтобы взаимно уничтожаться. Вещество и антивещество не имеют разума в нашем понимании, не имеют нашей логики. Они просто созданы так. У нас есть разум, но по чьей-то прихоти мы просто такие, какие есть. И эта взаимная неприязнь неосознанна. Это просто данность. Здесь не может быть политических и дипломатических переговоров — это все равно, что пытаться помирить леопарда и оленя. Эти двое родились на свет такими: один — убийца, другой — невинная жертва. Единственное, что доступно людям в силу их разумности — это выбор: быть или не быть жертвой. А может — быть охотником на охотника? Нарушить правила игры? Сломать вечное колесо несправедливости? Но это трудно, в одиночку это не делается. К тому же многие выдохнутся по дороге и отпадут. Защищающийся всегда в менее выгодном положении, чем нападающий. Злоба, агрессия — это так просто!»

«Почему в менее выгодном?»

«Потому что тактику выбирает агрессор. Потому что время нападения выбирает он же. Потому, наконец, что „положительной частице“ сложнее вернуть равновесие, ответив злобой на злобу. А надо».

«А если от противного: добром на злобу?»

«К несчастью, это не работает. Или работает очень недолго и с огромными погрешностями, но зато с великой затратой сил. Неэффективно. И если тебе не повезло и ты создан со стержнем „положительной частицы“ — уж поверь, на тебя свалятся все испытания и несправедливости этого мира! Ты не виноват. Я не виноват. Это не волеизъявление. Нас просто создала такими Вселенная».

Ноиро задумался. Да, неприятно осознавать, что ты сам сможешь жить и дышать только в том случае, если твой враг, готовый на все, лишь бы стереть тебя с лица земли, будет лишен этой привилегии. Если бы кто-то спросил его, Ноиро, так пусть бы эти «положительные» и «отрицательные» частицы жили себе на здоровье. Лишь бы не лезли к нему. Он, вообще-то, мирный человек. Может, конечно, и по лицу настучать, но это если уж очень сильно доведут. А тут, оказывается, существует некий несгибаемый закон — или ты, или тебя… Хм! Замечательно. А главное — так улучшает мнение об этом мире, что хочется пойти и добровольно уколоться о хвост унцерны. Чтоб уж наверняка.

«Знаю, я тебя огорошил. Конечно, мир многозначнее и ярче, и относиться к нему с неприязнью только из-за того, что тебе стал известен еще один из его законов — это не самый зрелый выбор. Ты ведь не покончил собой, однажды узнав, что когда-нибудь умрешь, как умирают все. Тебе надо время, чтобы переварить это. И оно у тебя есть. Главное: не углубляйся в философию слишком сильно», — в мыслефразе Элинора снова послышалась улыбка.

«Послушай, а есть такие, кто нейтрален? Ну, то есть, абсолютно равнодушен и к тем, и к тем?»

«Так я и думал, что здесь проявится максимализм. Значит, пока ты сам не прочувствуешь это, любые объяснения бесполезны. Поскольку я старался преподнести это доступно… Но опыт — великое дело. Ноиро, существуют нейтральные магниты? Они плохие или хорошие? Их можно расценить с точки зрения шкалы цветов? Вот тебе пусть и не ответ на вопрос, но почва для размышлений о природе этой закономерности!»

И он внезапно исчез, словно его выключили. Ноиро помешкал, соображая, и тоже приказал себе «вернуться в убежище».

Над ним стоял лекарь и внимательно следил за возвращением. Когда их взгляды встретились, Элинор лишь с пониманием прикрыл глаза и кивнул журналисту.

А Ноиро в очередной раз пожалел, что здесь они не смогут поговорить…

 

5. Новый год

Лекарь со странным именем Кристиан Элинор не подавал признаков жизни с самой ночи. Предупрежденный загодя, Ноиро воспринял это как данность и постарался не беспокоить хозяина лишним шумом. Возможно, у того было очень серьезное занятие в мире серой пустоши, и оно требовало длительного присутствия.

Журналист пытался представить, что там сейчас делают друзья, как отмечают праздник родичи, однако вовремя спохватился: в Рельвадо все события отмечают почти на сутки раньше, чем в Орсирео, и до Кийара Новый год докатится только завтра.

Вспомнилась Нэфри. Ноиро удивленно заметил, что его чувство не только не потускнело от времени и расстояния, но и окрепло. Значит, впервые все серьезно? Кто бы мог подумать, они и знакомы-то всего ничего! Правда, их объединяет то, что оба вынуждены скрывать почти ото всех. И не столько потому, что сочтут сумасшедшими, сколько из-за бессмысленности, ведь понять такое может только переживший «третье» состояние.

Она не вела себя, как прежние девушки Ноиро: не жеманничала, не вешалась ему на шею, не пыталась казаться возвышеннее или красивее, чем на самом деле. Раньше женщины появлялись в его жизни сами собой, журналист не отказывался от их общества, но когда они ему надоедали, делал все, чтобы роман закончился. Нарочно он не искал никого и не чувствовал, что ему это нужно — до той пощечины от Нэфри после глупой выходки с поцелуем и полетами во время грозы.

«Скорей бы уже поправиться», — подумал Ноиро.

Передвигался он уже достаточно бодро, но мешали швы, до сих пор стягивавшие раны. Без них боли было бы гораздо меньше, однако Элинор не спешил. При этом лекарь заставлял раненого ходить и время от времени двигать раненым плечом. Ходить было несложно, а вот плечо сильно ныло, и Элинор хмурился.

Сидеть в домене подле летаргически спящего хозяина Ноиро надоело. Присутствия Та-Дюлатара не ощущалось, смотреть на него, безжизненного, было, по меньшей мере, жутковато.

Журналист оперся на костыль и заковылял по ступеням «крыльца». В сельве снова готовилась гроза, было душновато и тихо. Такими приходили сюда весны…

При виде Ноиро с земли привстало три копьеносца-Птичника, сидевшие невдалеке. Сменяя друг друга, воины Араго-Ястреба днем и ночью караулили «жилье божества», не попадая в поле зрения Та-Дюлатара, но со своих позиций видя домен, как на ладони. Тыл постройки защищала скала, в нише которой находилась «пирамидка», и увидеть каменный домик в густых зарослях айгуны, оплетенный с открытой стороны лианами и диким плющом, было не так просто. Если приглядеться, то в гуще листвы можно было заметить небольшое застекленное окошко: его старательно освобождали от растительности. Но, не зная, куда смотреть, найти жилище Та-Дюлатара было почти невозможно. В точности так же лианы и плющ захватывали каменные глыбы, отколотые от уступов, старые деревья, скалистые образования. Лучшей естественной маскировки и не найти.

Ноиро сказал охранникам, что намерен пройтись до речки и обратно, и один дикарь — наверняка по распоряжению лекаря — вызвался пойти с ним.

— Тебя Улах проклял? — почти без акцента спросил Птичник, рослый парень помоложе Ноиро.

— Так мне сказали, — ответил тот.

— Тебе повезло, что остался живым. Другие умерли, кроме Та-Дюлатара. Но он бог. А тебе повезло.

— Значит, этот шаман проклял и его?

— Старшие говорят. Они говорят, Улах — бешеная тварь. Говорят, что в детстве его укусил бешеный лесной бемго, и Улах стал таким же, как он. Он и одежду потому носит из кошкиных шкур и костей…

Ноиро усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Элинором о полюсах магнита.

— Знаешь, я не удивлюсь, если узнаю, что этого психа и в самом деле кто-то укусил. То, что с головой у него непорядок, хорошо заметно. Наверное, воспаление мозга.

— Что?

— Червяки в голове.

Дикарь непонятливо нахмурился, пытаясь буквально понять образное высказывание журналиста, и под конец выдал сентенцию:

— Червяки появляются в голове только у тех, чей дух давно ушел к великому Змею Мира…

— Ладно, забудь. Впрочем, вот тебе и ответ. У вашего свихнувшегося шамана…

— Он не наш раванга! — запротестовал копьеносец, и на смуглом его лице отразилось негодование. — Он раванга Плавунов!

Ноиро и бровью не повел:

— У свихнувшегося шамана Плавунов дух давно куда-то ушел, оттого в мозгах завелись черви и заставляют тушку делать всякие мерзости.

Черные-пречерные глаза дикаря засветились озарением:

— Это так! Я расскажу моим сородичам! Ты правду говоришь: душ ушел из раванги Улаха, он мертв!

Ноиро подошел к речке и с поддержкой Птичника умылся. Ему очень хотелось поплавать, но позволить себе это удовольствие он сможет еще очень нескоро.

— Откуда ты так хорошо знаешь кемлинский язык? — поинтересовался журналист, вытягиваясь на песке.

Парень гордо вздернул подбородок:

— Я много говорил со вторым богом, он знает!

— Ух ты! А что, есть еще один бог?

— Они пришли вместе. Пришли со звезд! — обрадованно заговорил Птичник, упиваясь вниманием со стороны чужестранца. — Я родился в тот год!

Ноиро перевернулся на уцелевший бок и облокотился на левую руку:

— Почему сразу со звезд?

— Боги всегда приходят оттуда! — дикарь указал в хмурящееся небо и отмахнулся от надоедливого слепня, которого отчего-то не слишком отпугивал запах айгуны. — Они спускаются в белый круг и выходят к нам.

— Гм… А куда же делся второй бог?

Парень неопределенно повел рукой:

— Он не здесь. Он приезжает сюда, как вы, белые, и одет, как белые и как Та-Дюлатар. Второй бог умеет говорить на твоем языке. Я у него научился, а его научил нашему. Он старый бог, а Та-Дюлатар — молодой.

— Понятно.

Так, загадки только начинаются. Есть еще одна загадочная личность, которая, судя по всему, живет в цивилизованном государстве и наезжает сюда проведать приятеля. Да еще и откуда-то знает язык кемлинов, чья страна находится за тысячи тысяч кемов отсюда! И что сказал бы об этом скептик-Лад?

— Как тебя зовут хотя бы?

— Бемго, — ответил дикарь.

— Леопард? — уточнил Ноиро, который за время жизни среди этого народца успел запомнить, как называется на их языке тварь, из-за клыков и когтей которой он едва не ушел к великому Змею Мира.

— Не-е-ет, леопард — это бемго-б-е-е-е-емго! Большой Черный Кот. Я просто Бемго.

— Просто Кот? Ну, будем знакомы. Я Ноиро. Если не вдаваться в этимологию, просто Ноиро.

— А что это значит по-вашему? — пропустив мимо ушей умное слово, с любопытством спросил Бемго.

Ноиро кашлянул:

— Ну а если все-таки в нее вдаваться, то так зовут одного из пяти ангелов в нашей мифологии. Означает «Ангел-Примиритель»…

— Что такое — ангел?

Ноиро припомнил стилизованные канонические изображения ангелов — сияющих существ, по форме похожих на звезды, как их рисуют на гербах и прочей государственной символике многих стран мира. У каждой был свой оттенок.

Вот только как описать ангела дикарю? Для него общепринятое изображение звезды не будет иметь ничего общего с маленькой серебристой точкой в ночном небе. При чем же здесь, спросит он, эти ваши ангелы?

— Они похожи на огонь, который живет сам по себе, не в костре и не в факеле. Летающее яркое пламя.

— Молния?

Заманчиво. Почему бы и нет, если, скажем, шаровая?

— Бемго, ты видел молнию, летающую в виде шара?

— Я нет, но старшие говорят, что в сельве она иногда бывает после грозы. Наш раванга от жителей мира снов знает, что это молния. Но ее надо бояться еще сильнее, чем молнии с небес!

— Ну вот. Только ангелов бояться не надо. По крайней мере, не всех! — поспешно оговорился Ноиро, вспомнив Ангела-Воителя Камро, который был звездою красной, как кровь.

Бемго вздохнул и почесал укушенное слепнем плечо. Морду вытатуированной там змеи от укуса раздуло на одну сторону, и она стала похожей на жабу, пузырящую щеки ради своих жабьих рулад в брачный период.

С неба сорвались первые капли. Почувствовав несколько мелких хлопочков по волосам, Ноиро подставил ладонь и убедился в том, что это действительно начинается дождь.

— Пойдем-ка обратно, Кот! — сказал он и, уцепившись за его предплечье, поднялся с песка; Бемго подобрал и отдал ему костыль. — Как же вы тут живете с Плавунами по соседству? Воюете все время?

— Да, — согласился дикарь. — Много народа ушло. Птичники не любят воевать, племя прячется, бьются мужчины, выгоняют Плавунов из деревни. Но не всегда все хорошо, много теряет наш народ… Много…

— А что стало с матерью Араго? Вы вернули ее?

Парень помрачнел, долго молчал, но потом ответил:

— Нет. Она у Плавунов. Сказала, что больше не вернется. За это Улах больше не будет говорить их вождю, чтобы тот начинал с нами войну.

— Странно…

Это и в самом деле было странно: чем могла прельстить злобного равангу старуха, коли он и в самом деле забрал ее в качестве откупа — не заложницы, а именно откупа от его посягательств на жизнь народа Птичников? Трудно понять здешние нравы. Но журналиста беспокоила совесть. Ведь он мог отстоять и не отстоял тогда мать Араго-Ястреба, и него было оружие, а он им не воспользовался, глупый белый чужестранец! И Улах не успел бы выкрикнуть проклятье. Как же мы, белые, много думаем, когда нужно делать!

Дождь зачастил, и Ноиро сколько мог прибавил шагу.

— Стой! — вдруг шепнул Кот, утягивая журналиста за кривой толстый ствол каруча.

Они осторожно выглянули с двух сторон. К домену целителя трусил один из оставшихся в карауле копьеносцев.

— Пачо! — узнал Кот, чутьем воина уловивший что-то недоброе. — Это Пачо!

— Что не так? — шепнул Ноиро.

— В этот день нельзя заходить к Та-Дюлатару!

Сказав это, парень стремглав бросился к наблюдательному посту, который так и эдак лежал на полпути между старым каручем, за которым они прятались, и жилищем Элинора. Ноиро что было сил помчал вслед за ним. А Пачо уже приближался к крыльцу.

— Хат муто-мар! — услышал журналист тихий вскрик Бемго. — Скорей, белый! Пачо убил Хата, Хат мертвый! В Пачо злой дух!

— Только! Не! Это!

Ноиро заработал костылем во все лопатки, а Бемго унесся вперед. Боль отвлекала от страшных мыслей, вспыхнувших, когда журналист увидел окровавленную кисть Хата в зарослях — сам изуродованный труп остался под кустами, и Ноиро нарочно обогнул это место. Надо остановить Пачо — дух в него вселился или причина куда более прозаическая толкнула его на предательство бога-целителя…

Когда журналист на четвереньках вскарабкался на крыльцо и ввалился в домен, Пачо и Бемго дрались посреди помещения, переворачивая немногочисленную мебель и разбивая утварь, когда налетали на предметы в пылу борьбы. Кот был исполосован ножом сородича, Пачо злобно рычал, с нечеловеческой силой отшвыривал противника и норовил снова пробиться к спящему лекарю. Ноиро успел заметить, что зрачков у Пачо не видно — закатились под верхнее веко — и глаза пугающе белы, точно у мертвеца-утопленника.

Журналист вцепился в дверь, встал на ноги. Кот снова улетел, приземлившись на лабораторный стол, а Пачо сиганул к Та-Дюлатару, замахнулся ножом, целя в яремную впадину, что-то прорычал…

Ноиро никуда не целил. Он просто со всей дури шваркнул Пачо своим костылем по голове.

Тут все взревело яростным «КО МНЕ!!!» — и журналист успел увидеть, как закричал, хватаясь за сердце, и повалился навзничь спрыгнувший со стола Кот. А потом у него самого сдавило грудь, и Ноиро оказался на серой пустоши.

Рядом корчился до смерти перепуганный Кот — его сущность была узнаваема. От его светящегося силуэта, точно песок, затягиваемый в воронку смерча, отделялись клочья. Нацелив на него жерло и помогая себе призрачными черными «рукавами», которые сразу напомнили Ноиро щупальца, дикаря выпивала огромная дыра, открывшаяся в небе пространства пустоши. Кот кружил, как разматывающийся волчок, даже не пытаясь сопротивляться.

Черная дыра утробно рычала, почти на уровне инфразвука. Она поглощала не только свою жертву, она всасывала и туман пустоши, и воздух, и свет. Не было ничего больше и ужаснее нее в этом мире.

Ноиро попал в зону воздействия мертвой звезды — его начало крутить и выворачивать. Он видел, как его собственное тело расслаивается и отдает частички светящейся жизни этому протониевому порождению.

«Выйди на радугу!»

Это был мыслепосыл Нэфри, он узнал ее без промаха. В том-то и дело, что на радугу Ноиро не успел…

«Выйди на радугу через время! Перед тобой слуга времени, он покорен времени!»

Но как? Черная звезда уже захватила его в свое поле, уже ощутила его вкус и не выпустит трофей.

«Не дай разорвать себя на части, действуй, пока цел. Действуй на опережение!»

Ноиро понял.

«За мной!» — воззвал он к умирающему огоньку Кота, ухватил его остатки и стремительно кинулся в жерло.

Все замерло. Мир внутри коридора стал похож на слои, на годовые кольца дерева, но угадать, что это означает, было невозможно. Пространство словно вывернули, поставили ребром, и теперь оно было совершенно неузнаваемым в своем множественном временно м проявлении. И Ноиро необходимо было отыскать нужный, находясь тут, где не двигалось ничего, где все сжалось в точку, достойную имени Пустота. Сюда не доходило ничто извне, даже чьи-либо мысли.

То, что осталось от Кота, мешало Ноиро. Но, кажется, оно все еще существовало, каким-то своим последним проблеском, и журналист продолжал удерживать его возле себя.

Он заглядывал в слои, но их было бесконечное множество и они были неузнаваемы в этой проекции. Они разворачивались странными линиями, плоскостями или, наоборот, извивами — тогда понять их становилось вовсе невозможно, утрачивался сам смысл бытия. Слуга времени покорен времени, но и непрост в своей структуре. Он может помочь знающему, но невежду способен погубить.

Небытие и безвременье окружало Ноиро. Присутствие его самого здесь было чудовищным нарушением всех законов. Но он находился здесь и обязан был выбрать.

«А не сюда ли я попал тогда, когда мама будила меня, обнаружив во время выхода?»

Одно из подпространств заметно дрогнуло. Ноиро направил сознание туда и оказался рядом с тонкой, как лезвие, пластиной. Он припомнил все до мелочей — пространство поддавалось. Оно выворачивалось, распускаясь бутоном невиданного цветка, его состояние принимало самые причудливые формы, где прошлое было в будущем, будущее вдруг смешивалось с событиями настоящего, все это вдруг выстраивалось одномоментно, без отличий «вчера» и «завтра». Лицо мамы сливалось в темноте с луной, а потом луна перетекала в спиральный ворот и спускалась к радуге. К радуге!

И радуга высветилась перед ним хрустальными гранями, растворяя на составляющие солнечный луч.

Инфразвуковое рычание сопровождало выход. Черную дыру вывернуло, как старый чулок, и она изрыгнула то, чем подавилась. Тут же Ноиро и бесчувственного дикаря обвил светящийся кокон, а в небесах, тесня черную звезду, вспыхнули серебристые крылья сокола. И хор мыслей закружил, проникая к Ноиро и Коту по сверкающим нитям со всех сторон мироздания:

«Ничто не способно причинить ему боли и урона. Любое сопротивление для него — не более чем дуновение ветерка, чем подобострастное тепло укрощенного пламени. Да обратится все ему во благо! Я отдаю ему все, как отдал бы себе. Моя благодарность не знает границ — пусть так же безгранично будет и мое благословение!»

Черную дыру окружили грозовые тучи, и она забилась в разрядах молний.

«Ты хотел втащить меня в грозу, — злорадно подумал Ноиро, наблюдая за поединком Улаха-шамана и стихии, — но сам влетел в свою ловушку, слуга времени!»

Гигантские крылья сокола хлопнули, и оглушительный гром разорвал черную звезду. «Это Благословение!» — понял Ноиро. Вот так оно выглядит в мире тонкого!

Каждый из хозяев серебристых нитей, что сплели кокон вокруг сущностей Ноиро и Кота, находились на своей радуге, у своей аркады реальностей. Он видел их всепроникающим зрением сознания, но не глазами.

Ураган бешено нес вспоротую воронку черной дыры к другому небесному водовороту — над той загадочной спиралью, которую, как успел узнать Ноиро, в этих краях называли великим Змеем Мира.

Последним судорожным рывком черное пятно высвободилось и растаяло, не дав себя казнить.

«Все потом, теперь вернись к Учителю!» — потребовала Нэфри.

Ноиро снова подхватил потрепанного дикаря — паутинка уже почти восстановилась, но сознание к Коту не пришло — и приказал ему и себе вернуться в Рельвадо, в сельву, в домик лекаря. Тремя быстрыми рывками, как при резком приближении фокуса, их, трехкратно задерживаясь, выкинуло в домен, погружая в физические тела.

И тут же грубый мир поздравил его с возвращением, напомнив обо всех незаживших ранах такой болью, что Ноиро взвыл и ненадолго пожалел о том, что не остался на пустоши.

Где-то рядом, в осколках разбитых банок-склянок, барахтался израненный Бемго, а Пачо так и лежал у кровати Та-Дюлатара, не подавая признаков жизни.

— Живой? — простонал журналист. — Кот?

— Да, — отплевываясь кровью, сказал Бемго. — Меня, кажется, шить надо, а будить Та-Дюлатара нельзя…

Ноиро принялся вставать. Больнее, чем теперь, ему было только во время первого пробуждения после операции.

— Всё разбили! — посетовал Кот, озираясь и придерживая пальцами разрезанную от рта до уха щёку; когда он говорил, из сквозного пореза бежала пузырящаяся розовая кровь. — Та-Дюлатар прогневается…

— Приберем, не вопрос. Главное, что живы… Что будем делать с Пачо?

— Он живой?

Они с двух сторон, звякая осколками и шурша обломками, подползли к предателю. Бемго пощупал его горло и кивнул:

— Живой. Вязать надо и к Араго-вождю. Хата тоже надо в деревню, хоронить. Где мы были сейчас, белый?

— На серой пустоши, Кот.

— А что было в небе? — его искромсанное тело невольно содрогнулось при одном воспоминании.

— Улах.

— Мне это приснилось?

— Нет. Чем его вязать?

Веревки у Элинора в доме нашлись, и весьма крепкие. Раненые связали руки Пачо и для верности еще примотали их к телу, а чтобы не орал, заткнули ему рот кляпом. К тому времени он уже начал приходить в себя.

— Давай ноги тоже вязать… — подумав пару мгновений, решил Бемго.

Связали и ноги.

— Пойдем, подлатаемся, — сказал журналист, с трудом поднимаясь с пола. — Я не хирург, но, если потерпишь, несколько стежков сделаю. Лишь бы края ран прихватить, а там уж заживет…

Бемго послушно улегся на «операционный» стол. Памятуя, как и что проделывал Элинор — не раз доводилось наблюдать за операциями на телах раненых дикарей, — Ноиро облил левую руку сначала водой, затем спиртом. Правая, примотанная к туловищу повязками, была плохим помощником.

— Давай полью на тебя, — распорядился он. — Ты мне вставишь нити в иголки, я не смогу сам.

Пока Бемго снаряжал изогнутые иглы из хромированной коробки Элинора, Ноиро обработал его раны, а потом предложил хлебнуть спирта.

— Зачем? — недоверчиво уточнил дикарь.

— Анестезия.

— Это что такое?

— Чтобы больно не было.

Кот отмахнулся:

— Шей так!

Судя по его шрамам, умело зарисованным татуировками, эта процедура была парню не в новинку. Ноиро худо-бедно заштопал самые крупные порезы, а остальные просто закрыл чистой марлей и заклеил пластырем, который тоже нашелся в запасах лекаря. Операцию Бемго перенес стоически, лишь с самые трудные моменты тихо свистя сквозь зубы и похрустывая челюстями.

— Потом Та-Дюлатар тебя красиво перешьет.

Кот засмеялся:

— У нас девушки и некрасивых любят!

— Вставай, надо прибрать тут все.

Вздохнули при виде погрома и навели порядок. Потери были немалыми: погибла треть запасов Та-Дюлатара. Однако журналист прикинул: самое важное для лекаря — это все-таки его собственная жизнь, а именно ее-то они с Бемго и спасли. А потери — это побочные эффекты, как без них?

— Как ты одолел его? — спросил Кот, садясь отдышаться.

— Кого?

— Улаха… в небе…

— Нам просто повезло, Кот.

— М.

Помолчали.

— А как мы туда попали?

— Улах призвал. Он хотел нас уничтожить, чтобы мы не помешали его марионетке здесь убить Та-Дюлатара.

— Мари…о?..

— Он овладел волей Пачо и хотел убить Та-Дюлатара его рукой. Куклу, которую водит человек, называют марионеткой. Движется она, а заставляет ее двигаться — хозяин. Понимаешь?

— А где она?

— Да Пачо и есть марионетка, Святой Доэтерий! — воскликнул Ноиро.

Кот посмотрел на него с сомнением:

— Ты чего-то не то говоришь… Пачо не кукла, он сам хотел убить Та-Дюлатара.

— Но внутри у него сидел Улах! В голове! Он управлял им!

— Улах человек, а в Пачо влез злой дух! Улах большой, где он поместится в голове Пачо, подумай!

Ноиро понял, что продолжать спор — дело бессмысленное, и махнул рукой:

— Ладно. Я пока посторожу Пачо, а ты иди за подмогой в деревню.

Связанный сидел и тихо плакал.

Бемго привел сородичей, они подобрали убитого Хата и заменили караул. Кот задержался попрощаться с Ноиро.

— Вы только там его не сильно, — попросил журналист, разжалобленный убитым видом и раскаянием Пачо. — Ты им скажи, что это ведь не он сам…

— Я скажу, но наш раванга говорит — в хорошего человека зло не войдет!

Ноиро разозлился и, едва, сдерживая резкие слова, съязвил:

— Что-то я не видел вашего мудрого равангу на серой пустоши под черной дырой!

— Не сердись, — с удивительной мягкостью примирительно ответил Бемго. — Я заступлюсь за Пачо. Но решать будут старшие.

— Зло им, видишь, не войдет в хорошего, — проворчал журналист. — Ну да, если держаться подальше от зла и делать вид, что ничего не замечаешь — может, и не войдет. Потому что такой «хороший» на самом деле хуже любого злого!

— Не сердись! Ты умный, белый. Когда-нибудь поймешь, о чем говорит наш раванга.

Кот поклонился «спящему» Элинору и выбежал под дождь.

* * *

Ноиро не дождался, когда проснется Та-Дюлатар, и, совсем обессилев, он уснул на своей лежанке в большой надежде, что зловредному шаману понадобится приличный запас времени для зализывания ран.

Журналист не видел, как лекарь вышел из оцепенения и час, не меньше, лежал, пока в его организме восстанавливались прежние функции. Потом он медленно зашевелился, сел и ссутулился, пустыми глазами глядя в пол.

Ночная бабочка колотилась в стекло окна. Где-то хохотала сова и протяжно, тоскливо кричала неведомая птица, порождая тревогу.

Элинор очнулся, зажег лампадку, взглянул на факелы, но возиться с ними не стал. Поднявшись, он с трудом поковылял за ширму к постели своего пациента и по пути заметил изрядные потери на лабораторном столе. Долгое время на размышления лекарю не понадобилось, он лишь сильнее нахмурил лоб и покачал головой.

А потом пристально смотрел в лицо своего спящего гостя, думая о чем-то своем — горьком и нерадостном, — таинственный Незнакомец с нездешним именем Кристиан Элинор.

 

6. Гость Незнакомца

Под утро первого дня нового года Ноиро увидел сон.

Он крадется по сельве, по своей территории леса. Над ним раскинулось черное небо, испещренное блестящими пятнышками. Живот ноет и сводит от голода: ему не доводилось получить пищу уже пять восходов и закатов. Вся добыча отправлялась в логово, к которому его даже близко не подпускала некогда чувственная и игривая подруга. Это из-за рождения котят: он мог задушить их, как соперников, несмотря на то, что они — его собственные дети. Такая склонность у всех бемго-бемго. Но инстинкт продолжения рода был силен и, предупредительно удаленный от кровожадного соблазна, зверь продолжал кормить отощавшую самку. А к слепышам был равнодушен, лишь изредка, с дуновением ветерка, улавливая их запах и фыркая.

Боль в желудке диктует ему, что делать. Сильное поджарое тело скользит между мокрых кустов, подошвы лап глубоко погружаются во влажную и рыхлую землю, оставляя широкие четырехпалые следы.

Бемго-бемго — да нет же, он сам, Ноиро! — наклоняет голову и тщательно обнюхивает траву. Здесь приметы сгущаются. Недавно этой тропкой прошли три косули, мать и детеныши. Один из детенышей оставил на бугорке кучку помета, и по его «катышкам» зверь читает невидимые знаки. Олененок родился после своей сестрицы, которая еще в лоне матери вытягивала себе лучшее питание, а он перебивался тем, что дошло ему через пуповину, и страдал, неудобно лежа в тесноте, придавленный. Через полторы луны малыш выправится, окрепнет, и у него появится шанс стать когда-нибудь крупным ветвисторогим красавцем-оленем. Этого нельзя допустить. Ловить удачу нужно прямо сейчас. В следующую встречу бемго-бемго уже не сможет догнать семейство.

Мягко стелясь над землей и следя за направлением ветра, зверь помчал вслед головокружительным запахам добычи.

Вон они. Спят, спрятав ушастые морды под коленки задних ног, но стригут ушами. Выбрали низину с сухим хрупким валежником — бесшумно не подступишься. Красться получится лишь до сломанного дерева, дальше — только прыгать. Косули сорвутся с места и побегут в сельву, делая колоссальные скачки. Бемго-бемго с его короткими лапами будет нелегко. Придется охотиться на сусликов, чтобы не сдохнуть с голодухи — позор! Нет, выжить можно, лишь убивая. Так захотел великий покровитель всех бемго-бемго и прочих клыкастых.

Зверь приноравливается к будущему ритму жертвы. Подстроиться — это очень важно!

Напрягая все мускулы, бемго-бемго топчет задними лапами траву, уже в который раз готовый рвануться вперед, но в самый главный момент передумывает. Расширенные во всю глазницу и мерцающие страшным зеленым пламенем зрачки опять сужаются и гаснут.

Очередной прилив готовности — дыхание замерло, тело словно камень!

В один прыжок он преодолевает треть расстояния до намеченной жертвы. Косули вскакивают, точно не спали вовсе, и улетают прочь. Олененок уже столь прыток, что перепрыгивает через сестру. Возможность схватить хоть кого-то из них тает с каждым мгновением.

Важенка инстинктивно отвлекает внимание хищника на себя, не бежит в полную силу, дразнит его, пытается увести от брызнувших вперед детей.

«Дура! — подумал бемго-бемго. — Стал бы я тратить свою жизнь ради смердящих глупых котят! Дура! Неужели она думает, что я побегу за нею?»

Ненависть его разгоралась. Он рыкнул от восторга, когда увидел, что олененок свернул в сторону низины, где река, разливаясь, творит вязкие болота. Сейчас маленький дурачок застрянет в толстом слое ила, смешанного с глиной, и ему конец!

Зверь взвивается в воздух. Он уже не видит ничего, кроме белеющего задка и черного хвостика олененка, все сильнее проваливающегося в болото. Малыш кричит от ужаса, издали ему отвечают мать и сестра.

Черная тень обрушивается на так и не ставшую царственным оленем маленькую косулю. Тонкие позвонки хрустят в клыках зверя, малыш уже мертв, но тело еще бьется. Бемго-бемго победно визжит, вырывая горячую плоть с шеи жертвы и сходя с ума от аромата свежей крови.

Важенка кричит еще раз и, не получив ответа, замолкает, чтобы, недолго пострадав, навсегда забыть о потере. У них короткая память. И это их счастье.

Маленькая ушастая головка безжизненно валится в грязь, копытца вытягиваются. Зверь перетаскивает труп на сухую кочку и принимается жрать. Он давится, захлебывается, забирая себе выходящую из тела жизнь, его собственные жилы вновь наполняются былой мощью. Убей — и живи! Решаешь ты, потому что первый ход — всегда твой! Убей и высоси всю жизнь, которая принадлежала не тебе! Хапни как можно больше — это твоя суть!..

…Сытый, бемго-бемго сидел неподалеку, у ручья, и лакал вкусную воду, счищая со зловонных клыков и языка волокна мяса. Ему хорошо, легко, и он собрался играть.

Зверь растянулся на песке у воды и стал валяться, чтобы вытряхнуть из шкуры кровососущих паразитов. Хорошенько вывозившись, он вскочил, вернулся к месту пиршества, оторвал от оголенного остова голову жертвы и стал ее ловить, воображая, будто она убегает. Это был окончательный аккорд самоутверждения, жирная точка в рассказе о полной победе хищного начала над мирным. Но кто знает? Может, через пару весен один из его собственных котят подрастет настолько, чтобы перегрызть ему глотку, как это в давние времена сделал бемго-бемго со своим одряхлевшим папашей, заполучив тем самым его территорию — удобные места для охоты. Потому-то и видит он в каждом народившемся детеныше своего убийцу, потому и ненавидит заранее — и обязательно убьет первым, если зазевается самка! Убивать, убивать, убивать!

В ответ на это внутри взрывается Зов. Бемго-бемго подскакивает на все четыре лапы и мчит в глубину сельвы, в сторону холмов, где живет много опасных двуногих зверей. Этих надо бояться всем. Они, кажется, сами себя боятся даже больше, чем кого бы то ни было из хищников, и жрут друг друга, словно презренные падальщики-каннибалы, и превзошли всех в искусстве убивать.

Обычно бемго-бемго обходил их стороной. Он чуял силу, исходящую от двуногих, и каким-то неведомым ему самому способом догадывался: тронь он кого-нибудь из них, ему не оставят жизнь остальные, отомстят. Нужно совсем взбеситься, чтобы напасть на двуногого. Но сейчас это, похоже, произошло.

В первобытной ярости зверь гнался за человеком. И человек бежал со скоростью зверя, не позволяя догнать себя. Зов требовал: убей двуногого и стань им, поглотив его плоть! Это чужак, это соперник на его территории!

…И вот двуногий останавливается, как вкопанный; тогда под рев «Ар-р-р-р-р — ва-а-а-ант!» бемго-бемго делает громадный прыжок…

Полет…

…Двуногий не сопротивлялся. Часть его, отделившись от плоти, взмыла в воздух и ее не достать. Тело свалилось на землю, хищник крепко стиснул челюсти на его плече.

А потом началось невообразимое. Тот, что взлетел, вернулся и напал на бемго-бемго, потом откуда ни возьмись появился еще один, такой же невесомый и неуязвимый. Но куда более опасный. Вскоре бемго-бемго понял, что их силы ограниченны. Он видит их, но причинить ему большого вреда эти существа не могут. Остается завершить начатое: подчиниться велению Зова и дорастерзать тело двуногого.

Но тут тяжелый, уверенный рык заставляет шерсть встать дыбом. Так же точно вели себя все предки бемго-бемго миллионы лет назад, услыхав эти звуки. Извечный враг — гигантский пес, который был единым в двух мирах и не имел запаха, — сомкнул зубы на шее бемго-бемго. И стало не до двуногого. Теперь главное — спастись от смертоносных клыков.

Борьба была недолгой. Удары когтей бемго-бемго проходили сквозь серебристо-серое тело пса, тогда как тот рвал черного зверя по-настоящему, с холодным расчетом и бесстрастностью. Придушенный, кот лишился возможности двигаться и причинять вред. В последнем полете он увидел быстро удалявшуюся поляну, а потом острый сук пропорол его туловище и отобрал жизнь…

…Ноиро проснулся с дикой болью в ранах. Не прошла даром вчерашняя гимнастика с копьеносцами Птичников.

Сквозь стекло в помещение проникал луч солнца, освещая фигуры Элинора и неизвестного старика с седыми кудлатыми волосами и широкой короткой бородкой. Одет бородач был по-городскому.

— Та-Дюлатар! — тяжело дыша, простонал Ноиро, чтобы обратить на себя внимание лекаря.

Хозяин и гость тут же прервали разговор на неизвестном языке. Элинор взял со стола уже приготовленную миску с водой, тряпицы, бинты, пузырьки и сел к лежанке журналиста, чтобы промыть его раны.

Старик с любопытством разглядывал Ноиро.

— Ну надо же! — вдруг воскликнул он по-кемлински. — Как будто вернулся на двадцать лет назад! Парень — точная копия этого… как его? Напарника госпожи Паллады, вот!

— Феликса Лагранжа, — печально кивнув, ответил Элинор на своем языке.

Наверное, это было имя. Ноиро не удивился: лекаря и самого звали совершенно невозможно, а уж выговорить эти звуки…

— Вот! Мой склероз меня не подвел! — обрадовался бородатый гость, который, как можно было понять, знал Элинора очень давно и хорошо. — Привет, парень! Ты каким языком владеешь? Крех-ва-кост? Алиросм вакам?

— Я знаю несколько, — насмешливо ответил Ноиро, потешаясь над его произношением, — но предпочел бы говорить на том, который знаете и вы, в отличие от ва-кост и алиросского.

Лицо старика вытянулось, но в следующее мгновение глаза радостно заблестели:

— Кемлин! Соотечественник! Ну конечно! Эти почти белые волосы, голубые глаза, аристократическая стать — истинный потомок древних кемлинских правителей! Точно сказал: кроме кемлинского, вальдирэ и языка франтирских дикарей больше никаких не знаю. Ты из Энку?

— Нет, из Кийара.

— О-о-о! Да мы с тобой, выходит, совсем земляки!

— А что, мэтр Элинор все-таки понимает по-кемлински?

— Не понимает он ни черта!

— Ни чьей-ра-та?

— Ничего он не понимает!

— Но он ответил вам, а вы говорили по-нашему.

Старик махнул рукой:

— Это он меня понимает. Потому и не может от меня выучить кемлинский: ему кажется, что я говорю на его языке.

— Как так? — растерялся Ноиро, а лекарь тем временем, размотав последнюю повязку, принялся обрабатывать швы на его плече.

— Вот такой парадокс. Сам не ведаю. А меня зови Тутом-Анном. Я к вам ненадолго, из Шарупара. Химии вон всякой ему привез, медикаментов — еле дотащил! Еще раз ехать придется, видать: вы тут вчера здорово порезвились с ребятами. Совсем его без реактивов оставили, а он ведь этим людей спасает!

— Но мы же…

— Да знаю я уже. Кристи рассказал, что там у вас вчера без него творилось…

— А откуда… А, ну да, дикари рассказали… Тут-Анн! — (Надо же! Имя — дворянское, а по лицу не скажешь.) — Вы передайте Элинору, что вчера на него покушался сам Улах.

— Да уж знаем! — хохотнул старик. — Только Улах способен такую потраву учинить!

Лекарь выпрямился и что-то сказал Туту-Анну на своем сказочно красивом по звучанию языке. Слушал бы и слушал эту речь!

— Он говорит, что очень тебе благодарен, а химикаты — наживное, ерунда. Сожалеет, что пришлось отсутствовать.

— Передайте ему, что я хотел бы узнать о тринадцати людях, которые помогали мне вчера справиться с Улахом.

В ответ на реплику гостя Элинор тоже улыбнулся и кивнул. Ноиро обратил внимание, что старика он часто называет непонятным словом «фараон».

— Он велит сказать, что швы на бедре у тебя скоро снимет. А вот на плече еще идет воспаление. Позавчера, говорит, вид был лучше.

— Это после вчерашнего. Пришлось тут руками помахать…

— Он знает. Сказал, что все равно болячку победим. Ты не сомневайся, он упорный. Он с болячками бьется так, как будто они его личные враги. Таких безнадежных возвращал — многим светилам не снилось!

Ноиро покачал головой. На языке вертелся вопрос, задать который он отчего-то пока не смел.

— Теперь я его у тебя похищаю, — подытожил Тут-Анн, — а на тебе сегодня кухня. Я чего-нибудь перекусил бы с дороги!

При упоминании еды засосало под ложечкой, и журналист прытко выбрался к печи: болеутоляющее уже подействовало.

— Вы говорите, что он не может от вас научиться кемлинскому. А от меня, например, смог бы? — спросил он, ловко разжигая огонь.

— Да от кого угодно, только не от меня!

— Значит, все просто! Мы с Бемго можем его научить!

— Бемго? Это такой мальчуган с хитрой рожей?

Ноиро слегка дрогнул, вспомнив состояние «рожи» Кота после вчерашних драк и его врачевания.

— Только «мальчугану» уже лет двадцать…

— Ай! Для меня и ты мальчуган, и, вон, Кристи! Да, помню, ходил за мной по пятам этот Бемго. Сообразительный чертенок, все на лету схватывал. Недельку пообщались — а он уже вовсю на кемлинском тараторит. Живой, значит, он?

— Да. Только зашил я его вчера… плохо. Не сказать еще ругательней… Может, Элинор его посмотрит?

— Посмотрит, посмотрит. Ты не отвлекайся, готовь. Дай нам с доктором твоим о жизни потрепаться. Мы почитай год без малого не виделись!

Ноиро замолчал, с удовольствием прислушиваясь к непонятным речам лекаря и безуспешно гадая, где в мире могут говорить на таком языке.

* * *

Взмахнув, будто черными крыльями, полами своего балахона, Незнакомец легко переметнулся на радугу. Ноиро отметил, что сладострастные неприятности, охраняющие аркаду реальностей, Та-Дюлатара не беспокоят, словно он для них невидимка. Сам журналист снова немного замешкался во время полета, однако теперь ему удалось гораздо быстрее выйти из испытания и даже сохранить при этом лицо, причем буквально: отражение охотно предъявило привычный образ Ноиро с белокурыми вихрами и заросшими светлой щетиной щеками.

«Эволюционируешь», — улыбнулся Незнакомец.

«Кто помог мне вчера справиться с Улахом?»

«Одного помощника ты знаешь»…

«Да, это Нэфри, — подумал Ноиро, стараясь не слишком раскрывать свои чувства: стеснялся их неуместности. — Но кто остальные и как они узнали о случившемся?»

«Остальные — это те, кто давно помогают мне, синергическая группа. Ученики. Когда что-то происходит с одним из нас, остальные узнают об этом почти сразу и являются на подмогу. Чем дольше группа работает вместе, тем крепче эмпатическая связь и тем отчетливее тревожный сигнал, ощущаемый каждым. А Нэфри — это попутчица твоя, Ноиро. Если бы не она, то и еще с двадцатью помощниками вы не сладили бы с Улахом и его равангами», — неторопливо объяснил Элинор, перемещаясь по краю радуги взад и вперед.

«Это что же получается, она такая способная?»

«Нет, она именно попутчица. Проникни в смысл глубже».

Ноиро целиком погрузился в мыслеобразы Незнакомца. Идея была набором символов, созданных из прошлого опыта самого журналиста. Вулкан, непобедимая мощь которого сминает льды и топит сушу. Стая птиц, вместе пронзающих немыслимые расстояния и спорящих с ветрами. Удар кремня о кремень, высекающий искру. Сила и скорость мчащихся лошадей.

И еще много, много с чем схожи попутчики, счастливо обретшие друг друга в этом мире и действующие совместно.

«Загорелся… — с невеселой усмешкой подумал Незнакомец. — А теперь подумай. По-твоему, Улах и поддерживающие его вчера черные раванги — глупцы и ничего не поняли? Вас с Нэфри обнаружили сразу, как вы начали действовать. Он и проклятье на тебя повесил, чтобы избавиться от опасности в вашем с нею лице. Между прочим, проклятье еще в силе. Оно пробило все уровни твоего существа, как пуля пробивает дерево. Выжив, ты лишь частично обманул его. А здесь нечего делать незнающим. За одноразовое везение впоследствии многие расплачивались жизнями. Вас с нею будут преследовать отныне и постараются уничтожить — тебя либо ее»…

«По ее подсказке я сумел перейти вчера в какое-то иное измерение. Как это делать?»

«В иное измерение? Ты перешел в него? Дай взгляну!»

Ноиро показалось, что обличье Незнакомца растянулось туманом в пространстве и времени, подалось к нему, проникло в сознание. Журналист ощутил себя в теплой вате дремы, ни во что не хотелось вмешиваться, ничему не хотелось сопротивляться. Спустя пару мгновений все отхлынуло. Элинор приподнялся в воздух.

«Это был большой прорыв, Ноиро, — серьезно подумал он. — Но ты должен научиться это делать и в обычном состоянии, по своему желанию. Следуй!»

Очень легко, скользя по хрусталю радужного моста, Элинор полетел в сторону вращающейся спирали, а Ноиро показалось, что само пространство сопротивляется каждому шагу в направлении гигантского ворота.

«Ты дважды почти умер в этом своем воплощении, — не оборачиваясь, мысленно проговорил лекарь. — Ты был гораздо ближе к Древу, чем теперь, но сумел вернуться. Мало того, вчера ты попал в такое испытание, из которого не выходил самостоятельно еще ни один неподготовленный. Ты смог это сделать, когда сильно пожелал. Пожелал жить, победить, вернуться, увидеть этот мир, любимых людей. А сейчас и подавно мы идем вместе, и я выведу тебя откуда бы то ни было, но твоя задача — не сомневаться во мне и доверять».

«Я не сомневаюсь в тебе, это само происходит»…

«Конечно, на инстинктивном уровне, — согласился Элинор. — Тогда твоя жизнь подвергалась угрозе, и ты ради спасения ухватился бы за любую протянутую руку. А сейчас ты в относительной безопасности, включились инстинкты самосохранения, и ты лениво перебираешь вероятности при каждом следующем шаге. Здесь так нельзя. Здесь каждый шаг — проверка. Натренировав себя постоянно ощущать это, сможешь летать еще и не с такой скоростью».

«Но где опасность? — Ноиро прощупал сознанием все окрестности. — Все ведь спокойно!»

«Эту картинку, — Незнакомец повел рукою вокруг себя, — создал мозг, спрятанный в черепной коробке плотского существа, ныне спящего в моем домике в сельве. Создал, чтобы не свихнуться при виде того, что здесь творится на самом деле. Ты хочешь узнать, что творится сейчас тут на самом деле, без шор трусливого разума?»

«И я сойду от этого с ума?»

«Можешь»…

«Хочу!»

Мысль имела силу заклинания. Его личность тотчас разлетелась на миллиарды миллиардов частиц и вобрала все.

Пространство заполонили миры, каждый из этих миров был так же заполнен бесчисленным количеством микроскопических вселенных — и так до бесконечности. Не было ни одного пробела, только шары вселенных во вселенных. Повсюду! Все это постоянно изменялось, жило, взрывалось, рождалось, умирало, возобновлялось…

Ноиро закричал и обнаружил себя лежащим на радуге. В голове все кипело, он даже не сразу вспомнил, кем является и что происходит. Рядом с ним на одном колене стоял Незнакомец.

«Это хаос! Хаос!» — в ужасе подумал Ноиро, хватаясь за руку Элинора.

«Это величайший Гений, Ноиро. Раз придуманное, созданное и заведенное, оно будет работать вечно. Эстафета не прекратится никогда, мироздание не имеет финала. А вот что контролирует систему во всех мирах и измерениях! — тот указал на спираль, уходящую в серебристые небеса и в неведомую пропасть. — Вставай!»

«Мне не понять, мне никогда не охватить всего этого… У меня разум кипит, когда я вспоминаю… Это… это…»

«Вот видишь! Твой мозг защитил себя от потрясения. Но не зазорно ли тому, кто нашел в себе силы попасть сюда, быть пассивной игрушкой инстинктов и остаться на месте, вместо того чтобы идти дальше?»

Вопрос прозвучал язвительно и задел вернувшееся вместе с личностью самолюбие Ноиро. Тогда пространство уплотнилось в несколько раз, совершенно лишив его возможности передвигаться.

Незнакомец взлетел и повис над огненной пропастью, то и дело плюющейся протуберанцами. Вид его стал угрожающ, он принял облик неведомого ящера, змея или странной бронированной птицы, и чешуя чернела антрацитом, и глаза метали молнии, и рык был ужасен.

— Цепляешься за свою бренную тушку?! — проревело чудовище, сотрясая миры, и яд проник в Ноиро вместе с этими словами. — Добро же! Кто рожден обезьяной, тот ею и останется! Я ошибался в тебе. Возвращайся и трепетно охраняй свое тельце еще полвека. Но это все равно произойдет, как бы ты ни цеплялся за свой душный мирок с его ложными ценностями! Возвращайся, здесь ты не нужен! Ты все равно попадешь сюда — неподготовленным, жалким, недоразвитым. И спросится с тебя, отчего ты так распорядился великим даром — разумом, способным наблюдать, принимать решения, упорядочивать и развиваться! Спросится, отчего ты остался все той же глупой обезьяной! И ты признаешь, что однажды струсил, поддался обезьяним инстинктам, повернул обратно! Уходи вон!

И монстр, слегка двинув плечом, заставил пространство всколыхнуться гигантской волной. Она отшвырнула Ноиро к берегу, к пещерам.

«Не уж нет! — по-настоящему разозлился журналист. — Видели мы проповедников! „Лживые ценности душного мирка“, как же! А сами-то живете, не убегаете в эту свободу с ее „истинными“ ценностями! Ничем физический мир не хуже всех остальных, чтобы я отказывался от него в угоду первому встречному!»

«Вон!»

Вторая волна снова отбросила Ноиро на прежние позиции.

«Не дождешься! Ты здесь раньше, в этом все твое превосходство надо мной! Я…»

«Вон!»

Третья волна закрутила и еще изрядно потрепала журналиста. Сил на мысленную болтовню уже не осталось. Кончились и силы на осознание себя. Ноиро был теперь единым пучком энергии, направленной к цели с бешеным упрямством.

«Ну вот и все, — подумал Незнакомец, в своем привычном облике опускаясь рядом с ним на берегу возле грохочущего ворота, сотканного из миллионов миллионов шаров, каждый из которых был чьим-то миром. — Нелегко в первый раз отринуть мешающее „я“.

„Ты что… проверял меня?“ — огрызнулся Ноиро.

„Нет. Я тебе мешал. Тебе, настырному, для прорыва не хватало большой и серьезной помехи. Голова твоя — враг твой. Болтливая голова! Ты не умолкаешь, даже когда спишь. Теперь не отставай. Нам нужно уединиться в надежном месте, я не хочу, чтобы тебя что-то отвлекало и не хочу отвлекаться сам, следя за безопасностью“.

„После того, что я видел, безопасность — это несуществующее понятие“, — мысленно пробурчал журналист, успокаиваясь после встряски».

Отвечать на это Элинор не стал.

Тут Ноиро обнаружил, что каждый шар спирали имеет «мостик», соединяющий его с другим, соседним, шаром. Незнакомец разглядывал именно «мостики», будто подбирая нужный. Журналист подсмотрел и понял, что, перетасовываясь при вращении спирали, шары создают постоянно меняющиеся картины реальностей.

«Тебе ничего не напоминает Древо?» — между делом поинтересовался Элинор.

Он задел ту струну, которая с самого первого дня, когда Ноиро увидел ворот, гудела и не давала журналисту покоя. Напоминало, но что?

«Ладно, сейчас это неважно. Прыгаем через два мостика на третий. Вот на тот!»

Они прыгнули, и реальность исказилась. Учитель и ученик стояли в кратере, со всех сторон окруженном острыми зубцами гор. Странно было видеть одновременно и солнце, и черное, усеянное немигающими звездами небо.

«Здесь нет атмосферы, — спокойно объяснил Незнакомец. — Нам она не нужна, а лишних тут нет в силу многих причин. Защищайся, Ноиро!»

Элинор исчез. А под ногами журналиста разверзлась земля. Тысячи лет он падал в кромешной тьме, и не было дна.

«Довольно! — требовал Ноиро, не понимая, от кого ему нужно защищаться и как это делать. — Хватит! Стоп!»

Полет продолжался. Когда ты падаешь в полной темноте неведомо куда и не можешь при этом воспротивиться — это самое жестокое наказание.

«Свет!» — не вытерпев, наконец мысленно заорал Ноиро, всей сутью своей возжелав света.

И свет вспыхнул, ослепив, в журналист тогда со всего размаха плюхнулся в вязкое море. Оно кишело заразой. Оно смердело хуже любой канализации.

«Святой Доэтерий! Только не это! Помоги мне, Святой Доэтерий!»

Невооруженным глазом видел Ноиро всевозможные бактерии, палочки, вирусы — и все они набросились на него. Кто выдумал молитвы? Кто утешался ими? Тот никогда не был здесь, в этом логове Протония.

Ноиро чувствовал, как проникают в его организм страшные, мучительные болезни. Не в средоточие света, каким он был тут, а в физическое тело, неподвижно лежащее сейчас в сельве. Журналист барахтался в грязных волнышках, взывал к помощи Незнакомца, молился, проклинал — и все, все было бесплодно! Он чувствовал, как чудовищные опухоли пускают метастазы в его органах и пожирают его тело изнутри. Сама оболочка теперь восстала против него, демонстрируя все стадии будущего разложения. Точно так же гибла и суть, заключенная в эту оболочку, связанная с нею тонкой серебристой пуповиной. Это была окончательная гибель всего.

«Снова я цепляюсь за свое „я“? — вдруг озарила неожиданно трезвая для этих обстоятельств мысль. — Ничто не может нанести урона истинному мне. Я един со всеми мирами, я часть Древа, я и песчинка мироздания, и самая великая его часть! Я — не то бренное „я“, которое когда-нибудь умрет и распадется в земле. Я — всё это, сверху и снизу и со всех сторон! Призываю Благословение, и пусть будет по слову моему!»

И Ноиро стал эпицентром ярчайшего взрыва, уничтожившего всю грязь на всех уровнях его бытия. Тело его облеклось светящейся броней защиты, а над головой хлопнули призрачные крылья сокола. Все как тогда, в бою с черной звездой. Но рядом не было никого, кто мог закрыть его Благословением! Неужели это он сам?

Кратер. Острые пики скал. Незнакомец — словно и не исчезал, сам Ноиро — словно и не падал. Но теперь свечение из-под капюшона стало журналисту заметнее, и он догадался: сущность Элинора давно слилась с Благословением, которое наложил кто-то столь могущественный, что оно чувствовалось и в грубом мире.

«Да, ты все понял правильно. Это должно быть на тебе всегда. Это твоя кольчуга, твой щит, твоя вторая кожа. И для равносильного врага в этом ты неуязвим».

Ноиро запнулся:

«Для равносильного? Но ты сказал, Улах силен, как…»

«Да, Улах сильнее любого из вас и даже сильнее тринадцати».

«А что будет с Благословением, когда нападет более сильный?»

Незнакомец слегка подпрыгнул, все тело изогнулось в плавном движении, словно обеими руками он швырял в Ноиро большой мяч. Того скомкало, поволокло по земле, мигом сорвав всю защиту без остатка.

«Восстанавливай быстро! — как пес, заворчал Элинор, продолжая наносить невидимые глазу удары. — Возвращай ее, ты!»

Ноиро пробовал вернуть защиту, но ее срывало и срывало. И чем больше он злился, тем сильней была дестабилизация и тем хуже получалось призывать Благословение.

«Как он это делает?» — мелькнула мыслишка и, вместо того чтобы в очередной раз предпринять бесплодную попытку закрыться, Ноиро пригляделся к незнакомцу «рассеянным» восприятием, давая своей личности стать более открытой миру.

Вот оно! Элинор не присутствовал в кратере! Он оставил лишь своего фальшивого двойника, а сам находился в какой-то другой локации, уловить координаты которой Ноиро еще не мог. Незнакомец отводил ему глаза, а реальный вред наносил из прикрытия, и здесь ощущались его действительные манипуляции. Не видя его, журналист понимал, что он делает — как буквально руками сдирает с него оболочку Благословения и отбрасывает ее, как толкает самого Ноиро. Сделать подобное в физическом мире? Наверное, это возможно только в тонком!

«И в физическом возможно, не глупи! — отозвался Элинор, прекращая агрессию и возвращаясь в кратер целиком. — Так можно лечить. Например. Так можно делать многое. Но только если знаешь, что делаешь!»

Верхушка одной из скал вокруг кратера дрогнула и отвалилась. Падая вниз, она обрела облик Незнакомца, за миг до этого исчезнувшего с прежнего места.

«Не верь здесь ничему! Как и в физическом мире, здесь очень многое, почти все — блеф и иллюзия, игра измерений. Вопрос лишь в уровне твоей испорченности…»

«Как это?»

«Я уже сказал: ты чудовищно болтлив внутри. Всему увиденному ты тут же стараешься дать свое объяснение — правильное только с твоей точки зрения, конечно. И при этом даже не хочешь вдуматься во внутреннюю сущность предмета или явления. Вот почему, например, на этот маленький частокол вокруг палисадника ты навесил ярлык „скалы вокруг гигантского кратера“? Объясни!»

Стоило ему произнести последнюю фразу, иллюзия распалась. Это действительно был не кратер, а небольшой палисадник, окруженный деревянной изгородью. То, что прежде казалось далеким, теперь было близко, черное небо стало голубым, солнце золотило листву, в воздухе жужжали насекомые. Но произошло все это не раньше разоблачения.

«Почему я не смог оценить расстояние?»

«Потому что твоя болтливая голова с ее вечным оцениванием тут бесполезна. Глаза твои сейчас закрыты — и мои тоже! Мы не говорим, губы наши не движутся, они сжаты, как у спящих. Если ты сильно постараешься, то прямо сейчас ощутишь свое тело. Это тоже важное умение: контроль физического тела из тонкого мира».

Ноиро тут же зацепился за его слова:

«А почему же вчера оно не подсказало тебе, что делается вокруг? Тебя дикарь хотел чикнуть ножом по горлу, и если бы не мы с Бемго, он сделал бы это без малейшего сопротивления с твоей стороны!»

Элинор помолчал.

«Потому что вчера все было по-другому, — наконец объяснил он. — Это не было выходом. Считай, что это была летаргия».

«Угу, в которой ты оказываешься каждое двадцать первое число первого весеннего месяца — в день весеннего равноденствия! И что, рано или поздно со мной будет происходить такое же? Это расплата за умения и знания, да?»

«Нет. Мое — это мое. Тебя это пока не касается. Но довольно об этом. Мы тратим сейчас время на пустую болтовню, а возможности физических тел ограничены. Во сне ты можешь повернуться на другой бок, лечь поудобнее, а здесь тебе придется возвращаться ради этого и тратить силы. Смотри!»

Он указал в небо, вновь ставшее черным и звездным.

«Куда смотреть? На звезды? Или что это — не звезды, а дырочки в тенте, под которым мы сидим в твоем палисаднике?»

«Это, возможно, вообще оцифровка…» — пробормотал лекарь.

«Что-о-о?!»

«Неважно. Бывают и такие миры. Я не о том. Звезды так звезды. Что ты там наблюдаешь?»

Ноиро поглядел так и эдак. Снова распылил себя, и тогда звезды сложились в гигантскую фигуру небесной рептилии.

«Я вижу ее! Это змея!» — сказал он Элинору с некоторым вызовом.

«Ну да, она похожа на змею из твоего прошлого жизненного опыта в грубом мире. Нам пора возвращаться».

«Можно последний во…»

Однако Незнакомец уже пропал из вида. А ведь обещал вывести чуть ли не за ручку!

Покидая эту реальность, Ноиро решил поглядеть, какая она на самом деле, из всех измерений разом, и чуть не заорал от ужаса. Фокус тут же вернулся, восстанавливая миролюбивый пейзаж, солнышко, листочки палисадника…

Ну уж нет! Для психики куда полезней подменять жуткие невиданные понятия спокойными известными! Пусть это самообман, зато знать, что перед тобой вовсе не привычный глазу шкаф или кровать, а какое-то чудовище из другого измерения, не слишком приятно. Иногда лучше и не знать…

* * *

Ноиро сидел на земле у большой заброшенной в кусты коряги и наблюдал, как когда-то в детстве, затаив дыхание, за чудом. Здесь уже с неделю линяла змея, и сегодня настал решающий этап ее метаморфозы.

Старая шкура лопнула на морде и разлохматилась. Невидящие глаза тоже были закрыты, словно пленкой, старой кожей и оттого казались голубоватыми. Шов начал расходиться по брюху. Змея извивалась, терлась о кору и о землю, вылезала сама из себя — так казалось Ноиро. Блестящая новая чешуя празднично переливалась на солнце.

Оставив выползок, пресмыкающееся покинуло недавний свой дом и отправилось на поиски пищи: оно голодало все это время. Обновление всегда требует взамен жертв, но за них одаривает справедливо.

 

7. Схватка

Шел второй день раскопок на новом участке, куда археологи перебрались после отъезда Нэфри Иссет в Кийар. Отмеченное на картах городище древних вальдов окружали рвом, чтобы затем двинуться вглубь, просеивая каждую горсть земли. По мнению Йвара Лада, именно здесь была столица народности, которую в учебниках называли пращурами нынешних аборигенов сельвы Рельвадо.

Было неспокойно. Поблизости все время кружили какие-то странные люди, в которых Матиус узнавал троих «черных» копателей, замеченных еще Нэфри. Лад распорядился не обращать на них внимания, и пока незваные гости не предпринимали никаких действий, ученые так и поступали.

— Без Нэфри невозможно работать! — посетовал Матиус, рассматривая в бинокль окрестности.

— Мы это уже слышали, — откликнулся Лад из траншеи, где что-то обсуждал с одним из своих дипломников, между делом привычно ковыряясь в земле.

Клив насупился.

После вчерашнего ливня земля стала скользкой, а сельва на горах казалась темнее. Местные жители никогда не пользовались повозками или помощью вьючных животных, поскольку в условиях этого ландшафта это лишь обременяло бы людей. Аборигены прекрасно перетаскивали тяжести на собственных головах, плечах или, в крайнем случае, на носилках. Их ноги были выносливы, а спины прямы. Они могли передвигаться по лесу, словно дикие коты — быстро и почти бесшумно. Но некоторые племена слишком погрязли в войне и начали стремительно вырождаться. Во Франтире уже рассматривали программу по сохранению мирных сообществ жителей сельвы, однако Шарупар противился вмешательству в дела дикарей и грозил выставить запрет на проведение любых исследовательских работ на своей территории — а это примерно половина всей лесной зоны материка, причем половина, где сохранились наиболее интересные памятники культуры вальдов. Словом, в сельве было очень неспокойно, и кто-то обязательно должен был следить за безопасностью группы. До своего отбытия в Кемлин этим занималась Нэфри, теперь Лад полностью поручил наблюдение Кливу Матиусу.

Нэфри… Распыляется Нэфри: и тут хочет успеть, и там отметиться. Как можно совмещать научную работу и эти ее тренькания перед взмыленной публикой? Песенки у нее неплохие, по крайней мере — некоторые, но ведь она могла бы выбрать что-то одно и довести до совершенства, до высочайшего профессионализма! Не понимал ее Клив. Бездарно распоряжаться талантом — для этого тоже нужна особая сноровка…

Вдалеке на пригорке Матиус заметил движение и, отступив за дерево, тут же вскинул бинокль к глазам. Поговаривали, что в этих краях уже несколько раз видели ургаргу, да еще крупного, размером чуть ли не с косулю.

Клив отнесся к этим слухам скептически, и в этом они оказались солидарны с Ладом. Откуда здесь взяться ургаргу, когда последний зверь испустил дух под дубинкой какого-нибудь древнего обитателя сельвы, когда не только городов, но даже и поселений не было, а перволюди жили в пещерах и спали на шкурах убитых лесных тварей! И остались на планете вместо матерых саблезубых красавцев-ургаргу только их дальние родичи, не столь опасные для человека — уродливые гиены да мелкие шакалы.

На пригорке, к сожалению Матиуса, был не зверь. Усевшись между кустами, за работой археологов в долине наблюдало трое парней, те самые «туристы-авантюристы», которых ученые приметили и раскусили уже давно. Интересно, как удалось им выкрутиться, когда сюда нагрянул отряд из гарнизона Франтира? Откупились? Это вряд ли. Конечно, для франтирской нищеты любой турист — миллионер и потенциальный источник дохода, однако войска по охране культурных ценностей формировались из добровольцев, услуги которых оплачивались весьма неплохо. С одной стороны, это уменьшало вероятность взяточничества. С другой, понижало эффективность: добровольцы далеко не все отличались хорошей боевой подготовкой.

Что-то затеяли. Матиус чувствовал это ощетинившимся от предчувствия загривком. Что-то затеяли, иначе не кружились бы тут, как стервятники вокруг издохшей коровы…

Один что-то сказал спутникам и передал им бинокль. Те по очереди посмотрели на раскоп, черкнули вскользь по археологам, задержались на Ладе, который в это время уже выбрался из траншеи.

Лица «черных» копателей были угрюмыми и решительными — именно это и выделяло их в толпе беззаботных туристов, с которыми они прибыли в сельву.

Насмотревшись вдоволь, троица скрылась в зарослях. Матиус выждал некоторое время и, убедившись в том, что возвращаться они покуда не намерены, пошел к раскопу.

— Мэтр Лад, позвольте вас на минутку, — сказал он главному группы, озираясь по сторонам. — Йвар, только что видел вон на том пригорке троих… Тех самых.

Лад нахмурился и метнул в него быстрый цепкий взгляд.

— Уверен, что тех самых?

— Да.

— Хорошо же работают во Франтире!

Профессор погладил усы и оглянулся на раскоп.

— Ну что ж, — наконец решил он, — значит, сегодня разобьем лагерь прямо тут, выставим больше дежурных. Там, между прочим, уже на фундамент наткнулись, иди-ка, взгляни.

— Да вы что?

— Иди, иди, взгляни, чтоб не обидно было.

Матиус спустился в раскоп и присел на корточки возле группы ребят, расчищавших угол старой постройки.

Действительно фундамент. Серьезный, не как у доменов. Здесь была основательная постройка — может быть, храм или дворец знатного вельможи. А в семистах кемах выше по реке, к северу отсюда — кромлех из белых валунов. Нет ли связи?

Клив вылез из раскопа и очень явственно ощутил на себе ненавидящий взгляд со стороны пригорка. Матиус тотчас же поднял к глазам бинокль.

Пригорок был пуст, лишь несколько заполошных птиц металось над сельвой.

* * *

Они показали, что явились с миром, явились говорить. Три человека было их, три белых человека.

Плавуны расступились, провожая их угрюмыми взглядами. Кто-то узнавал белых — они приходили с туристами, раздавали всякую дрянь, чтобы задобрить. Задобрить чтобы, совали в руки глупым подросткам куклы и украшения.

А раванга Улах ждал их, ждал их великий шаман Плавунов, придя к жилищу вождя. И вождь тоже ждал их, вняв словам Улаха.

— Хорошего дня, — сказал один из белых вождю племени, страшному и хмурому старику, но тот лишь отвернулся, словно не услышал слов родного языка и не удивился тому, что чужеземец обучен говорить, как Плавуны и Птичники — две части некогда распавшегося племени.

— Говори, — велел Улах, взмахом руки прогоняя лишних сородичей. — Я знаю, кто прислал тебя, и готов ему послужить.

Вождь снова ничего не сказал, только протянул «э-э-э» и чуть заметно качнул головой.

— Смотри-ка, и правда что-то видит! — по-кемлински шепнул спутник белого парламентера.

Третий пришелец кивнул, разглядывая шамана. Ему бросилась в глаза язва у того на левом бедре, расползшаяся вокруг двух проколов и как будто прижженная огнем. Среди аборигенов ходили слухи, будто если к месту укуса змеи или удара шипов хвоста унцерны быстро прижать тлеющую головню, яд частично утратит силу, и организм сможет справиться с ним сам.

— Достаточно немного припугнуть, — тем временем продолжал говорить белый чужеземец Улаху, потрепанному и усталому, но оттого только более свирепому. — Надо, чтобы они ушли оттуда. Нас интересует только девица.

— Твои соплеменники вооружены, — возразил шаман. — Они будут стрелять.

— Ну так и вы стреляйте! Или, ты думаешь, я не знаю, куда делся отряд гарнизона после нашего с ними разговора?

Улах и бровью не повел:

— О каком еще гарнизоне ты ведешь речь, белый?

— Вы бы повнимательнее за молодежью своей смотрели, — ехидно посоветовал кемлин. — Только что видел пацана с ленточкой франтирского добровольца.

— Не то что будет?

— Гарнизон разыскивает свой отряд, а у вас улики. И предлог «нашел под кустом» не пройдет…

Улах сделал вид, будто не понимает его разглагольствований.

— Я поразмыслю над тем, что ты сказал, чужестранец. Подумаю, как выгнать пришлых осквернителей покоя предков-ушедших-за-горизонт-в-ночь.

Кемлин сдержал усмешку. Шаман наклонился к самому уху вождя и долго нашептывал ему что-то, а тот лишь качал головой, становясь все более равнодушным и неприступным, как раздувающий перья индюк.

— Мне надо Слово Предков! — сказал он наконец. — Спроси Ушедших-за-горизонт, раванга. Мы уже потеряли много людей, я не хочу, чтобы белые бросали в нас жало из черных жезлов, если это неугодно нашим Предкам и если они не захотят покровительствовать нам в схватке. Если Предки скажут «да», заручись их помощью, раванга.

Шаман сурово взглянул на пришельцев.

— Вам надо уйти!

— Как будет угодно. Мы подождем на околице.

Переговариваясь, белые неспешно покинули деревню, а Улах взглянул на солнце.

— Я начну, когда оно закатится за вершину горы, — объявил он и кликнул к себе помощников. — Приведите ее!

Те с поклоном бросились за Говорящей, а шаман подошел к пламени костра и что-то пошептал над ним, иногда замирая. Затем Улах направился к реке и, умываясь, трижды набрал в рот, пожевал зубами и сплюнул воду. После всего этого он посетил кладбище Плавунов, сорвал огромный лист патуйи, согнувшейся над могилами, набрал в него земли и камешков с самой свежей насыпи — места упокоения воина Кампана — дунул сверху и, беспрестанно что-то бормоча, крепко завернул листок.

К тому времени раванги-помощники уже привели старуху-Говорящую, держа ее под обе руки. Это была умалишенная мать вождя Птичников Араго-Ястреба и, на свою беду, — Улаха-шамана.

Когда-то юную красавицу Говорящую прочили в раванги, и она была готова дать обет беречь силу своего дара, но тут на нее засмотрелся будущий вождь Птичников, и она ответила взаимностью. Рожала она только сыновей, Улах был самым старшим и самым беспокойным, Араго — шестым, что по закону, данному Ушедшими-за-горизонт-в-ночь, значило одно: быть ему правителем после смерти отца. Четверо средних братьев Улаха и Араго остались с Птичниками после раскола десятилетней давности. Все они погибли в стычках с Плавунами. Видя это, цветущая красавица состарилась за считанные два года и почти лишилась разума. Но сила ее дара не пропала: рождение сыновей почти не уменьшило ее способностей, тогда как первая же девочка лишила бы Говорящую всего и разом — возможно, даже не забрав себе, а впустую. И старуха осталась при шестом сыне как раванга. Он слушался ее советов, говорил с нею, заботился о ней, так что порой несчастная забывала о потере своих мальчиков и предательстве старшего.

«Почему Улах родился таким?» — однажды спросил ее Араго.

Было это незадолго до последней стычки с Плавунами, в итоге которой старуха отбилась от ушедших в сельву сородичей и зачем-то пришла домой, откуда ее потом похитил Улах.

«Когда он родился, над ним прошла черная звезда и отобрала его душу. Теперь он сам черная звезда и только забирает», — ответила она и заплакала, жалея измученного распрями шестого сына.

Сколько раз и он мог умереть! Если бы не гений Та-Дюлатара, с первого дня своего появления на этой земле ненавидимого Улахом, племя Птичников давно лишилось бы сильного вождя, а быть может, и вовсе прекратило свое существование.

Теперь черный шаман получил, что хотел. Голос Говорящей стал ему подспорьем, и все же иногда старуха хитрила. Остатков ее ума хватало на то, чтобы перевирать шепот Ушедших-за-горизонт-в-ночь. Она делала это назло старшему сыну, которому не могла простить сотни смертей. Улах пока ни о чем не догадывался и принимал откровения матери как данность.

Раванги забили в барабаны, стали пританцовывать, стали ныть монотонный мотив. Прыгая вокруг костра, извивался Улах. Прыгая вокруг костра, звал духов Улах, страшных духов звал шаман Плавунов, чудовищ иного мира. Лист патуйи распутал Улах-шаман, лист с землей, взятой на могиле Кампана. Огонь поглотил дань, пламя вспыхнуло ярко, ярко вспыхнуло пламя, а Говорящая с пеной у рта пала на землю, колотясь в трясучке. Корчилась и хрипела она у ног вождя. Раванги охнули все как один, стукнули раванги по барабанам, смолкли, взирая на мать Улаха.

Говорящая обмякла и протянулась, словно мертвая. Только Улаху было ведомо, в каких она краях, но дороги, по которым ходят Говорящие, неведомы смертным.

Старуха стояла одна посреди серой пустоши. Здесь она чувствовала себя молодой, как в пятнадцать лет, в день их праздника весны с будущим вождем Птичников. И если бы она могла вернуться туда и все изменить, ее губы произнесли бы «нет», а племя получило бы самую сильную равангу из тех, которых помнили старики и отцы-деды стариков.

Вдали медленно разворачивал свои кольца великий Змей Мира. Неподкупный и справедливый, он одинаково равнодушен ко всему и не может ошибиться. Все получают то, чего достойны.

Времена замельтешили перед глазами Говорящей. Она точно проваливалась в черную бездну, где то и дело всплывали из небытия картины прошлого, а на дне, словно лунная дорожка, мерцал загадочный, манящий к себе свет.

Она не сопротивлялась, она хотела туда навсегда. Говорящая поняла давно: чтобы узнать, нужно позволить себе уйти за горизонт событий, в глубокую ночь. Сопротивляться этому свету не сможет никто, если свет и в самом деле пожелает призвать к себе.

На сей раз встречал ее Отау, второй сын, навсегда оставшийся тридцатипятилетним. Какую радость доставляли Говорящей эти короткие разговоры с теми, кто по всем законам жизни должен был уйти из мира после нее, но ушел до срока! И какая боль душила ее потом, по возвращении, когда вновь и вновь рождался в памяти последний взгляд того, кто уже давно был за горизонтом, в ночи…

«Зачем, мама, ты здесь?» — спросил Отау, любуясь прекрасной черноглазой женщиной, юной и легконогой, которая когда-то бегала вместе с ним наперегонки и рассказывала таинственные истории на ночь.

«Улах снова прислал меня узнать. Я должна буду говорить. Обмани меня, Отау!»

Отау погрустнел:

«Я не могу обманывать»…

Это его, второго сына Говорящей, брат-шаман ударил в спину отравленным ножом. Забыть вероломства Отау все еще не мог, потому и оставался в Междумирье. Да и заговоренное вулканическое стекло лезвия ножа сделали его пленником, обязанным отвечать. Обо всем позаботился Улах, все рассчитал…

Вокруг выросла сельва, будто десятилетия уложились в пару мгновений, и даже гнездо на одном старом дереве то появлялось, то исчезало, а из него стаями вылетал молодняк черных птиц.

Мимо Отау и его матери мелькали годы, пока все не остановилось. Среди ночи в долине забегали люди. Одни были иноземцами, другие — Плавунами. Кричали разбуженные выстрелами звери и птицы. За перестрелкой наблюдали трое белых. Они прятались за насыпью камней на берегу реки и не вмешивались до тех пор, пока им не стало понятно, что победа вот-вот останется за белокожими соотечественниками. И тогда их главный исподтишка выстрелил в светловолосого ученого, и тот упал, а потом из непроходимых зарослей кевлары выпрыгнул громадный хищник — ургаргу. Он страшен и двулик, но природа его происхождения проявляется лишь здесь. В том мире он был зверем, яростным и беспощадным. Трое в засаде заверещали от ужаса, и тварь бросилась на них с утробным рычанием.

Плавуны спасались бегством, над лесом висела стрекочущая железная машина белых людей из города. Это их предшественников подкараулили и убили воины под наущением Улаха, это из их оружия стреляли в белых ученых Плавуны…

…И сквозь сон слышит Говорящая любимый и ненавистный голос:

— Отвечай, сулит ли нам успех этот поход?

Все, что она видела, распалось на части. Вместе с ускользающим наваждением тает в будущем Улах и маленький кусочек свинца, который летит точно ему в голову…

«Прощай, мама! — говорит Отау. — Береги Айята, седьмой остановит первого!»

Больше им не свидеться: великий Змей Мира дает эту возможность лишь раз.

— Отвечай, Говорящая! — рычит злобный голос…

Замерли воины племени Плавунов, замер раванга Улах, затаил дыхание вождь. Губы старухи приоткрылись.

Она должна сказать… Она должна сказать! Сказать им так, чтобы все было наоборот, нежели во сне…

— Плавуны победят, — медленно заговорила старуха, в полузабытьи тщательно подбирая слова. — Они схватят белую женщину для людей из Тайного Кийара… — (Говорящая помнила эту женщину по видению, навеянному Отау: та была далеко-далеко, за бесконечной водной гладью и многими землями, и сейчас она крепко спала в своей постели, хотя за ее окном было уже почти совсем светло.) — Пришлые уберутся из города вальдов, наших Предков… Плавуны победят…

Воины радостно закричали, вздымая над головами копья и кулаки. Улах удовлетворенно крякнул и взглянул на вождя.

Пьянящий запах дыма от костра потерял свое очарование. Теперь это был простой древесный дым, и Говорящая начала просыпаться. Все уже забыли о ней, одурманенные предсказанием победы.

Старуха села, вспомнила прощальный взгляд Отау, вспомнила седую шерсть и крепкие мышцы ургаргу, разорвавшего троих мерзавцев-кемлинов на берегу за насыпью, вспомнила юное лицо самого младшего сына, которого больше никогда уже не увидит, потому что скоро ей предстоит путешествие к великому Змею Мира, откуда нет возврата, — и заплакала от невыносимой боли в груди.

— Убей их всех, Та-Дюлатар! Ты бог, ты можешь быть многоликим и непобедимым, ты можешь наказывать! — прошептала она почти без звука. — Покарай их за причиненное зло! Теперь только ты! А седьмой остановит первого… Седьмой остановит первого…

* * *

— Мэтр Хаммон! — воспользовавшись отсутствием Элинора, заговорил Ноиро. — Вы мне одно скажите: кто он, ваш друг?

Кудлатый старик уставился на него с наигранным удивлением. В городской одежде он смотрелся в этом жилище презабавно.

— Как — кто?! Человек. Или сомневаешься?

Ноиро растянулся на своей лежанке и начал разглядывать развешенные в углу на просушку пучки каких-то трав и корешков в соседстве с задвинутым подальше от края стола микроскопом и химической утварью. Вспомнился вечер Нового года. Микроскоп тогда уцелел просто чудом.

— Мне предлагали другой вариант: что вы с Та-Дюлатаром — боги.

— Так уж и боги? — насмешливо скривился бородач, а в голубых его глазах заплясало ребячье озорство.

— Ну вы же вышли с Та-Дюлатаром из круга камней?

— Да, вышли. А что нам там — жить?!

— Как вам удалось там продержаться? Даже на подходе мутить начинает так, что хоть падай…

— Э-э-э… так оно и — да… того… мутило! Только мы побыстрее унесли оттуда ноги, — Хаммон показал пальцами бегущего по столу человечка.

— Но каким образом вы очутились именно в этом круге? Как прошли туда незаметно для дикарей? Там ведь долго находиться, сами говорите, нельзя!

Старик уставился на него с подозрением.

— Слышь, журналист, а ты для чего все это выспрашиваешь? На нашей истории славы не наживешь… Хочешь умалишенным журналистом прослыть? Так прослывешь.

Ноиро захлестнула волна праведной обиды. Этот Хаммон за мальчишку его держит? Будто он сам не определит, о чем можно и о чем нельзя писать! Ноиро, однако, подавил ненужные эмоции и лишь поморщился:

— Для себя выспрашиваю. Мой фотоаппарат и камера остались у археологов, и если бы я даже захотел о вас с Элинором что-то написать, доказательств у меня не будет, а кто мне поверит без документального подтверждения?

Хаммон оценивающе оглядел его:

— Что ты не дурак, я сразу понял. Хоть и Улаху подставился. Но то по незнанию, по неопытности. Кристи вон спервоначалу тоже налетел… Сам себя штопал. Не дай боги еще раз увидеть этот процесс! И ведь никакого обезболивающего, никаких антибиотиков под рукой уже не было, заражение пошло. Чудом выжил!

— Мне Кот рассказывал, что Улах проклял и Та-Дюлатара. А за что? Что Та-Дюлатар ему сделал?

— Улах хотел брата извести. Младшего. Араго который. А Кристи его возьми да откачай, к тому же сразу догадался, откуда ветер дует, и до Улаха дошло, что он догадался. Они друг друга мигом невзлюбили! Шаман начал козни строить, всеми силами выживал Кристи из деревни. Тот Араго долечил и ушел. Не сюда, сначала он недалеко от деревни поселился, ну и я там же. Тогда-то его Улах и проклял. Парень неделю мучился, я сам все видел. То горячка, то беспамятство, то вдруг вскочит — и ну ломиться наружу из дома, будто гонит кто-то, я на нем висел, чтобы не убежал. Страшно — не представляешь как! Тайком к нему пришла мать Араго и Улаха, долго что-то над ним шептала, заговаривала, что ли… Она тогда еще не старой была, глаз не отвести! И в лице не обычная, колдовская красота. А когда шептать начинала, менялась. Молодела, молодела и на девушку одну становилась похожа, его… — кудлатый оборвал себя на полуслове. — Молодела, в общем. Кристи в лихорадке, бредит, к ней тянется, она шепчет, бормочет — и так целыми днями. Я чуть не рехнулся тогда с ними! И все равно не сберегла, он убежал и на животину какую-то в сельве наткнулся. История вроде твоей, одним словом. Зверюга ему чуть кишки не выпустила, даром что мельче твоей кошки была, но на его счастье с охоты возвращался Отау с братьями, услышал, как они дерутся, спас парня. Так и было. А уж как он от того проклятья себя потом избавил, я не знаю. Не верил я раньше ни в какие проклятья, а тут сам увидел, как оно бывает. Одно точно: тебе самому надо выкарабкиваться, Кристи только подсказать может, а за тебя это никто не сделает. Такая вот он гадина, Улах твой!

Ноиро лежал и очень отчетливо воочию представлял себе события минувших дней, когда где-то неподалеку, в таком же домике, жил еще совсем молодой целитель, неведомо откуда взявшийся в сельве и бесспорно цивилизованный, а при нем — Хаммон, старик из Кемлина, с причудами. Хотя тогда и он еще не был стариком…

И тихий шепот той безумной старухи, ее глаза, вдруг ставшие такими знакомыми и такими чудесными — их Ноиро успел увидеть в памяти Та-Дюлатара тогда, на радуге. И не старуха она вовсе, а женщина колдовской красоты…

Но у Хаммона был такой вид, будто он что-то не договорил. Как там учил Элинор? Из другого измерения можно лечить? Интересно, а добраться до скрываемой в памяти информации — можно?

«Есть последний способ»… — пробулькало в далеком прошлом, и помехи реального мира визгом перекрыли дальнейшие слова матери вождя Араго. Заметались образы, снова померкли. Хаммон будто что-то почувствовал, и журналист, досадуя на свою неумелость, с остервенением опять протиснулся в прошлое, хранимое разумом другого человека. В детстве у Ноиро была уверенность, что если долго смотреть на ребро монетки или край странички, то можно пробраться в скрытый ото всех мир. Примерно то же самое он проделывал сейчас — забирался в пространство внутри «страницы» чужого разума.

Снова бульканье, почти совсем неразборчивое. Мать вождя на пороге домена, не молодая, но еще и не старая — ничего в ней от той безумной старухи, которую не смог спасти Ноиро. В самом деле — красавица! Помехи. Помехи. Жуткие помехи. Бульканье. Мать Араго, что-то говорящая ему, Хаммону. Не слышно, что. Занавеска-циновка. Мешает. Бульканье слов. Стон. Надо уйти из дома. Шипение. Стон. «Есть последний способ»… Занаве…

— Станэ-а-вэста!

Ноиро вздрогнул и выкатился из «межстраничья» Хаммоновой памяти. На пороге, где только что в видении стояла мать вождя, возник Та-Дюлатар с охапкой хвороста в руках. Обращался он к сопровождавшим его воинам, но между делом бросил недовольный взгляд на журналиста. Хаммон покачнулся и моргнул.

— А ты откуда взялся? — спросил старик, точно только что проснулся.

Целитель посмотрел на него, на Ноиро, поджал губы и покачал головой. В словах его тоже сквозил укор, когда он ответил Хаммону. Тот выслушал и перевел:

— Хм… Слышь, журналист! Он тебе говорит, чтобы ты не лез, пока не умеешь. Куда — не знаю. Он так сказал и, говорит, передай, мол.

Один из дикарей положил на стол у печки освежеванную тушку какого-то животного. Элинор со смехом заговорил с ним, остальные копьеносцы тоже засмеялись, хехекнул и Хаммон.

— Так молодцы они! — сказал старик. — А то из нас троих охотники, как из слепня карбюратор! Хоть подранка своего откормишь, а то скелет скелетом.

— Зато прыткий, — покосившись на Ноиро, с сильнейшим акцентом, но все же на кемлинском проговорил целитель.

— Ух ты! — восхищенно выдохнул журналист. — Ты где это так?

Прежде чем ответить, Элинор сунул часть хвороста в топку печи, но заговорил опять на своем наречии. Хаммон хлопнул себя по ляжкам:

— Говорит, с Бемго пообщались. Язык, де, не трудный, главное — произношение запомнить. Так он что, по-нашему заговорил? — старик удивленно округлил глаза.

— А вы разве не слышали?

— Говорю тебе, дурья ты голова, я не вижу разницы, на каком бы языке он ни говорил: что на латыни, что на квантор… ой! — он осекся и хлопнул себя по губам.

— Что? — тихо переспросил Ноиро, приподнимаясь с постели.

— Ты о чем?

— Хватит делать из меня дурака! Вы сейчас назвали два языка, о которых я никогда не слышал!

— И не услышишь. Это мертвые языки. Кристи их в университете учил. Угу! — нашелся Хаммон, пятясь. — У них там все медики на этих языках разговаривают.

Элинор добавил что-то еще. Старик деланно расхохотался:

— А вот это они совсем молодцы! У тебя тут скука смертная. Пусть приходят танцевать!

— Что за мертвые языки? Мэтр Хаммон, я лингвист, но никаких таких языков не знаю.

— Это редкие языки. Медицинские, специальные. Чтобы дилетанты в работу врача не лезли, вот! Ну все, тш-ш-ш! Хватит меня пытать! Если твой доктор захочет — он сам тебе все расскажет! А вы давайте, ведите девчонок, пусть попляшут. И сами приходите! — и Хаммон повторил то же самое на языке аборигенов.

Копьеносцы просияли, охотно кивнули и покинули домен.

Элинор принялся разделывать тушку, отделяя острым, как скальпель, ножом мясо от костей и бросая куски в большой таз. Ноиро с досадой ухватил костыль и направился к двери.

— И воды принеси! — крикнул ему вдогонку Хаммон.

Когда журналист шел мимо очередного караула, один из воинов предложил ему помочь дотащить ведерко. Парень казался еще моложе Бемго, по-кемлински говорил плохо и был не таким смуглым, как большинство сородичей. Ноиро успел заметить, что два его напарника на посту относятся к парню как-то особо: вроде и на равных, но с некоторой необъяснимой — особенно если вспомнить о юном возрасте — почтительностью. А мальчишка в самом деле оказался непростым. Если в Бемго при всей его отваге и смекалистости чувствовался примитив, то назвать этого воина дикарем даже как-то не поворачивался язык. Было в нем что-то от величественности Араго, и журналист предположил, что парень — сын вождя и какой-нибудь приезжей женщины из Франтира. Это объясняло и отношение к нему друзей, и безупречное сложение, и ту красоту, которую невольно отметил про себя Ноиро, встретившись однажды с Араго. Полукровки здесь, на счастье племени, не редкость. А судя по «вышивке», оставленной на теле воина Та-Дюлатаром, упрекнуть мальчишку в трусости было нельзя.

— Айят, — представился он, когда журналист сообщил ему свое имя.

Голос его сломался уже давно и обрел за это время свойственную взрослому мужчине бархатистость. И в манере говорить Ноиро тоже заметил что-то знакомое. «Это наверняка сын вождя, Араго! — подумал он, присматриваясь к Айяту. — Они и на лицо похожи, только у Айята кожа, глаза и волосы светлее»…

— Как там дела у Бемго?

Парень набрал воды под струей родника, вытекающей прямо из скалы, и повернул назад.

— Бемго лежит, болеет, — коротко ответил он.

В домене громко смеялись. Айят поднялся вперед и, слегка поклонившись Та-Дюлатару с его гостем, поставил наполненное ведро к печи. Те, не переставая хохотать, приветственно кивнули ему в ответ, и юноша незаметно ретировался, пропуская в дом ковыляющего Ноиро.

— Надеюсь, надеюсь! — выкрикнул Хаммон и снова заверещал от смеха.

— Что случилось? — журналист привалился к стенке.

— Кристи говорит, что на этот раз я привез ему хороших реактивов, не то что в прошлом году.

— Боюсь представить… но… что было в прошлом году?

— Бабахнуло так, что Птичники завалили его подношениями. Чтобы великое наше божество не… ой не могу!.. не гневалось! — старик вытер влагу под глазами.

Лекарь невозмутимо вставил несколько слов, на что Хаммон кивнул:

— Это точно — повезло тебе тогда, что за водой пошел. Остался бы дома, снова штопкой собственной шкуры пришлось бы заниматься. Да и то в лучшем случае…

Ноиро на всякий случай покосился в сторону лабораторного стола — не кипит ли там сейчас что-нибудь подозрительное. Пожалуй, в целях безопасности ему тоже придется во время Элиноровых опытов выходить из домена… за водой.

Не прошло и часа, как снаружи раздался нарочитый девичий смех. В дверь постучал, а потом заглянул Айят.

— Аха тайинна ац, — сказал он хозяину. — Ута?

— Ута, ута, — засмеялся, качая головой, Элинор. — Висса-атэ… (Радушно повел рукой.)

Журналист почесал щеку, прислушиваясь к непонятной речи. Похоже, говорить на местном диалекте Та-Дюлатар выучился у Айята: те же интонации, тембр, произношение… Да что там — даже голоса похожи!

Смущенно хихикая и перешептываясь, в двери протиснулись одна за другой четыре молоденькие девчонки в праздничных нарядах-лоскутках. На одну из них часто поглядывал Айят. Каждая держала какой-нибудь простенький музыкальный инструмент, умещающийся в одной руке.

— Кецарина ац-тацэр устэн! — прокомментировал лекарь, едва сдерживая смех.

Мальчишка-копьеносец тоже подавил слишком уж, на его взгляд, легкомысленную улыбку и наклонил голову. Хаммон же захлопал в ладоши:

— Ну давайте, давайте! Тацэр, тацэр ац! Ац!

Девчонки прыснули, пряча лица за плечами друг у друга. Та, на которую поглядывал молодой воин, тоже нет-нет да и смотрела в его сторону, а улыбка ее становилась смущенной.

— Сегодня у нас ужин с плясками и музыкой! — объявил Хаммон. — Слышь, парень, я тебе не завидую — жить рядом с таким занудой, как твой лекарь! Ему, кстати, первые годы тут пытались сосватать смазливых аборигеночек: с богами породниться ведь никогда не зазорно! Он сначала, представь, вообще намеков не понял, а когда я ему все разобъяснил, хохотал два дня. Вот таких же малолеток подсунуть пытались, они тут все рано женятся, у них это нормально.

— И как он отделался, чтобы никого не обидеть? — полюбопытствовал Ноиро.

— Не знаю, где он этого набрался — ну не в монастыре же своем! — но очень просто: сказал, что предпочитает очень старых или очень некрасивых женщин, а таких в славном племени нет. За это бабы его до сих пор боготворят — в том числе и старые, и некрасивые. Дамский угодник, а не монах! И зануда. Я на его месте выбрал бы кого-нибудь. Пусть постарше, но не сидеть же одному, как филину!

А Ноиро вспомнил их с Элинором общение на радуге и подумал, что не так уж он покладист и прост — тот, кого Хаммон запанибрата называет дамским угодником и странным словом «монах».

Девчонки тем временем принялись бряцать своими погремушками, весело петь и под эту «музыку» выделывать замысловатые коленца прямо посреди комнаты. Та-Дюлатар жарил мясо и между делом поглядывал на их пляску, а Хаммон рукоплескал, готовый в любой момент составить компанию юным танцовщицам.

— Что такое «монах»? — основательно поломав голову, спросил наконец Ноиро.

Старик отвлекся с неохотой:

— А? Монах? Это вроде шаманов. Только хуже. Совсем чокнутые.

— Та-Дюлатар — шаман?!

— Говорю же: «вроде»! Монах с мелочью вроде духов всяких не возится, не по чину. Он сразу к начальству за благословением.

В целом Ноиро понял смысл этого слова, но уяснить, как это он «к начальству за благословением», не смог. Значит, в том государстве, откуда родом Элинор, силен институт религии, где люди посвящают себя служению Святому Доэтерию, а то и обращаются прямиком к нему. Так было у северян ва-костов три столетия назад, еще задолго до рождения Бороза Гельтенстаха и его исторического похода на Кемлин. Но тогда Доэтерий не пожелал с ними разговаривать, затея провалилась. Хотя сама идея была интересной. В Тарумине — столице Ва-Кост — тогда выстроили храм-пятибашенник, и каждая из башен символизировала одного из ангелов и одну из стихий, которым покровительствовали эти ангелы. Однако вскоре среди чинов ордена произошел серьезный раскол, а через полтора века, перед самым приходом к власти альбиноса Гельтенстаха, он завершился локальной стычкой оппонентов, массовыми казнями и политическими репрессиями по всей стране. Бороз Гельтенстах положил этому конец. Одной из первых фраз его публичных выступлений была такая: «Пропади пропадом такое служение религии!» И страна благополучно вернулась к проверенному веками шаманизму. Течение прекратило быть.

— И у них ничего не развалилось? — переспросил Ноиро, дождавшись, когда девчонки смолкнут, чтобы перекусить.

— Ха! Еще как развалилось! Люди — отдельно, боги — отдельно, сам знаешь эту истину. Когда люди начинают трактовать божью волю — жди беды. Ты ешь, ешь, скелет! Тощий, как хворостина, как такого ноги еще носят!

«Боится, что сейчас начну выспрашивать. Да, тут явно что-то нечистое. Нет на Тийро таких государств, нет таких языков, нет таких религиозных течений! Или все это — дурацкая мистификация, а мне не доверяют, или я вообще не знаю, что думать. Не про инопланетных же пришельцев, в самом деле! Этим бредом вся желтая пресса переполнена»…

Дикарки звонко чирикали, будто птички в сельве после грозы. За окном стемнело, и хозяин зажег несколько факелов на стенах. Айят и задорная танцовщица все так же и переглядывались друг с другом, не пытаясь заговорить, но говоря глазами, а самая старшая из четверки — она больше всех приглянулась Ноиро внешне — то и дело засматривалась на лекаря. Хаммон пытался подтрунивать над нею, но она только смеялась в ответ и хихикала над ним с подружками. Вскоре старик утомил ее своими шуточками, и она пошла танцевать, аккомпанируя себе погремушкой и тихонько напевая. В чувстве ритма с девушками Птичников состязаться было трудно.

— Когда вы собираетесь во Франтир? — спросил Ноиро Хаммона.

Тот пощипал бородку:

— Думал, недельку погощу — и поеду назад. А что, надоел я тебе здесь?

— Это я здесь уже всем надоел, — отшутился журналист, но потом серьезно добавил: — Я с вами поеду, душа не на месте: не знаю, как там семья…

— Так ты женат?

— Нет, я о маме и сестре.

— А… Ну так я не против компании вовсе! Другое дело, что на твоем месте я воспользовался бы случаем побыть под наблюдением такого врача, как Кристи. Что, Кемлин теперь здорово славится своей медициной?

— Да ну что вы такое говорите! Кемлин и медицина — это слова из разных словарей. Но дела есть дела…

Тут что-то внутри Ноиро дрогнуло. Он прислушался и посмотрел на Элинора. Лекарь тоже словно окаменел, взгляд потух. Призыв! Слабые отголоски Призыва!

Журналист заметил, что и Айят выпрямился, подобрался и готов сейчас молниеносно реагировать на любой приказ Та-Дюлатара. Девчонки же и Хаммон ничего не замечали. «Интересно, Айят слышит Призыв или просто смотрит на Элинора?» — мелькнуло в мыслях журналиста.

— Жди! — сказал лекарь по-кемлински, адресуясь к Ноиро, потом добавил на языке птичников для воина: — Айят, виса-атэ! Асто!

Юноша вскочил, Элинор схватил свой посох, и оба они вихрем вылетели из домена.

* * *

Плавуны напали на лагерь археологов, когда совсем стемнело, но не дожидаясь глубокой ночи. Раненный дротиком, дозорный успел крикнуть, предупредив коллег о вторжении.

Дикарям Улаха темнота была в помощь, а кемлинов лишала ориентиров. Но археологи успели схватить оружие и начать отстреливаться от незваных гостей. Самые догадливые спрыгнули в ров вокруг городища.

Но тут началось непонятное и страшное: ни с того, ни с сего ученые начали падать, как подкошенные, но не от стрельбы Плавунов. Они вскрикивали, хватались за грудь и теряли сознание.

Матиус первым увидел шамана Улаха, и его посетило озарение: угроза сейчас исходит от него, от этого человека в шлеме из черепа крупной кошки. И Клив принялся палить в его сторону.

Вскоре Улах и несколько воинов отступили, изумляясь, как может быть такое поражение, ведь Говорящая предсказала им легкую и быструю победу!

Тогда в схватку вмешалась третья сила…

* * *

Обменявшись парой слов с охраной жилища вождя, Айят взлетел в домен Араго.

— Брат? Ты почему здесь? — воскликнул тот, подскакивая на ноги. — Что-то случилось с Та-Дюлатаром?

— Араго, надо людей. Туда, к камням и на юг! — ответил юноша. — Там Плавуны напали на белых ученых. Та-Дюлатар велит вооружиться сильно!

Охранники заглянули следом. Араго сделал им знак.

Вскоре вся деревня Птичников ожила. Привыкшие к тревожным побудкам, женщины собирали детей и вместе со стариками торопились в укрытие пещер, а мужчины готовились к бою.

* * *

«Черные» копатели ждали, укрывшись за каменной насыпью. Их главный следил за ходом боя в бинокль ночного видения.

— Девку не вижу! — повторял он. — Не вижу девку!

— А чего бы она под пули лезла? На то и девка!

— Эта — полезла бы! Вот Протониево порождение, да где же она?! Не пристрелили бы по дурости! Тупые обезьяны оружие-то держать не умеют! Это не Улах, это олух!

— Что там?

— Отступает, сволочь!

Главный выхватил короткоствольное ружье и взял на прицел одного из археологов — светловолосого и шустрого. Выстрел был коротким, отдача в плечо не слишком сильной, а светловолосый тут же упал в траву.

С утробным рычанием на «черных» копателей набросилось неведомое чудовище, будто вырвавшееся из древних легенд.

* * *

Вертолет уже подлетал к заданным координатам, когда внизу начался хаос.

На этот раз полиция по охране культурных ценностей Рельвадо потребовала спецтехнику у регулярной армии Франтира. Заодно добровольцы надеялись отыскать пропавший отряд своих товарищей. Многие факты сводились к тому, что в исчезновении франтирцев виноваты дикари из племени Плавунов. Племя это давно зарекомендовало себя как сверхагрессивное и вырождающееся, поскольку контактировать с другими племенами без войны они не желали, и близкородственные браки стремительно завершали разрушительную работу их раванги и полоумного вождя. Не делавшего ни шага без «воли духов».

— Вижу лагерь! — изучая землю через прицел винтовки, доложил наблюдатель. — Вижу пять тел, среди них белые… двое… Остальные отошли к зарослям… Нет, вижу движение! Вижу остальных! С севера приближается другое племя, многочисленное. Но у Плавунов огнестрельное!

Он увидел, как упал светловолосый. Прицел метнулся вправо, к реке. Прибор ночного видения выхватил насыпь камней на берегу, с одной стороны ограниченную от сельвы зарослями кевлары, с другой — уходящую в брод. С большого валуна спрыгнул человек с длинной палкой в руках. Трое, один из которых стрелял в светловолосого ученого, не ожидали нападения с этой стороны, да еще и дико перепугались.

Наблюдатель выставил режим максимального приближения. Зеленоватое свечение вокруг дерущихся внизу фигур усилилось. Первый, стрелявший, уже лежал без признаков жизни, а мужчина с длинной палкой бросился вдогонку убегающим через брод копателям.

* * *

Когда чудовище повергло наземь их главного и с хрустом перегрызло ему глотку, оставшиеся в живых кемлины ринулись наутек с одной-единственной надеждой: расправившись со своей жертвой, зверь останется сожрать ее и забудет о них.

Но тварь поступила иначе. Легко сократив расстояние по насыпи, она сшибла обоих с ног. «Черные» копатели рухнули в воду.

— На! На! — размахивая перед собой ножом, орал от страха один из подельников, пытаясь отогнать от себя хищника.

Тот лишь зарычал, ушел из-под его руки — как будто зверь способен тактически просчитывать ходы! — попутно толкнул второго противника на глубину, подскочил и крутанулся в воздухе, следующим броском ломая шею вооруженному копателю.

Второй, отчаянно плеская руками, стремился уплыть…

* * *

Наблюдатель в вертолете видел в прицел, как неизвестный с длинной палкой добил своего врага в воде. Он кинулся за ним вплавь, нагнал, нырнули вдвоем, а вынырнул только один.

Вертолет заложил следующий круг над местом схватки и, на пару секунд замешкавшись, наблюдатель больше не обнаружил мастера, который столь безукоризненно владел посохом и в считанные мгновения устранил троих серьезных врагов.

— Куда же он делся? — просматривая окрестности, ворчал наблюдатель, пока в поле зрения не попал шаман Плавунов.

Рядом с Улахом стрелял в археологов из винтовки полицейского дикарь-телохранитель.

— Вот и ты, подонок! — снайпер навел прицел аккуратно в лоб шаману. — Я поймал его!

— Снимай!

И палец мягко прижал «собачку». Смерть Улаха вырвалась из ствола со скоростью четырехсот кемов в секунду…

* * *

Если бы не стрекот двигателей вертящейся в небе машины, Лад мог бы оглохнуть от внезапного безмолвия сельвы.

Перемазанный землей, он еще немного полежал за своим пеньком с колотящимся сердцем. Стрельба не возобновлялась. Было похоже на то, что под натиском пришедших на подмогу Птичников Плавуны отхлынули в сельву.

В голове мелькнуло воспоминание: «Матиус!» Йвар вскочил и побежал обратно — к тому месту, где пару минут назад видел падающего Клива.

Помощник лежал в траве, одной рукой сжимая грудь, другую безжизненно откинув в сторону. Лад принялся осматривать его, ворочать, чтобы отыскать рану, однако никаких следов крови ни в траве, ни на одежде Матиуса не было. К ним спешил доктор экспедиции, такой же чумазый, как остальные, и так же, как остальные, не замечающий этого.

Луч прожектора с вертолета выхватывал какие-то ненужные подробности событий.

Матиус открыл глаза, дико повращал зрачками и надсадно закашлял, продолжая растирать грудь ладонью.

— Что это такое было?! — смог он наконец прохрипеть.

Так же точно поднялись и другие, упавшие до него, археологи. Все они жадно втягивали в легкие воздух, все бранились — и не могли поверить в реальность своих недавних видений, когда очутились невесть где и не поняли ничего…

* * *

Яростным смерчем ворвался Улах в поселок Плавунов. Только чудо спасло его от смерти: телохранитель случайно рванулся вперед и получил пулю в голову. Пулю, предназначавшуюся раванге. Племени пришлось позорно бежать с поля боя, побросав убитых и раненых. Птичники не стали их преследовать слишком долго.

Говорящая сидела у костра и ждала, покачиваясь и ноя себе под нос мотив без мотива. Увидев Улаха, она поднялась на ноги и тяжко вздохнула.

— Ты солгала! — проревел шаман.

Старуха улыбнулась плотно сжатыми губами. Улах выдернул из ножен обсидиановый клинок и с воплем полоснул ее по сморщенному горлу. Давясь кровью, Говорящая упала на колени. На мгновение перед сыном проявилась прежняя — молодая, черноокая — красавица-мать, на которую всегда так походили ненавистный Араго и малохольный Отау. Чарующая, колдовская улыбка скользнула по ее влажным, полным жизни губам. А потом лицо скрылось под маской мертвеца, и синеватый рот едва слышно выпустил клекот сквозь жуткий оскал:

— Спасибо, сынок! Наконец… то…

Только тогда Улах понял, что в своем запале подарил ей свободу.

— Надо уходить! — рявкнул он вождю и в ужасе перешептывающимся сородичам. — Сейчас!

— Куда, шаман?

— В сельву!

* * *

Когда Элинор и Айят выскочили из домена, журналист бросился на свою лежанку.

— Не трогайте меня. Пока сам не проснусь, мэтр Хаммон! Даже не подходите!

— Ладно…

Не будь его тело штопанным и перештопанным, Ноиро бежал бы сейчас рядом с лекарем и воином Птичников по сельве.

Выйти ему помог громкий Призыв Элинора. Тот кинул клич всем тринадцати, в том числе Нэфри. Ноиро чуял ее присутствие на серой пустоши, даже не видя. Все пространство у спирали заполнилось аркадами, как в бою с черной звездой.

«Ты нужен мне здесь!» — предупредил голос Элинора, и благодаря молниеносной скорости мыслепередачи, ее объему и возможности кратко изложить многое, Ноиро понял, что значит «здесь» и тут же перенесся туда.

Он выскочил на полуземной уровень. Прежде так не получалось — он возвращался с серой пустоши сразу в тело.

И снова тот зверь — теперь совсем плотский и не совсем зверь, если смотреть отсюда — ломился прямо сквозь заросли, сокращая себе дорогу. Ноиро понял, что целитель не покидал свое физическое тело и не собирается этого делать.

Если ветки кевлары сплетались так, что преодолеть их по земле было невозможно, Незнакомец перепрыгивал с сука на сук, раскачиваясь на руках и перебрасывая тело от дерева к дереву без всякой устали. И походило это уже не на бег, а на полет.

Журналист знал, что нужно делать. Он взлетел выше и обнаружил археологов. Одновременно он слышал гудение локаций, где сейчас шел столь же ожесточенный бой за тех людей, которых Улах выдернул на серую пустошь. Тринадцать отвоевывали похищенных, но Улах оставался в грубом мире, и вытянуть его Призывом ученики Элинора не могли. Шаман был слишком силен для них и слишком свиреп, чтобы легко сдаться.

Ноиро заполучил Благословение, укрылся им, словно броней, и тут же обрел способность видеть причины и следствия, закономерности и взаимосвязи.

Все люди Улаха, равно как и сам шаман, ощущались теперь как нечто грязно-серое с изжелта-бурыми наплывами. Но только у шамана в центре сути притаилось аспидно-черное пятно — не цвет, но отсутствие всякого цвета. И это пятно все время поглощало его самого, уверенно, беспрестанно, до тех пор, пока он не впивался в чужие сущности, вытягивая их жизнь, чтобы продлить свое существование за счет их смерти.

Элинор подбегал к насыпи камней на берегу, когда один из людей, укрывшихся там, хладнокровно выстрелил в ученого…

…Ноиро проследил за механизмом внутри короткостволки — и как сработал боек, и как патрон прошел в ствол, покинул его, медленно-медленно, словно муха в меду, поволокся в сторону Матиуса…

«Явись! — впервые в жизни закричал Ноиро, хватая сознание Клива в точности тем способом, который использовал, добывая сегодня информацию из памяти Хаммона. — Явись!»

Матиус уже падал, когда полностью отделилась и растворилась в неведомом мире серебристая паутинка его сущности.

«Нэфри, береги там Клива!»

«Да, Ноиро!»

Пуля медленно, солидно прожужжала рядом с головой молодого археолога и, будто нож в масло, плавно вошла в дерево. Кусочки выбитой коры опадали целую вечность.

Ноиро наблюдал со стороны за схваткой Та-Дюлатара и «черных» копателей, заглянул в вертолет с очередным отрядом спасателей культурных древностей, подосадовал на промах снайпера, когда вместо Улаха погиб другой дикарь. Все эти события происходили почти одновременно, и только для Ноиро они превратились в «раскадровку», как это бывает в фильмах.

Потом он ушел на серую пустошь и вместе с остальными принялся загонять «потерявшихся» обратно в грубоматериальный мир, в их физические тела. Аркады реальностей начали таять: с этим могли справиться и обитатели одного мира — Ноиро и Нэфри. Журналист заметил, что огонь в ней стал быстрее усмиряться и переходить в золотистое свечение, но стоило ей оказаться на взводе, пламя вспыхивало вновь.

«Надо поговорить! Иди на мою радугу!» — сказала она.

Ноиро обрадовался. Забыв избавиться от некоторых посторонних мыслей, он перепрыгнул на хрустальный мост и… завис, терзаемый своими собственными «охранниками». Это не радуга оборонялась от него — это собственный разум и инстинкты не выпускали Ноиро на радугу. И самый сильный из земных инстинктов грыз его сущность бешеным желанием совокупления, тем более мучительным, что любая попытка освободиться только усугубляла мучения, многажды повторяя предсмертную агонию. Любовь и смерть — они в чем-то похожи, как утверждают те, кто прошел через то и другое сполна. И, если они имеют в виду эти ощущения, то ошибки нет. Разве что в физическом мире это проходит быстро, за что и ценится превыше всего, а здесь вечность обращается кошмаром.

Кажется, проползли столетия, пока Нэфри, подпрыгнув, летела к нему навстречу. Они вцепились друг в друга над радугой, закружили в эйфории, словно одно целое, единый мир в бесконечном самопостижении.

— Вот это да! — вскричал Ноиро, когда радуга неотступно притянула их к себе. — Никогда не думал, что здесь это так классно!

«Ну что ты вопишь? — мысленно проворчала Нэфри, не слишком преуспевая в попытках скрыть собственный восторг. — Большое открытие!»

«Конечно! Великое открытие!»

Переливаясь всеми цветами осени, она фыркнула:

«У нас мало времени, мне срочно нужно вернуться обратно, я там просто в ужасно неподходящем месте»…

«За рулем?»

«Почти. Нет, не за рулем. Я у твоего начальника в кабинете!»

«Что-о-о?! Как ты там оказалась?»

«Приехала доложить о твоем ранении, как ты хотел! — ехидно передразнивая его, отозвалась она. — Как ты?»

«Заживаю. Скучаю по тебе и по домашним. Надеюсь скоро приехать. Нэфри, это очень странно, но они искали тебя. Когда ты улетела в Кийар?»

«Двадцатого. Да, я знаю, что они ищут меня».

«Зачем ты им?»

«Я все расскажу тебе, когда приедешь в Кемлин. Это очень важно и очень серьезно. И это касается нашего Учителя. Но сейчас мне пора, там что-то происходит, я чувствую!»

Она скользнула щекой по его щеке и растаяла в воздухе.

— Вот так всегда! — проснувшись в доме лекаря, первым делом сказал Ноиро Тут-Анну Хаммону. — Как на всякие драчки, так время у нее есть. А как сесть и обстоятельно поговорить — все, пора, там Гэгэус и еще куча причин!

— Не знаю, о чем ты сейчас говорил, парень, но надобно узнать, что за специи такие кладет при жарке в мясо твой доктор…