1. Веги Сотис

Веги, младшая сестра Ноиро, считала себя сознательно одиноким человеком. Несмотря на большую разницу в возрасте с братом, она чувствовала себя умнее и старше, а от некоторых его замашек и подавно теряла остатки веры в здравый смысл у мужчин. Когда, еще по юности, Ноиро приходил домой с друзьями и они начинали дружно обсуждать животрепещущие темы, Веги хотелось порвать за вранье детские книжки, в которых герои мужского пола говорили всегда умно и совершали подвиги. Чем дальше, тем больше девочка убеждалась, что на подвиги и умные разговоры мужчины способны разве что в сказках. Ей нравилось быть циничной, тем самым она культивировала свое умственное превосходство над ровесницами, которые, как ей казалось, ревниво вели подсчет взглядов, брошенных парнями в их сторону, и конкуренток, выглядевших, разумеется, на их фоне блекло и безнадежно. Как правило, Веги они даже не считали за конкурентку: время от времени девчонки пытались приручить ее, чтобы казаться на фоне «толстоватой заучки» красивее и привлекательнее. Но этот избитый прием она изучила по взрослым журналам и, если соглашалась на такую дружбу, то лишь затем, чтобы в один прекрасный для нее момент задавить интеллектом дурочку, считавшую, будто может использовать Веги Сотис в своих целях. После нескольких неудач дуры стали сторониться ее и называть за глаза стервой. А использовать больше не рисковали. Правда, для одной такой, для Датти Огэс, Веги сделала исключение — и то лишь оттого, что знала ее с младенчества.

Перед Новым годом, когда Ноиро уехал в командировку во Франтир, Веги стала замечать, что со взрослыми что-то происходит. Она не интересовалась политикой, но чувствовала, что в средствах массовой информации говорят о чем-то тревожном, о Лиге, о формировании союза между государствами Ва-Кост, Алиросо и Узлаканом, который чем-то угрожает безопасности Кемлина, о возможности военного положения в столице, а то и во всей стране. И куда-то улетучилось праздничное настроение жителей Кийара, и все больше мрачных лиц встречалось на улицах, а госпожа Сотис стала тревожной, и все чаще к ней забегала противная соседка, раздражая Веги. Мать переживала за Ноиро, не отлипала от экрана, шепталась с теткой Гинни, иногда плакала.

«Зачем я тогда ляпнула про шипохвоста? — корила себя Веги, глядя на маму. — Вдруг и правда с Ноиро что-то случилось?»

Подруга, Датти, пригласила ее отметить Новый год в «Великане» — это был музыкальный клуб в центральной части города, где нередко околачивались старшеклассники, слушая там «живые» песни и, как принято было считать, круто проводили время. Веги спросила разрешения мамы и, к собственному удивлению, получила согласие. Мало того, госпожа Сотис, лихорадочно оторвавшись от очередного выпуска политических новостей, в таком же запале кинулась с дочерью по магазинам. Никогда прежде она не выбирала Веги одежду столь тщательно, и в глазах ее ни разу до этого не светился огонек фанатизма.

— Пусть! — приговаривала она. — Пусть! А у детей должен быть праздник!

— Мам, что такое? — наконец не выдержала Веги. — Что, небо упадет на землю или океаны выйдут из берегов? Почему ты так говоришь?

— Может быть, это последний мирный праздник в нашей стране… — пробормотала Гайти Сотис. — Ты уже взрослая, тебе надо в этом разбираться.

— В чем — в платьях? — засмеялась девочка.

— Нет! В том, что говорят по телевидению!

— Там чего только ни говорят, а голова у меня одна и мне ее жалко.

— Но так нельзя! Это слишком легкомысленно! — мать перебирала-перебирала вещи на вешалке и наконец одним рывком сдернула и протянула ей платье на плечиках. — Иди, примерь его!

— А что, — продолжала Веги из примерочной, стягивая через голову повседневную футболку, — если я буду во всем этом разбираться, всюду наступит мир?

— Но ты хотя бы будешь вести себя осторожнее!

Девочка высунула из-за занавески задорное лицо:

— Мам, разве я веду себя не осторожно? Ты сама говоришь, что меня из дома не выгонишь, что я из-за этого толстею и…

— Не спорь со мной! Тебе надо быть осмотрительной!

— И потому ты меня отправляешь в ночной клуб!

Веги снова нырнула в кабинку и стала бороться с платьем, спрашивая шепотом невидимого собеседника, каким образом другие справляются с такими сложностями. Борьба увенчалась успехом и, красная от натуги, девочка вышла наружу, неловко упирая ладонь в талию и отдувая кверху прядь растрепавшихся волос.

— Ужас, — сказала госпожа Сотис, резко садясь, почти падая на кушетку. — Тебе нельзя носить пышное. Тут ничего нет, идем в магазин для взрослых.

— А-а-а… — простонала Веги, предвкушая новый этап мучений с этой трещащей, шуршащей, непривычно скроенной материей. То ли дело брюки и майки — надел и пошел!

День накануне Нового года стал для нее самым жутким днем в жизни. Веги ненавидела магазины и этих странных продавцов-консультантов, нахваливающих все, что бы ты на себя ни напялил и как бы страшно это на тебе ни сидело. Ко всему прочему стояла невыносимая жара, и дыхание пустыни отбивало всякое желание двигаться.

— Мам, нам срочно нужно зайти в парфюмерный, — измученно проговорила девочка, спускаясь по ступенькам очередного магазина.

— Это на потом!

— Нет, ма, сейчас! Иначе очень скоро нас не запустят ни в одно приличное заведение!

Они купили какую-то туалетную воду и специальные салфетки, после чего продавцы старались держаться от них подальше, а к кондиционерам стоять поближе.

— Раньше было лучше! — многозначительно пошевелив бровями, проговорила госпожа Сотис.

— Не-а! — безоблачно отозвалась на это Веги. — Теперь они хотя бы не лезут к нам со своими дурацкими советами и враньем!

— Ну что за дочь у меня? Тебе и правда нужно было родиться мальчиком, как хотели Эрхо и Ноиро.

— Не повезло. Ну вот, смотри…

Она отдернула занавеску, и Гайти Сотис ахнула от восторга:

— Наконец-то!

— Что? Что, правда? — Веги не поверила своим ушам и на всякий случай сделала шаг назад, чтобы посмотреться в зеркало.

Отражение оптимизма не вызвало. Все та же высокорослая толстуха, которая будет смотреться уродливым китом рядом с хрупкой и нежной красавицей-Датти. Еще эти прыщики на лбу… Вот почему у фарфоровой подруги нет ни одного, а Веги половину волос выстригла для челки, чтобы закрывать эту гадость — и все равно видно?!

Девочка хмыкнула и пожала плечами:

— По-моему, ничего особенного.

— Не кокетничай, ты не умеешь!

— Да я и не…

— Отличное платье! Пойдем!

Веги вздохнула. Природа несправедлива. Вот что ей стоило наделить сестру внешностью брата или их мамы — светлыми волосами, голубыми глазами, стройностью, когда ешь хоть двадцать раз в день и не боишься, что разнесет во все стороны? Зачем парню быть красавцем? Ноиро и так девчонки любили бы, он обаятельный… когда хочет понравиться. А тут что мы видим? Отцовская порода, потомки ва-костов: темные волосы и глаза, широкая кость, рослость, простоватость — все недостатки на одного юного человечка! Да еще и девушку! Веги сняла платье и оглядела свою фигуру в нижнем белье, отраженную несговорчивым зеркалом. Если придется защищать страну от врагов, из их семьи в армию призовут именно Веги. Не убьет, так напугает. Девочка мрачно фыркнула.

— А теперь, — с воодушевлением сказала госпожа Сотис, когда они с покупкой вышли на улицу, — в парфюмерный и обувной.

Веги тихо застонала, но покорилась. Спорить с матерью было еще невыносимей, чем бегать по городу.

* * *

Чувствуя себя полной идиоткой, не умеющей ходить на каблуках, но для чего-то обувшей неудобные туфли, Веги вышла к автомобилю отца Датти, мэтра Огэса. Было уже темно, и двор освещался фонарем, склонившимся по ту сторону каменной ограды над молодым деревцем инжира.

— Ты обалденно выглядишь! — выдохнула Датти, утопая в розовых кружевах и блестках. — Я тебя даже не узнала! Какая прическа! Какое платье! Па!

— Красивое платье, — коротко ответил мэтр Огэс. — Давайте поскорее!

«Ну, хоть он врать не стал! — с непонятным злорадством в свой адрес подумала Веги. — А Ноиро вообще осмеял бы меня в нем в два счета. Вырядилась, китиха! Еще и прическу наворотила!» — она вспомнила ужасные три часа, проведенные в парикмахерском кресле, и дала себе зарок: больше никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах…

Автомобиль мчался по городу, переливавшемуся новогодними огнями вывесок, гирлянд и подсвеченных юпитерами поздравительных плакатов на стенах зданий. Он казался вызывающе ярким и не походил на повседневный Кийар.

— Зря ты платья не носишь, — вдруг сказал отец Датти, обращаясь к Веги. — Брюки — это не то, это для спорта или для пикников. А тебе платье идет, надо носить.

Чуть удивившись теме, которую решил затронуть строгий и неприступный мэтр Огэс, Веги возразила:

— Я ношу… юбку… иногда…

— Да редко ты ее носишь! — ввернула Датти, красуясь в зеркале на лобовом стекле машины.

— Ни разу не видел.

— Это случайно подходящее попалось. В остальных я похожа на тяжеловеса… или тяжеловоза.

Подружка прыснула и прикрыла напомаженные губки пальчиками:

— Как что-нибудь скажешь!

— Датти, когда все закончится в этом вашем клубе, позвони мне, поняла?

— Угу!

Но все же отец не слишком-то поверил ее обещанию и у дверей «Великана» придержал Веги за локоть:

— Ты умный человек, Веги, а у нее ветер в голове. Ты присматривай за ней, ладно? Если что — позвони мне. Знаешь мой номер?

Веги кивнула, и мэтр Огэс улыбнулся:

— Ну все, беги. Повеселитесь там как следует!

Убедившись, что отец уехал, Датти начала стрелять глазками налево и направо. Веги для нее уже не существовало, ведь в клубе было столько интересных парней! И все они наверняка думали: «Что это там за буйволица рядом с куколкой?» Веги вздохнула и поискала взглядом, куда можно было бы сесть, сократить свой гигантский рост и стать невидимой для этих насмешливых взоров.

— Веги! — крикнули ей из-за столика на небольшом возвышении в стороне от сцены.

Столик находился в уютном уголке возле колонны, похожей на пещерную сосульку — от волнения девочка не сразу вспомнила, как называются эти штуки по-научному. За ним сидело несколько мальчишек из их школы, и один — тот, который окликнул ее — был их с Датти одноклассником.

А еще на Веги глазел незнакомый пухлячок, парень повзрослее, с пробивающимися над губой тонкими усиками. Она смутилась и была ему признательна за книжечку-меню, за которой так удобно прятаться, заняв руки и делая вид, что поглощена чтением, хоть и не понимая ни слова в написанных по-кемлински названиях блюд. После пятой попытки осознать прочитанное, девочка сообразила, что надо собраться с духом. Она покосилась на подругу, но та уже вовсю кокетничала с мальчишками. Заинтересованный взгляд пухлячка Веги видела даже боковым зрением. «Да что ему от меня надо? — разозлилась девочка. — Мало ему Датти? Вот на нее бы и смотрел, а я не витрина, чтобы меня разглядывать!»

Тут на сцене началось какое-то движение. Она походила на островок в перекрестье трех залов клуба, и такое положение позволяло увидеть ее со всех сторон, даже из самых дальних уголков. Сбоку островка стояла искусственная пальма. Двое парней — брюнет и русоволосый — монтировали оборудование. Брюнет был атлетического телосложения, русоволосый — изящным и утонченным.

Датти приподнялась, но один из парней дернул ее за руку, и та как будто нечаянно с хохотом плюхнулась ему на колени. Веги бросила на подругу предостерегающий взгляд. Просьба мэтра Огэса еще звучала в ушах, а от Датти, у которой случилось головокружение и разбежались глаза от обилия потенциальных кавалеров, можно было ожидать любой глупости.

— Выбрала? — спросил пухлячок, указывая на меню.

— А? — вздрогнула Веги. — Ну да, выбрала. Только уже забыла, что.

Он вдруг засмеялся. Хорошо так, красиво. Как смеялся Ноиро, когда вокруг были только свои, и Веги растаяла, покоренная, а растаяв, тоже начала хихикать.

— Давай я сам закажу. Меня зовут Файро.

— А меня Веги. Закажи, но я что-то пока ничего не хочу.

— Это видно.

У Файро были теплые карие глаза и по-девичьи длинные ресницы. Из-за упитанных щек всегда казалось, будто он добродушно щурится. Веги почувствовала, что начинает ему доверять.

— Мне нужно поговорить с подругой, — сказала она строго и потрясла за плечо Датти, которая не спешила вставать с коленей парня. — Датти, пойдем, поможешь мне!

— М-м-м, сейчас! — жеманно протянула та.

— Я сказала: и-дем! — Веги наклонилась к ней и незаметно для остальных ткнула подругу большими пальцами под ребра.

Датти взвизгнула от щекотки и вскочила:

— Ты что?!

— Идем, говорю!

Тем временем парни на сцене уже заканчивали свою работу, и аппаратура, еще недавно нагроможденная вокруг пальмы, наконец заняла положенное место.

Ухватив Датти за руку, Веги вихрем пронеслась мимо колонок, едва не зацепив одну из них. Подружка успевала стрелять глазками прямо на ходу и мило улыбнулась брюнету, рассерженному их неловкостью. Брюнет только махнул рукой, но хмуриться перестал.

— Тебя взаперти всю жизнь держали, что ли? — накинулась на нее Веги, едва они вошли в умывальную комнату уборной. — Ты что на людей бросаешься?

Датти лишь дернула плечом:

— Не на людей, а на парней, да и к тому же в шутку!

— А они об этом знают? Что в шутку? Знают?

— Веги, не будь занудой, угу? Ты же мне не мамочка! — подружка ласково обняла Веги, прижалась щекой и часто-часто заморгала, стараясь пощекотать длинными накрашенными ресницами ее шею. — Ну мурк-мурк, дай мне свободу! Ты понравилась Файро-Ро Тротису, а это самый умный парень в старшем звене. Вы так хорошо друг другу подходите! Мурк?

Та поморщилась:

— Отстань! Мне перед твоими отвечать, если что.

— Веги, ну мне уже четырнадцатый год, я же не маленькая!

— Ну да, ты взрослая, просто обалдеть какая взрослая!

— Если хочешь знать, я уже целовалась, и не один раз! Это так круто! Это… вообще! Улет!

— Молодец. Только давай ты не будешь целоваться сегодня со всеми в клубе?

— Хорошо, а ты не будешь со мной нянчиться.

Та вспыхнула. В стране кемлинов это была неприличность, для взрослых граничащая с обвинением в соглядатайстве.

— Думай, что говоришь! — шикнула она.

— Веги, ну ты посмотри на себя! — Датти пропустила вопль подруги мимо ушей и повернула ее к зеркалу напротив умывальников.

Зеркало занимало всю стену, от пола до потолка. И в нем под чарующее воркование юной красотки Веги увидела чудо. Это было ее собственное преображение.

Там, вдалеке, посреди выложенной дымчатым кафелем комнаты стояла высокая статная девушка в длинном вечернем платье — как у взрослых, по фигуре. И маленькая тощая блондиночка, что обнимала сейчас ее со спины и что-то пришептывала на ухо соблазнительным голоском, казалась жалким голенастым подростком на фоне темноволосой пышной красавицы с глубокими блестящими глазами и румянцем смущения на щеках.

Веги стояла и смотрела на себя чужими глазами. Чьими? Может быть, увальня-вундеркинда Файро? Но оторваться от созерцания она была не в силах.

— Видишь?

В зале заиграла музыка, и Веги очнулась от наваждения… а красавица по-прежнему разглядывала ее из зеркала, повторяя мимику и каждый жест.

— Это ты. Ты нравишься Тротису, вот и пообщайтесь с ним. А меня оставь в покое. Угу?

Веги медленно кивнула. Блондиночка засмеялась и подкрасила губки:

— Ну все, идем! М-м-мамочка! Ха-ха-ха!

Едва завидев их в конце зала, Файро тут же поспешил навстречу и перехватил Веги под хитрым взглядом подмигнувшей ему Датти.

— Хочешь потанцевать? Или просто послушаем?

Веги даже не сразу сообразила, что ответить.

— А кто будет выступать? — спросила она наконец.

— «Создатели». Этногруппа такая, не слышала?

— Я не очень… я не увлекаюсь музыкой. У меня ни слуха, ни голоса.

— Вот совпадение! И у меня тот же диагноз. Но я немного знаю одного из музыкантов, поэтому знаю и группу.

— А кого?

Файро указал подбородком в сторону русоволосого парнишки. Того самого, который вместе с брюнетом собирал оборудование перед концертом и которого Веги про себя назвала «студентом».

— Ту-Эл Эгмон по прозвищу Птицелов. Он в группе на духовых… Флейта. Красиво играет, просто заслушаться можно, сама убедишься! А поет у них девушка, она одна в группе, остальные парни.

На сцене-островке их было уже четверо. Разогреваясь, они пробовали то одну мелодию, то другую.

— А почему Птицелов? — полюбопытствовала Веги.

— Не знаю. Так он себя называет. Веги, как вы подружились с Датти?

— С детства… А что?

Они одновременно уставились на белокурую красотку, а та как ни в чем не бывало любезничала то с одним молодым человеком, то с другим, срывая ревнивые и ненавидящие взгляды других девчонок.

— Мне кажется, или она действительно собралась перессорить всех в этом клубе? — пробормотала Веги.

— Что? — не расслышал Файро.

— Да нет, ничего, это мысли вслух, не обращай внимания.

Он засмеялся, и тут все три зала погрузились во мрак.

— Где свет? — пискнул кто-то в темноте.

— Дайте свет! — подхватили еще несколько голосов.

— Не надо, не надо свет! — откликнулись с той стороны, где блистала Датти. — Пусть будет тьма!

— И настал конец мира! — торжественно провозгласил какой-то парень, а окружающие прыснули.

— Эй, ну правда — дайте освещение, я серьгу потеряла!

Откуда-то из-под потолка заструился приятный мужской голос, многократно усиленный динамиками, и все смолкли:

— Однажды суровый космос, где не было ничего — даже времени — в своем бесконечном существовании породил вечного Змея Мира, и тот создал пять первоэлементов. Ими были ангелы, и каждый из них участвовал в творении Вселенной. Черный ангел-спаситель Файро покровительствовал воплощенной им тверди — камням и почве живой. Алый ангел-воитель Камро олицетворял огонь и движение. Синий ангел-примиритель Ноиро владел силами воды и жизни. Серебряный ангел-учитель Лугеро направлял потоки воздуха. А зеленый ангел-даритель Эрхо, соединив их заботы, создал и деревья, и травы с цветами, и тварей. И тогда пришли люди и по велению ангелов тоже стали творцами!

Вспыхнули осветители у сцены, высветив на «острове» четверых мужчин, окруживших единственную женщину с микрофоном в руке.

Школьники радостно зашумели.

— Группа «Создатели» — встречайте! — прокричал все тот же голос — он принадлежал крепкому, хорошо сложенному молодому человеку, в котором Веги сразу узнала того гневливого брюнета, с которым «студент» монтировал аппаратуру. — Меня часто спрашивают: «Какой праздник самый твой любимый, Камро?» И я, конечно же, отвечаю: «Но-о-овый го-о-о-д!» Всех с новым годом, друзья!

Ребята заулюлюкали, приветственно размахивая руками, девчонки завизжали. Файро покосился на Веги, пытаясь угадать ее впечатление.

— Привет! — сказала солистка.

Она была странно одета, странно причесана и странно накрашена, однако все это вместе ей безумно шло. И девушка запела. Голос сильный, голос вольный и загадочный в звучании будил в душе жажду чудес.

— Ну как? — шепнул Файро, когда выступление уже подошло к концу.

— Отлично… — пробормотала в ответ Веги, не сводя глаз с певицы. — Почему я не знала ее раньше? Она светится… как огонь на ветру…

— Ты романтик! Мне она тоже нравится.

— А мне нет! — вмешалась Датти, выскочив у них из-за спины. — Ненавижу такую музыку и такую моду!

Тем временем музыканты принялись за демонтаж инструментов. Девушка-солистка помогала, перешучиваясь с парнями.

Камро, поспорив о чем-то с чубастым музыкантом ударных, влез на металлический стульчик, ухватился руками за сидение, поднял ноги в воздух и в таком положении, играя превосходными мускулами, стал отжиматься. Девчонки-зрительницы тут же столпились у сцены, а брюнет делал вид, будто не замечает их внимания. Веги улыбнулась: похоже, большинство мужчин сделаны по одному проекту. Особенно те, которые имеют оглушительный успех у женского пола…

Но тут Веги схватили за руку. Это была Датти:

— Веги! Веги! Что мне делать? Ко мне пристают вон те парни, а я их не знаю, они взрослые и не из школы!

— Ты о чем?

— Трое парней. Чужих. Они пришли сюда недавно, стали приставать, руки распускают! Вон те!

Веги вгляделась в темноту клубного зала. В стороне, возле фигуры лежащего на боку великана из раскрашенного пенопласта, кучковалось несколько девчонок постарше. Одна из них злорадно поглядывала в сторону Датти и, говоря с кем-то по телефону, указывала на нее пальцем. Почти тут же толпа начала расступаться: к ним шло трое мужчин, от вида которых Датти заколотило. Скуля и подвывая, она шмыгнула за спину Файро.

— Я так и знала, что этим все кончится… — тяжело вздохнула Веги и, вытащив из клатча мобильный телефон, стала набирать номер мэтра Огэса.

— Что ты делаешь?! — завопила Датти, округляя глаза, черные от размазанной туши, и нажимая кнопку сброса. — Меня же дома убьют!

— Девчонки, что случилось? — не понял суеты Файро.

Веги указала подбородком на приближающуюся троицу.

— Я за охраной, — сказала она. — Файро, уведи ее в туалет умыться — и пусть ждет там!

Он кивнул и потащил за собой Датти, а Веги начала проталкиваться к выходу. Быстрей, быстрей — подгоняла она себя. Один школьник против троих взрослых мужиков. Долго ли он устоит и не перейдут ли они к рукоприкладству? Вот дура-вертихвостка! Испортила им весь вечер! А это ведь те девицы пригласили сюда знакомых парней, чтобы проучить Датти!

Тут наконец Веги увидела охранника:

— Там драка возле туалета… сейчас будет! — выпалила она, стараясь перекричать клубный шум.

Вышибала рванул за подкреплением, но ждать девочка не стала и со всех ног помчалась назад.

* * *

Файро возле женской уборной не было. В коридоре вообще было пусто. Веги распахнула дверь.

У огромного зеркала, в которое несколько часов назад любовалась на себя Веги, причесывалась солистка «Создателей».

— Датти! — позвала Веги и принялась заглядывать в туалетные кабинки. — Датти!

Певица поглядела на нее в отражении:

— Ты ищешь девочку в розовом? Блондинку с зареванным лицом?

— Да! Да!

— Идем со мной.

Девушка оказалась всего лишь чуть-чуть выше Веги. Они покинули клуб через запасный выход, минуя подсобки и административное крыло. Здесь было совсем тихо и безлюдно.

— Парнишку немного помяли, — сказала девушка, — но он молодец. Наш человек.

— Файро? — замерла Веги. — Только этого не хватало!

— У мужчин это иногда случается, — насмешливо парировала певица. — Они ближе к природе. Да не кисни, все с ним нормально!

Она открыла двери на улицу. Недалеко от выхода стоял полугрузовой автомобиль, а рядом топталось несколько человек. Веги перевела дух: некоторые из них были в униформе «великанских» охранников.

— Ну и что тут? — спросила солистка, за руку подводя свою спутницу к машине.

Вышибалы клуба, поругиваясь, волокли прочь троих чужаков — обидчиков Датти, а музыканты, подбоченившись, смотрели им вслед. Ко въезду вывернул полицейский минибус.

— Ну вообще-е-е-е! — протянула Веги. — Я убью эту Датти! Где она?

Охранники сдали нарушителей полицейским.

— Кажется, нам пора сматываться, — сообщил брюнет Камро. — Проходить свидетелем в Новый год — дурная примета.

Певица настойчиво втолкнула Веги в полугрузовик, вместе с парнями запрыгнула внутрь, и автомобиль стремительно вылетел с задворок.

Внутри, мостясь между музыкальной аппаратурой, сидели Файро и Датти.

— Как нос? — спросил брюнет.

— Остановилась, — ответил Файро, прижимая платок к ноздрям.

— А губа?

— Да так… в порядке.

Датти снова завыла. Певица протянула руку Файро:

— А ты молодец! Будем знакомы — я Нэфри Иссет.

— Я знаю. А я Файро. Все хорошо, пройдет.

— Угу, — вступил в разговор русоволосый «студент», — и если твои родители спросят меня, что было на нашем концерте, я не буду знать, что ответить.

— А ты не отвечай, — огрызнулся Файро, впервые проявив свою еще совсем мальчишескую сущность и желание казаться старше в компании взрослых. — С чего ты взял, что они будут тебя спрашивать?

— У тебя весь костюм в крови, — сказала ему Веги. — Я спросила бы…

— А почему обязательно Ту-Эла? — не сдавался тот.

— Ну… не знаю.

— Вот именно!

Нэфри закатилась смехом. Сидящий за рулем чубастый парень взглянул на них в зеркало и спросил, куда надо ехать.

— Давай развезем ребятишек по домам, — сказала певица, — если уж взялись.

Ни с того ни с сего, набравшись вдруг наглости, Веги выпалила:

— А можно с вами?

— Так мы на пляж. Ваши родители вас отпустят?

— Да, — сказала Веги.

— Меня да, — подтвердил Файро.

А Датти скуксилась с снова заскулила. Веги вздохнула с облегчением. За этот вечер она так устала от глупости подружки, что рада была бы от нее избавиться прямо сейчас, лишь бы способ избавления не был слишком криминальным. Они с Файро бросились звонить родителям, а Датти обреченно назвала водителю свой адрес.

* * *

Доставив ее домой, Веги и Файро завопили от радости и чуть не кинулись друг другу в объятия. Взрослые скрыли улыбки, отворачиваясь в окно.

— Никогда! Никогда! Больше ни-ког-да! — горячо клялась Веги.

— Н-да, так меня еще ни разу не подставляли… — согласился Файро.

Тогда заговорила Нэфри:

— Сейчас мы заедем к Камро, сменим машину и двинем к морю. Да, познакомьтесь. Это Камро Риз, он у нас струнник. Афело-Кей Апесс тоже струнник, второй… — она указала на мрачного мужчину лет тридцати, выбритого до синевы и, как почудилось Веги, скользковатого; девочке он совсем не понравился, в нем был какой-то надлом, из-за которого он обозлился на весь мир.

— Я домой, — буркнул он.

— Ты не поедешь отмечать?! — удивилась Нэфри.

Тот сверкнул глазом на «студента» Эгмона и дернул головой.

— Ну смотри сам. А это, — девушка шлепнула по плечу водителя, а тот в ответ качнул длинным чубом, — Птахо Айни. Он у нас ударник! И еще — флейтист Ту-Эл Птицелов.

— Почему Птицелов? — снова не утерпела Веги.

«Студент» смутился, а угрюмый Апесс покривил рот в ухмылке. Так они и не ответили, лишь громкоголосый Камро отшутился, упомянув какую-то неизвестную легенду.

К морю ехали в машине с откидным верхом и наслаждались вечерним воздухом, который постепенно обретал свежесть и запахи воды, йода и водорослей. Их встретил слабый шелест прибоя и пустой песчаный берег, а вдалеке чернела гряда Узлаканских гор. Нэфри первой выпрыгнула из автомобиля и, оглашая пляж восторженными воплями, запрыгала на мелководье.

Веги еще по пути сюда с наслаждением сбросила с ног тесные туфли и теперь очень жалела, что не может проделать то же самое и с надоевшим длинным платьем. На берегу было темно, но не настолько, чтобы раздеваться до нижнего белья в обществе парней. А те, напротив, не смущались — сбросили с себя майки и брюки и в одних плавках кинулись нырять с волнореза.

— А я до сих пор плавать не умею, — признался Файро, с тоской наблюдая за музыкантами, силуэты которых смутно мельтешили в свете автомобильных фар. — Как думаешь, кровь отстирается?

— В соленой воде? Сомневаюсь… Но давай попробуем…

— Засохло уже… Сейчас…

Он расстегнул сорочку.

— У тебя губа опухла. Надо холод приложить.

Файро посмотрел на нее и неловко отдал ей окровавленную одежду.

— Дома приложу. Все равно уже поздно.

— Завтра хотя бы в школу не нужно. Может, к послезавтра пройдет?

— Вряд ли, но это нестрашно.

Они уселись у кромки прибоя, и Веги принялась полоскать сорочку.

— Песочком ее, песочком! — Ледяные руки Нэфри легли им на плечи. — Морской водой не отстираете, потому что она по составу похожа на кровь и жесткая. У меня было специальное мыло, я такое обычно в поездку беру, но оно дома, в рюкзаке осталось… Надо было разобрать… Сейчас бы все отстирали. Веги, да брось ты это, бесполезно, лучше искупайтесь. Ох, так здорово поплавать в нашем море после этих мутных франтирских речек!

— Франтирских? — тут же подхватила Веги. — А давно вы были во Франтире?

— Давайте договоримся? Мы тут все на «ты», идёт? А из Франтира я вчера прилетела. Вечером.

— А у меня брат туда улетел. Он журналист, ему туда по работе надо было. Вот вернется — а тут все только о войне и говорят…

— Журналист? Как зовут брата? — насторожилась Нэфри.

— По-настоящему или тебе псевдоним нужен? Я псевдоним не помню…

— По-настоящему!

— Ноиро Сотис.

Певица хлопнула в ладоши:

— Святой Доэтерий! Не могу поверить! Поистине: случайных совпадений не бывает!

— Так ты с ним знакома?

— Конечно! Но как вы непохожи! Я даже никогда бы не заподозрила, что ты его сестра!

Файро с интересом слушал обеих.

— Да, он пошел в маму, я — в папу…

— Вы не только внешне, вы ни в чем не похожи! Твой братец — это… это… это второй Камро! — она ткнула в сторону выходящего из воды брюнета.

— Кто смеет поминать имя мое без должного трепета и земного поклона? — грозно провозгласил на весь берег музыкант. — Между прочим, в «Великане» сильно фонило во второй передней колонке, заметили?

— Как настроил, так и работало! — ехидно заметил Птахо, чуб которого, промокнув, куда-то исчез, и волосы теперь смешно торчали во все стороны, как прутики.

Они вдвоем выволокли из машины столик и начали его накрывать.

Молоденький Ту-Эл смущенно улыбался, расставляя контейнеры с едой, и поглядывал в сторону Нэфри и школьников.

— Нам с тобой надо поговорить, — шепнула певица Веги. — Это важно! Мальчишки, мы скоро! Начинайте без нас!

И они побрели к волнорезу, а Файро ушел к музыкантам, которые решили отмечать праздник в мужском составе.

* * *

Едва прилетев двадцатого числа из сельвы, Нэфри забралась в ванну и блаженно там задремала, слушая музыку. Мамы дома не было, никто из друзей о ее приезде еще не знал, можно было расслабиться и пожить для себя.

В пустыне бушевала песчаная буря, город стоял в пыли, сникший, бесцветный. Новый год — это когда день и ночь равны, в Новый год должно быть не только жарко, но и ясно, празднично, а тут солнце затянуло беспросветной пеленой. Одна надежда, что за ночь буря уляжется, а то и пригонит грозовые тучи.

Нэфри уже почти совсем забылась сном в теплой воде, когда из неведомых глубин мироздания донесся едва заметный Призыв. Он был связан с кем-то из тринадцати. Она знала это точно, вспомнив рассказ Учителя об эмпатической связи между учениками.

Девушка выскользнула на серую пустошь, стала искать источник, и ее перебросило в иной локал.

Небо было искажено гигантской черной и бездонной воронкой, и эта сущность — или антисущность — высасывала жизнь из Ноиро и его спутника. Нэфри призвала Учителя, но ответа не последовало, и им с двенадцатью пришлось рисковать. Иного выхода не было.

Она вспомнила, как Та-Дюлатар упоминал о выходе через неизвестное измерение, когда можно сместить время и оказаться в другом месте. Вдвоем у них это получилось, но тогда Учитель полностью обволок ее собой, своим черным одеянием, и ей было не страшно. А теперь…

Тринадцать соединили Благословения и набросили на Ноиро щит. И тогда он, ухватив спутника, очертя голову кинулся в воронку. Его не было считанные мгновения, но для Нэфри это были годы тревоги. А в сельве, где находились оболочки Ноиро и его врагов, разразилась страшная гроза. Черная звезда, которой пришлось выпустить Ноиро и вторую свою жертву, попала в тучи и была атакована молниями. В порыве ураганного ветра ее поволокло к вечному Змею Мира…

…Уже придя в себя и поднявшись из почти холодной ванны, девушка не могла поверить, что они смогли отстоять людей в битве со всемогущим равангой.

В Кийаре тоже начался ливень. Нэфри смотрела в окно на водяные дорожки капель и гадала, как могло получиться, что Улах не прикончил их всех одним ударом. Вспоминала она и то свое неописуемое ощущение силы, знаний и несокрушимости, которое возникло впервые и которое было очень подозрительным. Ничего не дается просто так, а если что-то получил, думая, что бесплатно, будь потом готов заплатить втройне. Нэфри не любила странных подарков, они ее пугали.

Тоскливо глядя на свой рюкзак, она переборола совесть, которая диктовала ей разобрать вещи, и села к своему э-пи. Почта была забита всякой дрянью, которую пришлось вычищать из ящика.

«Если Соглядатаи все-таки пойдут по моему следу, — подумалось Нэфри, — я должна иметь возможность скрыться и сохранить артефакт…»

Надо подстраховаться. Надо придумать хитрую комбинацию, чтобы спастись и спасти шкатулку, но не вовлечь в это лишних людей, которые не имеют к этой истории никакого отношения. Только заинтересованных или посвященных!

Нэфри набросила на себя легкое платье и поднялась на чердак. Это было то место, где совсем случайно ты мог отыскать раритеты трехсотлетней давности под грудой более поздней рухляди. Поколения предков Нэфри жили в старом доме и избавлялись от ненужных вещей, водружая их практически себе на голову. Девочкой она очень любила играть здесь, и мама, «династийный» археолог, потворствовала наклонностям дочери. Госпожа Иссет не просчиталась: после получения первой общеобразовательной ступени в качестве второй и третьей Нэфри избрала КИА — Кийарский институт археологии.

С детских лет у Нэфри было здесь множество тайничков и даже целая скрытая комната, в которую можно было пробраться, выдвинув все ящики громоздкого комода. В его задней стенке зияла дыра — свидетельство отличного аппетита прожорливых жучков-древоедов.

Оказавшись внутри, среди вещей, что пахли пылью, залежалой материей, старой древесиной и чем-то еще, нераспознаваемым, но таким щемяще знакомым, Нэфри снова остро почувствовала: это она, только она выросла и убежала из уютного милого прошлого, а детство, да и все прошлое, которое было у нее и казалось нескончаемым, осталось жить здесь. В этом мирке была еще жива бабушка — вот-вот окликнет внучку, приглашая к столу. Здесь такими горькими были обиды и такими яркими казались чаяния…

Какие-то ящики, коробки, планки, карнизы то и дело упирались Нэфри то в бока, то в плечи. А ведь раньше она даже не замечала, что здесь тесновато!

Усевшись на пол, девушка скрестила ноги и подтянула к себе тяжелую каменную шкатулку, словно бы невзначай засунутую под выцветший абажур между резной тумбочкой и футляром от швейной машинки — ровесницы века.

На крышке раритета проступала гравюра: в центре спираль, от которой отходит пять изгибающихся плавными дугами лучей. Это напоминало упрощенное изображение одной из многих галактик. Каждый луч завершался звездочкой, обведенной кружочком и отмеченной непонятным символом. Звездочки были разных оттенков, поскольку представляли собой искусно обработанные самоцветы. Как их сплавили с камнем, из которой была выточена сама шкатулка, неизвестно. Казалось, будто при создании этой вещи все ее детали находились в расплавленном состоянии.

Крышка открывалась удивительно легко. Ее скреплял с основанием продетый в каменные петли алмазный стержень, и сделано это было таким образом, что вынуть его, не разбив на кусочки саму шкатулку, было бы невозможно.

Внутри, в каменной полости, лежало пять небольших каменных же, шаров. Каждый из них мог уместиться в ладони. Каждый из них ощущался по-своему. У каждого был свой цвет.

Нэфри коснулась голубоватого — и он показался ей ледяным. Бронзовый — теплым. Черный — шершавым, точно пемза. Серебристый — наоборот, металлически-гладким. Серый с зеленоватыми прожилками — живым и податливым. Но девушка точно знала теперь, что это называется тактильным обманом. Если бы параметры шаров измеряла машина, показатели были бы почти одинаковыми, за исключением, пожалуй, состава — примесей, веса.

Насмотревшись на загадочный артефакт, Нэфри снова задвинула коробку под абажур и спустилась с чердака. Словно того и дождавшись, зазвонил телефон, чтобы породистым голосом Камро Риза поинтересоваться, давно ли она прилетела и как насчет репетиции.

— Здравствуй, Камро! — подчеркнуто объявила она.

— А, ну да, здравствуй! Ну так что там?

— Устала.

— Ладно, ты тогда отсыпайся. У нас завтра такой чес намечается, что только крепись!

— Камро, мне надо с тобой увидеться. Прямо сейчас.

— Гм-м-м… — замялся тот.

— Ты не один, — поняла Нэфри.

— Умница, не зря училась на «отлично»!

— Это по делу. По очень важному делу, Камро! Через сколько можно подрулить?

Он, кажется, оглянулся. Возможно, у кого-то что-то спросил, прикрывая динамик ладонью.

— Ладно, давай через часок! Как раз подсохнет на улице…

— Это ненадолго. Просто не хочу по телефону.

— Согласен. Телефон — это полный отстой. Говорить нужно в рупор. Рупор — вот наше всё!

— Болтун! Иди уже, милуйся!

— Вот ни стыда у тебя, ни совести, Нэфри! А еще девушка! Тц-ц-ц-ц!

— Считай, что я ревную.

— Ну так может, мы тогда…

Дослушивать она не стала — Камро был на редкость словоохотливым малым — и начала собираться в дорогу. На исходе часа, так и не дождавшись маму, Нэфри выкатила свой мотоцикл и подалась к дому приятеля.

У Камро в гостях действительно была девица, и на Нэфри она смотрела с подозрением.

— Это Дестрея, она приехала из Сузалу.

Сузалийка тряхнула крашеной рыжей шевелюрой.

— А я Нэфри, приехала из Рельвадо.

— Это она прикалывается, — объяснил своей очередной пассии Камро. — Она там была на раскопках.

— На каких раскопках?

— Мы выкапывали трупы древних вальдов, — тут же ввернула Нэфри, и Дестрея как-то незаметно отодвинулась от нее подальше.

— Они выкапывали эти… — Риз сглотнул и завертел руками в попытке объяснить хотя бы жестом. — Как их? Горшки всякие… Монеты… Украшения…

— …Черепа и оружие… Я тут один привезла, сейчас схожу, прине…

— Нет! — взвизгнула Дестрея. — Не надо!

— Ну почему? Это интересно! Представляешь, вальды воевали, используя какое-то странное оружие. Они стреляли, а заряд потом, как червяк в яблоке, проделывал в костях множество входов-выходов. Туда-обратно, и так много раз, весь череп в дырочку. Красиво так! Да я сейчас покажу!

— Нет! Мне не интересно! И… и… и вообще — идите. Идите уже на улицу, мне здесь нужно… мне здесь нужно прибрать… вещи! — сузалийка беспомощно огляделась.

— Ну ладно, идем, раз гонят…

Нэфри ухватила Камро под локоть и вытащила его на веранду. Он поскреб щеку:

— Протоний покарай, Нэфри, не будь ты моей подругой детства, я бы в тебя и правда влюбился…

— Спасибо, хватило и одного.

— Я не такой! Ну правда, я не такой ведь! — дурачась, он сложил губы бантиком, а брови домиком.

— Мне все равно, давай о деле? Ты мог бы помочь мне как программист?

— Не знаю. А в чем?

— Можно ли сделать так, чтобы, если я в течение какого-то времени не зайду, залогинившись, на определенную страничку в Общей Сети, то на условленный адрес почты отправилось бы заранее заготовленное письмо?

Камро насмешливо взглянул на нее и, стряхнув с перил брызги недавнего дождя, уселся полубоком:

— Угум, угум… Я тоже любил играть в шпионов. В детстве. Ну, ты помнишь.

Нэфри поморщилась. Сейчас ей было не до шуток:

— Так можно это сделать?

— Да все можно! Нет ничего невозможного для гения. То есть, само собой, для меня. И ты так жестоко отвергаешь гения! — тут она сделала страшные глаза, и Камро поспешно договорил: — Тихо, тихо! Скрипт написать недолго, есть одна каверза: если по какой-то причине тот сайт перестанет функционировать, идея сдохнет.

— И что делать?

Он пожал плечами:

— Я привяжу тебя к какому-нибудь моему ресурсу.

— Вот спасибо! Ты и правда гений! Я так боялась, что ты откажешься…

— Ойк! Друг сердечный, а ты никак обидеть меня хочешь? С тебя адрес, куда отправлять письмо. Оно отправится через два дня твоего сетевого бездействия.

— Отлично! Адрес я узнаю. Не хочу огорчать их перед праздником, но послезавтра займусь этим и получу адрес.

— Темные делишки дочери шамана! Пойду-ка я подобру-поздорову, а то вытащишь свое вальдовское оружие — и будет у меня голова как ситечко.

Следующий день прошел под знаком бесконечного хоровода выступлений — «чёса», как это называлось в их среде. Их автомобиль только знай поспевал от одного пункта назначения к другому. Ближе к вечеру Нэфри поняла, что вот-вот охрипнет.

— Госпожа Луженая Глотка, ну что ж ты так? — укоризненно покачал головой Камро и полез в походную аптечку. — Тут тебе привет от нашего фониатра — скажи: «а-а-а»!

Он брызнул ей в гортань немного жидкости из небольшого флакона. По вкусу эти напоминало травяной отвар. Не прошло и пяти минут, как спазм прошел, а с ним исчезли жжение и боль.

— Остался клуб «Великан» — и мы свободны! — с облегчением объявил Птахо.

— Пора-а-адуйтесь! — сочно и басисто пропел Камро за рулем.

— Протоний покарай, тебе надо было идти в шаманы — злых духов пением разгонять… — Птахо прочистил мизинцем едва не оглохшее ухо.

В «Великане» музыканты, сами того не ведая, выручили сестренку знакомого Нэфри. И вот теперь певица и девочка сидели на волнорезе, спустив ноги в воду, а Нэфри рассказывала ей о событиях в сельве, о несчастном случае с Ноиро и чудесном его спасении.

— Не плачь, с ним все будет хорошо, — она обняла Веги за плечи. — Знахарь подлечит его, и он вернется.

— Не знаю, как скажу маме… — девочка ткнулась лицом ей в грудь. — Она и так помешалась на этой войне и новостях, а тут еще…

— Хочешь, я приеду и расскажу?

— Я не знаю… Приезжай… — Веги всхлипнула. — Это я, дура, тогда накаркала. Разозлилась на него за то, что обзывался…

— Ну при чем тут ты? Лучше скажи, ты сможешь найти мне электронный адрес почты Ноиро?

— Смогу, что ж тут трудного… Но с ним правда теперь все хорошо?

Врать Нэфри не хотелось. Она помнила его после боя со зверем, помнила фразу Учителя о том, что от проклятья Улаха избавиться трудно.

— Он выздоровеет, Веги. Давай обменяемся телефонами, созвонимся завтра и все обговорим?

Веги улыбнулась сквозь слезы и кивнула.

— А теперь идем к столу, а то они все сожрут и не будет у нас с тобой никакого Нового года.

— Нэфри!

— Да?

— А поёшь ты очень красиво!

 

2. Дочь шамана

Уже светало. Веги и Файро музыканты отвезли по домам, и на прощанье девочка пристально посмотрела на Нэфри. Та устало кивнула и снова пристроила голову на валике кресла. Когда машина остановилась у ее ворот, Ту-Эл Эгмон потормошил ее за плечо:

— Я выйду с тобой.

Птахо и Камро переглянулись. Камро многозначительно улыбнулся, а Птахо пожал плечами.

Эгмон выпрыгнул на тротуар, не открывая дверцу, и протянул руку певице.

— До вечера! — сказал он остальным, когда девушка очутилась рядом. — Я сегодня чуть задержусь, ничего?

— Э-э-э-ни-и-ичего, Птицелов! — протянули парни и загоготали.

— Эй! — возмутилась Нэфри.

Те сразу же изобразили серьезность и укатили прочь.

— Я тебе в гостиной постелю. Только ты тихо, не разбуди маму. Она спит чутко и бывает ужасно не в духе, если не выспалась.

Ту-Эл загородился от нее ладонью:

— Ты не так поняла, я не собираюсь заходить к тебе домой. Нам нужно серьезно поговорить.

Она насторожилась. Что-то не то было сейчас в его облике, его словах, его манере и даже в тембре голоса. Такого Эгмона-Птицелова она никогда не знала — теперь это был их с Камро ровесник, а от наивного и хрупкого студента не осталось следа.

— Может быть, тогда сядем? — Нэфри указала на мамину беседку в живописном углу садика.

Ту-Эл спорить не стал, и они уселись за деревянный столик, друг против друга, под шатром из вьющейся зелени.

— Тебе надо быть осторожной.

Она моргнула и непонятливо улыбнулась, хотя ощутила укол в сердце. Эгмон не шутит. Но откуда он…

— Коротко: мне велено нянчиться со всеми вами.

Нэфри отпрянула:

— Нянчиться?!

— Да, — жестко ответил молодой человек, крепко стискивая челюсти и чеканя слова. — Ты ведь не станешь говорить, что доверчиво полагала, будто «Создатели» — творческий коллектив, счастливо избежавший участи остальных и — единственный! — оставшийся без няньки? Просто так, за красивые глазки! По какой причине «Создателям» было бы оказано беспрецедентное доверие?

— Я знала, но что это ты… Я считала, что осведомитель — это…

— Афело-Кей, я понял. Он обожженный, поэтому сразу же вычислил меня и стал сторониться. С тех пор не говорит лишнего и избегает контактов со мной, что, на мой взгляд, не слишком разумно с его стороны. Он в курсе, кто мой дядька. Собственно, из-за дядьки мне и приходится делать то, что я делаю.

— Да-а-а… — протянула Нэфри, притуплено ощущая лишь одно: опасность уже совсем рядом. — Богатая биография, что у тебя, что у Афело… И много ты… нанянчил?

— Ничего я не нянчил, — Эгмон чуть поморщился. — Отправляю короткие отписки ни о чем. Формальность это. Все ведь знают, что маразм и паранойя — лучший способ отвести людям глаза, чтобы отвыкли думать о странном. Но дядины сотрудники — известные консерваторы. Играть приходится по старым правилам. Когда мне это предложили, я хотел их послать по известному всем адресу. Я уверен даже, что благодаря дядьке мне ничего бы за это не было. Остался бы чистеньким и невинным, как нетронутая девица. А потом до меня дошло, что тогда нам подсунут другого, и никто не поручится, что я смогу его уговорить стать не слишком ретивым служакой. Согласись, многие наши разговоры во время репетиций можно истолковать двояко, а если их еще и изложить на бумаге… Кроме того, нянька зачастую бывает провокатором и раскручивает опасные темы умышленно…

— Я поняла, Ту-Эл. Спасибо за откровенность, хотя я, признаюсь, была бы много счастливее, не узнай этого о тебе…

— Время взрослеть, Нэфри.

Стеклянный взгляд огромных светло-светло карих, подкрашенных первыми проблесками зари, глаз упорно сверлил ее, заставляя содрогаться. Теперь это были вовсе не те широко распахнутые очи восторженного студента. Он видел многое, он видел жуткое.

— Это не все. На днях дядька вызвал меня и по секрету намекнул, что тобой интересуются. К службе своей он относится примерно как я. Как дрессировщик к своим зверям. Только у него это умение отточено до виртуозности. Он знает, где и что сказать, чтобы отвести от себя подозрения, но не забывает ни на секунду, что его работа — это готовый взорваться вулкан. Он неплохой человек. По крайней мере, я знаю его с хорошей стороны и уже очень много лет. Тобой интересуются люди из окружения Форгоса.

Нэфри хмыкнула. Наверняка Соглядатаи.

— Я так и думала. Спасибо, что не из окружения Самого…

— Считай, что из окружения Самого, потому что Гатаро Форгос в темные игры с Самим играть не будет и заполучит санкции вполне официально. Но тебе от этого не легче. Не знаю, что ты там натворила, но там все по-серьезному.

Сердце ее колотилось, кровь стучала в висках и разгоняла по венам остатки сонливости.

— Могу рассказать тебе, что я натворила. Месяц назад я нелегально проникла на территорию Тайного Кийара.

— Ты с ума сошла?! — его воспаленные глаза стали еще больше. — Тебя кто-нибудь видел?

— Нет.

В самом деле, не говорить же ему про Соглядатаев! Вряд ли дядя уже рассказал ему о них, да и не факт, что об этих существах знает и сам дядя Ту-Эла…

— Значит, тебя засекли камеры слежения или…

— Неважно, кто, Ту-Эл. Главное заключается в том, что меня засекли.

— Что тебе там понадобилось? Тебя могли просто убить, ты это понимаешь?

— Да. Но мне было очень нужно. И убить меня сразу они… в общем, не смогли бы.

Нэфри замялась. Эгмон открылся ей, чего по собственной воле не сделала еще ни одна «нянька». Они с Камро и Ту-Элом знали друг друга с детских лет, а потом вдруг как-то быстро все переменилось, все выросли, разбежались в разные стороны…

— Я откопала там кое-что. В прямом смысле откопала. В археологическом. О местонахождении этой штуковины в Тайном Кийаре не знали, но найти всегда стремились.

— А как о ней узнала ты?

— Высчитала. По историческим документам, — уклонилась от правдивого ответа Нэфри.

— А на самом деле? — прищурился Ту-Эл.

— Ну какая тебе разница? Результат — у меня. А процесс не имеет важности.

— Чтобы помочь тебе, я должен знать по максимуму.

— Ты хочешь мне по…

— Стоп! Не оглядывайся резко. Он у ограды…

Нэфри осторожно покосилась в сторону витой решетки. Там, где прутья меньше всего были оплетены розами госпожи Иссет-старшей, снаружи отирался неряшливый и едва стоящий на ногах мужчина.

— Может, просто пьяный? — шепнула девушка, припадая грудью к столу.

— Может. А может, нет…

Эгмон потянул ее к себе, и они сделали вид, будто целуются и обнимаются. Так должно было казаться издалека тому прохожему.

— Говори! — шепнул Ту-Эл ей в щеку.

— Святой Доэтерий! Как в шпионских фильмах! — тихонько хихикнула Нэфри. — Ты мог бы спрятать эту шкатулку в надежном месте?

— Какую шкатулку?

— Из Тайного Кийара.

— Ты ее открывала?

— Она не была заперта.

— И что там?

— Пять разноцветных шаров вот такого размера. Я не имею понятия, какую функцию они выполняют, но, по моим ощущениям, они очень необычны. Ты мог бы спрятать ее? И, если со мной что-то случится, передать одному человеку?

— Посмотри, этот ушел?

Нэфри осторожно выглянула поверх его плеча. Хватаясь за решетку, пьяный в очередной раз пытался встать на ноги. В каждом движении его угадывалась глубокая сосредоточенность на важном процессе, и невозможно было представить его в роли шпиона.

— Он нас с тобой даже не видит, — сообщила Нэфри. — Наверное, просто пьяный.

— Может быть. Давай пересядем.

Они отошли в глубину беседки, полностью скрывшись за переплетением веток. Теперь пьяному, чтобы увидеть их, нужно было бы переместиться много правее.

— Да, я спрячу твою шкатулку. Кому я должен буду передать ее?

— Я потом расскажу. Сначала мне нужно все подготовить. Шкатулку я отдам тебе завтра, пока не явились с обыском.

— Это в лучшем случае, если с обыском, — заметил Эгмон, морщась. — Санкционированные досмотры нынче не в моде…

— А что, нагрянут под видом ограбления?

— Может быть и так.

— Спасибо тебе, Ту-Эл, за подаренную веру в людей и светлый оптимизм…

— В людей, говоришь?

Он поднялся и выглянул из живого шатра. Пьяный прохожий ковылял прочь и уже добрался до соседских ворот.

— Будем надеяться, что это и в самом деле был случайный забулдыга, — проговорил Эгмон.

— Веселая у вас жизнь. Каждый день — приключение. Каждый чихнувший — резидент.

— Не издевайся. Паранойя и адекватная оценка обстановки — не одно и то же.

— Извини. Я тебе благодарна за помощь.

— Еще не за что благодарить. Шкатулка большая?

Нэфри очертила в воздухе примерные размеры артефакта. Эгмон кивнул:

— Ладно, пока, — и собрался уходить.

— Подожди! — девушка догнала его и поцеловала в щеку. — Спасибо тебе! С праздником!

Он смущенно потупился, мгновенно обрел прежний облик стеснительного студента и ушел. Нэфри смотрела ему вслед до тех пор, пока он, обогнав пьяницу, не исчез за поворотом, бросив на странного прохожего краткий взгляд.

* * *

Агиз дохнул зноем, изгоняя ночную свежесть. Тени от уцелевших построек Тайного города становились все короче. Заречный Кийар оживал. С восточного берега потянулись на западный работники корпорации. Быстро согревающийся песок закишел выползающими на солнце змеями, ящерицами и насекомыми. Воздух заструился вечным танцем испаряющейся воды и почти незаметного раскаленного ветерка.

Все было как всегда. Работники подземного города не знали праздников, отпусков и выходных: западная часть столицы Кемлина отдыхала только ночью.

Вдруг прямо из песка в небо начали расти черные столбы. Они бешено вращались, просверливая дыры в атмосфере, и та соскальзывала с планеты, словно покрывало с глобуса.

Огромное лицо соткалось из звезд и нырнуло к земле, обрастая серыми облаками. Знакомое и незнакомое, оно остановилось за окном и рявкнуло:

— Зря ты это сделала!

В безумном желании закричать и задыхаясь от спазма в горле, Нэфри что есть сил оттолкнулась руками и села.

Окно с маячившим за стеклами лицом растворилось в подушке, еще горячей и помятой. Девушка сидела на постели, расширенными в ужасе глазами провожая тающее видение.

День был в разгаре. При свете солнца спальня напоминала склад, в окно которого мимоходом бросили бомбу.

«Если сейчас сюда заглянет мама, мне придется бежать для нее в аптеку…»

Зеркало беспристрастно выдало неприглядную картину, лишний раз доказывая, что спать лицом в подушку вредно для планов первой половины дня. Нэфри взглянула на часы… И второй половины — тоже.

Попытка разгладить вмятины на лице массажем не удалась по обыкновению. Красные канавки полосовали щеку и, нагло пересекая глаз, лезли на лоб. А волосы!..

— Протоний покарай! — ругнулась Нэфри. — Ну почему?!

Что поделать — только в походном спальном мешке она могла спать, лежа на спине, да и то лишь потому, что перевернуться во сне у нее не получалось. В иных случаях Нэфри всегда обнаруживала себя по утрам спящей на животе, уткнувшейся в подушку и безжалостно разлинованной наволочкой.

— Ты не Нэфри, ты какой-то Гельтенстах! — с отчаянием проронила она, обращаясь к своему отражению и вспоминая при этом физиономию великого полководца ва-костов.

В учебниках истории Бороза Гельтенстаха почему-то всегда изображали таким, каким он стал после решающего сражения под Кийаром. Тогда его ранило в лицо, шальная пуля прошла вскользь, но глаза он лишился.

Надо было звонить Веги Сотис, надо было звонить в журнал Ноиро, надо было везти шкатулку Эгмону. А так не хотелось ничего делать! Если бы не приснившаяся рожа «отца города», Нэфри спала бы еще очень долго. А еще вспомнились громадные черные глаза неизвестной женщины. Они наблюдали за нею сквозь сон, но потом растаяли, и на смену им явился Форгос в своем странном обличии.

Значит, она на мушке… Ну что ж, Учитель, будем думать, как передать тебе эту шкатулку.

Напевая знакомую всем с детства песенку-дразнилку, Нэфри забралась под душ, потом растерлась колючим полотенцем и уложила волосы аккуратными волнами, по велению моды. Этак без вчерашнего дикого макияжа и стоящих дыбом лохм Веги ее и не признает! А если она ко всему прочему еще и нарядится в платье… Ну нет, это слишком выбивается из планов — например, на ту же поездку в конюшни Затона.

На ее звонок ответил хрипловатый девичий голос. Веги была недовольна тем, что ее разбудили, но стоило Нэфри представиться, как та оживилась.

— А маме я сказала про Ноиро, — сообщила девочка. — Наверное, она все утро из-за этого не спала… А я просто выключилась…

Нэфри думала, что дом, где вырос Ноиро, вызовет у нее оптимистичные мысли, но с каждым шагом от мотоцикла к веранде она все отчетливее ощущала подавленность. Наверное, виной этому был недавний разговор с Ту-Элом. Сейчас она почти жалела о своей откровенности, не нужно было рассказывать ему об артефакте, впутывать в это темное дело…

Дверь ей открыла унылая Веги. Казалось, сама надежда покинула это жилище и все погрузилось в траур.

— У мамы соседка, — шепнула девочка. — Утешительница…

Для Нэфри неприязнь в ее голосе прозвучала отчетливо, как если бы Веги прямо сказала, что терпеть не может эту соседку.

Давление траура усилилось. Они пошли в открытую гостиную. По сути, это был просто большой полукруглый балкон, выходящий на северо-запад. Тень навеса надежно защищала от палящих лучей, а два декоративных фонтанчика у распахнутой двери освежали знойный воздух. Над изящными розами, кашпо с которыми занимали парапет, жужжали осы и шмели.

Нэфри увидела двух беседующих женщин. Одна — в ореоле пышных белокурых волос и с заплаканным лицом — была моложава и все еще очень хороша собой. Веги оказалась права: Ноиро уродился в мать.

Вторая выглядела гораздо старше, под глазами висели сморщенные мешки, а взгляд так и шмыгал по сторонам. Говорила она бойко, настойчиво жалея соседку и ее горе.

— Мам, это Нэфри Иссет, — сказала Веги и хмуро покосилась на мамину собеседницу, очевидно не собираясь представлять ни ее Нэфри, ни Нэфри ей.

Со стороны старшей женщины певица ощутила что-то колючее. Та как будто приценивалась.

— Вот, Гинни, госпожа Иссет — та самая девушка-археолог, которая была свидетельницей при… — госпожа Сотис осеклась и всхлипнула, а Гинни кинулась обнимать ее с удвоенным рвением.

— Между прочим, — дерзко вымолвила Веги, — Ноиро жив, и очень напрасно вы его оплакиваете!

— Как тебе не стыдно! — воскликнула мать.

— Ничего, ничего, — залопотала соседка. — Это она не со зла. Это она переживает, точно говорю.

Нэфри поняла, что Веги уже готова взорваться — и тут же чудом, озарением догадалась: Гинни только этого и ждет.

— А принеси-ка нам попить чего-нибудь прохладного! — быстро и громко сказала девочке певица, не сводя глаз со старухи, а та напряженно сверлила взглядом ее. — Госпожа Сотис, с вашим сыном все будет хорошо.

— У какого-то дикаря-знахаря! — в голосе Гайти Сотис прозвучало и возмущение, и жалоба, а соседка с плохо скрытым удовлетворением кивнула и поддакнула.

— Он не дикарь, госпожа Сотис.

Но та будто оглохла, и снова зачастила соседка:

— Вот люди пошли, хуже зверей! У них в лесу работник пропадает, а они даже не подумали о том, чтобы выслать за ним спасателей! Точно говорю: бросили, бросили на произвол судьбы! — Гинни стукнула сухим кулачком по столу.

— Мне сразу эта его командировка не понравилась, — простонала госпожа Сотис. — Чуяло мое сердце. Его раньше только в Туллию и Леллию отправляли, а тут — в сельву!

— А ведь сейчас могут уволить по состоянию здоровья, — ввернула Гинни под руку. — С них станется, точно говорю! У моей двоюродной сестры подруги сын вот так же по болезни был уволен, а заболел из-за профессиональной вредности-то! И через суд добились пшик да немножко. Символическая пенсия до тех пор, пока существует предприятие. А те возьми да и переименуйся. И юридически это уже совсем другое учреждение! Не из-за него одного, там много кто пострадал. И все — нищий калека! Точно говорю: никто никому сейчас не нужен!

Нэфри поняла, что все вокруг как-то изменилось. Звуки стали глуше, будто под стеклянным колпаком. Краски померкли, аромат роз притупился. А между ребрами в солнечном сплетении противно заныло, как будто туда ввинчивали железный прут, но, ввинтив, тянули его обратно вместе с внутренностями, так что и дышать становилось трудно, и стоять невмоготу. В какой-то миг девушке и самой захотелось сесть возле матери Ноиро и завыть с ними за компанию в три ручья. Раздражение на весь мир сотрясало, сводило челюсти, возникло желание что-нибудь расколотить или стукнуть эту сволочную Гинни.

Веги принесла четыре бокала с соком и удивленно посмотрела на Нэфри, как будто почувствовав изменения. Та поняла: нужно поскорее что-то сделать, все это неспроста. С одной стороны, Гинни правду говорит: ведь обманывают, увольняют, подкупают следствие, выкруживают, оставляют нищими и больными. Всё так и есть. Но то ли голос ее, визгливый и назойливо торопящийся вывалить сразу много и в основном негативного, то ли попытка не столько утешить, сколько сгустить мрачные тона провоцировали в душе ярость.

— «Полуправда — полу-ложь, что из них себе возьмешь?» — вполголоса процитировала Нэфри, услышанная только сестрой Ноиро, и все замерло: слова прозвучали как волшебный заговор, остановив расползание мрака. — Госпожа Сотис, на работе Ноиро еще не знают о происшедшем с ним. Я сейчас поеду туда и поговорю с его начальством. А ему самому было полезнее остаться под присмотром врача, который его спас.

Старуха поджалась. Договорив, Нэфри вообразила, что держит в правой руке острый нож. Даже не так — она «вырастила» его из собственной руки, он стал плоть от плоти ее, но леденяще опасный и безжалостный. Мысленно, не двинувшись физически, она махнула воображаемой конечностью перед грудью, отсекая невидимый прут.

И вдруг «стеклянный колпак» исчез. Звуки, краски и аромат роз хлынули на Нэфри с прежней силой.

— Мне еще в магазин надо! — спохватилась Гинни.

Мать Ноиро удрученно кивнула.

Нэфри на всякий случай обмахнула невидимым клинком и госпожу Сотис, получив в ответ злобный взгляд уходящей старухи. Гайти Сотис удивленно прислушалась к себе и посмотрела на гостью заблестевшими глазами, в которых снова зацвели небесные лилии.

— Гиена… — пробурчала Веги и пошла закрывать двери за соседкой.

— Госпожа Сотис, у вас очень красивые цветы. Моя мама тоже обожает заниматься садом… — Нэфри засмеялась: — Это потому что археолог не может не рыться в земле.

Мать Ноиро наконец-то позволила себе слабенькую улыбку:

— Она тоже археолог?

— Что вы! «Тоже» — это я! Она, как и моя покойная бабушка — профессор КИА. Но заниматься бумажной работой ей надоело, а ездить в экспедиции стало тяжеловато. Поэтому моя мама уже два года читает лекции, числясь на пенсии.

— Вы мне лучше расскажите, что это за врач из сельвы?

Веги вернулась почти вприпрыжку:

— Гиена отвалила! Гиена отвалила!

— Веги! — с укоризной возопила Гайти Сотис. — Я закрываю глаза на ваши ссоры с братом. Но когда речь идет о старших, какими бы они ни были, это переходит границы дозволенного.

— Ноиро тоже старший по сравнению со мной! — огрызнулась Веги. — А твоя Гиена — гадкая бабка, и я не понимаю, как ты ее терпишь.

Мать стукнула кулаком по столу, машинально повторяя недавний жест Гинни.

— Прекрати! Извините, Нэфри, никак не могу научить этого ребенка уважать взрослых. Во всем перечит. Правда, Ноиро в этом возрасте был еще хуже… На чем мы остановились?

Нэфри неторопливо понюхала махровую алую розочку:

— На вашем вопросе о знахаре, который спас Ноиро.

— Да! Расскажите мне о нем. Вы его видели?

— Да. Это очень хороший врач. Дикари боготворят его и зовут Та-Дюлатаром, что в переводе значит «бог-целитель». Он приезжий, но откуда приехал, они не знают и стараются любым путем уберечь его от нездорового любопытства приезжих. Его слушаются даже шаманы — раванги, как их называют в сельве…

Госпожа Сотис слушала со скепсисом и не пыталась этого скрыть, а Веги было интересно.

— Допустим. Ладно, допустим, он такой замечательный врач. Но очень уж подозрительно — почему тогда он скрывается в сельве? Не может ли все быть куда прозаичнее: на его совести смерть пациента, и он скрывается в Рельвадо от правосудия?

— Даже если и так, — отозвалась Нэфри. — Чтобы допустить ошибку, надо что-то да уметь, вам так не кажется? И чем сложнее случай, тем больше рискует хирург, а спрос с него велик. Даже если он уехал в сельву из-за судебного преследования, в том нет ничего страшного, потому что Ноиро он спас и выходил, как и многих других людей.

— Каких людей?

— Аборигенов сельвы.

Женщина презрительно фыркнула:

— Ну что ж, если вы считаете, что человек, погубивший кого-то некомпетентными действиями и ушедший от ответственности, имеет право практиковать…

— Я считаю, — вдруг возвысила голос Нэфри, заставив госпожу Сотис замолкнуть, — что мы сейчас говорим о домыслах! Вы не знаете, и я не знаю, по какой причине этот человек находится в сельве. Налицо только один факт: он талантливый хирург.

— Да! — не выдержав, поддакнула Веги, слушавшая их затаив дыхание.

Гайти Сотис сдала позиции. Теперь они с Нэфри словно поменялись местами: девушка выглядела взрослым и здравомыслящим человеком, а мать Ноиро — растерянным ребенком. Нэфри видела, как науськивания соседки, всплывая из ее подсознания, то и дело омрачают лицо женщины необоснованными подозрениями и надуманными страхами.

— А далеко ли живет госпожа Гинни? — с невинным видом осведомилась певица, взглянув на Веги.

— Вторая половина этого дома — гиенина.

— Веги!

— Да, мам? Меня спросили…

— Перестань так говорить о Гинни!

— Хорошо, мам, я постараюсь.

Нэфри надула щеки и с шумом выпустила воздух. Надо же, как все худо складывается! Как будто проклял их кто-то…

— Она одна живет?

— Да кто с такой выживет?! — снова не вытерпела Веги и пригнула голову, когда мать, скроив мучительную гримасу, опять шлепнула рукою по столу. — Зато правда… — (Шепотом.)

Наблюдая за представлением, Нэфри едва сдерживала смех, но в глубине души ей было грустно за стареющих людей, которые теряют нюх на опасность и подменяют истину глупыми, а то и вредными суррогатами, привыкая и сживаясь с ними намертво. Как будто, едва набравшись жизненного опыта, они тут же глупеют, черствеют и слепнут. Не все они, конечно, но…

— Бедняга Гинни тоже вдова, — глухо объяснила госпожа Сотис. — Ее муж умер раньше моего Эрхо. Сын… Этот приедет, поживет — и снова в отъезде. А малолетние дурочки, — с нажимом добавила она, пытаясь взглядом заставить дочь стыдиться, — просто еще не знают, что такое одиночество.

— Я украду у вас Веги на полдня, если позволите? Я хотела бы, чтобы она поехала со мной на конюшни в Затоне.

Гайти Сотис вяло махнула рукой, что означало безразличное согласие. Нэфри покачала головой. Да, собственными силами тут не справишься, а медикаменты бесполезны. У этой семьи есть один выход: уехать подальше от старухи, которую Веги на бессознательном уровне ненавидит и называет Гиеной. Иначе в их жизни скоро совсем не останется светлых красок, и это не фигура речи и не преувеличение. С недавних пор Нэфри умела узнавать таких людей — и если бы здесь мог побывать Учитель!..

А ведь старуха перед уходом не постеснялась — дернула напоследок в полную меру, выпив Гайти до дна…

* * *

Голос в трубке принадлежал мужчине средних лет, наверняка бодрячку и, скорее всего, закоренелому бабнику.

— Чем могу, так сказать?

— Я из группы профессора Йвара Лада, меня зовут Нэфри Иссет…

— Угу, слушаю вас внимательно.

Она переложила телефон в другую руку и ободряюще кивнула Веги.

— Мэтр Гэгэус, я должна увидеть вас лично. Когда мне подъехать?

Тот замешкался, но спустя некоторое время назначил встречу деловым тоном, пригласив ее приехать «прямо сейчас».

— Сейчас буду, — сказала девушка и, убрав трубку, указала девочке на свой мотоцикл: — Съездим по делам твоего брата — а потом гулять. Угу?

— Вот электронный адрес Ноиро, — девочка отдала ей сложенный вчетверо листочек бумаги.

— Какая ты молодец, что не забыла!

— Я никогда ничего не забываю! — гордо откликнулась Веги.

* * *

Во «Вселенском калейдоскопе» было суетно. Люди перемещались по коридорам с возбужденными лицами, хватали друг друга за рукава, шушукались, передавали распечатки. Появление чужого человека здесь не вызвало вопросов, и Нэфри спокойно поднялась на седьмой этаж к главреду.

Гэгэус тоже выглядел озабоченным. Он то и дело хватал трубки с пиликающих аппаратов, говорил, слушал, кричал, сусальничал, вытягивая, вытягивая, вытягивая информацию из собеседников — любым способом, не жалея изобретательности. При появлении Нэфри он лишь кивнул им с секретаршей, махнул рукой на кресло и — разве что — оценивающим взглядом окатил певицу с головы до пят, чуть задержавшись в районе бюста, талии и коленок. Девушке на мгновение показалось, что ее облизали.

— Напиток?

— Воды, если можно.

— Окити, нам с госпожой Иссет по бокалу воды, пожалуйста!

Стройная, подтянутая и невероятно сексуальная секретарша удалилась, чтобы через минуту вплыть в кабинет шефа с подносом в руках. Нэфри невольно засмотрелась на ее ухоженные кисти с бархатной кожей и безупречным маникюром. Красные отполированные ноготки напоминали сочные спелые вишенки на ветках. Певица невольно сжала кулаки, пряча пальцы. После трех с лишним недель ковыряния в земле сельвы ее собственные ногти, даже покрытые лаком, выглядели не самым лучшим образом, а просиживать в косметических кабинетах Нэфри ненавидела.

Выставив на стол откупоренную запотевшую бутылочку минеральной воды и два наполненных бокала, Окити повернулась к шефу и медленно, чарующе сладким голосом произнесла:

— Что-нибудь еще, мэтр Гэгэус?

Нэфри поняла, что чувствуют кошки, когда их гладят вдоль спинки и чешут за ушком. Ей нестерпимо захотелось мурлыкнуть и растечься в удобном кресле, забыв обо всем на свете.

— Если что будет надо, я тебя позову, — ответил шеф.

Окити легко развернула освобожденный поднос, прижала плоскостью к бедру и неспешно удалилась, умело покачивая при ходьбе идеальной попкой.

— Ну что? — спросил Гэгэус, когда дверь за секретаршей закрылась.

— С вашим сотрудником в Рельвадо произошел несчастный случай.

— Только этого нам сейчас не хватало! Тут такое творится, а он там не мог себя осторожнее вести! Ну и что с этим… как его?..

— Сотисом, мэтр. Его зовут Ноиро Сотис. На него напало дикое животное и сильно покалечило. Но…

Боль сдавила грудь. Нэфри охнула, рука, дернувшись к горлу, безвольно упала, и сознание угасло в этом мире, чтобы вспыхнуть в другом. Противостоять Призыву Учителя было невозможно…

— Что такое?! Ну и сюрприз… — немного растерялся Гэгэус, прикидывая, стоит ли приближаться к безжизненно обмякшей в кресле посетительнице. — Эй! Госпожа Иссет! Вы там живы? Протоний покарай! Не иначе как солнечный удар! Мамулечка, зайди!

Окити Нэтерс опять заглянула в кабинет.

— Вот… — Гэгэус неловко поводил руками. — В обморок брякнулась вроде… Может, это у нее от жары? Или на празднике вчера перегуляла?

Секретарша невозмутимо повернула идеально причесанную головку к Нэфри и безапелляционно определила:

— Скорее всего, беременная: не так уж сегодня и жарко. Сейчас принесу нашатырь.

Гэгэус промокнул платочком капли пота на лысине:

— Эт-того мне только не хватало!

Он торопливо перебрал в памяти всех женщин, с которыми в трезвом — и не очень трезвом — уме встречался последнее время. Кажется, этой среди них не было… Кажется… Хотя вполне в его вкусе: молоденькая, грудастенькая, гладенькая, ножки под брючками прячет, но воображение дорисовывает красивую картинку, да и личико очень даже, но это как у всех молоденьких… При чем тут лицо? Лицо ни при чем, вот грудь и ножки… Тьфу ты, не в ту сторону мысли бегут! А вот вдруг попутал чего? Ну нет… нет! И не было последние полгода поводов так напиться, чтобы не запомнить, с кем спал, а если раньше, так он и своими бы глазами разглядел, такое под майкой не спрячешь и корсетом не утянешь. И пришла она не права качать, а по поводу этого, как там его? Сотиса! Фух! Точно! А он уже на себя всю вину примерил! Может, она с этим Сотисом и гульнула в своей сельве? Почему нет? Видный красавец-блондин, вон как за ним увивается кудрявая спортобозревательница — тоже, кстати, Иссет, как ее только угораздило вляпаться сегодня?..

Мысли Гэгэуса метались, будто стая уток под прицелом охотника, но внешне он сохранял каменное спокойствие.

Секретарша присела возле безжизненной Нэфри и сунула ей под нос флакончик с нашатырным спиртом, да только впустую все, не очнулась девица.

— Шеф! — прошептала Окити. — Шеф, мне кажется…

Бледная, она повернулась к Гэгэусу. Тот ощутил, как мигом взмокла спина и отказали ноги. Так и обрушился, точно подкошенный, в свое кресло.

— Только не в этом кабинете! Пульс, пульс щупай! И врачей, врачей, мамулечка!

Не было ничего такого, что не умела бы делать Окити Нэтерс.

— Пульс еще есть.

— Так врачей зови!!!

Она пулей вылетела за дверь.

— Вот еще на мою голову! — причитал главред. — И Лига, и Форгос, и эта дура-Пепти пропала…

Гэгэус никак не мог сопоставить спортивную обозревательницу Пепти Иссет и политику. За что ее взяли? Что такого она могла ляпнуть при няньке у них в редакции? Непостижимо! Она же дура, причем дура окончательная и бесповоротная! Ну какая там может быть политика? А ему сколько теперь хлопот и нервотрепки, если напытают из нее чего. Но, может, не в редакции брякнула? Тогда проще…

— Вызвала, сейчас будут, — проснулась селекторная связь.

— Спасибо, мамулечка, — Гэгэус отпустил кнопку и опять промокнул лысину. — Одни проблемы от вас, баб!

* * *

…«Двадцатого. Да, я знаю, что они ищут меня».

«Зачем ты им?»

«Я все расскажу тебе, когда приедешь в Кемлин. Это очень важно и очень серьезно. И это касается нашего Учителя. Но сейчас мне пора, там что-то происходит, я чувствую!»

Она скользнула щекой по его щеке. Ей хотелось повидаться и поговорить с Ноиро подольше, но девушка помнила, что сидит в кабинете Гэгэуса и, скорее всего, заставила переполошиться его и секретаршу. Нужно возвращаться как можно скорее!

Возвращение походило на полет по необыкновенно длинному тоннелю, где ее болтало и вращало. Это было неприятно, это было очень неприятно!

В лицо хлынул нестерпимо яркий свет. Нэфри ощутила, что тело ее лежит, но одновременно и перемещается в пространстве. Открыть глаза удалось с третьей попытки.

Два санитара тащили ее на носилках к машине реанимации. Третий — вернее, третья — ковылял рядом, неся капельницу, игла которой торчала в вене руки Нэфри.

«Протоний покарай! — с досадой подумала певица. — Доигралась. Так я и знала!»

Неудачно проколотая, рука сильно болела, а в голове стоял шум от неизвестного и не нужного ей лекарства.

— Стойте! — крикнула девушка, выдергивая иглу и крепко прижимая к груди согнутую руку с громадным кровоподтеком. — Стойте!

Санитары остановились, и передний, оглянувшись, в изумлении уставился на нее. Она прытко соскочила на землю и успела заметить, что едва ли не в каждом окне «Вселенского калейдоскопа» маячат физиономии любопытствующих сотрудников журнала.

— Пациентка, вы куда?! — крикнула ей вслед медсестра, растерянно приподнимая капельницу.

— Извините, все в порядке! Мне не нужна помощь!

— Да стойте вы!

Медсестра бросила капельницу на носилки и помчалась вслед за Нэфри, а санитары вместе с носилками тронулись за ними.

У мотоцикла стояла Веги. Увидев кавалькаду, девочка заспешила навстречу Нэфри.

— Вы должны расписаться, что отказываетесь от медицинской помощи! И вообще ездить в вашем состоянии на мотоцикле противопоказано!

Та резко обернулась:

— Что, вы влили в меня какую-то гадость? Так, что вы мне вкололи?!

— Это всего лишь физраствор! У вас наверняка анемия…

— Значит, я могу водить транспорт?

— Да, можете. Но подумайте, стоит ли рисковать?

Нэфри удивилась. Неужели она верит в «третье состояние», распознала его и теперь предупреждает, что сделанный не вовремя Призыв может стать причиной трагедии?

Но все разрешилось куда прозаичнее, когда та подала ей для подписи больничный бланк, где размашистым почерком был указан вполне конкретный «диагноз».

— Че-е-его?! — глаза у Нэфри полезли на лоб. — Какая еще беременность?!

Веги прыснула.

— Вы будете расписываться? Пишите: «Ответственность за свое здоровье и здоровье ребенка беру на себя»!

— Какого ре… Да… Ы… Да идите вы… сами знаете куда! Идиоты! — Нэфри разорвала бумагу и отшвырнула клочки на носилки. — Придурки! Вы осматривали меня, анализы проводили, чтобы такие заключения писать?!

— Что вы сделали?! — разъярилась медсестра. — Это документ!

— Нет никакого документа! Что за документ, в котором пишется такая чушь?!

Веги заливисто хохотала.

— Медики, Протоний покарай! Чему вас только учат! А после этого они будут говорить всякие гадости на настоящего врача! Уж он, во всяком случае, отличил бы беременность от воспаления коленки! И синяки на венах не ставил бы! И…

Отмахнувшись, реаниматологи побрели к машине, а Нэфри в запале все кричала им, каким она представляет себе настоящего врача и какие они недоучки.

— Веги, ну ты видела? Они полные идиоты!

— У меня уже живот болит, — простонала та, сгибаясь пополам.

Нэфри не выдержала и улыбнулась:

— Это у тебя тоже беременность. На нервной почве.

— Конечно, ага. Но попала — ты.

— Это еще почему?

— Потому что «Вселенский калейдоскоп-пресс» выпускает еще и вечерние светские газетенки, где публикуются всевозможные городские сплетни. Поэтому ты попала!

Лицо Нэфри вытянулось, и девочка захохотала еще сильней. Сотрудники же в окнах, забыв о текущих заботах, по-прежнему терпеливо ждали, чем кончится сцена.

— О, нет! — простонала певица.

— О, да!

— О, нет! Нет! Нет! Поехали отсюда!

— Это уже не поможет.

Нэфри запрыгнула на мотоцикл и едва дождалась Веги. Сорвавшись с места, они стремглав унеслись прочь.

* * *

Веги сама не знала, насколько оказалась права.

Дайнио отлип от окна и поправил свою шапочку. Суровым взором смерил он коллег:

— Вы что, бездельники, не узнали солистку «Создателей»?!

Нисколько не смутившись, ему тут же ответила миленькая Сафти, так умело шагавшая по головам сослуживцев:

— Конечно узнали, Дайнио!

— Тогда я не понял, ты почему еще не пишешь заметку?! — взъярился он. — Сдача номера через полтора часа!

— Я уже пишу! — она кокетливо поморщила вздернутый носик. — Уже пишу! Только мне нужно сбегать к Окити. Это все случилось на седьмом этаже. Она наверняка в курсе. Все уточню — и через полчаса сдам тебе заметочку.

— Ну смотри у меня!

Они почти не таясь отправили друг другу по воздушному поцелуйчику, и Сафти выскочила за дверь под ненавидящими взорами женщин-журналисток.

* * *

Затон встретил горожанок долгожданной прохладой. Здесь пахло хвоей громадных сосен с мягкими иглами, которые свисали, будто гривы лучших скакунов кийарской конюшни. Устойчивые к жаре и сухости, сосны эти ценились куда выше остальной растительности, но выживали только в пойме реки на восточном берегу. Пустыня наступала, однако длинные корни старых деревьев уходили глубоко под землю и питали ствол и крону.

— На чьей конюшне вы тренировались? — спросила Нэфри через плечо, сбрасывая скорость.

— Ювара Латориса. У Ноиро там был его собственный конь, который признавал только его…

— Собственный — это выкупленный?

— Не-е-ет! Это такой конь, которого могли дать только брату, остальных тот просто не подпускал. Ноиро заботился о нем, денник чистил, его самого, водил на реку купать. У них были очень странные взаимоотношения: от любви до ненависти. Никто их понять не мог.

— Хм! Очень интересно.

Певица свернула к самой реке и по узкой дороге поехала в сторону фермы Латорис, часть которой хозяин оборудовал для занятий конным спортом и конных прогулок по историческим местам — охочих до этого туристов было немало.

Давно Нэфри не была здесь! Года два, наверное… Или даже три? И это не сравнить с плаванием, где, однажды научившись, уже не разучишься. Сомнения закрались в душу: а стоит ли рисковать? Но она отогнала их. Нет ничего лучше запаха лошади, движения мускулов бегущей лошади, топота копыт лошади. Была это генетическая память или что-то иное, девушка не знала. Стоило увидеть скакуна — и сердце начинало колотиться сильнее, а мышцы сжимались пружиной в предвкушении полета во весь опор.

С семи до двенадцати лет она жила с мамой в Са-Аса, городе на границе Агиза и узлаканской степи Араш-Туромт. Там она посещала маленькую двухэтажную школу — одну из трех в Са-Аса, где и учителя были не по всем предметам, и о существовании самих предметов девочка узнавала от своей матери; с нею же их и проходила. Все свободное от учебы время Нэфри проживала в седле, а то и без него, верхом на самых бешеных лошадях местных конезаводчиков.

Ее мать знали почти все жители Араш-Туромта и уважали, как большого ученого из большого города, поэтому многие почитали за честь обучать ее дочь верховой езде, стрельбе из пращи на скаку и всевозможным акробатическим трюкам. Развив гибкость и укрепив тело, как настоящий степной житель, Нэфри умела пролезать под брюхом скачущего галопом коня, спрыгивать ему на спину с дерева или из окна второго этажа, вставать на попоне во время бега, попадать точно в цель и еще много чего, совсем не нужного в городе. Еще она умела мериться силами с мальчишками, и те не раз выли от боли, расшибив кулак о мышцы ее брюшного пресса, получив пяткой в нос или деревянным мечом по хребту. Ее даже называли мальчишкой в юбке, хотя юбки она не надевала ни на праздники, ни в школу, да и вообще ненавидела всю женскую атрибутику. А уж высоченная тетовица, что росла во дворе дома, угол в котором снимали тогда они с мамой-археологом, и подавно была ее вторым жилищем. Там она с приятелями строила домик, туда таскала птиц-подранков, и некоторых ей удавалось вылечить и отпустить на волю.

Потом все кончилось. Бабушка заболела и попросила их вернуться в Кемлин. Нэфри была рада увидеть бабушку и свой любимый чердак, забитый антикварной рухлядью, но в глубине души она сильно скучала по Араш-Туромту, лошадям и звездам над тихой ночной степью. Узнав о Затоне, она стала приходить на занятия и очень быстро получила статус тренера. Вскоре она самостоятельно обучала группу новичков-сверстников, удивляя их и других преподавателей-жокеев нездешним мастерством.

Почти ни одной свободной минутки не было у девочки в те годы. Учителя вокала, обнаружив у нее волшебный голос, настояли на ежедневных занятиях — для этого они ухитрились заполучить в союзники Агатти Иссет, мать Нэфри, несмотря на то, что раньше она и слышать ничего не хотела, кроме как об археологической карьере дочки. Однако, чтобы укрепить влияние своей дисциплины на разум дитя, госпожа Иссет стала еще чаще водить Нэфри на геологические, минералогические, исторические и археологические выставки. Кроме всего этого, девушка преуспевала и в Затоне. Что уж удивляться ее совершенной непросвещенности в делах романтических?

До восемнадцати она даже не задумывалась, что может понравиться кому-то как женщина, а не напарник в играх или учебе. В девятнадцать бывший одноклассник, приятель Камро Риза и такой же ветреник, все-таки добился от «неукротимой дочки шамана» поцелуя, а спустя полгода обаял настолько, что они стали близки. Увы: вскоре Нэфри убедилась, что с такой же легкостью и непосредственностью этот красавчик крутит романы и с другими девицами, ни в чем себе не отказывая. Почувствовав себя идиоткой из сопливого фильма для дамской аудитории, Нэфри отчаянно погрузилась в учебу и сумела выдавить из души боль, которую в момент разрыва считала нестерпимой. Только спустя год она узнала от знакомых, что Камро, узнав о причине их ссоры, отнюдь не воспринял это как слезливую сериальную драму, а поймал и сильно поколотил бывшего дружка за предательство подруги. Девушка не ожидала от него такого поступка, ведь он и сам был образцовым повесой.

— Ну и что? — беззаботно сказал тогда Риз, обняв ее за плечи. — Мои девицы — просто девицы, а ты такая — одна. Будь ты моей девушкой, я перестал бы себя уважать, если бы полез в постель к другой. Так и скажи своим ухажерам: «Будешь иметь дело с Камро, если обидишь его шаманку!»

Шутки шутками, но Риз еще не был уверен в своем умении блюсти верность, а потому, чуть кривя душой, утверждал, что с Нэфри ему куда лучше, как приятельницей.

— В приятелях реже разочаровываются, чем в любимых.

Им так хорошо дружилось втроем — ей, Камро и Ту-Элу! Кто знал, что Эгмон окажется…

«Надо отвезти ему шкатулку и передать Камро электронный адрес Ноиро!» — напомнила она себе.

Они с Веги оставили мотоцикл на стоянке у ворот, а дальше пошли пешком.

— Что у тебя такое тяжелое в рюкзаке? — спросила девочка. — Стучит все время…

— Я попрошу посторожить это кого-нибудь из конюхов. Это по работе.

— Прямо как камни!

Когда Нэфри попросила привести ей наглого рыжего коня, конюх Ювара Латориса едва не лишился дара речи.

— Это вы про Всполоха? — осторожно уточнил он.

— Ага, Прожжо, она про Всполоха! — заливисто рассмеялась Веги, никогда прежде не видевшая старика таким обескураженным.

— А ты, вместо того чтобы заливаться тут, сказала бы госпоже, что с этим протониевым порождением даже твой брат едва ладил!

— А я сказала! — еще пуще рассмеялась девочка. — Я рассказала ей даже ту историю с деревом, но Нэфри у нас смелая.

— Ишь! Нэфри! Имя такое же, как у той девчонки из Узлакана. Помню, она дрессировала малолеток на конюшне Хистиса. Чего только ни творила, хотя мала еще была, вот чуть постарше тебя! А горластая — страх! И свистела, как мальчишка. Тоже Нэфри! Куда делась потом — не знаю…

Нэфри скромно промолчала.

Старый Прожжо привел им двух коней.

— Тебе бы кобылку смирную, — безошибочно оценив физическую форму Веги, посетовал конюх, — да нельзя сейчас кобылок: жеребчики по весне бесятся, а уж этот рыжий Протоний и подавно живьем всех сожрет.

Певица впилась взглядом в рыжего, будто само пламя, точеного жеребца. Он был в точности таким, какой приснился ей в Рельвадо, от челки и до кончика хвоста.

Сухощавый, каждая мышца переливалась под кожей, словно текущая магма, тонконогий, с гордой, блещущей диким взором головой и роскошными гривой и хвостом. Переступит, точно танцор на цыпочках, и тихо ржет в предвкушении галопа.

— А ведь он уже старенький, — сказала Веги, — ему почти десять лет. Разве можно поверить?

— Говорю же вам — он протониево порождение! — проворчал конюх, сам не замечая, с какой лаской поглаживает мощную рыжую грудь Всполоха. — Потому и не старится. Хотя лет пять назад не уговорили бы вы меня его привести. Да я и теперь не знаю, что делать. Смерти ищете? Так вон в речке бы утопились. Я все той истории с твоим братцем забыть не могу, стоил он мне седых волос! Вон, глядите, чего делает!

От нетерпения Всполох уже приплясывал на месте, перемещаясь то вправо, то влево, но по-прежнему легко и бесшумно, будто не на копытах с подковами, а на мягких кошачьих лапах.

Нэфри стянула с плеч рюкзак:

— Пусть пока мои вещи побудут у вас, Прожжо, — и без околичностей взлетела на спину рыжего, даже не коснувшись стремян.

— Ого! — оценил Прожжо, отпустив поводья и беря ее рюкзак. — А может, и сладите…

Всполох возмутился, но схитрил, не желая получить кнутом по крупу, а конюх готов был огреть его в любое мгновение. Жеребец лишь визгливо заржал, обещая много неприятностей нахалке на своей спине, стегнул бешеным взглядом Прожжо с Веги, фыркнул и, пришпоренный, помчался к реке во весь опор.

Защищая глаза от солнца, старик смотрел им вслед из-под ладони.

— Славно держится подружка твоя! — заключил он. — Это где же ты такую наездницу нашла?

— Это, похоже, Ноиро ее себе нашел.

Прожжо кхекнул:

— Что ж, скучать они не будут… Помочь?

— Прожжо! — укоризненно протянула Веги и влезла в седло.

— Давно ты не занималась… — сказал конюх, безошибочно примечая все ее ошибки. — Не свались смотри. Всё-то вы, нынешние, знаете — кто кого нашел…

— А вы разве не знали?

— Хо-хо-хо! Да не меньше вашего. Только взрослым не докладывались, что знаем.

Веги развернула своего сивого:

— Ну вы же нам не враги! А надо будет — совета спросим. Так надежней, разве нет? — она подмигнула Прожжо, пришпорила коня и погналась за Нэфри.

А та уже мчалась вдоль реки, бросив уздечку и распахнув руки, чтобы обнимать ветер. И только так она чувствовала, будто помнит то, чего не было с нею никогда, помнит, потому что в те небывалые минуты непрожитой жизни вот так же рвалось в небо ее сердце и трепетала душа.

Всполох несся иноходью. Прежде Нэфри не сидела на иноходце, и тем интересней было ощущать игру мускулов коня. А он меж тем уже трижды предпринял попытку хитростью скинуть ее с себя.

В какой-то миг девушка вспомнила о Веги и натянула поводья. Всполох остановился, но как бы между прочим, повернув голову, изготовился укусить наездницу за колено. Нэфри щелкнула его прутом по морде, и жеребец сделал вид, будто смирился, а она — будто поверила в это смирение.

Веги нагнала их на взмыленном белом коне. Всем своим видом тот выказывал лень и нежелание бегать в такую жару.

— Он тебя еще не кусал? — деловито спросила девочка.

— Приноравливался укусить, — усмехнулась Нэфри.

— А еще он может на всем скаку встать, как вкопанный, и взбрыкнуть.

— И это испробовал.

— А на «свечку»…

— …вставал!

— Ну что ж, если за это время он не придумал ничего нового в тактике изничтожения всадника, то теперь жди операции «деревья». Поэтому давай лучше съедем на ту тропу: она ведет на луг.

Нэфри хлопнула по мокрой и горячей шее рыжего:

— Зачем же, пусть позабавится!

— Ты с ума сошла? Нэфри, Ноиро тогда выжил только чудом, его могло просто распороть сучком!

— Ну, посмотрим, какое чудо поможет теперь нашему рыжему.

Тот презрительно фыркнул.

— Но, пошел!

Всполох только того и ждал. Метнулась штандартом рыжая грива, огненной волной изогнулся пышный хвост. Веги едва поспевала за ними, но с каждой минутой расстояние увеличивалось, а Всполох держал путь к зарослям.

— Нэфри! Прыгай сейчас! Прыгай! — кричала девочка. — Прыгай, пока не поздно! Он убьет тебя! Нэфри! Святой Доэтерий, зачем я согласилась ехать с ней сюда? Она сумасшедшая… Надо ехать на конюшню и вызывать врачей!

Рыжий легко перемахнул ров и ринулся к деревьям, уже совсем не разбирая дороги. Веги прыгать не рискнула. Она повернула сивого и поскакала вдоль канавы, в отчаянии глядя, как ломится сквозь заросли Всполох.

Тем временем он выбрал цель. В конце небольшой прогалины — полянки — росло старое дерево с отходящей в сторону, почти параллельно земле, веткой. Это был толстый сук, расположенный слишком низко, чтобы там мог проехать верховой. Всаднику ветка приходилась точно в солнечное сплетение.

Всполох радостно взвизгнул, ускорился и прицельно прошел под суком.

За секунду до встречи с веткой Нэфри воткнула носки спортивных туфель коню под мышки, а тело откинула ему на круп и для верности даже чуть съехала вбок. Сук промелькнул вверху, не причинив ей ни малейшего вреда. Поймав ритм аллюра, девушка сгруппировалась и, снова сев, схватила уздечку. Всполох покорно встал. Вот теперь он иссяк.

— Знаешь, приятель, — нравоучительно заявила Нэфри, — ты, конечно, крут неимоверно, но когда-нибудь я познакомлю тебя с Камро Ризом, и тогда ты поймешь, что такое — быть крутым и норовистым. А пока, приятель, расти над собой!

Всполох фыркнул, но теперь не презрительно, а устало.

— Ну что ж, первый воспитательный курс пройден. А теперь вези меня к Веги. Пойдешь не туда — схлопочешь плеткой по спине, и я не шучу.

Она снова бросила поводья, вытащила телефон и стала набирать номер Ту-Эла. Рыжий покорно вывез ее из зарослей спокойным ровным шагом, не осмеливаясь даже перейти на свою странную иноходскую рысь.

— Куда мне подъехать? — спросила девушка Эгмона и приветственно помахала рукой изумленной Веги.

* * *

Все важные дела были сделаны. Шкатулка попала в руки Ту-Элу, электронный адрес Ноиро — Камро Ризу.

Нэфри была уверена: с точки зрения какого-нибудь э-пи она совершила непростительную глупость, доверившись приятелю-няньке. Несмотря на свои заверения, Ту-Эл мог оказаться вполне ретивым служакой, который все рассчитал, чтобы без шума и пыли получить на руки артефакт. Однако по человеческим меркам она не могла сбросить со счетов ни память о многолетней дружбе, ни свою интуицию, ни симпатию к старому знакомцу. Ту-Эл был честен. Он не скрывал, что поручение Нэфри для него столь же опасно, как и для нее, не бравировал и напоследок сообщил прямо: сделает все возможное, но если на него выйдут, он окажется бессилен и, скорее всего, больше она о нем ничего не услышит.

Ни Нэфри, ни Эгмон не знали, что происходило во время их встречи в одной из съемных и ничем не примечательных квартир на окраине города.

К дому подъехал невзрачный темный автомобильчик, из него вышли два господина. У того, кто шел чуть впереди, на переносице сидели очки-хамелеоны, стекла которых темнели тем сильней, чем ярче было солнце, а рот и нос он прикрывал платком, будто брезгуя обычной для торговых кварталов вонью.

Мужчины поднялись на третий этаж, их уже ждали у раскрытых дверей в ту самую квартиру. Ожидавший — серенький и щупленький тип неприметной наружности — сам испугался, когда увидел приехавших. Он не думал, что будет столь высокопоставленные лица, и теперь не знал, как правильно себя вести.

— Где? — спросил очкастый, и в полутьме лестничной клетки стекла его очков быстро посветлели, уже почти не маскируя безжизненные серые глаза.

Щуплый, заикаясь, стал лопотать что-то оправдательное и завел гостей в комнату.

На стуле у письменного стола сидела кудровласая молодая женщина с кровоподтеком в пол-лица. Напротив нее высился мужчина лет тридцати, белесый, крупный и наглый, привыкший всего добиваться или силой, или подобострастием, о чем красноречиво повествовали пренебрежительная мина с кривой усмешкой на спитом лице. Он никогда не ошибался в выборе, к кому примкнуть, потому что всегда примыкал к победителям, искренне считая себя борцом за справедливость и патриотом. Бороться с ним, правда, не хотели, предпочитая либо ускользать, либо во всем соглашаться, и тогда белесому приходилось доказывать свою необходимость обществу, попросту выдумывая врагов. Бывало, что фантазия заходила очень далеко, особенно подкрепленная горячительными напитками, и ему начинало казаться, что все так и есть на самом деле.

Человек в очках-хамелеонах приказал провожатым ждать за дверью и приблизился к женщине, не обратив внимания на подскочившего со стула белесого.

— Фамилия? — спросил он.

Та подняла глаза. Одно веко затекло и мешало смотреть, но она все же увидела перед собой мужчину средних лет — чуть старше сорока — приятной «политической» наружности, но с жутковатыми, никогда не улыбающимися стальными глазами. Что-то невидимое и колючее сопровождало его. У него почти не было морщин и седины, но значимости и властности этому человеку добавлял не возраст, а осанка и манеры повелителя.

— Иссет… — прошептала женщина разбитыми губами.

— Имя?

— Пепти…

— Придуривается, сука, шпионка сузалийская! — гаркнул белесый, вытягиваясь во фрунт, но одновременно успевая швырять ненавидящие взгляды на пленницу.

Орал он с такой садистской злобой, что Пепти взвизгнула, шарахнулась, едва не упав со стула, и, закрываясь руками, издала писк, отдаленно похожий на плач.

— Ма-а-а-алчать! — вдруг рявкнул «хамелеон», только на белесого, и тот сдал назад, заморгав выцветшими глазами. — Вы все здесь пустоголовые вредители. Вы кого притащили?

— Иссет… — тот сглотнул, быстро потеряв наглость.

— Какую Иссет? — впиваясь ладонями в края стола, зловеще прошелестел очкастый. — У вас глаз нет?

— Нам эту доставили… Сказали — просеивайте… Мы и…

— Её без документов вам привезли?

— Без…

«Хамелеон» повернулся к Пепти. Та уже немного пришла в себя и со страхом следила за их разговором, откровенно мечтая, чтобы он длился как можно дольше, отвлекая от нее внимание мучителей.

— Где ваши документы?

— Д-дома.

— А взяли вас где?

— Возле моей работы…

— Пустоголовые вредители! — снова обозлился «хамелеон». — Ко всему прочему, это видели все мои журналисты!

— Но, мэтр Форгос, исполнителям была дана…

— Ма-а-алчать! Пшел вон из комнаты, холуй!

Окончательно лишившись спеси и гонора, белесый вылетел вон. В коридоре его ждали остальные.

— Госпожа Иссет, какую должность вы занимаете в журнале?

Пепти уняла дрожь в челюсти и выдавила:

— Обозреватель с-спортивных новостей…

— Вы хотите остаться на этой работе? С повышением, конечно. Не отвечайте, это был риторический вопрос. Сейчас вы отправитесь в больницу и сообщите о нападении грабителей, когда вы возвращались в редакцию после небольшой ознакомительной беседы у следователя. Сколько нужно, подлечите эти следы, — он брезгливо указал на разбитое лицо девушки. — Понадобятся средства — скажем, на пластическую операцию — не стесняйтесь, позвоните лично мне. — Потом вы вернетесь на службу, а через пару месяцев мы вас немного повысим. Потом, через некоторое время — еще. Но при одном условии!

— Да, да, я никому ничего не скажу! Это безусловно!

— Именно. Вы будете настаивать на версии ограбления, а к следователю, если станут спрашивать любопытные, вас отвезли по ошибке, приняли за свидетельницу по одному уголовному делу. Да, и будет совсем неплохо, если фамилии этих любопытных-настойчивых вы сообщите кому нужно у вас в отделе.

Она тупо кивнула, уже не понимая и половины сказанного, стоило лишь услышать о свободе.

Очкастый развернулся и вышел вслед за своими людьми, а там сказал щуплому и белесому:

— Чтобы вмиг доставили ее в травматологическую клинику, а затем прибыли к нему, — он мотнул головой в сторону своего квадратного спутника.

Те еще что-то мямлили, но Форгос с сопровождающим покинули странную квартиру.

* * *

Второй день нового года прошел для Нэфри спокойно. Она съездила на кафедру, отчиталась перед своим куратором о проделанной в сельве работе, зашла в библиотеку при институте в надежде найти хоть какие-то сведения о шкатулке древних кемлинов, но наткнулась на материалы о Борозе Гельтенстахе и завязла в них не на шутку.

Загадочная фигура великого полководца будоражила ее фантазию давно, едва ли не с детства. Нэфри любила читать о нем, смотреть фильмы, но после поступления в КИА времени стало вовсе в обрез, все поглотила учеба и музыка, а курс истории не дал ничего нового в знании о самом известном из завоевателей мира.

Она долго и пристально разглядывала живописный портрет Гельтенстаха, выполненный придворным художником позапрошлого века. Считалось, что северянин был просто очень светлым блондином, однако народ говорил (и картина это подтверждала), что его белые волосы — это уродство. Он был альбиносом с красными глазами, лишенной пигмента тонкой кожей, сквозь которую отчетливо проступали мраморные прожилки сосудов, с белыми бровями и ресницами. Художник не поскупился на подробности. Почему-то издревле в Кемлине такие люди считались священными, их остерегались. Редкое отклонение, свойственное чужеземцам, но не жителям городов в оазисах Агиза. Сами кемлины, русоволосые и голубоглазые, брови и ресницы всегда имели темные, а кожу их была привычна к загару. Приезжие быстро обгорали под беспощадным солнцем пустыни. Очевидцы-современники свидетельствовали, что Бороз Гельтенстах более своих соотечественников страдал от ожогов. Оказавшись в землях Кемлина, он полностью закутался в специально сшитый для него костюм, скрывающий голову и лицо, а руки он никогда не вынимал из черных бархатных перчаток. За счет этого одеяния полководец выглядел угрожающе и успешно пользовался своим видом, заставляя трепетать недалеких, малообразованных горожан. И вскоре в народе его стали величать священным альбиносом.

Один из участников кемлинского похода так описывал военачальника: «Под стенами древнего города пустыни стояли мы, и черный, на вороном коне, был Гельтенстах величествен и страшен. Только самые близкие к его персоне знали, какой кровью ему далась величественность та. При штурме Восточного Кийара шальной пулей пропороло ему щеку, вышибло глаз, разворотило надбровье и половину лба разворотило. Но не стал Гельтенстах долго лежать в лазарете, не в его это духе. Он, астурин семи государств и бесчисленного количества провинций, вновь сел на коня и вместе с простыми солдатами и кавалерами двинулся на запад, в Тайный Кийар, штурмуя мосты через Ханавур, отбиваясь от страшных речных чудовищ, шкура коих подобна броне, а пасть — входу в чертоги Протония. Что желал наш астурин отыскать в горячих песках Тайного Кийара, известно ему одному и, пожалуй, Святому Доэтерию».

Нэфри потянулась и взглянула на часы. Она провела за чтением в библиотеке почти весь день.

— Позвольте воспользоваться вашим э-пи, — тихо попросила девушка, подойдя к библиотекарской перегородке.

— Да, пожалуйста.

Нэфри ввела адрес Камро Риза, зарегистрировалась и зашла на условленную страничку. В углу монитора всплыла подсказка, уведомляющая, что посещение отмечено и следующий заход на этот ресурс должен состояться завтра не позднее полуночи.

Уничтожив все следы своего пребывания, Нэфри отправилась домой, где, как и хотела, легла спать пораньше в надежде выспаться перед учебой.

Сон шел неохотно. В памяти все время возникали детали биографии Гельтенстаха, рука в черной перчатке, густые белые волосы до лопаток…

Уставшая от борьбы с собой, девушка ушла в «третье» состояние. Она решила навестить Ноиро, который, если вспомнить о разнице часовых поясов, сейчас наверняка еще спит в доме знахаря-Учителя.

Напоследок промелькнула мысль: «Зря я не заперла спальню, придет мама — разбудит…» И с серой пустоши ее перекинуло в сельву, стоило ей подумать о желательном месте назначения. Это был десятки раз хоженый и перехоженный перекоп Айдо. Однако что-то влекло ее дальше и дальше, в сторону поднимающегося солнца, багровый тяжелый край которого проступил над долиной.

Вскоре Нэфри увидела нескольких дикарей-копьеносцев, а они ее не заметили, хоть и не спали.

Проскочив сквозь закрытую дверь, девушка очутилась в большом помещении, ширмой разделенном на две комнаты. Она увидела спящего и тут же метнулась к нему, приняв за Ноиро. Но это был незнакомый мужчина с длинными волосами. Он спал почти на животе, как любила спать она сама, и лица почти не было видно.

Так это же и есть тот самый загадочный Та-Дюлатар, которого она никогда не видела в его физическом теле. Вот же он! Гм… А Учитель оказался моложе, чем она ожидала, и много моложе. Он кого-то напоминал ей, хотя видно было только часть лица.

Неожиданно возникла тревога. Но почему? Дома она в полной безопасности, да и здесь, рядом с Учителем и Ноиро — тем более!

Нэфри переместилась к журналисту. Тот спал так же крепко, как целитель, но по другую сторону ширмы. Он выглядел совсем здоровым и даже улыбался во сне. Она наклонилась к нему, чтобы погладить по щеке — если проснется, то не страшно, вот обрадуется! — и тут громкий вой ворвался в ее сознание, а что-то грязно-бурое и болезненно желтое — в домен.

Она не успела ничего разглядеть. Когда чуешь опасность, надо действовать.

«Учитель!» — мысленно закричала она, однако все произошло очень быстро. На пути к Та-Дюлатару в кровати спал третий житель домена — не замеченный ею прежде седой бородатый старик. Нэфри швырнуло к нему, вдавило, втиснуло в его тело, а светящаяся паутинка опутала ее собственную…

Под нею разверзлась пропасть, на дне которой кружили миллионы миров… и она сорвалась в нее.

«Явись! Явись! Помоги мне, Учитель!» — в последний раз вспыхнуло сознание.

Бездна закрутилась, поглотив свою жертву.

 

3. Ставок больше нет?

— Флайеропорт города Москвы поздравляет вас с прибытием! Удачного вам дня! — мягко проговорил женский голос в наушнике.

От неожиданности Эфимия дернулась и с трудом разлепила веки. Сердце заколотилось.

Где сон, где явь? Что происходит?!

Она в тихом ужасе смотрела на странно одетых людей с будничными лицами и заспанными глазами. Очередь к выходу из флайера двигалась быстро, и первые пассажиры уже покинули салон.

Девушка огляделась — не забыла ли что-нибудь из вещей. Дед, разумеется, встретить ее забудет, но это и к лучшему: ей все равно нужно еще выполнить мамино поручение.

«Странный город»… — оказавшись на скользящей платформе перрона, отстраненно подумала Эфимия и сразу же встрепенулась, напугав попутчиков: — Кто здесь?! Эй?

На нее посмотрели, как на сумасшедшую, и два человека даже слегка отодвинулись в сторону. События сна грузно напирали на реальность, не давая опомниться. Эфимия чувствовала себя коржом торта, на который выдавливают тяжелый сливочный крем. Никогда раньше ей не снилась архаика. Она вообще не слишком любила историю, в отличие от своей мамы, которая обожала старину, искренне считая классикой все, что могло иметь отношение к прошлым тысячелетиям, будь это даже какая-нибудь древняя расческа или сушилка для фужеров. Этот сон должен был присниться ей, а не Эфимии, которую он попросту озадачил и выбил из рабочего ритма. Из-за него даже Москва казалась ей каким-то урбанистическим монстром, а голова кружилась, кружилась, кружилась. И это еще только Москва, а не сумасшедший многоярусный Нью-Йорк, родной город Эфимии!

Кто-то подслушивал ее мысли. Кажется.

В небе сияла голографическая проекция земного шара, вокруг которого летал изящный белый голубь с оливковой веткой в клюве — главная достопримечательность Москвы. Ночью эмблема освещала город, днем привлекала взгляды приезжих. Ее запустили в эксплуатацию семнадцать лет назад, в год рождения Эфимии, вскоре после окончания Зеркальной войны. Тогда безумный монах-фаустянин, Иерарх Эндомион, ненавидевший «мир скверны», возжелал исправить все по своему разумению, не поступаясь ничем ради великого дела. Это была первая общегалактическая война, а врагами оказались двойники людей Содружества, благодаря фаустянам явившиеся из иной вселенной, из альтернативной реальности, где, как и тысячу лет назад, воевали, убивали и ненавидели друг друга. Они перенаселили свой мир и истощили Землю, с поверхности которой природа так и не выпустила их в большой космос. Не имевшие аннигиляционного гена, эти существа, по расчету Эндомиона, должны были смести со своего пути неподготовленных к такому повороту событий «биороботов» — так он называл все население обитаемой Галактики. Но мятежный Иерарх ошибся.

Когда уже казалось, что война проиграна и Содружество пало под ударами зеркального врага, включился иммунитет. Словно огромный единый организм, общество начало бороться с запущенной стадией коварной болезни. И, по сути, опухоль сожрала саму себя. Хотя потерь было много и у жителей Галактики. Очень много…

…Платформа вынесла пассажиров в распределитель — огромный павильон под радужным куполом, откуда люди уходили уже самостоятельно, выбирая нужное направление и ныряя в «рукава», заканчивавшиеся посадочной площадкой на городской транспорт.

Эфимия замерла в восхищении. Она смотрела на мир другими глазами, и ей чудилось, что она в сказке. На взлетном поле почти бесшумно стартовали в небо легкие длинные и узкие конусы — флайеры. Всюду разъезжала непривычная техника, словно материализовавшаяся из фантазий писателей-футурологов. Вместе с людьми преспокойно расхаживали машины-роботы и биокиборги, но никто не обращал на них внимания. Нигде ничего не валялось, всюду царили чистота и порядок, а если и случалось что-то неожиданное — как, например, у той девочки, случайно уронившей на пол мороженое, — тут же рядом оказывался небольшой аппарат, подчищавший пятно.

«Я сплю?»

Люди и «синты» шли по своим делам, не замечая худенькую темноволосую девушку в спортивном комбинезоне, с серым рюкзачком-минимизатором за плечами и растерянным выражением светло-карих глаз. Лишь некоторые дети выкручивали головы, приглядываясь к стереоаппликациям на ее одежде. Там было к чему приглядеться…

Эфимия встряхнулась и поняла, что в своей задумчивости потеряла счет времени. Угу, вон отбыл флайер в Австрию, а это значит, что уже четыре часа пополудни. «Что же я стою?» — и она двинулась к нужному «рукаву».

Снаружи ощущался продирающий весенний холодок: двадцать третье марта, самое начало оттепели, а она одета так, как одеваются сейчас в Нью-Йорке!

Эфимия нащупала в кармане пластинку терморегулятора и слегка ее сжала. Выпущенное в прослойку комбинезона вещество-катализатор спровоцировало химическую реакцию, в результате которой одежда приобрела температуру в тридцать семь градусов по Цельсию.

Кое-где в городе еще лежал снег. В Звягинцевом Логе, куда ей предстояла поездка, этого снега наверняка было еще больше. Эфимия тихонько хихикнула, вспомнив мамину надпись на подарке для подполковника Буш-Яновской: «С юбилеем, старушенция! Полсотни лет — не шутка! Держись!»

«Кто такая Буш-Яновская?»

Эфимия чуть не подпрыгнула.

— Так! — сказала она вслух. — А ну-ка, кто бы ты ни был, зверь лесной, чудо морское, брысь из моей головы! Мне даром не нужны эти твои псионические эксперименты! Развелось вас, гениев-недоучек! А ну кыш из моего сознания, иначе тобой займутся!

Ничего не произошло, никто не ответил, но непонятный фон пропал.

— То-то вот! Развлекайся со своими одноклассниками, пока тебя не погладили против шерстки!

Выпустив пар в безлюдном месте, девушка тряхнула тяжелым пучком длинных волос и отправилась к платформе, где обычно парковались такси маршрутом в западную часть города.

Не то чтобы Эфимия испытывала страх перед псиониками — не могла же она, в конце концов, бояться собственных мать и деда, а заодно мать своего парня! Скорее она перед ними пасовала, потому что удалась в отца и, как ни бились с нею мама и дед Калиостро, результатов не достигла. Но девушка хорошо знала, на что способны псионики и как может проявиться их вторжение. Если, например, оно происходило во сне, то объект наблюдения ощущал чей-то пристальный взгляд, мог даже смутно различить глаза или складывающееся из сновиденческих образов лицо наблюдателя. Если же псионик был сильным и не считал нужным маскироваться, то объект мог почувствовать его и наяву, испытать определенные эмоции в зависимости от того, с каким намерением велась слежка. Но надо быть совсем уж неопытным и при этом безумно сильным, чтобы затмевать сознание реципиента, вмешиваться в ход его мыслей и владеть эмоциями. Или… или это не пси-атака? А что-то другое?

Что ж теперь, звонить в местный спецотдел с жалобой: мол, я такая-то, учусь на мета-социолога в нью-йоркской Академии, только что заметила ментальный взлом со стороны неизвестного умельца — будьте добры перетряхнуть все население планеты в поисках сама-не-знаю-кого.

Такси плавно завернуло в ее сектор. Эфимия назвала адрес Буш-Яновских, села на заднее кресло и решила подремать еще, а заодно проверить, не повторится ли попытка воздействия на ее память. Студент на каникулах чувствует краткий миг свободы куда ярче, нежели кто бы то ни было.

— Музыка, передача на выбор, ненавязчивая беседа? — доброжелательно перечислил «синт». — Анекдоты?

— А вы рисовать умеете? — Эфимия всегда разговаривала вежливо с теми, кто вежливо разговаривал с нею, не делая различий между людьми и кибер-организмами, как и любой сторонник течения в защиту прав роботов.

— Простите? — таксист слегка «подвис» от неожиданного выбора пассажирки.

— Ну, сможете меня нарисовать, ведя машину?

— К сожалению, в реестр обязанностей кибертаксиста не входит изобразительное искусство…

— Какая жалость! Тогда, если вы не возражаете, я посплю в тишине.

Немного обескураженный, «синт» замолк, и гравимобиль тронулся в путь.

Такси нырнуло на подземную скоростную трассу с односторонним движением, и ровный гул за окном возвестил, что они и еще несколько десятков машин с одинаково огромной скоростью движутся в потоке по бесконечному тоннелю.

Эфимии уже начал сниться сумбур, где она должна была сдать экзамен, но в своих блужданиях по лабиринтам не могла ни найти кабинет, ни вспомнить, что за дисциплину ей надо было освоить к сдаче. Девушка заглядывала во все двери подряд, на нее сердились, гнали, и с каждым разом она испытывала все большую вину.

Тут двери распахнулись, и ей навстречу вылетел с парашютом в руках преподаватель психометрического анализа. Зарычав от злости, как дикий зверь, он что есть мочи хлопнул куполом прямо над головой присевшей в страхе Эфимии. Она забарахталась в складках материи и проснулась, со всех сторон сдавленная страховочными пузырями. Передняя часть машины была смята о прорезиненную стену тоннеля, в котором уже создался затор.

— О, черт! — ругнулась она, увидев, что «синт»-водитель тоже весь в подушках безопасности, а вдобавок ко всему без сознания. — Поздравляю тебя, Фимочка, ты снова вляпалась в историю!

Понимая, что заботливые полуроботы-спасатели, приехав на место аварии, обязательно потащат человека на обследование, а потом в клинику прикатят сотрудники ДПО за показаниями, Эфимия отчаянно завозилась. Пробить пузыри было невозможно: их делали из сверхпрочного, хоть и очень эластичного материала. Похоже, эти подушки изобретались не только для того, чтобы обезопасить пассажиров, но и с целью предотвращения их побега с места происшествия. А смыться отсюда Эфимии хотелось, как никогда.

— Эй! Ау! Господин таксист, не будете ли вы так любезны прийти в сознание и тыцнуть во-о-о-он в тот сенсорчик, а? Я очень, очень спешу! Господин таксист! Очнитесь! Черт! Черт! Черт!

Планируя над застрявшим в пробке транспортом, к такси на мини-флайерах подлетели дэпэошники и несколько медиков с зелеными стереоэмблемами на одежде. Дорожники были в шлемах, врачи — в масках, и лиц их Эфимия не рассмотрела. Вполне возможно, кто-то из них был «синтом» и с ним можно было бы наладить контакт, в отличие от зануд-людей.

— Вытащите меня отсюда! — потребовала девушка, стоило одному из полицейских заглянуть в салон. — Я спешу!

Врачи тем временем извлекли из обморока водителя, и тот стал давать невообразимые показания.

Так, например, «синт» утверждал, будто перед аварией почувствовал нестерпимую боль в груди, успел погасить скорость и только потом отключился совсем за мгновение до встречи машины со стеной. Полицейские и медики переглянулись. Да, это был кибертаксист новой модификации, но даже максимально приближенная к человеческому типу модель не покинула бы конвейер-инкубатор, окажись в ней малейший изъян. «Синт»-сердечник — это что-то неизученное в области генной инженерии на ее стыке с киберпроизводством!

Освобожденная из плена подушек, Эфимия сказала, что спала и ничего не видела. Пожалуй, это был первый раз, когда она не соврала представителям ДПО, и — вот насмешка судьбы! — именно теперь они ей и не поверили! Однако внутренний видеоайз гравимобиля зафиксировал все, что было за секунды до столкновения со стеной тоннеля: спящую Эфимию, резко дернувшегося и сжавшего грудь водителя, рывок, после которого отовсюду выскочили надувные подушки.

— Я могу ехать? — с легкой издевкой спросила она.

Дорожникам и врачам ничего не оставалось, как отпустить ее восвояси.

Эфимии повезло: ее согласился взять в свое такси другой пассажир, лишь бы поскорее миновать пробку. Это был пожилой респектабельный дядька, и он даже не стал расспрашивать попутчицу о причинах аварии.

В Звягинцев Лог девушка попала немного позже, чем рассчитывала, поскольку авария в ее расчеты не входила.

Дом подполковника был полон гостей, и это было вторым сюрпризом для Эфимии, застеснявшейся своего дорожного вида и усталого лица.

Старый робот Буш-Яновских, несколько десятилетий назад созданный в виде пса-добермана, проводил гостью в круглый зал.

— А! Фимочка! — воскликнула Полина, поднимаясь со своего места, а следом встал и ее муж-великан. — Ты какая-то взъерошенная. Что-то случилось? — она прижала девушку к груди, а потом, ухватив за плечи, отстранила, чтобы разглядеть.

— Ерунда, тетя Поля. Небольшая авария по пути к вам.

Буш-Яновская тут же повернулась к Ясне Энгельгардт, которая сидела по другую сторону стола в компании мужа-художника и дочери, и торжественно воскликнула:

— Яська, ты это слышала? Слышала?! Нет, знаете ли, у Калиостро это наследственное! Я ждала бы горячего снега или патоки с небес, если бы дочь Паллады хоть раз доехала сюда без приключений!

Человек тридцать гостей дружно засмеялись, а потом наперебой заговорили о том, как Эфимия выросла и какой стала красавицей, чем смутили девушку окончательно. И только ласковый сын Полины и Валентина, одиннадцатилетний Артемий, почувствовав ее растерянность, предложил показать комнату, где она могла бы отдохнуть и переодеться к столу.

— Ужасно сознательный! — сообщила Буш-Яновская, растрепав его рыжеватые волосы. — Пойдем, я сама провожу тебя. Хочу, знаешь ли, задать пару вопросов.

По дороге через чирикающую попугайскими голосами оранжерею она спросила:

— Как там твои?

Эфимия покосилась на нее с горьким скепсисом в улыбке:

— Если бы я еще виделась с ними! Папе недавно всучили курирование, и теперь он там поселился. На этот день рождения мама подарила ему походную палатку.

— Хм! Но это же Паллада!

— Ну да. У мамы своеобразное чувство юмора. Сейчас я разархивирую и вручу вам подарок, и вы в очередной раз в том убедитесь.

— Надеюсь, это не хомячок?

— Что вы! Разве мама способна подарить что-то безобидное? Как минимум, это шапка-гильотинка, фен-огнемет… ну или на худой конец — удав из джунглей бассейна Амазонки.

— Удав — это хорошо, — плотоядно прищурилась Полина и с мечтательностью добавила, глядя в пестрящие птичьим оперением заросли. — Сожрал бы к чертовой бабушке всех этих проклятых попугаев… И когда они успевают плодиться в таком количестве?

Эфимия хохотнула. Буш-Яновская похлопала ее по плечу:

— Ты, знаешь ли, поразительно похожа на свою бабушку.

— На какую из них?

— На ту, в честь которой тебя назвали, на Ефимию Палладу… Жаль, тебе не довелось ее узнать. А как она пела, какой это был голос! Все забываю тебя спросить: ты тоже поёшь?

Девушка развела руками и вздохнула. А в голове промчалась мимолетная мысль: «Пою, конечно, и что с того?!» Эфимии стало немного неловко за нелепое желание соврать.

— Я рисую… немного, — сказала она, чтобы заглушить внутреннюю борьбу здравого смысла с глупым апломбом.

— Это ты… э-э-э… сама нарисовала? — Полинины пальцы затрепетали возле стереоаппликаций на ее комбинезоне.

— Да ладно вам, тетя Поля! Так сейчас многие ходят.

Полина подергала бровями:

— Принт в виде потрохов робота… Что ж, актуально и оригинально, знаете ли…

— Так сейчас многие ходят! — настойчиво повторила Эфимия.

— Хорошо, хорошо, я не возражаю. Просто немного шокирует… хм… неподготовленных. Дядюшке Сяо вот поплохело слегка, если ты заметила…

— Я подумала, у него просто заряд в батареях кончился…

— У него не может кончиться заряд, потому что батарей давно нет: апгрейд, знаете ли! Вот твоя комната. Надеюсь увидеть тебя за столом.

— Тетя Поля, — остановившись в открытых дверях, окликнула ее девушка.

Буш-Яновская оглянулась:

— Да?

— Много ли в Москве псиоников?

— Хм… Псиоников? Я не считала, но думаю, что их вообще не очень много. Но почему бы тебе не спросить у более компетентных людей? Например, у господина Калиостро-старшего. Или у Бароччи? Я все же из другого, так сказать, ведомства… А в чем дело? Почему ты спрашиваешь?

— Да… так… Показалось. Извините.

И Эфимия скрылась в своей комнате.

* * *

Переночевав у Буш-Яновских, утром следующего дня Эфимия отправилась к деду. Полина подкинула ее на своей машине до самого дома Алана Палладаса.

— Ну что ж, передай маме, что она теряет спортивность. Хотя, в принципе, знаешь ли, подарок меня повеселил.

— А что там было?

Буш-Яновская состроила загадочную гримасу, сделала ручкой и, оставив ее на подъездной дорожке, унеслась прочь. Эфимия почесала щеку.

— И эти тетки укоряют меня за картинки на одежде…

Деда, как и ожидалось, дома не было. Эфимия положила на сканер ладонь и пошире раскрыла глаза, чтобы устройство считало рисунок сетчатки.

— Добро пожаловать! — произнесла система, впуская девушку в жилище старого биохимика.

В большой прихожей Палладаса было множество стереоснимков. Эфимия обожала их разглядывать с самого раннего детства. Все уже давно рассаживались в гостиной деда, а она застревала у гардеробной и ела глазами свидетельства былых событий. Здесь улыбалась в концертном костюме навсегда оставшаяся молодой Ефимия Паллада. Здесь папа и мама отвлеклись друг на друга, забыв о том, что их снимают. Здесь во время какого-то важного разговора застали деда Алана, Михаила Савского, Тьерри Шелла и приемного отца Луиса. Здесь было много всего — и маленькие Эфимия с Луисом и его красавицей-матерью, и ее мама в детстве, и молодой Палладас с коллегами-учеными, все в белом и серьезные…

— Деда! — на всякий случай крикнула она, отлепляясь от стереографий. — Может, ты все-таки дома?

В гостиной послышался громкий щелчок. Эфимия заглянула в комнату. Дома у них так включалась голографическая связь, но у деда это могло быть чем угодно — и не всегда безопасным.

На этот раз обошлось: над столом и правда висела голограмма. Это был рабочий кабинет Палладаса, а затем в фокус заскочил и сам дед, привлеченный сигналом вызова.

— А, Фимка! — радостно возопил он, после чего, не обращая внимания на всякие столы и прочую ерунду, попадавшуюся на пути, полез ей навстречу, и через пару секунд его физиономия, роняя изо рта крошки булки или бутерброда, заполонила собой почти все пространство голограммы. — Погоди, линзы поменяю, слепой совсем!

Он исчез и заговорил откуда-то из-под стола:

— А я ведь помнил, что ты приедешь! Всё дома под тебя настроил!

— Деда, а деда! Ты снова в своей лаборатории ночевал, да? — на кванторлингве укорила его Эфимия.

— Не в лаборатории, Фимка, а у Миши в институте…

— Дед, ну мы же с тобой в прошлый раз договаривались! А потом жалуешься, что у тебя спина болит!

— Ты приезжай сюда, я тебе все покажу, не будешь дурных вопросов мне задавать, — он резко распрямился и поморгал в объектив. — Вот! Теперь тебя вижу! Ты там что, грустная? Давай, приезжай, дорогу знаешь. Тут тебе твой тезка хочет что-то сказать…

Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.

Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.

— Вам нужно это увидеть! — сказал он. — Приезжайте!

— Это он тебя увидеть хочет! — встрял дед, высовываясь из-за какого-то кресла весьма сложной конструкции. — Он скромничает.

— О'кей, я еду!

* * *

Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека — с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.

Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было «в стиле ретро», как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис — его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане «У Селены» с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам…

— Ты где так долго ходишь? — дед встретил ее в вестибюле главного входа.

На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак — змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы — мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.

— Надевай! Так принято. У меня снимешь!

И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.

Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.

— Иди, здоровайся, раз соскучился! — крикнул дед.

Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:

— Минутку! Сейчас кое-что…

— Ты зарядил?

— Да!

— Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.

— Не хочу я садиться!

— Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.

Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов «тегинантьеста».

Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:

— Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, — биохимик положил руку на один из приборов, — будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, — ладонь плавно переместилась на другое приспособление, — постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.

Затем Палладас назвал еще с десяток устройств того или иного назначения и наконец перешел к сути эксперимента:

— Я покидаю кабинет, чтобы не мешать испытуемому.

После этих слов Эфий, лежащий в кресле, остался один.

Реальный Палладас толкнул локтем своего помощника, который сейчас смотрел на самого себя, медленно засыпающего на записи:

— Пропустим, а то Фимка тоже заснет.

Клеомедянин согласно кивнул и сместил дорожку вперед. На голограмме он по-прежнему лежал и спал, но за кадром послышался надтреснутый голос Алана:

— Седьмая минута от начала эксперимента. Данные микроанализа…

На записи возникло изображение, транслируемое микроскопами и компилируемое программой-анализатором. Дед смотрел на голограмму с видом победителя и даже подскочил со стула, чтобы лучше различать выражение лица внучки. Однако Эфимия все еще ничего не понимала. Ей казалось, будто она летит сквозь космос, неизменно приближаясь к некоему гигантскому объекту — галактике, квазару или звездному скоплению. Цель становилась все больше, а потом и вовсе поглотила ее и исчезла, но взамен стали появляться и расти, детализируясь, новые цели — звездные системы. И проникновение все глубже и глубже не прекращалось, и вот уже Эфимия держит курс на плане…

Стоп! А теперь то же самое, но без всяких звезд, туманностей и планет. А все потому, что это просто живая человеческая клетка, пойманная всевидящим микроскопом.

— Узнаешь ты эти цепи? — спросил Палладас.

— Двойная спираль ДНК! — без сомнения ответила Эфимия.

— Чему-то вас там все-таки учат! Две полинуклеотидные цепи, как видишь, закручены одна вокруг другой. Молекулы полинуклеотида присоединяют к себе азотистые основания, их хорошо видно. Видишь? Вот! Ладно, неважно, это я тебе рассказываю теорию, без нее никуда. Цепи эти, само собой, контактируют между собой: между пурином одного нуклеотида и пиримидином другого в ДНК и РНК образуются связи и получается что-то вроде привычной «веревочной лесенки», как любят рисовать в учебных схемах. А вот от последовательности самих нуклеотидов, которые нанизаны друг за дружкой, как бусинки на нить, зависит о того, программу клетки какого организма они должны будут составить. У человека этот порядок именно такой! — дед указал на изображение.

Эфимию смущало то, что здесь не было поясняющих надписей, таких привычных подсказочек из учебных пособий. Она мало что понимала в увиденном, но слова Алана были доходчивей.

— А теперь смотри туда внимательно, Фимка! — вдруг вскричал дед, и она вздрогнула от неожиданности, а клеомедянин улыбнулся из-за плеча. — Эфий входит в состояние управляемого сна! Ага? Ага? Видишь, что творится?

— Вы его не пугайтесь, — шепнул Эфий. — Всё не так сложно, как кажется. Это обычный ВТО.

— ВТО?

— Внетелесный опыт. То, что в этом институте пытаются изучать уже лет тридцать и не могут…

— Фимка! Смотри, как все замедлилось! Вот началась профаза митоза…

— Деление клеток?

— Умница! Моя внучка! Да, дублирование генетической информации. То, что происходит с нами постоянно, только мы этого не чувствуем. Хромосомы стали видимыми.

Эфимия улыбнулась. Микроскоп вещал из святая святых храма творения.

— Смотри, как все медленно! То, что ты видишь, ускорено мной во много раз. Вот наступает середина профазы. Это хроматиды, они закручены одна вокруг другой. А ядрышко исчезает. Смотри, хромосомы танцуют сиртаки!

Забавные фигурки, похожие на буковки, выстроились по экватору клетки… и вдруг все замерло.

— Всё, он вошел в состояние свободного сознания! — прокомментировал Алан, хлопнув по плечу Эфия.

— Ты хочешь сказать, что в этом состоянии прекращается работа клеток? — переспросила Эфимия.

— Не прекращается, но замедляется. Так, что это фиксируют лишь приборы! Она прекратилась бы в одном-единственном и бесповоротном случае…

— Физической смерти… — пробормотал клеомедянин, глядя на Эфимию.

— Физической смерти… — как завороженная, шепнула она в ответ.

Дед кивнул:

— И однажды я пронаблюдал за этим… Но не думаю, что стоит об этом рассказывать.

Девушка очнулась:

— Ну ты что, деда? У меня крепкие нервы, я провела вскрытие на патологоанатомической практике с первого раза, а многие в обморок падают.

— Так то ж на «синте», скажешь тоже!

— Во-первых, и от вида мертвого «синта» в обморок падают, а во-вторых — ты что, дед, доминист? Какая разница, «синт» или человек?

— Ты мне еще за права техники поборись! — усмехнулся Палладас. — Совсем молодежь с катушек съехала: какая разница, мол, между «синтетикой» и живым человеком! Чему вас только учат?

Эфимия вспыхнула и вмиг изменилась, превратившись в олицетворенный лозунг:

— Вообще-то кибер-организмы воевали с вами плечом к плечу, если ты не забыл!

Палладас заморгал и беспомощно уставился на Эфия:

— Великий Конструктор, ну что она несет? Что она несет?

Клеомедянин пожал плечами.

— Фимка, не зли меня! Тебя тогда не было, а что вам ваши лидеры в этих дурацких движениях на уши вешают — так это от безделья! Вы бы лучше любовью занимались, черт возьми, чем в этих погремушках расхаживать и нормальных людей пугать! Балда ты малолетняя, не могут «синты» убивать, вообще не могут, понимаешь? Как бы они воевали?

— А воевать — это не обязательно убивать, — огрызнулась девушка, вспомнив очередное дежурное возражение. — Разве помощь людям уже не в счет?

— Ты еще хуже своей змеюки-мамаши…

— От нее тебе, кстати, привет.

— Спасибо, ей тоже наподдай… Да где ты вообще набралась этой киберглупости?

— Это не глупость. Мне няня Луиса, Нинель, рассказывала, что они на планете Сон в эвакуации все вместе были. У них просто аннигиляционного гена в хромосомах нет, вот и все!

Эфий как-то странно поджался и пригнул голову, будто его самого только что причислили к стану кибер-организмов.

— Вот дурища! — еще сильнее возмутился дед. — При чем тут аннигиляционный ген? Они же — сплав органики и синтетики, а вместо того гена — программа! — Палладас постучал себе по лбу, как будто именно там у «синтов» находилось устройство, контролирующее их поведенческие особенности. — Аннигиляционный ген не делает человека человеком или роботом! Он просто как предохранитель от убийства, но выбрать-то каждый может по своему усмотрению: убить и распылиться на атомы или воздержаться от убийства. А у «синтов» нет этого выбора!

Эфимия засмеялась:

— Так значит, они более человечны, чем люди, которым зачем-то требуется выбирать: убить другого человека или не убить!

— Да тьфу ты! Не знаю, как с тобой спорить! Чушь порешь!

— Прекрасный аргумент. О'кей, принято. Ты сдался. И не отводи мне глаза, а рассказывай, как выглядит физическая смерть в микроскоп?

Палладас помрачнел, а потом махнул рукой:

— Гадко она выглядит, как и без микроскопа. Сначала по всем связям как будто пробегает молния. Это и в самом деле походит на электрические разряды, взрывающие цепочки ДНК. Связи рвутся. И орут при этом ДНК страшно.

— Орут?

— Орут. От боли. Переведенный в акустику крик ДНК — это спектакль не для слабонервных. Эфию в первый раз плохо стало, да и я не как на курорте себя ощущал.

Клеомедянин кивнул.

— Дед, а зачем ты проводишь все эти эксперименты?

— О! А вот это — самое главное, Фимка! Это распоряжение сверху! — Палладас потыкал пальцем в потолок.

— В смысле — совсем сверху? — легкомысленно передразнила его жест Эфимия.

— В смысле — откуда надо! В этих экспериментах уже поучаствовала сотня добровольцев. И Савский тоже. И дед твой, Калиостро.

— Ого!

— Вот тебе и «ого»!

Удивилась Эфимия не тому, что дед из Сан-Марино принимал участие в эксперименте дела из Москвы, а тому, что нашел для этого время. Значит, это был поистине важный эксперимент. Тем более — по заказу «свыше»… если дед Алан не преувеличивает значимость…

Фредерику Калиостро было уже далеко за восемьдесят, но никто не мог бы заподозрить его в таком возрасте. При нынешней средней продолжительности жизни в сто — сто десять лет и способах оздоровления пожилые люди редко выглядят на свои годы, и это уже никого не удивляет. Однако Фред Калиостро отличался и здесь. Эфимия видела его стереографии двадцатилетней давности, сравнивала с ним нынешним, и ей казалось, что время замерло для него на одной отметке. Мама шутила, что дед заставил ученых изобрести анабиоз, в состоянии которого можно работать, а Калиостро-старший отшучивался, что ему просто некогда стареть.

— И что было с добровольцами?

— Просто засыпали. В клетках — никаких таких изменений. Фред ворчал, мол, хуже некуда — знать и не достигнуть.

— Он не так говорил, — вставил Эфий, и дед с внучкой обернулись. — Он говорил, что в этой жизни не повезло: раньше такое получалось даже у детей, а теперь вот умеешь, а возможности нет.

— Велика разница, мало ли что он там бурчал! Ему уж давно пора на пенсию, старикану!

Палладас всегда немного ревновал внучку к деду Калиостро, чувствуя, что к тому она тянется сильнее, чем к нему. Да и выглядел он теперь старше Фреда, что тоже не добавляло чувства симпатии к «сопернику». Эфимия тихо хихикнула и поймала понимающий взгляд клеомедянина, который за много лет работы с Аланом тоже видел его насквозь.

— Протестировали мы еще двоих коматозников, — продолжал Палладас. — Картина такая же, как у Эфия в трансе. Участок «сигма» перестал быть видимым, связи «растянулись», но не порвались. Как будто выпало какое-то связующее звено. Или ослабело…

— Где же вы нашли коматозников? — изумилась девушка. — Это ведь такая редкость!

— Один в Австралии — нарочно туда всё барахло везли. Другой обнаружился в Испании…

— А что вы хотите добиться всем этим?

Палладас хитровато подмигнул:

— А вот чего. Узнать, что мешает отделиться сознанию от тела у большинства и почему Эфий делает это без особых затруднений. Что держит связи в молекуле ДНК и почему только у Эфия они «лабильны» — прошу прощения за несколько неуместный термин, но суть он отражает здорово! Много, много секретов таит в себе вот этот хитрый змей, эта перекрученная двойная спираль! И ведь не зря, не зря умные люди в древности говаривали: «Не может быть меньше тела душа, но и больше тела она быть тоже не может». Все, все заложено именно там, и ответ на наш вопрос мы отыщем тоже только там!

При словах о древних людях Эфимия снова вспомнила свой сон. И еще какая-то тревога шевельнулась в душе. «Прав, прав дед! — шепнуло сознание и со стоном добавило: — Но пойми: нужно что-то делать! Так дальше нельзя!»

— А теперь я тебе все-таки включу запись «крика» ДНК! — разошелся Палладас. — Чтобы ты не думала, что я голословен!

— Может… не стоит этого делать? — осторожно уточнил Эфий, с озабоченностью поглядывая на побледневшую девушку.

Но ученый, бухтя что-то в адрес циничной и ни во что не верящей молодежи, нашел в папках нужную запись.

Страшный, ни с чем не сравнимый вопль, полный ужаса и одновременно порождающий ужас смерти вселенных, огласил лабораторию.

Вырванная криком из своих мыслей, Эфимия пошатнулась. Кровь совсем отлила от ее лица, и, тихонько охнув, девушка повалилась в обморок на руки вовремя подоспевшему клеомедянину.

— Хилый народ эта молодежь… — разочарованно констатировал Алан.

 

4. В погоне за призраком

Ноиро успел заметить лишь выскользнувшее прочь из домена болезненно-желтое пятно, а в следующий миг открыл глаза.

Та-Дюлатар стоял над Хаммоном и тряс его за плечо. Осовело озираясь, старик подскочил в постели.

— Что такое? — спросили они с Ноиро дуэтом, и журналист добавил: — Я опять видел какого-то человека в желтой одежде. Кто это?

Ответ лекаря был бы странным для человека непосвященного.

— Кристи говорит, что человек в желтом плаще — это только его враг и ни чей больше. Но, говорит, хуже всего, что он был тут не один. Кристи почему-то считает, что они являлись сюда за мной… Только я ничего не слышал и никого не видел, вот дела! — от себя добавил Хаммон. — Это что ж выходит, что наши караульные заснули на посту?

Ноиро все понял правильно.

— Нас решили взять измором, — кивнул он, поднимаясь на ноги.

Элинор заговорил снова, и брови Хаммона поползли на лоб. Собравшись с мыслями, старый кемлин перевел:

— Кристи спрашивает, для чего ты его сейчас звал?

— Скажите, что я не звал, мэтр Хаммон! Я тоже услышал Призыв, но… А не могут ли это быть Улах или его раванги?.. В смысле, звать?

Лекарь быстро собрал волосы в хвост и оделся, что-то говоря бородачу, а потом повернулся к Ноиро и объяснил по-кемлински, но с сильным акцентом:

— Их Призыв не спутать с нашим.

— Говорит, чей-то призыв с нашим не спутать.

— Я понял.

— Да?! — удивился Хаммон. — Ты выучился его языку?

— Кажется, это он выучился нашему…

— Он сказал, что если бы это был их Призыв, то я… — старик поморщил лоб, — я уже был бы мертв… Ну и игры у вас, я скажу…

— Ждите тут оба!

Элинор улегся обратно на свою лежанку и закрыл глаза. Ноиро ощутил, что несколько секунд целитель был неподалеку, а потом вдруг растворился в пучине иного мира. Сердце журналиста стучало где-то в горле, рану в плече слегка подергивало болью. Хаммон покряхтел, плеснул себе в лицо немного воды из миски, чтобы проснуться, и почесал бороду у кадыка:

— Вот хоть ты объяснил бы мне, парень: чего он делает, когда вот так выключается? Я всегда пугаюсь до смерти, когда он так делает. Не поймешь — дышит или нет?

— Сны смотрит, — хмыкнул Ноиро. — Ему там сны пророческие снятся, вот он их и просматривает.

— Ой, да будет тебе ёрничать! Говорил бы уж как есть, я что — не пойму, что ли? Голова на плечах имеется…

— А я не ёрничаю. Шаманы ведь то же самое делают.

Это сравнение Тут-Анна убедило. Он и без Ноиро считал, что коли уж Элинор монах, то это почти что шаман, а у шаманов свои секреты и умения. Журналист ответил так с умыслом: по вчерашнему разговору он понял, что для Хаммона все священнослужители на одно лицо и приставать с подробными расспросами тот не станет.

Вскоре Элинор зашевелился и привстал на локте.

— Э-э-э… — обескуражено протянул Хаммон, выслушав его монолог. — Он сказал, что молния никогда не ходит одной и той же дорогой. Еще говорит, что-то стряслось с какой-то Нэфри: не может ее вызвать, не может найти.

Журналист медленно осел на свою постель:

— Нэфри? — переспросил он. — Это точно?

Элинор кивнул и нахмурил брови.

— Послушай! — Ноиро кинулся к нему. — Послушай, Кристиан, Та-Дюлатар… Ну, может, я поищу ее?

— Нет! — сурово прикрикнул целитель, а остальное, дослушав его речь до конца, перевел Хаммон:

— Кристи говорит, чтобы ты не смел там показываться без него или пока он не позовет. Тебя, мол, сомнут — тем более, без Нэфри…

Ноиро сник:

— Она… умерла?

Губы не хотели выговаривать страшное слово. Та-Дюлатар понял и опустил взгляд.

— Я не знаю, — на кемлинском пробормотал он, искажая слова, но понятно. — Ее следов нет нигде.

— И в Кийаре?

Дальше переводчиком снова выступил Тут-Анн:

— Говорит, что Кийар слишком далеко, выход туда небезопасен. Ты сам должен отправляться домой и искать ее. Только так будет понятно, что случилось. Может быть, говорит, она просто не может куда-то выйти, дескать, так иногда бывает…

В своем горе Ноиро слышал только себя. Все вокруг сейчас казались ему бесчувственными чужаками. Он не замечал, как сразу лет на двести состарились глаза лекаря, который торопливо готовил стол и инструментарий к операции.

— Раздевайся, полезай вон туда, — жалостливо похлопав журналиста по здоровому плечу, перевел Хаммон, указывая бородой на укрывшую стол простыню. — Кристи говорит, что будет больно, но ты терпи.

Молодой человек машинально снял с себя рубашку и лег, куда приказали. Он не хотел верить, что исчезновение Нэфри — явь, и только жгучая боль вышибла слезы, возвращая его в реальность бытия. Элинор выдернул нитки, внимательно рассмотрел рубец, оставшийся у раненого на руке, промыл шов каким-то раствором и намазал пронзительно воняющим снадобьем.

— Теперь поешь, — напоследок велел он.

— Не хочется.

— Поешь! — повторил Элинор, растапливая печку. — Надо!

Снаружи послышались голоса. Лекарь крикнул: «Ито!» и поставил котел с похлебкой на огонь. В домен поднялись воины Птичников. Вместе с ними пришли вкривь и вкось заштопанный Бемго и невозмутимый Айят. Лица у всех были вымазаны краской, на головах громоздились украшенные перьями кожаные шлемы — слабая, но все-таки защита. Копьеносцы готовились к сражению.

— Ис тайто ка васарде? — отрывисто спросил Айят, глядя на целителя. — Ате-асо аттер-сай.

— Йир.

Воин слегка улыбнулся и наклонил голову. Они с Та-Дюлатаром отошли в сторону и о чем-то заговорили. Хаммон навострил уши в их сторону, но лишь досадливо поморщился оттого, что ничего не было слышно.

— Ты ешь, ешь! — сказал он журналисту. — Я тебе потом пару слов должен сказать. Это относительно твоих ран и проклятья. А пока ешь давай!

Ноиро было неудобно есть в присутствии конвоя из четверых дикарей, стрункой вытянувшихся у двери, но те даже не смотрели на него. Их вниманием владели тихо переговаривающиеся у ширмы Та-Дюлатар и Айят. Говорил только молодой Птичник, а лекарь кивал, вдумчиво его слушая и глядя то ему в глаза, то в устеленный сухой травою пол.

Журналист вздохнул. Сейчас он отдал бы полжизни за то, чтобы его сию секунду перенесли в Кийар.

Айят вернулся к своим, и они удалились. Элинор поманил Хаммона наружу.

— Он говорит тебе, чтобы ты пока собирал вещи, Ноиро.

* * *

— Чего вы там шептались? — встревожено спросил старик, следуя за Кристианом.

Тот увел его за домен, в закоулок между стеной постройки и скалой, и показал сесть на чурбан. Здесь он обычно колол дрова.

— Айят говорит, что видел, как девушка вошла в наш дом, а как вышла — не видел.

— Какая еще девушка?!

— Нэфри, девушка Ноиро, — тихо ответил лекарь, небрежно скалывая топориком сучки с валявшегося поперек утоптанной площадки бревна. — Когда он заметил ее, а потом еще кое-кого, то созвал ребят, и они прибежали.

— Молодец! — усмехнулся Хаммон, как-то странно поглядев на Элинора, и хотел еще что-то добавить, даже приоткрыл было рот, но передумал, а лекарь не заметил этого, делая вид, что увлечен своим занятием. — Так ты считаешь, всё как-то связано с Тайным Кийаром?

— Соглядатаи не дураки. Именно они обнаружили тогда твоего напарника и убили как свидетеля, а теперь подбираются ко всем, кто знает или догадывается о существовании комнаты.

— Совсем сбесились эти подземные… Вот уж верно вы, врачи, говорите, что солнечный свет полезен для психики, а они там сидят целыми днями в Тайном и сходят с ума.

Элинор воткнул топор под одним углом, потом под другим и в результате выщербил из ствола приличный кусок сыроватой древесины:

— Они здравомысленней нас с тобой, Фараон. Потому до сих пор жив этот пришлый народ и скоро подомнет под себя всю страну, как мечтали их предки.

— Ух ты! Откуда знаешь? Историю нашу изучал?

— С Нэфри разговаривал.

— И ты рассказал ей, кто ты?

— Да. Без подробностей.

— И она решила тебе помочь?

— Она археолог. Сказала, что может сделать это, но ей нужно помочь, проводить в нужное место. Мы долго выжидали удобного момента, потом я проводил ее туда, где была спрятана шкатулка, и в другой раз она пришла туда сама.

— Подожди, ты чего несешь? Ты что, ездил в Кийар?

— Ладно, всё! Неважно это, — без надежды махнул рукой Элинор: Хаммон всеми силами отрицал возможность внетелесного существования, а спорить и уговаривать его целителю, видимо, не хотелось. — Важно то, что хоть я и охранял ее тогда, во время второго появления в Тайном, возможно, остался след от нашего посещения, и Соглядатаям этого хватило, чтобы разнюхать…

— Так что ты думаешь делать?

— Не знаю. Сегодня тебя увидели. Раньше я заметал твой след, но сегодня тебя увидели воочию, и это всё, тут уже не отпереться…

Хаммон затряс головой:

— Подожди, подожди! Ты мне лучше скажи: если умираю я, ты тоже умираешь?

Кристиан замер, приглядываясь к выбоине в бревне и покачивая в руке топор. Старик с тоской подумал, что не хочет слышать ответ. Он смотрел на лекаря и пытался вспомнить, много ли раз в своей жизни тот успел побывать счастливым. Последние девятнадцать лет можно было даже не учитывать…

— А ты как думаешь? — наконец выговорил Элинор.

— Ты принадлежишь моему миру…

Не поднимая глаз, лекарь кивнул.

— Но, Протоний покарай, ты же здесь, а не там, не в моем внутреннем мире!

— Это пространственный парадокс. Тут я только благодаря тебе.

— Благодаря! — скептически проворчал Хаммон. — Хороша благодарность с моей стороны — испортить мальчишке всю жизнь!

— Ладно, достаточно. А то еще всплакнем, — покосившись на него, бросил Элинор.

— Я ведь давно понял, что ты тогда пошел со мной зря. Только я боялся сказать тебе вслух, чтобы не… Меня перебросило бы сюда же, на это же место — и всё! Никакой стрельбы-пальбы. Я скрылся бы в Шарупаре, как сейчас.

Целитель отвернулся, и это было лишним доказательством для Хаммона правильности его выводов.

— Да… Так сюда являются и их посыльные. Но им всем хотелось бы заполучить устройство полностью. Перемещение со скоростью мысли, перемещение физическое, не затрачивающее никаких усилий — вот их цель. А пока они могут лишь прыгать в пределах этой планеты. Им нужна шкатулка, а та у Нэфри.

— Вот это да! Так за этот куш они кому угодно голову оторвут…

— Конечно. Вчера Плавуны потерпели серьезное поражение и ушли в сельву. Их ищет гарнизон Франтира, и сейчас Улаху не до нас с тобой. Но я не возьму в толк: зачем он являлся сегодня утром? За тобой? Нет, он не мог знать, что ты приезжаешь сюда, пока не увидел. За Нэфри? Если так, то куда он смог ее спрятать? Не думаю, что им нужна ее гибель, все как раз наоборот.

Хаммон передернул плечами, прогоняя мороз со спины:

— Да как же он прошел мимо караульных?

Элинор его не слушал:

— Ты вернешься в Шарупар и подождешь вестей от меня. Я без документов, постараюсь приехать наземным транспортом. А потом нам с тобой нужно будет попасть в Кемлин…

Хаммона затрясло. Он выкатил глаза из орбит и замотал головой:

— Ну нет! Нет! Нет! Ты рехнулся? Меня же там сразу узнают! Ты что, смерти нашей хочешь?

— Они уже знают о тебе, и расстояние для них — не препятствие. Теперь мы должны бить на опережение, иначе — верная смерть.

— Послушай! — старик метнулся к Элинору и ухватил его за рукав. — Послушай меня! Столько лет ведь прошло! Ты бы забыл уже все, что там было, а, Кристи? Ну послушай, послушай! — Хаммон крепче впился в лекаря, который настойчиво пытался освободиться. — Не ерепенься! Пока молодой еще, сейчас прямо бросай все эти гиблые идеи, поезжай в город. С твоей головой и руками ты светилом медицины можешь стать! Слышишь? Да не брыкайся, что ты, как коняга необъезженная?!

— Фараон…

— Слушай меня, я тебя старше! Ты в зеркало давно смотрелся? Да ты любую бабу пальцем поманишь, хоть соплюху, хоть ровесницу, хоть уродку, хоть красавицу — любая твоей станет без разговоров. Я вижу, как все они на тебя смотрят! Ну что ты два десятка лет гонишься за призраком, Кристи?

— Да я сам призрак! — вдруг закричал, не выдержав, целитель, отшвыривая от себя Хаммона.

И язык отнялся у старика во рту, когда бездна посмотрела на него из усталых глаз человека, которого он считал своим в доску, знакомым и понятным.

— Я сам призрак, — хрипло повторил Элинор извиняющимся тоном, помогая Хаммону встать на ноги. — Прости, Фараон. Я сгоряча…

— Э, э! — покривился тот. — Вот всё эти ваши слюнтяйские замашки, жители Содружества! Один раз характер показал — и тут же на попятную, извиняться. А ты наподдай, коль душа велит, наподдай! Я только с виду развалина, а на деле… ой! — он сжал руками бок и перегнулся на сторону. — Ничего, ничего, я крепкий! Да понимаю я, что не можешь ты мне наподдать. Понимаю, почему — у тебя сразу они все перед глазами.

Элинор отвернулся.

— Ладно, слушай меня. Знаю: тебя всегда твой мир будет манить обратно. За свое постоянство ты мне всегда и нравился. За надежность. Но ведь я смогу помочь только тут, в Рельвадо. А с этой вашей установкой от меня чего зависит? Да ничего. Убьют меня — и ты погибнешь сразу, и все, кого ты любишь.

Лекарь уже улыбался. Взгляд его потеплел, пропасть исчезла, и глаза стали прежними — серыми и светящимися, как звезды в летнюю ночь.

— Ох и болтлив ты, мэтр Хаммон! Сказать столько слов — и ни одного важного!

— А что мне делать? — буркнул старик.

— Меня слушаться. Ступай в домен и собирай свои вещи. Поедете вместе с Ноиро, он в Кемлин, ты в Шарупар. Проводят вас воины Араго.

— А ты?

— Завтра к вечеру. У меня тут есть еще дела.

— Ох, не отпустит тебя Араго! Ты ж ему как воздух нужен!

— Айят сказал, что брат не против, только хочет, чтобы он ехал со мной.

— Кто — Айят? — усмехнулся Хаммон.

— Да. И Бемго.

— Что ж, голова у Араго работает. Правда, я не ожидал, что он и тебя отпустит, а уж что последнюю родную душу с тобой отправит — тем более…

— Так велела ему Аучар, а он всегда следовал ее воле. Иначе, возможно, что и не отпустил бы.

— Ты бы, наверное, если б не океан, пешком в этот проклятый Агиз поплелся… Ну неужели просвет?

Кристиан почти радостно кивнул. Лицо его сияло, словно у того юноши, которого Хаммон впервые увидел в аэропорту Мемори двадцать лет назад. И как он скрывал это все в прошедшие годы? Где прятался мальчишка, готовый делать глупость за глупостью, геройствовать и рисковать собой во имя тех, к кому лежало его сердце?

— Всё сходится! — горячо зашептал он, заставляя Хаммона снова сесть на чурбан. — Все пути сходятся теперь, Фараон! Больше такого не будет на твоем — а значит, и на моем — веку! Это единственный шанс, и не воспользоваться им — самоубийство!

— Ты, как шаманы, по звездам погадал?

Кристиан приложил палец к губам:

— Тс! Не болтай! Эти ребята смогут потом, когда меня не станет, позаботиться о твоей безопасности…

— Че-е-его? Кого это не станет?

— Здесь, здесь не станет, в этом мире. Если я вернусь. Если все получится. Понимаешь?

— Да понимаю я! Только одно до меня не доходит: с чего ты взял, что все должно получиться? Столько лет ничего — и вдруг…

— Да, вдруг! Я знаю. После этого двадцать первого числа я знаю кое-что…

— Кажется, парень, ты заварил тут кашу. Я не ошибаюсь?

Элинор засмеялся:

— Ты не ошибаешься! И с этой минуты я тоже не должен ошибаться. Идем!

Хаммон, кряхтя, поднялся на ноги:

— Ишь ты, ожил!

* * *

Там…

Серый дождливый рассвет, полный тайн и смутных стремлений…

Он родился на дождливом Фаусте в мрачном монастыре Хеала. Ему уготована была судьба Иерарха, но жизнь распорядилась иначе.

Юный послушник внимал неведомым отголоскам в своей душе и твердо знал, что где-то там, поверх свинцовых туч, кроется огромный мир, щедрый на многообразие тайн и закономерностей. Ни кара наставников, ни призывающие к смирению проповеди не могли переубедить его. Он пришел сюда не в первый раз, он должен что-то изменить, дабы сделать один, пусть совсем маленький, шаг вперед. «Довольствуйся тем, что имеешь», — это было сказано не о нем и не для него и значило летаргию духа, сон разума, неволю для сердца. Но противоположное означало, что путь будет труден, а финал неизвестен…

Там…

Жаркий полдень, подаривший открытия, беспощадный падением в кровавую бездну и жгущий горнилом войн.

Иные чувства, сколь бы возвышенными ни казались они, могут испепелять. Чистое поклонение перед величием вселенной, созданной Творцом, способно переродиться в фанатизм и ненависть ко всему инакомыслящему.

Первая любовь была исключительно любовью плоти, что так естественно для юнцов. Но в его жизни все было не так просто, и в том случае, когда обычный человек обретает опыт, ему перепала разрушительная одержимость. Воин веры сражался с остальным — как ему казалось, враждебным его любимой — миром. Он погиб под палящим солнцем собственного исступления, но именно смерть сделала его истинным, и душа прозрела, освобожденная от шелухи забвения, данного законом перерождений.

Там…

Утомленный закат, принесший призрачную надежду, тепло дружбы, трепет нежной, уже настоящей любви к своей попутчице, миг счастья и разлуку. Он узнал о себе то, что мало кому удается узнать на короткой дороге отпущенного срока жизни. И передача знания, послание самому себе, живущему в далеком грядущем, была целиком и полностью его заслугой, победой разума, духа и воли над бренным и низменным.

Всё это было.

Но мог ли он хоть на мгновение счесть, что пришел к цели? Нет.

Потому что была та последняя ночь в его родном мире, когда на него смотрели самые чудесные глаза. Полные слез, обреченности и… ускользающей надежды.

День — всего один день в году, жалкая подачка сурового мироздания — возвращал эти минуты короткой иллюзией полусна-полубыли.

Все, что умел он сейчас, было благословлено Ею. Он жил этим благословением, и сколь мощным оно было, не хотел гадать. Девятнадцать лет ее прощальное слово не давало ему утонуть в пучине безысходности, девятнадцать лет в день весеннего равноденствия здесь, по странной случайности совпавшего с днем весеннего равноденствия там, он невидимым призраком мог наблюдать за их жизнью — Её и белокурого Луиса, как две капли воды похожего на мальчика из далекого жаркого Кийара. А Она… Она, кажется, чувствовала его присутствие, говорила с ним, засыпала в неосязаемых объятиях. И снова — долгий мучительный год ожидания. Подсчет дней в календаре, череда раненых и умирающих, которых доставляли ему, надеясь на подмогу, а скорее — на чудо, наивные дикари сельвы Рельвадо. Они почитали его как бога-целителя. Изнурительные стычки с Улахом и равангами Плавунов, с Желтым всадником — вот куда утекали, вот на что растрачивались драгоценные минуты, часы, дни, недели и месяцы такой недолгой человеческой жизни…

Все это было — было так давно, что никакие изобретенные человечеством любого мира часы не справятся с подсчетом времени. Ему и в самом деле было много миллиардов лет. Он и в самом деле родился меньше мгновения назад и должен угаснуть через мгновенье же, едва заметный взгляду, словно чиркнувшая по небу звезда.

Воспоминания дразнили истерзанную душу самообманом.

Кто жив и не в силах вернуться на родину, в рай своего детства, в мир своей мечты, да поймет его…

Кто жив, разлучен и уже не помнит этого, считая, что исцелился и живет в настоящем — не живет! Даже растения тоскуют по своей далекой родине и с мольбою поворачивают листья и бутоны к солнцу за окном. Даже неразумным тварям дано стремление к милым их сердцу берегам.

Кристиан Элинор, Та-Дюлатар, лесной знахарь и отшельник поневоле, стоял над рекой на скале у самого водопада и смотрел на солнце, погружавшееся в золотые облака заката… Которое уж по счету солнце в его запутанной беспокойной жизни.

Он пытался забыть, а продолжал помнить, потому что ничего не хотел забывать и хотел оставаться самим собой. Он пытался ускользнуть от жизни, живя. Он постиг многое, многое он умел, но рай забвения и смирения был ему недоступен, потому что он не желал такого рая.

Река сельвы текла внизу, окрашенная кровавыми лучами заката. Солнце чужого мира катилось за край чужой земли.

Он хотел бы стать всем вокруг — и рекой, и солнцем, и землей, и воздухом — но только если бы память осталась с ним. И потому он был Незнакомцем, сиянием, укрытым тьмой. Черным в белом, белым в черном. Он был Помнящим.

По лицу Элинора ползли слезы, которых не суждено было увидеть никому ни в одном из миров, куда, возможно, ему не вернуться уже никогда и откуда никогда не выбраться живым…

* * *

Родной дом померещился Ноиро ненастоящим, как будто за время отсутствия родные стены передвинули, перестроили, и они сделались чужими, неуютными, отталкивающими. Двухэтажная постройка по-прежнему стояла на перекрестке, где сходились две улицы, и возвышалась над частными домишками квартала. Как всегда, здания утопали в зелени садов, в кронах фруктовых деревьев переливались голоса всевозможных пичуг, а воздух пах морем и медом, принесенный ветерком с дальнего побережья. Летом здесь будет пекло, ну а сейчас тот период, которым наслаждается все живое. Но и это казалось журналисту надуманным и искусственным. Почему? Ведь прежде он знал здесь каждое деревце по названию!

Чужое… Всё чужое. Почему оно стало чужим?

Ноиро стоял, опираясь на костыль, и никак не мог поверить, что все это ему не снится. Еще вчера весь мир вращался вокруг маленького домена целителя из Рельвадо, а сейчас повсюду щемяще знакомые ограды, пальмы, автомобили, постройки…

От усталости ныло все тело. Журналист не мог сообразить, что не так. Ах да! Дело в людях! Их мало на улице, очень мало, да и те, что пробегают мимо, едва поздоровавшись в ответ, какие-то мрачные, озабоченные и неприветливые. Даже солнце светит, как через закопченное стекло… Никто не чаевничает на верандах и во дворах, не видно играющих ребятишек и их мамаш.

Возле своей двери Ноиро снова замешкался. Ему не хотелось входить туда. Он чувствовал себя магнитом, который пытается преодолеть сопротивление другого магнита и не может. Молодой человек разглядывал ареалы пятен на старой престарой покраске и бесцельно вертел в руке ключи. Тут замок щелкнул. В дверях возникла соседка.

— Ох! — воскликнула она, нелепо всплеснула руками и отшатнулась назад.

— Гинни, что там? — послышался из кухни голос мамы.

— Ой-ёй-ёй! — дурным голосом заблажила та, а глаза так и поедали Ноиро, ухватываясь взглядом то за повязку, на которой висела больная рука, то за костыль, то за поклажу у ног. — Вернулся!

А потом начался кошмар, сбежать из которого было самой главной мечтой журналиста в те долгие-предолгие минуты. Женщины истязали его своими причитаниями, доканывали жалостью и пытали никчемными расспросами.

— Мам, а Веги… нет? — осторожно спросил он, проглотив слово «надеюсь». Хотя, скорее всего, сестрица вела бы себя сдержаннее них.

— Уехала она, а ты и не знаешь ничего! Уехала! — залебезила соседка, уже не слишком торопясь покидать чужую половину дома.

Ноиро почувствовал, будто кто-то тянется к нему холодными щупальцами и, несмотря на усталость, решил понаблюдать, в чем тут дело. Уж больно знакомым было ощущение от этих щупалец.

— Ты поешь, поешь! — сказала мама, тем самым напомнив ему Та-Дюлатара в день перед отъездом.

— И почему всем так хочется меня накормить? — задумчиво промычал он под нос.

— Да ты же скелет, обтянутый кожей! Еще удивляется!

Гинни увязалась вслед за ними. За то время. Пока Ноиро был в отъезде, старуха заметно посвежела и ободрилась. А вот госпожа Сотис, наоборот, сильно сдала от горя и тревоги.

Щупальца шарили по его телу, словно обыскивая. Это напоминало вторжение Улаха-шамана, разве что во много крат слабее. Да и не всюду лез шаман, в отличие от бесстыдной Гиены. Ноиро нарочно посмотрел на нее, чтобы увидеть выражение лица. Глаза старухи загорелись азартом, на щеках проступил румянец вожделения. Он слегка прищурился и, ненадолго покинув замершее тело, отступил в сторону, а там, как тогда с Элинором, поглядел на мир свободным взглядом.

Увидь Ноиро это до поездки, случайно, его разум оказался бы в реальной опасности. А ведь он и не знал тогда. Догадывался, интуитивно отторгал, но не знал!..

На месте Гиены стояло грязно-бурое пятно, волосясь щупальцами, и почти все они тянулись к неподвижному телу, отсюда — серебристо-серому, похожему на каплю. В центре пятна вращалось черное отверстие, и в него, как в трубу пылесоса, тянулись от капли серебристые нити. Семь центров — от макушки до низа живота — кормили это отверстие, даже не сопротивляясь. «Жруа-а-а-ать! Жруа-а-а-ать!» — басовито растягивая звуки, тянула черная дыра. А от пятна растекалась по всему дому грязная болотная жижа, влезая на стены, свисая с потолка, люстры, карнизов…

— Как ваш сын, Гинни? — вдруг резко спросил он, возвращаясь в себя и даже не удосужившись отлепить от лица улыбку.

Физиономия соседки вытянулось, а пылесос хрюкнул, отдергивая щупальца, как обожженные.

— Давно уж не появлялся, — пробулькала она в конце концов, справившись с испугом. — А к чему он тебе?

— Да так… спросил… Мой поклон ему, когда объявится.

Он хотел на этом и остановиться, но какое-то не очень благородное начало внутри вдруг подстегнуло отомстить за годы бурого болота, в котором жила их семья после смерти отца, умевшего изгонять старуху из квартиры одним своим появлением.

— Я за него волнуюсь, — продолжил журналист, не сводя с нее глаз и слегка улыбаясь. — Знаете, очень неприятные симптомы…

— Ты о чем? — насторожилась она.

— Когда парень вот так то исчезает, то появляется, чаще всего это связано с наркотой.

— Ноиро! — умирающим лебедем вскрикнула мама. — Ты что несешь?!

Старуха потемнела, быстро-быстро теряя всю свою воинственную бодрость. Ноиро тянул из нее все, что она успела выкачать из него и из матери. Воображаемое веретено сматывало нить обратно, а он лишь смотрел в глаза соседки, не давая ей и двинуться.

— Я не виноват, что такова жизнь, мама. Думаю, госпоже Гинни нужно присмотреться к нему повнимательнее, а не сидеть целыми сутками в квартире соседей.

Он задумался, не дернуть ли еще старухиного, но пожалел ее и отпустил. Та, отступая, вышвырнулась из кухни, а через секунду хлопнула входная дверь.

Мать заговорила сквозь зубы, дрожа от тихой ярости:

— У вас с Веги нет ни души, ни сердца. Как можно поступать так бесчеловечно с пожилой одинокой женщиной?

Ноиро дернул здоровым плечом с напускным легкомыслием:

— И что, что одинокой? Я теперь обязан переспать с нею, чтобы скрасить ее одиночество?

Госпожа Сотис едва не лишилась чувств:

— Что за… что за гадость ты сейчас сказал?

Он тяжело вздохнул. Да, мам, если бы дано тебе было увидеть то, что видел я, ты не считала бы, что я так уж поступился истиной в этой — безусловно, пошлой — фразе…

Мать резко опустилась на стул и спрятала лицо в ладони.

— За что мне это? — вырвалось у нее.

Ноиро поднялся, обнял ее, обволок светом и беззвучно подарил Благословение, вернув все украденные соседкой силы и добавив от себя. Пусть. Ей сейчас нужно. Сколько смог, столько и дал.

— Забудь, мам. Забудь. Просто поверь мне: Гинни совсем не такая, какой хочет казаться и кажется тебе.

— Вы совсем с ума сошли с Веги. Оба! Что вы напали на нее, как два злобных зверька? — спросила госпожа Сотис уже гораздо бодрее, но не столь враждебно.

— Ах, Веги! Ах, молодец, сестренка! Я всегда верил в мою любимую плюшку! — победно воскликнул он. — Мам, ну ты же знаешь старую мудрость: если ты не пил, а двое говорят тебе, что ты пьян — иди и проспись.

— Да что ты меня мудростью своей попрекаешь? Ну одинока она, ну требуется ей внимание, но в чем она плоха?

— Тем, — улыбнулся молодой человек, — что она уже пять минут назад убралась отсюда, а мы до сих пор о ней говорим, — и он чмокнул мать в щеку.

Она не выдержала и тоже усмехнулась:

— Ну и обормот же ты! Ну и обормот! Ноиро, Узлакан вступил в Лигу. Все видели врага в Сузалу, а тут Узлакан и Ва-Кост поклонились Алиросо… Последнее время только об этом и говорят… Наверное, скоро будет война.

— Как? Но когда я уезжал… это же всего месяц назад…

— Да. Но это так. Все произошло очень стремительно.

Ноиро снова сел. Всего за месяц, а то и меньше, политическая карта их полушария изменилась до неузнаваемости, если уж спелись эти три государства. А Сузалу, значит, проманкировал…

Терзаемые параноидальной подозрительностью, служаки из тайной службы обеспечения защиты государства сейчас, наверное, выбрасываются из окон или заживо сжигают себя на глазах у вышестоящих. Так просчитаться!.. Но… может быть и другой вариант: все это было спланировано ими заранее и никто сейчас не вешается, не топится и не глушит яд… Ведь бывали случаи, когда правительство было врагом своим гражданам! Но это тоже из разряда паранойи. Если это и так, то доказать невозможно. А ведь Узлакан не замедлит спровоцировать войну с опасным соседом, волею климата способным подвинуть узлаканцев на их территории. Да и националистов там развелось видимо-невидимо, кемлинов и сузалийцев выживают, невзирая на срок проживания в Узлакане…

— Святой Доэтерий! — пробормотал Ноиро, мгновенно прикинув в уме все эти нюансы.

— Я отправила Веги к вашим деду с бабкой. В любом случае в Тайбисе безопаснее, чем в столице. Ходят слухи, что банды узлаканцев шастают по Кийару и насилуют школьниц. А ты бы слышал, что несет по телевидению этот оголтелый алирос! — мать скривила губы, передразнивая недавно вступившего в должность главы Алиросо Шакля Урберсоина: — «На пороге новой эры мы должны вмешаться и избавить мир от бездушной стальной машины, управляющей Кемлином из-под земли!» Это они про Тайный Кийар, про этих мерзавцев, убийц и грабителей, которые терзают нас уже столько веков! — она приподняла длинный палец и покачала им в воздухе. — И здесь мы снова пострадаем из-за них! Наш-то, наш… Кинулся в Сузалу, велел открыть для них границу, теперь мы с ними сразу стали друзьями, на смех всему миру, который понимает, с чем это связано, да и в Сузалу теперь отвечают брезгливостью…

— Мам, сколько же ты насмотрелась новостей? — Ноиро в ужасе подпер щеку, выслушав политпросветительскую лекцию из уст недавно такой доброй и домашней родительницы. — Да-а, вот во что превращает людей телевидение… Мам, а мам, скажи мне лучше, не показывалась ли здесь девушка по имени Нэфри?

Мать не без труда перешла к другой теме, поначалу долго и непонимающе глядя на сына. И то верно: тут повсюду только и разговоров, что о войне, а Ноиро о какой-то девице!

— Показывалась. Три дня назад.

— Оставила она свой номер или адрес?

— А ты что, не знаешь, где она живет? Вы разве не давно с ней знакомы? — насторожилась госпожа Сотис.

— Нет. Мы познакомились во время этой поездки.

— Да? Уф… А я уж испугалась, что между вами что-то есть…

— А между нами и в самом деле «что-то» — есть. Во всяком случае, будет. Но для начала мне нужен ее номер.

— Веги оставила тебе записку, а мне сказала, что Нэфри не звонит ей и не отвечает на звонки. Скажу я тебе, сын, послушай меня: что-то не то с этой девушкой! Будь с ней осторожен.

— Где записка, ма?

Она покачала головой и отлепила листочек от дверцы шкафа у плиты. На листочке почерком сестры было выведено: «Нэфри почему-то не отвечает, вот ее телефон» и несколько цифр номера. Ноиро проверил, все было именно так, как предупреждала Веги.

Ноиро схватил костыль и помчался к своему э-пи.

Стоило системе загрузиться, почтовые службы накинулись на журналиста с оповещениями. О нем, возможно, еще не вспомнили только Гатаро Форгос да глава Кемлина. Писем было столько, что Ноиро ужаснулся.

— Всё потом! — решительно сказал он и уже хотел перейти в программу поиска городских адресов, как тут на глаза попалось последнее в списке письмо, отправленное…

— Святой Доэтерий! — пробормотал молодой человек, дрожащей рукой наводя курсор на переливающийся свиток и щелкая на кнопку. — Нэфри Иссет!

«Это письмо придет к тебе в единственном случае: если со мной стрясется какая-нибудь неприятность. Подробнее узнаешь, заведя себе абсолютно новый (это обязательно!) почтовый ящик и отправив оттуда письмо с пометкой „Брат Веги“ вот по этому……… адресу. Внутри должен быть указан действующий номер для связи с тобой. Тебе перезвонят и все объяснят».

Значит, Элинор не ошибся. Значит, с Нэфри и в самом деле приключилась беда.

Он тут же зарегистрировал новый адрес и выполнил все инструкции девушки. Мать заглянула в его комнату.

— Что-то случилось?

— Нэфри пропала.

— А… Я думала, что-то серьезное. Тогда ничего из ряда вон выходящего: рано или поздно все твои девушки «пропадают». Нэфри не исключение.

— Тут все совсем по-другому!

Она всхлипнула:

— Ты бы лучше о себе подумал!

— О себе я тоже подумаю. Ма, ну перестань! Ты не была такой пессимисткой! Все пройдет.

— Да, если считать этим «всем» жизнь… — Гайти Сотис отвернулась. — Кто лечил тебя? Нэфри говорила о каком-то дикаре-знахаре… Он хотя бы не внес тебе заразу? Ты выглядишь ужасно! У тебя не может быть заражения крови? — она подошла и пощупала его лоб.

— Ну что ты, мам! Я ведь не в кийарской больнице лежал, какое заражение!

— Смешно тебе всё… В кого ты только такой удался…

— Мам, подожди-ка!

Новая почта замигала ярлычком свежего письма. Госпожа Сотис махнула рукой и удалилась, а Ноиро, судорожно тыкая в кнопочки телефона, даже не услышал щелчка закрывшейся двери.

После нескольких сигналов на том конце ответил молодой мужской голос:

— Я говорю с?..

— Вы говорите с Ноиро Со…

— Я понял, — прервал его мужчина на полуслове, как будто случайно не дав произнести полную фамилию. — Необходимо встретиться. У меня есть для вас кое-что.

— Что с ней? Вы знаете?

— Нам надо встретиться, — упрямо повторил голос. — Назовите, где, я подъеду.

* * *

На вид этот знакомый Нэфри был не старше восемнадцати лет. Студентик, смазливый, тоненький и очень неуверенный в себе. Его облик так не вязался с тем твердым решительным тоном человека по телефону, что Ноиро даже не двинулся в его сторону, ожидая увидеть настоящего собеседника. Тогда студент подошел сам.

— Ну что же вы, — укоризненно произнес он голосом того мужчины. — Нельзя так полагаться на внешность, — в его взгляде проскользнула скрытная улыбка. — Встреча у фонтана… Да вы романтик. Но я не девушка.

— Я вижу, — отозвался журналист, разглядывая его и понимая, что на самом деле визави старше своего образа лет на пять как минимум, если не ровесник самого Ноиро.

— Ту-Эл. Я играю с Нэфри в одной группе.

— Что с ней?

Ту-Эл взглянул на него очень пристально.

— Никто не знает. Впала в кому, а причины неизвестны.

— Она в больнице?

— Конечно. Где же еще? Аппаратное жизнеобеспечение. Вы бы видели, сколько всего прикручено к ней.

— Вы там были?

— Конечно. Ведь, по легенде, я безнадежно влюбленный в нее мальчик-музыкант, — он сардонически улыбнулся, и мальчишка-студент исчез бесповоротно. — Прикольная роль, правда? Всё знать, всегда быть под рукой, вздыхать при луне…

— По легенде? — с подозрительностью спросил Ноиро, ощутив невнятный укол полуревности-полунедоверия.

— Вы о главном слушать собираетесь, брат Веги?

Ту-Эл нравился ему все меньше. Он был нагл, напорист и циничен. И, кажется, действительно влюблен в Нэфри, как бы ни пытался скрыть это под двойной маской игры «да-нет-да»…

— В какой она больнице?

Ту-Эл со свистом выдул воздух через сжатые зубы и зажмурился:

— Сделаем вот что. Вы полностью выслушаете информацию, которую я должен до вас донести. Потом я говорю вам адрес больницы. И мы расходимся по своим делам.

Сдавшись, Ноиро кивнул.

В течение пяти минут собеседник изложил ему суть дела. Темная история, в которую вляпалась Нэфри, была связана с Тайным Кийаром. Девушка зачем-то проникла на их территорию («Статья „Промышленный шпионаж“ — это самое малое, что могут ей вменить», — падая духом, мысленно проговорил Ноиро.) и стащила из-под носа у охраны некую раритетную шкатулку. Так вот о чем она пообещала рассказать ему по приезде в Кийар, когда они встретились на радуге! Стоп-стоп-стоп! Еще она сказала: «И это касается нашего Учителя». Не могла ли она раздобыть этот артефакт для Элинора?

— Это ключ, — Ту-Эл повертел в пальцах маленький незамысловатый ключик. — Он подходит к дверце сейфа в государственном банке Золотой Пустыни, зал хранилища номер пять, отсек 287. Возьмите. Это не всё. Вот здесь — восемнадцатизначный код. Заучите его и избавьтесь от листка.

— Меня пропустят?

— Да. У вас есть ключ, а остальное — ваши проблемы. Просто так открыть эти сейфы невозможно. Ключ без шифра и шифр без ключа ничего отпереть не смогут. Вставляете ключ и на рулетке набираете необходимую комбинацию. Охрана проверит вас только на наличие взрывоопасных устройств и оружия, остальное их не беспокоит: за тот короткий срок, что отводят на визит, взломать их сейфы невозможно в принципе.

Журналист изумился:

— И что, все это в нашей стране? Я не сплю?

Ту-Эл ухмыльнулся:

— А вы никогда не замечали, что самые осторожные и осмотрительные, покупаясь на ерунду, часто прокалываются на важном? Теперь записывайте и запоминайте: городская больница…

* * *

— Вы журналист? — с подозрением спросила дежурная сестра в больничном покое.

Было в ее тоне что-то такое, что тут же заставило Ноиро отречься от своей профессии, сделав при этом честные глаза и сыграв обиду:

— Я к ней сам из больницы сбежал! — он стукнул по полу своим костылем. — А вы — журнали-и-ист! Неужели я так похож на этих прощелыг?

— Я не хотела вас оскорбить… Но… мать пациентки настояла, вы меня поймите… И это крыло интенсивной терапии, а не конференц-зал! Поэтому…

— Понял, я понял! Могу я пройти?

Усталая женщина указала ему рукой в сторону нужной двери, а сама подобрала со стола отложенную на время беседы телефонную трубку:

— Все, я здесь, голубушка. Что ты говоришь? А может, вам уехать в Энку? Город не меньше, а граница далеко. Муж всегда говорил, что только безумцы назначают столицами пограничные города, ведь посмотри: ни в одной столице мира…

Продолжения монолога Ноиро уже не слышал. Он ковылял по коридору, а в голове варилась каша. «Плохи дела, если люди говорят о таких вещах по телефону, в открытую»… «Это касается нашего Учителя»… «Кажется, у тебя, парень, есть шанс избавиться от проклятья»… Кома… Что означает эта кома? Элинор искал ее повсюду, а ведь между тринадцатью и Учителем создается эмпатическая связь. Он должен был найти ее непременно! Но не нашел. И при этом она все еще жива. Так куда подевалось ее сознание? Это неподготовленный потеряется во время комы на перекрестке, а здесь совсем другой случай!

Перед палатой Ноиро остановился, перевел дух и поймал себя на мысли, что с таким же трепетом, горестью и тоской он входил в прощальный зал, боясь увидеть еще недавно бодрого и здорового отца в ящике для погребений. Как будто тот живой, просто зачем-то так нехорошо с ними шутит, а на самом деле все это неправда: либо отец сейчас откроет глаза и скажет, что врачи все перепутали и ошиблись, либо проснется сам Ноиро и переведет дух, отделываясь от кошмара. Но он вошел тогда, придерживая за плечи мать и сестру. И сразу стало ясно, что врачи не ошиблись, что этот шов, грубой нитью стянувший голову того, что еще на днях было живым Эрхо Сотисом, — это приговор, который не подлежит никакому обжалованию, и самый изысканно-страшный сон меркнет перед ужасом реальности.

Зачем это вспомнилось теперь? Нэфри жива, она будет жить, не сметь думать о прощальном зале! Чудеса бывают! Бывают, просто мы не знаем их подоплеки, и Нэфри проснется, проснется…

Собравшись духом, Ноиро сделал шаг вперед.

Возле кровати девушки, присоединенной к сложному аппарату жизнеобеспечения, сидела дама преклонных лет, худощавая, длиннолицая и мрачная. Этой ночью она не спала, и под глазами ее было черно.

Тихо поздоровавшись с нею, Ноиро устремился к Нэфри.

Та лежала, подключенная многочисленными проводками и трубочками к умной машине. В теле ее было не больше жизни, чем в простыне, укрывшей ее от стоп до груди.

— Вы кто будете? — вдруг низковатым голосом сурово спросила дама.

— Виноват, простите. Я Ноиро Сотис, госпожа Иссет…

— Откуда вы меня знаете?

— Нэфри рассказывала о вас в сельве. Мы с ней познакомились во время этой поездки.

— Значит, вы тоже археолог. Но в этом случае почему я вас никогда не видела?

Тяжелый испытующий взгляд длиннолицей дамы заставил Ноиро ощутить себя набедокурившим мальчишкой.

— Я не археолог, госпожа Иссет. Я журналист из «Вселенского калейдоскопа».

Она вспыхнула раздражением и прищелкнула языком:

— Нет, но я ведь попросила, я ведь сказала этим слабоумным не пускать сюда прессу! Я ведь попросила!

— Госпожа Иссет, я здесь не по работе. И вообще я не специализируюсь по светским новостям. А если нужно, и сам выброшу отсюда любого своего коллегу. Я здесь потому…

Та чуть отстранилась и оценивающе поглядела ему в лицо. А он отвернулся к Нэфри.

— Потому что вы ее любите? — смягчаясь, просила госпожа Иссет.

— Да.

Она коротко улыбнулась, потом ее губы задрожали, снова мимолетно скользнула улыбка, в глазах встали слезы.

— Вот. Вот, — она развела руками и договорила изменившимся от сдерживаемых рыданий голосом, — вот только за счет этой протониевой машины моя дочь и жива… Вот! Не слышит, не видит, не соображает, что с ней происходит…

— Госпожа Иссет, вам нужно отдохнуть, — тихо проговорил Ноиро. — Если пустите меня, я посижу вместо вас, а вы поедете и поспите.

Она резко встала и подошла к открытому окну и незаметно промокнула слезы свернутым мокрым платком.

— Вы что, попали в аварию? — не оборачиваясь, пробасила госпожа Иссет.

— Можно сказать и так…

— Присядьте на мое место. Наверное, вы правы. Я здесь уже вторые сутки. Не смогла уснуть. Всю ночь, представляете, вспоминала ее маленькую…

— Я побуду с нею, госпожа Иссет, — повторил он. — Если что-то изменится… я имею в виду, когда она придет в себя, вы узнаете об этом тут же.

Ее плечи дрогнули. Кажется, она разучилась верить в чудеса…

Госпожа Иссет повернулась и стала собирать в сумку немногочисленные вещи:

— Я предупрежу медперсонал, чтобы вас не беспокоили. Здесь неподалеку есть небольшая закусочная, там можно заморить червячка. Если хотите, я привезу вам…

— Нет, благодарю.

— Здесь, — она подала ему карточку, — мой номер. Если что — звоните без промедлений.

— Конечно.

Ноиро записал ей свой телефон и снова повернулся к Нэфри. Госпожа Иссет бесшумно прикрыла за собой двери.

— Привет, — шепнул он, вставая на колени у изголовья кровати и касаясь кончиками пальцев волос девушки. — Где ты, Нэфри? Я надеялся, что найду намек в твоем послании, но там только об этой проклятой шкатулке… Неужели они добрались до тебя? Ну какая нужда им похищать тебя таким образом? Ведь если ты от этого умрешь, они никогда не узнают, что хотят узнать… Но ты не умрешь. Не умрешь.

Ноиро потянулся к ее губам и, осторожно поцеловав с краешка, чтобы не задеть трубку системы, едва слышно окликнул из тонкого. Она никак не прореагировала на Призыв, лежала по-прежнему бледная и спокойная. Это так походило на смерть…

Журналист вспомнил слова Хаммона, которыми тот напутствовал его, пока Элинор с воинами ходили в деревню Птичников.

— Кажется, у тебя, парень, есть шанс избавиться от проклятья. Заговоров я никаких не знаю, но вот последний способ, о котором мне говорила… Короче, слушай…

…Ноиро смотрел на Нэфри. Если все это правда и если она не вернется из комы в скором времени, то ему конец. «Не обольщайся. Время от времени тебе будет казаться, что все прошло, проклятье попустило. Это лишь иллюзия выздоровления. Дрянь, которую напустил Улах, сжигает наверняка, если ее не вылечить в короткий срок»… Но страшнее не то, что ему конец, а то, что она может и не вернуться. Ведь кома — это почти предсмертное состояние, и по статистике больше коматозников уходит дальше, чем возвращается обратно…

Поздно вечером, все так же сидя возле девушки и рассказывая ей о приключениях в сельве, Ноиро услышал звонок своего телефона. Журналист подумал, что это мама, и это оказалась мама, только не его. Говорила госпожа Иссет тихим и встревоженным голосом:

— Немедленно заканчивайте эксперимент с этим реагентом! Я не смогу приехать, мне нужно в больницу к дочери!

— Госпожа Иссет, вы ошиблись номером, это Ноиро… — он дунул в динамик, но она продолжала говорить, все настойчивее и настойчивее:

— Что с нею? Неизвестно. Врачи предполагают воспаление коры головного мозга. Да, церебральный арахноидит! — мать Нэфри сделала особое ударение на диагнозе. — Я давно замечала, что она перестала понимать не то что мои намеки, а даже прямые указания, представляете! Очень опасное заболевание, у человека ослабевает мыслительная деятельность… Но нет, пока точно неизвестно, они сначала проведут томографическое обследование.

— Я понял, — шепнул Ноиро.

— Ну и отлично! Заканчивайте эксперимент, чтобы не передержать. Пятнадцать минут — и может быть поздно, вместе с окалиной повредится металл. Ключи сдайте на вахте, но только не называйте свою фамилию. Если мэтр Лад узнает, что мы с вами пользовались лабораторией в его отсутствие, он нам всыплет!

— Понял, все сделаю!

— Ну вот и хорошо! Диссертацию мы с вами все равно напишем. Не унывайте. Спокойной ночи.

Он вскочил. Мимо сестринской и поста проходить нельзя: в двенадцатом часу ночи всполошится все отделение.

Значит, Нэфри опасалась не зря, и они явились в лучших традициях: среди ночи, без предупреждения, как грабители, болезнь или стихийное бедствие. Госпожа Иссет не растерялась, и благодаря ее смекалке у него теперь есть фора. Наверняка они едут с нею, чтобы убедиться в том, что Нэфри лежит ни жива, ни мертва. Может быть, у них дома только что был обыск…

Ноиро выключил освещение и, подойдя к большому окну, поднял жалюзи. Свет дальних фонарей осторожно проник в палату. Напротив не было никаких построек, кроме каменного забора, ограждающего небольшой прибольничный парк. Но второй этаж… До ранения Ноиро и не задумался бы над такой чепухой, а теперь это казалось ему серьезным испытанием для израненного тела.

Журналист успел, несмотря на тревогу, оценить комичность происходящего и не удержался от улыбки.

Створка окна открылась, лишь чуть-чуть щелкнув. Ноиро перегнулся через подоконник — посмотреть, не горит ли свет в палате этажом ниже. Потом память подсказала, что под ними находится административное крыло и сидеть там до такого часа не станет никто.

— Святой Доэтерий, не гневись, так надо! — шепнул молодой человек, взбираясь на окно и переступая на оцинкованный наличник.

Костыль пришлось выкинуть сразу, и тот мягко шлепнулся в траву. Ноиро понадеялся, что и он сам шлепнется не жестче. Фрамуга плавно вернулась на место, но защелка не сработала.

— Вот так, Нэфри Иссет, — пробормотал он, осторожно сползая на карниз и хватаясь уцелевшей рукой за наличник, — ночи любви у нас с тобой не было, а из окон твоих я уже прыгаю…

Разжать пальцы и рухнуть в неизведанную темноту было не таким уж простым решением, но они разжались сами, и рухнул он не в траву, а на какой-то неудачно подвернувшийся кустик. Все обошлось бы несколькими новыми царапинами, но боль в недавних ранах скрутила так, что Ноиро в беспамятстве провалялся в зарослях, пока в окне палаты Нэфри не загорелся свет и не замелькали тени.

Журналист ухватил костыль и подтянулся впритык к стене здания в надежде, что его не увидели. Он сидел на земле и переводил дух. Кто знает, сможет ли он подняться на ноги и идти? Кажется, он снова повредил раненое плечо: повязка была мокрой, и уже даже сквозь рубашку то там, то здесь проступали темные пятна.

Наверху что-то бубнили.

Собравшись с силами и ухватившись за стенку, Ноиро поплелся прочь. Идти придется далеко. Наверное, после этой прогулки от костыля у него вырастет под мышкой мозоль, но после всего, что осталось позади, это было уже сущей безделицей.

Домой он приковылял только через три часа. Мама не спала — ждала его. Теперь понятно: после разговора с госпожой Иссет аккумулятор телефона разрядился, и Гайти Сотис не смогла до него дозвониться…

— В новостях передали, что сегодня на границе с Кемлином узлаканцы обстреляли туристический автобус. Там были и наши, и иностранцы… А ты все ходишь неизвестно где…

В ее словах почти не прозвучало укора, но на сына она даже не взглянула.

— Прости, мам… — заплетающимся языком пробормотал Ноиро, добрался до постели и рухнул на свою кровать, как подкошенный, успев только отбросить в сторону костыль.

 

5. Obsession

— Папа! Ну черт возьми, мне уже скоро восемнадцать, сколько можно меня опекать?!

Слушая вопли дочери, Паллада откровенно потешалась над родней. Дик и Эфимия один другого стоили. Воткнули друг в друга взгляд — и ни шагу в сторону. Правильно говорит папаша: наследственность решает всё!

— Будет двадцать — поезжай хоть куда.

— Ты говорил мне подобное в четырнадцать: «Будет шестнадцать — езди одна!»

— И что, я не сдержал обещание? — Дик усмехнулся, отодвинул ее со своего пути, и Эфимия помчалась за ним в его комнату.

— Сдержал, но чем отличается пятнадцать от шестнадцати? И что, если бы я полетела к кому-нибудь из дедушек за день до своего дня рождения, со мной бы что-то случилось?

— Колючка, а колючка! Читай по губам: я не хочу слышать ни о каких порталах. Получишь эйчпермит — поступай, как знаешь. Но до двадцати я за тебя в ответе.

— Да почему у тебя такое предубеждение против ТДМ?! — не сдавалась девушка. — Это… да это безопаснее, чем перелеты во флайерах!

Тут Фаина не выдержала.

— Что ты, это безопаснее даже нашего домашнего рефрижератора! — крикнула она им, продолжая притворяться, будто смотрит новости. — Дорогой спутник жизни, а не был бы ты так любезен, пока выпало нам счастье лицезреть тебя дома, посмотреть, какого, действительно, черта творится с этой развалиной? И если ты еще раз заявишь, что все в порядке и заказывать новый еще не стоит, а я снова обнаружу бутылку своего сока в глубоком криогене — держись!

— Мама! — в отчаянии взвыла Эфимия. — Не меняй тему!

— Я не меняю, продолжайте!

Паллада очень сомневалась, что после того случая с поломкой ТДМ на пустыре в Бруклине Дик изменит свое мнение об этом устройстве. Так и есть:

— Колючка, я сказал: нет!

— Фим, не забывай, что папа относится к ТДМ примерно так же, как средневековый инквизитор к практикам Бруно и Коперника.

— И к атомию! — добавил Калиостро, удаляясь в столовую осматривать рефрижератор.

— О, это вообще дьяволова отрыжка! — возведя глаза к потолку, прокомментировала Фанни.

— Вы самые чокнутые родаки, которых я когда-либо видела!

Эфимия с грохотом задвинула дверь в свою комнату, а Паллада со вздохом посмотрела на голографического диктора:

— Я всегда подозревала, что ее чем-то перекормили в инкубаторе…

Хах! Сейчас эта девчонка плюхнется в вирт-кресло, задерет ноги на стол, опустит заслонки и разнесет очередной многомерный мир в клочки. Да и то — чего нам, кроманьонцам, с мирами церемониться? Придут админы, все восстановят. На то и создано — душу отводить.

В доме воцарилось безмолвие, означавшее, что все пошло по предсказанному Фаиной сценарию. Паллада снова погрузилась в изучение мировых новостей: иногда и ей нужно было решать те же проблемы, которые лежали на плечах Джоконды, а для этого приходилось поддерживать свой политический кругозор в спортивной форме.

— Фанни! — Калиостро вернулся в зал подозрительно быстро. — Я ничего не понимаю: ты говоришь о каких-то поломках, а у меня там все работает без сбоев.

— Это электроника тебя боится. В прошлой жизни она была еретиком. Карди! Слушай, ну отпусти ты Фиму с Луисом! Ты же сам понимаешь, что у тебя это из разряда клаустрофобии! Был бы хоть один несчастный случай на ТДМ — да всю эту лавочку прикрыли бы мигом!

— Несчастные случаи были.

Паллада вкрадчиво подступила к мужу и, обойдя вокруг, как лисица сыр, с коварным видом провела рукой по его седеющим волосам.

— Ну конечно-конечно! — сладко шепнула она. — С «синтами». А я говорю о людях.

— Не скажи этого при колючке, за своих киборгов она тебя съест и не посмотрит, что ты лила воду на ее мельницу!

Фанни прижалась к нему спиной, взглянула из-за плеча, закусила губу. Дик наблюдал за ее манипуляциями, и не без любопытства.

— Ну так отпустишь?

— Не-е-ет, — невозмутимо ответил он, однако прокололся: дрогнул слабой улыбкой.

— Мы будем предоставлены сами себе… — она резко повернулась, охватила его за шею и прижалась еще плотнее к бедрам. — Хоть днем, хоть ночью!

— Несомненно. Ты — в Вайперруме, я — в Бермудском треугольнике…

Фанни поиграла бровями.

— Карди, а ты смог бы сыграть ремарку «немного побледнел»? — и она выгнулась, принуждая Дика поддержать ее за талию.

В конце концов ему все-таки пришлось повторять за нею движения беззвучного танго.

— А ты?

— Я первая спросила.

— К чему это?

— Ну… я тут у тебя замечаю кое-что… интересное… отрицающее твое равнодушие к идее остаться наедине… А? Нет?

— Да.

— Да-а-а? Хреновый ты актер.

— Вот я и не актер.

— И ролевик ты тоже хреновый.

— Эфимию я не отпущу, и не мечтайте. Ни с Луисом, ни одну, ни с кем.

— Мракобес!

Она попыталась вырваться, но теперь уже Калиостро не отпустил ее, быстрым движением отвернул от себя, провел руками по ее телу, заставив тихонько застонать, и, крутанув обратно, прижал к стене, сминая притворное сопротивление.

— Ужасный мракобес! — шепнул он ей в губы, но только лишь Фанни потянулась навстречу, тая под взглядом зеленовато-синих глаз, из комнаты Эфимии донесся страшный крик.

Оба они, не сговариваясь, побежали к комнате дочери.

— Она заперлась, — сказала Паллада.

Калиостро забарабанил кулаком:

— Малышка, открой нам!

— Фим, разблокируй дверь! — перед глазами Фанни мелькали совершенно абсурдные, но оттого не менее жуткие кадры из фантастических ужастиков на тему виртуалок и вирусов, поджаривающих мозги пользователей или утягивающих сознание игроков в синтетическую реальность.

— О'кей! Надеюсь, двери она не забаррикадировала, остальное… — покряхтывая, Дик сунул руку глубоко за старинный шкаф, нащупал там панель, сдернул крышку и шлепнул ладонью по аварийному сенсору, — остальное поправимо.

Дверь беззвучно утопла в стене, и Фанни который раз в жизни поблагодарила свою любовь к антиквариату, тяжело сдвигаемому и хорошо маскирующему всякие тайнички.

Они вбежали к дочери. Все было так, как предсказала Паллада: Эфимия сидела в вирт-кресле, задрав ноги на стол, и сдавленно рыдала. Заслонку она отшвырнула от себя, и та валялась у самой кровати.

— Фим, что? Ну не реви, говори, что? — Фанни обняла ее, наскоро ощупала — цела или нет — заглянула в заплаканные глаза и пошлепала по щекам. — Ну говори, говори, что?

Вместо расспросов Калиостро подхватил с пола заслонку и посмотрел программу.

— Карди, что там?

— Да ничего, — он небрежно кинул устройство на стол и сел на корточки возле Эфимии. — Обычная головоломка с элементами лабиринта.

— Пятимерная?

— Четырех, кажется. Да при чем тут это? Малышка, ну рассказывай, не томи!

Та уцепилась за него обеими руками, повиснув на шее:

— Та-та-там… там…

— Там. Дальше?

— Там был… кто-то ещ-ще… еще!

— Тебе не померещилось?

— Нет. Точно.

— Не может быть такого…

Фанни с сомнением посмотрела на мужа:

— Точно не может?

— Абсолютно точно. Там один «кто-то» — сам участник. Все остальные объекты «что-то» — эн-пи-си. Программа вживля…

— Это был «кто-то»! — с досадой воскликнула Эфимия, капризно, совсем еще по-детски оттопыривая нижнюю губу и снова готовясь разреветься — знала, что отец не чает в ней души и что только ее появление на свет вернуло его к жизни после гибели Софи Калиостро, снова научив улыбаться. Знала и нередко этим пользовалась. — По-твоему, я не отличу живого человека от «неписи»?

— Рассказывай! — потребовала Паллада, обрубив ее попытки разжалобить Дика.

Все началось в момент входа в игровую зону. Эфимия ощутила небывалый прилив воодушевления и надежду. Все, созданное искусственно для этой локации, казалось ей невероятно знакомым, хотя девушка играла здесь впервые. Графика была просто гениальной.

— Это так таинственно!

Удивляясь себе, Эфимия уверенно покинула зону входа, нашла точку слияния известных видимых измерений с виртуально смоделированным четвертым — раньше она билась над этим часами и то не всегда побеждала хитрую программу, — очутилась в длинном темном коридоре и заскользила по нему в сторону светлого кружочка в конце. Ей не пришлось даже прибегать к помощи NPC-персонажа в облике киноцефала: она знала здесь все. Киноцефал лишь пролаял вслед девушке мудрую сентенцию и снова замер на месте, близ зеркальной лужицы, натекшей со сталактита.

Тоннель закончился унылой и безрадостной равниной, а та в свою очередь через пару километров от системы пещер обрывалась в пропасть. На другом берегу разлома игровой движок визуализировал неведомое устройство, состоящее из разноцветных сфер, уложенных в закрученные спиралью бусы. Машина вертелась, беря начало в небесах и заканчиваясь на невидимом дне, в глубинах земли. По сравнению с нею все было микроскопически ничтожным. Спираль подавляла, нависала, будила страхи и взывала к покаянию.

Эфимия возликовала. Радостно закричав, она бросилась в пропасть, точно зная, что сейчас же на пути ее из ничего возникнет стеклянный мост. И он возник, протянувшись дугой до противоположного берега.

— Явись! — закричала она в вечность, а в памяти замелькали лица. Ей привиделся и Луис, и — отчего-то — его приемный отец, которого прежде она видела лишь на стереоснимках, и он же, только в виде средневекового монаха в рясе и накидке, из-под капюшона которой вырывался яркий свет, и еще с десяток незнакомых людей, кого сердце определяло как близких по духу. — Явись! Явись! Я здесь! Явись!

Все внутри дрожало и разрывалось. Крик отскакивал от невидимых стен и возвращался обратно к ней. С программой творилось что-то неладное. С грохотом обваливались пещеры, распадались связи в спирали, и шары падали в огненную пропасть, а вихрь закручивал небо в яростный смерч, грозя уничтожить всю локацию.

Эфимия замолчала, уже не понимая причин своего буйства. Она уже хотела было открыть виртуальную инструкцию-солюшн и ознакомиться с правилами этого локала, и тут перед глазами все померкло, как в прошлый раз, когда дед Алан включил запись криков гибнущей ДНК. А потом возник кошмар. Припадая всем телом к стеклянному мосту, рядом стенало полыхающее в огне разумное существо, полное скорби и безутешное, как дикий зверь в капкане. И когда оно в отчаянии протянуло к Эфимии горящие обугленные руки, девушка закричала и сдернула заслонку.

— Что это, Карди? — Паллада посмотрела на мужа.

— Скорее всего, все-таки эн-пи-си, — пожав плечами, ответил Дик, но Эфимия тут же перебила его фразу протестующим воплем:

— Это был не «непись»! Это был живой человек! Живой!

Калиостро поднялся с корточек и терпеливо присел рядом с нею на краешек кресла.

— Ну вот подумай-ка сама, терновая колючка: все эти, — он кивнул на микро-ДНИ, завалившие половину стола дочери, — игры заточены исключительно под тебя. Туда не пустят даже нас с мамой. Ты сдавала генограмму перед регистрацией?

— Естественно!

— Ну вот и все. Там только твоя территория. Ни разработчики, ни администрирующий персонал попасть внутрь локалов не смогут. В их возможностях — работа с программой извне. Просто тебе попался отлично проработанный эн-пи-си.

— Нет! Ну пап, почему ты снова сомневаешься в моих словах? Говорю тебе — это был одушевленный персонаж, живой человек, у которого что-то стряслось. Никакой «неписи» не доступны такие эмоции. Что же я, по-твоему, мало повидала на своем веку «неписей»?

— Уж побольше нашего, что правда, то правда, черт возьми! — ввинтила Фанни, настежь открывая окно с видом на Парк-авеню и Ист-Ривер, поблескивавший на солнце и закованный в многоярусные секции набережных, к которым то и дело приставали то водные катера, то воздушные туристические судна, высаживая на берег и подбирая с пристаней пассажиров. — Фим, тебе следует проветриться. Сходи, подыши.

— Отпустите меня на ТДМ — и я проветрюсь идеально!

— Та-а-ак, понятно, — Дик поднялся и пошел к выходу. — В другой раз, юная мисс, изобретите что-нибудь более изощренное, чем призраки в многомерниках.

— Па! Ну это правда! Ма, ну скажи ему, что я ничего не придумывала!

Калиостро остановился в дверях и указал на отключившийся голопроектор:

— Видишь чудо-агрегат? Для его использования не нужен анализ ДНК. Ради будущего спектакля дарю тебе эту подсказку. Может быть, в нем ты разглядишь тень отца Гамлета за спиной диктора… Или, на худой конец, фантом оперы в рекламе верещащих жвачек.

Эфимия перевела растерянный взгляд на мать, но та лишь вздохнула и развела руками:

— Если верить гороскопам, не бывать тебе в Пирамиде Путешествий еще как минимум два года… Я сделала все от меня зависящее…

Девушка содрогнулась: от словечка «гороскопы» повеяло инквизиторскими застенками, темными временами и гаданием на кофейной гуще.

— Каким гороскопам? — спросила она.

— Да всем. Козерог, родившийся в год Быка — это испытание не для слабонервных.

— Великий Конструктор! Мои родители помешались! Ты мне еще средневековую книгу порекомендуй… Эту, которая про отлов и допросы ведьм…

Направившаяся вслед за мужем Паллада тоже чуть задержалась в дверях:

— Ну, в свете того, что ты нам рассказала… э-э-э… помешались как раз не мы. И порекомендовать тут стоит не «Молот ведьм», а что-нибудь об одержимости бесами.

— А кто это?

— А ты не в лабиринтах «неписей» гоняй, — едко подметила Фанни, — а в ГК хоть раз загляни и почитай полезную информацию. От лишних знаний еще никто не помер. А с такой эрудицией, как у тебя сейчас, какой из тебя, к черту, мета-социолог?

— Не знала, что в обязанности мета-социологов входят шаманские практики изгнания бесов!

Паллада дернула плечами, сделав вид, будто замечание дочери ее слуха не достигло.

* * *

Две теплые ладони прикрыли ее глаза с древним, как мир, и не требующим слов предложением поиграть. Эфимия улыбнулась, представляя себе подкрадывавшегося к ней Луиса, и закрыла виртуальную книгу. Видимо, он решил, что она просто любуется Гудзоном.

— Наве-е-ерное, это… Стивен? — с выражением продекламировала девушка.

Тут же из-за спины послышался возмущенный вопль:

— Че-е-его?!

Она захохотала — сочный, завлекательный смех достался ей от матери — и совсем отключила компьютер. Линза восстановила прозрачность. Эфимия повернулась на гранитной тумбе парапета, водружая руки на плечи приятеля. Чтобы видеть ее лицо, Луису приходилось запрокидывать голову и щурить от солнца голубые глаза.

— Здравствуй, Лу! — торжественно сказала она.

— Здравствуй, Эфимия! — в тон ей ответил Луис. — Ну ты и забралась — я прошел всю набережную!

Девушка смотрела на него и ощущала что-то необычное, как будто за считанные дни повзрослела и стала относиться ко всему с той серьезностью, которая никогда прежде не была присуща ее легкомысленному нраву. Куда делось то бездумное кокетство и полудетское самодовольное хвастовство — мол, вот какой у меня красивый парень, одна из лучших игрушек среди всех, которыми я когда-либо обладала! Взвешенное, глубокое чувство шевельнулось в душе при виде его искристых глаз, на дно которых нырнуло весеннее солнце. Она смотрела на него, словно видела впервые, но знала давно. Смотрела так, точно сама стала другим человеком. А Луис был прежним: все те же длинные светло-русые волосы при темных ресницах и бровях, чуть асимметричное лицо, улыбка — то ли застенчивая, то ли озорная…

— Что-то не так? — нарушая затянувшуюся паузу, спросил он.

А она уже знала, чего хочет, и смотрела серьезно, испытующе.

— Все так, — Эфимия обрисовала пальцем его губы.

— Кстати, почему это ты сидишь на камне? Лето тебе, что ли?

— Ох, только без назиданий! На сегодня мне хватило папочки с мамочкой.

— А ну слезай!

Луис стащил ее с тумбы и покружил на руках. Эфимия почувствовала себя уютно, как в гнездышке, и плотнее прижалась к его груди.

— Ты сегодня какая-то странная.

— Потому что я соскучилась.

— Я тоже. Что там, в Москве?

— Дед снова приглашал меня на свою работу. Они занимаются такими странными вещами… Он дал мне послушать запись «крика» ДНК. Говорит, они хотят установить связь между трансдематериализацией и внетелесным опытом…

— Каким опытом?

— Внетелесным. Пока этот опыт доступен только Эфию — помнишь его, Лу?

— Конечно! Он со мной играл в детстве и еще так смешно говорил…

— Сейчас он говорит уже совсем чисто, а характер у него все тот же. Да, насчет трансдематериализатора… Папа меня не пустил.

Юноша засмеялся:

— А мама предупреждала, что так и будет. Она знает его лучше нас с тобой.

— Может, тогда она попробует поговорить с ним? На правах давней подруги?

— Бесполезно. Она знала, что мы ее об этом попросим, и посоветовала не напрягаться. В этом вопросе твой папа непреклонен. А что это ты читала?

— М-м-м… неважно!

Эфимия тут же закопошилась в его руках и спрыгнула на землю.

— Стоп!

— Да ничего я не читала! — она бросилась наутек.

— Стой! — он догнал ее, ухватил за краешек пальто и снова сгреб в объятия. — Ну-ка рассказывай!

— А-а-а! Не щекочи! — Эфимия извивалась в приступах смеха. — Я боюсь щекотки!

— Что читала?

— Я фильм смотрела.

— Не ври, у тебя синим светилось, — Луис поднял ее руку с браслетом на кисти.

Эфимия улучила момент и вырвалась. Петляя, они помчали к парку на третьем ярусе, и он нарочно поддавался ей, делая вид, будто не может догнать, но стоило им вылететь на зеленый газон, девушка была настигнута одним рывком. Хохоча, оба покатились по траве.

— Не смей щекотать! — Эфимия предупредительно выставила палец, и Луис тут же подмял ее под себя.

— Мне нравится твой смех.

А ей нравилось его тепло, его головокружительная близость и игра, которую можно было повернуть в любую сторону.

Со стороны реки дунул прохладный ветер, взъерошив кроны старых тисов над ними. Эфимия облизнула губы и потянула Луиса к себе, а потом задохнулась от жаркого и жадного поцелуя. Пусть, пусть все будет не так, как тогда. Пусть исправится ошибка, от которой остался отголосок, но не было памяти!

— Лу, поехали? — шепнула она.

Он понял, немного удивился, но встал, протянул Эфимии руку и отряхнул ее пальто от мелких веточек и листиков. И они побежали к нему домой, где она была тысячу раз, но с этой целью — впервые. Они бежали, подгоняемые весенним безумием, полные сил и безудержного желания растратить их — догоняя друг друга, вопя от дурацкого, необъяснимого восторга, пугая встречных прохожих, которые потом еще долго оглядывались на них, сдерживая скулящих от радости собак.

— Ты сегодня ужасно странная! — признался Луис, открывая дверь. — Я люблю тебя.

Она вспыхнула от его первого признания, вывернулась и помчалась наверх, в комнату.

— Я соскучилась по тебе.

— Ты повзрослела.

Они бухнулись на пол возле декоративного камина, уже не то балуясь, не то всерьез лаская друг друга.

— Мне кажется, что по своей глупости или трусости однажды я едва не потеряла самое важное. Может, самое важное в моей жизни. Теперь я поступлю иначе — так, как хотела тогда, но не решилась… Я должна была сделать это, должна — и все изменилось бы для тебя. А я струсила… оглянулась на чужое мнение…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь…

— Это неважно. Не думай об этом! Я все исправлю! — лихорадочно шептала Эфимия, освобождаясь от одежды и словно впервые оглядывая сверху собственное тело с загорелой ровной кожей, бледно-розовыми бутонами нежной, еще по-девичьи острой груди, ямкой пупка на бархатистом животе. — Я все исправлю!

Луис коснулся ее и уже не смог удержаться, да она бы и не позволила ему отступить. Вместо нее с ним была женщина, знающая свои желания и умеющая с ними ладить. Она видела, что сначала он изумился, а потом забыл об этом думать, охваченный лихорадочным сосредоточением на ней и только на ней. Краткий миг боли сменился сладкой истомой, и та лишь нарастала, отодвигая все лишнее, обнажая сердцевину сути. Кажется, за те долгие часы они опустошили друг друга до дна в своем безумном притяжении и борьбе…

А потом они просто лениво валялись на ковре и болтали.

— Красивый камин… Мне всегда было жалко, что он не настоящий… — сказала Эфимия, с удивлением прислушиваясь к собственным чувствам. Луис стал ей в миллион раз ближе, она не могла спокойно думать ни о чем, что было связано с ним, но ее поражало то, как у нее получилось быть такой… уверенной? Ведь по секрету многие более опытные подруги говорили ей, что первый опыт — это ужас-ужас, и хочется убежать, и хочется спрятаться в шкаф. А ей хотелось прижиматься к Луису, целовать его и дурашливо говорить всякую ерунду — всё как и прежде, только теперь чуть-чуть иначе, без того ограничения, порождавшего натянутость. Сейчас они могли обсуждать вообще все на свете и не краснеть.

— А ты много видела настоящих каминов?

— В Сан-Марино у дедушки с бабушкой — настоящий. Знаешь, как прикольно? Они разжигают его настоящей древесиной, он немножко закопченный вот тут, над топкой… Слушай, вот посмотри на окно!

— Угу, и что там?

— У тебя на фоне окна перед глазами никогда не плавают причудливые узоры?

— А-э-э… т-такие прозрачные кружочки с точками? Иногда они собираются в гирлянды…

— Да! Да! Как думаешь, что это такое?

— Не знаю. Может, ворсинки, пылинки. Я не задумывался, пока ты не спросила.

— А я задумывалась. Вдруг мы как под микроскопом видим бактерии? Надо спросить у деда, может ли быть такое.

Луис захихикал, переворачиваясь на живот и пряча лицо под локоть:

— Угу, ты прямо сейчас свяжись с ним вот в таком виде и спроси. Зачем откладывать столь важный вопрос? Фим!

— А?

— Слушай, а почему тебя заинтересовала литература об одержимости?

Эфимия так и подскочила, так и взвизгнула от возмущения:

— А ты откуда узнал?!

— Да еще на набережной переловил.

Девушка сердито оттолкнула Луиса и натянула джемпер прямо на голое тело, отбросив от себя его руку. Он рассмеялся.

— Для учебы надо было! — буркнула она себе под нос. — Шпион!

— Ну конечно, «для учебы», так я и поверил. Зачем бы ты тогда это скрывала, если для учебы?

Эфимия покосилась на него, и Луис одним рывком снова опрокинул ее на пол.

— Ладно, — она шмыгнула носом. — Пусти. Я расскажу. Неважно, что ты подумаешь о моей нормальности…

— Что мы с тобой оба ненормальные.

— …но почитать об этом мне посоветовала мама.

— Мне уже страшно представить: сама леди Фаина! Да-а-а, это сразу говорит о твоей ненормальности.

— Не ёрничай!

— Но это же так… готично, да? Готично? Я правильно выразился?

Он потянул ее к себе, чтобы поцеловать. Эфимия сдалась, втайне понадеявшись, что это его отвлечет и ей не придется говорить на эту неловкую тему. Но Луиса не так-то просто было отвлечь от нити повествования — сказывалось воспитание «черной эльфийки», логичной до невозможности и всегда чертовски корректной.

— Тебе было лучше без этого джемпера, — сообщил он, с неподражаемым видом разглядывая стереоаппликацию во всю грудь: надпись «Синты — тоже люди!» и картинку, весьма наглядно изображающую робота в разрезе. При взгляде на Эфимию в этом джемпере можно было подумать, что она робот, с нею что-то случилось и вся электронная начинка — это ее собственные внутренности.

— Ты ничего не понимаешь в эстетике киберов!

— Да я-то ладно, а няня Нинель от таких картинок всегда зависает. Я давно хотел спросить кого-нибудь из вас: а нельзя бороться за права «синтов», их не вскрывая?

— Я спрошу об этом у друзей! — съязвила она и скорчила ему рожу. — Фу! Зануда.

— Да, и поэтому хотел бы услышать, с чего это вдруг миссис Паллада порекомендовала тебе книжки об экзорцизме?

— О! Ты выговорил это слово! А я даже запомнить его не могу! — Эфимия уселась поудобнее, а Луис улегся и положил ее ладонь себе на грудь. — Короче, сегодня в многомернике я видела другого игрока.

— Да ну! — засомневался юноша.

— Вот и папа мне не поверил. Да еще и решил, что я это придумала с целью изобразить глубокое переутомление от учебы и тем самым выпросить его подпись на разрешении…

— Но как там мог быть другой игрок?

— Я не знаю. Но это был не «непись». Мне показалось, что он заблудился и поэтому в отчаянии. Он дал мне это понять. А еще этот кошмарный облик…

— Какой облик?

— Горящего человека. Просто тело, погруженное в пламя!

Луис почесал щеку:

— Н-да… Неприятно.

— Вот и я об этом же. С перепугу я сначала заорала, а потом уже стала думать о его словах. Он молил меня о помощи.

— Бедная ты моя! Но это ведь какой-то… какое-то исключение из правил? Такого не может быть с многомерниками!

— Да. И мама, полушутя, посоветовала мне почитать об одержимости. Между прочим, в этих книгах иногда встречаются очень любопытные свидетельства. Я даже почти поняла, почему мама так увлекается стариной.

Луис тоже сел, и глаза его заблестели:

— А ты не связывалась с разработчиком?

— Ха! В том-то и дело, что связывалась! Меня заверили, что это невозможно и что «непися» с такими параметрами, какие я описала, не существует ни в одном из их многомерников. Они вообще стараются не использовать опасные стихии в воплощениях квестовиков…

— Ого! Но это же…

— Вот тебе и «ого»! Знаешь, что характерно для картины одержимости посторонним духом? У человека медленно или, наоборот, резко, меняется поведение. Он начинает делать то, что не умел до этого. Например, говорить на незнакомых языках, левитировать предметы, а то и себя. Иногда становится безумен. Впадает в необоснованную ярость, кидается на окружающих. Рассказывает о невиданных городах, странах и мирах и видит их внутренним зрением. Узнает людей, которых никогда не видел прежде. Может становиться похотливым и ненасытным, и особенно это заметно, если прежде слыл тихоней и аскетом. Священники свидетельствовали, что одержимые хулили Великого Конструктора и восставляли дьявола. Именно эта точка зрения на одержимость и стала канонической. Есть много рассказов о том, что чужеродные сущности вообще никогда не слышали ни о Великом Конструкторе, ни о дьяволе, ни о других мировых религиях и их персонажах…

— Да, мне попадалось именно каноническое… Развлекательная литература… Фим, а как ты собираешься использовать эту информацию в своем случае — с этим многомерником, горящим человеком и…

Эфимия дернулась, изменила позу, глаза ее застил туман. Она чуть откинула голову и обеими руками взметнула за плечи распущенные темные волосы.

Не веря собственным ушам, Луис несколько минут внимал монологу на неизвестном ему языке, где в каждом слове сквозило отчаяние и горячая мольба.

* * *

Инаугурация четвертого президента, избранного после правления Ольги Самшит, не так давно покинувшей этот мир, закончилась по традиции грандиозным фуршетом. Ради этого несколько представителей прежнего кабинета и несколько — нового во главе со своими лидерами спустились с «Лапуты» на грешную землю.

На этот раз торжество проходило в Мадриде, и оттого вся Испания напоминала наблюдателю из космоса новогоднюю елку.

Новостные блицы наперебой упоминали о нескольких столкновениях между поклонниками древних традиций и фаунистами. Доходило даже до вмешательства сотрудников ПО. Первые настаивали, чтобы в честь праздника городские власти дозволили корриду. Вторые рекомендовали ограничиться бегами быков, запустив в зону исключительно самих поклонников древних традиций без специальной амуниции и какой-либо поддержки со стороны службы спасения. Любители корриды настаивали, что тореро может быть «синтом» и убивать быка совсем не обязательно — достаточно лишь воткнуть ему в загривок дротик с сильнодействующим снотворным. Едва они упомянули кибер-существо в качестве тореадора, взбунтовались защитники прав «синтетики». Скандал прокатился по всей стране, СМИ старались, раздувая сенсацию и радуясь хоть какому-то событию в рутине подготовки к очередному политическому торжеству. Не один наблюдатель успел вздохнуть: «Нам бы ваши проблемы» — особенно офицеры мадридского филиала ВПРУ, реагирующие на заголовки выпусков, как те самые быки на тот самый красный плащ.

Просьбы об «увеселительной корриде» Управление завернуло еще на подступах к «Лапуте», и оба президента — экс и вступающая в должность — узнали об этой истории уже постфактум, да и преподнесена она была им в форме полуанекдота.

Но… отгрохотали фанфары, привычные салюты с государственной символикой, растаяли в небе последние всполохи и зажглись мирные, почти домашние огни на тридцать четвертом этаже резиденции испанского советника. И чуть расслабились все, кто участвовал в торжестве, и повеяло уютом от затянутых в жесткие корсеты сеньор и застегнутых на все пуговицы сеньоров. Казалось, еще немного — и они заговорят нормальным человеческим языком, распустят замысловатые прически, станут самими собой. Но это только казалось в свете взошедшей луны, известной древней обманщицы и плутовки.

— Люблю этот город… Жаль, мало что уцелело от него после Завершающей, а после Зеркальной и того пуще…

Джоконда слушала господина Калиостро и любовалась вечерним Мадридом. Огромная площадка под открытым небом, фонтаны и пальмы — иногда она даже забывала о той высоте, с которой они смотрели на старинную столицу.

Не так часто удавалось увидеть начальника в реальности, а уж тем более вот так, запросто, поболтать с ним о том — о сем. А еще их с Фредериком объединял сейчас один очень важный вопрос, разрешения которого Бароччи ждала с замиранием сердца и очень глубоко запрятанной надеждой. Однако же Калиостро не спешил. Он спокойно потягивал коктейль и время от времени галантно раскланивался с проходящими мимо знакомцами.

— Мне не хватает здесь синьоры Калиостро… — со вздохом призналась Джоконда.

Фред прикрыл глаза и кивнул:

— А уж как не хватает ее мне, Джо…

— Иногда так нужно бывает посоветоваться… просто по-женски, понимаете? Знаете, синьор Калиостро, я до сих пор ловлю себя на мысли: «Вот сейчас свяжусь с синьорой и узнаю»…

— Недавно мне говорил об этом Рикки… Почти слово в слово…

— Неужели это нормально спустя столько лет, синьор Калиостро? — она крепко сжала пальцами ножку бокала.

Он кивнул очередному политику, величаво выступавшему мимо них.

— Все, что не патологично, является нормой. Но… не растравляй раны, Джо. Нам всем не хватает ее, она играла в нашей жизни очень важную роль, однако что случилось, то случилось. Послушай, я смотрел материалы исследований.

— Палладаса?

— Да.

Она ощутила, как подпрыгнуло сердце, но никто посторонний никогда не догадался бы о ее состоянии.

— Есть подвижки? — Джоконда отвела глаза, чтобы не выдать себя перед шефом.

— Увы. Савский нашел ему двоих коматозников — в Австралии и тут, в Испании, мы с Михаилом все время изыскиваем средства на все эти эксперименты, но пока результаты по нулям…

Ей показалось, что в глазах Калиостро-старшего мелькнула жалость. Настоящая отцовская жалость, как бывает, если мужчина отчего-то не может помочь дочери в трудную минуту. Наверное, ей и в самом деле это почудилось: даже если Фред способен испытывать подобное, он ни за что не позволил бы проявиться таким чувствам. Это кодекс их организации, а он ее основатель. Двадцать лет назад Джоконде простительно было потерять маску и показать свои слезы подчиненным, но не теперь, в этом возрасте и статусе. А что уж говорить о самом Калиостро!

— А если попробовать найти и проработать выживших фаустян? — тихо спросила она.

Фред чуть поморщился при упоминании народа, по вине правителей которого пострадало Содружество:

— Да. Я хочу поручить это тебе, девочка. Но там есть проблема: примерно треть монахов обладали аннигиляционным геном, и при регистрации выяснилось, что выжили именно они. Да это и вполне объяснимо.

— Я знаю. Но ведь есть надежда на нелегалов?

— Небольшая — есть. Поэтому я поручаю дело твоей квадро-структуре.

— Это я виновата, — она опустила голову и закусила губу.

— Если откровенно — да. Ты должна была сказать после первого же двадцать первого марта…

— Но я не была уверена, синьор! Мне казалось, это фантом, реакция на утрату, порождение моего разума. Дважды пережить его гибель… Я подумала, что рассудок мой немного повредился, но лелеяла эти встречи. Я считала их самообманом. Он уходил на верную смерть — и я решила, что он и в самом деле погиб.

Калиостро мягко взял ее кисть в свои ладони:

— Я хорошо тебя понимаю. Но ты столь сильный псионик, что могла бы даже слышать обитателей иных миров, принимающих облик дорогих нам и уже умерших людей, могла бы говорить с ними…

— Вот я и подумала, что чувствую уже мертвого… но не слышу. Говорю сама, но его не слышу! Да, я могла… в детстве со мной такое было. Но это… пугает. Я запретила себе делать так и никогда не делала, но вот его отвергнуть не смогла…

— При определенной практике ты могла бы делать прогнозы недалекого будущего, проникая в сферу покровителей, — продолжал Калиостро. — Это делает тебя уникальной. И ты считаешь, что я счел бы безумной свою лучшую ученицу, поделись она со мной этой историей?

Джоконда снова опустила глаза под его испытующим взглядом:

— Я виновата. Слишком привыкла к скепсису. Сама не могу себе простить, ведь, по сути, я уже давно могла бы что-то предпринять и…

— Тш-ш-ш! Мы будем искать монахов-нелегалов, Палладас проанализирует новые данные. Если выход существует — путь к нему отыщется. Мосты Эйнштейна-Розена тоже нашли не сразу. То, что ты ощущала его, говорила с ним, но его не слышала, дает почву для размышлений. Слышать его тебе не дает иное пространство, настолько чуждое, что само проникновение Кристиана в этот мир — чудо. Иное пространство, а не смерть. Ты чувствовала не призрак, а живого человека, Джо.

— Он теперь тоже ищет выход. С той стороны, — прошептала Джоконда, проведя пальцем под носом и не заметив этого жеста. — Я почувствовала это. Он уже что-то нашел. Но как меня гнетет то, что я ничем не могу помочь! Это даже хуже, чем смерть…

— Сможешь. Сможешь помочь. Чувство, которое есть между вами, способно на многое. Оно разрывает проклятия, оно заставляет жить там, где жить, кажется, уже нельзя. Это благословение, самое сильное благословение во всех мирах и подпространствах. И, кроме монахов-фаустян, у нас есть запасной вариант. Им займусь я.

Она вскинула взор на Калиостро:

— Какой вариант?

— Я не хочу излишне тебя обнадеживать… Но пусть будет так. Мы вышли на одного из ученых института на Эсефе. До Зеркальной войны он работал на Максимиллиана Антареса и сумел, пусть хотя бы частично, разобраться в принципе действия портативного ТДМ. Думаю, от сотрудничества он не откажется…

Джоконда уже хотела ответить, но тут линза в ее глазу помутнела и выдала изображения лица сына, а в ухе прозвучал его голос:

— Мам, ты сейчас занята?

Она взглянула на своего начальника:

— Синьор Калиостро, извините, отвечу Луису…

— Это святое! — Фред чуть взмахнул рукой и успокаивающе улыбнулся. — Я буду поблизости.

— Да, Луис, слушаю тебя, — она отошла к ступенькам на нижний ярус площадки: здесь было малолюдно.

— Когда ты будешь в Нью-Йорке?

— Возможно, завтра к вечеру, если ничего не переменится.

— По какому времени? — уточнил Луис.

— По нью-йоркскому. А что случилось?

По малейшим приметам в выражении лица Джоконда умела угадывать его настрой, и сейчас в нем сквозила нешуточная тревога.

— Тут… э-э-э… кое-что происходит. С Эфимией. Срочно нужна твоя консультация, как псионика.

— Я не возражаю, но если срочно, то почему бы вам не обратиться к ее матери? Синьора Паллада такой же псионик, как и я…

— Мам, — перебил сын загробным голосом, — если бы ты видела то, что видел и слышал я, ты бы поняла, что матери этого видеть не стоит.

— Что за мистификация? Где Эфимия? Соедини-ка нас…

— Она… спит. И просила ничего не говорить о ней деду, если он там, поблизости! — в его лице мелькнула тень смущения, по которой Джоконда прочла все, как в открытой книге.

— Понятно, — невозмутимо сказала она.

А, собственно, почему она должна удивляться? С тех пор, как они стали встречаться, все к тому и шло. Однако не всегда подобные новости обрушиваются на тебя в контексте «мам, с моей девушкой произошло такое!..» Ну да почему бы и нет? С матерью и отцом этой девушки постоянно что-нибудь происходит, они просто как магнитом притягивают к себе всевозможные приключения. Впрочем, синьору Калиостро передавать неполные новости не стоит. Непрофессионально это. Даже если речь идет о его родной внучке.

— Ждите меня завтра, — сказала Джоконда.

— Спасибо, ма! Я тебя целую!

— А я тебя. Чао, мальчик, ждите меня и ничего не предпринимайте.

— Хорошо, — ответил он, рассоединяясь.

— О, Мадонна!

Джоконда глубоко вдохнула теплый и ароматный воздух Мадрида. Линза снова стала прозрачной. С тех пор, как устройство усовершенствовали, его можно было не извлекать из глаза неделями. Джо иногда совсем забывала о линзе — та стала едва ли не частью ее собственного организма.

Увидев, что она освободилась, Калиостро-старший вернулся на прежнее место.

— Что-то случилось?

— Нет. Почему вы так решили? Синьор Калиостро, так вы полагаете, что работник института Антареса смог бы докопаться до сути в этой области? Но при чем же здесь ТДМ, если речь идет, как я понимаю, о внетелесном опыте?

— А ты еще не поняла, что эти вещи не просто связаны — они суть одно и то же? — невозмутимо ответствовал Фред.

* * *

Денек был на редкость солнечным и теплым для этого сезона, однако после жаркого Мадрида Джоконде здесь было чересчур прохладно. Она никогда не любила Нью-Йорк и жила тут по одной-единственной причине, в которой до последнего времени опасалась признаться даже себе самой.

Марчелло что-то рассказывал, но поскольку это не касалось работы, Джоконда его почти не слушала. Чез молча вел машину и только у самого дома негромко спросил:

— Ждать?

— Нет, — она взглянула на часы. — Начинайте с Бронкса, я подъеду через пару часов.

Чезаре кивнул. Джоконда знала, что всегда может быть уверена в его исполнительности, и разговаривали они с ним редко. Из троих ее подчиненных только Чез так и не обзавелся семьей, питая какие-то призрачные надежды. Джоконда знала это и тем больше устанавливала дистанцию, чтобы не раздражать его своим излишним присутствием и не быть неверно истолкованной.

Манхэттен ей тоже не нравился, и тут она снова наступала на горло собственной песне — южанка, выросшая в мягком климате Рима, привыкшая к солнцу и медовому аромату цветов. Чем же она лучше Чеза в этом многолетнем самоистязании? Но иначе они оба не могли…

Ее дом, похожий на все соседские дома в квартале, стоял в Нижнем Манхэттене. В конце авеню был громадный спорткомплекс, куда Луис исправно бегал на занятия плаванием, но в последнее время охладел к спорту. Да, он хороший парень, но не хватает ему той ослиной настойчивости и самонадеянности, которыми испокон веков грешат представители его пола. Он смел, но так ли часто нужна смелость в быту? Иногда достаточно решительных действий, а здесь Луис может в самый ответственный момент уступить сомнениям. Он воспринимает жизнь чуть более романтизированной, нежели она есть на самом деле. Такое бывает, когда мальчик вырастает не на живом примере, а на легендах. И таких легенд было три. Они окружали Луиса иллюзиями, и поэтому даже дочку Паллады и Калиостро он придумал себе, как средневековый рыцарь придумывал даму своего сердца, чтобы совершать ради нее подвиги. Родную мать, родившую его двадцать лет назад на Фаусте и спасшую ценой собственной жизни, он считал едва ли не богиней, ничего о ней не зная. Дядька, который погиб вместе с Софи Калиостро на судне, подавшем сигнал о нападении спекулатов и за это развеянном в космосе залпами сотен орудий, представлялся Луису героем без страха и упрека. А вот в его поклонении памяти приемного отца была виновата она сама. Он все видел, все чувствовал с самого раннего детства — так могло ли быть иначе? И только Джо оставалась заурядной земной мамой. Что в ней возвышенного? Она не легенда, а надежный тыл. Она просто мама, которой можно поплакаться в жилетку. Можно попросить совета. Простая и понятная. А понятное не вдохновляло его на подвиги…

Черный микроавтобус покатил по дороге дальше, в сторону Мидлтауна.

Джоконда поднялась на свое крыльцо и позволила сканирующему устройству считать информацию с сетчатки глаза. Пара секунд — и дом впустил хозяйку.

Луис едва ли не бегом спустился из своей комнаты, помог раздеться и ткнулся губами в щеку. «Как испанский телок!» — подумала Джо, с улыбкой вспомнив поездку за город, на ферму, где все было так же, как тысячу и две, и три тысячи лет назад. Один из недавно родившихся телят не справился со своим любопытсвом и, подойдя к ней, лизнул скулу шершавым мокрым языком.

Она энергично потерла озябшие руки:

— Сделаешь кофе?

— Конечно.

— Ну и где твоя Дульсинея Тобосская, дон Луис?

— Она скоро придет, мы договорились. У тебя все хорошо, мам?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— В последнее время ты какая-то… не такая… Сколько тебя вижу на этой неделе, ты странная…

Джоконда помимо своего желания вскинула бровь. Если он сумел уловить ее тревогу, плохи ее дела, как пси-агента. Не хватает еще, чтобы это заметили ребята квадро-структуры — ей и без того уже слишком многое прощалось за эти годы…

— Может быть, возрастное… — сказала она как можно равнодушней.

— Ма-а-ам, ну о чем ты?! — скривился юноша. — Ты сначала погляди на себя! Какой еще возраст! Тебе кофе как обычно или «по-экстренному»?

— Как обычно. Я не спешу. Пока, во всяком случае, не спешу.

Джоконда машинально проследила за его рукой, насыпавшей обычные «три кивка» сахара в кофе, и села на высокий стульчик у кухонной стойки.

— Рассказывай, что приключилось, — сказала она, болтая ложкой в горячей темно-шоколадной жидкости. Для полного удовольствия не хватало только сигареты, но при Луисе и Эфимии она в доме не курила принципиально.

Луис вкратце, без подробностей изложил суть вчерашнего происшествия. Джо смотрела на него и, внимая, одновременно думала о своем. О том, что сын так мечтает хоть чем-то походить на человека, известного ему лишь по записям и рассказам, что отращивает свои светлые волосы, но все равно остается как две капли воды похожим на своих покойных отца и дядю — братьев Лагранжей. О том, что теперь уже ничего не исправишь, да это и невозможно было бы исправить и раньше…

«Возможно, — возразил неведомый голос. — Он сам просил тебя оставить эти воспоминания и выстроить жизнь заново. Рядом всегда был Чезаре. Все было бы иначе, и Луис вырос бы нормальным парнем».

Волна возмущения подкатила к сердцу. Она топила все, что сделала Джо за эти годы.

«Луис и так нормальный парень! А Чезаре… Как ни бо льшая ошибка — впустить к себе домой чужого сердцу и душе человека?!»

«Твой Луис — романтик. Жизнь ломает таких — и ты виной тому, что он не готов к этой жизни! Ты! Ты должна была думать о нем, в первую очередь о нем! Тебе нужно было идти к специалисту, наглотаться пилюль, в конце концов! Выбросить из головы эту химеру! Стать нормальной взрослой женщиной, как все! Как все! Думать головой! Принять вождя в свою семью — у мальчика должен быть вождь, должен быть пример, живой и наглядный, а не легенда! Чезаре сделал бы для вас всё!»

Она задохнулась и беззащитно качнула рукой, желая заградиться, отринуть. Слезы жгли глаза.

— Мам, ты что?! Всё так плохо, да? Мам?

Морок спал. Она поморгала, сбрасывая пелену, и мокрые дорожки остались на щеках.

— Ты уверен, что это именно «неизвестный науке» язык? — совершенно обычным твердым голосом спросила Джо. — Ты смог бы отличить ассирийский или древнеславянский от суахили?

— Конечно, нет! Я ведь не лингвист. Но не может ли считаться странным то, что Эфимия вдруг заговорила на суахили, древнеславянском или ассирийском?

— Ты не записал ее разговор?

— Какое там! Я обалдел так, что у меня самого отнялась речь и отключился мозг…

— Надо послушать и записать. Если всё окажется действительно достойным внимания, консультанта-лингвиста я отыщу, это не проблема.

— Мне не понравился по звучанию этот язык. Глухой такой, прерывистый…

— Для говорящего на кванторлингве любой другой язык кажется хуже. Она вобрала в себя все, а простые языки слишком примитивны.

— Нет, мам, я знаю и английский, и итальянский, но это не то. Язык, на котором говорила Эфимия, звучит гораздо хуже них! Итальянский звучный и певучий, в английском произношении тоже есть своя прелесть. А там… — он поморщился. — Тот язык звучит так, будто говорящий бранится и очень раздражен.

Джоконда улыбнулась:

— Понятно. Это происходит, когда в языке мало гласных звуков, много шипящих и гортанное произношение. Сюда подходит целый ряд древнеазиатских языков, Луис, — она откинулась на спинку стульчика и ласково посмотрела на сына. — Весь Ближний Восток и часть Кавказа говорили когда-то подобным образом…

Луис перестал расхаживать по кухне и стремительно сел напротив:

— А может ли быть, что к ней подключается какой-то незарегистрированный псионик-самоучка?

— Псионик-хакер… — задумчиво проговорила Джо, разглядывая чашку. — Сорпренденте… Посмотрим. Мне нужна она сама…

Тут Луис, взглянув поверх ее плеча, вдруг поперхнулся и фонтаном разбрызгал во все стороны так и не проглоченный кофе. Джоконда обернулась.

— Э-э-м… Добрый вечер, госпожа Бароччи! Привет, Лу! У вас там опять что-то случилось с Нинель… Вы посмотрели бы… — растерянно жестикулируя, сказала стоявшая в дверях Эфимия. — Опять это… зависла, кажется.

Выглядела она так, будто ее разобрали и частично восстановили на конвейере, половину фрагментов тела заменив на детали робота. Оптическую иллюзию стереокартинки на одежде дополнял кошмарный макияж серо-серебристого оттенка и черные линзы, закрывшие всю внешнюю поверхность глазного яблока, делая ее похожей не то на андроида, не то на схематического инопланетянина. На плече, ко всему прочему, зачем-то висел этюдник.

— Если я раньше сомневалась, была ли когда-нибудь жизнь на Марсе, то теперь уверена: она там есть до сих пор… — медленно констатировала Джоконда, и глазом не моргнув, но с интересом оглядывая гостью.

— У…у-у-у нас был пикет, и я просто не успела переодеться, спешила к вам…

Бароччи прищелкнула языком и пожала плечами:

— Какая насыщенная у тебя жизнь… И как только ты все успеваешь?

Закрыв лицо ладонью, Луис привалился к столу.

— Что на этот раз вы требовали для обездоленных «синтов», бамбини? Избирательного права?

— Это мы требовали в прошлый раз, — Эфимия плеснула себе в стакан воды и залпом ее выпила. — Теперь мы хотим, чтобы им позволили создавать семьи.

Луис громко хрюкнул и уполз под стол.

— И что вам на это сказали в Управлении?

— Было много репортеров, — в голосе девушки послышалось самодовольство, — у нас брали интервью… Правда, у меня не успели взять. Позвонил папа и предложил машину, чтобы развезти по домам какое-то шупито.

— Шапито, — кивнув, подсказала Джоконда, а Луис что-то пропищал из-под стола.

— А, ну да. В общем, он собрался подъехать ко мне, и я оттуда смылась.

— А что же «синты»? Поддержали ваши идеи?

— Да кто бы их спрашивал? Они ведь находятся под охмурежем системы, а что взять с личности, не имеющей собственного мнения? Пока над ними довлеет рабская идеология, с ними нельзя вести диалог на равных! Зато когда мы их освободим…

— …все они нацепят на головы кастрюли и выйдут на площади танцевать, — послышался стон Луиса.

— Хорошо, но зачем тебе этюдник? — невозмутимо продолжала Джо, попивая кофе.

— Зачем, зачем… — пробурчала Эфимия. — Рисовать… Лу, ты меня наконец-то встретишь, или я так и буду в пальто и с этим ящиком?

За спиной девушки привидением возникла няня Луиса. Взгляд у «синта» был стеклянным, однако помочь Эфимии расстаться с ношей и верхней одеждой она оказалась в силах.

— Где вы достаете эти… — Джоконда замялась, жестикуляцией помогая себе отыскать подходящее слово, — эти…

— Шмотки? — подсказала Эфимия.

— О, гранде! Шмотки! Где вы их достаете?

— Это наш главный где-то достает. Не говорит, где. Лу, хватит ржать! Я знаю, что ты вечно издеваешься над нашими ценностями, но можно это делать как-нибудь поприличнее?

— Прости-прости!

Красный от смеха, он выбрался из укрытия и подвел ее к столу.

— Расскажи маме сама, как все это началось.

— О'кей! Ну, значит, звонит мне Вероника сегодня утром и говорит: «Касс объявил сбор на вечер, будет пресса»…

— Фим, ну ты что?

— А, ну да! Простите, я все никак не отойду после петляния по городу с папой на хвосте…

— Зря волновалась: он наверняка проехал мимо, перепутав тебя с кучей металлолома!

Эфимия скорчила ему рожу, еще более внушительную из-за боевой раскраски, и поднялась налить себе кофе. Увидев себя в зеркале на стенной панели, девушка отшатнулась.

— Я не понимаю, — торопливо извлекая из глаз черные линзы, посетовала она, — почему все относятся к нам так несерьезно?!

Джо и Луис переглянулись.

— Попробуй подумать, — предложил он.

Эфимия подбоченилась и, почти прижав губы к его уху, прошептала:

— А может быть, все это ты говоришь потому, что ревнуешь к Стиву Кассу? А? Лу?

— Да я в жизни его не видел.

— Тем более: у страха глаза велики, как говорит мама.

Джоконда подперла щеку двумя пальцами:

— Смотрю на тебя, бамбини, и никак не могу взять в толк: ты дочь Фаины или ее генетический двойник?

Девушка пожала плечами, снова отвернулась к Луису, и они продолжили выяснять отношения. Бароччи поднялась:

— У меня есть час. Уложитесь в этот промежуток — я у себя.

— Мам!..

Она вышла в холл, но идти к себе передумала, сбросила туфли и забралась с ногами на широкий подоконник высоченного окна между этажами.

На Нью-Йорк наползает промозглый вечер, и скоро явится ночь с ее обычными терзаниями и тоской. Если не устать до смерти, засыпая на ходу, пытки до утра не избежать. И здесь не помогут ни лекарства, ни гипноз.

Последний день весеннего солнцестояния отличался от прежних…

…Как и все эти девятнадцать лет, она приехала в полночь с двадцатого на двадцать первое марта к пустырю близ бруклинских развалин. Было удивительно тепло, и на западной части неба светил краешек луны. Бросив машину, Джо пешком пошла к тому самому месту. Этот голос, проклятый навязчивый голос бубнил над ухом, коря ее за все грехи, уверяя, что она похожа на собаку, преданно ползущую встречать давно умершего хозяина. Он требовал жить настоящей полнокровной жизнью. Она ненавидела этот голос, называвший себя криком здравого рассудка, она не знала, что это такое и зачем доканывает ее.

В какое-то мгновение луна померкла и снова вспыхнула, хотя на небосводе не было ни тучки, ни облачка и холодно светили равнодушные звезды.

Голос стих и убрался вон. Сердце обволокло покоем.

— Здравствуй, Кристиан, — прошептала она, пытаясь угадать, где он, где его глаза. — Давай погуляем здесь?

И Джо пошла в сторону разрушенного моста, представляя себе, будто он идет рядом и слушает ее.

— Я впервые не знаю, что тебе сказать. Все какое-то… мелкое, никчемное. Мне хотелось бы думать, что там, где ты теперь, тебе хорошо…

Буря отрицания охватила ее с головы до пят. Она ли сама укорила себя за усталые слова?

— Знаешь, — успокоившись, продолжила она, — мне иногда хочется, чтобы этот синьор… Фараон… чтобы он еще раз забрался в этот портал, прыгнул сюда, пришел ко мне и рассказал, как все было на самом деле. Самое страшное — это не знать…

«Но надеяться», — договорила она сама за себя и вздрогнула. Но это не был «крик здравого рассудка». Это был ее голос и ее мысль.

Джоконда забралась на ветхую конструкцию старинного моста. Часть его нависала над отмелью, и она, сорокашестилетняя женщина, руководитель серьезной государственной структуры, мать — хоть и приёмная — взрослого парня, вдруг сбросила с ног обувь и в одних тонких чулках, приставными шагами, стала пробираться все дальше и дальше по ржавой балке, вздымавшейся в небеса, к луне. Губы ее дрожали.

— Почему он не сделает этого? У него есть твой экран, я сама дала тебе ОЭЗ. Если ты погиб, а ему удалось выжить — а ему удалось выжить, ведь жива наша вселенная! — то почему он не проберется к порталу, включая купол, и не телепортируется сюда?

Берег и вода уходили все ниже, растворяясь в темноте. Смутные контуры балки — это все, что было ориентиром. Джоконда медленно поднималась выше и выше. От холода металла начало сводить судорогой ступни.

— Несколько лет назад я поняла… Я четко осознала несколько лет назад, что если ты уже там, откуда возвращаются другими и в другое время, то все дальнейшее ни к чему, и у меня больше шансов найти тебя, если я тоже как можно скорее окажусь в тех же краях. «Слово превзошло земную твердь!» Может быть, так и нужно?

«Стой!» — кричал инстинкт самосохранения, «вопль здравого рассудка» или кто-то еще.

— Сейчас я дойду до края, вернусь, и мы поедем домой… как всегда… в этот проклятый чужой дом. Но я должна дойти. Я всегда хотела дойти до края и заглянуть за него… и всегда, всюду мешала эта кэвтела даннати и долг… Долг, долг! А сегодня я хочу, чтобы было так, как хочу я. Дойду и загляну!

«Остановись!» — простонал порыв ветра с Гудзона. В ушах нарастал гул, ноги выкручивало болью, а где-то там, под мостом, чернела ледяная вода реки. Упадешь в нее в это время года — и не выплывешь живой.

Она постояла. До конца балки всего три шага, край уже рядом…

— О, Мадонна! — вырвалось из груди, когда мышца левой ноги сделалась будто камень, выстреливая невозможной болью, и Джо впилась ногтями в ладони.

И очередной порыв ветра лишил ее равновесия. Она взмахнула руками, безвольно откидываясь назад, пытаясь ухватиться за воздух и призывая на помощь всю выучку пси-агента. Было поздно, мгновение ушло.

И тут сам воздух вдруг сжал ее запястье и дернул обратно. Тяжело дыша, Джоконда села верхом на балку, а потом зарыдала от нахлынувшего испуга.

— Это ты! Это был ты! Но я думала… Все эти годы я думала, что тебя уже нет, что я говорю с призраком! Но почему я не слышу тебя?

Ветер откликнулся стоном.

Отдышавшись, Джоконда медленно, в течение целого часа или дольше, сползала с моста, не веря самой себе и не смея надеяться. И она уже совсем отчетливо ощущала присутствие. Его присутствие рядом…

…Чей-то голос выдернул ее из воспоминаний.

— Мам! Ма-а-ам! Эфимия сейчас все расскажет!

Джоконда повернула голову и воззрилась на сына и его подругу:

— Я посмотрела тебя. Никакого присутствия псионика в твоем сознании не ощущается. Вторжения не было. А теперь расскажи, с чего все это началось?

Эфимия села рядом с нею на подоконнике, а Луис оперся на лестничные перила.

— Все началось недавно, во время моей поездки в Москву, к деду…

* * *

Дверь открыла низенькая пожилая женщина в банном халате и чалме из полотенца.

— Добрый ф-ф-ф…в…вечер, — проговорила она, заикаясь. — В-вы господин а…а…К-али…

— Фредерик Калиостро, госпожа Азмол, — представился старший из визитеров.

— Да, я И…ив-вен Аз-с…с. мол.

Калиостро указал на своего спутника:

— Помощник мой, Оскар Басманов. Вот подписанное действующим президентом распоряжение, в соответствии с которым я имею право на приватную — Оскар не в счет — беседу с вами, доктор Азмол.

Хозяйка оглядела Оскара и, кивнув, пустила их в дом.

— Почему Халкидики? — с улыбкой уточнил Фред, щуря непрозрачные серые глаза.

Азмол выглянула в окно. Дом стоял на крутом склоне с видом на море, и дорожка вела прямо к пляжу с золотым песком и ласковыми волнами.

— Аф… Афитос… — проговорила она с ностальгической ноткой в голосе. — Ф-ф-ф…в точности т-та-акой пейзаж рас-с-с-стилался перед окнами моего дома на Эсефе… Здесь похожий к-к-к…к-а-лимат и не растут пэсарты. Да вы п-проходите. Я с в-ва-а-шего позволения переоденусь.

Калиостро и Басманов остались вдвоем посреди просторной гостиной.

— Не сбежит она, мистер Калиостро? — шепнул Оскар.

— Сбежит? Зачем?

— Она какая-то странная.

— Будешь тут странной…

— Ну да. Эсеф же первым тогда попал под удар спекулатов…

— Я не только об этом. Глядите, Оскар: доктору Азмол совсем не чужда эстетика земной античности, — Фред повел рукой, указывая на стереокартины с изображением древнегреческих скульптур, занимавших простенки между восемью окнами.

— Она знает, кто мы такие?

— Нет. Полагаю, думает, что мы госчиновники. По крайней мере, во время сеанса связи я дал ей повод думать именно в этом направлении.

— Я уж-уж-же здесь! — пропела доктор Азмол, при полном параде входя в комнату и кокетливо поглядывая в сторону Калиостро.

«Нарядилась она и впрямь слишком роскошно для встречи госчиновников», — подумал Басманов, которому шеф отвел роль наблюдателя.

— Присаживайтесь. Н-н-не-е желаете чего-нибудь в-в-выпить?

— Нет, спасибо, доктор, — отозвался Фред. — Насколько мне известно, вы были координатором проекта «Трансдематериализатор» в институте астрофизики в Орвилле. То есть, в вашем ведении была львиная доля всех этапов разработки прибора?

— Ч-чуть более п-па-а-а-половины, если говорить точнее, господин а-а…К-калиостро.

— Вы очень помогли нам в прошлый раз своими разъяснениями в деле Хаммона…

Она печально усмехнулась:

— Э-э-это ф-ф-ф…вряд ли. У меня всегда с-с-ссердце обливалось кровью за судьбу того мальчика с Ф… Фауста. Я как чувствовала, что добром для него это не к…ка-а-а…кончится. Непомерно с-с-смел и б…ба-а-а…безрассуден. Я не хотела, чтобы он п-погиб. Меня убеждали, б-будто он «синт», но мне не верилось.

— Насколько велики были у них шансы продержаться под обстрелом, укрывшись куполом энергозащиты?

— П-пока н-н-н…а… не умерли бы от жажды.

— Почему устройство не перезабросило их снова — сюда, в наш мир?

Она слегка отстранилась и пожала плечами. Калиостро продолжал:

— Наше существование — это ведь признак того, что по крайней мере сам Хаммон выжил, не так ли?

Доктор Азмол кисло покривилась, превращая лицо в коралловый риф — такой же морщинистый и отталкивающий.

— Н…не-е-много не так, господин Калиостро. А…а-а…относительность времени… Эйнштейновская гипотеза — п-помните?

— Вы хотите ска…

— Д-да, очень вероятно, что п-п-п…а-аредприятие закончилось крахом: пули настигли цель, и наша Ф…ф…Вселенная доживает последние т-та…тысячелетия.

Басманов ощутил противный липкий холод между лопаток, но Калиостро и бровью не повел. Наоборот: поднявшись с места, он подошел к одному из восьми окон.

— Госпожа Азмол, припомните, куда попадает предмет или существо, очутившись, скажем, на диске ТДМ в египетской Пирамиде Путешествий?

— В-вам это известно не хуж-же, чем мне: в зависимости от п-порядка составляющих.

— А первый этап?

— Ф…ф-ф. внутренний мир, конечно!

— Как попал Хаммон, очутившись таким образом здесь, — согласился Калиостро. — Но если вдруг представить, что по какой-то причине составляющие исчезли из устройства?

— П-пирамида п…п-п-а-а…переправляет в принимающе-отправляющий портал на Тибете. Но все равно ч-через этап погружения сознания ф-ф…в-о-о внутренний мир.

Фред оглянулся и поднял палец:

— Вот! Почему-то никто из нас не учел возможность, что на ТДМ мира Хаммона не окажется составляющих! Здесь для его сознания была только лишь промежуточная станция, а конечной мог оказаться любой другой портал на его планете. Где, заметьте, никто не стрелял бы ему в спину! Может быть, даже на другом материке, как это мы наблюдаем на Земле.

Ивен Азмол замерла с приоткрытым ртом.

Басманов ощутил привычную щекотку в носу: наверняка где-то в доме стоял букет экзотических цветов наподобие орхидей, будь они неладны!

— Он н-на-а…ничего не говорил о ша-ш-ша-а…

— О шарах. Да! Перемещение, в том-то и дело, было для него мгновенным. Едва тело полностью оказалось на платформе, его забросило сюда. ТДМ бездействовал как портал необычайно долго и стал аккумулятором, скопившим огромное количество энергии. О шарах Хаммон не знал, но он говорил о пустыне, в которой находилось его предприятие. Упоминал также о том, что пустыня наступает на его город. Это же признаки близости мощного переправляющего портала!

— Д-да… Действительно… Я из-з-учала документы по земным п-порталам. На Земле аномалии п-прекратились, когда П-пирамиду начали экс…па-а-а…плуатировать. Ф-ф…все верно! З-значит, Хаммон и тот юный ф-ф…фа-аустянин выжили? Но п-почему в этом случае Эл не в-вернулся обратно? Ему для этого и надо-то всего н-найти принимающе-отправляющий узел. Наверняка там есть и третий портал, как здесь: Египет — Тибет — Мексика.

— Но вот знает ли он об этом?

Женщина поникла:

— Н-не уверена. Да и к-как найти портал, н-на-а-а… не зная его точного местонахождения?

— Вот и ответ, почему он не вернулся. Он точно знает только о двух ТДМ, но один из них — только принимающий, как портал в Чолуле. Должен быть третий, но найти его Кристиан может только методом проб и ошибок, а на такие поиски может уйти не одна жизнь. Все равно что искать иглу в стоге сена…

— Черт! — обреченно сказала Азмол, и глаза ее потухли.

— Пчхи! Простите! — добавил Оскар Басманов. — Аллергия на цветы…

— У м-меня есть антигистамин…

Тот лишь махнул рукой:

— У меня аллергия на препараты от аллергии. Забудьте! — и приложил к носу платок.

Калиостро снова сел на диван.

— Госпожа Азмол, этот вопрос мы выяснили. Как ученый вы согласны с тем, что на той планете есть — или очень вероятно, что есть — третий ТДМ. Возможность вернуться у Кристиана гипотетически существует. Кстати, а что вы там сказали об относительности времени?

Хозяйка развела руками:

— Это ведь не а-а-ксиома! Не ис-с-сключены всякого рода п-п…па-а-арадоксы. Но предсказать их невозможно… мы не можем знать всего. Он может вернуться сегодня, вчера… а может ч-через миллиард лет пос-сле нас. Кто ф-ф…вообще может поручиться, что это не он, вернувшийся оттуда во в-в-времена первой аминокислоты, п-построил сеть ТДМ в Галактике?

— Очень фантастично. Хотя бы по той причине, что вы, ученые, говорите о состоянии атмосферы в те времена. Но версия привлекательна. Вам нужно будет поехать с нами, доктор.

— К-куда?

— В Москву. В институт академика Савского.

 

6. Расшифрованные таблички-вальди

Ноиро проснулся поздно. Голова точно прикипела к подушке, полная глухого гула и пульсирующей сквозь полушария мозга острой боли. Тело не слушалось. Как и голова, оно отказывалось двигаться.

Чуть скосив глаза, журналист заметил, что повязка на плече за ночь пропиталась кровью, и теперь постель возле подушки была вся в заскорузлых темных пятнах. Наволочка казалась горячей, а его самого трясло.

«Время от времени тебе будет казаться, что все прошло, проклятье попустило. Это лишь иллюзия выздоровления. Дрянь, которую напустил Улах, сжигает наверняка, если ее не вылечить в короткий срок»…

Он попробовал пошевелить пальцами хотя бы здоровой руки. Бесполезно. Воля мозга была неслышна для изувеченного тела.

«Вот и все?» — отстраненно подумал Ноиро.

По замыслу черного шамана, умереть белый чужак должен был еще тогда, когда на него напала черная кошка сельвы. С тех пор проклятие лишь копилось, проникая в каждую клеточку организма. Та-Дюлатар сказал, что оно пробило Ноиро насквозь, как ствол дерева — через все годовые кольца. Это значит, через все уровни бытия. Если бы это было можно, целитель избавил бы его от напасти, как он делал это, проникая в другое измерение. И если Кристиан образно упомянул годовые кольца, то это означает, что и в доступных ему измерениях спасения для Ноиро он не добудет…

Но, может быть, он хоть немного облегчит его страдания, как делал там, в сельве?

Журналист отбросил всякие попытки контролировать тело, и оно выпустило его с большой охотой. Нырнув на серую пустошь, Ноиро быстро сориентировался и нашел коридор, ведущий в Рельвадо. Знакомые места, где он был еще позавчера, воодушевили павшего духом молодого человека. Он направил сознание к поселку Птичников и стрелой полетел туда от перекопа Айдо. Однако не успел он преодолеть и трети пути, впереди появилось знакомое сияние и привкус, который от каждого существа оставался свой, как запах в физическом мире. Это был Та-Дюлатар. С ним вместе шли прихрамывающий Бемго и по обыкновению спокойный Айят. Бемго был прежним, а второго юношу Ноиро едва узнал: тот смыл с лица и тела всю раскраску, и теперь лишь на плечах, груди и ключицах у него осталась намертво вживленная в кожу татуировка. Айят теперь еще сильнее отличался от своих собратьев, чем прежде. Журналист узнал его лишь по осанке и манере держать голову.

Они находились как раз неподалеку от нового места раскопок городища, где работал Йвар Лад и его группа и куда перед отлетом зашел Ноиро, чтобы взять свои вещи. Та-Дюлатар с Айятом насторожились, подняли глаза, выискивая что-то в кронах деревьев. Юноша сказал лекарю пару слов, мотнув головой за плечо, и Элинор согласно кивнул, по-прежнему высматривая нечто невидимое. Взгляд его уже почти настиг прячущегося от них Ноиро: журналист не хотел, чтобы они заметили его раньше времени.

Тогда лекарь и Бемго развернулись, продолжая путь к перекопу, а молодой воин побежал обратно, к деревне. Недолго поколебавшись, Ноиро последовал за ним.

Айят заглянул в жилище вождя, но лишь вполглаза, словно заранее знал, что Араго там нет. Убедившись в этом, юноша повернул к домену старшего раванги племени. Возле постройки и в самом деле собрался совет во главе с вождем. Айят встал на одно колено перед своим отцом и что-то ему сказал — Ноиро очень жалел, что в ватной тишине «третьего состояния» не различить ни единого звука. Выслушав парня, Араго повернулся к старейшинам рода. Те закивали; некоторые делали это неохотно, с сомнением покачивая головой. Однако главный раванга — тот самый худой черный старик, которого журналист видел при первом знакомстве с племенем — встал и решительно похлопал Айята по плечу. Юный воин подобрал копье и помчался дальше, по северной дороге, в сторону круга белых камней, а за ним побежало с десяток копьеносцев. На бегу Айят распутывал косицы и выбрасывал из волос вплетенные перья, с каждым шагом все больше теряя дикарское обличье. Он уже не был похож на Араго, но в нем появлялось что-то определенно знакомое, какое-то еще пока не осознанное журналистом сходство с одним из хорошо ему известных людей…

Птичники обогнули кромлех. Ноиро понял, что они держат путь к покинутому домену целителя. Неподалеку от крыльца Айят остановился и приказал что-то своим спутникам. Те покорно отступили в кусты, а он, тряхнув гривой шоколадных, еще волнящихся после косичек волос, взбежал по каменным ступенькам в жилище.

Чуть помешкав, Ноиро проник следом за ним.

«Уйди, ты все испортишь!» — проговорил вдруг в голове журналиста мужской голос, тоже очень и очень знакомый.

В полутьме комнаты у опустевшего лабораторного стола, чуть склонив голову, стоял Та-Дюлатар и исподлобья глядел на журналиста. Ноиро беззвучно охнул, ведь он только что видел целителя у перекопа Айдо!

«Здесь его нет, вернись и догони их с Бемго, он поможет тебе, полечит твои раны!»

Та-Дюлатар взял со стола копье и двинулся в сторону лежанки. Только тут Ноиро наконец-то понял, что это Айят, зачем-то переодевшийся в вещи прежнего хозяина домена.

«Иди же!» — и юноша лег в постель целителя, укладывая рядом с собой копье и отворачиваясь к стене.

Изумленный донельзя, Ноиро отпрянул за дверь. Ничего не понимая, он опять погнался, но теперь уже за Элинором и Котом. Застиг он их в самом начале каньона — перекопа Айдо, — но после предупреждения Айята побоялся привлекать внимание целителя Призывом, чтобы не навлечь на него опасность.

Как странно выглядела отсюда вечереющая сельва! Горы покрывала тускло светящаяся голубая дымка, то там, то здесь фонтанируя всплесками энергии земных глубин. Перекоп заполняло жемчужное море, полное необъяснимых загадок. Айдо появился здесь миллионы лет назад, во время нового горообразования, отметив место, где разошлись две тектонические плиты, собирая и комкая кору планеты. Там, где когда-то разливалось древнее море, выросли скалы и поднялась сельва.

Сейчас Элинор был настороже, видимо, заподозрив неладное, когда потерял присутствие наблюдателя, погнавшегося за Айятом. Отсюда лекарь казался в точности таким, как перед схваткой с «черными» копателями: светящимся получеловеком-полузверем. Образ его перетекал из формы в форму, и Ноиро видел, как, пряча от посторонних глаз, поглощают тайное чужие измерения. Он и сам нырял вслед за Незнакомцем, тоже меняя видимое обличие тонкой формы.

«Я рад, что ты продолжаешь двигаться вперед, даже когда тебе не до того, — шепнул баритон лекаря у него в голове. — Не шуми. Я найду сейчас укромное место и полечу тебя. Жди на пустоши, но не высовывайся пока на радугу».

Со спокойной душой Ноиро переместился в одну из пещер. Усевшись у выхода на пустошь, он стал ждать целителя.

Небо над спиралью сегодня выглядело воспаленным, да и сам ворот вращался гораздо быстрее обычного, а рычал утробнее. Пространство чертили неведомые темные болиды, тая в воздухе через миг после появления.

Наконец воздух с оглушительным треском лопнул, как во время преодоления реактивным самолетом звукового барьера, а из задымившего разрыва стремительно вылетело чудовище, прикрываясь обликом которого не так давно Та-Дюлатар заставлял Ноиро продвигаться по радуге. Из черноты провала послышался душераздирающий визг, что-то завозилось, сумбурно приближаясь. Чудовище повернуло морду и выпустило из пасти струю пламени, запаивая проход. Нечто бесформенное, дико вереща, так и застряло при этом между двумя мирами и издохло.

Ящер грохнулся на туманную землю пустоши и деловито пошел к Ноиро. Он метаморфировал прямо на ходу, начиная с макушки и заканчивая краем черного балахона Незнакомца, в который обратились напоследок черные крылья твари.

«Откуда ты?!» — спросил журналист, выходя ему навстречу из укрытия.

«Из твоего недуга».

«И что там?»

Незнакомец покачал капюшоном:

«Всё очень нехорошо, но я не знаю, что нужно делать»…

«Может ли быть такое, что ты не знаешь?!» — удивился Ноиро.

Элинор повлек его за собой, вновь разбил перед ними пространство, и они очутились в призрачном городе на какой-то звезде. Город постоянно менял очертания, омываемый протуберанцами, поверхность солнца бурлила, похожая на чей-то безумный мозг. Ни Ноиро, ни Незнакомец жара не чувствовали, только журналисту очень мешало ослепляющее сияние небесного тела. Город поглотил их, они стали его частью, утратив первоначальный облик и потерявшись для всего, что было вне светила.

«Еще скажи, что поверил в мое божественное происхождение, — усмехнулся Элинор, отвечая на последнюю мысль своего спутника. — Если я делился с тобой тем, что знаю и умею, это совсем не означает, что я знаю всё»…

(Иначе меня давно бы здесь не было.)

Ноиро дочитал непроявленную мысль, и целитель согласился с нею. Город принял облик громадного замка, увидеть который обычным зрением было бы невозможно. Ухватив его в целом, Ноиро снова постарался схлопнуть зрительное восприятие, чтобы звезда не испепелила его своим гневом.

«Улах проклял и тебя восемнадцать лет назад, — сказал он. — Как ты избавился от проклятия?»

Та-Дюлатар откровенно замешкался, пытаясь что-нибудь припомнить.

«Четыре недели выпали из моей памяти, — признал он наконец. — Фараон говорил, что меня заговаривала Аучар»…

В несколько рывков перед мысленным взором Ноиро пронеслись воспоминания — и его собственные, и чужие. Кричащая в ужасе старуха, которую за косы утаскивает с собой злобный шаман. Еще молодая жена прежнего вождя в длинной рубахе стоит на пороге домена и смотрит на журналиста головокружительно прекрасными черными глазами. Как скоро ей суждено превратиться в ту самую сумасшедшую бабку! Головокружение. Словно в дымке — ее лицо, еще более молодое. Губы шепчут на незнакомом языке, мечется пламя факела. «Есть последний способ, но если он заметит разницу, все пропало!» Ее смятенный взгляд…

«Еще я помню ту рептилию. Они редки в сельве, но для меня нашлось исключение, — Элинор усмехнулся. — На задних лапах у них растет по одному специальному когтю. В прыжке они способны вспарывать им брюхо своей четвероногой жертве. Меня спасло лишь то, что я прямоходящий, и оттого ее прием сработал нечисто».

Снова в воспоминания Ноиро хлынули образы. Он с какой-то палкой в руках из последних сил дерется с невысокой, едва достающей ему до груди, ящерицей. На его стороне — быстрота и верткость. На ее — крепкая шкура, когти, зубы и неутомимые мышцы. Вдалеке за кустами уже слышатся крики бегущих на помощь Птичников, но тут рептилия подпрыгивает и…

«Помню еще, как шил раны от ее зубов и этого когтя. Там было всего чуть-чуть до того, чтобы пропороть брюшину насквозь. Шить пришлось послойно. В общем… было больно, много вытекло крови. А потом еще началось заражение», — Элинор рассказал историю бесстрастным тоном, не позволив Ноиро пережить это внутри воспоминаний.

Ноиро помнил косой шов поперек живота целителя, от левого подреберья к правому бедру. Почти невидимый, он напоминал об ужасе былой раны и мастерстве хирурга, избавившего себя от смерти.

И снова включилась память. Он открывает глаза, в теле слабость, но хвори больше нет. Ноют раны, особенно эта, загноившаяся, на животе. Над ним появляется лицо Хаммона, только еще не старого и без его всклокоченной бородки.

— Кристи? — тревожно окликает он.

— Дай пить! — слышит Ноиро свои слова, но голос чужой.

— Аучар не дождалась, ушла. — Перед глазами оказывается ковшик с прохладной и безумно вкусной водой. — Сказала, что ты теперь пойдешь на поправку.

Напившись, Ноиро снова откидывается на подушку и оглядывается в поисках зелий:

— Чем хотя бы она меня лечила?

Слыша недоверие в его словах, Хаммон кряхтит:

— Да я что ж, понимаю, что ли? Прикладывала что-то, бормотала тут все дни напролет. С тобой за компанию. Эхе-хе, совсем вы мне душу вымотали. Напился бы до смерти, было бы, что пить!

Неприятный холодок щекочет позвоночник:

— Она хотя бы… чистое прикладывала? — с опаской спрашивает журналист.

Хаммон булькает что-то невразумительное и отходит за ширму. Образы растекаются и горят в невыносимом свете звезды.

«Я только много позже узнал, что она Говорящая и что не могла бы нанести мне вреда, — оправдывающимся тоном признался Элинор. — А тогда… гм… в общем, брезгливость отвращала меня от этих людей. Я видел только их внешность, считал низшими, считал немытыми дикарями».

«Я тоже, — невольно признался и Ноиро, вспоминая первоначальные свои впечатления о Птичниках и их быте. — А что значит — Говорящая?»

Тут же в голове промелькнуло несколько образов, но Ноиро ничего не понял. Это было выше его горизонта восприятия. Незнакомец устало отступил и объяснил уже просто мыслью:

«Думаю, Говорящие — это псионики, специализирующиеся на изучении глубин человеческого подсознания. Поскольку понимать и выговаривать такое местным жителям никогда не пришло бы в голову, они называют самых сильных своих псиоников Говорящими. Если слухи не преувеличивают, Говорящие умеют предсказывать будущее, общаться с мертвыми, влиять на психику людей, управлять чужой нервной системой, напускать морок и еще много чего»…

«Так ты тоже этот самый… псионик?»

«Не совсем. Я эмпат, могу путешествовать вне своего физического тела. Да, могу закрыться мороком, когда мне это нужно. — (На задворках памяти Ноиро мелькнул громадный серый хищник.) — Остальное — лишь развитие этих задатков. Псионик может обладать в том числе и эмпатией, может и не обладать, но так или иначе он многократно сильнее меня. Любой».

Город снова преобразился, разлившись морем сфер.

Ноиро снова закрылся от света.

«Теперь нам с Бемго надо идти дальше. Я подлечил твою рану, но ты постарайся поменьше тревожить ее».

«Постой, Та-Дюлатар! Только что я видел, как один воин Птичников, Айят, вернулся в твой дом и надел твою одежду. Зачем?»

Элинор искренне удивился:

«Айят надел мою одежду?»

«Ну да. Снял головной убор с этими перьями, расплел волосы, переоделся, как белый. И теперь он там, у тебя дома… похоже, что-то задумал!»

«Я не представляю, что это может значить. Спрошу его, когда он нас догонит. Полагаю, этот мальчик знает, что делает — я не раз уже убеждался в его смекалке. Очень может быть, что кое-что Айяту перепало от его матери»…

«А кто она?»

«Аучар, конечно! Разве вы не говорили с Бемго?»

«Говорящая?!»

«Да. Мне пора, Ноиро. Обсудим все это при следующей встрече».

Всё выстроилось в логичную цепочку. Араго не отец мальчишке, а брат! И, получается, Улах-шаман — тоже брат. А та старуха — мать. Вот почему остальные воины относятся к Айяту со столь явным почтением, невзирая на юный возраст! Говорящая, быть может, чему-то научила его, и теперь сородичи благоговеют перед ним как перед будущим равангой племени. Он для них бог… или, по крайней мере, полубог.

«Та-Дюлатар, а шкатулка из Тайного…»

«Не здесь!»

В голове помутилось. Ноиро обнаружил себя на прежнем месте, в пещере у пустоши, и ни единой души не было рядом. Небо над спиралью теперь было прежним — серебристым и спокойным.

* * *

— Теперь согните ногу в колене. Согните, согните!

Ноиро с досадой щелкнул языком и в который уж раз проделал перед доктором целый комплекс ненужных, по сути, движений, отлично понимая, что помочь ему тот не сможет ничем.

Это мама, войдя к нему, увидела кровавое пятно на простынях и бесчувственного сына. Что же ей оставалось делать, кроме как звонить старому знакомому их семьи, доктору Нэкосу?

— Ну что? — тревожно спросила госпожа Сотис, поедая мэтра Нэкоса молящим взглядом.

Тот выудил из чемоданчика стопку бумаги, долго что-то писал, хмуря лоб, и только потом соизволил объясниться:

— Прооперировали его на удивление хорошо. Признаюсь, я даже не подозревал, что в такой отсталой стране, как Франтир, настолько развита хирургия…

— Ай, да это его какой-то шаман оперировал, о чем вы говорите! — пренебрежительно бросила мать.

— Ма, ну какой шаман!..

— Шаман — не шаман, но зашили вас, Ноиро, очень аккуратно и анатомически правильно. Осмелюсь предположить, что при такой технике раны рубцуются гораздо быстрее, а спустя несколько лет шрамы станут почти незаметны. Одно меня смущает: почему так плохо идет заживление?

— Может быть, этот дикарь шил его грязной иглой? — снова вмешалась госпожа Сотис.

— Мам, ну что ты привязалась к Та-Дюлатару?

— Да я ненавижу их всех! Дикие, злобные, тупые!

Ноиро прижал рукой свежую повязку, сел повыше, опираясь на подушку, и с неохотой объяснил мэтру Нэкосу, что накануне ему пришлось проделать несколько весьма рискованных акробатических трюков, в результате чего открылась рана на плече.

— Вам, Ноиро, еще повезло, что у зверя не было бешенства…

— Может, и было. Дикарь, — он бросил на мать кусачий взгляд, — не стал проверять, а сразу вкатил мне укол. До сих пор от него под лопаткой ломит…

Мэтр Нэкос недоверчиво покривился:

— Что ж, выяснить химический состав этого, — доктор демонстративно кашлянул, — вещества мы уже не сможем. Думаю, вам просто повезло, и укол здесь ни при чем. Я выпишу препараты, но вам нужно пройти более тщательное обследование.

Ноиро не стал спорить. Не слушая более бубнеж врача, он стал перебирать варианты проникновения в палату Нэфри. К этим раздумьям прицепились размышления о шкатулке. Наверное, трогать ее до разговора с Та-Дюлатаром не стоит. Похоже, именно он — настоящий владелец этой шкатулки, и каким-то образом обитатели Тайного Кийара эту шкатулку у него украли, а Нэфри вызвалась помочь и вернуть. Что, если жена целителя, та самая, из воспоминаний, пострадала в результате этой вражды, как заложница, и Нэфри теперь повторит ее судьбу?

В соседней комнате дикторы усиленно нагнетали тревогу, противными голосами наперебой рассказывая о политической обстановке на границах Кемлина. Ноиро чувствовал себя посторонним. Он понимал, что уготованного не избежать и не хотел тратить себя еще и на эти мысли.

Положив рецепт на стол, доктор поднялся и ушел, провожаемый госпожой Сотис.

Ноиро чуть-чуть подождал, не вернутся ли они — вдруг Нэкос забыл что-то из вещей? — а потом, вскочив с постели, сел за свой э-пи.

Плечо нудно заболело. Журналист тихо выругался: беспомощность раздражала его, не радовало и присутствие соседки Гинни, которая снова скреблась к ним в дверь, забыв вчерашний инцидент или просто от безвыходности, ведь голод может подвигнуть еще и не на такое. Если раньше он просто недолюбливал Гиену, то теперь, старая не по возрасту, но душой, она начала его бесить. Являться в дом, откуда ее буквально выперли! И это после того, как она самым бесстыжим образом лазила своими щупальцами в штаны сыну подруги, которого видела еще ходящим под стол пешком! Ноиро даже усмехнулся: интересно, как такое можно квалифицировать — как попытку энергетического изнасилования? Сейчас она опять в два счета погрузит маму в глубокую меланхолию. Но, Протоний покарай, нет у него времени на войны с соседкой!

Прежний электронный почтовик, оставшийся у него еще со времен у мэтра Эре в «Зеркальном мире», ни с того ни с сего выдал уведомление о доставленном письме. Сюда не приходил даже рекламный мусор, а это послание, к удивлению журналиста, было подписано смутно знакомым именем: «Рато Сокар».

Отправитель рекомендовал себя как писатель-исследователь из Сузалу. В сочетании с именем названные регалии и страна пробудили память. Ноиро заполнил то, что журналисты-психологи обязательно назвали бы «ассоциативным рядом»: самолет, летящий в Рельвадо, загорелое лицо телеведущего Сэна Дэсвери, приглашение в телепередачу и упоминание о писателе-сузалийце.

— А, так это от вас профессора Йвара Лада трясет, как от электрического тока! — хихикнул Ноиро, читая письмо. — Ну что ж, приятно познакомиться, мэтр Сокар!

Сокар объяснял, что узнал о существовании Ноиро через мэтра Дэсвери, который сообщил, что именно «Сотис» является настоящей фамилией того странно знаменитого и бесследно исчезнувшего отовсюду Сэна-Тара Симмана. Завершалось письмо предложением встретиться-поговорить в загородном доме Сэна Дэсвери на закрытой вечеринке, где будут только проверенные люди, и туманным намеком на некий исторический факт, связанный с настоящей фамилией Ноиро и Борозом Гельтенстахом, ва-костийским завоевателем позапрошлого века.

Журналист подумал, что вот еще месяц назад это предложение нашло бы отклик в его душе, но сейчас он был так далек от событий, связанных с замерзшими ящерами Туллии и грандиозным позором, словно все это случилось с кем-то другим. Нэфри, только Нэфри была теперь осью мира, вокруг которой обращался весь Тийро.

Ноиро вытащил из ящика стола карточку Сэна Дэсвери.

* * *

В загородный дом телеведущего ему пришлось добираться на машине. Мэтр Дэсвери жил возле моря, в пригороде Кийара, в живописном местечке под названием Кавра-Къата, Лабиринт Пещер. Скалистый берег здесь славился обилием гротов, пещер, водопадов и причудливых промоин. Ноиро помнил, как его, четырех или пяти лет от роду, родители привозили в Кавра-Къату, и отец показывал «дыхание моря», когда волна с периодичностью в десять минут вдруг вырывалась гейзером из дырки в скале. Иногда море выбрасывало дохлых рыб, моллюсков и даже медуз, полупрозрачные комочки которых быстро таяли на солнце и, становясь водой, испарялись с горячих камней. Рыбы и моллюски же валялись подолгу, распространяя вокруг себя зловоние смерти. Однако гейзер был так интересен маленькому Ноиро, что он преодолевал отвращение и, зажав нос пальцами, мог пронаблюдать три, а то и все четыре наката волны.

Водитель включил магнитолу, и в думы журналиста ворвался летящий припев:

Ноиро вздрогнул. Это был её голос! Он слышал его тогда, ночью, в домене, а теперь Нэфри пела совсем о другом, с аккомпанементом, яростно и дерзко, будто пытаясь доказать кому-то свои силы. В этой песне не было ничего от лиричности той баллады о юных девственницах.

— Это была молодая кийарская этногруппа «Создатели» со своей солисткой Нэфри Иссет! — с раздражающим оптимизмом прихлебывая воздух, защебетала известная радиослушателям Мейти Мит, ди-джей одной из волн музыкального направления. — Сегодня стало известно, что певица пребывает в коме уже третий день, а известные источники СМИ недавно сообщали также о том, что девушка находится в интересном положении. Мы присоединяемся к пожеланиям поклонников группы и надеемся на скорое выздоровление Нэфри, а также на благополучие ее будущего крошки. А теперь у нас на очереди…

Ноиро взглянул на водителя:

— Можете повернуть к какому-нибудь ближайшему музыкальному магазину?

— Если надо — повернем! — хмыкнул тот.

К Дэсвери Ноиро приехал с тремя дисками, на которых были записаны композиции «Создателей», однако у самых ворот журналисту позвонили. Взмолившись Святому Доэтерию, чтобы это был не Гэгэус из редакции, журналист взглянул на дисплей, где определился номер, и не на шутку удивился: вместо циферок высвечивались птички, рядком сидящие на проводе.

— Сотис! Мы с вами говорили вчера у фонтана. Вспомнили?

— Да.

— Не вздумайте навещать ее, — в голосе Ту-Эла послышалась враждебность. — Что бы ни взбрело вам в голову, в больнице вам делать нечего.

— Я знаю, — кротко ответил Ноиро.

Музыкант смягчился:

— Я буду держать вас в курсе. Мы все приходим к ней по очереди, но пока всё без изменений. Няни на местах, безвылазно.

— Спасибо.

— Не за что. До связи.

Дисплей стал гаснуть. Птички зачирикали и разлетелись.

Гости Сэна Дэсвери сидели на громадной террасе с видом на скалы и море. Осторожно оглядевшись, знакомых журналистов Ноиро не заприметил. Да и о политике здесь не разглагольствовали.

Ничуть не изменившийся после поездки в Рельвадо, Сэн Дэсвери с тревогой взглянул на костыль под мышкой у Ноиро:

— Что с вами сталось, друг мой?!

— Неловко упал в горах. А…

— А мэтр Сокар перед вашим приездом отправился взглянуть на пещеры и очень просил, чтобы мы с вами присоединились к ним с мэтром Гиадо, — опередил его вопрос хозяин дома.

— Мэтром Гиадо?

— Да, с вашим тезкой, Ноиро Гиадо, который расшифровывает таблички-вальди. Так вы не против прогулки? Если вам затруд…

— Нет, я в порядке.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Воды, если можно.

Морщинки тут же собрались у глаз Дэсвери, а белоснежные зубы украсили его неподражаемую и любимую всеми кемлинами улыбку. Ноиро осушил стакан, и они отправились через сад внутреннего дворика к второму выходу.

— Так что, Ноиро, быть может, вы надумали принять участие в моей программе? Это было бы логическим продолжением моей недавней беседы с господином Сокаром, и он согласен участвовать вместе с вами в съемках новой передачи.

— Об этом я еще не думал, — честно признался журналист.

— Вы не подумайте, что я давлю или тороплю… Мы не гоняемся за высокими рейтингами, тем более в сложившейся политической обстановке о каких можно говорить рейтингах?

Ноиро согласно кивнул. Дэсвери попытался уточнить, как случилось несчастье в Рельвадо, но молодой человек дипломатично уклонился от прямого ответа, переведя все в шутку.

Две мужские фигурки маячили вдалеке, на скалах. Кажется, тут неподалеку была та самая промоина… Один из мужчин помахал им рукой.

— Сокар, — признал телеведущий. — Углядел нас с вами в бинокль.

Рато Сокар был моложав и потрясающе азартен во всем, что казалось познания мира. Все читалось на открытом улыбчивом лице со впалыми щеками и ярко-синими глазами сузалийца. Песочного цвета волосы вились, их трепал морской ветер, раздувая с высокого выпуклого лба. Он был высок, жилист, худощав, явно хорошо тренирован физически и загорел не по-здешнему, каким-то красноватым загаром, каким отливает кожа дикарей в Рельвадо. И только очутившись совсем близко, Ноиро разглядел у него приметы куда более старшего возраста.

— Добрый день еще одному кемлину! — крикнул он издалека, а подойдя, крепко и дружелюбно пожал руки журналиста. — Кажется, я слишком рано побеспокоил вас своим письмом?

Ноиро растянул губы в притворной улыбке:

— Это, — показал он на костыль, — для создания образа. Не обращайте внимания.

Тезка журналиста, мэтр Гиадо, казался старше своего иностранного спутника, но что-то подсказало Сотису, что эти двое — ровесники. Ноиро Гиадо был почти седым и очень серьезным пожилым мужчиной, не привыкшим к мальчишеским выходкам. Именно поэтому он предпочитал наблюдать, как Сокар лазает по скалам, а сам солидно стоял в сторонке и, если в камнях не было прорубленных ступенек, он отказывался от штурма и ждал, когда сузалиец наконец насмотрится на достопримечательности. Длиннолицый, с чуть обрюзгшим подбородком и слабовольным прикусом тонких бледных губ, когда верхние резцы наклонены внутрь, будто втянуты в рот, Гиадо вызывал некоторую жалость. Женщины, особенно кемлинские, таких всегда любили и облепляли заботой, отчего-то решая, что все невзгоды они перенесут лучше этих «бедненьких» и чувствительных неудачников.

Сокар смотрел на молодого Ноиро с детским непосредственным любопытством.

— Я очень раз знакомству с вами! — сообщил он, почти незаметно коверкая произношение и широко улыбаясь. — Признаться, я не думал, что вы настолько молоды, господин Сотис. Или вам удобнее, чтобы я называл вас господином Симманом?

— Мне удобнее — просто Ноиро.

Мэтр Гиадо тускло улыбнулся своими безвольными губами, услышав имя.

— Ну так что, — не моргнув, продолжил Сокар, — вы дали согласие на участие в передаче мэтра Дэсвери, Ноиро?

Журналист замялся. Сузалиец воспользовался паузой и вставил:

— Может быть, спустимся к морю и побродим в пещерах? Вас это не затруднит? — он указал глазами на костыль, и журналист покачал головой. — Да, Ноиро, мой приятель Сэн сказал, что вы лишены каких-либо вещественных улик по Туллии. Но это не столь важно, ведь есть свидетельства других очевидцев.

Они вчетвером направились к вырубленным в скале ступеням, ведущим вниз, на небольшую каменную площадку, сплошь покрытую засохшими черными водорослями, остающимися там после каждого прилива.

— Всё, в том числе и свидетельства полярников, признали фальсификацией, — ответил Ноиро, вспоминая, как бегали они с отцом наперегонки по этим ступенькам, пугая маму. Лестница вилась среди уступов и, хотя была достаточно пологой, при взгляде вниз дыхание захватывало и кружилась голова. Но идти по ней было нетрудно, даже опираясь на костыль.

— Что же? Время прошло, страсти улеглись, и материал теперь можно реанимировать, представить, как пересмотренное дело, — сказал Сэн Дэсвери, бодро прыгая по ступеням и поглядывая на сопящего математика Гиадо, которому все эти упражнения были откровенно не по душе. — В Сузалу это практикуют.

— Да, у нас в Раравозо такими вопросами занимаются специально обученные люди, — хохотнул далеко убежавший вниз Рато Сокар; он теперь стоял и, подбоченившись, ждал своих спутников. — Они высчитывают настроения аудитории, спрос на ту или иную тему, шанс завладеть интересом публики, а кроме того — когда какую продукцию, хоть сериал, хоть телепередачу, можно выпустить повторно и еще раз сорвать куш, не вызвав праведного гнева зрителей. Так вот, ваше время, Ноиро, настало. Тот инцидент давно забыт. Вопли отдельных ортодоксов принимать во внимание не будем: комара только у самого уха слышно, а конь скачет быстрее ветра. Пусть жужжат!

— У меня осталось несколько отпечатанных фотографий, — неожиданно для самого себя признался журналист. Он держал это в секрете ото всех, опасаясь, что, прознав об уцелевших снимках, власти могут отнять у него последнее доказательство. — Но вы же сами понимаете, что без пленки фото доказательной силы не имеет.

Запрокинув разлохмаченную голову, сузалиец рассмеялся.

— Так и вижу группу полярников, которые на вездеходах волокут к Сарталийской Возвышенности муляжи ящеров, чтобы потешить тщеславие одного весьма юного журналиста! Ноиро, будьте уверены: нам — нам! — он показал на Дэсвери, на себя и, чуть замешкавшись, на мэтра Гиадо, — ни к чему эти бесконечные заключения экспертизы, которым подвергали ваши материалы. Мы видели те кадры. Успели увидеть. Это просочилось даже на сузалийское телевидение, хотя даю голову на отсечение — ваши правители на многое пошли бы, чтобы стереть все увиденное из памяти наших граждан. Мы слышали также и выступления ваших друзей-полярников: я лично переводил их показания на сузалийский для канала «Сеопсер-2». Нам нужно, чтобы вы просто еще раз поведали перед телекамерой свою историю. Если у вас остались фотографии — ну так это вообще чудесно!

Тем временем они спустились на каменную площадку. Набойкой на костыле Ноиро столкнул в прибой трупик засохшего рачка.

— Хотите узнать, как я докатился до жизни такой? — Рато Сокар склонил голову к плечу и спрыгнул на песчаный берег, окаймленный с одной стороны кружевной пеной набегавших волн, а с другой — причудливыми вензелями скал, внутри которых за миллионы лет вода прогрызла множество ходов и галерей.

* * *

Еще двадцать лет назад Сокар состоял в рядах академических археологов сузалийского университета Раравозо — столицы страны. Еще двадцать лет назад он и сам отмел бы любую крамолу, сказанную в адрес классической датировки эпох, событий и артефактов. Еще двадцать лет назад эволюция всего сущего на Тийро в его представлении проходила линейно, от простого к сложному, как писали в учебниках и читали на лекциях. Все было до смешного элементарно: нашел что-то, не вписывающееся в рамки, будь то кость или осколок рукотворного предмета, — не умничай, лезь в справочник и найди, на что это походит, а при совпадении хотя бы на семьдесят процентов смело датируй свой артефакт тем же периодом, что указан во вспомогательной литературе.

— На самый крайний затруднительный случай к нашим услугам был радиоуглеродный анализ, — добавил Сокар, медленно бредя рядом с Ноиро по усыпанному сухим ракушечником песку. — Но он действенен, как вы понимаете, только в отношении органики. Скажем, я смогу более или менее точно установить возраст вот этой раковины. — Он легко нагнулся и поднял одну из перламутровых створок бывшего убежища моллюска. — Могу с грехом пополам датировать, когда погибли водоросли, затесавшиеся в расщелины этих камней. Но мне никогда не удастся при помощи этого метода хотя бы приблизительно установить, сколько лет самим камням. А если бы из них было выстроено какое-нибудь сооружение, то вряд ли удалось бы классифицировать его по углероду-четырнадцать.

Да, метод был очень неточным. Однажды студенты Сокара баловства ради отдали на экспертизу рог коровы, подохшей не более десятка лет назад, и зуб ургаргу, который просто не мог жить на планете позже каменного периода. Результаты развеселили будущих археологов: высчитав скорость полураспада атомов радиоуглерода и его превращения в атомы азота-четырнадцать, программа обработала данные, сравнила их и выдала совершенно парадоксальное заключение — корова и ургаргу были ровесниками!

— Конечно, я перепроверил. Я перепроверил еще и еще раз. Студенты хохотали и ждали моих объяснений. Но что я мог им сказать? — Сокар присел и исподволь, размахнувшись, пустил створку раковины вскользь по волнам. Однако она была слишком легкой. Бриз подхватил ее, перевернул в воздухе и круто воткнул в воду. Сузалиец досадливо хмыкнул. — Да, метод не слишком точен…

— Это значит, что все ныне существующие датировки ошибочны? — спросил Ноиро.

Дэсвери молча указал на вход в одну из пещер, скрывающийся под аркой берегового массива и отдельно стоявшего столба — частью скалы, выточенной прибоем за тысячи лет. Все они направились туда.

— Отнюдь! — возразил Сокар на вопрос журналиста. — Радиоуглеродный метод поверяется геологическими познаниями. Например, возрастом пласта, в котором залегал артефакт. Так вы, филологи, уточняете парадигму лексемы, беря контекст, в котором находится словоформа. Достаточно древние предметы датируются точно. Пользуемся мы и другими способами определения возраста, но они — косвенные. Дополнительные. А бывают и такие случаи, когда не работает ни один, показатели разнятся, а контекст и подавно сбивает с толку. Как это назвал бы филолог? — сузалиец прищурился.

— Не знаю… — Ноиро пожал плечами. — Возможно, сленг… Новое сленговое словцо, еще не вошедшее в обиход…

— Вот! «Еще»! А потом — глядишь — оно уже и в словаре! Но однажды я попал в тупик окончательно и бесповоротно.

Было это на раскопках в Узлакане, в районе кратера Сааф-Ол. В незапамятные времена сюда рухнул метеорит, разрушив часть горной гряды, разделяющей Агиз и Араш-Туромт. Мощный удар создал бассейн будущего Круглого Озера: кратер быстро заполнился водами подземных речек и не мелел даже в самые засушливые времена, когда и Ханавур становился ручейком, с трудом пробиваясь через пески к морю.

В нынешнем веке ученые-палеонтологи облюбовали окрестности Озера: здесь легко было проводить раскопки, да и экземпляры попадались прелюбопытнейшие и редкие.

— Когда меня вызвали из Раравозо в Са-Аса, я решил, что это какая-то ошибка. Интересы археологов и палеонтологов совпадают далеко не всегда, и делать возле Сааф-Ола мне, сузалийцу-археологу, было решительно нечего. Однако же, заинтригованный, я получил одобрение со стороны университетского начальства и вылетел сюда.

Конечно, будь те палеонтологи гражданами любой другой страны, Сузалу никогда не узнала бы о находке. Но Сокару повезло — ребята оказались его соотечественниками.

Потрясенные небывалым открытием, ученые на раскопе даже старались не говорить об этом, чтобы ничего не испортить непроверенными слухами. Однако их приподнятое настроение Рато Сокар почувствовал сразу по приезде.

— У вас такой вид, — пошутил тогда Сокар, — будто вы нашли останки инопланетян.

— Хуже! — с притворной скорбью отозвался руководитель группы. — Появление инопланетян не вызвало бы необходимость переписывать всю хронологию нашей истории…

Сокар не слишком удивился, когда ему показали прямо на месте раскопок еще не извлеченные кости древнего ящера. Но когда он различил залегавшие на два слоя глубже кости человека — это был шок.

— Я поначалу подумал, что путаница произошла в результате падения метеорита. Мы начали разбираться, привлекли кемлинских и узлаканских геологов и в результате пришли к выводу, что слои на этом участке никогда не перемешивались, отголоски катаклизма сюда не дошли, и те люди действительно погибли за несколько десятков тысяч лет до смерти ящера. Вскоре из Раравозо приехал мой приятель-антрополог. И вот он сказал совсем уж невероятную вещь…

Сузалиец преднамеренно смолк, хитро улыбнулся и заглянул в пещеру, ко входу которой они подошли вплотную. Здесь, под аркой естественного моста, было прохладно и сильнее пахло водорослями. Ноиро наклонился к маленькой лужице, оставшейся в литорали после отлива, зачерпнул горсть воды и плеснул ее себе за шиворот.

— Ну, и? — не выдержал молчавший до сих пор математик, наконец-то выдав свой интерес.

— Эти люди внешне ничем не отличались от наших современников. Если бы их можно было воскресить и отправить прогуляться по улицам Кийара или Раравозо, никто не стал бы показывать на них пальцем. Они ничем не выделялись бы в толпе. При условии, конечно, что мы одели бы их по современной моде.

Ноиро тут же вспомнился школьный курс истории и биологии.

— Мэтр Сокар, как это возможно? Во времена ящеров еще не существовало даже приматов!

— Именно так! — согласился Сокар. — Млекопитающие были тогда редкостью, отличались малыми размерами и плохой выживаемостью в среде зубастых чудовищ. Именно поэтому рвали на себе волосы наши палеонтологи. Людей, чьи кости мы обнаружили, попросту не могло быть. Откуда они взялись? Что они там делали? Почему погибли молодыми и в одночасье? Мы искали другие свидетельства и не нашли ничего. Останки с Сааф-Оле сохранились лишь благодаря специфике почвы тех мест: трупы практически мумифицировались и почти окаменели.

Дэсвери и Гиадо шли следом. Телеведущий включил фонарик: своды пещеры с каждым их шагом становились все ниже, и свет почти не проникал сюда, как в самом начале тоннеля, где он попадал внутрь через множественные отверстия вверху.

— И что было потом? — спросил журналист.

— Присядем.

Изобретательная природа выточила из камня несколько фигур, напоминающих величественные троны. На них и взобрались попутчики, усаживаясь друг напротив друга. Ноиро постучал костылем по основанию своего «кресла».

— Обо всем этом благополучно «забыли», — заявил сузалиец, выражение лица которого теперь скрывала тьма. — Доказательства бесследно исчезли. Все, кто осмеливался подать голос в напоминание о находке, сразу же записывались обществом в кретины. Говорить об этом стало неприлично. А еще: немодно, неактуально, неоригинально, антинаучно, мистификационно. Но я забыть об этом не смог. Может быть, потому что не слишком дорожил своими «учеными трудами» и научным авторитетом. В сравнении с открывшейся информацией все это казалось мелким, ничтожным и даже в какой-то степени гнусным. Они все так трусились на предмет своей карьеры, так топтали имена инакомыслящих… и я когда-то искренне считал тех людей инакомыслящими… когда был в рядах своих честолюбивых коллег…. Другими словами, работу в университете я оставил. Не мог с тех пор кривить душой. Вместе со мной уволился и тот профессор, руководитель группы палеонтологов. Да, мы просто ушли в никуда. Так бывает. Ушли и потеряли друг друга из вида. Так тоже бывает. С тех пор я работаю самостоятельно. У меня есть свой сайт, выходят книги, я участвую в телепередачах и стараюсь говорить обо всем, что узнаю, что думаю насчет того или иного белого пятна нашей истории. Академические ученые не переносят меня на дух. Я слышал, некоторые называют меня отступником. Ну что ж! Так тому и быть! Я действительно отступил от прежних убеждений.

Сокар спрыгнул со своего трона и прошелся перед слушателями.

— Нет, глупо было бы отвергать всю существующую классическую науку и ее методы! — воскликнул он, темпераментно взмахнув руками. — Это база, это первооснова, и чтобы уйти в свободное плавание, мне было необходимо на протяжении многих лет осваивать азы. Отвергать все достижения науки только из-за некоторых издержек и человеческого фактора — это все равно что попрекать природу за сотворение преступников или стихийные бедствия…

Под конец его речи Ноиро Гиадо оживился и стал кивать. Журналист понял, что тезка-математик не спешил отпочковываться от ученых собратьев и, возможно, лишь недавно по какой-то причине стал разделять некоторые взгляды энергичного сузалийца.

«Вот бы сюда сейчас Йвара Лада! — в который раз подумал молодой Ноиро. — Тут бы дым столбом поднялся!»

— Теперь ваша очередь, мэтр Гиадо! — сказал Сокар. — Поведайте же о том, что наконец свершилось!

— Мне удалось расшифровать таблички-вальди, — просто сказал Гиадо и в полной тишине сел на «троне» поудобнее. — Не думал, признаться, что осилю эту задачу. Для подобных дел требуется профессиональный лингвист, думал я. Но по ходу работы стала проясняться суть. Символы на табличках — математические знаки. Я никому еще, кроме вас, не говорил о своей догадке.

— Вы смогли их прочесть? — шепнул Ноиро.

— Да. Но, боюсь, по тем фрагментам, что попали ко мне, составить что-то связное, осмысленное — невозможно. Там содержатся упоминания о неких установках, концентрация которых усиливается естественно либо искусственно. Это горы или постройки, сделанные человеческими руками. Они выполняют функцию антенн, накапливают энергию извне и переправляют в главный узел по линиям разломов. Мне удалось расшифровать некоторые координаты, и почти все они совпадают с местонахождением каких-либо известных исторических памятников или просто с горными цепями, которые эзотерики называют «местами силы». Два ориентира выделены особняком. Один приходится на западную часть Кийара, Заречье. Второй теряется далеко за перекопом Айдо в сельве Рельвадо. Есть упоминание о третьем, но его координат я, как назло, в имеющихся у меня на руках источниках не нашел.

Гиадо спустился на пол и в нужном порядке выложил на сидении своего «трона» принесенные в кармане фотографии табличек. Остальные сгрудились вокруг него и под лучом фонарика вгляделись в изображения. Водя пальцем по символам, математик принялся объяснять, какой что означает.

Журналист задумался. Один из ориентиров, названных мэтром Гиадо, был ни чем иным, как Тайным городом, Заречным Кийаром, местом обитания очень неприятных особей и сердцем Агиза. Второй… Второй — это, без сомнения, круг камней, тех самых белых валунов, возле которых организм начинает выходить из строя… Приехав из сельвы, Ноиро сверился по карте: Агиз и Франтир находятся на одной параллели, хоть и отстоят друг от друга на гигантском расстоянии. Но что же это за третий ориентир? Где он может находиться?

И тут слово опять взял Рато Сокар:

— А теперь я расскажу то, что не публиковал пока еще нигде. На кафедре истории в университете Сузалу этот документ признан подлинником, однако почему-то не пользуется особенной популярностью у биографов астурина Гельтенстаха. Это записки Поволя Сотиса, — писатель с улыбкой отвесил поклон журналисту, — кавалера армии ва-костов, участвовавшего в том числе и в Кийарской кампании. Ваша, Ноиро, фамилия была мне дополнительным поводом для знакомства.

— У нас в семье и правда бытует легенда о неком пра-пра-пра из ва-костов по отцовской линии, — признался молодой человек. — Но как его звали и служил ли он в армии северян, мы не знаем.

— Ну что ж, озвучу записки Поволя.

* * *

Армия ва-костов вошла в Восточный Кийар почти без сопротивления кемлинов, поскольку до Перелома это была страна с особой философией и поразительным миролюбием. Их нельзя было завоевать: они не запирали дверей, и незваные гости, ворвавшись к ним, быстро становились кемлинами, их потомки от смешанных браков получали внешность кемлинов и кемлинский менталитет. Так впоследствии произойдет и с ва-костами астурий Бороза Гельтенстаха.

Это сто лет спустя странная зараза потечет со стороны Западного Кийара, и государство начнет пожирать само себя, до поры до времени не зарясь на чужие территории, но уже культивируя внутри народа агрессию, ксенофобию, ненависть к инакомыслящим, подозрительность и доносительство. И тогда впервые за всю историю окружающие государства станут воспринимать Кемлин как опасного врага, способного напасть без предупреждения — просто от собственной паранойи, заподозрив враждебность в соседях. Зная о том, что кемлины делают друг с другом, главы других государств будут прогнозировать и гадать, что же те в случае войны сделают с чужаками. Перспективы пугали.

Всего за девять десятилетий великая страна уподобится трусливой гиене, которая при виде реальной или мнимой опасности забилась под корягу, визгливо рычит на всех без разбора и в пароксизме пугливого гнева на самом деле может укусить, не думая о последствиях. Недаром, ох недаром этот зверь окажется одним из символов на государственном гербе Кемлина!

Внешнеполитическая картина изменится: Кемлин будут держать на расстоянии и пристально следить за происходящими внутри него событиями. Так и появится Лига. Желающий войны войну и получит.

А во времена астурина Гельтенстаха все было еще по-старому укладу. Сопротивление его войскам оказала, по сути, кучка отщепенцев. С этим эпизодом обычно и связывают истории о «кровопролитных боях под Кийаром», а также о ранении самого полководца. Не было казней и расправ: пришельцы не успели разозлиться как следует и в азарте боя дойти до резни, изнасилований и прочих карательных мер, так часто практикуемых победителями в отношении непокорных побежденных. Раковина с жемчужиной впустила чужестранцев и захлопнула створки, оставив их внутри.

Спустя два года — всего-навсего два года! — бравые вояки-северяне окончательно осели в красивом городе с его вальяжными, даже немного ленивыми жителями. Безмятежность передалась им, как передается простуда — по воздуху. Точно герои древних мифов, очарованные прекрасными колдуньями на острове в море, ва-косты в своей праздности завели семьи и обжились на новом месте, влив свежую кровь в жилы древней нации, что, несомненно, оздоровило ее, даже не собиравшуюся расставаться с привычными устоями и традициями. Словом, северяне стали очень быстро растворяться в кемлинской культуре и пропитываться ее ценностями. И их это устраивало.

Гельтенстах катался по провинциям своих новых владений и наслаждался мудростью этого странного народа. Где-то — не то в Энку, не то в Тайбисе — до него дошли слухи о подземном городе Агиза, Тайном Кийаре, прибежище беглых убийц-каторжан, которые в незапамятные времена стеклись в те края со всех концов засушливой страны. Тогда-то астурин и загорелся идеей побывать на запретной земле.

Именно об этом загадочном периоде жизни прославленного полководца повествовал в своих мемуарах кавалер северной астурии Поволь Сотис.

«Вчера астурин вернулся в Кийар после длительной отлучки. Он велел собраться всем боевым командирам армии и штабным, а также кавалерам из каждой астурии. Я сообщил домашним о приказе и выехал в ставку Гельтенстаха.

Там мы узнали, что наутро выступаем в Заречный Кийар, и известие это обрадовало лишь самых ретивых военачальников. Остальные отдавали себе отчет в том, что это будет утомительное путешествие в Агизе с его змеями и скорпионами, которые, в отличие от жителей Кемлина, были основными виновниками гибели наших солдат и лошадей. Но боевому приказу безоговорочно подчинились все и начали сборы.

Я не стал таить от жены цель нашего похода, у нас с нею всегда были самые доверительные отношения. Гайти переменилась в лице и после моих настойчивых расспросов о том, что случилось, неохотно пояснила:

— Вы едете к детям черных звезд. Это безрассудно! Даже мы общаемся с ними очень редко и только по необходимости, а вы для них враги. В той стычке вы убили нескольких людей из подземного города, поэтому остальные изгои будут вам за них мстить!

— В той стычке? Значит, вас по-настоящему защищала только горстка преступников? — удивился я такому откровению немногословной своей супруги.

— Они защищали не нас, они защищали Тайный Кийар. И будут защищать всегда. А нас, горожан, они подставили под удар, из-за чего в те дни пролилась и невинная кровь. Но Святой Доэтерий, хвала ему, раскрыл глаза вашему полководцу и удержал его от мести.

Это прозвучало немного двусмысленно, ибо в том самом бою наш астурин лишился одного глаза и только чудом не погиб.

Я ничего не сказал. Супруга прекрасно понимала, что ослушаться приказа не посмеет никто из офицеров. Значит, поход неминуемо состоится.

Мы выступили еще затемно. Все обратили внимание на тревогу лошадей, совершенно для них не свойственную. Об этом я мог судить по своему коню, который был не из робкого десятка. Мне вспомнились слова жены, но я видел пример нашего астурина, как ни в чем не бывало гарцевавшего на вороном скакуне.

За мостом расстилалась пустыня Агиз. К тому времени солнце поднялось над горизонтом, и Бороз Гельтенстах, как всегда, набросил на голову свой черный колпак, защищая белокожее лицо от ожогов. Ехал он впереди и выглядел весьма озабоченным. Никто не смел побеспокоить его.

Вскоре вернувшиеся разведчики доложили, что путь через мост свободен, а они смогли разглядеть древние постройки Заречного Кийара. Но людей, сказали они, в городе видно не было — он казался мертвым.

Астурин пришпорил вороного, и за ним двинулась вся армия.

Нашему взору предстал романтический пейзаж. Над старинными башнями города пустыни медленно кружили величественные птицы, время от времени издавая протяжный тоскливый свист и клекот. Солнце касалось лучами их золотого оперения. Странное марево висело над самой высокой постройкой, а утро, несмотря на безоблачность, было необъяснимо мрачным. Изменился сам воздух, померкли лучи светила, как если бы я смотрел вокруг через слегка закопченное стекло.

Те люди возникли неожиданно. Мне даже показалось, будто они вынырнули из пустоты, и, делясь позже своими наблюдениями с друзьями, я узнал, что им померещилось тогда то же самое.

Назвать парламентеров нищими изгоями было нельзя. Наоборот, одеты они были роскошно и держались с достоинством, словно какая-то невероятная подземная элита. Кожа этих кемлинов имела бледно-сероватый оттенок и сильно отличалась от золотистого загара их соотечественников из восточной части города. И не только это было разницей меж ними. У заречных было жесткое, почти злое выражение лиц.

— Вы не пойдете дальше, — спокойно сказал седовласый высокий старик, окруженный молодыми мужчинами в затейливых доспехах. — У вас есть верхний город. Довольствуйтесь им.

Пустыня, кажется, померкла еще. Лошади захрапели, а крики золотистых птиц стали еще протяжнее.

Удивленный и даже очарованный дерзостью жалкой кучки людей, вышедших навстречу целой армии почти безоружными, астурин Гельтенстах спросил старца, знает ли тот, кто перед ним.

— Да, знаю. Ты — первый чужеземец, кто увидит. Но войдешь с нами только ты. Твое войско останется снаружи.

Астурин придержал вдруг взъярившегося вороного, взглянул в небо, а после рассмеялся:

— Ты говоришь с тем, кому поклонились и отдали свои армии владыки семи государств этого мира!

Вороной привстал на дыбы. Невероятно, но небо в самом деле темнело, как в сумерки, хотя солнце, уже не так слепившее глаза, оставалось на своем прежнем месте — взошедшим над горизонтом востока.

— Восьми, — невозмутимо поправил его старец. — Но ты прав: в Восточном Кийаре никогда не было надежной армии — и только поэтому мы позволили вам быть здесь. Нам нужна твоя армия семи астурий, нам нужен тот, кто умеет обращаться с властью, но притом обладает здравомыслием и не пытается подчинить себе сильнейшего.

По стройным рядам наших пробежал ропот. Гельтенстах снова захохотал:

— Мне говорили, мол, жители подземного города — безумцы, но то, что вижу я, превосходит самый красочный рассказ. Мои пушки сметут эти развалины и развеют их обломки по пустыне задолго до того, как настанет час обеда. А все, кто выйдет на поверхность, будут погребены под руинами. Ты хочешь войны, кемлин?

Старик прищурился. Мне отчетливо подумалось, что за разговором он тянет время, лелея некий умысел.

— Ты мне нравишься, беловолосый полководец. В наших краях людей с белыми волосами и красными глазами считают священными избранниками. Приглядись — я тоже вовсе не сед и не так стар, как может вам показаться издалека. Я такой же, как ты, о самонадеянный ва-кост! И я могу сделать тебя третьим хранителем… если, конечно, ты проявишь благоразумие и пожалеешь жизни своих солдат, а также наши силы. Я сделаю тебя третьим в обмен на семь астурий, которые отныне будут охранять безопасность завоеванного вами Кийара!

Раздраженный до треска молний, астурин повернул голову в мою сторону:

— Кавалер Сотис, приказывайте заряжать!

Я махнул рукой командиру своей артиллерии. Старик-кемлин ожег меня взглядом, и тогда я приметил, что он и в самом деле красноглаз, а зрачки его сверкают, точно у зверя. Краем глаза я увидел вдруг, что солнце проваливается в черную бездну, а над пустыней протянулся странный звук, исходивший из горла старца. Он рычал длинно и долго: „Ар-р-р-р-ра-а-а-а!“, и наши лошади бесновались, а золотистые птицы торопливо улетели в Агиз. Откуда ни возьмись, воздух всколыхнул сильный порыв ледяного ветра.

Командир отрапортовал о готовности пушек.

Астурин Гельтенстах ткнул пальцем в сторону ближайшей башни:

— Уничтожить!

„Твоя жена спасет тебя сегодня, — прошептал голос в моих ушах, и мне почудилось, что это говорит старец, и отчего-то я знал, что его больше никто не слышит, — и поплатится через семь поколений, закончив то, что начал ты сегодня!“

#image029.jpg

Я дал знак. Пустыня погрузилась во мрак. Черное пятно поглотило солнце, и напоследок то брызнуло прощальным огоньком.

Ядра посыпались на древние постройки, в полной мгле сокрушая огромные башни и поврежденные временем статуи неизвестного мне народа.

На небе, словно глубокой ночью, проступили звезды, а ветер едва не выбивал из седла. Вокруг черного пятна на месте нашего светила сумрачно сияли короткие жемчужные лучи, похожие на пряди волос. Солдаты закричали, поминая Святого Доэтерия и моля о милости, а потом начали падать со своих одичалых коней и оставались лежать на песке замертво. Лошади их в панике бежали прочь, к берегам Ханавура. Те же смельчаки, которые, невзирая на все, кинулись на кемлинов подземного города, падали у ног парламентеров, хватаясь за грудь и хрипя в агонии. Глаза их выкатывались из орбит, рты исторгали пену.

— Прекрати это, ва-кост! — крикнул старик Гельтенстаху. — Само небо не благоволит тебе в твоих деяниях! Останови солдат или впустую поляжет вся армия семи астурий, не доставшись никому. Просто поклянись принять мои условия — и получишь то, к чему стремился.

И Гельтенстах приказал мне остановиться.

Взблеснул другой край солнца. Пустыня начала оживать, звезды потухли.

Старец сдержал свое слово. Когда наш астурин принял его условия, кемлины оглянулись. Солнце уже вновь купало Агиз в своих немилосердных лучах. Мы увидели вдалеке небольшой отряд, очевидно поднявшийся из-под земли.

Старый кемлин что-то сказал подъехавшему к ним Гельтенстаху. Тот спешился, и телохранители поклонились ему, давая понять, что признают его власть. Астурин дал нам знак ждать, а сам, держась подле старца, спустился в нижний город.

Я почувствовал боль и обнаружил, что мне на руку взобрался черный скорпион. Полковой лекарь сделал мне кровопускание и сказал, что никогда еще не встречал подобного. Эти создания нападают, лишь очутившись в опасности, и никогда — первыми.

Той же ночью у меня поднялся жар и приключилась лихорадка. Гайти вскочила, чтобы убаюкать нашу годовалую дочь, проснувшуюся от моих стонов, а после явилась ко мне.

— Я знала, что это случится, Поволь, — обреченно проговорила она и зашептала что-то на неизвестном мне кемлинском.

Сознание мое мутилось, а вскоре и вовсе померкло. Наутро я проснулся в испарине. Мы с Гайти не говорили о происшедшем, и я быстро поправился.

Полгода спустя в Ва-Кост началась смута, и правительство Гельтенстаха было свержено. В память о военной доблести астурину предложили самому выбрать себе место для бессрочной ссылки, и он без раздумий назвал остров Летящего Змея всего в трех тысячах кемов от недавно найденной земли льдов и снегов, которую ученые мужи назвали Туллией.

Выбор Бороза Гельтенстаха потряс даже его судей, но астурин был непреклонен. Насколько мне известно, жизнь свою он закончил на том острове, и довольно быстро, что не слишком удивляет, если принять во внимание суровый климат тамошних краев.

Я же со своей семьей — спустя три луны после суда над астурином Гайти произвела на свет сына, Лугеро, похожего на нее, как две капли воды, — переехал в спокойный провинциальный Тайбис, где на склоне лет позволил себе взяться за воспоминания о былых днях и ратных делах»…

* * *

— Ну?! Каково? — воскликнул вошедший в роль Сокар и театрально взмахнул руками. — Какой коктейль реальности и фантазии! Тут вам и мистические коллизии о проклятии, и военные приключения, и намек на некий тайный сговор подземных жителей! А самое главное заключено знаете в чем?..

Все смотрели на него, ожидая развязки, один Ноиро подумал, что уж он-то сам является живым (пока еще) опровержением мистичности истории Поволя Сотиса. Возможно, намек на некий сговор тоже не лишен в этом случае оснований. Бесстрастный стиль наблюдателя, избранный мемуаристом, лишний раз говорил в пользу его правдивости. Кавалер Поволь описывал то, что слышал, то, что происходило у него на глазах и с ним самим.

— Главное, что эти записи были обнаружены нашими историками в начале века — и знаете, где? В архивах самого Бороза Гельтенстаха на острове Летящего Змея в Южном море. Астурин не оставил после себя ничего — ни мемуаров, ни иных документов, только некоторое количество личных вещей: что-то из одежды, обуви, аксессуаров. И записи Сотиса, которые тот сделал уже после его смерти! Каково? И это не фальсификация!

— Мы проплывали мимо его острова, — сказал Ноиро. — Это просто осколок суши, покрытой вечны льдом. После извержения Сарталийского вулкана он целиком погрузился в воду.

Дэсвери покачал головой:

— Ваши данные, мой друг, несколько устарели. В прошлом году Летящий Змей обнажил свой хребет. Между прочим, свободный от снега и льда. Вода словно отступает от него… или все же это он поднимается в результате каких-то геологических процессов на дне моря?

— Обнажил свой хребет… — пробормотал журналист. — А параллели-то не совпадают…

— Вы о чем?! — встрепенулся математик.

— Нет, это пока версия. Скорее всего, неправильная… Мэтр Дэсвери, я даю принципиальное согласие на участи в вашей передаче. Но могли бы и вы учесть мое пожелание?

— Безусловно, могу!

— Я хотел бы, чтобы этот выпуск назывался «Солнечное затмение истории».

А в ушах отчетливо прозвучало: «Она закончит то, что начал ты сегодня!»

 

7. Первый и седьмой

— Я знаю, что вам не нужен был этот материал, мэтр Гэгэус.

Ноиро слегка удивлялся сам себе. Глядя теперь на главреда, он ни мгновения не беспокоился о том, в каком расположении духа пребывает начальник и стоит ли ожидать от него неприятностей. Самая большая неприятность подкарауливала сейчас всю страну, и имя ей было — «война».

Шеф уставился на него и промокнул толстую шею платком.

— Все умные стали, ты посмотри! — буркнул наконец Юлан. — Ну и что теперь прикажешь с тобой делать? Ступай, выздоравливай уж, незаменимый журналист.

Молодой человек пропустил мимо ушей снисходительную насмешку, сыгранную очевидно ради заминки конфликта. Ведь Гэгэус прекрасно понимал, что работник, получивший травму, будучи при исполнении служебных обязанностей, имеет право требовать от начальства возмещения ущерба, и сумма эта была немалой. А Гатаро Форгос наверняка не обрадуется, узнав о не согласованной с ним командировке новичка, копнет поглубже и молниеносно узнает, что ничем не примечательный журналист Сотис — это скандально известный едва ли не на весь мир Сэн-Тар Симман… А тогда… Ой-ёй!

— Я могу показать вам, как гибнут люди, статью о которых вы поручили перед моим отъездом мэтру Сабати, — ровным голосом продиктовал журналист.

Юлан пригляделся. Или его обманывало зрение, или глаза Сотиса после поездки и в самом деле стали свинцовыми. Да и поведение парня значительно изменилось. Так меняется личность солдата, вернувшегося с войны. Навсегда.

Ноиро сдержал усмешку. Как же понятны стали ему теперь мотивы людей, и как они чаще всего низменны и шкурны…

— Есть что сказать — говори, — покривился Гэгэус. — И, знаешь что, давай на «ты». Заслужил.

Ясно, главред решил юлить и выкраивать себе несгораемые баллы.

— Хорошо, если это необходимо, — Ноиро ухватился за костыль и встал из кресла, где еще совсем недавно сидела Нэфри, запомнившаяся Гэгэусу как «та самая девчонка, что любит терять сознание в самый разгар беседы». — Давай-ка выглянем в окно, Юлан.

Он устало поманил за собой главреда. Тот не стал упорствовать, подошел и взглянул на мир с высоты седьмого этажа. Мир уже погружался во мрак глубокого вечера. Мир зажег огни фальшивого веселья и закрутил надсадный флирт, в отчаянии доказывая самому себе: я ничего не знаю о войне, что у всех на устах, я хочу веселиться, как прежде! Город-самодур делал вид, будто живет по-старому, но жить по-старому не получалось.

Вульгарные подвыпившие дамы вываливались из дверей одних клубов, чтобы, ухватив кавалера побогаче, ехать с ним в другие. Узлаканцы, коренные горожане, держались теперь обособленно и нахально, кучкуясь и чувствуя себя хозяевами положения, а взгляды их затекших глазок сулили недоброе. «Это еще только самое начало!» — вещала дерганая реклама, превознося мало кому теперь интересные товары, идущие с огромными скидками. Здесь толпа кемлинов избивала зарвавшегося узлаканца, там то же самое толпа узлаканцев проделывала с кемлинами — пожилой парой. В разбитом фонтане лежала мраморная голова Зако Фурона — ею и разбила фонтан в конце проспекта кучка искателей приключений, нимало не беспокоясь, чей памятник разрушила, а самое главное — не ведая, для чего.

Кийар, Кийар, много ли тебе осталось?..

— Всё шло к этому, — сказал Ноиро. — Противостояние сокола и гиены закончится победой гиены…

Гэгэус уныло кивнул. Конечно, он видел все это и прекрасно понимал, к чему ведут игры Тайного города. Древние символы на гербе объединенного — Заречного и Восточного — Кийара никогда не были и не будут союзниками. Власть уже давно перешла к потомкам каторжан. Государство Кемлин уничтожат не извне. Кемлин падет от рук собственных детей. И это уже не изменить. Когда страной управляют бывшие изгои, страна обречена, и ей грозит скорая неминуемая погибель…

— А о чем пишем мы? — продолжал журналист, беря со стола подшивок первый же номер вечерки, что подвернулся ему под руку. — «Митти Клевас разводится со своим четвертым супругом!», «Страшная тайна порноактрисы», «Как правильно делать макияж для ночного клуба», «Беременная солистка „Создателей“ потеряла сознание прямо в редакции!», «О чем говорит предсказатель?», «Тест „Узнай, насколько ты ему небезразлична“», «Отправь письмо кумиру и выиграй автомобиль!»…

— Что ж, такова политика издания, — развел короткими ручками Гэгэус. — В котором, между прочим, ты получаешь заработную плату. Так же, как и я. Я такой же наемный работник и дорожу… хм… во всяком случае, дорожил своим местом. Для культивации паники существуют общественно-политические газеты и журналы, телевидение и новостные сайты.

— Я говорю не об этом. Просто с недавних пор мне действительно стало интересно, когда, в какой момент истории гиена окончательно подмяла под себя восточного сокола?

Ноиро говорил задумчиво, глядя на сотни светящихся окошек и темнеющую гряду Узлаканских гор далеко на северо-востоке. А через два квартала отсюда, на площади Гельтенстаха, высилось здание главного кийарского суда, и над входом в него замерли запечатленные в черном мраморе государственного герба, сверля друг друга взглядом, птица и зверь. Одним глазом понимающе взирал на них, сложив руки на эфесе длинного палаша, каменный астурин армии семи государств и словно ждал своего часа. Взойдет солнце — и призрак оживет, и поднимутся из песков мертвецы. И снова будет бой…

— Ты сказал, что можешь объяснить, как гибнут те люди, — напомнил Гэгэус.

— Не объяснить, а показать.

— Давай, показывай.

— Сядь.

— Да ладно, постою.

— Ты должен сесть или даже лечь.

— Хочешь сказать, что твои новости обладают настолько сногсшибательным эффектом? Уважаю!

С этими словами Гэгэус сел, закинул ногу на ногу и напоследок успел подумать: «Да и Протоний покарай этот Кийар! Как начнется заваруха — укачу к своим в Амеенти, и пусть в Кемлине хоть небо затвердеет, будь они все…»

Грудь вспыхнула болью так, будто его сдавило двумя вагонами. Глаза полезли из орбит. Гэгэус потянулся к горлу, невольным жестом стремясь ослабить воротник, — и отовсюду накатила темнота.

«Явись! Явись!» — отчетливо слышалось тут в полной тишине, но звук уже угасал, а где-то вдали маячило пятнышко света.

Полное беспамятство. Что он? Кто он? Зачем здесь? Здесь — это, опять же, где? Все это не имело теперь особенного значения, был только свет, свет и покой, и надо идти туда…

Он не успел сделать и шагу в направлении пятнышка в конце коридора. Серебристой волной его мягко оттолкнуло назад.

«…трижды неладны!» — додумалась мысль.

Гэгэус раскрыл рот и что есть мочи втянул в легкие воздух, как если бы его только что пытались утопить.

В кресле напротив него сидел Сотис, вращая в пальцах уцелевшей руки какую-то безделушку со стола.

— А их — не возвращают, — произнес он.

Главред был так напуган, что не понял, о чем твердит Ноиро. Он ощупывал грудь и горло, осторожно вздыхал и подкашливал, проверяя, не вернется ли та ужасная боль.

— Кого — их?

— Тех людей, о которых пишет в «Журналистском расследовании» мэтр Сабати. Но об этом он никогда не напишет, и теперь я уже знаю, почему.

Гэгэус поднял на него мутноватый и полный недоумения взгляд:

— Сабати? А… Протоний, да что мне этот Сабати! Как ты это сделал, Сотис? Это ведь сделал ты? Приступ, да? Это был приступ?

— Похоже, правда? — вкрадчиво протянул тот, откладывая безделушку и подаваясь вперед, ближе к шефу, но не спеша покинуть кресло. — Когда они устраивают свои разборки, их Призыв подается в очень широком диапазоне. Он захватывает как врагов, так и непричастных. Особенно чувствительны ко всему подобному талантливые творческие люди. Они и гибнут чаще других, а мы пишем некрологи.

— Да о чем ты толкуешь?! — не вытерпев, возопил Гэгэус. — Что за ахинея?!

— Я только сегодня, Юлан, составил почти полную картину. Это мощное психотронное оружие, против его воздействия почти совсем бессильно оружие физическое, бесполезны армии и боевая тактика гениальных военачальников. Сразиться можно лишь равным оружием, иначе — смерть. Ты вернулся, потому что тебя вывел я. Другим везет меньше. Вот и все расследование.

Главред потянулся рукою к столу и сжал-разжал кулак, показывая, что сам он не в состоянии подняться и утолить жажду. Ноиро подал ему бокал с водой, Гэгэус жадно осушил его, но не напился. Зато говорить он уже мог.

— О ком ты сейчас вел речь, Сотис? Кому все это может понадобиться? Что — полная безнаказанность? Да нет, я уверен, что такое кому попало в руки не дается…

— Это кому попало в руки и не дается. И безнаказанность тоже условная, иначе к сегодняшнему дню всем миром заправляла бы шайка из Тайного Кийара. Существует Противостояние. Ты подумай, Юлан, почему Форгос, с ногами и руками продавшийся «тайным», будучи уроженцем Восточного города, — почему он снизошел до столь популярной темы, однако поручил псевдорасследование именно «няньке» в нашем отделе? Не есть ли это яркая иллюстрация двойных стандартов правительства?

Судя по всему, Гэгэусу сейчас было плевать и на Форгоса, и на Тайный Кийар, и на старого мерзавца Сабати, и уж тем более на всех пострадавших. Он все еще отчетливо видел тот призрачный свет, которому невозможно сопротивляться; он хорошо помнил странные ощущения себя, когда не можешь сказать о себе «я», не в силах вспомнить свое имя, неспособен вытянуть хотя бы что-то из своего прошлого. Ты кто-то — и ты никто одновременно.

— Сотис, не пудри мне уже мозги и доходчиво объясни, что ты только что сделал со мной? Загипнотизировал?

— Я попробую это объяснить… когда-нибудь. Сейчас важно другое: можно ли остановить их нашими силами? Любая правдивая информация об их деятельности — это нейтрализующая бомба. Они всегда так старались уйти в тень! Столетиями обывателю внушалось, что любой, верящий в высшие силы, в потустороннее — безоговорочно псих, и нормальные люди должны его избегать. Но при этом вера в Святого Доэтерия, в Протония, в шаманское общение с некими силами — приветствуется. Противоречие?

Юлан пригнул голову к плечу. Ноиро продолжал:

— Как бы не так! Веря в общепринятое, ты следуешь канону и не задаешь лишних вопросов. Это так и никак иначе, все уже пройдено до тебя, все разжевано и проглочено, какие еще могут быть вопросы? Вот представим на миг, что «тайные», придя к власти, отменили бы веру стада во все его святыни. Долго бы протянула такая власть?

— Боюсь, это была бы их ошибка, — кивнул главред.

— Именно так. Через век их бы смели и переименовали даже улицы, названные в их честь. Но они достаточно умны, чтобы не отбирать соску у младенцев. А вот потустороннее, не прописанное в заповедях или прописанное, как страшное ослушание — это да, это преступление против веры или безумие. Зная о потустороннем, ты безостановочно спрашиваешь себя о том, об этом — и у тебя все время есть возможность получать крамольные ответы, а также… раскрыть их истинную деятельность. Избранных… назовем их так… этот запрет никогда не касался, только обывателей — нас с тобой. В течение многих веков познавая запретную реальность, они наращивают свое влияние, накапливают опыт и пользуются им. И вдруг оказывается, что этот инструмент доступен и другим — тем, у кого другой «полюс». Нежелательным. Договориться с ними об игре на одной стороне невозможно: это все равно, как если бы фотоны черной дыры принялись договариваться с фотонами действующей звезды о нейтралитете между хозяевами. Это противоречит механике вселенной. Вывод? Борьба до логического завершения. То есть вечная.

Гэгэус потряс головой и провел рукой по взмокшей лысине. Сказанное Сотисом выглядело бы бредом, если бы не… Словом, отмахнуться от слов журналиста главред, несколько минут назад насильно извлеченный из своей оболочки и закинутый в непонятное пространство, уже не мог. Все было слишком уж наглядно.

— Задал ты мне… работы… «Вечная»! — передразнил Юлан и в поисках выпивки открыл свой бар, замаскированный под сейф. — Будешь?

— Что это?

Гэгэус предъявил ему темную бутылку в форме женского тела от шеи до бедер — с возбуждающе тонкой талией и виноградным листочком на месте… словом, в положенном месте. Ноиро безразлично кивнул. Тогда главред лихо ухватил бутыль за «пояс» и двумя движениями наполнил содержимым бокалы.

— Значит, так, Сотис. Я тебе верю, — он выдохнул через плечо и сделал приличный глоток. — Только ты знаешь… эти твои намеки на подземных кийарцев… — лицо его сквасилось просительной миной. — Ну недоказуемы они с юридической точки зрения. Уж не взыщи! Только откроем рот — и сотрут нас в порошок. И не надо им будет для этого никакого психотронного оружия — они своих же гиен на нас натравят, уж найдут нужных среди городского быдла — будь уверен, — Гэгэус кивнул в сторону окна, — и натравят. Тут с мозгами подходить нужно и концы обрубать. Решился — делай, а потом беги без оглядки. И чтобы никаких якорей — семьи, любимых и прочей романтики. И еще. Смотри, не ляпни чего-нибудь эдакого при Сабати. Он тебя с потрохами сдаст, не пожалеет.

Журналист отвел взгляд и усмехнулся:

— Зачем ему меня сдавать? Обо мне они уже наслышаны, — он показал на костыль и похлопал ладонью по тугой повязке на плече. — Я им уже неинтересен: моя смерть — лишь вопрос времени, и пачкаться им не нужно. Всё произойдет почти естественным путем. Медленное угасание.

Он спокойно отпил из своего бокала, почувствовав, как ужаснулся начальник. Так ужасается здоровый человек, услышав от больного, что тот знает о своем смертельном недуге и смирился с мыслью о своей кончине.

— Ты не загадывай, — сказал Гэгэус неуверенно.

На пороге возникла секретарша.

— Мамулечка, сегодня за рулем у нас ты.

— Хорошо, — ослепительно улыбнулась Окити. — Я зашла узнать, когда можно сдавать офис под охрану…

— Скоро, скоро! — Юлан замахал руками. — Да! И это… ты настрогай что-нибудь пожевать!

— Сию минуту.

Ноиро по-прежнему глядел в пол, как будто заснул с открытыми глазами. Гэгэус выпил еще, но расслабиться после пережитого никак не выходило.

Внезапно в кармане Сотиса подал сигнал телефон.

— Извини, — суховато сказал он главреду. — Здравствуйте, госпожа Иссет. Да, я понял. Да. Что?!

Ноиро вскочил и дернулся к выходу:

— Я сейчас буду у… Нет, надо! Хорошо, пусть там. Я еду! Юлан, я сейчас должен уехать. Завтра, если это еще от меня нужно, я выйду работать.

— Знаешь, Сотис, не будь ты нужен, я не предложил бы тебе на «ты»! — глазки Гэгэуса пьяненько заиграли, а язык стал заплетаться. — Такими журналистами, как Сэн-Тар Симман, умные редакторы не раскидываются! Но, если ты еще не совсем здоров — лежи себе и поправляйся.

Последние слова он говорил закрывающейся двери.

* * *

Во всем доме семейства Иссет светилось лишь одно окошко. Сад и цветник за оградой оставались почти в полном мраке.

Прихрамывая, Ноиро добрался до крыльца и позвонил.

— Кто здесь? — спросил из-за двери мужской голос, показавшийся журналисту знакомым.

«Стоит ли отвечать? А вдруг это…»

Но тут вмешалась женщина:

— Ноиро, открой, это тот молодой человек, о котором я тебе говорила. Я его увидела в окно.

— Я Ноиро Сотис, — представился журналист.

Дверь открылась. В проеме стоял математик Гиадо, с которым они познакомились сегодня у Сэна Дэсвери.

— Вы?! — одновременно спросили друг у друга оба тезки, и в их голосах было больше радостного узнавания, чем недоумевающей растерянности.

— Входите, Ноиро! — опомнившись, добавил математик.

За большим столом в центре полутемного зала восседала госпожа Иссет. Она выглядела правительницей, лишенной своей власти, но все еще хранящей величие.

— Стоило ли так поздно, Ноиро? — спросила она. — Это друг Нэфри. Господин Сотис, знакомьтесь: это мой кузен из Плеодо, Ноиро Гиадо, профессор математики и…

— Спасибо, Агатти, мы с молодым человеком уже знакомы, — усмехнулся мэтр Гиадо, и Ноиро стал с запозданием искать в нем фамильные черты Иссет, однако не обнаружил ни единой: математик совершенно не походил на свою двоюродную сестру и, тем более, у них не было ничего общего с племянницей — кроме, быть может, пытливого ума.

— Когда это случилось? — без околичностей перешел к делу журналист.

— Незадолго до моего вам звонка, — убитым голосом ответила женщина, поглаживая пальцами матерчатую скатерть. — Приехали четверо, сдернули дежурных врачей, нагрянули в палату…

…Было настолько поздно, что госпожа Иссет «гостей» уже не ждала.

— Что вы делаете?! — спросила она медиков, когда те начали перекладывать на каталку приборы, за счет которых жила теперь ее дочь.

— Демонтаж оборудования, — буркнул огромный, как самец гориллы, врач, продолжая свое занятие под наблюдением людей из Тайного Кийара.

Мать Нэфри бросилась к «тайным»:

— Зачем все это делается, господа?

— Для ее безопасности, — с некоторым раздражением ответил один из них — нагловатый мужчина с помятой, как с похмелья, физиономией, на которой хорошо заметны были сосудистые «звездочки». — О ней побеспокоятся наши доктора.

— Но…

— Претензии — не ко мне! — рявкнул он.

— Тогда к кому? — не сдалась госпожа Иссет, проглотив хамство со стороны человека, вдвое младше нее.

Он взглянул на своих спутников, оскалился и покачал головой, демонстрируя, до чего ему надоела эти назойливая тетка.

— Постановление мэра, — вступил в разговор другой «тайный», серый и неприметный человечек с длинным носом. — В связи с возможным переходом на военное положение.

— В таком случае я поеду с вами!

— Насчет вас, профессор, распоряжений не поступало. Это будьте добры к господину Форгосу.

Ей стало плохо. Пока кто-то из врачей приводил ее в себя, остальные увезли на каталках Нэфри и аппаратуру. Госпожа Иссет кинулась звонить всем, кто, по ее мнению, мог принять участие в судьбе дочери…

…Дослушав ее, журналист потер лоб. Снова проснулся дверной звонок.

— Это Ту-Эл, — сказала хозяйка.

Неприятный холодок шевельнулся в сердце Ноиро. Он был, был там уже давно, но надежно скрывался, подавляемый рассудком. Этот холодок возник в тот самый миг, когда ди-джей говорила о Нэфри, и сильно окреп, стоило журналисту увидеть заголовок статьи в бульварном выпуске. Что, если Ту-Эл совсем даже не исполнитель роли несчастного влюбленного, а вполне себе счастливый сердечный друг Нэфри, давно уже обретший взаимность с ее стороны? Что, если «желтые» журналисты не соврали? Иногда ведь и их сплетни попадают в точку…

Это и в самом деле был Эгмон. И не один. Вместе с ним приехали еще двое парней — колоритный брюнет с породистым громким баритоном и улыбчивый чубастый шатен с хитрым прищуром и носом-кнопкой.

— Камро.

— Птахо.

Выслушав историю, которую госпожа Иссет рассказала еще раз, Ту-Эл задумался. Брюнет и чубастый тем временем громко выразили свое негодование и стали утешать маму своей коллеги.

— Я попробую разузнать, где она, — наконец пообещал Эгмон и красноречиво взглянул на Ноиро. — Но и только. В Тайный Кийар посторонним входа нет.

— Ты через дядьку? — уточнил Камро.

Ту-Эл кивнул и добавил:

— Камро, Ноиро, поговорим.

В полной темноте, на ощупь, они вышли в беседку у дома. Сюда незначительно пробивался свет из окна.

— В общем, план такой. Мы, трое, знаем, в чем тут дело. Единственная гарантия ее безопасности, — Эгмон повернул голову к Ноиро, — вы. И твое молчание, Камро.

— Да я вообще ни при чем! — проговорил брюнет, стараясь понижать голос до предела слышимости. — Скрипт уничтожил сразу, следы замел. Ничего не знаю. Ну и что ж, что мы с ней все детство рядом на горшках просидели? Это не преступление… — он сложил руки на груди.

— А на вас, господин Сотис, они пока и думать не должны. Но вам нужно быть осмотрительным. Для чего вы приехали сюда?

Ноиро возмутил этот бесцеремонный тон. С какой стати он должен отчитываться перед типом, которого видел доселе всего лишь раз, пусть он хоть трижды старый знакомец Нэфри, а может и… Протоний покарай! Долой эти мысли!

— Вы реально можете помочь? — продолжал наседать на него Эгмон.

— При необходимости я смогу ее выкупить. Сами знаете, в обмен на что.

Ту-Эл почти зарычал:

— Вы рехнулись?! Да вы подпишете ей этим приговор, вы соображаете, что несете? Получив свое, они тут же отключат систему жизнеобеспечения!

— Да! — включился Камро и толкнул локтем журналиста, и тот тихо вскрикнул от боли в плече. — Уф, извини, не хотел. Но ты в этом деле главное — не тупи! Она тебе ведь доверилась, как нам, а нас она вот с такого возраста знает. И, кстати, если ступишь, тебя они тоже в живых не оставят. А после всего — конец Ту-Элу. Представляешь, сколько жизней на кону?

— Уезжайте, пока вас не увидел никто лишний, — резюмировал Эгмон.

— Можете быть спокойны: настоящего лишнего я сам замечу, — проворчал Ноиро, с трудом подавляя в себе желание съездить по физиономии этому самовлюбленному доходяге.

— Птахо отвезет вас в город. Ему тоже нечего здесь делать.

Однако журналист откинул голову и взглянул на него свысока:

— Ту-Эл, я сам решу, где мне стоит находиться и где не стоит. Вы же мне не няня, а я не ваш воспитанник.

Камро фыркнул в сторону и тихо гоготнул, а Ту-Эл невозмутимо произнес:

— Вы мне, конечно, не воспитанник, но вот почему вы так уверены, что я не нянька?

Ноиро встряхнул головой, предположив, что его застала врасплох слуховая галлюцинация:

— Ч-что?

— Именно то.

— То самое! — подтвердил Камро. — Я сам сначала офигел. Птицелов — нянька. Это что-то уму непостижимое…

— А Нэфри знала? — прокашлявшись, спросил журналист.

— Разумеется. Или, по-вашему, если бы я собирался коварно выманить у нее артефакт, умолчав о главном, то передал бы его вам после всего?

Ноиро пожал плечами:

— Кто его знает? Цель игры мне неизвестна. Может, и передал бы? И может, в хранилище сейчас лежит уже совсем не то, что передала вам Нэфри?

И тут Эгмон наконец-то проявил себя. Издав возмущенное восклицание, так не вяжущееся с его смиренным видом, он бросился на Ноиро с кулаками. Камро тут же ввинтился между ними:

— Тихо! Тихо! Уймитесь! Вы что, с ума сошли, друзья-калеки-доходяги? Это что за бои инвалидов-задохликов? Без нервов! Спокойно, я сказал! — дополнительно рявкнул он на Ноиро, уже готового к выпаду. — Вы что, морды бить сюда приехали? Приберегите пыл для «тайных». Тихо! В общем, так, Ноиро, ты не прав насчет Ту-Эла. Ту-Эл, а ты не перегибай, пусть он сам решает, не ребенок. Информацию мы ему предоставили.

Ревность… Говорят, миром движет любовь, дружба или, на худой конец, лень. Как бы не так! Миром движет ревность во всех ее проявлениях — от спортивной до банальной любовной. Сжигающая, на грани с завистью, глупая, бодрящая, веселая, злая, разрушительная, вдохновляющая, слепая — да у нее больше ликов, чем у самого талантливого актера! А многие даже не могут любить без страха потерять, и тогда на помощь приходит она, пусть даже призрачная и надуманная. Ревность — это как острый красный перец в блюде, и горе тому, кто не умеет с нею обращаться. Ревность — это игра для способных следовать правилам. Вышибая слезы и опаляя внутренности, она создает незабываемый вкус. А вкус победы или поражения… что ж, это как решит для себя сам игрок.

Лицо Эгмона смутно виднелось в темноте, но журналист чувствовал на себе его взгляд, полный обычной ревнивой злости. Вот и выдал себя «играющий несчастного влюбленного»! Ревность все расставит по своим местам, сорвет маски, выдаст потайные мыслишки! Ноиро не догадывался, что Ту-Эл сейчас ощущает в нем точно такую же ревнивую злость и уверен, что это он, непонятно откуда взявшийся недоумок-блондин, — его удачливый соперник.

— Хорошо, — выдавил Птицелов, отступая. — Делайте, как считаете нужным, господин Сотис.

Ноиро отсалютовал им с Камро, сунул под мышку костыль и, хромая, поплелся к дому.

* * *

Шаман Улах почти не следил за танцем пленницы, захваченной у Птичников, когда они с матерью бежали в укрытие. Это случилось после той схватки с археологами, по возвращении в сельву. Девица и ее мать выскочили из сельвы и наткнулись прямо на Улаха. Обе закричали от ужаса, а он лишь велел воинам схватить их и тащить в деревню.

Дочь племени Птичников оказалась умелой плясуньей. Опутанная изумрудными змеями, она кружила перед Плавунами, вызывая восхищение в глазах мужчин. Вчера черный раванга пообещал, что ее мать будет жива до тех пор, пока сама она будет танцевать, и красавица не берегла ног, рискуя быть рано или поздно укушенной разъяренными гадюками. Задор не угасал в ее странных светящихся глазах, смуглое тело мерцало, словно чем-то натертое, и Улах узнал мазь, которую когда-то делала Говорящая и давала матерям племени, чтобы их детей не кусали ядовитые змеи и насекомые и чтобы даже унцерна в страхе бежала прочь. Шаман усмехнулся. Что же, ноги твои скоро устанут, притирание выдохнется…

Кружась, девушка вдруг упала возле него на колени:

— Если ты отпустишь мать, я покажу тебе жилище Та-Дюлатара! — быстро шепнула она, но тут же вскочила и закружила снова.

Улах поднялся и хлопнул в ладоши. Барабанщики остановили ритм, звенящие кольца в руках музыкантов смолкли. Танцовщица недоуменно выпрямилась перед равангой.

— Откуда ты знаешь, где его дом? — спросил тот, ухватывая ее за локоть.

Змеи всколыхнулись и зашипели на него, и девушка скинула их в кожаный мешок.

— Я танцевала у него. С другими…

— Что, ваш бог-целитель теперь не гнушается вами? — противно обнажив гниловатые зубы, ухмыльнулся Улах, чтобы напугать девицу.

Она смутилась:

— Да. Он… Он нас…

— Ну?

Девушка отвернулась и всхлипнула. Шаман расхохотался над юной дурой.

— А ты не хотела?

— Нет, не хотела. Но он заставил. А у меня был дома жених, я люблю его!

— Жених знает?

— Да, он считает, что это великая честь. Но я не хотела так… Старшие говорят — надо, наши воины слушают их.

— И ты хочешь, чтобы Та-Дюлатару теперь было худо?

Она зарыдала:

— Пусть он умрет! Он причинил мне боль, мне и моим подругам! Я хочу, чтобы он умер.

— Тише, не ори. Тогда сегодня ты покажешь нам дорогу к нему. Ночью.

— О, раванга! Я не найду ночью дороги туда, я была там всего лишь раз! Скоро сядет солнце, и я уже не смогу привести тебя к дому бога-целителя. Надо идти сейчас или завтра утром!

— Мы пойдем, когда сядет солнце. И ты найдешь дорогу, если хочешь, чтобы твоя мать не ушла сегодня же за горизонт, в ночь, к нашим предкам!

Она сдалась и сникла:

— Будь по-твоему.

* * *

Сельва быстро погружалась во мрак. Стихала возня птиц в кронах деревьев, но вместо свиста и чириканья в лес пришел вой, рычание и тихий клекот ночных хищников.

Пять воинов-Плавунов, окруживших равангу и его телохранителя, покорно следовали по тропинке вслед за дочерью племени Птичников. Та озиралась и время от времени замирала, проверяя, не сбилась ли с пути в синих сумерках.

— Ну что опять? — не вытерпел Улах после четвертой остановки.

Она ухватилась за живот и что-то шепнула ему на ухо.

— Дочь перепелки! — рыкнул он. — Нашла время!

Она заныла, переминаясь с ноги на ногу.

— Отведи ее, — раванга махнул рукой в сторону зарослей, глядя на одного из копьеносцев. — Со страху ее прихватило.

Молодые парни хохотнули, и девушка заплакала от стыда.

— Иди быстро!

— Да мы ведь уже почти пришли! — потрусив к кустам, пропищала она. — В конце тропинки начнется уступ, а там, в лианах, дом бога!

— Если обманула, я вернусь и выпущу тебе кишки! За мной! — приказал Улах остальным, и в сопровождении четверых воинов и телохранителя бросился к вожделенному домену.

* * *

Плавун услышал только сдавленный вскрик пленницы из кустов.

— Ты чего там? — окликнул он ее, оглянувшись.

В ответ было молчание. Юноша подумал, уж не придавил ли ее какой-нибудь зверь, и шагнул в сплетение веток. Откуда-то сверху на него обрушилась сеть, а выскочивший из-за спины человек стукнул его по голове чем-то тяжелым. Не успев пикнуть, воин Плавунов без чувств повалился в заросли.

Сидя верхом на ветке высокого старого дерева рядом с одним из парней-Птичников, только что утянутая туда танцовщица проследила за происходящим внизу и, не сдержав улыбки, оглянулась на своего сородича:

— Как Айят?

— Как задумано, — ответил тот, уважительно придерживая ее за веревку на поясе и стараясь не касаться тускло мерцающей кожи. — Он ждет.

* * *

Улах вгляделся. И в самом деле: в скальном углублении, опутанный зеленью, стоял неприметный домен. Дура не обманула.

— Иди проверь! — велел раванга телохранителю.

Тот вернулся быстро:

— Нет никого, путь свободен!

Откуда-то потянуло дымком, и этот запах, как всегда, напомнил Улаху о смерти.

— Следите за домом со всех сторон, — сказал он четверым, а телохранителю показал идти вместе с ним в домен.

Прислушиваясь к звукам, раванга поднялся по каменным ступенькам и отворил дверь. Такое он видел впервые, а потому несколько раз проверил, что это за приспособление и не опасно ли оно. Убедившись в безобидности двери, шаман с телохранителем за спиной проник в жилище. В точности как и все Плавуны отряда, телохранитель сегодня был разрисован, точно перед боем. Это делалось, чтобы обмануть дух убитого, который захочет отомстить обидчикам, но под слоем узоров не узнает их лиц и не тронет.

В жилище было тихо, на стене коптил единственный факел. Коптить он начал при входе незваных гостей, а вскоре громко затрещал, пуская клубы черного дыма.

Улах прокрался глубже и увидел спящего Та-Дюлатара. Шаман прислушался к себе. Да, ощущения были те же, всё те же: тот же привкус, та же чужеродность. И запах одежды, которую помешанный на чистоте целитель стирал, сдабривая воду кусочком, похожим на камень, но дающим много странной белой пены. Этот проклятый запах раванга помнил еще с тех времен, когда видел чужака в его плотской оболочке. Та-Дюлатар спокойно спал, отвернувшись к стене и разбросав по подушке длинные волосы. Улаха затрясло от предвкушения. Он вытянул из прицепленных к поясу ножен обсидиановый клинок и шагнул к постели врага.

Тут хозяин домена отшвырнул покрывало и повернулся к шаману.

— С чем пожаловал, брат? — не без любопытства спросил юноша, отбрасывая густые волосы за плечи.

Это был Айят, для чего-то распустивший свои косички и надевший одежду Та-Дюлатара.

— Последыш?! — растерялся Улах и впервые заметил их с целителем необъяснимое сходство. — Что ты тут делаешь?

Телохранитель перевел дух. Ненависть Улах испытывал лишь к Та-Дюлатару и Араго, предпоследнему сыну Говорящей Аучар, а с мальчишкой предпочел бы не связываться — что толку в победе над ребенком?

— Я?! Это как раз не странно, ведь мы не враждуем с целителями. Куда более странно, что здесь находишься ты.

Если бы раванга был незрячим, он просто не отличил бы сейчас его голос от голоса проклятого Та-Дюлатара, который последний раз слышал восемнадцать лет назад. Улах прищурился, выискивая в лице брата то, чего не замечал, когда тот был маленьким. Или это все же чужак, который сидит и потешается, мороча им с телохранителем головы причудливым наваждением. Всю жизнь он нарушал замыслы раванги. Невозможно перенять привкус сущности у чужого по крови. Да, однажды Улах ошибся, приняв в темноте за Араго другого брата — Отау — и всадив ему в спину предательский клинок, считая, что убивает соперника. Но они были единокровными и единоутробными братьями, Араго и Отау! Так что же — морок проклятого пришельца?

Но нет, перед равангой и в самом деле находился Айят…

— Да кто ты?! — не вытерпел Улах, вскидывая руку с ножом. — Говори, не то убью!

Грациознее кошки юноша отпрыгнул к ширме:

— А ты приглядись! Не узнаешь?

Телохранитель бросился к нему, но, встретившись взглядом с Айятом, упал, как спеленатый по рукам и ногам. Улах укрепил свою защиту, подскочил к младшему брату, занося нож для удара.

— Проклятие всегда возвращается, Улах! Я — твое проклятие! — и, выдернув руку из-за спины, скрываемым там копьем он пробил насквозь глотку Улаха. Наконечник копья был сделан в точности из такого же вулканического стекла, что и нож раванги.

Падая навзничь и не веря, что такое могло произойти, черный раванга еще успел увидеть, как Айят, завладев его ножом, всаживает заговоренный клинок в глаз очухавшемуся телохранителю.

Факел погас.

* * *

Айят взял со стола оставшуюся от прежней лаборатории химическую колбу и встал на колени возле окровавленного Улаха. Тот уже перестал биться в агонии, и тело его начало коченеть.

Юноша наклонился ко рту брата, поднес колбу к синеющим губам мертвеца и что-то тихо забормотал.

— Атме, атме… ашами-йол!.. Атме, атмереро… асани… асани! — слышалось иногда из его уст. — Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани!

Стекло начало туманиться, сереть, темнеть. Дым внутри сгущался, оседая копотью на стенках сосуда.

— Ит-тааро месех ашами Айя-Та! Айя-Та! Инасоутерро… атме, атме ито-ас, ито-ас-с-с-с-с!

Отклонившись, Айят сел на пятки и устало прикрыл глаза. Колба в его руках стала черной.

— Только атме Айя-Та — твой обидчик, Улах! Только он сможет выпустить тебя, — прошептал молодой воин, раздвигая асфальтовые плиты пола и пряча колбу в широкую щель. — Помни это имя: Айя-Та!

Он оглянулся напоследок и, выйдя из домена, крепко закрыл дверь. Тут же из кустов показались копьеносцы-Птичники, оставив лежать на дерне своих спутанных сетями пленников — воинов-Плавунов, пришедших сюда с Улахом.

— Идите в деревню, ведите туда пленных, — заговорил Айят. — Дальше я сам.

Из-за поворота на тропинку ступил еще один Птичник, а на полшага впереди него почти бежала девушка, которая давно поглядывала на седьмого сына Говорящей, и не без взаимности с его стороны. Она была одета как танцовщица, тело ее мерцало от притирания, отпугивающего змей, глаза светились от зелья, изгоняющего усталость. Когда заканчивалось его действие, человек падал замертво и спал кряду несколько дней. Айят предупредил ее об этом, она кивнула.

— Где Улах? — шепнула красавица, и воины поддержали вопрос восклицаниями.

— Улах не выйдет из домена, пока его не потревожат. Забудьте сюда дорогу. Ведите его воинов в деревню и ждите там.

Копьеносцы уважительно склонили головы, хоть были среди них и мужчины много старше последнего сына Аучар. Айят сказал так, будто Улах все еще был жив. Так всегда говорили о равангах, даже об умерших и похороненных. А свыкнуться с мыслью о смерти черного шамана пока еще не мог никто. Сухим выходил из воды Улах-шаман, из огня — не обгорелым. Живуч был, силен был Улах. Только сам себя мог покарать Улах, да разве ожила бы совесть в человеке без души, чтобы отозвалась она покаянием при мысли о свершенных злодействах? Не таков был черный раванга.

— Пусть зарастет туда дорога, — сказал самый старший из тех, кто остался возле страшного домена после ухода Айята в сельву. — Пусть вопьются лианы в камни оскверненного дома бога. Пусть скроют его навсегда и станут могилой раванге-губителю. Пусть никогда не найдет оттуда выход кровавый Улах!

— Да будет так! — тихим хором отозвались воины и засыпающая от усталости девушка.

Тогда ее взял на руки тот копьеносец, с которым сидели они на дереве, а остальные отправились подбирать спутанных пленников. Через пару минут танцовщица уже крепко спала, уронив голову на темнокожее плечо своего спасителя.

* * *

Айят подходил к поселку Плавунов. В кустах по всей округе хрустел и пощелкивал валежник, суетливо шуршали ветки и тихо шелестели голоса: «Тш-ш-ш! Та-Дюлатар! Т-ш-ш-ш! Та-Дюлатар!» Шепот нес небывалую весть всему племени. Никто не смел выстрелить в бога, пусть он был на стороне врагов. Никто не смел встать у него на пути.

Племя высыпало навстречу юноше. Кто-то, самый зоркий, вдруг разглядел в темноте:

— Это не Та-Дюлатар! Это мальчишка!

Его оборвали:

— Над богами старость не властна! Он одет, как Та-Дюлатар — значит, это Та-Дюлатар! Кто посмеет нарядиться богом?

— Да, да! Я видел сам: Та-Дюлатар таким выходил из круга богов!

— И я видел его тогда! Это он! Он же бог, вот и молодой!

Толпа заколыхалась, пропуская идущего через площадь вождя. Тот передвигался нетвердой старческой походкой, не сводя глаз с Айята.

— Я пришел говорить, — сказал тогда Птичник.

— Ты и есть младший сын Аучар? — немощно прокашлявшись, заскрипел вождь Плавунов.

Айят кивнул. Старик распрямился:

— И имя твое — Айя-Та, Подаренный Богами?

— Мать и брат зовут меня Айятом.

— Твоя мать мертва, Последыш.

Туча наползла на лицо молодого воина, но он лишь мазнул сумрачным взглядом по толпе, охнувшей от изумления и присевшей от тягости его боли.

— Ты ведь явился за нею, Подаренный Богами?

Айят гордо поднял голову, расправил плечи, сбрасывая скорбь, и повторил:

— Я пришел говорить с племенем Плавунов. Белые люди из большого селения за перекопом Айдо разыскивают вас, чтобы наказать за убийство их сородичей.

— Мы знаем… — начал было старик, но юноша уверенно и резко перебил его:

— Я не договорил, вождь!

Тот сник, и отчего-то сникли стоявшие за его спиной воины-телохранители и раванги. Слушая голос седьмого сына убитой Говорящей, Плавуны стояли, словно зачарованные, и внимали странным речам.

— Раванга Улах больше не вернется сюда.

Племя снова охнуло, и на многих лицах, не видимых Айяту из темноты, отразилось облегчение. Больше всех, кажется, ликовали женщины и старики.

— Да, это он втянул вас в войну с белыми людьми, которые теперь не будут знать пощады. Это из-за него враждовали наши племена. Кто скажет мне, какую пользу вы получали, когда убивали Птичников?

Вождь смолчал. Не посмели подать голос и остальные. Старик чувствовал, как тает его влияние на сородичей без поддержки всемогущего Улаха, но по старой привычке те все еще ждали его слова. Когда Айяту ответила тишина, настроение толпы изменилось. Люди не говорили, но мысли их были уже не теми, что раньше.

— Я скажу, — продолжил седьмой сын Аучар. — Оба наших племени только слабели от войны. Теперь у нас и у вас накопилось много кровной обиды друг на друга. Плавуны убили четверых моих братьев — я мог бы мстить, но не стану. И призываю вас оставить мысли о кровной расправе, пока не погибли мы все в бессмысленной войне. Раванга Улах, навлекший на вас гнев белых людей, мертв, и он больше не будет держать вас в повиновении. Пусть его дела останутся на нем вечно.

Он замолк, водя взглядом по растерянной толпе. Тогда одышливо засипел дряхлый вождь:

— Все верно ты говоришь, Подаренный Богами. Ты смел, коли пришел сюда один. Ты силен, если смог одолеть равангу Улаха. Раванга Рах говорит, что по одному лишь праву рождения ты вдвойне сильнее, чем был Улах. Но ты сам твердишь, что нас ищут белые люди из-за перекопа. Как быть нам? Если один из Птичников поможет Плавунам — это будет хорошим поводом для восстановления мира между нашими племенами и забвения прежних обид, — старик коварно прищурился. — Так придумал ли последний сын мудрейшей женщины, как избежать нам мести белых людей?

Айят улыбнулся и спокойно ответил, точно ждал этого вопроса:

— Да, вождь, последний сын мудрейшей женщины, убитой глупостью и трусостью своих сородичей, придумал, как вам быть. Но решение за тобой. Плавуны могут воссоединиться с братьями, которых покинули десять весен тому назад. Племя Плавунов исчезнет, и белые перестанут вас искать, а Птичников они трогать не станут. Так хотела Говорящая… — тут он опустил гордую голову и беззвучно прошептал на неизвестном этому миру языке: — Так хотела моя мама…

Толпа загомонила. Люди размахивали руками, обсуждая только что услышанное, многие косились на безучастного вождя.

Старик вспоминал последние слова Аучар. Ее кровь была и на нем, а ведь когда-то он ходил на охоту с кудрявым Сейхетом, бывшим вождем Птичников и отцом ее сыновей. Они дружили, рожденные в один год, в один день. Дружили они, и вот теперь Сейхет лежит в могиле на погосте вместе с четырьмя своими сыновьями, а он, вождь Плавунов, не вмешался, когда Улах убивал свою мать, не остановил преступную руку раванги. Боялся, до смерти боялся старик черной силы главного шамана племени. Когда-то он прельстился властью, обещанной Улахом. Немолод был, но прельстился, предал Сейхета и Аучар и ушел с их мятежным первенцем, уведя с собой многих воинов. И так навсегда стал он пленником раванги.

Все боялись Улаха, смерть от его гнева была мучительной и жуткой. Не укладывалось в облысевшей голове старика-вождя, что справиться с черным шаманом смог мальчишка семнадцати весен от роду. Ведь всегда твердил, бахвалясь, самоуверенный раванга, что победить его, Улаха, способен только сам Улах, если наложит на себя проклятие. И хохотал, пьяный, над своей шуткой под взглядами напуганных помощников, не знавших, что взбредет ему в голову через мгновение.

Никто не был ровней Улаху — даже бог-целитель, пришедший со звезд. А раванга все повторял, что не бог он вовсе и не со звезд пришел, однако все племя видело тогда, как это было! И как через год он, проклятый Улахом, смог выжить и избавиться от напасти, а Сейхет с Аучар спрятали его и второго бога от враждебных глаз. И все эти годы ни первый сын Говорящей, ни Та-Дюлатар не находили в себе сил уничтожить один другого.

А тут является мальчишка, о котором слышали немногие, и разом изгоняет Улаха из этого мира. Так, будто сам он, Улах, наложил на себя проклятие, от которого не смог уберечься. Как может быть такое? Как попался в ловушку раванга и где теперь спрятано его мертвое тело?

— Где убит Улах? — с трудом выговорил вождь. — Нам нужно увидеть его мертвым.

Айят не стал возражать. Этого вопроса он тоже ждал:

— Кто хочет увидеть моего старшего брата? Я отведу и покажу. Но только тот, кто первым увидит мертвого Улаха, сам умрет и станет им до конца своей жизни. Его руки и ноги будут делать то, что захочет Улах, его язык будет впредь произносить слова по воле раванги. Я предупредил и тем самым выполнил долг — теперь могу отвести желающего к месту упокоения вашего шамана.

Никто не шевельнулся.

— Так что же? Идемте! Улах вернется, и всё будет по-старому. Вы ведь хотите этого?

Люди попятились и зашумели, горячо отрицая его приглашение.

— К Птичникам! К Птичникам! — слышались отдельные голоса. — К Араго-Ястребу!

Уже никто не спрашивал решения вождя. С исчезновением Улаха он потерял свою власть.

Старик уронил голову. «И поделом мне!» — мелькнула мысль, где-то в глубине души тоскливо заныло раскаяние, а перед глазами, как живая, встала Аучар, но не безумной старухой, а свободной девушкой необыкновенной красы с нежной улыбкой и прекрасными умными глазами цвета обсидиана.

…И когда старшие спрашивают ее, выбирает ли она вместо удела раванги племени судьбу спутницы Сейхета, Аучар бросает на кудроволосого жениха виноватый взгляд и тихо, но твердо отвечает: «Нет!»…

Но все было не так, не так!.. Она родила Улаха и шестерых его братьев, и Улах уничтожил многих сородичей в своем исступленном желании остаться единственным и главным. И разразилась война, в которой погибли многие…

Всё было не так, как почудилось старику-вождю. Одно лишь слово несвободного согласия перевернуло жизнь целого племени. А ведь она сомневалась, он хорошо помнил, как она сомневалась, прежде чем поддалась на уговоры своих родителей и родителей Сейхета! Женщины говорили, как, уйдя по Серой Тропе, она шептала в полузабытьи, что попутчик ее не родился еще на свет, что он придет лишь через год на другой стороне мира и станет страшным злодеем либо великим целителем по воле своей, по своему выбору, но ей суждено быть одной в этой жизни. Вождь не верил прежде бабьей болтовне, однако вспомнил это сейчас, во время короткой вспышки, вернувшей былое.

Губы Аучар уже сложились, чтобы сказать «нет», а вслух вылетело малодушное «да». Но что могла поделать она, пятнадцатилетняя девушка, против воли старших сородичей?

Вождь поднял набрякшие веки и увидел перед собой лицо Айята, ждущего, что скажет он, когда очнется.

— За тобой решение, вождь. За тобой слово, которому подчинятся все.

С благодарностью взглянув на юношу, старик ухватился за локти телохранителей и встал с грубо сколоченного табурета, который в последние годы всюду носила за ним угодливая свита, помня о пораженных ревматизмом ногах и слабом сердце вождя.

— Племени Плавунов больше нет. Если Птичники готовы принять нас и отказаться от кровной мести, то мы с гордостью вновь назовем себя Птичниками.

Толпа взвыла от восторга. Воины барабанили кулаками и древками копий по своим кожаным щитам, женщины плакали и прижимали к себе ничего не понимающих, но тоже радостных детей.

Айят слегка улыбнулся:

— Араго-Ястреб ждет вас.

Старый вождь знал, знал старый вождь, что не прощаются и не забываются такие обиды, какие нанесли племена друг другу за промелькнувшие десять весен. Трудно, очень трудно будет соседствовать с Птичниками, перед которыми он чувствовал себя смертельно виноватым. Но дни его сочтены, уже ждет его вечный Змей Мира, а там, в ночи, — молодые и счастливые Сейхет и Аучар. Другие плавуны виноваты не столько, сколько он. И, может быть, со временем раны тех, кто нынче только начинает свой путь, заживут, зарубцуются, перестанут болеть, а потом и вовсе сотрутся в памяти жителей сельвы имена жестокого раванги и глупого вождя, поддавшегося искусу?

И никто не заметил, как исчез в тени седьмой, сумевший остановить первого.

* * *

«Несвободная! Ты слышишь?»

Вздрогнула, едва не провалившись в глубокую пропасть сна, и тут же раскрыла глаза Эфимия. Щека ее прижималась к плечу мирно спящего Луиса. Было удивительно тихо. За окном мерцали огни Манхэттена.

«Unfree… Unfree… Unfree… — уходящим эхом воззвал голос. — You must save his!»

В душе разлилось весеннее чувство, которое сулит волшебные перемены и полнится необъяснимой тревогой.

— Кто здесь? — шепнула девушка. — Кого спасти?

Небо расчертил светом стремительный флайер, уносясь за город, на запад, на запад.